Лед небес

XVI. Часы

Незримый счетчик времени возобновил свой громогласный ход, когда Иммануил оставил небо, и каждая минувшая секунда приближала короля к неизбежному концу, подбивая торопиться. Порождала страх, порождавший в свой черед бездумье с безрассудством.

Бог торопился. Куда — не знал и сам. К своей кончине ближе? Иначе зачем переносил рейс в Рай? Надеялся расквитаться с сыном и не понимал, что против него бессилен. Или потому и торопился, что все понимал? Хватался за последний шанс и пытался переиграть Иммануила, пока на то была надежда.

От часов, неустанно набиравших громкость, ему деваться было некуда с тех пор, как миром сотворен был сын. И потому, подстегиваемый ими, он слугами руководил через наручные часы. Так он тщился заглушить ход тех, над которыми не имел власти.

Но часы, созданные им, были фальшивкой, которую не признавали ни Иммануил, ни каждый из миров, поклонявшихся сыну.

За то время, что Иммануил скрывался на земле, он и забыл, как способны мертвые его терзать и как оглушительно молчанье мира. Небесный холод все крепчал, а дорога к пробуждению была пройдена лишь наполовину. А вторую не преодолеть без поездов.

В вагон он проникал от Хлои отдельно; ей и без того хватало забот. Как Иммануил и опасался, о странном поведении душ проведало все депо. Подозрения и ее норовили тронуть, но отказываться было уже поздно.

В огражденный двор вокзала, куда переносились с земли мертвецы, Иммануил не зашел. Работники, что встречали духов, фиксировали их в учетных книгах, а сыну божьему светиться было излишне. Предостерегал его не только разум, но и стоны мертвецов. Тех, что где-то в Аду страдали, и тех, чьи мучения начинались здесь, но они об этом еще не знали. И о вечности, что не давала им покоя. И Иммануилу — первому.

Он выяснил заранее, на какой вагон поставят Хлою, и безошибочно влился в поток душ, к ней направленных. Он не вызвал ни у кого подозрений, а работники станции его и не заприметили — силы угасшего мира бодрствовали в нем и укрывали от внимания. Проблем доставить мог напарник Хлои, но его, словно в помощь Иммануилу, от нее отстранили, переведя в хвостовой вагон.

Вселенная ему помогала или же тропу расчищал бог, затосковавший по блудному сыну? Не так уж было это и важно, пока задуманное воплощалось.

Иммануилом всегда интересовались духи; на земле они не давали ему проходу, а на небе сами манили его. В мире мертвых воочию он видел лишь тех, кто служил и противился богу и тех, кто подвергался пыткам в Аду; узнай грешники, кто он таков, они бы ненавистью выжгли его нутро, как выжигали муками. Но с теми, кто попал на небеса и еще не страдал, Иммануил раньше не пересекался, и они, ощущая что-то в нем чужеродное, сторонились его. Их заботила неизвестность, в которую мчался поезд, но не он, укрытый покровом неба. А он слышал чаяния каждого из них даже сквозь стук колес, наполнявший голову. И когда все пассажиры в Чистилище вышли, гласы душ не утихли; со станции этой нарастали их стоны, тянущиеся из земной жизни. Стоны тех, чьи мучения начинались, и боль тех, к кому он приблизился, приблизившись к Аду на пути к Раю.

Хлоя тоже на станции вышла, ожидая посадку пассажиров на Рай, а Иммануил, в попытке унять накатившую дурноту, укрылся в ее купе, чтобы с духами не пересекаться впредь. Он отвык от небес, от их рассыпающейся на осколки ауры и душ, томящихся в посмертии, и они платили ему за долгое отсутствие и порочное желание навсегда их бросить.

Но рядом с Хлоей вновь родниться с небом ему было легче, пусть она и была частью земли. Как раз потому, что она была живой, возле нее он набирался сил и не мучился тревогами ее души. Но свою слабость он ей не показывал.

Чем ближе они продвигались к Раю, тем меньше Иммануил испытывал боли, сам состоящий из мук мороза. Подле обители бога тяготы духам находились тоже, но их борьба и упрямство, пропитавшие нетающий снег, отрезвляли его и напоминали о цели подобно тому, как укоряло безмолвие спящих небес.

Поезд все мчался и мчался, и стук колес Иммануила заворожил. Он много размышлял о его природе, находя в ней доказательство существовавшей на небесах весны; не стал бы прокладывать отец рельсы по земным законам, если бы в мире мертвых не было прежде тепла. Думая о садах, которые после казни бога расцветут на небесах, Иммануил вспоминал весну настоящую, которую навсегда покидал.

Как покидал и Хлою, будучи близким к ней как никогда.

Поезд все мчался, погружая ее в иллюзию того, что все пройдет гладко. Но Иммануил знал, — хоть ничто этого и не предвещало, — что в Рай, населенный святыми, они не попадут, а будут брошены на его подмостках.

Так и произошло. Причину экстренного торможения Иммануил понял сразу, но Хлоя растерялась. Ее наручные часы гласили, что цель остановки — поимка проникшего в поезд нарушителя и того, кто его провел, но она долго осознавала, что искали Эрхарта и ее.

Переломный момент наступал, и над Хлоей отныне нависла карающая длань отца. Она предала небесную канцелярию тогда, когда откликнулась на зов Иммануила, но окончательно порвала с ней тогда, когда он вытолкнул ее из вагона. И сорвал с ее запястья злосчастные часы, отнимая у нее возможность в любой миг вернуться домой. Не только бреши между мирами эти часы создавали, но и отслеживали передвижения слуг божьих по небесам, и Иммануил, когда их видел, не мог избавиться от липкого ощущения, будто из этих часов отец следит за ним своим мутным взглядом.

Из фальшивых часов фальшивых богов.

Заставляя Хлою предавать небеса, Иммануил ее к ним привязывал и брал ответственность за ее жизнь на себя.