«Пёсий двор», собачий холод. Том I (СИ)

Глава 6. Чужие разговоры

Настоящий баскский хрусталь можно отличить от дешёвых подражаний на звук; достаточно легко ударить по изделию твёрдым, желательно костяным предметом, и раздастся тонкий звон, который знаток ни с чем не перепутает. В здании Петербержской филармонии под потолком висит колоссальная люстра, собранная мастерами из небольших капелек хрусталя и костяных чёток, расположенных на выверенном расстоянии друг от друга. Считается, что лёгкий мелодический отзвук, создаваемый огромной люстрой при исполнении музыки, дополняет и окрашивает её подобно послевкусию хорошего вина.

Хэр Ройш-младший ничего не мог поделать с тем, что при исполнении симфонической музыки беспрестанно слышал этот раздражающий писк и потому ему не удавалось сосредоточиться на самом произведении.

Хрусталь в доме Ройшей никто и никогда не проверял на подлинность. Этому хрусталю было уже несколько сотен лет, он прибыл с давними Ройшами ещё из Европ и потому сомнениям не подвергался.

Хэр Ройш-младший мог бы сказать, что, молчаливо скользя от одной группы гостей к другой и разбивая гул голосов на обертоны и реплики, он проверяет на подлинность их, но это было бы ложью: проверять там нечего.

К примеру:

— Право, сударыня, меня тревожит нынешнее состояние Академии. Я всегда был против смешения сословий — не пристало аристократам знаться с простецами! О нет, не в том смысле, который вы наверняка приписали моим словам. Нет, я человек прогрессивных взглядов и не ханжествую. Но подобное соседство растлевающе влияет на все стороны…

— Ах, ваше сиятельство, вы нагоняете мрак!

— …Ведь аристократам необходимо, просто необходимо находиться на некотором расстоянии от народа — ради соблюдения его же, всеобщих, общественных интересов! И потом, финансовые вложения…

— Барон, неужто вы попросту меркантильны?

— Я всего лишь прошу заметить, что сомнительная среда и практическая отдача, которую даже не удосужились формализовать в некие плановые показатели…

— Прошу вас, барон, в этом доме такие высказывания неуместны!

В этом доме — в доме Ройшей — дурно говорить об Академии было неуместно хотя бы потому, что Ройши издавна приходились Академии основными спонсорами. Так сложилось исторически; солидная часть ресурсов семьи приходила из Германии, от герцога Карла Константина Ройша XVI, и Ройши петербержские — вернее, отец хэра Ройша-младшего, хэр Ройш-старший, почитал своим долгом спускать серьёзную их часть на учебное заведение, являющееся в первую очередь достопримечательностью.

Это называлось «гуманистической миссией» и, по всей видимости, в самом деле ей являлось. В отсутствие системного бесплатного образования Академия стала в Петерберге единственным местом, где одарённые мальчики могли надеяться выйти в люди за счёт одного только таланта.

«Одарённые мальчики», какой жалкий миф.

Хэр Ройш-младший окинул собравшихся взглядом.

Приёмы случались в доме у Ройшей реже, чем подобало по статусу. Отчасти это было связано с тем, что сам особняк, возведённый ещё на заре Петерберга, находился в одном из районов с самой плотной застройкой и потому не мог похвастаться удобными для светских мероприятий габаритами. Отчасти же, наверное, дело заключалось в том, что хэр Ройш-старший приёмы не слишком жаловал, предпочитая им тишину кабинета.

В этом вопросе отца хэр Ройш-младший понимал, а убеждения его — разделял.

— Смею выразить вам своё глубочайшее почтение, господин… генерал Скворцов, ваше высокопревосходительство? Признаться, не уверен, как к вам уместнее обращаться.

— В свете, сударь, как вам будет угодно; сам же я, впрочем, полагаю, что военными не бывают по рабочим часам. Я генерал в Охране Петерберга, я генерал и здесь. Но не тревожьтесь: не вам одному трудно это разобрать. Я к вашим услугам под любым именем.

— Что ж, генерал Скворцов, рад приветствовать вас в высочайших светских кругах!

Сегодняшним событием, однако, не имел возможности манкировать даже хэр Ройш-старший — уважаемый член Городского совета Петерберга и один из виднейших аристократов города. Свет праздновал назначение в пресловутый Городской совет генерала Скворцова. Традиционно в главный орган городского управления входят — жалкими совещательными голосами — два генерала Охраны Петерберга из четырёх; не далее как неделю назад генерал Мевлев получил почётное право уехать в Кирзань к пожалованным за службу землям, титулам и более реальным должностям, и ему потребовалась замена.

«Почётное право» — это изящный официальный эвфемизм. Суть же системы городского управления выглядела куда непригляднее. Вследствие Пакта о неагрессии, запрещающего Росской Конфедерации любые агрессивные действия, военной силы в стране практически не имелось. Не имелось в ней и системного образования. Четвёртому Патриархату было трудно уследить из Столицы за всей необъятной страной, и потому он придумал хитрость: назначать отслуживших своё военных на правительственные должности в городах и ыздах. Из трёх существующих в Росской Конфедерации армий лишь одна, кажется, и в самом деле воевала далеко на юге. Вторая — Резервная Армия в Столице — «армией» лишь называлась, на деле занимаясь преимущественно подготовкой будущих правительственных чинов.

Третья, Охрана Петерберга, охраняла Петерберг, но отслужившие в ней генералы тоже получали право занять государственную должность. Асимметрия нелепая и нелогичная: в чём заключается то различие между Резервной Армией и Охраной Петерберга, из-за которого в первой каждый имеет шанс оказаться чиновником, а во второй — только генералы?

Возможно, в норове.

Генерала Ригория Скворцова в юности прозвали «Дикий Ригорий», и сейчас это прозвище не забылось, хотя давно уже стало реликварным, как баскский хрусталь, столь дорогой, что из него нельзя пить. Задолго до генеральского чина Скворцов внёс значительный вклад в нынешнее положение Охраны Петерберга. Иными словами, дорвавшись до ружья и погон, он решил, что в стране, где запрещены даже драки, ему можно всё.

Теперь погоны Скворцова увились дополнительными кантами и звёздами, а вседозволенность Охраны Петерберга сделала хорошую мину, но на глубинном уровне ситуация не изменилась.

Сам генерал Скворцов — статный блондин к пятидесяти, с крепкими плечами, бакенбардами, молодецкими усами и красным лицом любителя поорать — воплощал всё то, что так старательно вытравливала из себя Росская Конфедерация. Он был полон куража и задора, не упускал возможности приволокнуться за какой-нибудь девицей и явился на приём в свою честь с хлыстом под мышкой. Пожалуй, его назначение в Городской совет можно было считать политическим жестом. Второй осененный гражданской властью командующий Охраны Петерберга, генерал Йорб, вёл себя куда скромнее, несмотря на поджатые губы.

Хэр Ройш-младший искренне и тоскливо вздохнул.

Сына генерала Скворцова кто-то из однокашников метко прозвал «Скопцовым». Сын генерала Скворцова садился на лекции в середине аудитории — не на галёрку, где шумели и пьянствовали те, кто пришёл вовсе не за знаниями, но и не в первые ряды, куда так любят обращаться преподаватели.

Хэр Ройш-младший тоже предпочитал середину аудитории.

Со Скопцовым они разговорились быстрее, чем сторонний наблюдатель мог бы ожидать от двух молодых людей, пришедших на лекцию учиться, а не пьянствовать на галёрке. Наслушавшись про древнеимперскую историю, Скопцов, смущённо улыбаясь, спросил хэра Ройша, правда ли во всех светловолосых росах течёт имперская кровь (и если да, неужели в нём самом тоже?).

«Полагаю, думать так было бы преувеличением. Впрочем, в этом вопросе я вряд ли компетентнее лектора».

«Видите ли, я знаю, что ваша семья тщательно следит за генеалогией… Вот и предположил, что вы можете разбираться в подобном лучше меня».

Хэр Ройш-младший поморщился.

«Следит отец. Впрочем, внимание к крови естественно для любых аристократов».

«И всё же древнее Ройшей в городе никого нет».

«К несчастью», — отрезал хэр Ройш-младший.

Скопцов не обиделся на неприятный тон, и на следующей лекции они с хэром Ройшем-младшим сели рядом уже сознательно. Сын генерала Скворцова пару недель увлечённо фантазировал о собственном имперском происхождении, и в итоге хэр Ройш-младший, не выдержав, принёс ему «Полный перечень прозваний и фамилий земель приимперских, куйских, зауральских и иже с ними» — отличное букинистическое издание в толстом кожаном переплёте, стоившее целое состояние. Скопцов к книге отнёсся бережно, а к хэру Ройшу-младшему — с искренней благодарностью.

А теперь он превратился в сына члена Городского совета, и это было чрезвычайно прискорбно.

— Мой милый мальчик, немедленно прекратите столь откровенно оглядываться. Уверяю вас, здесь совершенно не на что смотреть.

— Я удивлён тем, как мало сегодня юных гостей…

— У вас уже проснулась охота до юных гостей? О, ветреник! Впрочем, посудите сами: разве юным гостям сегодня было бы интересно?

— Я думал, их явления требует протокол.

— Требует, но не обязывает. Они пресыщены подобными приёмами с детства, их вряд ли тянет — умоляю, перестаньте же так пялиться!

Хэр Ройш-младший тихо фыркнул. Юных гостей — в частности, Скопцова, которому было бы вполне уместно появиться на церемонии в честь отца, — и в самом деле не наблюдалось, за что оставалось молча благодарить лешего. Тот же граф Метелин, как обычно, манкировал; хэр Ройш-младший подозревал, что дело заключалось не только в его привычной ненадёжности, но и в том, что гордому наследнику одного захудалого заводишки попросту неуютно находиться в настоящем аристократическом доме.

Граф Набедренных тоже, кажется, манкировал, но по совершенно иной причине: он — в отсутствие родителей единственный владелец петербержских верфей — был свободен. Что ему делать здесь, среди напудренных, напыщенных, бессмысленных, лицемерных аристократов с их жёнами, любовницами и юными протеже? Тосковать, как тоскует хэр Ройш-младший?

Он еле слышно усмехнулся себе под нос. Пожалуй, в таком ходе мысли можно было бы усмотреть некоторое противоречие: то он будто бы гордится «настоящим аристократическим домом», то клеймит свет последними словами. Но противоречия нет. Дом действительно в полном смысле аристократический, и его бесценная эбеновая резьба, его пёстрая мозаика на полу, его тяжёлые портьеры синего бархата и его спёртый, задушенный бесконечными сплетнями и улыбчивым злословием воздух давили бы и на графа Метелина, и на графа Набедренных, как давят на самого хэра Ройша-младшего. Сюда приходят затем лишь, чтобы попрактиковаться в подковёрности — но не политической, не осмысленной и, быть может, даже полезной, а пустой, как хорошенькие головки жён, любовниц и протеже.

На приёме любому взрослому аристократу полагается эскорт — это давняя европейская традиция, которую, как и прочие европейские традиции, Росская Конфедерация с радостным вилянием хвоста подобрала из-под стола. Но что делать холостому или вдовому аристократу, не желающему (допустим — о ирония! — по моральным соображениям) разводить конкубин? Для этих несчастных и придумали правило допускать на приёмы протеже — доверенных лиц младшего возраста, коих, конечно, не могут не облагодетельствовать одинокие аристократы в летах.

Хэр Ройш-младший не сомневался, что все до одного протеже в приёмном зале их особняка являлись любовниками своих покровителей.

Ему самому с нравственных позиций были глубоко безразличны чьи бы то ни было предпочтения — это лишь штришки к портретам, не более, — но насквозь религиозные Европы считали иначе, и потому простые и даже тривиальные явления бесконечно обзаводились изящными официальными эвфемизмами.

Какая вежливость к братьям нашим западным, какая покорность.

— Господин наместник, я вновь обращаюсь к вам с прошением разрешить мне частный проезд по городу.

— Частный извоз, вы хотите сказать?

— Вы меня оскорбляете!

— Приношу свои извинения, и в мыслях не было. Вы прекрасно знаете, сударь, что частное владение лошадьми в Петерберге запрещено. Или вернее сказать — не приветствуется? Тот факт, что вам дозволено запрягать свой фаэтон, уже, по правде говоря, является некоторой натяжкой…

— Мой дядя погиб на службе в Охране Петерберга!

— Да, и вы не устаёте разыгрывать эту карту. Почему и имеете возможность ездить не только за кольцом казарм, но и в пределах города. Если ваши намерения честны и речь не идёт о нелегальном извозе третьих лиц, чего вам ещё желать?

Господин наместник, господин Людвиг Штерц, хэр Людвиг Штерц скользнул по хэру Ройшу-младшему взглядом. Поводок Европ, необходимый для того, чтобы Росская Конфедерация так и продолжала сидеть под столом, не забывая ловить подачки. Даже светлейшие умы позволяли себе предполагать, что происхождение из одной страны делает Ройшей и Штерца большими друзьями, но это, кажется, было не так даже в случае с хэром Ройшем-старшим. Несмотря на деньги герцога, петербержские Ройши, безусловно, были росами; Штерц же и сейчас не забыл приколоть выданные ему на родине ордена.

Безотносительно к личным воззрениям хэра Ройша-младшего на этих людей, господин наместник Людвиг Штерц не имеет никакого права стоять над Диким Ригорием. Потому хотя бы, что его интересы вовсе не совпадают с интересами Росской Конфедерации, и этого никто не скрывает. Наместник следит за исполнением Пакта о неагрессии, за реализацией ограничений на производство. За тем, чтобы любовников лицемерно называли «протеже», а любовниц не забывали наряжать в подобающее платье. Держит диких росов за ошейник.

А Четвёртый Патриархат только рад завалиться на спину и прикинуться мёртвым.

Хэр Ройш-младший почувствовал, что раздражение его вот-вот станет заметно.

— Костя, ты устал?

Он так привык тихо ходить между гостями, цепляя краем уха разговоры, что восклицание матушки стало для него неожиданностью. Фрау Ройш — госпожа Ройш, урожденная Крынская — озабоченно поправила сыну волосы. Хэр Ройш-младший мучительно покраснел, что в отсутствие пудры было очень заметно.

— Матушка, прошу вас!

— Ах, Костя, ты всегда так скучаешь на приёмах… тебе ведь, верно, не нравится? А я говорила твоему отцу: зачем тебя принуждать, к чему эта пустая трата времени? Он мог бы тебя и отпустить, ты бы провёл вечер с друзьями. Ведь сейчас наступает новая эпоха, я знаю, мне госпожа Лена — помнишь её? — погадала, да я и сама вижу… Нет ничего дурного в том, что ты дружишь с мальчиками, ты мог бы пойти с ними, но твой отец…

— Отец меня не заставлял, — сухо отчеканил хэр Ройш-младший. Это было правдой: им не приходилось вести подобных разговоров с чрезвычайно давних пор. Хэр Ройш-младший прекрасно понимал всё без слов.

— Но тебе ведь не нравится? — матушка вновь потянулась к его волосам, будто чаяла своим прикосновением всерьёз повлиять на их вид.

— Это официальный приём, а не развлечение, — резко заметил ей хэр Ройш-младший. — С вашего позволения, я должен выразить почтение генералу Скворцову.

Шагнул он действительно в сторону генерала, но выражать почтение не пришлось: хэр Ройш-младший знал и о том, что матушка не сумеет проследить за его перемещениями в зале, а завтра — не осмелится переспросить. Всегда у неё были какие-то бесконечные и абсолютно излишние переживания, а главное — нелогичное и даже вредное желание влезть в чужие дела. Например, в дела отца.

Как ни противно было сознавать в себе зависть, хэр Ройш-младший невольно подумал, что предпочёл бы быть графом Набедренных, коему посчастливилось в свои годы являться круглым сиротой. Де-юре у него имелся опекун — дальний родственник, проживавший не в Петерберге; впрочем, это «де-юре» не требовалось противопоставлять какому-нибудь «де-факто»: юридически и вполне законно подпись графа Набедренных имела полный вес даже в прошлом году, до наступления совершеннолетия. Теперь же он тем более был волен распоряжаться своей судьбой, своими верфями и своими волосами.

Он посещал Академию не потому, что её спонсировали его родственники, и имел возможность не являться на официальный приём, где чествовали генерала Скворцова.

— Константий Константьевич, как вы находите этот хлыст? — раздавшийся справа голос и не думал понижаться, хотя обладатель хлыста находился всего в паре шагов. — В символическом, конечно, отношении. Припоминаете, лектор Гербамотов в прошлый раз всё смаковал применение хлыста к пленным имперским захватчикам?

Хэр Ройш-младший не любил вести на приёмах разговоров и потому оборачивался с некоторым раздражением, но испустил из себя в итоге только неопределённый вздох: ему приветливо улыбался граф Набедренных собственной персоной. Ввиду юности лет, монополии на верфи и самостоятельного статуса на приёмах он нередко оказывался в центре внимания, а потому было довольно неожиданно его пропустить.

Надо признать, что хэр Ройш-младший отмечал это исключительно из любви отмечать. Несмотря на то, что они с графом Набедренных перекидывались время от времени отдельными репликами, у того был в Академии собственный кружок иностранцев да маргиналов, а на приёмах он обычно оказывался в обществе людей вне своей возрастной категории. Следовательно, даже заметь хэр Ройш-младший его своевременно, он вряд ли подошёл бы.

— Одна печаль — больно дамский атрибут власти, — беспечно продолжал граф Набедренных. — Вступал в симфонию лишь тогда, когда куйские воеводы приводили пленных к Великой Столице, коей не полагалось марать рук железом. Думаете, генерал Скворцов — почётный хранитель карающего орудия в ситуации отсутствия подлинной духовной власти?

— Думаю, граф, он теперь почётный хранитель отсутствия подлинной власти мирской, — мрачно отозвался хэр Ройш-младший.

— Мирская власть есть поле вечной битвы, — промурлыкал граф Набедренных, после чего вспомнил, где находится, и добавил с презрительной озадаченностью: — Не при европейских гостях будет сказано.

Европейские гости слетались в Петерберг, как мухи: что может манить сильнее закрытого города? Для мух же со статусом на балах и приёмах мазали отдельным мёдом, наряжали любовниц, именовали любовников «протеже» и виляли хвостом. Кажется, чёрно-желтых германских и сине-красных французских регалий в зале виднелось чуть ли не больше, чем обычных росских костюмов — тоже, впрочем, подражающих европейским веяниям. И только граф Набедренных явился в изысканном, но повседневном сюртуке, перехваченном студенческим поясом; по ему одному понятным соображениям он полагал, что сей пояс уместно носить и за пределами Академии.

Хэр Ройш-младший ещё раз окинул взглядом строгий профиль господина наместника и неожиданно подумал, что не такая уж это и плохая идея.

— В наших широтах битвы за мирскую власть удручающе нет, — буркнул он, но потом выдавил улыбку: — Откровенно говоря, я приятно удивлён нашей встрече. Не думал, что вы здесь.

Граф Набедренных тоже улыбнулся — с известной долей кокетства.

— Барон Копчевиг никак не мог пропустить столь знаменательный приём — всё ж таки он сам член Городского совета. А у него, понимаете, лес и ценообразование отопительного сезона, всё зазывал побеседовать о поставках, — граф Набедренных нахмурился, и его лицо продемонстрировало некоторое напряжение мысли. — Полагаю, он меня грабит.

Хэр Ройш-младший ощутил очередной и очень острый укол зависти. Сам он гордился тем, что знает, сколь многое способна принести простая привычка слушать случайные разговоры на приёмах и сколь многое можно увидеть в документах отца, не скатываясь к банальному воровству. И в этом не было ничего общего с назойливостью матушки, громко демонстрировавшей участие без конкретной практической пользы; хэр Ройш-младший, напротив, громкого не любил, а к пользе стремился. Вот только особенных результатов на его месте не добьёшься, и, сколь бы они ни были здравыми, никого не волнуют выкладки едва достигшего совершеннолетия юнца.

Нет, отец ни разу не бил его по рукам и даже за них не ловил. Но хэр Ройш-младший знал, что он знал. Знал и не удостаивал реакцией.

В свете мучительного его положения было почти странно, что уколы зависти к графу Набедренных вовсе не получались злыми.

— …В любом случае, рад побеседовать о чём-то, помимо леса. И помимо всей этой обыденной мишуры, — граф Набедренных обвёл посетителей приёма утомлённым взглядом. — Скажите, Константий Константьевич, вы ведь уже озадачились списком отчётных тем? Там в начале имеется «Значение росской традиции скопничества для европейской религиозной мысли и мировоззрения». И если прикоснуться к мысли не составляет труда, то мировоззрение наполняет меня недоумением. Нам предлагается допытываться до наших гостей со скопниками? С применением хлыста или без?

— Откровенно говоря, я полагал, что это просто вольная формулировка. Полагаете, под «мыслью» понимается диахронический аспект, а под «мировоззрением» — синхронический?

— Полагаю недопустимой подобную вольность формулировок! Вводит разум во искушение, а не для того ли мы льнём к ученью, чтобы искушения обходили нас стороной? — почти пропел граф Набедренных, воздевая очи горе.

— Кто как, — коротко отозвался хэр Ройш-младший.

— О!

Граф Набедренных посмотрел на собеседника в упор, будто только что его заметил; так оно в некотором смысле и было.

— Насколько я понял, некоторые студенты льнут к ученью, чтобы поправить благосостояние — не только за счёт своих стипендий, но и за счёт чужих, — пояснил хэр Ройш-младший. — Графа Метелина давеча отправили в казармы за драку — не говоря уж, хм, о других мерах наказания. Но это лишь потому, что драка была публичной. Непублично же творится леший знает что. Вам не любопытно, как скоро они доберутся до вас?

Хэр Ройш-младший никогда бы не признал этого вслух, но самому ему не было любопытно — его всерьёз волновало, как скоро они доберутся до него. И дело не в том, что он боялся физической угрозы, хотя это было бы вполне разумно в связи с тем, что хэр Ройш-старший соответствующую подготовку презирал, ставя разум превыше телесного. Если и в том, что в последнюю очередь.

В первую же очередь его, как и подслушанного сегодня барона прогрессивных взглядов, возмущала ситуация в Академии. Впрочем, возмущаться следовало не ситуацией, а самой её идеей; но из идеи, положим, могло выйти нечто толковое, а вот нынешняя реализация никуда не годилась.

Бесчисленное множество неподготовленных и агрессивных молодых людей приходили в стены Академии ради стипендии и дармового — иначе не выразишься — жилья. Их глупо обвинять; родись хэр Ройш-младший портовым бандитом, он поступил бы так же. Вина здесь всецело лежит на сильных и образованных мира сего, построивших эту расточительную и неэффективную схему. И главным виновником выходил хэр Ройш-старший — спонсор и неявный пропагандист академического уклада.

Тот факт, что на лекции около трети студентов отсутствует, а треть оставшихся просто зашла погреться ноябрьским днём и откровенно занимается посторонними делами, почему-то принимался руководством как данность, не требующая коррекции. Тот факт, что малолетние бандиты устроили в стенах Академии настоящий портовый разбой, привлек внимание уважаемого главы Академии, этого хлыща Пржеславского, только когда разбой вылился в людное место. Тот факт, что наказание за разбой промахнулось мимо его настоящего зачинщика, нагло и неприкрыто пользующегося студенческим положением Гришевича, никого не смутил.

Тот факт, что хэр Ройш-младший унизительно боялся оказаться в числе жертв, действительно не имел почти никакого отношения к делу.

— Ежели мы перешли к откровенности, не премину заметить, что деление на «нас» и «их», беспардонно вторгающееся даже в лекционную аудиторию, ввергает мою душу в пучины отчаянья, — витиевато, но чистосердечно откликнулся граф Набедренных.

Тот факт, что хэр Ройш-младший ему завидовал, объяснялся вовсе не верфями и деловыми переговорами с бароном Копчевигом, а способностью графа Набедренных смотреть на реальность и видеть вместо неё Большой зал Петербержской филармонии и его роскошную люстру из баскского хрусталя.

— Почему? Я ведь не говорю о некоем внешнем или субстанциальном делении, — попытался объяснить хэр Ройш-младший. — Я говорю лишь о том, что мы с вами сейчас скучаем на приёме в честь вхождения генерала Скворцова в Городской совет, а в это самое время в неприметном уголке Академии — или рядом с ней — кого-то, возможно, убивают.

Граф Набедренных тонко и чуть укоризненно усмехнулся.

— Постойте. Вы скучаете на приёме и выражаете опасения в адрес неприметных уголков приветливейшей и радушнейшей Академии. Но где же тогда снисходит на вас благодать?