Кому из истинных ценителей творчества Аркадия и Бориса Стругацких не хотелось бы вновь обратиться к книгам любимых писателей, узнать их судьбу, лучше понять их героев, увидеть, как создавались знакомые с детства близкие и далекие миры?
Комментарии к произведениям братьев Стругацких написаны Борисом Натановичем для полного собрания сочинений, которое готовится к выходу в донецком издательстве «Сталкер». По замыслу автора, они должны сопровождать каждый выходящий том (произведения сгруппированы в хронологическом порядке). Отметим также, что в собрание сочинений войдут рассказы и фрагменты, доселе нигде не публиковавшиеся.
С разрешения Б. Н. Стругацкого, члена Творческого совета журнала, и директора издательства «Сталкер» А. А. Воронина мы познакомим наших читателей с журнальным вариантом «Комментариев…»
Внезапно обнаруживаешь, что забыл, оказывается, то, что, казалось бы, раньше прекрасно помнил и что должен был бы помнить всегда.
Например: когда мы задумали и начали собирать материал для сказочной повести, названной тогда условно «Маги» и ставшей впоследствии известной под названием «Понедельник начинается в субботу»? В архиве есть разрозненные наброски. Есть заметки. Есть заготовленные впрок смешные имена и хохмочки специального назначения. А вот даты — нет. Нет даты.
Разумеется, сохранился (в значительной степени) архив. Сохранилось большинство писем. Сохранились рабочие дневники. Сохранились кое-какие черновики, заметки и наброски. Брульоны. Но!
Вот, скажем, запись в рабочем дневнике (26.09.1976). Подробный список имен действующих лиц с указанием возраста и профессии. Подробное расписание событий под названием «вид общий».
… 7. Симода уводит в горы радиста; через семь дней придет корабль, а надежда на связь плохая. 8. Смерть повара. Симптомы. 9. Похороны. 10. Расправа с пилотом, лишенным алкоголя…
Помню, что задумывалось все это как фантастический детектив. Помню, что действие происходит на острове… Но ЧТО ИМЕННО там происходит? Отчего герои умирают один за другим? Болезнь? Чудища из моря? Пришельцы?
Почему пилот (он же охотник-профессионал Уоллес Уиллер, 50 лет) был «лишен алкоголя»? Кем лишен? С какой целью? И как с ним, черт побери, «расправились»?
Ясно, что в те далекие поры, двадцать с лишним лет тому назад, основная ситуация задуманной повести была настолько нам очевидна, что мы даже не потрудились записать ее. А потом замысел был отставлен, и все благополучно позабылось. (Тогда, в ноябре, мы занялись разработкой «Отчета Абалкина», хотя сам Абалкин к тому времени не был даже придуман, а разведку на планете Надежда вел Максим Каммерер).
Примеров подобных абсолютных и окончательных провалов в памяти я могу привести, может быть, не слишком много, но они имеют место, и это не только раздражает, но и пугает меня. Нельзя. Жалко же! Надо, пока не поздно, заняться такими вот специфическими воспоминаниями, а то, глядишь, через десяток лет и вспоминать будет нечего. Да и некому.
Наверное, далеко не каждому читателю, пусть даже и поклоннику АБС, эти заметки будут интересны. В конце концов, кому какое дело, как именно задумывалась «Улитка на склоне» и какие перипетии претерпевала в процессе написания? Кто был прообразом Горбовского и откуда взялось название «Понедельник начинается в субботу»? Почему «Гадкие лебеди» существовали изначально как совершенно самостоятельное произведение, а потом, пятнадцать лет спустя, вдруг сделались содержанием «Синей папки», романом в романе?..
Не думаю, чтобы меня самого в возрасте 15–20 лет заинтересовали бы вопросы такого рода применительно к обожаемому Г. Дж. Уэллсу или нежно любимому А. Р. Беляеву. Однако в возрасте 30–40 лет мне уже, помнится, было интересно знать, почему Г. Дж. так внезапно ушел от фантастики в суконный реализм и правда ли, что в творческой жизни А. Р. Беляева роковую роль сыграл ныне уже почти позабытый А. Р. Палей?
Ни в коей мере не следует рассматривать эти заметки как «Воспоминания о пережитом» и, тем более, как мемуары типа «Наша жизнь в литературе». Для этого нет никаких оснований. Жизнь моя (да и АН, пожалуй) отнюдь не изобиловала — слава Богу! — ни увлекательными приключениями, ни загадочными событиями, ни социально-значимыми поступками, ни хотя бы тесными контактами с великими людьми XX века. Поэтому мемуары мне писать просто не о ком и не о чем, и комментарии эти суть не более, чем по возможности систематизированные заметки относительно написанного АБС за тридцать пять лет — то, что показалось мне (лично мне!) любопытным; или заведомо не известно широкой публике; или представляет собой ответы на вопросы читателей, накопившиеся за все эти годы.
Итак, начнем: 1955–1959 годы.
«СТРАНА БАГРОВЫХ ТУЧ». Если бы не фантастическая энергия АН, если бы не отчаянное его стремление выбиться, прорваться, стать — никогда бы не было братьев Стругацких. Ибо я был в те поры инертен, склонен к философичности и равнодушен к успехам в чем бы то ни было, кроме, может быть, астрономии, которой, впрочем, тоже особенно не горел. От кого-то (вполне может быть, что от АН) услышал я в ранней молодости древнюю поговорку: «Лучше идти, чем бежать; лучше стоять, чем идти; лучше сидеть, чем стоять; лучше лежать, чем сидеть; лучше спать, чем лежать…» — и она привела меня в неописуемый восторг. (Правда, последнего звена этой восхитительной цепочки: «…лучше умереть, чем спать», я по молодости лет, разумеется, во внимание никак не принимал.) АН же был в те поры напорист, невероятно трудоспособен и трудолюбив и никакой на свете работы не боялся. Наверное, после армии штатский мир казался ему вместилищем неограниченных свобод и невероятных возможностей.
(Потом все это прошло и переменилось. АН стал равнодушен и инертен, БН же, напротив, взыграл и взорлил; но, во-первых, произошло это лет двадцать спустя, а во-вторых, даже в лучшие свои годы не достигал я того состояния клубка концентрированной энергии, в каковом пребывал АН периода 1955 — 65 годов.)
К 1955 году у авторов было: «Пепел Бикини» — художественно-публицистическая повесть, написанная АН в соавторстве со своим армейским приятелем В. Петровым (опубликована в журнале «Юность»); фантастическая повесть «Четвертое Царство», написанная АН в одиночку, нигде не опубликованная и (кажется) никуда, ни в какое издательство никогда так и не посланная; фантастический рассказ «Виско», написанный БН в одиночку и получивший высокую оценку учительницы литературы (впоследствии уничтожен автором в приступе законного самобичевания); фантастический рассказ «Затерянный в толпе», написанный БН в одиночку — вымученная и нежизнеспособная попытка выразить обуревавшую его тогда идею «приобретения памяти» — путешествий сознания по мирам Вселенной; «Первые» — чрезвычайно эффектный и энергичный набросок несостоявшейся фантастической повести, задуманной некогда АН (и использованный позже в «Стране багровых туч»); «Как погиб Канг» — фантастический рассказ АН, написанный им еще в 1946 году (от руки, черной тушью, с превосходными иллюстрациями автора); «Песчаная горячка» — первый опыт работы вдвоем, фантастический рассказ, сделанный в манере этакого прозаического буриме: страницу на машинке — один, затем страницу на машинке — другой, и так до конца, без предварительного плана, не имея никакого представления о том, где происходит действие, кто герои и чем все должно закончиться…
В соответствии со сложившейся уже легендой АБС придумали и начали писать «Страну багровых туч» на спор — поспорили в начале 1955 (или в конце 1954) на бутылку шампузы с Ленкой, женой АН, а поспорив, тут же сели, все придумали и принялись писать.
На самом деле «Страна…» задумана была давно. Идея повести о трагической экспедиции на беспощадную планету Венеру возникла у АН, видимо, во второй половине 1951 года. Я смутно помню наши разговоры на эту тему и совершенно не способен установить сколь-нибудь точную дату. Подавляющее большинство писем БН того периода утрачено, но большинство писем АН, слава Богу, сохранилось. Вот отрывок из письма АН от 5.03.53:
«…хочешь мужского разговора — давай поговорим. Прежде всего — о моих литературных талантах. Очень уж ты их преувеличиваешь. Конечно, теоретически можно представить себе этакий научно-фантастический вариант „Далеко от Москвы“, где вместо начальника строительства будет военно-административный диктатор Советских районов Венеры, вместо Адуна — Берег Багровых Туч, вместо Тайсина — нефтеносного острова — „Урановая Голконда“, вместо нефтепровода — что-нибудь, добывающее уран и отправляющее его на Землю… Четыре раза пытался я начать такую книгу, написал уже целых полторы главы… И каждый раз спотыкался и в отчаянии бросал перо. Дело не в том, что я не могу себе представить людей в таких условиях, их быт, нравы, выпивки, мелкие ссоры и большие радости — слава богу, хоть в этом ты не ошибся, мне просто было бы достаточно описать людей, окружающих меня сейчас. Дело гораздо глубже и проще — я совершенно не подготовлен технически, не имею ни малейшего представления о возможных формах производства или там добычи урана, о возможных организационных формах не только такого фантастического, но даже и обычного предприятия… Согласись, ну какой тут к черту реализм, когда ничего мало-мальски реального я не могу поставить в основу повести? Поэтому я сузил задачу и написал просто рассказ о гибели одной из первых экспедиций на неведомую планету — Венеры я бегу, ибо там из-за твоих песков и безводья не развернешься…»
Ни одного письма, датированного 1954-м годом, не сохранилось. Существует письмо БН без даты, относящееся, видимо, к весне 1955 года. Судя по этому письму, работа, причем СОВМЕСТНАЯ, над «СБТ» идет уже полным ходом — во всяком случае, составляются подробные планы и обсуждаются различные сюжетные ходы. В апреле 1955-го АН еще в Хабаровске, ждет не дождется увольнения из армии и заканчивает повесть «Четвертое царство». Но уже в своем июльском, 1956 года, письме БН рецензирует первую часть «СБТ», вчерне законченную АН, и излагает разнообразные соображения по этому поводу. В постскриптуме он обещает: «Начну теперь писать, как бешеный, — ты меня вдохновил».
Таким образом историческое пари было заключено, скорее всего, летом или осенью 1954 года, во время очередного отпуска АН, когда он с женой приезжал в Ленинград. Мне кажется, что я даже помню, где это было: на Невском, близ Аничкова моста. Мы прогуливались там втроем, АН с БН, как обычно, костерили современную фантастику за скуку, беззубость и сюжетную заскорузлость, а Ленка слушала, слушала, потом терпение ее иссякло, и она сказала: «Если вы так хорошо знаете, как надо писать, почему же сами не напишите, а только все грозитесь да хвастаетесь. Слабо?» И пари тут же состоялось.
Писалась «Страна…» медленно и трудно. Мы оба представления не имели, как следует работать вдвоем. У АН, по крайней мере, был уже определенный опыт работы в одиночку, у БН и того не было. Планы составляли вместе, но главы и части писали порознь, каждый сам по себе. В результате АН закончил черновик первой части — БН завяз еще в первой главе; АН вовсю пишет вторую часть — БН кое-как закончил первую главу первой части, и она, разумеется, ни в какие ворота не лезет в сравнении с уже сделанным — там другие герои, другие события, и сама стилистика другая…
В июле 1956 года АН пишет отчаянное письмо:
«…Единственно приемлемыми, хотя и практически неравноценными являются 2 пути. 1-й — длинный и сложный, сулящий массу осложнений: ты будешь писать свое, не обращая внимания на то, что сделано мною. Синтезировать наши работы будет в таком случае гораздо сложнее. 2-й — наилучший, по моему глубокому убеждению, состоит в следующем: на базе имеющейся теперь в твоем распоряжении схемы создавать новые эпизоды, вычеркивать то, что тебе не нравится, добавлять и убавлять, изменять как угодно в пределах основной идеи и заданных действующих лиц и ситуаций (их, впрочем, тоже можно изменять). Все эти изменения по мере их накопления пересылать мне на просмотр и оценку, на что я буду отвечать согласием или несогласием… Это очень ускорит нашу работу, и тогда можно надеяться, что к моему отпуску — я приеду в Ленинград в конце декабря — вчерне у нас все будет готово…»
Увы. К декабрю ничего не было готово. АН привез с собою черновик второй части, ознакомился с жалкими плодами деятельности БН и сказал: «Так. Вот машинка, вот бумага, садись и пиши третью часть. А я буду лежать вот на этом диване и читать „Порт-Артур“. Я — в отпуске».
Так оно все и произошло.
В апреле 1957 года рукопись «Страны багровых туч», выправленная и распечатанная по всем правилам, была уже в московском Детгизе и ждала внутренней рецензии.
Рукопись пролежала в Детгизе два года (сдана в набор в апреле 1959). Это был довольно обычный срок прохождения по тем временам. Но нам-то тогда казалось, что идет, бредет, ни в какую не желает окончиться вечная вечность.
Редактор наш, милейший Исаак Маркович Кассель, пребывал в очевидном раздвоении чувств. С одной стороны, рукопись ему явно нравилась: там были приключения, там были подвиги, там воспевались победы человечества над косной природой — и все это на прочном фундаменте нашей советской науки и диалектического материализма. Но, с другой стороны, все это было совершенное, по тем временам, не то. Герои грубы. Они позволяли себе чертыхаться. Они ссорились и чуть ли не дрались. Косная природа беспощадна. Люди сходили с ума и гибли. В советском произведении для детей герои — наши люди, не шпионы какие-нибудь, не враги народа, космонавты! — погибали, окончательно и бесповоротно. И никакого хэппи-энда. Никаких всепримиряющих победных знамен в эпилоге… Это было не принято в те времена. Это было идеологически сомнительно — до такой степени сомнительно, что почти уже непроходимо.
Впрочем, в те времена не принято было писать и даже говорить с автором о подобных вещах. Все это ПОДРАЗУМЕВАЛОСЬ. Иногда на это намекалось. Очень редко (и только по хорошему знакомству) говорилось прямо. Автор должен был сам дойти до основ правильной идеологии и сообразить, что хорошее (наше, советское, социалистическое) — всегда хорошо, а плохое (ихнее, обреченное, капиталистическое) — всегда плохо. В рецензиях ничего этого не было.
27.05.57. АНС: «Получил (наконец-то!) рецензию и беседовал с редактором. Изумление мое при чтении рецензии было неописуемым. Можно ожидать хорошей рецензии, можно ожидать плохой рецензии, можно ожидать кислой рецензии… но мы получили пьяную рецензию. Рецензент не понял ни черта. <…> Держал рукопись он почти пять месяцев, третью часть проглядел для порядка и накатал „по первому впечатлению“, причем все перепутал и многого не заметил, и вообще was jumping at the conclusions. Обгадил он нас с головы до ног, но, strange though it may seem, написал, что над повестью следует работать и у нее есть задатки и пр.»
(Фамилия рецензента была М. Ложечко — я запомнил ее на всю жизнь, ибо прочитав некоторое время спустя его труд, был от него в полной и бессильной ярости и бегал по стенам, как разозленный гигантский паук-галеод из рассказа Конан Дойла-сына.)
Сохранилось, к счастью, письмо АНС от 29.09.57, содержащее программные, совершенно необычные по тем временам соображения о том, как нам надлежит писать. Сначала он перечисляет произведения НФ последнего времени и делает вывод:
«…все эти вещи (кроме, конечно, „Туманности“) объединяют по крайней мере две слабости: а) их пишут не писатели — у них нет ни стиля, ни личностей, ни героев; их язык дубов и быстро приедается; сюжет примитивен и идея одна — дешевый казенный патриотизм; б) их писали специалисты-недоучки, до изумления ограниченные узкой полоской технических подробностей основной темы… Они смертельно боятся (если только вообще имеют представление) смешения жанров. А ведь это громадный выигрыш и замечательное оружие в умелых руках. В принципе, это всем известно: научная фантастика без авантюры скучна. Голого Пинкертона могут читать только школьники. Но пользоваться этим законом никто не умеет. Первую серьезную пробу сделали мы в „СБТ“, хотя еще не подозревали об этом… Понял, браток? Понимаешь теперь, какой громадный козырь упускают наши горе-фантасты! Наши произведения должны быть занимательными не только и не столько по своей идее — пусть идея уже десять раз прежде обсасывалась дураками — сколько по а) широте и легкости изложения научного материала; б) по хорошему языку автора и разнообразному языку героев; в) по разумной смелости введения в повествование предположений „на грани возможного“ в области природы и техники и по строжайшему реализму в поступках и поведении героев; г) по смелому, смелому и еще раз смелому обращению к любым жанрам, какие покажутся приемлемыми в ходе повести для лучшего изображения той или иной ситуации. Не бояться легкой сентиментальности в одном месте, грубого авантюризма в другом, небольшого философствования в третьем, любовного бесстыдства в четвертом и т. д. Такая смесь жанров должна придать вещи еще больший привкус необычайного. А разве необычайное — не наша основная тема?»
Авторы пока все еще НАУЧНЫЕ фантасты. Они еще далеки от формулы: «настоящая фантастика — это ЧУДО-ТАЙНА-ДОСТОВЕРНОСТЬ». Но интуитивно они уже чувствуют эту формулу. В отечественной же фантастике послевоенных лет чудеса имели характер почти исключительно коммунальнохозяйственный и инженерно-технический, тайны не стоили того, чтобы их разгадывать, а достоверность — то есть сцепление с реальной жизнью — отсутствовала вовсе. Фантастика была сусальна, слюнява, розовата и пресна, как и всякая казенная проповедь. А фантастика того времени была именно казенной идиотической проповедью — проповедью ликующего превосходства советской науки и, главным образом, техники.
Мы же хотели ПО-ДРУГОМУ. Мы даже догадывались, что это значит — «по-другому». И кое-что нам удалось.
В процессе редакционной подготовки «Страна багровых туч» переписывалась весьма основательно по крайней мере дважды. Нас заставили переменить практически все фамилии. (До сих пор не понимаю, зачем и кому это понадобилось). Из нас душу вынули, требуя, чтобы мы «не вторгались на всенародный праздник (по поводу запуска очередной ракеты) с предсказаниями о похоронах». «Уберите хотя бы часть трупов!» — требовали детгизовские начальники теперь уже напрямую. Книга зависала над пропастью.
За два года, пока шла эта баталия, АБС написали добрую полудюжину различных рассказов и многое поняли о себе, о фантастике, о литературе вообще. Так что эта злосчастная, заредактированная, не любимая своими родителями повесть стала, по сути, неким полигоном для отработки новых представлений. Поэтому, наверное, повесть получилась непривычная и свежая, хорошая даже, пожалуй, по тем временам — хотя и безнадежно дурная, дидактично-назидательная, восторженно казенная, если смотреть на нее с позиций времен последующих. По единодушному мнению авторов, она умерла, едва родившись, — уже «Путь на Амальтею» перечеркнул все ее невеликие достоинства.
Она, однако, произвела впечатление на тогдашнего читателя. Например, повесть эта понравилась Ивану Антоновичу Ефремову и Мариэтте Сергеевне Шагинян. Сергей Павлович Королев читывал ее и выписал оттуда на отдельный листок песню про «Детей Тумана»… Она, видимо, понравилась даже чиновникам из Министерства Просвещения РСФСР. Во всяком случае, именно «Страна багровых туч» оказалась единственным произведением АБС всех времен, удостоенным Государственной премии, а именно — третьей премии «конкурса на лучшую книгу о науке и технике для детей школьного возраста».
«ШЕСТЬ СПИЧЕК». Этот небольшой и в общем-то довольно средний по своим достоинствам рассказик имеет богатую предысторию и не менее богатую историю.
Все началось еще в школьные годы, когда БН от своей приятельницы (в которую был влюблен безнадежно и безответно и у которой родители были сотрудниками Института мозга имени Бехтерева) услышал совершенно фантастическую историю об исследованиях воздействия на человеческое сознание препарата мексиканского кактуса пейотля. Психика испытуемого под действием таинственного препарата получала, якобы, совершенно необыкновенные свойства — в частности, у испытуемого, вроде бы, появлялась способность видеть с закрытыми глазами и сквозь непрозрачные преграды. С помощью той же приятельницы (она тоже была девочка увлекающаяся и очаровательнейшим образом напоминала Катьку из «Двух капитанов») БН раздобыл XVIII том «Трудов Института мозга» и там на странице 55 (ссылка сохранилась) обнаружил статью «К вопросу о психофизиологическом действии пейотля».
О «видении сквозь стены» в статье не было ни слова, но и то, что там было, поражало воображение не хуже беляевского романа. «Калейдоскопическая смена образов…», «Во много раз повышается интенсивность зрительных и слуховых ощущений…», «Долгое сохранение в сознании зрительных образов при закрытых уже глазах…» (я цитирую сохранившийся чудом конспект статьи), «Аккорды на рояле вызывают ощущение вспышек света разных цветов…», «Впечатление полета времени…», «Перемещение магнита у затылка вызывало впечатление полета метеорита. Поворачивание его на 180 градусов вызывало поворачивание на 180 градусов зрительного образа…» Это, конечно же, было прикосновение к Невероятному! Невероятное, оказывается, и на самом деле существовало в этом суконно-скучном мире, и оно было рядом, рукой подать — тут же, через Неву, простым глазом видно было здание Бехтеревского института.
С тех пор БН надолго заболел проблемами сознания, фантастическими свойствами человеческой психики и прочей парапсихологией — хотя и не знал в те поры этого термина. Преобразование сознания. Пересадка сознания. Возникновение «несуществующего» сознания… В августе 1955-го БН написал рассказ «Затерянный в толпе», но тут же оказалось, что это попытка с негодными средствами. Через год-два очередная попытка — рассказ с претенциозным названием «Кто скажет нам, Эвидаттэ?». Здесь уже появляется фамилия Комлин и эксперименты по облучению мозга быстрыми частицами. Однако реакция АН оказалась совершенно недвусмысленной и — увы! — совершенно справедливой.
29.01.58. АН: «Получил твой вариант и, надо сказать, испытал вовсе не восторг. Знаю и ценю в тебе отвращение к „тривиальности“, но здесь ты хватил через край. Собственно, нетривиальность сюжета — единственное достоинство твоей вещи, причем загнутено так смачно, что, несмотря на явную непригодность вещи, я все же некоторое время колебался и раздумывал над тем, как и что в ней можно исправить. Но по зрелом размышлении решил, что такого горбатого не исправит даже наш советский колумбарий…»
И все же попытки доработать рассказ продолжались. Месяцев через восемь появился наконец вариант, близкий к окончательному. Назывался он «Восьмой за полгода» и был принят журналом «Знание — сила» после изменения названия на «Шесть спичек». Забавно, это оказался чуть ли не самый знаменитый наш рассказ! Множество раз и по самым разным поводам переводился он на разные языки и в самых разных странах. У меня нет достоверной статистики, но, по-моему, он и сейчас остается самым «переводным» из всех рассказов АБС.
«ЧАСТНЫЕ ПРЕДПОЛОЖЕНИЯ». В середине 1958 года БН, изучавший тогда для собственного удовольствия и общего развития книгу академика В. А. Фока «Теория пространства, времени и тяготения», наткнулся там в параграфе «О парадоксе часов» на вполне удобопонятный и замечательный расчет, из коего выводилось, что при длительном космическом полете в условиях равномерно ускоренного движения никакого ОТСТАВАНИЯ часов, характерного для знаменитого «парадокса близнецов», не происходит. Более того, получается даже ОПЕРЕЖЕНИЕ! Параграф при этом заканчивался словами: «Не следует, впрочем, забывать, что формула <…> не является общей, а выведена в довольно частных предположениях относительно характера движения».
Идея рассказа напрашивалась сама собою.
21.11.58. АН: «…Мне очень нравится идея парадокса профессора Фока с растяжением времени. Пусть это не будет строго научно, но надо сделать именно так, как ты предложил: звездолет возвращается из пятнадцатилетнего рейса через сто часов… Командир звездолета заранее знал, что так получится, и нарочно произвел эксперимент. Пожертвовать для человечества молодостью, научить человечество добегать до звезд быстро — заманчивая идея. Рассказ назвать „Букет роз“. Кто-то перед стартом дарит пилотам букет, они по рассеянности оставляют его в вестибюле и, возвратившись, видят, что букет только начал осыпаться. А ведь для них прошло полтора десятка лет!»
Рассказ этот многократно переделывался обоими авторами — и поодиночке, и совместно. В последнем варианте от «Букета роз» не осталось даже лепестка.
Это один из первых наших рассказов, написанных в новой, «хемингуэевской», манере — нарочитый лаконизм, многозначительные смысловые подтексты, аскетический отказ от лишних эпитетов и метафор. И самый необходимый минимум научных объяснений — тот минимум, без которого читатель вообще бы ничего не понял, да и сама идея «Частных предположений» оказалась бы утраченной.
Кажется, здесь в первый и последний раз у АБС появляется текст, написанный от лица женщины, и, кажется, именно в этом рассказе впервые упоминается звездолетчик Горбовский и его корабль «Тариэль».
«ЧРЕЗВЫЧАЙНОЕ ПРОИСШЕСТВИЕ». Сюжет этого рассказа осенил БН в конце лета 1959 года, когда он, проживая в гостинице-общежитии Пулковской обсерватории, яростно и безуспешно боролся с мухами в своем номере. «Да что же это такое! — воскликнул он наконец в полном отчаянии. — Кажется, чем больше я их бью, тем больше их становится!» Идея рассказа тут же выкристаллизовалась.
АН получил черновик в середине сентября и подверг его вполне нелицеприятной, а равно и справедливой критике:
«…Сюжет скверен. Как только читатель добирается до того места, где становится понятным, что мухи представляют опасность, он, читатель, немедленно представляет себе, что будет дальше: безнадежная борьба экипажа, стремление взорваться, лишь бы не завезти заразу на Землю, и наконец, полная и безусловная дезинсекция на платформе инсектицидов или ультранасадок. Спасти сюжет могла бы только неожиданная, по возможности юмористическая, развязка…»
Юмористической развязки не получилось и у АН, но после переделки рассказ (теперь он назывался «Мухи») безусловно стал лучше, хотя по-прежнему цветами радуги отнюдь не переливался. Рассказ как рассказ В нем не было ничего для нас нового. Свежести не было. Никакой. Нам явно надоедало писать рассказы. Надвигалась эпоха повестей.
«ПУТЬ НА АМАЛЬТЕЮ». Между прочим, изначально эта маленькая повесть называлась «С грузом прибыл». Она и придумана, и исполнена была как «производственная». Самым ценным для авторов была в ней атмосфера обыденности, повседневности, антигероизма, если угодно.
8.02.58. АНС «План ты предложил отличный, и он нуждается лишь в некоторых доработках. Преимущества его такие: 1) Первая в СССР вещь на тему о межпланетном пиратстве; 2) Отличная преемственность с „СБТ“; 3) Снова это не флаги и стяги во всепланетном масштабе, а только эпизод; 4) Энергичный сюжет; 5) И тк дл.»
К сожалению, упоминаемый выше план не сохранился, — а интересно было бы почитать его сейчас! Там были сражения в космическом пространстве, там были таинственные «Симмонсы» — настоящие, без дураков, пираты, жестокие, омерзительные и беспощадные, оседлавшие межпланетные коммуникации и готовящиеся нанести удар из космоса по Советским республикам…
Ничего этого в первом варианте «Страшной большой…» не осталось. Да и не могло остаться. 19.03.59 АН пишет:
«… наша идея СБП горит синим огнем. НИКАКИХ боев в межпланетном пространстве. Даже смотреть не будут. Надо придумать что-то другое».
Сама государыня Идеологическая Система была против этого варианта. Обойдясь без пиратов и боев в космическом пространстве, АН, конечно, довел-таки дело до конца, но после совместного обсуждения и разбора вариант был отвергнут — уже самими соавторами. В окончательный текст «ПнА» вошли из него только несколько кусочков.
Кажется, именно «ПнА» была первой нашей повестью, написанной в новой, упомянутой выше, манере «хемингуэевского лаконизма». Кроме того, она впервые работалась и самым новейшим способом: оба соавтора сидят у большого обеденного стола в маминой комнате в Ленинграде напротив друг друга, один за машинкой, другой — с листом бумаги и ручкой (для записи возникающих вариантов) и слово за словом, абзац за абзацем, страница за страницей ищут, обсуждают и шлифуют Идеальный Окончательный Текст.
…Конец октября — начало ноября 1959 года. На улице холодно. Трещат поленья в большой кафельной печи. Мама хлопочет на кухне, иногда заходит к нам на цыпочках — что-нибудь взять из буфета. Все еще живы и даже, в общем, здоровы. И все впереди. И все получается. Найден новый способ работы, работается удивительно легко, и все идет как по маслу: повесть «С грузом прибыл» и три рассказа — «Странные люди», «Почти такие же», «Скатерть-самобранка» — закончены меньше чем за месяц. Казалось, теперь всегда будет так — легко и как по маслу. Но нам это только казалось.
1960–1962 годы.
«ВОЗВРАЩЕНИЕ. ПОЛДЕНЬ, XXII ВЕК». Этот роман задуман был, видимо, в самом начале 1959 года.
Вот первое упоминание о нем:
19.03.59. АН: «Теперь о „Возвращении“. Пришли мне три своих неудачных варианта, хочу поглядеть, по какому пути ты идешь. Все три. У меня сильное подозрение, что ты прешься не по той дорожке — слишком тебя занимает психология».
Работа шла трудно. Изначально будущее сочинение мыслилось авторами как большой утопический роман о третьем тысячелетии, но в то же время и как роман приключенческий, исполненный фантастических событий, то есть отнюдь не как социально-философский трактат.
Сохранилась копия заявки, которую в декабре 1959 года АН подал в издательство «Молодая гвардия». Там сюжет «Возвращения» выглядит так (повторяю — это конец 1959-го: написано несколько вариантов начала, ни один из них не представляется авторам окончательным и даже просто годным к употреблению):
«В самом начале XXI века одна из первых межзвездных экспедиций, производившая эксперименты по движению на возлесветовых скоростях, выпадает из „своего“ времени и возвращается после перелета, продолжавшегося несколько лет, на Землю конца 22 века. Перелет был трудный, выжили только два человека — штурман и врач. Они и являются героями повести. Оказавшись в коммунистическом будущем, они сначала теряются, не зная, смогут ли стать полезными членами общества, но затем находят свое место в общем строю, спешно наверстывают каждый в своей области все, чего добилось человечество за прошедшие два века, и приглашаются принять участие в дальней звездной экспедиции, имеющей целью найти во Вселенной братьев Человека по разуму. На новейшем по новому времени корабле (гравитабль, оборудованный „двигателями времени“) они достигают довольно отдаленной планетной системы, на одной из планет которой обнаруживают разумную жизнь. Следует встреча с иным человечеством, описание их жизни и приключения на незнакомой планете. Земляне с точки зрения этих людей являются новой, чрезвычайно стремительной и активной формой жизни. „Медленное человечество“ по условиям эволюционного развития на их планете очень плохо приспособлено к быстрому и активному прогрессу, настолько плохо, что, несмотря на значительно более длительную историю, чем история человечества на Земле, они едва успели добраться до употребления не очень сложных машин. Тем не менее „медленное человечество“ продолжает упорно, хотя и очень замедленными темпами, двигаться вперед. Оказав „братьям по разуму“ посильную помощь, земляне, несколько разочарованные, возвращаются на Землю. Они прибывают в Солнечную систему через тысячу лет. Земля изменилась неузнаваемо, все планеты земного типа „выправлены“ и стали такими же цветущими и заселенными мирами, как сама Земля. Планеты-гиганты „разрабатываются“ в качестве неисчерпаемых источников даровой энергии для грандиозных экспериментов по исследованию структуры пространства и времени и для сверхдальней связи с другими мирами Вселенной. Люди научились „творить“ любые вещи из любого вещества. Оказавшись в этом мире, герои снова на некоторое время теряются и снова находят свое место среди многих миллиардов „властелинов“ необычайных машин, „творцов“ новых миров и замечательных художников. ИДЕЯ. Показать две последовательные ступени развития человечества будущего. Показать неисчерпаемые технические и творческие возможности человечества. Показать, что люди будущего — именно люди, не утратившие ни любви, ни дружбы, ни страха потерь, ни способности восхищаться прекрасным. Показать некоторые детали коммунизма „во плоти“. Показать несостоятельность „теории“ ограниченных возможностей познания для человека, взятого отдельно».
Даже со скидкой на специфику издательской заявки как некоего особого жанра по прочтении этого текста приходится признать, что авторы так и не уяснили себе сами, что же они хотят писать — приключенческий роман или утопию. Это им еще предстоит выяснить. Методом проб и ошибок.
В те времена нас часто, охотно и все кому не лень ругали за то, что мы «не знаем реальной жизни». При этом, безусловно, имелось в виду, что мы не знаем ТЕМНЫХ сторон жизни, нас окружающей, что мы ее идеализируем, что не хватили мы еще как следует шилом патоки, что знать мы пока не знаем, насколько кисла курятина и что петух жареный нас в маковку еще по-настоящему не клевал — словом, совсем как у Александра Исаевича: «…едете по жизни, семафоры зеленые».
Отчасти это было, положим, верно. Жизнь не часто и не систематически загоняла нас в свои мрачные тупики (АН — почаще, БН — совсем редко), а если и загоняла, то сама же из этих тупиков милостиво и выводила. Не было в нашей жизни настоящего безысходного невезенья, и с настоящей свинцовой несправедливостью встретиться никому из нас не довелось. На всякое невезенье случалось у нас через недолгое время свое везенье, а несправедливости судьбы и времени мы преодолевали сравнительно легко — как бегун преодолевает барьеры, теряя в скорости, но не в азарте. Как мне теперь ясно, оптимизм наш и даже некоторый романтизм тех времен проистекали отнюдь не из того факта, что в жизни мы редко встречали плохих людей, — просто мы, слава Богу, достаточно часто встречали хороших.
Однако жизнь, нас окружавшая, была такова, что не требовалось обязательно быть ее окровавленной или обгаженной жертвой, чтобы понимать, какая гигантская пропасть лежит между сегодняшним реальным миром и миром Полудня, который мы стремились изобразить.
Да, мы очень хорошо понимали, что живем именно в Советском Союзе и именно в «такой момент», и тем не менее мысль написать утопию — с одной стороны, вполне a la Ефремов, но в то же время как бы и в противопоставление геометрически-холодному совершенному ефремовскому миру, — мысль эта возникла у нас самым естественным путем. Нам казалось чрезвычайно заманчивым и даже, пожалуй, необходимым изобразить МИР, В КОТОРОМ БЫЛО БЫ УЮТНО И ИНТЕРЕСНО ЖИТЬ — не вообще кому угодно, а именно нам, сегодняшним, выдернутым из этого Советского Союза и из этого самого «момента».
Мы тогда еще не уяснили для себя, что возможны лишь три литературно-художественные концепции будущего: Будущее, в котором хочется жить, Будущее, в котором жить невозможно, и Будущее, недоступное пониманию, то есть расположенное по «ту сторону» сегодняшней морали.
Мы понимали, однако, что Ефремов создал мир, в котором живут и действуют люди специфические, небывалые еще люди, которыми мы все станем (может быть) через множество и множество веков, а значит, и не люди вовсе — модели людей, идеальные схемы, образцы для подражания, в лучшем случае. Мы ясно понимали, что Ефремов создал, собственно, классическую утопию — МИР, КАКИМ ОН ДОЛЖЕН БЫТЬ. (Это особая концепция Будущего, лежащая за пределами художественной литературы, в области философии, социологии и научной этики — не роман уже, а скорее, слегка беллетризованный трактат).
Нам же хотелось совсем другого, мы отнюдь не стремились выходить за пределы художественной литературы, наоборот, нам нравилось писать о людях и о человеческих судьбах, о приключениях человека в Природе и Обществе. Кроме того, мы были уверены, что уже сегодня, сейчас, здесь, вокруг нас живут и трудятся люди, способные заполнить собой Светлый, Чистый, Интересный Мир, в котором не будет (или почти не будет) никаких «свинцовых мерзостей жизни».
Это было время, когда мы искренне верили в коммунизм как высшую и совершеннейшую стадию развития человеческого общества. Нас, правда, смущало, что в трудах классиков марксизма-ленинизма по поводу этого важнейшего этапа, по поводу фактически ЦЕЛИ ВСЕЙ ЧЕЛОВЕЧЕСКОЙ ИСТОРИИ сказано так мало, так скупо и так… неубедительно.
У классиков сказано было, что коммунизм это общество, в котором нет классов… Общество, в котором нет государства… Общество, в котором нет эксплуатации человека человеком… Нет войн, нет нищеты, нет социального неравенства…
А что, собственно, в этом обществе ЕСТЬ? Создавалось впечатление, что есть в том обществе только знамя, на коем начертано: от каждого по способностям, каждому по потребностям.
Этого нам было явно недостаточно. Перед мысленным взором нашим громоздился, сверкая и переливаясь, хрустально чистый, тщательно обеззараженный и восхитительно безопасный мир, мир великолепных зданий, ласковых и мирных пейзажей, роскошных пандусов и спиральных спусков, мир невероятного благополучия и благоустроенности, уютный и грандиозный одновременно, но мир этот был пуст и неподвижен, словно роскошная декорация перед Спектаклем Века, который все никак не начинается, потому что его некому играть, да и пьеса пока еще не написана…
В конце концов мы поняли, кем надлежит заполнить этот сверкающий, но пустой мир: нашими же современниками, а точнее, лучшими из современников — нашими друзьями и близкими, чистыми, честными, добрыми людьми, превыше всего ценящими творческий труд и радость познания… Разумеется, мы несколько идеализировали и романтизировали своих друзей, но для такой идеализации у нас были два вполне реальных основания: во-первых, мы их любили, а во-вторых, их было, черт побери, за что любить!
Хорошо, говорили нам наши многочисленные оппоненты. Пусть это будут такие, как мы. Но откуда мы возьмемся там в таких подавляющих количествах? И куда денутся необозримые массы нынешних хамов, тунеядцев, кое-какеров, интриганов, бездельных болтунов и принципиальных невежд, гордящихся своим невежеством?
Это просто, отвечали мы с горячностью. Медиана колоколообразной кривой распределения по нравственным и прочим качествам сдвинется со временем вправо, как это произошло, скажем, с кривой распределения человека по его физическому росту. Еще каких-нибудь три сотни лет назад средний рост мужчины составлял 140–150 сантиметров, человек 170 сантиметров считался чуть ли не великаном, а посмотрите, что делается сейчас!.. То же будет и с нравственностью. Добрый, честный, увлеченный своим делом человек сейчас относительно редок (точно так же, впрочем, как редок и полный отпетый бездельник, и абсолютно безнадежный подлец), а через пару веков такой человек станет нормой, составит основную массу человеческого общества, а подонки и мерзавцы сделаются раритетными особями — один на миллион.
Ладно, говорили оппоненты. Предположим. Но что будет двигать этим вашим светлым обществом? Куда дальше оно будет развиваться? За счет каких конфликтов и внутренних противоречий? Ведь развитие — это борьба противоположностей! Ведь никаких фундаментальных («антагонистических») противоречий в вашем хрустальном сверкающем мире не осталось! Так не превращается ли он таким образом в застойное болото, в тупик, в конец человеческой истории, в разновидность этакой социальной эвтаназии?
Это был вопрос посерьезнее. Напрашивался ответ: непрерывная потребность в знании, непрерывный и бесконечный процесс исследования бесконечной Вселенной — вот движущая сила прогресса в Мире Полудня. Но это был в лучшем случае ответ на вопрос: чем они там все будут заниматься, в этом мире. Изменение же и совершенствование СОЦИАЛЬНОЙ структуры Мира из процедуры бесконечного познания никак не следовало.
Мы, помнится, попытались было выдвинуть теорию «борьбы хорошего с лучшим» как движущего рычага социального прогресса, но вызвали этим только взрыв насмешек и ядовитых замечаний — даже Би-Би-Си проехалась по этой нашей теории, и вполне справедливо.
Между прочим, мы так и не нашли ответа на этот вопрос. Гораздо позднее мы ввели понятие Вертикального прогресса. Но, во-первых, само это понятие осталось у нас достаточно неопределенным, а во-вторых, случилось это двадцатью годами позже. А тогда эту зияющую идеологическую дыру нам нечем было залатать, и это раздражало нас, но в то же время и побуждало к новым поискам и дискуссионным изыскам.
В конце концов мы пришли к мысли, что строим отнюдь не Мир, который Должен Быть, и, уж конечно, не Мир, который Обязательно Когда-Нибудь Наступит, — мы строим Мир, в котором НАМ ХОТЕЛОСЬ бы ЖИТЬ и РАБОТАТЬ, и ничего более. Мы совершенно снимали с себя обязанность доказывать ВОЗМОЖНОСТЬ и, тем более, НЕИЗБЕЖНОСТЬ такого мира. Но, разумеется, при этом важнейшей нашей задачей оставалось сделать этот мир максимально правдоподобным, без логических противоречий, восторженных сусальностей и социального сюсюканья.
Впрочем, ясное понимание этих довольно простых соображений пришло к нам значительно позже, добрый пяток лет спустя, когда мы работали над окончательным текстом романа. Первоначальный же текст, опубликованный в 1962 году, еще носил в себе все признаки исходного замысла: показать, как вживается человек сегодняшнего дня в мир Светлого Будущего. Впоследствии мы от этой затеи фактически отказались, мы просто рисовали панораму мира, пейзажи мира, картинки из жизни мира и портреты людей, его населяющих.
Но уже тогда, в 60-м, мы решительно отказались от сквозного сюжета в пользу мозаики, так что роман оказался разбит на отдельные главки, значительная часть которых представляла собою совершенно посторонние друг другу рассказы, написанные в разное время и по самым разным поводам.
В издании 1967 года всего 19 рассказов, и 9 из них написаны были, так сказать, «сами по себе» и лишь позже оказались (после соответствующей обработки и доводки — приходилось менять героев, а иногда и время действия) включены в роман.
Вообще-то говоря, сам роман вырос из небольшого незаконченного рассказика (составившего впоследствии основное содержание главки «Перестарок»). Назывался этот рассказик «Возвращение», по той простой причине, что речь в нем шла о возвращении на Землю XXII века людей века двадцать первого. Впоследствии, общаясь между собой, мы для простоты называли будущий роман «Возвращение», потому только, что это (посредственное) название у нас уже было, а настоящее (хорошее) название надо было еще придумать. И в авторской заявке будущий роман фигурировал как «Возвращение». И в планы редакционной подготовки его занесли под этим же названием. Так что когда пора настала книжку выпускать, произошло то, что происходило неоднократно и до того, и после: выяснилось, что во всех бумагах, списках, планах и прочих важных документах название уже зафиксировано, и теперь его не вырубишь топором.
А у нас уже было наготове название, которое нам действительно нравилось. Его придумал АН, прочитавший к тому времени роман Эндрю Нортон «Рассвет — 2250 от Р.Х.» — роман о Земле, еле-еле оживающей после катастрофы. «Полдень, XXII век» — это было точно, это было в стиле самого романа, и здесь, кроме всего прочего, был элемент полемики, очень для нас важный. Братья Стругацкие принимали посильное участие в идеологической борьбе. Сражались, так сказать, в меру своих возможностей на идеологическом фронте. (Господи! Ведь мы тогда и в самом деле верили в необходимость противопоставить мрачному, апокалиптическому, махрово-реакционному взгляду на будущее наш, советский, оптимистический, прогрессивный, краснознаменный и единственно верный!)
Новое название разрешено нам не было, но удалось-таки его втиснуть на обложку хотя бы в качестве подзаголовка. Впрочем, все это — пустяки. Нас ожидали неприятности покруче. Начались они с совершенно невинного сообщения АН (письмо от 23.03.62):
«Возвращение» по новому постановлению о порядке опубликования научно-фантастических и научно-художественных произведений отправлено цензурой в Главатом и вернется в Издательство в понедельник или во вторник, после чего выйдет в ближайший месяц…
А далее, после череды писем:
29.05.62. АН: «Даю информацию. 1. Вчера из Главатома пришло „В“ с резолюцией, дословно такой: „В повести А. и Б. Стругацких секретных сведений не содержится, но она написана на низком уровне (!) и не рекомендуется к опубликованию“. Так-то. Сейчас же Нина Беркова[12] отнесла эту резолюцию в Главлит. Но главлитского начальства не было на месте, и как отнесется Главлит к этой идиотской цидуле — неизвестно. Самое смешное, что книга наша Главлитом уже подписана, но из-за гнусной рекомендации ее опять задержали и могут вообще не выпустить…»
Для новых россиян считаю нужным пояснить: Главлит, то есть Главное управление по делам литературы, — это была та организация, которая ведала охраной государственной и военной тайны в литературе, дабы никакая секретная информация не проскочила в книге лопоухого — а может быть, и злонамеренного! — писателя и не сделалась достоянием врага. Как было сказано выше, в отношении «Возвращения» Главлит до сих пор, вроде бы, не питал никаких враждебных намерений, но вот теперь возник некий Главатом, организация новая, с иголочки, с неясными пока задачами, но, видимо, с немалыми амбициями, раз с ходу берет на себя право судить об уровне художественного произведения.
И вот наконец… Дальше я даю фактически полный текст письма АН, отправленного в интервале 8.06–12.06 (точной даты нет). Это обширный текст, но он, по-моему, представляет определенный интерес для каждого, кому захочется погрузиться в ностальгически светлые, истинно советские времена, когда был Порядок и все было Нормально. Особенно считаю нужным подчеркнуть, что это — июнь 1962 года, совсем недавно отгремел XXII съезд КПСС, на дворе — разгар Первой Оттепели, «Один день Ивана Денисовича» вот-вот выдвинут на Ленинскую премию… и вообще — так вольно дышится в возрожденном Арканаре!
«Вот и дождались светлого праздника: „Возвращение“ из Главлита получено, сдано в производство и выйдет, по утверждению нач. производственного отдела, в июле. Т. е. выйдет сигнал. Но получилось все так, что мне даже не радостно. Мерзость случившегося беспредельна. Вот как это было: „ВОЗВРАЩЕНИЕ ВОЗВРАЩЕНИЯ“. Действующие лица: А. Стругацкий — автор. Н. Беркова — редактор. Компаниец — главный редактор Детгиза. Пискунов — директор Детгиза. Калинина — чин в Главлите. Кондорицкий — крупный чин в Главатоме. Калинин, Ильин — его референты.
Как ты помнишь, „В“ было передано в Главатом по требованию Главлита в середине марта. В середине апреля, после троекратного напоминания о том, что книгу нельзя задерживать так долго, что стоит производство и т. д., а также о том, что от них требуется всего-навсего сообщить, содержатся ли в книге закрытые сведения по атомной энергетике, в Детгиз пришла официальная бумага за подписью Кондорицкого: „Закрытых сведений в книге не содержится, но книгу печатать нельзя, потому что она написана на низком уровне“. Уповая на благоразумие главлитовских работников, мы переслали бумагу к ним. Действительно, через день Калинина сообщила, что книгу она, несмотря ни на что, подписала, но чтобы отдать ее нам, она должна знать, что думает по поводу этой резолюции детгизовское начальство. И вот тут-то и началось. Пискунов сказал: „Очень сожалею, но из-за одной книжки я ссориться с государственным учреждением не буду“. Компаниец стал звонить к Кондорицкому, чтобы выяснить, что тот имел в виду под словами „написано на низком уровне“. Но тут оказалось, что сам Кондорицкий книгу не читал, а читал ее Калинин, а Калинин уехал в отпуск и вернется к середине июня. Так тянулось две недели. Беркова неутомимо сидела на Компанийце и заставила его говорить с Кондорииким серьезно. В конце концов Кондорицкий не выдержал и сознался, что развернутое заключение на книгу, написанное Калининым, имеется, но дать он нам его не может, потому что оно секретное. „Хорошо, — сказал Компаниец, — я пришлю к вам своего сотрудника Беркову, пусть она посмотрит на это заключение“. Кондорицкому ничего не оставалось, кроме как согласиться. И вот Беркова отправилась в Главатом. Кондорицкий ее, конечно, не принял, а выслал ей второго своего референта, Ильина. Тот, рассыпаясь в извинениях, сказал, что заключение показать ей не может, оно-де не для посторонних глаз, но что он его помнит и может сообщить основные положения. Дальше произошел следующий разговор (имей в виду, что тут нет ни слова преувеличения). Беркова: Итак, что имеется в виду, когда вы утверждаете, что книга на низком уровне? Ильин: Книга очень сложна. Б. — В чем же? Она содержит закрытые сведения? И. — Нет, что вы… Б. — В ней есть утверждения, противоречащие нашим взглядам на науку и технику? И. — Нет, об этом в заключении не сказано. Б. — Так при чем же здесь низкий уровень? И. — Имеется в виду низкий литературный уровень. Б. — Об этом судить не Главатому, но что же все-таки имеется в виду? И. — В книге употребляется много сложных научно-технических терминов, которые непонятны рядовому читателю. Б. — Например? И. — Ну… всякие. Вот, например, есть термин, который, может, и употребляется среди узких специалистов, но массам он непонятен. Б. — Какой именно? И. — Сейчас вспомню. А… Абра… Ага, вот. Абракадабра. Б. (сдерживаясь). — Это не научный термин. А еще? И. — Еще, например, есть термин… Ки… Кибер. Б. — Вы слыхали про такую науку — кибернетику? И. — Слыхал. Б. — Вот это слово из этой науки. И. — Вот я и говорю — не всем будет понятно. Б. — И все остальные ваши замечания в таком вот духе? И. — Да. Беркова вернулась в Детгиз, доложила Компанийцу, тот сейчас же позвонил в Главлит, и через час мы с Берковой пошли в Главлит и забрали „В“. Сразу же отдали в производство. Вот и все. Здорово, правда?»
Это было наше первое серьезное столкновение с машиной цензуры, причем, заметьте, не с Главлитом даже, а лишь с дочерним его филиалом. Мы тогда с огромным облегчением перевели дух, но мы и представления еще не имели, каково это бывает НА САМОМ ДЕЛЕ.
Вообще надо признать, что «Возвращение» совсем немного пострадало от идеологической правки и только на редакционно-издательском уровне. «Возвращением» начался длинный цикл романов и повестей, действующими лицами которых были «люди Полудня». В романе был создан фон, декорация, неплохо продуманный мир — сцена, на которой сам Бог велел нам разыгрывать представления, которые невозможно было по целому ряду причин и соображений разыграть в декорациях обычной, сегодняшней, реальной жизни. Мир Полудня родился, и авторы вступили в него, чтобы не покидать этого мира долгие три десятка лет.
Публикация комментариев Б. Н. Стругацкого будет продолжена в январском номере «Если». В этом номере читатели узнают историю создания самых популярных произведений братьев Стругацких — «Трудно быть богом» и «Понедельник начинается в субботу» (и его продолжения — «Сказка о Тройке»), вновь встретятся с героями повести «Попытка к бегству», прочтут подробный рассказ о том, как возникла идея и как создавалась повесть «Улитка на склоне» — произведение, которое, по мнению автора, так и осталось непонятым большинством читателей.