Ладожский ярл

Глава 9 КРУЖКОЙ В ЛОБ Июнь-июль 865 г. Ладога

— Откуда Хаснульф узнал про дружину? — Хельги вопросительно взглянул на Ирландца. Тот сидел на ступеньке крыльца и задумчиво грыз соломинку.

— Он приходил ко мне поутру, — продолжал ярл. — Ругался. То есть не ругался, конечно, но дал понять, что недоволен. Конечно, хочет получить больше воинов. А мы здесь с кем останемся? Случись что, кто воевать будет? Ополчение? А между прочим, жатва скоро, да и вообще — страда.

Ярл раздраженно сплюнул:

— Не хватало еще ссориться с Рюриком. Но, в самом деле, откуда Хаснульф узнал? Глупый самонадеянный Хаснульф, упрямый осел, каких мало. Его явно кто-то надоумил.

— Я тоже так думаю, — меланхолично согласился Ирландец. — И тот, кто надоумил, весьма сведущ в наших делах. Так отдашь всю дружину?

— Ну, положим, не всю, — хохотнул ярл. — Но кое-что придется. И не два с половиной десятка, как мы задумывали. Что нового слышно в городе?

— В городе — ничего. — Конхобар выплюнул травинку. — Так, появилось кое-что на торгу. — Он подкинул на ладони серебряную подвеску-уточку. — Весянская.

— Весянская? — переспросил Хельги. — Что, они уже стали делать изделия на продажу?

Ирландец мотнул головой:

— Думаю, кто-то забирает их вовсе без желания веси. И не только подвески. Многое.

— Опять грабежи? — раздраженно осведомился ярл. — И конечно же, в дальних лесах?

— Да.

— Похоже, там становится горячее, чем здесь, в Альдегьюборге. Ты не находишь, Конхобар?

Ирландец снова кивнул. Почему горячее — ясно. Лето. И следовательно, неведомый враг — а такой явно был — бросит сейчас все силы на то, чтобы сорвать у окрестных племен заготовку дани. Вовсю начнутся поджоги, грабежи и убийства расцветут пышным цветом.

— Да, думаю, уже расцвели. — Хельги потер виски, пожаловался: — Ума не приложу, что делать?

Его собеседник усмехнулся, взглянул с хитринкой:

— Полагаю, ты хорошо знаешь, что нужно делать, ярл! Хочешь совета?

— Ну?

— Бери воинов — самых лучших — и отправляйся в леса. Или отправь кого-нибудь — того же Снорри, он рад будет.

Ярл покачал головой:

— Снорри я отправлю с дружиной к Рюрику. Должен же я хоть на кого-нибудь там полагаться?

— Хаснульф ожидает, наверное, что ты поедешь cам.

— Ну и пусть ожидает, — неожиданно засмеялся Хельги. — Впрочем…

Наклонившись, он что-то прошептал Ирландцу, и тот одобрительно кивнул.

— Я тут подумал уже кое над чем, ярл. — Конхобар вытащил из-за пояса свернутый в трубочку кусок пергамента. — Вот те, кто осведомлен о дружине.

— Снорри, Арнульф, Каймод-воевода, Осиф-кузнец да еще три кузнеца с усадьбы, что близ двора Вячки-Весянина, Незван-тиун, Борич Огнищанин, — быстро прочел Хельги. Изумился:

— Даже Борич? Этому-то что знать о дружине?

— Там все указано, ярл.

Хельги присмотрелся. Действительно, от каждого имени вниз шли стрелочки с подписями: — «кони», «оружие», «бронь», «пища»…

— Посмотрю на досуге. — Ярл сунул список за голенище. — Иди, Конхобар. Сам знаешь, что делать.

Ирландец, простившись, взобрался в седло. Челядь побежала к воротам. Хельги поднялся на крыльцо, оглянулся, задержавшись чуть перед дверью. Синее яркое небо лучилось солнцем, деревья стояли такие чистые, вымытые вчерашним дождем, трава, прижухнув было от июньской жары, ныне воспрянула вновь, словно птица феникс из пепла. Хороший денек.

Войдя в горницу, ярл скинул на руки подскочившему слуге плащ, вошел в покои жены. Сельма — как всегда, красивая и строгая — сидела за столом, заваленным деревянными долговыми дощечками.

— Входи, супруг мой, — улыбнувшись, она обняла мужа. Поцеловав, кивнула на дощечки: — Староста Келагаст с наволоцкого погоста должен нам два мешка беличьих шкурок и мешок куньих.

— Знаю, — усаживаясь на лавку, отозвался ярл. — В тех краях все должники.

Он с удовольствием окинул взглядом супругу — в длинном темном сарафане, в сборчатой синей тунике, с золотым обручем на голове — та держалась, как сказал бы Никифор, царственно, движения молодой женщины были плавны, жесты — неторопливы, выражение лица — значительно. Плюс ко всему прочему имелся и весьма острый ум.

— Есть дело к тебе, — немного помолчав, улыбнулся ярл. — Выслушай внимательно и скажи — согласна ль?

Выйдя из покоев супруги, Хельги велел слугам седлать коня. Выбрал лучшего на конюшне — белого поджарого жеребца, статью и мощью чем-то напоминавшего Слейпнира — восьминогого коня Одина. Спустился с крыльца, взлетев в седло, кликнул гридей — для почета большего. Оглянулся в воротах, помахал вышедшей на крыльцо Сельме. Поглядел на супругу, и вдруг почему-то взгрустнулось ярлу… другая вспомнилась, та, что с васильковыми глазами, — Ладислава. Давно уже не видать ее было в городе, люди говорили — ушла жить к дальним родичам. Горько такое слышать. Хотя, с другой стороны, не осмелился бы ярл предложить Ладиславе место второй жены, и не потому вовсе, что Сельма была бы против.

Корил себя Хельги, не зная — кого больше любит? Думал, Ладислава — лишь мимолетное увлечение, ан оказалось… Где-то она теперь? И… помнит ли?

Отбросив грустные мысли, ярл понесся навстречу сверкающему солнцу и синему, в мелких облаках, небу. Ветер остужал разгоряченное лицо, трепал гриву коня, темно-голубой плащ за спиной раздувался крыльями. Позади, гремя оружием, скакали гриди. Молодые, все как на подбор, рослые, в одинаковых серебристых кольчугах, в шлемах. Дружина… Как стремился к этому Хельги когда-то! Было время, казалось — верная дружина да горячий конь — что еще нужно ярлу? Эйфория, однако, прошла быстро. Слишком уж много всего навалилось, слишком. И — как назло — не так и много оказалось вдруг рядом верных людей, на которых можно было положиться. Нет, положим, верных-то было много, но вот умных, знающих, грамотных. Увы… Впрочем, то была не только беда Хельги-ярла, вряд и Рюрик мог похвастаться лучшим.

Пролетев мимо кузниц, мимо холма с зарослями березы, вывернули к усадьбе Торольва Ногаты. Там, по приезде, жил с верными людьми воевода Рюрика Хаснульф. Хаснульф Упрямый, как давно уже прозвали его.

Хаснульф встретил ярла почтительно. Сбежал с крыльца — чернобородый, дородный, в алом плаще поверх кафтана из чернобурки — поклонился радушно, а в глазах стоял лед. Не очень-то он доверял Хельги, да и вообще никому не доверял.

— Когда думаешь отправляться к Рюрику, достопочтеннейший Хаснульф?

— Думаю, завтра. Готова ль дружина?

— Давно готова. Сам пройду с вами до Рюрика. Навещу — все ж таки родичи мы.

— Буду рад.

Хаснульф вновь поклонился.

Простившись с ним, Хельги погнал коня на окраину, где в небольшом домишке проживал брат Никифор. Оставив гридей у подножья холма, ярл спешился и, бросив поводья подскочившему отроку, пошел дальше пешком — да тут и идти-то всего ничего было. Никифор встретил его радостной улыбкой, обнял, отложив в сторону книгу:

— Входи же скорее в дом, любезнейший ярл! Рад вновь увидеть тебя.

— И я рад, — улыбнулся Хельги, он и в самом деле был рад встрече со старым приятелем. — Ах, день какой, солнце! Надоели уже дожди… Давай-ко, брат, сядем вон здесь, под березой.

— Сейчас велю принести скамью.

— Не надо. — Хельги махнул рукой. — Вот если б попить чего…

Никифор подозвал слугу:

— Принеси-ко нам квасу, брат Авдий.

Тот — чернобровый, темноволосый, смуглый, чем-то неуловимо похожий на Никифора, только чуть помоложе — с поклоном принес из погреба крынку.

— Вкусен у тебя квас, Никифор, — утер бороду ярл. — Не раздумал еще основать обитель?

Никифор встрепенулся, ожег гостя взглядом. Давно, давно уже просил он содействия, напоминал постоянно, и вот теперь ярл сам заговорил об этом.

— Люди готовы, нашлись охотники, хоть и не так много, — широко улыбнулся монах. — Нужны лишь кое-какие средства и проводник. Да мы бы, честно говоря, ушли бы и сами, не дожидаясь…

— Значит, вовремя я, — Хельги усмехнулся. — Завтра поутру и отправляйтесь. Скажи своим — пусть зайдут за припасами. Проводника я пришлю с утра.

— Да благословит тебя Бог, ярл!

— Пустое. Да, плотников я тоже дам. Помнишь уговор — тебе скит, мне — крепость?

Оба — монах и ярл — одновременно расхохотались.

От Никифора ярл поскакал к Ирландцу. Заперевшись в горнице, шептался с ним долго, потом велел позвать Найдена.

Молодой тиун явился сразу, в опрятном темно-сером кафтанце поверх красной рубахи, в постолах, в узких варяжских штанах. Встав на пороге, склонился:

— Звал, князь?

— Звал, — внимательно оглядев его, кивнул Хельги. — Пути-дорожки в дальних лесах не позабыл еще?

— Как можно?

— Есть для тебя важное поручение, — ярл переглянулся с Ирландцем. — Надеюсь, тебя не надо предупреждать о том, чтоб лишнего не сболтнул?

Найден обиженно вскинул глаза:

— Не с кем мне болтать, князь, один я живу.

— А друзья? А напарник твой, Борич?

— Нет у меня друзей, — потупился молодой тиун. — То есть есть, но нет задушевных, с которыми можно было бы обо всем… А Борич… Так с ним мы так и не сошлись близко. Хотя грамоте он востер, дело знает.

— В общем, так, — Хельги понизил голос. — Дела недоделанные сдашь сегодня Боричу, скажешь — отпросился к родичам помочь с урожаем. Сам же явишься завтра с утра на подворье к монаху Никифору. Помнишь такого?

— К Никифору? — обрадованно переспросил тиун. — Ну, конечно же, помню.

— Поведешь его с людьми в Шугозерье.

— В Шугозерье? — Найден ахнул. — Далече собрались.

— Как дойдете до Сяси-реки, привал устроите, — продолжал ярл.

Тиун кивнул:

— Само собой.

— Подождете там… — Хельги замялся. — В общем, увидите — кого.

— А…

— Не спрашивай больше ничего, Найден. Исполняй и помни — все делай в тайности.

— Не сомневайся, князь. Не сомневайся и ты, господине, — Найден поклонился. Сначала — Хельги, потом — Ирландцу, непосредственному своему начальнику. Вышел, осторожно прикрыв за собой дверь.

Борич Огнищанин, приняв от Найдена незаконченные дела, состоявшие в основном из запутанных земельных тяжб и жалоб на потраву покосов, задумчиво насупил брови. Подозрительным ему показался внезапный отъезд молодого тиуна. К родичам, говорит? А ведь, поди ж ты, раньше-то о них и не вспоминал. Чего ж посейчас приспичило? Умен был Огнищанин — бывший волхв Вельвед — хитер, коварен. Повсюду выгоду свою сыскивал. Вот и теперь… Не поверив Найдену, к вечеру ближе пошатался по Торгу, у Пристаней, сплетни послушал, заодно новый кнут прикупил — справный. Таким ожжешь — долго не затянется рана. Хороший кнут. А сплетни — ничего необычного: собирались в обратный путь расторговавшиеся варяги, искали лоцмана; киевский купец Велимир со товарищи грузился у дальних мостков — от мостков к амбарам, ругаясь, сновали грузчики, в их числе и Ярил — «себе на уме парень», как мысленно окрестил его Огнищанин. Да, княжьи люди набирали плотников. Только как-то странно набирали — не орали бирючи о том в людных местах, не сбирали людишек охочих. Подходили к артельщикам неприметненько, разговаривали. Вроде б и не таились особо, а все ж… А зачем князю плотники? На ремонт стен людишек хватает — Борич о том доподлинно знал, сам сметы рассчитывал, на других работах — тоже. Зачем же еще вдруг понадобились?.. Вот она, верная фраза, — «вдруг понадобились»! А нельзя ль тут чем разжиться? Да продать потом полученные вести тому же чернявому Истоме! Тот ведь платит щедро. Интересно, откуда у него серебро? Вроде голь голью — одет скудно, рожа — не приведи Род с Рожаницами такую ночью на безлюдной дорожке встретить. Ну, не его, Борича, дело — откуда у чернявого серебро, главное — есть. И он готов платить. Но ведь это разве тайна большая? Подумаешь, плотники! Вот если б точно знать, куда они да зачем вдруг — крепостицу какую строить? Узнать где, вот тогда и с чернявым на эту тему поговорить можно будет. А… Борич вдруг усмехнулся, вспомнив о «парне, себе на уме». Он ведь, кажется, обмолвился как-то, что плотницкое дело знает? Тем лучше…

Огнищанин подошел к амбарам — сломанная в Прошлый раз на березе ветка так и висела безжизненно, уже и пожелтела вся, высохла. Оглянувшись, Борич быстро обломил другую, подавая тайный знак Ярилу. В прошлый раз уговорились больше не встречаться в корчме Ермила Кобылы — слишком уж приметное место. Ярил, как показалось внимательному Огнищанину, воспринял новое предложение с удовольствием — видно, корчма произвела на него дурное впечатление… а может, и встретил там случайно старых знакомцев, из тех, с которыми лучше не встречаться. Уговорились в березняке, на холме, что близ усадьбы варяга Торольва Ногаты. Хорошая усадьба у Торольва, домина огромный — печь каменка, дощатый пол на лагах, тут же навес, дальше еще один сруб, тоже с печью и глинобитным полом, рядом — амбары, клеть — все по уму, толково, под одной крышей. На другом конце усадьбы — округлый скотный двор, обнесенный отдельным плетнем, чтобы не повредил скот посадкам — луку с чесноком, репе, капусте. Много скота у Торольва — трех пастушат держит. Дают же боги людям такое богатство! А тут…

Желчно позавидовав варягу, Борич сплюнул, оглядывая подходы к холму. Солнце садилось уже за холмами, отбрасывая вниз, к Волхову, длинные черные тени. Огнищанин поежился — ну, где ж Ярил? Не хотелось бы оставаться в рощице до ночи. Ага! Вот послышался снизу чей-то приглушенный свист. Борич вытянул шею — по узкой тропинке, вьющейся меж молодых березок, быстро поднимался к нему Ярил Зевота. Огнищанин вышел из-за кустов:

— Долгонько ты что-то.

— А, здоров будь, дядько! — приветствовал его парень. — Чего звал?

— Слышал. Ты плотник умелый?

— От кого слышал? — стрельнул глазами Ярил. Борич уклонился от ответа. Почмокал губами, почесал кустистые брови, усмехнулся:

— Князь плотников набирает.

— Знаю. У нас несколько парней собрались. Ну, там на сезон работенка — лодки чинить на Свири-реке.

— На Свири-реке? — изумленно переспросил Огнищанин. — Далеконько, однако.

— Вот и я говорю.

— Пойдешь с ними, — нахмурив брови, решительно заявил Борич. — Вернешься, четко доложишь — сколько лодок починено, да где, да зачем.

Парень разочарованно хмыкнул:

— Это что ж, дядько, и мне на Свирь-реку собираться?

— Тебе, тебе, — покивал Огнищанин. — Аль плачу мало?

— Эх, ма! — Ярил бросил шапку наземь. — Была не была, пойду, коль скажешь. Только… Обол бы подбросил, дядько? С дружками проститься.

— На! — Борич швырнул парню маленькую медную монетку. Не хотел было давать сначала, но решился все-таки дать, чуял — дело того стоило.

— Кто это? — Он вдруг напрягся, прислушиваясь. Прислушался и Ярил. С противоположного склона холма, сквозь ряды берез ветер доносил песню:

пели девы («Весна» — означало «тепло». Не было в то время ни лета, ни осени. Имея в виду год, говорили — лето. «В прошлый год» — «прошлолетось». Два времени года было — зима (холод) и весна (тепло). Так вот и начиналась весна в марте-апреле и продолжалась до глубокой осени).

приближаясь, пели девушки. Вот уже и показались они меж деревьями, поднимались к роще по тропке. Ярил с Огнищанином, не сговариваясь, нырнули в кусты.

Идущая впереди дева в белой, вышитой синим узором рубахе держала перед собой связку травы кукушкины слезки. Вырванная с корнем трава была обвязана алыми лентами.

Ветер сносил девичью песню далеко-далеко вниз, мимо рощицы, мимо зарослей лебеды, мимо просторных хором варяга Торольва Ногаты.

Справившись с домашними делами, присела на миг Естифея-Малена, услышала песню, подпела грустно:

Вытерла набежавшие слезы. Хорошо девам! Поют сейчас в роще, хороводы водят. К вечеру парней позовут, костер разложат. Снова пойдут хороводы-песни да игрища развеселые, потом меняться начнут: девушка парню — платок, он ей — кушак, бусы, орехи. Побратимство-сестринство навечное, ведь каждая вещь — это все знают — связана с ее владельцем множеством невидимых глазу нитей. А траву кукушкины слезки девушки закопают в роще. Как рвали, смотрела каждая — какой корень? Ежели длинный — мальчик родится, короткий — девочка.

Текли слезы из глаз Малены. Мучилась девчонка — а у нее-то, интересно, когда-нибудь родится кто? Хотела б иметь детей Малена, все равно кого — мальчика или девочку, — только не от хозяина своего, Борича. А вот хотя бы от того лохматого светлоглазого парня, что заезжал вчера. Как же его? Найден, что ли?

Малена вздохнула. Вечерело. Темнее становилось небо, еще немного — и зажгутся звезды. Припозднился сегодня что-то хозяин, успела Малена всю работу справить, сидела теперь во дворе, песню слушала, плача. Хоть бы и вовсе не возвращался Борич, не пугал бы ее, не бил, не неволил. Убежать бы, да страшно. Каково это — одной, в изгоях?! Случись что — и заступиться некому. А тут что? Заступается Борич? Малена задумалась. Ну, пожалуй, что и заступается. От правежа, по крайней мере, спас, пугает — дескать, если бы не он бы — давно б ее жизни лишили. А и лишили бы? Нужна она больно, такая-то жизнь!

Малена вздрогнула, услыхав крик хозяина. Со всех ног бросилась к воротам, открыла… И тут же получила пощечину, звонкую и горячую:

— Медленно поворачиваешься, дщерь!

Поклоном низехоньким встретила Малена хозяина.

Тот хмурился, уселся на лавку — упырь-упырем — вскинул кустистые брови.

Малена поставила на стол лепешки и корец с медом, подала в глиняной чашке орехи.

Борич отпил меду, крякнул. Потянулся к орехам, взял…

— Ах, ты ж, тварь! Орехи-то поколоть не додумалась?

— Прости глупую, господине!

— Простить? А я-то, червь, о ней все забочусь, живота не жалея! От правежа спасаю, от хозяев прежних, злыдней. Может, в обрат им тебя отдать?

Малена пала на колени: — Не погуби, кормилец!

— Ах, не погубить?

Борич все больше и больше расходился. Надоедало дни напролет себя сдерживать, домой приходя, расслаблялся. Вот и сейчас… Так сладко было пинать безответную деву, таскать за волосы, бить кнутом, зная — все сотворить можно. Это и согревало душу, подталкивало, словно бы шептало — ударь, ударь сильнее, а теперь — пни, а потом… Сладостное было чувство. Вот и сейчас чуял его Огнищанин, нарочно себе распалял, и не в орехах тут было дело…

— Кнут подай, — потянувшись, распорядился он. — Заголи спину-то, постегаю для острастки.

Сняв со стены старую, давно измочалившуюся плеть, Малена с поклоном протянула ее хозяину. Расстегнув по вороту рубаху, спустила до пояса, наклонилась.

Поглядев на старую плеть, Борич усмехнулся. Вытащил из-за пояса новую, что купил сегодня на торге. Хорошая плеть, хазарская, из воловьих жил вытянутая. Такой ударишь, не всякий выдержит. Вот сейчас и проверим…

Подойдя ближе к девчонке, Борич провел пальцами по ее смуглой спине, размахнулся…

Удар!

Брызнули по углам ошметки крови, Малена дернулась, вскрикнула от боли.

— Терпи, тля! — закричал Борич. Ударил еще — на этот раз сильнее, так что едва не перешиб позвоночник. Девушка упала на пол, закрывая рукою грудь, со стоном отползла к очагу.

— Чего не вся заголилась, тварь? А ну… — Борич повелительно кивнул, раздувая ноздри, и Малена, встретившись с его взглядом, ощутила ужас — это был взгляд зверя!

— На лавку! — грубо сорвав платье, приказал девушке Огнищанин и, не дожидаясь исполненья приказа, ударил…

Удар — наотмашь — пришелся по левой груди и шее. Малена схватилась за ушибленное место, споткнувшись, упала, пытаясь хоть за что-нибудь ухватиться. Упала в очаг, больно обожгла левую руку о тлевшие угли. С дребезжащим смехом Борич размахнулся еще…

Малена и сама не поняла, что это на нее нахлынуло вдруг? Может, устала уже бояться, может, уж слишком сильной была боль… а быть может, вспомнила давешнего светлоглазого парня.

Не говоря ни слова, девушка схватила стоявшую у очага кружку и с неожиданной силой швырнула ее прямо в лицо мучителю. Тот схватился за лоб, охнул и, выронив плеть, беспомощно осел на пол. Со лба закапала кровь.

— Ой, батюшки… — забыв про боль, жалобно вскричала Малена и, прихватив с собой разорванную рубаху, бросилась прочь. Выбежав из ворот, понеслась куда глядели глаза — мимо хором Торольва Ногаты, мимо кузниц, мимо зарослей лебеды, к рощице на вершине холма. Ужасом были полны темно-серые глаза несчастной, в спину ей яростно светила луна.