Курсом зюйд

Глава 1 Проба пера

…Этот разговор состоялся буквально на следующий день после их с Меркуловым свадьбы. Деликатностью Пётр Алексеевич не страдал вообще, потому завёл беседу о предстоящей поездке в Данию, как только счёл необходимым. Впрочем, Кате тоже было что сказать по этой теме, потому она восприняла всё в самом что ни на есть деловом ключе.

— То, что меня вряд ли воспримут там всерьёз, я даже не сомневаюсь, — сказала она. — Но на то и рассчитываю. Недооценка противника… или стороны переговоров — самая распространённая причина провалов. Или, как у нас говорят, эпических фейлов.

— Сперва присмотрись, вытянет ли Измайлов сей…процесс, — тон Петра Алексеевича тоже был сухим, деловым. — Ежели будет хоть наименьшее сомнение, сразу отпиши про Шлезвиг, я пойму. Тогда сменю посла в Дании, пришлю Василия Лукича.

— Ого, — вот теперь Катя удивилась. — Всё настолько серьёзно?

— Похоже, вы там со своими успешными вылазками изрядно добавили мне головной боли, — невесело усмехнулся государь. — Хаммер заговорил. Рассказал кое-что интересное, я записал. Тебе после дам почитать.

— Тебе не показалось странным, что он заговорил именно с тобой? Не со мной, не с Женькой, не с кем-то другим из нас — а именно с тобой?

— Ежели он рассчитывает меня за нос водить, то пусть не надеется, — фыркнул Пётр Алексеич. — Не я же его слова проверять стану.

— Тогда он тебя крепко недооценил, братец. Очень крепко…

Этот «дивный новый мир», что наступил после Полтавской виктории, был и похож, и одновременно не похож на тот, что оставили далеко позади пришельцы из будущего.

Пока линкор «Полтава» с Божьей помощью пересекал Балтийское море, имея своей целью продемонстрировать флаг и отвезти в Данию посланника государева, на европейской кухне закипали сразу несколько политических «котелков».

Известие о тотальном разгроме Карла Двенадцатого и его армии, мягко говоря, удивило всю Европу. И впрямь, с поля сражения едва унесли ноги несколько сотен шведов во главе с генерал-интендантом Юлленкроком, да и тех потом перехватил Меншиков. Иными словами, «потрясатели Европы» не просто перестали таковыми быть. Они перестали быть как армия, вообще. Ведь без «хувудармен» оккупационный корпус Стенбока в Польше фактически обречён, и это понимали все без исключения. Шведский генерал, конечно, ещё способен устроить массу неприятностей саксонцам и Сандомирской конфедерации, но это уже не спасёт ситуацию.

К тому же, шведский флот на Балтике действительно получил предписание короля — прекратить военные действия против России и пиратство. Конечно, раздавались голоса на предмет не подчиняться приказам монарха, находящегося в плену, но так как сам Карл перед походом не оставил на сей счёт никаких особых распоряжений, то выполнять всё-таки пришлось. Балтийская торговля сразу же ожила, а купцы всех заинтересованных стран начали петь осанну русскому царю, который прекратил шведский беспредел. Не обходилось без эксцессов, но с нарушителями королевского приказа быстро разбирались военные суда антишведской коалиции. Иной раз и сами шведские военные моряки отправляли на дно особо буйных приватиров, мотивируя это их неподчинением королю. А куда при этом девалась добыча джентльменов удачи, то уже никого не интересовало.

На фоне известий о выходе Швеции из Большой Игры не на шутку расхворался король Франции — немолодой Луи Четырнадцатый. Новость об этом разошлась по континенту, невероятным образом вызвав злорадство не только у врагов Версаля, но даже в стане его союзников. Дела у французов на континенте шли далеко не блестяще, их теснили повсюду, кроме, пожалуй, Испании. Старый король до летних событий не терял оптимизма. Он открыто говорил, что вот-вот шведы разобьют наглых московитов и присоединятся к войскам его коалиции. И тогда он всем такое покажет! Но поскольку что-то пошло не так, Луи Четырнадцатый слёг, а бразды правления перехватил его единственный законный сын Луи Великий дофин. И внезапно выяснилось, что ряды союзников Франции начали редеть. Тихо вышла из войны Мантуя, стали подумывать о мире Трансильвания, Неаполь и Сицилия. Даже верные Франции католики-якобиты, и те стали прикидывать, к кому бы податься за поддержкой.

И, кстати, именно они первыми, пока ещё несмело, произнесли имя русского царя как нового кандидата на роль европейского арбитра.

Площадку для переговоров немедленно предложил датский король Фредерик. Формально речь должна была идти о завершении Северной войны, но по факту, учитывая список и уровень участников, стартовал передел сфер влияния в Европе — с учётом новых реалий. Французов не хотели приглашать, но так как старый король по состоянию здоровья ничего по этому поводу сказать не мог, а его сын до сих пор никак не зарекомендовал себя в качестве политика, просьбу дофина принять его представителя всё же приняли. Правда, никто ещё не знал, кого именно принц пошлёт в Копенгаген. Впрочем, личность французского посланника никого особо не волновала. Тот едет не условия диктовать, а прощупывать почву на предмет поговорить о возможных мирных переговорах. Так ли важно, кто именно будет сие устраивать?

От Австрии скоро прибудет канцлер двора Филипп Людвиг Венцель фон Зинцендорф. От Пруссии — посланник Генрих фон дер Гольц. От Англии — Чарльз Уитворт. Интересы Голландии должен был представлять пожилой адмирал Филипп ван Альмонд, коего всё-таки выжили с английского флота. От Швеции приедут два голштинца — посол Гёрц и герцог Голштейн-Готторпский[1]. От Саксонии и Польши ехал целый польский король — Август. Ясное дело, что он собирался выжать из этих переговоров максимальную выгоду для себя. Его коллега по монаршему ремеслу Фредерик Четвёртый, король Дании, уже играл роль радушного хозяина, ждущего дорогих гостей, но своим представителем назначил Юста Юля — человека, который терпеть не мог Петра Алексеевича в частности и Россию вообще. Одно это уже показывало его истинное отношение к происходящему.

И вот на фоне всех этих блистательных и именитых господ русский царь отправил на переговоры в Копенгаген…даму. Да, неординарную, прославившуюся своими военными подвигами, имеющую опыт публицистики в европейской прессе — но всё-таки даму, притом неискушённую в международной дипломатии. Никто из политического бомонда не представлял, чего ждать от этой монаршей родственницы. И к загадке личности французского посланника прибавилась ещё одна тайна.

Словом, от этих переговоров стали ожидать сюрпризов. В ожидании их результатов даже армии враждующих сторон на полях войны за испанское наследство приостановили боевые действия. Хотя… ноябрь, сырость, ждущие их зимние квартиры… Чем не повод отдохнуть солдатам, пока политики станут воевать словами за столом переговоров?

Голова у Кати всё ещё кружилась: морская болезнь не отпускала даже через сутки после прибытия в Копенгаген. Меркулов, в отличие от неё, куда лучше перенёс морское путешествие и сейчас, будучи в ранге коллежского советника[3], занимался вопросами их обустройства на датской земле. Ибо его дражайшая супруга в данный момент была физически не способна утрясать ещё и бытовые проблемы новоприбывших, ей пока хватало ознакомления с материалами посольства.

«Причём, любопытно, как Алёша это делает, если из всех иностранных языков знает только немецкий командный, — мысленно улыбалась госпожа действительный статский советник. — Сейчас допишу письмо, выпью кофейку и снова переговорю с Андреем Петровичем. Надо подыскать где-нибудь домик в аренду. Нам и одним в посольстве было бы тесно, а с табором прислуги и подавно…»

Думать о делах не хотелось абсолютно. Мысли казались неподъёмными булыжниками, перспектива ворочать которые совершенно не радовала. По-хорошему, выспаться бы как следует, а потом заниматься серьёзными вещами. Но, судя по тому, что Катя успела увидеть и услышать, если она этого не сделает сейчас, то «серьёзные вещи» займутся ею.

— Катя! — со стороны двери раздался насмешливый голос супруга. — Бросай перья да чернила, мы к ужину званы.

— Пять минут, солнышко, — вздохнула она. — Сейчас допишу, запечатаю и пойдём.

«…А больше новостей пока нет. Как появятся, сразу тебе сообщу. Подозреваю, что ты сейчас очень занят, но пожалуйста, найди минутку, чтобы передать Дарье привет от нас…»

Мелкий песок, служивший здесь вместо обычной промокашки, довольно быстро впитал непросохшие чернила. Катя стряхнула его излишек в коробочку, аккуратно сложила письмо, надписала и запечатала, приложив к разогретой капле сургуча перстень. На площадке этого узорного кусочка серебра были причудливо сплетены две буквы — «А» и «Е». У Алексея точно такой же. Эти перстни — свадебный подарок государя. Письма, запечатанные ими, будут прочитаны одними из первых, таков уговор.

Теперь самое последнее — положить письмо… нет, не в секретер, упаси Бог. Хорошо, что в юбке предусмотрены прорезные кармашки для разных мелочей. Свою корреспонденцию Катя никогда не оставляла на виду. Даже запечатанную.

А вот теперь можно со спокойной душой отправляться ужинать. Не стоит заставлять господина Измайлова долго ждать.

— Ежели по-немецки продолжат говорить, то и ладно. А ежели по-французски, то придётся тебе, Катя, мне переводить…

Об этом она предупреждала Петра Алексеича, как только стало окончательно ясно, что в Копенгаген Меркуловы поедут вдвоём. Но надёжа-государь придерживался принципа: «Не можешь — научим, не хочешь — заставим». До него с трудом доходило, что другие люди могут не обладать тем набором способностей, которыми был одарён он сам. В конце концов государь напутствовал Катю словами: «Надо будет, так и сама ему всё переведёшь», — и спровадил обоих с глаз долой.

Вот и стояли сейчас супруги в парадной зале дворца Кристиансборг в толпе иностранных дипломатов и датских вельмож, ожидавших выхода его величества Фредерика Четвёртого, стараясь сохранять невозмутимо важный вид. При датском дворе, к удаче Алексея, в ходу был именно немецкий язык, однако средством общения между дипломатами считался французский, и тут уже могли возникнуть затруднения. Впрочем, господа посланники были деликатны и, зная о некоторых затруднениях одного из новых чиновников русского посольства, продолжали говорить по-немецки.

— Мадам, — улыбка герцога Фридриха Голштейн-Готторпского была натужной, неестественной, и в то же время пренебрежительно-снисходительной.

— Ваша светлость, — Катя не собиралась его задабривать и потому обратилась как к герцогу, а не как к представителю королевского дома. — Как прошло ваше путешествие?

— Отвратительно, мадам, — герцог тоже решил не особенно церемониться с русскими. — Эта ужасная погода сделала невозможным какое-либо иное передвижение, кроме как в карете, а сие я ненавижу всей душой.

— Я вас понимаю, — сочувствующий вздох получился у Кати таким же натуральным, как и любезная улыбка голштинца. — Морские путешествия также не входят в перечень моих увлечений. Однако достойный мир, к которому мы все стремимся, стоит того, чтобы претерпеть…некоторые неудобства.

Герцог понял её последние слова совершенно правильно, скроил кислую мину и поспешил удалиться. Какие условия могли выдвинуть победители к побеждённым, он примерно представлял и не ждал ничего хорошего. Если бы он только знал, что в иной истории давно уже числился погибшим…

Второй голштинец, Гёрц, тоже вертелся поблизости, но беседовать с дамой в присутствии своего не слишком-то довольного герцога постеснялся. Хотя только утром в русское посольство доставили аккуратненькое письмецо от него: в завуалированной форме намекал на приватную беседу. Посла Измайлова эта просьба слегка озадачила. В его обязанности входило представительство в Дании, вербовка специалистов и закупка необходимого оборудования, но переговоры с условными «шведами» Пётр Алексеич ему пока не поручал. «И не поручит, — думала Катя, вслух обмениваясь с Андреем Петровичем мнениями по поводу убранства датской королевской резиденции. — Он отменный завхоз, но ни разу не политик стратегического уровня. Вот приедет Василий Лукич Долгорукий, и тогда начнутся куда более серьёзные разговоры. А я буду учиться у одного из лучших дипломатов Петра Великого».

Присутствовавшие в зале дамы не рисковали заговаривать с ней, возвышавшейся над ними как башня. Это её вполне устраивало; разговоры о платьях с рюшечками и сплетни о королевской фаворитке в планах не значились. Но всё изменится, когда датский король обозначит своё отношение к посланнице «брата Петера». Измайлов уже сообщил в личном разговоре, что оно «вполне благожелательно», но убедиться в этом должен был весь двор, иначе ничего не изменится. У русских в Европе репутация parvenu[6], хоть и с заявкой на нечто более серьёзное. Стоило поднапрячься, чтобы это изменить, желательно, в лучшую сторону. В противном случае можно было не только не закрепить политические результаты Полтавы, но и нарваться на дружное противодействие со стороны европейских держав.

Выскочек ведь никто не любит. Их либо презирают, либо боятся, и при любом удобном случае рады выставить за дверь. Карл Шведский не даст соврать.

Когда объявили выход короля Дании и Норвегии Фредерика, все разговоры в зале мигом прекратились. Кавалеры склонились, дамы присели в глубоких реверансах. Дипломаты исключения не составляли, приветствовали его величество как полагалось по этикету… Катя как могла скосила глаза, чтобы рассмотреть датского короля получше. Предварительная информация о нём гласила: интеллектуал, любитель искусства и женщин, посредственный военачальник, не самый решительный из королей что во внешней, что во внутренней политике. По факту этот человек оказался, мягко говоря, невыдающихся внешних данных. Только выделялся фамильный длинный нос, словно обрубленный на конце — точно такой же, к слову, был у его кузена Карла Шведского. Богато украшенный кафтан, кругом шёлк и позументы, на голове феерический парик, из-под которого только нос и заметен… Словом, не стоило судить по внешности. А также не стоило спешить с обвинениями датчанина в трусости, как в приватной беседе сетовал посол Измайлов. Когда из окон королевского дворца виден шведский берег, тут хочешь — не хочешь, а станешь осмотрительным.

Вся аудиенция — малый приём — была посвящена представлениям дипломатов, будущих участников переговорного процесса. Голштинский герцог, старый враг Фредерика, цедил положенные по протоколу слова с таким видом, будто его заставили зачитывать собственный смертный приговор. Король не стал надолго задерживать голштинца — ему тоже был неприятен этот человек. Следом важно представился посланник королевы Анны Английской. Чарльз Уитворт, ещё не барон и даже не посланник в России, приехал не с острова, а из Регенсбурга, где представлял королевство. И кстати, ещё неизвестно, отправится ли он в этой истории в Москву. Голландского адмирала встретили как старого друга. Прусский посланник фон дер Гольц держался вежливо, но нейтрально. Австриец рассыпался в любезностях. Саксонского короля ждали только через неделю. Ради последнего Фредерик анонсировал большой приём, но с посланниками калибром поменьше решил познакомиться прямо сейчас, и после кавалеров — на закуску — у него остался представитель России. Вернее, представительница.

— Худо дело, — шепнул Кате Измайлов. — Всех принял, а нас напоследок задвинул. Как бы каверзу какую не измыслил.

— А мы, Андрей Петрович, на то сюда и приехали, чтобы любые каверзы в свою пользу оборачивать, — так же тихо ответила ему Катя.

Она давно заметила, что король время от времени останавливает на ней любопытствующий взгляд. Наверняка потому и оставил напоследок, чтобы не поджимал протокол и можно было уделить больше внимания заморской диковинке. Собственно, так оно и получилось: когда последними перед Фредериком предстали и раскланялись трое русских — посол Измайлов и чета Меркуловых — его величество изволил выйти за протокольные рамки.

— Рад нашему знакомству, мадам, — сказал он, несколько оживившись. — Премного наслышан о вас и вашей прежней службе. Весьма удивлён, что брат мой Петер сделал своим представителем именно вас.

— Ваше величество, я была рада служить Отечеству как офицер, — спокойно-любезным тоном ответила Катя. — Государь счёл, что я способна послужить и как дипломат. Надеюсь, что смогу оправдать его доверие.

— При дворе моего брата Петера всё так же в почёте шахматы? — поинтересовался король.

— Да, ваше величество.

— В таком случае приглашаю вас, мадам, сыграть со мною, — Фредерик сделал знак, и в зал тут же внесли столик с шахматной доской и два стула. — Вы не откажете в любезности?

— Это честь для меня, ваше величество…

И собравшиеся на малый приём придворные и дипломаты были вынуждены наблюдать, как датский король полчаса беседует с этой долговязой русской авантюристкой. Шахматы? Помилуй Бог! Невелика премудрость — передвигать резные фигурки по чёрно-белым клеткам доски. Главное ведь заключалось именно в разговоре — как в его теме, так и в самом факте. Ведь выделяя посланницу русского царя, король Дании делал тому политическую любезность.

Самой же Кате было невыносимо скучно. Король устроил представление для двора, они сидят за шахматным столиком, разыгрывают простенькую партию и с умным видом рассказывают друг другу давно известные вещи. Но эта скука не вызывала зевоту и желание заняться чем-нибудь более интересным. Так ей раньше приходилось скучать, сидя в засаде. Иной раз ради нескольких минут активных действий приходилось по несколько часов «зависать» на одном месте. И — ждать. Она и сейчас, играя в шахматы и поддерживая светскую беседу с любопытным монархом, сидит в засаде. Нельзя отвлечься ни на что, иначе задание будет провалено.

Партия, ко взаимному удивлению, свелась вничью, и король уже закруглял разговор, собираясь вернуть даму в общество её супруга, когда к нему подошёл один из приближённых и что-то зашептал.

— Вот как, — Фредерик изумлённо поднял бровь. — Передайте, что я буду готов принять его послезавтра. И, конечно же, все положенные любезности… Мадам, — это уже Кате, и вполголоса. — Полагаю, моему брату Петеру будет крайне интересно узнать, что полчаса назад на датскую землю ступил не кто-нибудь, а сам маркиз де Торси.

— Иными словами, ваше величество, Франция придаёт предстоящим переговорам большое значение, — госпожа посланник неподдельно удивилась. — Я немедленно сообщу об этом моему государю.

— Полагаю, господа посланники, предварительные встречи можно будет начать уже завтра, — продолжал король, обратившись разом ко всем дипломатам. — В полдень я ожидаю вас, обозначим наши позиции.

«Маркиз де Торси, — думала Катя, раскланиваясь с его величеством на прощанье. — Целый министр иностранных дел Франции. Видно, дела в Версале совсем хреновые… Странно, почему король не объявил о нём во всеуслышание, а сказал мне одной? Почему первым о визите француза должен узнать именно Пётр Алексеич? Думай, голова, на то у тебя и мозги в наличии…»

— Ты в лице переменилась, — тихо сказал ей Алексей, когда они садились в посольскую карету. — Это многие заметили, не я один.

— Ты прав, Алёша, надо лучше владеть лицом, — ответила она.

— В чём дело-то? — в голосе Измайлова, который занял место в карете первым, послышалось раздражение. — Сколь времени здесь дела посольские исправляю, того не случалось, чтоб от меня какие-то секреты были. Или худо государю служу?

— Ваша служба вполне устраивает государя, — вздохнула Катя. — Но сейчас дела намечаются, уж простите, не вашего уровня. Потому вас скоро отзовут, а сюда явится Василий Лукич Долгоруков. Так что будьте готовы передать ему дела.

— Изрядно, — посол от изумления даже забыл рассердиться. — Но покуда Василий Лукич ещё не здесь, то переговоры наверняка вести мне. А посему…

— Нет, Андрей Петрович. Вы же своими глазами видели письмо: переговоры вести буду я. Такова воля государя, и не нам с вами её оспаривать.

— Я уж думал, то Пётр Алексеевич шутить изволил.

— Какие там шутки, Андрей Петрович, — в разговор вмешался Меркулов. — Если б речь была о мире с Каролусом, так мы бы и из Москвы не выехали, там бы обо всём и договаривались. Выше берите: мир во всей Европе на кону.

— То и удивительно, что Пётр Алексеевич поручил столь важное дело…сестрице.

— Доверие Петра Алексеевича бесценно, — тонко улыбнулась Катя и отвернулась к окошку, за которым медленно проплывали аккуратные домики датской столицы. — Сожалею, что была вынуждена вас огорчить, Андрей Петрович, но интересы Отечества требуют присутствия здесь человека, куда более искушённого в европейской политике. Это не вы. И не я. Я всего лишь демонстрация государева флага, как наш линкор «Полтава», что и сейчас стоит на рейде Копенгагена. И на этот флаг уже прилетела первая птичка…

Пётр Алексеич, посылая её в Данию, действительно рассчитывал заинтересовать французов. Но он и представить не мог, что явится маркиз де Торси.

Один из тех, кто был в курсе происхождения группы Хаммера, между прочим. И Бог знает, чего ещё от него можно ждать.