Алексей Клест открыл глаза, возвращаясь в реальность холодной, мрачной утробы морга. Как обычно после сеанса, его бил озноб, а по лицу стекали крупные капли пота. Стараясь проглотить застрявший в горле ком, убрал ладонь с поседевшей головы девочки и медленно повернулся к замершему в напряженном ожидании следователю областной прокуратуры Виктору Леонченко:
— Это мужчина 30-35 лет, с небольшим родимым пятном вот здесь, — он прикоснулся пальцем к левой стороне своего лба. — С собой он может носить черную сумку через плечо, кожаную или из кожзама. Сейчас поедем к криминалистам, там я нарисую его портрет.
— Я могу убирать тело? — робко вмешался молодой патологоанатом, закрывая лицо девочки простыней.
— Да, да, конечно...
Леонченко, пряча протокол осмотра в потертую кожаную папку, кивнул в сторону двери:
— Кстати, там, в коридоре сидит мать девочки. Привозили на опознание, мы ее уже допрашивали, может, и тебе стоит с ней поговорить?
Алексей на мгновение задумался, затем отрицательно покачал головой:
— Все, что она может сказать, не имеет к убийству ее дочери никакого отношения. Идем отсюда, мне здесь не нравится.
— Да уж, мало кому здесь понравится, — со вздохом согласился Леонченко.
И все же, увидев в холле сгорбившуюся на лавочке женщину со стаканом воды в руках, Клест не выдержал и подошел. Выглядела она на все пятьдесят, хотя вряд ли ей было столько на самом деле. Он уже не раз сталкивался с подобными ситуациями и знал, как горе (тем более, когда теряешь очень близкого человека) старит людей. Женщина смотрела мимо него пустым, безучастным взглядом.
— Умирая, Яна боялась, что вы поругаете ее за невыученные уроки... Простите ее.
Поза ее оставалась прежней, но глаза обрели некое выражение, как бывает, когда человек просыпается от глубокого сна.
— Что... ЧТО вы сказали?
Но он уже уходил, твердым шагом направляясь в сторону двери. Она провожала его взглядом, в котором странным образом переплелись боль и надежда.
На рисунок много времени не ушло. Улыбающееся лицо убийцы все еще стояло перед его глазами. Довольно приличный набросок получился минут за десять.
— Типчик-то с виду приличный, — размножая портрет на ксероксе, отметил Валентин Степанович Совцов, слывший легендой приволжской криминалистики.
Это был абсолютно лысый человек худощавого телосложения, никогда не расстававшийся со своими видавшими виды очками, хотя одно из стекол треснуло еще несколько лет назад. Тогда Совцов в очередной раз надрался до чертиков и элементарно упал физиономией в асфальт. Одно время криминалист пытался кодироваться, даже в санаторий ездил, где целый месяц жил без спиртного, но в итоге не выдержал, плюнул на все виды лечения и снова принялся за старое.
— Вот такие приличные с виду и становятся серийными убийцами, — добавил дремавший до этого на стуле Леонченко. — Вспомните Чикатило, всегда в очочках, при костюме...
— Хм... Я попросил бы вас при мне не выражаться, товарищ следователь.
Все знали, что Совцов ненавидит, когда при нем упоминали имя Чикатило, потому что за глаза ему дали именно это прозвище, и он об этом прекрасно знал. Криминалист и в самом деле чем-то внешне напоминал знаменитого маньяка. Лысый и в очках, только что избегавший костюмов, и тем более никогда не одевавший галстуков, он не мог похвастаться тем, что женщины падали к его ногам, словно спелые груши. Впрочем, в отличие от знаменитого серийного убийцы, мальчики его совсем не привлекали, как и девушки, не достигшие совершеннолетия. Его всегда возмущало, если приходилось участвовать в расследовании дела об очередном педофиле. В том смысле, что эксперт предлагал таких моральных уродов сразу же кастрировать.
Но в целом характер Валентин Степанович имел добродушный, и если, что бывало крайне редко, он и выходил из себя, то через короткое время снова превращался в немного застенчивого, любящего повозиться с компьютером человека. Единственной его слабостью, как уже упоминалось, была 40-градусная злодейка, порой становившаяся причиной недельного запоя. Правда, начальство все же ценило Совцова и прощало ему этот грешок. Знали это и сотрудники уголовного розыска, и прокурорские следаки, и частенько, чтобы подмазаться к местному Чикатило и попросить о какой-нибудь услуге, приходили с поллитровкой в кармане.
— Ладно, Степаныч, мир, — выставил перед собой ладони вверх Леонченко. — С меня причитается... Ты мне, кстати, распечатай отдельно десятка два портретов этого изверга. Так, на всякий случай.
— Да на вас бумаги не напасешься, в самом-то деле! Привозите с собой что ли, а то ишь, взяли моду... Ладно, ладно, Витя, можешь не извиняться, сейчас напечатаю я тебе твоего красавчика, как и просил, аж целых двадцать раз.
Пока ксерокс не торопясь выдавал на-гора портрет убийцы, Алексей вновь и вновь прокручивал в памяти увиденное несколько часов назад в холодном, мрачном морге. Улыбающееся лицо насильника так и стояло перед глазами.
— Ты мне все-таки объясни, Леха, как это у тебя получается? — вывел его из прострации голос Степаныча.
— Что получается?
— Ну, это... Видеть глазами мертвецов.
Как это у него получается... Дар это или кара божья — он и сам затруднялся определить. Сколько раз он уже вспоминал тот, первый случай, когда умер отец. Батьку по пьяни порезали собутыльники, прямо за сараем, где они и распивали бутылку купленной у шинкарки жидкости. Что стало причиной ссоры — никто из бывших дружков покойного так вспомнить и не смог. А повязали их всего через несколько часов, сладко спящих на какой-то зачуханной квартирке, где продолжалось веселье.
Поскольку их семья жила весьма скромно даже по советским меркам, отца хоронили в простом гробу. И вот тогда-то, у свежевырытой могилы, это и случилось с Лешкой впервые.
Склонившись над телом родителя, чтобы согласно придуманной кем-то православной традиции поцеловать его в лоб, он оперся о край домовины, стоявшей на двух шатких табуретах, и вдруг почувствовал, как вместе с гробом скользит куда-то вниз. В следующее мгновение он уже летел в разверстую пасть могилы, перед глазами мелькнула красная обивка гроба, а затем последовал удар спиной о землю. Миг спустя онемевший от ужаса Леха увидел падающее на него тело отца, и интуитивно выставил перед собой руки. Правая ладонь уперлась точно в лоб покойнику, и тут же Лешка увидел словно киноленту, прокрученную задом наперед. Причем не только увидел, но даже почувствовал. Жуткая боль в районе печени, сверкнувший в руке нож, бездумно-пьяные глаза убийцы...
Потом он помнил, как его с причитаниями вытаскивали из ямы. Словно сквозь вату, слышал далекие голоса:
— Да как же он свалился-то, ну можно же было нормально гроб поставить!
— Дайте мальчишке нашатыря, он же сознание теряет...
— Господи, да неужели, ему-то каково в двенадцать лет!
После этого подросток потерял сознание. В себя он пришел только на третьи сутки, в одной из палат областной детской больницы. Сидевшая возле его постели мать беззвучно заплакала, когда он открыл глаза. Тут же появилась медсестра, затем материализовался старенький доктор с бородкой клинышком, похожий на виденный где-то портрет писателя, кажется Чехова. Склонившись над юным пациентом, зачем-то оттянул ему нижнее веко, затем заставил открыть рот, высунуть язык и посчитал пульс, сверяясь о старинным хронометром, после чего констатировал: «Так, так, замечательно... Организм молодой, еще бы не справился».
Уже на следующий день Лешку выписали. Повинуясь какому-то внутреннему табу, он даже матери не стал рассказывать о том, что видел. Единственный, кому он поведал о своем видении, был его самый близкий друг Пашка Яковенко, который поклялся обо всем молчать. Они дружили еще с детского сада, пошли в один класс, и были с ним по жизни не разлей вода.
Забыть увиденное он, конечно же, не смог. Пережитый ужас смерти, которую Лешка примерил на себя, изменил его. В школе стали замечать, что в поведении мальчика появилась рассеянность. От матери тоже не укрылись изменения, но она отнесла это на счет пережитого стресса в связи со смертью отца. И чтобы мальчик развеялся, отвела его в художественную школу, благо сын неплохо рисовал.
Но та история на кладбище не выходила у него из головы. Теория требовала доказательства, и вскоре Лешка понял, что действительно обладает неким даром. Причем способен видеть не только глазами умершего, но и живого, правда, только если тот находится в бессознательном состоянии. Однажды вечером мать, уставшая после тяжелого рабочего дня на текстильной фабрике, просто уснула в кресле перед телевизором. Лешка, делавший уроки, посмотрел на нее, и ему стало так жалко мать, что в горле встал ком. Повинуясь непонятному чувству, он встал, подошел к матери, и ласково положил ладонь ей на лоб. И в то же мгновение перед его глазами, словно в ускоренной съемке, пронеслись последние минуты ее бодрствования. Вот тогда он и уверился, что способен на нечто, недоступное простому смертному.
Используя друга с его согласия в качестве подопытного кролика, он пробовал проделать эксперимент с бодрствующим человеком, однако успеха не добился. Из чего сделал вывод, что способен проникать в сознание только мертвых и спящих. Хотя какое сознание у мертвых... Выходит, сделал вывод Клест годы спустя, остаются в нейронах мозга какие-то воспоминания, картинки последних минут реальности, которые можно еще какое-то время видеть.
Окончив художественное училище, Клест отправился отдавать долг Родине. К 18 годам он вымахал под метр девяносто, и его определили в ВДВ, тем более что в ДОСААФ он успел несколько раз сигануть с парашютом. В отличие от многих своих знакомых (в том числе и Пашки, кое-как переваливающего с курса на курс политеха), отлынивать от армии он не собирался, считая службу в рядах Вооруженных Сил хорошей школой жизни.
Проведя полгода в учебке, Алексей попал в горячую точку. Под Гудермесом принял свой первый бой. В этой мясорубке он потерял своего друга, Серегу Прыгунова, который, как и он, призывался из Приволжска.
Они познакомились на призывном и как-то сразу сдружились. Серега оказался разговорчивым малым, то и дело травил байки, якобы случившиеся с ним самим, хотя в это верилось с огромным трудом. Сам он был родом из села, в Приволжске закончил техникум железнодорожного транспорта, и в будущем мечтал стать машинистом, зарабатывать много денег. У него дома подрастали две сестры и брат, все младше него. Отец работал в котельной, мать — дояркой, так что семья, мягко говоря, не каталась, будто сыр в масле. Вот он и мечтал зарабатывать столько, чтобы ни он, ни его родные ни в чем не нуждались.
В тот день рубка была жуткая, «чехи» безе передышки крыли их позиции из минометов и гранатометов. Вместе с другом он прятался в развалинах двухэтажного дома без крыши, когда туда угодила мина. Прыгунову оторвало ногу, и как Клест ни бился, так и не смог остановить поток льющейся крови. Его и самого немного посекло осколками, но Лехины раны на фоне того, что случилось с Сергеем, казались легкими царапинами.
Минут через двадцать Сергей умер. За несколько мгновений до того, как покинуть этот грешный мир, он схватил липкую от крови ладонь товарища и, едва шевеля посиневшими губами, прохрипел:
— Леха, я думал, что умирать страшно. А сейчас понимаю, что нет. Ты видишь ангелов? Вон они, спускаются сюда.
Клест непроизвольно поднял голову, но увидел только легкие перистые облачка, плывущие высоко в прозрачной глубине. В этот момент он почувствовал, как хватка Сергея ослабла, и скосил взгляд вниз.
Тот лежал, глядя широко открытыми, еще не потерявшими яркости глазами в чужое небо. Алексей подумал, что надо бы закрыть товарищу глаза, так часто делали в фильмах про войну. Он протянул руку и, едва коснувшись пальцами лица Сергея, провалился в чужие воспоминания...