Крысиная башня-2

ПЕРВЫЕ ВПЕЧАТЛЕНИЯ

— Где эта тварь?? — ревел Толик, мечась по «трапезной», которая по совместительству выполняла роль зала для собраний общины вне церкви, а также была и спальней коммунарок, — Где эта подлая паскуда; я убью её как падаль!!!

— Интересно, как это «падаль» можно убить? — пробормотала Лика-«Мишон», сидевшая на лавке у стены рядом с Вовчиком, и поигрывая гирькой от безмена, подвешенной у неё, по обыкновению, на ремешке к запястью. Отполированная бесчисленными прикосновениями ладоней, гирька тускло поблёскивала, раскачиваясь как маятник. Кроме элемента «чем занять руки», типа чёток у Отца Андрея, гирька у Мишон сейчас выполняла и вполне утилитарную функцию, вернее могла выполнять потенциально: между делом она прикидывала, куда и как тюкнуть этого здоровенного парня, в неистовстве мечущегося по помещению, пинающего табуреты, и могущего представлять, судя по всему, немалую опасность. Опасность для Вали в первую очередь — но Валюху надёжно спрятали… В тот же чулан, что и Леониду. Под замок. Потому как, судя по всему, накосячила она крепко; и этот здоровяк, Толик, того и гляди, мог и вправду её застрелить, будь она здесь…

Вовчик тоже, сидя на лавке поджав ноги, оценивал ситуацию. Эти трое здорово, ну просто критично помогли им, но сейчас что-то пошло не так… Друзья они? Ну, точно не враги. Но и не друзья — вон как этот… буйствует. Что-то реально Валька наворотила, поди, в Мувске; недаром первое, что сказала, как только перецеловалась-переобнималась со всеми девчонками, это «- Быстро спрячьте меня куда-нибудь, Толик меня убьёт, когда узнает!.».

А что узнает, кто это такие; и как вдруг её через столько месяцев принесло опять в «родные пенаты» — толком не сказала. Не успела. Только что тряслась как осиновый лист и повторяла: «- Это Крысы из Башни; они неплохие — но меня обязательно убьют, когда узнают! Спрячьте меня!».

— Убью как падаль!! — продолжал разоряться здоровяк, потрясая здоровенным пистолетом с торчащим из кожух-затвора кончиком ствола, — Как гнусную падаль!! Где она, куда её дели??!

Ишь ты, как его ломает…

— Где Элеонора, суки??! Где моя девочка; куда Белку дели, уроды; мы сто двадцать километров отмахали сюда за ней, а мне тут, нах, выдают «не знаем такой??» Бляди, уроды деревенские, крестофаны!!

Прибывшие с ним двое — крепкий парень, не расстающийся с СВД; и подросток по виду, с угрюмым лицом, но быстро бегающими по сторонам глазами, выдающими живость характера и способность к быстрой оценке ситуации, — сидели рядом поодаль, у противоположной стены. Оружие держали около себя, это Вовчик отметил сразу. С пистолетами; у пацана так вообще два. Выглядели они тоже озабоченными, но, во всяком случае, не психовали, как этот. Как Толик, или как его.

— Чо за херня?? Кто нас так подставил??! Где эта сучка, и где Белка, я вас спрашиваю??? — орал здоровяк.

В дверь испуганно заглядывала баба Настя; за ней в коридоре виднелись испуганно-озабоченные лица свободных от вахты общинников и коммунарок.

— Куда ты!.. — в щель двери шустро, на четвереньках, прошмыгнул кто-то из малышни и тут же затихарился за кроватями. Вовчик сделал бабе Насте страшные глаза и отрицательно покачал головой — исчезните, мол, сами сейчас разберёмся. Может быть. Та прикрыла дверь снаружи, отсекая «общественность». Не ко времени. И Вадим свалил, своим показаться конечно… и Отец Андрей, говорят, на колокольне, бдит — послали за ним. Хоть бы дед Степан и Геннадий Максимович нарисовались бы — очень неуютно тут с этим… с психопатом этим. Чо орёт. Мы у него отнимали что-то, что ли. Белка какая-то. И Элеонора ещё…

— Да пустите!.. БабНастя, ну пустите же! Чо там Лика одна!.. да пустите, мы тихонько, в уголке посидим!!

В приоткрывшуюся дверь протиснулись Аделька, Верочка, и Катька. И прихрамывающая Зулька сюда же, коза. Все «по-боевому» — с оружием. Всё же разномасть-то у нас какая… стыдно смотреть; не то что у этих, у пришлых. Глянь-ка, у пацана даже целый ППС — но ухоженный, тюнингованный… А у нас — всего понемногу, от СКС до двустволки; вон, даже «трубка-стрелялка» для ближнего боя. Ну ничего, с этого рейда мы не пустые пришли — плюс два автомата. Надо будет распределить…

Девчонки все озабоченные; но рады, видно — все вернулись! И грохнуло здорово, и не раз; и зарево в деревне вон по сию пору. Стрельба только притихла. А наши — все вернулись! И ещё эти — трое новых, пришлых, непонятных. Тяжёлая ночь. Бессонная ночь. Для всех.

Вовчик вздохнул, чувствуя как гудят ноги; как ноет каждая клеточка тела. Как в тепле, после стресса, подкатывает отходняк. А этот — орёт… Белку ему. Элеонору. Не бухой вроде, и не обкуренный.

Вовчик встретился глазами с Катериной, — у той глаза сияют… Увидела его — перекрестилась; и его перекрестила. Переживала — приятно. Но — отходняяяк… Ни говорить, ни думать неохота. Чаю бы — и спать. Но спать сейчас опасно — чёрт его знает, что там у деревенских и у Гришкиных перемкнёт, могут ведь сразу и на пригорок полезть, посчитаться по горячим следам.

— Вы, уважаемый, скажите ясно, кого вы тут ожидали найти, и кого мы вам не можем представить — Белку какую-то, потом Элеонору?.. — видя, что Вовчик молчит, взяла на себя завязку переговоров Аделька, — А то мы прямо в недоумении… — и крутанула гирьку на пальце.

— Я те!.. Я те щас!! — Толик переключился с воплей «на вообще» на конкретный объект, но пистолет сунул в кобуру, — Издеваешься, что ли??

— Не понимаю вас…

— Чо не понять?? — передохнув, уже на порядок тише, вызверился бугай, — Мы тут!.. Отпахали такой крюк; между делом подставились в конкретную вашу тут деревенскую разборку! — и мне тут заявляют! Что не знаем никакой Элеоноры!! Это как понимать!!! — интонации опять пошли по нарастающей.

— Крыс, скажи ему! В ушах уже звенит от его воплей. — толкнул Сергея в бок локтем Бабах.

— Ничо, пусть проорётся, — ответил Крыс, следя за происходящим, — Ему надо. Это у него в порядке. Психопат же, — мне батя объяснял. Проорётся, — потом будем нормально разговаривать. А сейчас пока бессмысленно.

— Да пускай… но как-то неконструктивно он, не находишь?

— Да хули… Толян — он вообще неконструктивный ни разу. Лучше б мы с батей поехали; а Толяна — на хозяйстве.

— Хы. Прям так и представил — вы за его девчонкой, а Толян — на хозяйстве! — хмыкнул тот, — Нереально. А долго он ещё орать будет? По опыту?

— Не. Вон, выдыхается уже. Ща станет вменяемый.

— Ну, и то. А то задолбало уже. Говорю ж — неконструктивно… А ничо тут у них, у деревни-то, славненько… Глянь-ка, светильники диодные, разводка — стало быть где-то генератор есть, аккумуляторный блок… ничо так живут, чистенько… не лучиной освещаются, хы, как можно было ожидать…

— Угу, кучеряво. Ссссуко, ноги гудят. Сейчас бы чайку — и дрыхать… Бабах — спать хочешь?

— Спать… ох ты, нефига ж себе! — Бабах вытянулся, сидя на лавке, разительно напоминая сейчас спаниэля, делающего стойку на дичь, — Ты поглянь, ты поглянь!! Девки пришли! Блин, хоть тут не соврала Валюха — в натуре… ничего себе! Одна другой, эта, лучше…

— Угу… кому что.

— Чо ты, чо ты, я сюда ж за этим и пришёл… — зашептал Бабах, глаза его горели, обозревая, как вошедшие коммунарки ставили свои стреляющие инструменты в специальную пирамиду у стены; раздевались, снимая верхнюю одежду, с интересом и настороженно в свою очередь поглядывая на прибывших.

— Ты не любил — тебе не понять… Вон та вон, со шрамом — ничо так! Самая-самая. И вон та, на азиатку похожая — ничо себе!.. И ещё — вон; но то что-то угрюмая такая. Классная! И вообще!.. Гля, Крыс — а вон и пацанка какая-то, тоже ничего, гы! Не теряйся… Слушай, да мы удачно тут пришли, в натуре! Малинник!

— Да не толкайся ты!.. Жень, ты в натуре как с голодного края, девок никогда не видал… не, со шрамом которая, та, что крестится — она на этого, на Вовчика этого, всё зыркает… А так — да… и та ничо, ага. И… и…

Крыс столкнулся взглядом с пристально его рассматривающей совсем молодой, примерно как раз его возраста, девчонкой.

Что бы там не говорили, что бы там в мире не происходило, любые события, от трагедий до катастроф — природа всегда выше всего: как собачки, на оживлённой улице, забитой людьми, не замечая никого, но только увидев четвероногого друга-подругу своего вида, рвут поводки в руках хозяев, стремясь навстречу друг другу; так и здесь — Сергей почувствовал, как произошло то, что определялось в прочитанных книгах как «искра пробежала»; и страницы с которой «искрой» и её описаниями, он обычно, морщась, пролистывал, стремясь больше к художественному изображению батальных сцен и вообще «конструктива, а не соплей». Но тут… Он встретился взглядом с незнакомой черноволосой девчонкой, — несколько секунд «игры в гляделки», — и обои отвели взгляды. И тут же снова встретились взглядами. Чёрт побери…

Вновь скрипнула дверь, пропуская холодный воздух и бабу Настю. Войдя в помещение, она, обернувшись, строго наказала в приоткрытую дверную щель:

— Андрюшка! Стоишь здесь — никого не пускаешь! Кроме кто из Совета. Считать это дежурным постом, пойдёт тебе в зачёт, потом в журнале отметишь. Как понял?

— Понял, баб Настя, никого не пущу! — в сторону: — А ну — кыш отсюда! Баб Насть, только там, это, там Тарас прополз, я видел! Затихарился где-то! Давайте я его найду!

— Отставить, Андрюша. Потом сам найдётся. Храни тебя господь.

Прикрыла за собой дверь, повернулась к помещению, привычно перекрестилась на образ в углу.

— Что же вы, Вовчик, гостей чаем хоть не напоите сразу? Все вернулись — хорошо! Все знают уже наши. За дедами послали, за Отцом Андреем. Сейчас все тут будут. А вы, девоньки, давайте-ка… пока что — чаю гостям, покушать чего-нибудь; а потом уже разговоры разговаривать; и не здесь. А то прям не по-христиански. Ну-ка, ну-ка!..

Все засуетились, собирая на выдвинутый в центр длинный стол.

Толик тут же замолк, и отойдя в сторону, присел рядом с соратниками.

— Бля, попадалово, пацаны… Поняли? — нет тут Элеоноры. Разводилово.

— Да поняли уж. Не тупые.

— Конкретное попадалово.

— Да уж, неприятно.

— Ой, Бабах, кто бы уж тут говорил про «неприятно»! По тебе ж видно, что ты чуть копытом землю не роешь. Глаз горит, нах.

— Чо ты, чо ты. Я ж не при чём. Раз так совпало. А девушки, действительно, ничего себе…

— А Вальку эту, паскуду, я прикончу!

— Надо разобраться сначала, зачем она это всё…

— Чо тут непонятного — организовала себе бесплатный экспресс «Мувск, Башня — деревня, подружки…» Падла.

— Её понять можно… — рассудительно заметил Бабах, не сводя взгляда с собирающих на стол коммунарок.

— Всех понять можно; тебя вот — так вообще без проблем!..

— Чо ты, чо ты…

— А Белка хер знает где; хер знает в каких условиях и у кого — а мы тут щас чаи распивать будем!

— Ладно, Толян, чо ты распинаешься; как будто это что-то изменит? — Крыс тоже был настроен уже «конструктивно», — Найдём… Чо подпрыгивать-то? Ну, развела… коза драная; она мне сразу показалась подозрительной.

— Угу. Мне тоже — как увидел, что её вместо Белки подсунули — так сразу и заподозревал её; сходу она мне не понравилась! Нет, реально — угандошил бы паскуду!! Такой конец отвинтили, столько времени угробили; бензин, моторесурс, патроны! — и всё чтобы эту мокрощёлку доставить к её подругам! Убью падлу!

— Угу. Если найдёшь. Вон — ихний главный, который с бородкой, грит она спряталась — они сами найти не могут.

— Врут, бля!

— Врут конечно. Но чо им щас предъявишь?

— Сейчас ночуем — и завтра домой! И всё сначала!.. Бляяяя, я даже не представляю теперь, откуда это всё опять мотать! Что делать, что делать?? Опять, что ли, к «этим» ехать, к Погаровым соседям; трясти их по-новой; из Анжелики этой душу вынуть, пусть вспоминает что может!.. если её Савелий там уже не стёр от промежности до остатков её куриных мозгов.

— У меня тут идея есть! — вклинился Бабах, — Можно будет копнуть через геолокацию.

— Как это?

— Ну, фотки Белки — помните? Они ж со смартфона. А на каждой фотке неявным порядком смартфон пробивает геолокацию. Это дело можно вскрыть. Только программа специальная нужна, и привязка по спутникам. И — выяснить, где примерно эти фотки делались!

— А чо раньше молчал?? Чёрт электронный!

— Я ж говорю… программы такой у меня нету; надо в Мувске у электронщиков искать, которые выжили, конечно… Опять же геолокация — это привязка по спутникам, а спутники…

— …ещё в самом начале конфликта и наши, и китайцы, и амеры поприземляли все! — закончил за него Крыс, — Вон, каждую ночь в небе искрит — иголки и шарики, которыми всю орбиту напичкали, в атмосфере горят… Ты ещё про интернет вспомни, ага. Про связь спутниковую.

— Ты не шаришь, Серый… Интернет есть кабельный, дата-центры не все пожгли; а координаты можно через карты найти, через псевдо-геолокацию. Только гиморно это всё. Очень.

— Ясно. Билл Гейтс, нах. Ладно, будем думать… — подвёл черту уже успокоившийся Толик.

На столе уже посвистывал самовар, приятно запахло принесённым с кухни свежевыпеченным хлебом.

За дверью топали, отряхивая снег, мужчины общины.

ОПЯТЬ ДЕВИЧЬИ РАЗГОВОРЫ

— Ой, девчонки, если бы вы знали, как тут хорошо! Тут… лучше чем где!.. Какие мы дуры с Олькой что ушли тогда! Девочки, но мы же не сбежали, правда же! Помните, — мы же предупредили, вы же не сердитесь, нет?.. — Валя, сидя за столом в кухне дома одной из «общинских» семей, в окружении подруг-коммунарок и неизменной в их компании Зулькой, уплетала пирожки с картошкой, запивая смородиновым чаем; и, время от времени перемежая рассказ о своих приключениях всхлипываниями, делилась впечатлениями и информацией:

— Нас ведь почти сразу взяли; мы до Равнополья добраться же не успели; да и там было уже ясно, что везде так… Дуры такие — надо было сразу возвращаться; но мы решили всё же в Мувск попасть, что не может быть чтоб и в Мувске было так же плохо!.. Вот, нас на блокпосту и повинтили… как говорится. Хорошо ещё солдаты; эти, с АСО, что ли, с антисепаратистской операции, а может нет; но у них форма была и командир, а вот у «Белой Кувалды» или там… ну, неважно. Покормили, а потом… вы, говорят, шпионки! Чьи, мы говорим, шпионки? — мы же с деревни в Мувск идём… а давайте документы… паспорта — ага, с Мувска временная прописка, — мувские, значит, шпионки; сейчас вас… расстреляем! А пока — давайте, грят, раздевайтесь! Мы уж от страха и не соображали ничего, — вполне могли и расстрелять, мы по дороге насмотрелись уже на такое, и наслушались… что они творят. Ой, так страшно стало; мы думали и вправду расстреляют; но это они пугали так… Музыку ещё включили, паразиты… пришлось вспомнить, как Мэгги мастер-класс по стриптизу показывала… а она здесь? В деревне осталась, ааа… Но хоть кормили и не били! Даже помыться дали — у них там своя баня была, маленькая… но в бане… тоже, конечно. И вообще… В общем, две недели там прожили — никуда нас не выпускали, одежду верхнюю и обувь отобрали; но хоть не били, и кормили… И пугали постоянно — нет, не что расстреляют, а что продадут нас «Белой Кувалде», там, говорят, вообще ужас!.. Чтоб мы старались. Ну, — мы и «старались»… а что делать было, девочки!.. А потом у Ольки экзема, что ли, началась… там, то есть. А командиру ихнему непонравилось, как я ему… ну ладно, это не по делу. В общем, продали нас всё равно — но порознь. Мы с Олькой и попрощаться не успели. Мы уже тогда об деревне, об коммуне нашей вспоминали как о рае!.. Ооой, девочки, какие вы счастливые, что вы тут вместе… что мы тут вместе все; и что община!.. И мужчины — которые защитят, а не как… как эти! Мы там такого насмотрелись!.. Меня же этим, чёрным продали — в Мувск! Я там…

— Ты расскажи, как ты с этими, что привезли тебя, повстречалась! — прервала её Настя, — Кто они такие.

— А. Ага. Это подстава такая получилась: меня им поменяли. Но при этом обманули; сказали что меняют какую-то ихнюю девушку, которую украли; а отдали меня. Обманом. Я даже не знаю почему; я эту Элеонору-Белку и не видела ни разу; только потом, когда в Башне… Да, они в Башне живут, в центре, недалеко от ЦУМа бывшего, где бывшие Мувск-лотереи и бассейн раньше был. Не очень высокий дом, но там же, в Советском районе, в основном пятиэтажки; потому и Башня. Они там «с самого начала» живут; там в округе поумирали все или поразбежались, вот как мы, — а они обустроились и живут! У них там… ну, нормально, в общем. Было. Но их, — мне там женщины рассказали, — штурмовали совсем недавно, военные. Даже с танком, или как оно называется. И потому у них там всё маленько разгромлено. А перед этим у них там их девушку украли — этого вот, здорового, Толика, подругу, — и потому они все такие злые. Он, когда увидел, что я — не она; я думала, он меня убьёт сразу!.. Очень злой был. Ну — вы же видели. А потом, когда я в Башню попала, — там хорошо. Отогрелась. Там женщины такие хорошие: Оля и Люда; вот они мне всё про их жизнь и рассказали. Про Элеонору эту, за которую меня сменяли; они её ещё почему-то Белкой зовут. У них вообще всё по кличкам. Вот тот, парень — он «Бабах» иди «Джексон». А который молодой — тот Крыс, или ещё Главный Крыс…

— Да ладно! — вновь прервала её Лика, — Ты не отвлекайся. Сейчас Совет закончится, — мне надо будет старшим рассказать, как ты тут очутилась. А ты всё с пятого на десятое. Ты давай по существу рассказывай, как вы вдруг здесь оказались.

— Я ж и так по существу! Ой, девочки, я так счастлива, что я снова здесь! Вы просто не представляете, что «там», «в мире» творится! Я так счастлива, так счастлива!..

— Валька! Тебе говорят — не отвлекайся! — прикрикнула на неё и Аделька, — Говори по существу, — почему они тебя сюда привезли, и почему они эту Белку-Элеонору тут ищут!

— А. Да. Вот. Я же у них, у Оли и Люды, всё выспросила. И про эту Элеонору тоже. Как бы между прочим. Да они сами рассказывали… они хорошие! А потом… потом я историю придумала, что Элеонора сбежала; и что её сюда увезли, попутной машиной, чтобы от этих чурок спрятать, — и потому её мной и подменили! И так всё… правдоподобно всё им рассказала… да.

— Зачем?

— Чтоб сюда попасть. Домой.

— Вруша!

— Оооййй, девочки, вы просто не представляете, что мне пришлось пережить! — отставив в сторону большую кружку с парящим чаем, и не выпуская из другой руки надкусанный пирожок, разрыдалась Валя, — Там такой ужас, такой ужас! Вот, Олька, может, уже и неживая!.. Я бы всё отдала, чтоб обратно вернуться! Потому и соврала!

— Теперь этот, Толик, психует! — сообщила ей Наташа, — Пристрелить тебя грозился. Всё из-за твоего вранья!

— Ты, Валька, всегда была вруша! — неодобрительно сообщила ей Лика, — Помнишь, как тогда, в Китае, ты мой костюм для «Сафари-танго» по ошибке в свой чемодан засунула, — и так ведь и не призналась потом!..

— Ой, Лика, ну что вспоминать!.. Девочки, не отдавайте меня ему! — это страшный человек! — заторопилась Вера сквозь всхлипывания — Он, ну, когда меня поменяли… они ещё тогда этих, меняльщиков, взорвали вместе с машиной; а одного живым взяли! — так они его избили до крови, потом пытали, — вот этот вот Толик и пытал! Там крики были на весь дом, я думала умру от страха; я думала меня потом тоже будут пытать! А потом его на ночь в морг к трупам заперли! Да-да, у них там свой морг с трупами, кого они все убили — они всех туда стаскивают!.. И туда его, искалеченного, заперли! — мне потом Люда рассказала. И он там с ума сошёл, за ночь! Это такой ужас, такой ужас!..

— Кошмар!..

— Не едят хоть? Людей, в смысле. — с явным недоверием спросила Настя.

— Да. Нет… не едят. И я тогда для себя решила: совру что угодно, навру с три короба, — но чтоб меня сюда, обратно, привезли! Они могут — вы же видели, они сильно вооружённые! Они всё могут! Вот я и решила… де-е-евочки, не выдавайте меня-я-я-я!.. — она расплакалась навзрыд.

— Дура, кто ж тебя теперь выдаст! — все тут же принялись успокаивать подругу, гладить её по спине, по вздрагивающим от рыданий плечам, — Мы своих не выдаём, мы же Коммуна! Зря только вы с Олькой убежали. Зато, конечно, очень вовремя вы пришли, — вон, Вовчик сказал, что если б не эти «трое из леса», их бы… не дошли б они назад, да. Так что всё не зря. Не реви, Валька; никто тебя не отдаст им. Посидишь в чулане с Леонидой; а потом, как они уйдут, выпустим. Ты теперь дома!

— Ой, девочки, я такая радая! — воспрянула вновь духом Валя, и вновь впилась зубами в надкусанный пирожок.

Некоторое время все понаблюдали как она ест, и вновь посыпались вопросы:

— А что, в Мувске есть ещё живые, много? Тут «Радио Свободных Регионов», РСР, передаёт, что там поумирали все; что каннибализм; что весной Регионы просто, без боя, войдут в Мувск… чисто, говорят, трупы с улиц поубирать останется!

— А в этой Башне их много?

— А кто у них главный?

— Чем живут?

— А вот ты говорила, что на них военные с танком наезжали — и что?..

— А почему ты говоришь, что они себя «крысы» называют, и что «Крысиная Башня», — там что, крыс много?

— А пацана этого как на самом деле зовут? — это уже влезла с вопросом и Зулька.

С трудом проглотив огромный кусок пирожка, запив чаем, Валя отвечала сразу всем:

— Много живых, я видела. Не то чтобы так уж «много», но есть. Не как прежде, конечно… машин почти нет, только у бандитов! А Администрация, говорят, за стены «Зелёной зоны» после эпидемии совсем не показывается, и что там делается никто не знает! Но радио — работает! Там говорят, что весной наоборот они Регионы обратно вернут! В Башне их немного. Я всех-то не видела, но, кажется, эти вот — основные. Ещё рабочие там… У них главный — Олег зовут, пожилой такой дядька, он там остался. Кушают что? — запасы. Они как бы много запаслись, с самого начала, я так поняла. Они мне не рассказывали, конечно; но я так поняла — когда на кухне помогала. У них много покушать, и разное. Картошка там, макароны. Ой, девочки, я там сгущёнку опять кушала; чай со сгущёнкой… и какао растворимое даже дали! — это такое блаженство! Что? Военных они всех поубивали. И… и в тот же морг всех поклали, а танк этот там же рядом стоит, горелый. А поубивал их, мне Люда сказала, этот вот мальчишка — вот который здесь сейчас; его Сергей зовут, и ещё у него кличка «Главный Крыс». А дом называют «Крысиная Башня» потому что у них там на входе написано «Мы — крысы», и ещё над подъездом морда крысы нарисована. Только она вся побитая уже — в неё там этот танк стрелял из пулемёта.

— Прям пацан этот вот всех там поубивал? — не поверила Зулька, — А танк?

— Ага. И танк. А этот Толик — он у них самый палач. Жестокий самый, всех пытает! А который Бабах, его вообще-то Женька зовут, — он нормальный. Прикольный даже. Он ко мне подъезжал, только мне тогда не до… не до этого самого было; я всё думала как сюда, домой вернуться! Ой, девочки, я так рада!..

— Слышь, Зулу! — хмыкнула Лика, — А ведь, помнишь, когда гадали под Новый Год, — тебе мордочка крысы тенью всё высвечивалась! А ты ещё спорила: «- Собачка это, не крыса — собачка!» Помнишь? — смеялись ещё?

— Помню. — буркнула Зулька, не считая нужным вдаваться в воспоминания; и тут же переспросила у Вали:

— А у них, это… ну, у парней, у этих — Толик-то понятно; а эти — Женька который и этот… Сергей; у них… девушки есть?

За столом все прыснули; Вера так и вообще зашлась смехом:

— Вот Зулька, вот молодец! Вот это по-нашему! Сразу быка за рога; сразу по существу!

— Зульфия! — строго сказала Настя, — Это что — самый важный вопрос??

— Самый! — дерзко ответила девчонка, — Для меня, например, самый! Я уже задолбалась с этими общинскими общаться — одна малышня! — и до этого — с этими, с Витькиного отряда уродами! Ни поговорить, ничо! А тут — видно, пацан… нормальный.

— Крыс к тому же! — подколола Верочка, — Автомат. И два пистолета! Не хухры-мухры, завидный жених по нынешним временам!

Все грохнули смехом. Только Зульфия отнюдь не смеялась:

— Ржёте всё, ржёте? Давайте-давайте, ржите; так тут, в деревне, и застрянете — картошку окучивать! Ни пацанов нормальных, нифига!

— Был один… нормальный. И того… — щека Адельки дёрнулась, она стиснула кулаки; но никто не обратил внимания:

— Правильно-правильно, Зуль, это по-нашему, по-коммунарски! Видишь дичь — хватай, не теряйся!

— Зуль, а ты на какого нацелилась, — на молодого, или который постарше? Оставь уже нам этого, Бабаха — на развод!..

— Не, она хищная, — обоих заберёт!

— Ой, Зулька, ой, Зулька… Нету тут Гузели — она б тебе дала!.. ишь, пацанов у коллектива отбивать!

— Хи-хи. Хи-хи-хи-хи!..

В кухню заглянула озабоченная хозяйка:

— Девоньки, посыльный со штаба прибежал, говорит «команда — в ружьё!» С колокольни, говорит, видно, что с деревни люди кучкуются — неровен час опять на нас пойдут.

— А Совет??

— Совет прервали; Хорь велел всем занимать позиции! За Вадимом Рашидовичем послали тоже, он не на Совете. Я сейчас тоже пойду…

Все стали торопливо вставать, оглядываясь в поисках верхней одежды и оружия.

— Видишь, Валь, и у нас свои сложности… да ты не бойся, не бойся — отобьёмся! Не в первый раз. Ты не показывайся пока, сиди здесь.

В самой большой комнате дома бабы Насти между тем собралась вокруг сидящего на коврике Минуллы-бабая общинская малышня. Было поздно; но в общине царило такое напряжение, лишь частично разрядившееся после взрывов в деревне и возвращения «диверсионной группы» с гостями, что никто и не думал укладывать малышню спать. Пусть уж вместе, под надзором Минуллы-бабая.

Дедушка Минулла по своему обыкновению плёл коврик из цветных тряпочек и ленточек, которые брал наощупь из лежавшего рядом большого полиэтиленового пакета, куда ему эта же малышня и стаскивала из дома всяческие обрывки. Коврик получался плотный, пёстрый, и по-своему красивый. Ласково улыбаясь, он слушал, как побывавший в «кубрике коммунарок» семилетний Тарас, напропалую привирая, рассказывает про прибывших:

— И ета… тогда етот, большой который, хватает пистолет, и кричит: «- Я сейчас эту паску…» …эээ, извините, деда Минулла, я нечаянно; это он, это не я так кричал! — вот, он кричит: «- Я сейчас эту … эту Вальку застрелю нафиг!» Ага! Чо ты, Анютка, «нафиг» — это не ругательство, «нафиг» говорить можно! И бах! — в потолок! А Вовчик, то есть камрад Хорь так-то не испугался, и ему говорит: «- Сядьте, говорит, мы вас не боимся!» И тот сразу так сробел, пистолет спрятал; а камрад Хорь ему так и говорит: «- Сейчас Совет соберём, и будем решать, что с вами делать! Как Совет решит, так и будет!» И тот сразу сробел!

— Конечно! Как Совет решит, так всё и будет! — поддакнул кто-то из совсем малышни.

— И всё ты врёшь, Тараска; никто там в потолок не стрелял! — опровергла рассказ Анютка, внучка бабы Вари, — Я за дверью была, я б услышала!

— Стрелял!

— Не стрелял!

— Ааай, аша, аша, не ругайтесь, балалар… — успокаивает их дедушка Минулла. Сам он по возрасту и плохому слуху большую часть рассказа так и не уловил.

— Он… — маленький Тарас выпучил глаза из-за такого недоверия, — Он стрелял! Ну и что что ты не слышала! Ты за дверью была! А кто там, в «кубрике» был?? Может ты? Я там был, а ты — не была, Анютка! Он… он негромко выстрелил, потому ты и не слыхала за дверью!

— Так не бывает… — не поверила девочка.

— Бываит! — поддержала Тараса Галя Перминова, — Бываит, бываит! Я в кино ещё дома видела — там стреляют из пистолета, и ничего почти не слышно! Это такие специальные пистолеты!

— Агааа! — обрадовался, получив поддержку, Тарас, — Вот, говорил тебе! Он неслышно выстрелил! И говорит… а камрад Хорь ему говорит…

Скрипнула, открываясь, дверь; в комнату заглянул озабоченный Санёк Евстигнеев, племянник тётки Варвары:

— Здрасьте, деда Минулла! Малышня! Где Вадим Рашидович спит? Давайте быстро будить его, — общий сбор! Деда Минулла, опять с деревни на нас идут! Камрад Хорь боевую тревогу объявил! И эти, новые, Толик, Крыс и Бабах — тоже с нами! Отбиваться будем!

— О, аллах, ой, аллах… Варя-кызы, буди скорее батыра!.. — в малой спальне он. Дети, мы молиться станем, испросим у аллаха помощь на одоление шайтанов…

Дети суетливо, гурьбой, ломанулись в малую спальню, дверь в которую была завешена таким же плетёным цветным занавесью-половиком — будить Вадима.

ШЕРШНИ В ПЧЕЛИНОМ ГНЕЗДЕ

Когда Совет прервался экстренным известием о том, что в деревне, на окраине, обращённой к пригорку, пошла нездоровая движуха, перебегают вооружённые люди, и, возможно, «будет очередной наезд», как выразился главный по обороне тут, бородатый Вовчик; Сергей вместе со всеми мигом обратно экипировался в верхнее-зимнее и разгрузку, и, как и все, вместе с Толиком занял позицию в окопах.

Нельзя было не отметить хорошую дисциплину у этих, у деревенских: всё делалось без суеты; каждый и каждая, видно было, знали своё место при объявлении тревоги, и все как один побежали занимать эти свои места.

А вот с оружием у них было не очень; прямо можно сказать — неважно с оружием, а точнее — полный разнобой: был и автомат у самого Вовчика, и несколько каких-то карабинов, и те два автомата, что принесли с вылазки в деревню бородатый Вовчик и тот угрюмый нерусский мужик с ним; а больше всё охотничьи ружья, — правда управлялись все с оружием ловко, сноровисто, — видно, что учились.

Заняли позиции в окопах, — только Жексон, мигом оценив обстановку, свинтил на самый выгодный снайперский рубеж — на колокольню. Вовчик лично показал им с Толиком стрелковые ячейки и «поручил держать правый фланг», добавив, посмотрев каждому в лицо каким-то детским взглядом «- Я надеюсь на вас, ребята!.».

Сразу было видно, что эта ночь ему далась нелегко: глаза запали, щёки ввалились, хоть и бородка… хотя чёрт его знает, может он по жизни такой доходной.

Сергей только кивнул согласно: чо тут рассусоливать, если накат пойдёт, ясно что придётся оборотку дать — раз уж попали в такой замес. Хоть Белки тут и нет, и «война эта не наша» и «чо вы тут делите нам без разницы», как выразился Толян; но тут уж сторону конфликта за них судьба выбрала — едва ли те, с низины, с деревни, с пониманием отнеслись бы к ситуации, что они втроём, пришлые, расстреляли пулемётный джип, положив в нём троих бойцов, и дали скрыться на пригорок этим диверсантам — Вовчику и тому… Вадим его, кажется, звать, хоть по виду и чурка со страшной рожей в шрамах.

Толян, видать, ситуацию примерно так же оценивал, — хоть и решил, что утром они уходят, но — до утра ещё дожить надо. Потому, хоть он и был по-прежнему зол на эту Вальку, что их сюда затащила, и через неё — на «всю эту пиздобратию при монастыре», как он выразился, он только буркнул Вовчику:

— Не ссы, впишемся. Кто тут пойдёт — не уйдёт. Иди своим бабьём командуй…

И, когда Вовчик убежал по ходу сообщения, уже Сергею:

— Серый, ты тута, рядом штоб! Какой ни замес, — чтоб от меня ни на шаг! И не высовывайся! Чуть чо — падай на дно, чтоб не накрыло!..

— Толян… — недоумённо высказался Крыс, — Ты это чего? За батю сегодня што ль?

— За батю, за батю! — подтвердил тот, — Раз уж тут влипли… слушайся, блин! А то братан мне конкретно голову оторвёт, случись с тобой чо. Да и мне будет… неприятно! Потому давай-ка… слушайся, короче: не высовывайся, не инициативничай!.. А то попёрся к джипу — без команды! Офигел?? Вот вернёмся — всё брателле расскажу, пусть тебя выдерет!

Крысу стало смешно:

— Толян… не, ты в натуре! Ты меня чо, до сих пор за детсадника держишь?? Ты забыл, что я?..

— В натуре, в натуре — в комендатуре! — счёл нужным уже и повысить голос до «сдержанного рыка» Толик, — Задолбал ты оговариваться! Навязался тут на мою голову, — лучше бы с Бабахом ехали или вообще б один! Герой, бля! «Что я, кто я!.». Ты не думай, что от тебя теперь пули отскакивать будут! Одно дело — разборка в специально подготовленном доме, с применением «домашних заготовок» в виде засад и мин, и совсем другое — полевой бой! Тут у тебя опыта ноль целых хрен десятых! И потому слушай что говорю: сиди смирно, не высовывайся, стрелять только по команде — короткими, а лучше вообще вон — паси тыл! А то вон вообще сниму ремень с автомата, и уделаю тебя по жопе!!

— Ага, щас! Может ещё спать пойти? — не согласился Сергей, но уже тоном ниже. К чему доводить до крайности и так раздражённого очередной неудачей Толяна, — выдержка никогда не относилась к его сильным сторонам…

Впрочем, назревавшую склоку прервала пришуршавшая по ходу сообщения совсем молоденькая девчонка — в городском драповом, но сильно стареньком и грязноватом пальто с воротом из искусственного меха и замотанной в шаль совсем по-деревенски головой, так, что оставалась на виду только чистенькое личико с остреньким носиком. Она, подсвечивая себе под ноги маленьким фонариком, умело и привычно пробралась по ходу сообщения, прошла мимо Сергея и присела на корточки в аккурат между Сергеем и Толиком, чтобы видеть обоих.

— Здрасьте! — поздоровалась вежливо, — Храни вас Господь. Меня Таисья Иванова зовут, я у вас «на подхвате» буду!

Сергей засмеялся, а Толик недоверчиво спросил:

— Чего-чего?.. ты будешь? На каком таком «подхвате»?.. Зачем это?

— Ну как же! По боевому распорядку. Составленному камрадом Хорем и утверждённому Советом. — пояснила девочка, — Так положено: на двое — трое бойцов один «на подхвате» из резерва. Я вот — из резерва. Мне… — она горестно вздохнула, — Мне ещё оружия не дают… мне четырнадцать лет только; камрад Хорь и мама говорят «рано» … Хотя я военную подготовку — со всеми! У меня только пятёрки по…

— А нафи… зачем ты нам тут нужна? — поинтересовался Толик.

— Ну как же! — удивилась Таисья, — Положено так! По боевому расписанию.

И принялась, поясняя, загибать пальцы:

— Для связи. Если вдруг нужно будет что-то передать камраду Хорю или кому из Совета. Поднести патроны. Перевязать если ранен, — у нас все-все медицинскую подготовку проходят, вы не думайте! И я крови не боюсь! Наблюдение опять же. Оповещение…

— Ну и, — закончила она бесхитростно, — Если кого-нибудь из вас убьют или тяжело ранят, я заменю. Я стрелять умею, вы не думайте! — нас Старшие учат: камрад Хорь, дядя Вадим, Геннадий Максимович…

— Только вот из такого, — она кивнула остреньким носиком на автомат Крыса, — Я не умею… такого у нас в общине нету. Покажете?

— Покажу! — хмыкнул Сергей, — А то и правда, — меня ж убьют, а стрелять некому!.. Хы.

— Ты эта!.. — неодобрил опять Толик, — Не каркай. Вот… ещё детский сад принесло, «по боевому расписанию», нах. Ладно, раз пришла — сиди тут, не высовывайся. Связь нам не надо — у нас своя связь… Кстати, Крыс, свяжись с Бабахом, — как там обстановка? Патроны у нас все с собой, ничего подносить не надо. Перевязывать нас не придётся, — мы заговорённые. А наблюдаем мы сами. Короче, без тебя обойдёмся, — но коли пришла, сиди тихо, не отсвечивай. Вот… это прямо карма какая-то — таскать с собой детский сад, нах!

Сергей связался с Жексоном, уже устроившимся на колокольне, и передал от него:

— Говорит, деревенские выдвигаются. В цепь, типа, развёртываются. Легковушку и автобус вывели — наверно прикрываться будут. Скорее всего атаковать собрались…

— Идиоты. — вынес вердикт Толик, — Как есть идиоты. По ним врезали — так они решили ответку дать сразу, — это ж чисто эмоциональная реакция. Они ж не подойдут, — тут позиция очень удобная, я гляжу. Тут без бронетехники или без арты хрен доколупаешься. А они авто вывели… мы шли — ты видел какой снег, Серый? Это в лесу, конечно; тут чуть повыдуло, — но всё равно. Не пройдут тут машины — это им не асфальт…

Сергей транслировал услышанное по рации:

— Бабах говорит, что какой-то перец там сильно разоряется — в бинокль видно. Чуть не пинками гонит своих. Этот… там с ним на колокольне тот мужик, что с нами с деревни пришёл, Вадим с нерусской фамилией, — у него, грит, сайга с оптикой, — он говорит, это ихний там главный — Гришка. Полевой командир типа. Сильно нервный…

— Расстроенный небось! — согласно хмыкнул Толик, — Я б тоже расстроился, если б у меня в подразделении выжгли всё топливо вместе с бронетехникой, и положили с десяток бойцов. Потому што дурак. И сейчас, как и положено дураку, сделает очередную дурость — попрёт без брони на горку с окопами. Хоть у местных с оружием и негусто, но, полагаю, дело тухлое для этих-то.

— Да-да, это Гришка! — подтвердила девочка, — Он теперь на районе главный. Заместо Громосеева Антона Пантелеевича. Его все уважали, он хороший был мужчина, — так моя мама говорит, и тётя Люся.

— И что с этим Громосеевым случилось? — поинтересовался Сергей. Всё же, хоть и собрались уходить, но нелишне быть в курсе местных раскладов. Для самообразования хотя б.

— Убили его. — пояснила Таисья, — Так мама и тётя Люся говорят. Хотя в деревне говорят, что он сам застрелился. Но он не мог — он большой и сильный был. А это всё там, в деревне, Борис Андреевич делает…

— Что делает? Кто это?

— Он главный там. — Довольная, что может рассказать новенькому парню интересную ему информацию, начала девочка, — Староста. То есть помощник Старшего по району. Борис Андреевич, — он не здешний, он весной с Мувска приехал — и его Антон Пантелеевич сразу старостой, то есть помощником поставил. Потому что больше некого было — Пётр Иванович отказался, сказал что старый. Он нехороший человек, Борис Андреевич, — так мама говорит, и тётя Люся. И все так говорят. А жена его, тётя Галя — хорошая, но он её никуда не выпускает. И ещё у них дочка Вера, но она маленькая. Мама говорит, что всё зло в деревне от него, от Бориса Андреевича. У него там «чёрные апостолы», как Отец Андрей говорит — этот, Мундель и Попрыгайлов, их так у нас называют. А дедушка Минулла — он у бабы Насти живёт, он мулла, — он говорит, что «в деревне шайтан», что он его чувствует!.. — девочка зябко передёрнула плечами и перекрестилась, — Спаси нас Господь!..

— О. О, пошли! — сообщил наблюдающий за движухой в бинокль Толик, — Уже отсюда видно. Ну муда… мда. Ишь, в цепь развернулись, как путёвые. Каппелевцы, бля. Серый — смотрел «Чапаев»? Нет конечно; для вас, балбесов, Бэтман и Робин со Спайдерменом герои… потому ты не в теме.

— Толян, кончай лажать уже меня, утомил!

— А хули. Раз ты из стоящего ничо не смотрел и не читал… раньше, то есть; сейчас-то, я знаю, за ум взялся… Не-не, не высовывайся — далеко они. Смотрю — в обхват пошли, что ли. И автобус гонят, и джип. Далеко ещё, не достать. Ты со своей поливалкой вообще только уже на последних пятидесяти метрах можешь быть полезен, — так что сиди, не высовывайся. Говорил я тебе — возьми нормальное оружие!

Наперекор распоряжению Толика Сергей всё же осторожно привстал, вглядываясь в темень. Без бинокля ничего толком не было видно, хотя деревня и была освещена всё ещё не потухшим окончательно пожаром, подсвечивающим низкое зимнее небо. Нефига не видать! Ладно, с колокольни сообщат если чо. С ППС и вправду только сблизи, «для поля» не тот ствол и патрон, хотя Палыч и объяснял как на сотку завалить грудную мишень… ладно, поглядим. Млять, как день затянулся! Спать уже хочется мрачно; привык в Башне к режиму-то…

Вполуха слушая вновь принявшуюся рассказывать о деревенских раскладах Таисью, он стал вспоминать «Совет», на котором они только что побывали, и с которого их так быстро «выдернули на позиции».

Совет был «высоким», то есть проходил на втором этаже этого же двухэтажного здания, но с другого входа. «Совещательная зала» ну ни в какое сравнение не шла со «Скалой Совета» на десятом этаже Башни в бывшей квартире Устоса, всей сплошь завешанной реконструированным новодельным рыцарским снаряжением и рыцарскими же «хоругвями» — здесь это была всего-навсего довольно тесная комнатушка с печкой-буржуйкой, которая, кроме того, судя по всему служила и жильём для главного тут, Вовчика.

Впрочем, как понял внимательно отслеживающий взаимоотношения на Совете Сергей, главным бородатый вождь деревенских воинов и воительниц был не в полной мере, а лишь в вопросах, связанных с войной и обороной; вообще же рулил тут, судя по всему, тот самый «Отец Андрей», про которого и говорила ещё в Мувске Валька — солидный мужчина с волосами до плеч, окладистой бородой по грудь с густой проседью, и немалым пузом. Одет он был как все, в цивильное, и определить что он священник можно было только по тому, что обращались к нему с непременной приставкой «Отец». Отец Андрей. Это было непривычно и немного смешно; но Крыс, переглянувшись с Бабахом, только хмыкнул и даже не позволил себе ухмыльнуться — что ж, «в каждой избушке свои погремушки».

Собственно, поначалу этот самый Отец Андрей, первоначально поздоровавшись с ними со всеми за руку и познакомившись по имени, сделал было попытку удалить их: его, Серёгу; Толика и Бабаха, с заседания:

— Дети мои, мы тут порешаем свои вопросы, вам неинтересные; посовещаемся; а вы, может, пока чаю?.. В кубрике?..

На что Сергей смолчал, поражённый, что к нему, в числе прочих «корефанов» обратились как «дети мои», — такое он видел только в старых кино, — а Толик возразил:

— Нет уж, эээ… ваше святейшество. Мы тут к вам не в гости напросились; в вашу общину на житьё не набиваемся; но уж если попали, и чо-то вы тут будете «решать», в том числе и нас касающееся, то мы будем присутствовать! По крайней мере — я!

И оглянулся на Крыса с Бабахом как бы в поисках поддержки.

— Я не «святейшество», Анатолий, увольте, это из другого… эээ… раздела. Но, сын мой, на Совете мы решаем дела общины; вы же… — возразил было Отец Андрей, но тут неожиданно вклинился с длинной тирадой Жексон:

— Отец Андрей, уважаемое собрание! Тут вот Толян, то есть я хотел сказать Анатолий Сергеевич, сказал — я добавлю: мы к вам не в гости пришли. Мы вашу диверсионную группу из-под огня вытащили, считай. Ладно, это не важно. Оно как бы понятно, что тут вы будете свои дела обсуждать, общинские; но раз уж мы сюда вошли, к вам, в общину, хотя б и на время — вы уж извольте с нами считаться! Потому что… потому что мы есть факт, данный вам в ощущениях!

Все промолчали, а Отец Андрей развёл руками:

— Ничего не понял, извините, сын мой… Одно только — что настоятельно желаете присутствовать?

— Отож. Настоятельно. Ибо… вот. — судя по всему после столь длинной тирады запас красноречия у Бабаха иссяк.

— Ну что ж, располагайтесь… — пригласил их священник, — Вадима Рашидовича… нет? Ничего, не ранен? Отдыхает? Оно понятно, оно понятно… ну, начнём, помолясь.

В общем, в самом совете ничего особо интересного не было, если не считать наблюдение за этими крестьянами, за их взаимоотношениями.

Сначала встал Вовчик и рассказал про их удачный диверсионный налёт на деревню. Из его рассказа Сергей и узнал, что там в деревне конкретно так долбануло и до сих пор горело и временами взрывалось, — налёт, что ни говори, был очень удачный; особенно если учитывать что и делали-то его только два человека, и отнюдь не спецназёры судя по всему. Просто люди, «которым было очень надо это сделать» — вот и сделали. В этом контексте Сергею что-то вспомнилась услышанная фраза в одном из роликов по рукопашному бою, что он смотрел с компа Олега: Брюс Ли — «Если какой-нибудь парень решит любой ценой откусить мне нос, я, конечно, его убью. Но нос он мне, скорее всего, всё же откусит!» Вот и эти двое — решили «любой ценой» — и сделали! Примерно как он тогда в Башне. Молодцы, чо. Хотя если б не мы — у них бы это вот «любой ценой» и реализовалось бы. Положили бы их из пулемёта на подходе к лесу. Но дело-то они всё равно сделали.

Сергей уже по-новому взглянул на Вовчика. Он, хоть и с бородой, а по сути-то, видно, нефига не старый, и даже, как это… не в возрасте. Ему, небось, лет 25 — если бородку сбрить. Для солидности, небось, носит; или как Устос — дефект какой прячет. Или просто лень бриться…

Вовчик между тем рассказал про встречу с «группой из Мувска», и как они «очень помогли» — все, в общем, и так знали, но ещё раз стали благодарить. Особенно та старушка, что в «кубрике» командовала. А симпотная девка со шрамом на щеке так всё нет-нет да и бросала взгляд на Вовчика, и, как бы выразиться, «только что не писала кипятком» — но бородатый вождь, кажись, этого не замечал. Интересные у них тут взаимоотношения…

Сергей грустно поскрёб щетинку на подбородке. Колется вообще-то. Брился… не так давно. Неделю назад, если точно. Медленно растёт, да; ну, батя говорил, что он сам до сих пор через день только бреется — это у нас наследственное…

Потом Вовчику предложили отдыхать: «- Вопросы далее всё мелкие, основное мы узнали, помоги нам и дальше Господь; большое дело вы с Вадимом сделали; ты бы шёл вот хотя бы к бабе Насте, если что мы уж вызовем?.». — но тот отпёрся, хотя видно было, что устал просто крайне. Кремень мужик, ага. Сергей между делом ещё больше зауважал деревенского лидера.

Потом стали расспрашивать «как там, в Мувске?» — и выяснилось, что тут многие с Мувска, — вот и Вовчик, и Катерина эта со шрамом, и старикан с бравой выправкой Геннадий Максимович, — много. Эвакуированные — в самом начале. Или сами собой переехавшие.

В общем те что были в деревне, и, казалось, собирались атаковать в открытую пригорок, на такую глупость всё же не пошли, — а разделившись на две группы, двинулись в охват пригорка — со стороны леса, где уже догорел и потух броневичок, и дальше, к кладбищу; и со стороны полей.

Несколько раз стрельнули в сторону церкви, но без особого рвения — далеко. И сами тоже, к пригорку не лезли. Сначала было не особенно понятно — чего они хотят? Окружить пригорок, и тогда атаковать сразу со всех сторон? — глупо как-то, ещё более глупо, чем переть всем сразу скопом. С колокольни вся округа просматривалась как на ладони, и у Бабаха был ПНВ; да и сами общинские, кажись, тоже не совсем лаптем щи хлебают. Во всяком случае, когда одна из цепей как-то, казалось бы, из-за глубокого снега приблизилась чуть ближе к пригорку, с колокольни тут же раз за разом стукнули три выстрела, — и, кажись, в кого-то попали, потому что вдали кто-то заорал, и в ответ застучали выстрелы, замелькали вспышки.

Толик тут же отметился парой одиночных, и, покосившись на Сергея, бросил:

— Далеко, бля. Навряд ли. Чисто попугать, что ли… — и вновь приник к прицелу.

Сергей, презрев наказ Толика «не высовываться пока я не скажу» всё же также занял позицию — но, действительно, до реденькой цепи бойцов было далеко, даже для калашникова. Даже для Женькиного СВД, пожалуй, далеко, хотя с колокольни, конечно, обзор несравненно лучше. Вот и Бабах больше не бабахает, притих. Зато общинские из окопов обозначились одиночными, — те, как понял Сергей, кто с нарезью. Редко, лениво захлопали выстрелы, очерчивая периметр — в ответ идущие в обход также редко постреливали, не рискуя приближаться, и перемещаясь уже перебежками.

Поразмышляв, Сергей тоже решил обозначиться; не с надеждой в кого-нибудь попасть — там было явно побольше километра, — но больше чтобы ещё раз ощутить в руках бодро содрогающийся от очереди автомат. Это ощущение становилось в новой жизни привычным, даже привычно-приятным: раз ты стреляешь, значит ты жив и с тобой сила. Гы. «Да пребудет с тобой сила!»

Это он объяснил сам себе; затем прицелился возможно выше одной из отдалённых вспышек выстрела из расчёта на превышение, и дал короткую очередь. Приятно. Чётко. Слепит только в темноте, да. И приклад немного люфтит в натуре. Надо было родной не снимать.

— Попали в кого-нибудь?? — с жадным любопытством послышалось сзади.

Обернулся. Таисья.

— Вряд ли. — солидно, немногословно, как подобает мужчине, ответил ей, — Далеко. Тревожащий огонь это называется.

— Тревожащий! — насмешливо произнёс сбоку Толян, — Понты это называется, вот чо!

— Толян!.. вот…

— Да ладно, молчу!

— Вот и молчи.

Нет, с такой дистанции реально без шансов. Даже вон с колокольни больше не стреляют.

Но за реплику Толяна Сергей всё равно обиделся. Чо он, в самом деле! Его спрашивают, что ли?? Воспитывает тут, хуже бати дома. Блин, в каждом слове затычка! Ещё при посторонних.

Надулся, отвернулся, сел на корточки на дно окопа. Вот пусть и наблюдает сам!

Увидел напротив остренький носик, торчащий из намотанной на голову шали, глаза, с восторгом смотрящие то на него, то на его автомат. «На подхвате». Хы. А ведь, пожалуй, где-то прав Толян. Ведь без шансов было патроны-то жечь с такого расстояния — выстрелил чисто чтоб перед этой малолеткой писануться. Не? Да ладно, что себе-то врать: приятно, когда на тебя так-то вот с восторгом смотрят. Никому, конечно, про это знать не надо, но себе-то можно признаться. Хотя Толян, кажись, понял… Да ладно. Ну и выстрелил. Ну и что. Ну и ладно. Сам-то. У самого понтов выше крыши…

Наступавшие довольно бодро теперь замкнули кольцо вокруг пригорка. И, кажется, начали окапываться. По снегу, по мёрзлому-то грунту! Но кто-то там орёт непрерывно, понукает. Главный их поди, как его? — Гришка, небось; и его ближайшие. Ишь ты. Блокада получается… А как же мы завтра обратно; вернее, уже сегодня-то?..

На остаток ночи расположились в комнате Вовчика, где недавно проходил Совет. В общине было тесновато, но для гостей издалека, да ещё таких своевременных, собирались выделить специальные спальные места — по разным домам, но с удобствами.

Толик отказался:

— Не, не надо. Нам любое помещение; главное чтоб тепло. Относительно. На полу — вполне. А то в Башне, в натуре, расслабились. Привыкли, бля, спать на пружинных матрасах. А тут — полевой выход. Значит спим по-походному. И — все вместе. Не разделяемся, ибо мы — группа!

И вполголоса Бабаху:

— Или ты уже нашёл к кому подселиться?? — тот только отрицательно помотал головой, — А то, я смотрю, ты парень контактный, вон уже шуры-муры…

Тогда Вовчик и предложил свой «кабинет»: печка есть, места на полу хватит; он сам свой лежак, кстати, уступить может; а что подстелить — найдём уж, что вы. Не в лесу.

А завтра видно будет.

Укладывались недолго; сдвинули только по углам стол и табуреты, лавку. Застелили пол мягким. Вовчик показал где ведро с крышкой для ночной оправки; поскольку от его лежанки все отказались, устроился там привычно сам, и вскоре захрапел.

А вот «крысам» не спалось — слишком много событий за день.

— Толян… слышь, Толь?

— А?

— Как тебе тут?

— А ничо так, нормально. Я думал хуже будет. А они ничо так живут… девки симпатичные. Пирожки опять же. А, Бабах?

— Угу. Дисциплинированные.

— Я про пирожки, хы.

— И я.

— Ага, это важно. Присмотрел себе уже, нет?..

— Присматриваюсь пока… Толь, может задержимся тут ещё на денёк-другой?

— Ты ж видел… Сразу-то не ушли, а сейчас сразу фиг выскочишь. Эти, «отрядовцы», или как они их называют, окопались. Не нравится мне это, ох не нравится! Не прорываться же.

— Блокада.

— Да.

— Опасаюсь я — как бы не застрять тут.

Сергей спросил:

— Толян, а вот девка молодая в «кубрике» сидела, на нерусскую похожая, на меня всё пялилась — не помнишь как её звали? Прихрамывала ещё которая.

— Не помню… На тебя там все пялились — не парень, — орёл! Хы. Дааа… Как тут этот Вовчик порассказывал — у них тут постоянная война с этими, с «отрядовцами». То затухает, то разгорается. Сейчас — в стадии обострения. И мы тут — влипли. Вписались, вернее.

— Да ладно. Не будут же они в этом снегу сидеть постоянно. Уйдут обратно в деревню, — а мы в лес, и к джипу.

— Не знаю. Чо-то они крепко обиделись как-то. И, главно, близко не подходят. Бабах! Что, нельзя их с колокольни достать?

— Не-а. В смысле достать-то в принципе можно — прицельно нельзя. Далеко. Я в одного засадил трёшку — кажись, попал в ногу, — так они сразу ещё метров на двести отодвинулись, и стали прятаться. Пожечь патроны-то можно, конечно — но попасть сложно… мне ещё Вадим выволочку устроил за стрельбу, гы!

— Вадим — это который татарин, морда в шрамах? Который в деревне был? А чего?

— Ага. У него Сайга нарезная, 5.45, тоже с оптикой, но он не стрелял. А когда я засадил, он мне потом предъявил: говорит «- Расстреливая разгильдяев противника, ты помогаешь ему укреплять дисциплину и улучшать породу. Дураки и так полягут первыми при штурме; а поражать надо важные цели. Война — не охота за очками, головами, скальпами, ушами…» Целую лекцию двинул.

— Хы, верно.

— Говорит, «ты их напугал!» А зря, говорит. Они б так, может, расслабились; и можно было б самого Гришку или кого из руководства шлёпнуть. А теперь не получится типа. Я ж и виноват, прикинь!

— Он местный, ему виднее. Я в ваши снайперские тёрки не встреваю…

— Там, «на той стороне», тоже снайпер есть, прикинь. Я видел. С мосинкой. Стрелял в нас; не попал конечно, но довольно точно. Я этому главному сказал, чтоб они теперь это ввиду имели и не особо высовывались. А то у них на колокольне, «на башне» как они говорят, пацанва дежурит наповседневку. Может шлёпнуть. Им бы стереотрубу…

— Да, влипли мы… Мало нам в Мувске происшествий, так мы тут ещё на войну попали… Называется «съездили на пару дней за Белкой», ага. Если застрянем — брателло там изведётся весь. Он же нервенный.

— Как бы не рванул за нами?

— Не. Он же и ответственный. На кого он Башню и баб оставит — на Крота что ли? Будет ждать. Но испереживается весь. Как бы не забухал.

— Батя не пьёт, не кати на него. Так… выпивает.

— Может прорвёмся как-то? Завтра?

— Уже сегодня. Одна надежда.

«Прорваться» не удалось. Ни утром, ни на следующий день, ни через день.

Неожиданное ночное нападение с уничтожением всей бронетехники отряда и всего запаса горючего, значительной части боеприпасов, бешеными удилами взнуздало привыкшего уже к расслабленной жизни Гришку.

Всю ночь его бойцы отрывали стрелковые ячейки, понукаемые страшным во гневе командиром. Всем стало понятно, что на этот раз из Озерья отряд так просто не уйдёт. Гришка был похож на бесноватого, с ним боялись заговаривать — пристрелит. Работали всю ночь не щадя себя.

Утром на смену шатающимся от усталости бойцам гришкиного отряда и хроновской дружины Хотон и староста пригнали гражданских: по три человека с дома. Мужчины, женщины — без разницы. Работать будут все! — решил командир. До обеда, после обеда — смена. В это время в деревне юрист Попрыгайло и политтехнолог Мундель устроили обход по домам с выдачей установки: с каждого дома по два десятка мешков для земли. Из чего угодно, хоть из ночных рубашек шейте! Нет машинки прострочить — шейте вручную! Чтоб через сутки было! Заявлены размеры. Не будет нужного количества или не устроит качество — сгниёте на земляных работах! Так и знайте. Все уяснили??

Уяснили все. Шутки кончились. Всю ночь в домах горел свет — оставшиеся «на хозяйстве» шили мешки — из чего попало. Да, вплоть до рубашек и штанов. А к обеду нужно было идти на смену своим — на рытьё окопов. Гришка лично передал, что застрелит каждого, кто окажется «больным». Все понимали, что это не шутки и не пустые угрозы. Проклятые церковники, проклятые девки, проклятый Вовчик! Змеиное гнездо. Чтоб они там скорее передохли!!..

СМЕРТЬ КРАСОТКИ МЭГГИ

Артист обмёл веником от снега сапоги, потопав, вошёл по-хозяйски, не стуча, в дом.

Навстречу просунулась толстуха, родственница старухи-хозяйки. Вернее это раньше она была пышной крикливой толстухой, по приезду в деревню; теперь же это была блёклая рыхлая баба неопределённых лет, с тёмными кругами вокруг глаз и трепыхавшемся под подбордком кожистым мешком, прежде вмещавшим три её подбородка, плавно переходивших в шею.

Всё в прошлом: престижная ненапряжная работа в пенсионном фонде, хорошая зарплата, «устойчивое положение в обществе», «соответствующий муж», машина и дача под самым Мувском; ежегодные поездки на заграничные курорты; дом — «полная чаша» и «уверенный взгляд в будущее». Всё это кончилось, вместе с ясным и прогнозируемым будущим. Положение в обществе, родной офис ФСЗН и квартира, «обстановка» — всё осталось в Мувске; и сердце сжималось от мыслей, что там со всем этим… не с офисом, конечно, гори он три раза, — с домом, с квартирой. С обстановкой. Не исключено, что и то же, что с загородной дачей, дочиста разграбленной и сожжённой ещё в начале лета. Приехали… «Отсидеться в глуши, пока «там» всё не нормализуется». Стереосистему привезли — старую, бабке в подарок («- Нафиг она нужна, сейчас всё с интернета, через компьютер!»), — лучше б зимние сапоги взяла, не на каблуке которые, и рейтузы ещё тёплые… и ту дублёнку, ну, что немодная и третий год на антресолях… кто ж знал, кто ж знал, что это всё так повернётся и затянется…

А тут ещё эта… квартирантка. Ведущая себя, правда, так, как будто не то что старый бабкин домик, но и вся деревня — её. Наглая гадина, проститутка балетная. Но страшно её до жути. Потому что… Потому что многое что поменялось за эту осень-зиму. Другие расклады, другое «общество»; и, соответственно, «положение в обществе». Да, в этой затруханной деревне тоже своё «общество» и своя «элита», в которую, увы, она с мужем не входила. Сына, сына не было — если б был сын, да в дружине — это было б большое подспорье, к таким семьям и отношение особое. А муж… куда ему, дураку неуклюжему, в дружину! и попросился б — не взяли. Дочка ещё подросток; так-то если б… если б как Кристинка — та, говорят, живёт!.. С самим Хроновым! Ни в чём не нуждается, говорят. А нам жрать нечего… Да ещё сдуру сдали почти весь свой прод-запас — побоялись Хронова, обещал расстрелять, у кого найдёт сверх им же установленной нормы… А теперь всё украли эти, с пригорка, с которыми война. И есть нечего. Только и остаётся что в заснеженном огороде да в поле копаться в поисках невыкопанной, оставленной осенью картошки. Хоть бы уметь самогонку гнать, да иметь оборудование… Ничего не имеем, ничего не умеем… Отрезвление от «цивилизации» пришло быстро, и было оно страшным. Ой, жизнь-жизнь; и с каждым днём как в сказке — чем дальше, тем страшнее…

— Здрассьте, Борис Андреич! — залебезила та, — Хорошо, что вы так быстро. Я уж доче грю: «- Беги скорей к Борис Андреичу, может не успеть-то!» Мэгги-то уж больно плоха! Совсем-совсем плоха, — ну, вы ж понимаете… в живот… Мы-то за ней как за родной; да нет — лучше чем за родной! Уход, всё такое… Хотя питание, вы же понимаете…

Артист, войдя, снял шапку, расстегнул и скинул не глядя куртку — бывшая толстуха подхватила её, метнувшись. Хорошо ещё что догадалась — могла бы куртка и на пол упасть… не дай бог, не дай бог! — Борис Андреич мог это воспринять как признак неуважения. А с неуважающими власть ясно что — вон, семья бывшего здесь «царя», директора лесхоза, убитого, говорят, Хроновым, сутками вкалывает в поле, на рытье окопов и «укреплении позиций», без всякой смены. Очень сейчас всё стало… жёстко.

Толстуха опасливо поглядывала на кобуру с большим пистолетом на ремне старосты.

— Где все? — бросил в пространство вошедший.

— А я только, да бабушка! — её Виктор прогнал мешки шить, толку, говорит, от ней на земляных работах нету! И дочка. Мы с дочей за Мэгги ухаживаем, вы не подумайте! Всё самое лучшее! А Дима, Дима — вместе со всеми, на работах. Согласно распоряжению…

— Мэгги где? — прервал староста.

— Здесь, здесь, проходите! Мы ей самую лучшую комнату выделили… самую тёплую… уютную самую…

Артист открыл низенькую дверь и шагнул в маленькую комнатку.

Сразу в нос ударил жуткий запах. Вонь гниющей плоти, смешанная с запахом испражнений. Он даже остановился на секунды, прикрыв нос и рот ладонью. Ну ничего ж себе… Это «уход и забота», как выразилась эта курица. Дышать же нечем… какая-то смесь запаха морга и помойки.

— Эта… эта, мы проветриваем, — но вы же понимаете, Борис Андреевич, тепло уходит, если часто проветривать! — затрепыхалась за его спиной толстуха, — Да Мэгги и не жалуется; правда, Мэгги? Главное, мы думаем, чтобы тепло было…

Про себя она пожалела, что не сообразила перед приходом старосты проветрить комнату и побрызгать из баллончика с освежителем воздуха для туалетов — в нём ещё оставалось немного. Ну как староста «предъявит за условия»…

Старенький платяной шкаф; стол, застеленный рваной клеёнкой и заваленный всякой всячиной. Банка с водой и гранёный стакан. Два стула. На полу — обувь, самая разномастная; от босоножек до зимних сапог. Гвозди в стене вместо вешалок, на гвоздях одежда — всё её, Мэгги. Свет падает через маленькое окно над столом; на узеньком подоконнике чахлый столетник с частично отломанными мясистыми листьями. Кровать и табурет возле неё, напротив окна.

А рядом с окном, на стене — большой постер-афиша. «Остров погибших кораблей». На переднем плане — она, красотка Мэгги, в цвете лет и профессии, в эффектной позе.

Артист перевёл взгляд на кровать.

Там, утонув головой и плечами в большой пуховой деревенской подушке, укрытая пуховым же одеялом, лежала та, чей образ был изображён на афише.

Сейчас она очень мало походила на ту победительницу мужских сердец, что гордо рисовалась на фотографии. Разметавшиеся по подушке слипшиеся от пота волосы, запавшие глаза, щёки. Размазанная косметика, — чувствуется, что с того дня, как её сюда перенесли, из дома, где чокнувшийся мужик посредством двустволки с картечью вдруг решил разом решить все свои и чужие проблемы, её так толком и не умыли. А хороша была. Очень хороша. И не только на сцене, а… а вообще. Умелая была. Очень. Даже жаль где-то.

Впрочем, почему «где-то»? Просто жаль. Кроме того, с Мэгги можно было не прятать свою натуру. Уж она его знала как… как облупленного. Знала, боялась — и уважала. С ней вместе удавили её подружку, Вальку, надумавшую шантажировать… Помогла и с Ромой, с «золотым буратиной». И с ней можно было говорить откровенно. Ну, почти. Тоже… артистка. С кем теперь общаться?.. С Попрыгайлой этим, с ополоумевшим в деревне Мунделем?..

Артист вздохнул.

За его спиной так же вздохнула толстуха. Но у неё был свой повод. Что Мэгги скоро умрёт, это и так понятно. Главное, чтобы не подселили никого. Целая отдельная комната освободится! — можно будет перебраться сюда с мужем; а дочка с бабкой пусть там; а то ютимся все в одной комнате, а она тут роскошествует!.. Да, одеяло опять-таки можно будет забрать; и подушку. И перину; только постирать всё. Она же проссала там всё; и течёт с неё… а пришлось отдать своё — ах, так больно и обидно было отдавать бабкину хорошую перину, и подушку, и одеяло… а что делать? Сказали — всё самое лучшее, а то пожалеете. Понятно, что «пожалеть» не захотелось… Ну ничего; она уже скоро — ну, день, ну два. И можно будет забрать. Хорошее одеяло; а подушка какая! Лучшая бабкина подушка. А она на неё розовых слюней напускала; и тушью своей ещё умазюкала, дрянь опереточная. Ну ничегоооо… скоро уже. Скоро.

Услышав вздох за спиной, Артист лишь чуть повернул в сторону подбородок и вполголоса скомандовал:

— Форточку — открыть. И — пшла отсюда. Будешь подслушивать — пристрелю.

От потока свежего воздуха, разогнавшего прелую вонь, Мэгги открыла лихорадочно блестевшие глаза.

Артист прикрыл за вышедшей толстухой дверь; подвинул стул, сбросив с него какое-то барахло, к кровати; уселся на него.

— Н-н-ну? Как ты?

Мэгги растянула губы в резиновую улыбку:

— Fine.

— Я вижу. Бывало и лучше, а? Звала?

Мэгги выпростала из-под одеяла дрожащую руку, указала на пустой стакан на табурете рядом с постелью:

— Будь добр, налей воды, вон, с банки… у этой твари не допросишься, хоть вся изорись. Только что дочка её…

Он налил, подал ей; Мэгги взяла стакан, взяла с табурета же небольшой пузырёк и отсыпала из него немного в стакан белого порошка, заклубившегося в воде. Залпом выпила.

— Кокаин. — ответила на его незаданный вопрос, — Не знал? Да. У меня был… есть. Вот… видимо, на такой вот случай. Как знала. На нём только и держусь… пока. Но сегодня — всё. Надоело. Да и смысла нет…

— Хорошее дело! — одобрительно кивнул Артист, одобряя непонятно что: то ли наличие кокаина, то ли решение наконец уйти из жизни, — Нужное дело. Правильно. Ты запасливая, Мэгги. Молодец.

Та опять слабо улыбнулась похвале:

— Да. Я запасливая. Деревенские привычки. Ты же помнишь, что я — Маша…

— Для меня ты навсегда останешься Мэгги! — напыщенно произнёс Артист,

Мэгги опять улыбнулась, уже чуть веселее — кокаин начал действовать.

— Ишь ты. Неплохая… эпитафия. Именно что — «мглистый мрак и камней груда», только и остаётся… Артист… жалеть обо мне будешь?

Тот пожал плечами:

— Конечно. Я уже жалею.

— А конкретно?

— Ну, ты что… Столько страсти и огня!..

— Ты тоже был неплох… особенно в роли Ричарда Львиное Сердце…

— Да-да-да… Как же ты теперь, Львиное Сердце… опять девочек будешь к себе таскать?.. и резать…

Артист пожал плечами. Разговор пошёл ни о чём, и начал уже ему надоедать. Ну, попросила прийти, он пришёл. Что дальше-то.

— Скорее всего. Почему нет. Ты же знаешь.

— Знаю…

— Слушай… что хотела-то… я… я уйду сегодня, — я так решила. Днём раньше, днём позже — не роялит.

— Ну. И что? Вон, порошочек у тебя есть — закинься, да и… Кстати. Что останется — я у тебя заберу… пригодится. Хороший кокс, говоришь? Есть ещё?

— Не сомневалась в твоём ответе… Хороший… Есть. Там всё, в саквояже, под кроватью. И деньги там. И золото… правда немного, в основном баксы. Камни. Всё…

— Хм!.. — Артист довольно осклабился, — Клад опереточной дивы? Спасибо…

— Не за что… Попросить тебя хочу. Всё же… — она тяжело дышала, на щеках проступил лихорадочный румянец, глаза блестели, — Всё же мы с тобой… помнишь?? Неплохо было, а? Ты был очень хорош, да, очень! Лучше всех!

Артист опять улыбнулся. Нет, понятно, что лесть — грубая, неприкрытая, — но всё равно приятно. Привстал со стула, опустился на колено, пошарил под кроватью, — сразу попалась под руку ручка саквояжа. Вытащил его — плотный, тяжёлый!

Мэгги следила за его манипуляциями:

— Ключик… потеряла. Но это неважно. Откроешь… как-нибудь; у себя; переложишь. Там всё.

— Так что хотела-то? Что могу — сделаю. В память о былом, так сказать; ну и в благодарность… за клад.

Мэгги прошептала:

— Артист. Я не хочу уходить, наевшись порошка, в блевотине… и вены резать не хочу — глупо и пошло, как гимназистка из дешёвой пьесы. Уйти хочу… красиво. Дашь?

— А что хочешь-то? — Артист заинтересовался. Тема смерти всегда его волновала; тема смерти «красивой» — тем более.

— У тебя пистолет… дай мне. Потом заберёшь.

— Ого!.. — Артист усмехнулся опять же заинтересованно, — Такого я что-то не припомню… Укус ядовитой гадины, как Клеопатра; пронзить себя мечом или кинжалом, как Антигона… это понятно, — но стреляться?? Как-то это не по-женски, нет?..

— По-женски, по-женски! — криво и болезненно улыбаясь, заверила его Мэгги, — Нормально… красиво даже. И быстро. Кинжала ведь нет у тебя, достойного?.. Да и сил у меня нет сейчас, чтобы… пронзать себя. Только намучаюсь. Вот на спуск нажать сумею… Египетской гадюки ведь тоже здесь нет… не водятся. Да и пóшло это — Клеопатру дублировать…

— Ну смотри… — Артист пожал плечами, достал из кобуры массивный Стечкин, подбросил его, взвешивая, на ладони, — Может и правда в этом что-то есть. Только ты смотри — это ж не игрушка. Тоже… можешь не суметь. Думаешь, прижала ствол к виску, как в кино — и всё? Скосишь — пуля не через мозг пройдёт, а снесёт часть лобной кости, — только хуже будет. Стреляться — это тоже, навык нужен, хы. И некрасиво это — дыра в виске. Разворотит череп выходным. Мозги на стене и всё такое. Уж я видел такое…

— Я смогу! — заверила Мэгги, — Я умею. Стреляла, приходилось. Был у… у этого козла пистолет; ездили в тир, учил. Надеюсь, его сейчас арабы уже поджарили на его вилле на Майорке. Вместе с семейством. И — в висок не хочу. В грудь, в сердце. Ну и… если вдруг не получится — ты добьёшь потом… Но всё получится — я знаю.

— Ну смотри. — повторил Артист, — Сейчас, я так понимаю? Или там… рюмка коньяка, сигарета?.. Впрочем, коньяка не осталось; и у тебя, насколько понимаю, тоже. Сигарета? Кокс? Только учти, мне идти надо — дела!

— Деловой… — скривилась Мэгги. Опираясь на локти, повыше выдвинулась из-под одеяла на подушку; так, что теперь она полулежала.

— Мог бы и подождать. Не чужие люди. И я ведь… у тебя пистолет всего на несколько минут… арендую. И — один патрон. Покупаю. И много плачу. Очень много.

— Нууу… — Артист усмехнулся, — Ты уже заплатила. Авансом.

Он кивнул на стоящий теперь посреди комнаты саквояж.

— Его я полюбому забираю. Так что относительно тебя всё остальное — чисто моя добрая воля.

— Но ты же честный человек?? — Мэгги вдруг испугалась и спросила умоляюще, — Что тебе стоит?..

— Да… честный. — Артист усмехнулся, — Иногда.

— Ну?..

— Ладно. Давай… — он вынул магазин; затем оттянул кожух-затвор и заглянул в патронник, — Вот. Так тебе полегче будет — тяжёлая машинка. Патрон в стволе.

Он взвёл курок.

— Вот, взведён. Только нажать. Кстати, я посмотреть хочу. Интересно.

— Да?.. Как знаешь. Давай.

Он осторожно подал ей тяжёлый пистолет в трясущиеся руки.

Она приняла его обоими руками, прижала к груди, искоса наблюдая за Артистом. Потом положила рядом с собой.

Артист сделал шаг в сторону, назад — и уселся на один из стульев. Выражение лица его было непонятно. Немного торжественное, да. Немного.

Мэгги, опираясь локтями, ещё немного приподнялась на подушке. Взяла пистолет. Смотрела только на него; губы её шевелились — но что она шептала понять было нельзя. Нет, не молитву — она не верила в бога, и молитв не знала. Да и не с её грехами обращаться к богу — это она тоже понимала. Артист наблюдал за ней с непроницаемым лицом.

Подняла пистолет.

И, вместо того чтобы развернуть его дулом к себе, резко, быстро, как смогла, держа его обеими руками, повернула на Артиста… тут не нужно было целиться — он сидел двух шагах.

Всё произошло быстро.

Щёлк! — клацнул спущенный курок.

Выстрела не было. Лицо Артиста на мгновение исказилось гримасой страха, но лишь на мгновение; и вновь стало непроницаемым как у индейца.

Щёлк! Щёлк! Щёлк! — курок пистолета, направленного на Артиста, самовзводом впустую клацнул ещё три раза.

Потом она выпустила пистолет из рук, и тот тяжело громыхнул о доски пола.

В изнеможении откинулась на подушку. Одеяло открыло её до пояса, обнажив верх живота, перевязанный разномастными тряпками в бурых пятнах. Опять запахло гнилью и мочой.

Губы Артиста как резиновые разъехались в ухмылке, хотя глаза оставались всё такими же холодными.

— Я так и думал.

— Ду-мал… он!.. Сволочь! — прошептала Мэгги, глядя в потолок.

— Только я полагал, ты перед «этим» скажешь что-нибудь… эээ… многозначительное. «Умри, несчастный, за свой грех проклятый!» — что-нибудь такое. А ты, видишь, молча! Напрасно. Мы же с тобой артисты, в конце концов. Всё ведь надо делать по возможности красиво. А ты всё попыталась опошлить…

Мэгги, глядя в потолок, тяжело дышала. По щекам её катились слёзы. Впервые за те шесть лет, когда её обманул и бросил её любимый. С тех пор, как она поклялась себе никогда в жизни больше не плакать. Сцена — это одно. Не плакать — по жизни.

— …ну хотя бы так… — Артист продекламировал:

Потом наклонился, поднял пистолет. Вынул из кармана магазин, со щелчком вставил. Щёлкнул затвором, досылая патрон.

— Всегда всё получалось… а тут… что с ним… с Владимиром… что сейчас… проклятая деревня, проклятое время… — шептала Мэгги.

— Что ты там бубнишь? — осведомился Артист, сделав шаг, и теперь возвышаясь над ней, держа в руке пистолет стволом вверх.

— Ты… знал??

— Предполагал! — он опять резиново ухмыльнулся с видом превосходства.

— А если бы я… в себя?..

— Тогда пришлось бы повторить! Мы ведь с тобой артисты в конце концов! Тебе, полагаю, к неудавшимся дублям не привыкать.

— Это… не тот дубль, который можно бы… снова сыграть…

Он стал опускать пистолет, продолжая как ни в чём не бывало беседовать:

— Вот интересно, зачем?.. Что я тебе плохого сделал? Сволочь? А кто сейчас хорош? Убийца? Так все!.. Не удивлюсь, если вон, Хронов, на дорогах побольше моего убил. Григорий опять же. Нет — ты на меня. Окрысилась. Не понимаю.

— Ты не должен жить! — следя за медленно опускающимся стволом пистолета, убеждённо сказала Мэгги, — Не должен! — и обеими руками потянула одеяло к шее.

— Вот так вот: «Не должен!» и всё! «Какой артист умирает!» — так, кажется, сказал Нерон перед смертью?.. Тоже, впрочем, был ещё той сволочью. Родственная душа, хы. Дура ты, Мэгги — Маша. Дура и бездарь. Тебе не то что Джульетту, тебе Пастушку не сыграть! Даже тут сыграть не смогла. Это тебе не оргазм симулировать, тут талант нужен! Как у меня. А ты — бездарь. И дура, как все бабы…

— Только не в голову! — Мэгги крепко зажмурила глаза; лицо её было всё мокро от слёз.

Глуховато стукнул выстрел; дуло стечкина было почти прижато к одеялу, там, где под одеялом у Мэгги должна была быть грудь. Звякнула о стенку отлетевшая гильза, стукнуло под кроватью.

Тело Мэгги дрогнуло от выстрела; она как бы в изумлении вновь раскрыла глаза. Напряглась…

Ещё выстрел, уже намного громче, — Артист чуть отодвинул ствол от неё. Ещё одна чуть дымящаяся дырка в одеяле; пуля чмякнула в пол, прошив тело и кровать насквозь; и вновь гильза отрекошетировала от стены.

Мэгги откинулась на подушку; в полуприкрытых веках стало видно белки закатившихся глазных яблок. Несколько раз судорожно дёрнулась. Замерла.

— Видишь. Я благородно с тобой, Маша. — Артист поставил пистолет на предохранитель и принялся заталкивать его в кобуру, — Не как ты со мной. Мог бы и в лоб. Мог бы и так — оставить подыхать. А я — благородно!

Убрав пистолет в кобуру, Артист подхватил с пола саквояж с «наследством» Мэгги, и, больше не оборачиваясь на её тело, вышел из комнаты.

У стены стояла толстуха и тряслась. Подслушивала, конечно, дрянь. Такие всегда подслушивают. Чем ты им не грози. Впрочем, наплевать…

Не глядя на неё, он прошёл к выходу, поставив саквояж, одел куртку, шапку…

— Ээээ, Борис Андреич… — проблеяла толстуха, — Мэгги…

— Умерла.

И он, не прощаясь, вышел.

Он уже почти дошёл до калитки, но ощущение чего-то недоделанного остановило его. Подумав, он вернулся.

Не отряхивая на этот раз снег с сапог, он, как был, одетый и с саквояжем, прошёл в комнату — толстухи там не было, — затем в маленькую комнатушку, где он только что был с Мэгги.

Тело Мэгги, как большая голая грязная кукла, валялось… именно не лежало, а валялось навзничь на полу, бесстыдно раскинув голые длинные ноги. По-прежнему пахло гнилью и нечистотами; теперь к этому примешивался ещё запах крови и сгоревшего пороха.

Над телом Мэгги стояла толстуха, и с негодованием рассматривала пуховое одеяло, держа его на вытянутых руках. С внутренней стороны оно всё было в бурых и жёлтых пятнах, ужасно пахло — это не отстирать… И ещё две дырки. И ещё кровь, пятна. Свежие. Нет, не отстирать. Никак…

Увидела вошедшего Бориса Андреевича и обмерла от страха.

Не глядя на неё, не глядя на тело Мэгги на полу, неживым голосом он распорядился:

— Похороните. Сами. На кладбище.

Толстуха, прижав вонючее одеяло к груди, мелко-мелко закивала.

— Я Хронову скажу — твоего мужа отпустит с земляных работ. За завтра чтоб сделали…

Он перевёл наконец взгляд на неё.

— Вот в это и завернёте. Могила чтоб была как полагается — не мельче полутора метров… знаю я вас, сволочей. И — прибрать здесь всё. Вот — эту афишку дай-ка сюда… — он указал на постер с Мэгги на стене.

Бросив одеяло на тело Мэгги, толстуха суетливо кинулась снимать афишку со стены; руки тряслись, оборвала край, обмерла; и уже второй раз — первый когда сейчас вошёл староста, — описалась.

Сняла, свернула в рулончик, подала — руки её тряслись.

— Поняла?

Она, не в силах что-либо сказать, лишь мелко закивала. Поняла, что за сброшенное на пол тело Мэгги её сейчас не застрелят… боже, какое счастье!

Поворачиваясь к выходу, староста сказал ещё:

— И два бойца из Григория отряда у тебя теперь будут жить. Приготовь на чём им спать. Вечером придут.

И вышел.

Дома, у себя, поставил на стол саквояж.

Чёрт побери, опять нетоплено. Сволочь Мундель, ничего не делает, трепло чёртово; и Джим куда-то слинял…

После того, как после недавней «кровавой новогодней ночи» пропала его «жена» — причём пропала не одна, а вместе с обеими девочками: своей и Максимовых, которую Артист держал как заложницу, в доме стало пусто и неуютно. Холодно. Есть — нечего…

Пропавшую суку и детей искали по всей деревне, но так и не нашли.

Артист пытался «пригласить» к себе жить какую-нибудь женщину, возможно — с семьёй, возможно — из пришлых, бесправных; но к нему отказывались идти жить… Даже на самых лучших условиях. Даже под угрозами. Предпочитали быть убитыми на месте — но не ночевать с ним под одной крышей — такой суеверный ужас Борис Андреевич, вернее, тот, кто таился в глубине его души и временами выглядывал наружу, внушал всей деревне.

Приходилось выкручиваться. Печку топил Мундель, дрова таскал Джим, поесть приносила соседка. Неудобно всё это, чччёрт…

Поковырялся ножом с хитрым никелированным замочком саквояжа. Слесарных навыков у него не было, и открыть не получилось, лишь порезал палец.

Озлился, и воткнул нож в тугой бок саквояжа, как в спину Громосеева — по рукоять. Подумал, что не стоит так делать — в саквояже валюта, можно её порезать.

Уже аккуратно вспорол бок саквояжа, вырезав в нём большое прямоугольное отверстие. Откинул отрезанную кожу, сунул внутрь руку… Вытащил содержимое, сколько смог.

Тугие пачки старых газет. Туго перевязанные, тяжёлые. Ещё и ещё. Вскоре он выгреб из саквояжа всё содержимое. Кроме старых газет в нём ничего не было.

ПУТЬ В ОРШАНСК. БОМЖИ

Эти несколько дней, пока Гузель верхом на Орлике добиралась к пригородам Оршанска, дались ей не менее, наверное, тяжело и рискованно, чем пеший путь летом от Равнополья в Озерье.

Тогда — через «поляну», через бандитов и чуть не случившееся насилие; сейчас же — зимой! — на коне через снежные леса Никоновского района, по занесённой обледенелой дороге, в объезд возможных постов, стараясь не встречаться с людьми… и всё равно две встречи крепко врезались ей в память.

Первая встреча показала, что даже в нынешних скотских условиях есть Люди, не превратившиеся в скотов, даже в самых тяжёлых материальных условиях. Что для людей объединяться — естественно. Помогать друг другу. И… что любой коллектив, даже «коллектив» бомжей отторгает своих членов, которые не разделяют «идеологию», исповедуемую в коллективе…

Вторая встреча её чуть не погубила.

— Потрошенко продался Мувску! Это без вариантов, говорю я вам! — бомж Юрист был красноречив и безапелляционен.

— Говорю я вам! — его с самого начала Мувск поставил, чтобы Регионы от столичных районов оторвать, чтобы промку в них развалить, чтоб пресечь поставки нефтепродуктов, — терминал ведь через Мувск проходит! Вот его и перекрыли! Что Регионам осталось?? Сельхозпродукция, переработка. Неглубокая. Нельский склад Госрезерва — так его, говорят, ещё «до всего этого» ополовинили. Артбригада… А, главное, он армию в окопы загнал и сгноил там! Вместо того чтобы!.. Давно бы уже в Мувске были! А потом «эпидемия» эта — и как назло, по всем сельхозлагерям, сельхозкоммунам! Население теперь что?? Население теперь на процентов восемьдесят сократилось! И сделал это всё Потрошенко, ставленник Мувска; это без вариантов!!

Его слушали с интересом — почему не послушать-то человека, распинающегося с таким пылом и красноречием, — но со скептическими ухмылками. Люди тут собрались уже жизнью тёртые, катаные; не склонные, как в прошлые годы, верить краснобайствующим болтунам. Да и далека тема была от животрепещущих. Вот, главное следить чтобы картошка не подгорела.

Единственная женщина в компании бомжей, со странным прозвищем Магерини, как уже знала Гузель, палкой принялась ворошить угли, переворачивать картофелины с боку на бок, снова присыпать их углями. В воздух вместе с дымом полетели мелкие частички золы, кто-то расчихался.

Гузель оглядела собравшихся у самодельного очага ещё раз.

Типичные бомжи. Пять человек; она, стало быть, шестая. Но она тут ненадолго, на одну ночь. Только переночевать; и утром опять в путь.

Этот большой, четырёхэтажный дом старого красного кирпича, частично развалившийся, с местами просевшей крышей, стоящий на отшибе от центральной дороги, она заприметила издалека — да и отец указывал его как возможное место первой ночёвки.

Здание было большое, и видно, что брошенное — тут давно, годы, возможно даже десятилетия, никто не жил; и на карте оно было указано как нежилое, развалины.

Вблизи по сути оно развалинами и выглядело: высокие окна заложены серыми брусками пенобетона, с отдушинами — то ли для некоторого освещения внутри, а скорее для вентиляции; стены не просто старые, а очень старые; с местами выкрошившимся кирпичом, так, что кирпичная кладка походила на соты: выеденный временем и ветром кирпич и почему-то сохранившийся раствор образовывали клетки; и казалось, что стены держатся кое-где не на кирпиче, ржавой пылью осыпавшемся со стен, а только на этом вот растворе, оказавшемся прочнее не только кирпича, но и современного бетона. Из стен же кое-где, из щелей и проломов, торчали ветки настоящих кустов и молодых чахлых деревцев — природа отчаянно отбивала у человека прежде им захваченное; рушила, перемалывала ветрами и дождями стены, карабкалась семенами растений на крышу. Летом, наверное, тут очень живописно: эти, ещё крепкие, даже местами под крышей, руины — и идущая на штурм буйная зелень.

Наверное, лет через десять-пятнадцать так же будет выглядеть и Оршанск, и Мувск — если в них не вернутся жители, если вновь не восстановится цивилизация! — подумала она.

Впрочем, тут она не для того, чтобы любоваться развалинами; нужно переночевать — и утром снова в путь.

Спешившись, держа Орлика в поводу, она пошла вдоль здания, ища вход. Он тут же и нашёлся, — но за решёткой, грубо, на крепко и во многих местах примотанной толстенной проволокой. Ну, не один же вход в таком большом здании, должны быть ещё, — она двинулась было дальше и уже прошла было несколько шагов, когда её негромко окликнули:

— Гражданочка!.. Эй, гражданочка. Вы вход ищете? Так я подскажу…

Она резко обернулась, — вот уж никак не ожидала встретить тут людей. Да ещё столь вежливых: «- Гражданочка!.». Скорее можно было ожидать выстрела в спину.

Из-за решётки виднелось лицо, и рука в рукавице, ухватившаяся за решётку изнутри.

Нет, судя по всему, прямой опасности нет… Она расслабила руку, готовую рвануть обрез из-под куртки; и вернулась, подошла ближе.

На неё с живейшим интересом смотрел из-за решётки пожилой мужчина, лет шестидесяти, с изрезанным морщинами лицом, одетый как бомж, в потрёпанное пальто, но с явными признаками интеллекта и без обычной у бомжей мутности во взгляде, проистекающей от постоянного употребления низкокачественного алкоголя и его суррогатов. Присутствовали даже тонкие очки, придававшие ему некий «профессорский» вид.

— Нечасто приходится здесь встретить столь приятную даму, да ещё представителя кавалерии, кавалерист-девицу, так сказать! — приветливо улыбаясь, явно стараясь не напугать и произвести хорошее впечатление, произнёс незнакомец, — Ищете приюта и укрытия на ночь, я правильно понимаю? Я помогу вам…

— Здравствуйте. — Гузель решила быть вежливой в ответ на вежливость. Вот неожиданная встреча! Чего ему тут надо — в старых руинах-то, это же так далеко от города!..

— Да, я думала переночевать, вот, с Орликом… я не ожидала, что тут уже занято.

— Ну что вы, что вы! — незнакомец заулыбался опять, — Ну как уж «занято»? Место найдётся, конечно же! Тем более всего-то на ночь. И место у костра, и покушать, если голодны. Вы не пугайтесь, юная леди, мы тут не опасны. Вы… вот, обойдите вокруг, — там, вот с той стороны, за аркадами… это такие проёмы, перекрытые арками, вы увидите — там есть отпертая дверь. Мы через неё в основном ходим, чтобы не наследить с внешней стороны. Вот, вы туда подходите, — я вас встречу.

«Мы…» Значит незнакомец тут не один, — это настораживало. В то же время он действительно не производил впечатление опасного; да и уже смеркалось — не в лесу же ночевать? Нет, конечно, можно и в лесу, — но зачем, если здесь есть крыша над головой. «Хозяева»? Ну что ж, придётся познакомиться. Трудно рассчитывать, что в этом путешествии из отдалённой деревни к «центру цивилизации», к Оршанску, ей не придётся контактировать с людьми. Нужно вновь учиться — одичала там, в общине-то, всё одни и те же лица… В конце концов есть оружие.

Она обошла здание и действительно нашла проход: такую же широкую дверь, но с выломанной и поставленной рядом решёткой. Около входа было натоптано — тут явно жили или часто бывали люди.

Незнакомец уже ждал её.

— Проходите, проходите… Тут и для коня место найдётся, а как же! Весь дом в нашем, а теперь и в вашем распоряжении! Меня, кстати, зовут Роб, если полностью — Робеспьер!

— Робеспьер?? — с недоумением переспросила Гузель. Вот чего-чего, а Робеспьера она, несмотря на свои крайне поверхностные знания в истории, встретить тут не ожидала.

— … Хм вы ведь знаете — прежняя жизнь кончилась, а с ней и прежние отношения, символизируемые именами. Как у индейцев Чили, каждый этап жизни человека знаменуется новым именем, вот и я решил… Я ведь в прошлом некоторым образом специалист по Средней Европе, по Франции, по наполеоновскому периоду, и Робеспьер мой любимый исторический деятель. Да. Робеспьер; или кратко — Роб. Для друзей, какими мы с вами, несомненно станем. Проходите. Познакомимся.

Ну что ж… Поправив под курткой обрез; и незаметно спрятав нож в рукав, она шагнула в дверной проём.

Дом, как и выглядел снаружи действительно был давно заброшен. Но внутри он, против ожидания, оказался вполне обитаем. Всё дело в том, объяснил ей по ходу дела Робеспьер, что «это строение» относится к середине 18-го века, вернее — основная его часть. Потом, в последующем, Дом перестраивали, надстраивали, делали к нему пристройки — всё это видно, как заверил он, снаружи. Самые поздние — уже в середине 20-го века.

Вместе с пристройками и переделками, Дом менял и своё назначение: от, возможно, жилого «дворянского гнезда» к чему-то складскому; потом опять к жилому, но многоквартирному, — о чём свидетельствовали многочисленные остатки межкомнатных перегородок с обрывками цветных обоев. Потом здесь был пивзавод… Да-да, пивзавод; тут большой подвал; весь облицованный, кстати, белым кафелем, большей частью, конечно, уже обвалившимся; там и бетонные основания под бродильные ёмкости; и разливная арматура — ужасно соржавевшая уже, конечно. Баки-то потом вывезли, а всё остальное так и осталось. Потом здесь что-то ещё было… Потом бросили, просто бросили. В недолгий период процветания хотели здесь сделать загородный отель, эксклюзив-класса — а что, от города довольно далеко, природа… тут ведь речка рядом, вы знаете? В ней — утки! И рыбка, соответственно. Но… не нашлось инвесторов; а главное, неожиданно вмешалось Министерство Культуры. Взяло да и объявило эти руины — а к тому времени это были почти что руины, — «исторической ценностью», — хотя какая тут ценность!.. Но… — каждому чиновничьему аппарату нужно оправдывать свою нужность; за что-то или против чего-то «бороться», — вот и здание это, с пристройками, объявили неприкосновенным; то есть сносить нельзя, внешний вид изменять нельзя; можно только реконструировать, — а это, знаете ли, очень затратно финансово! Место хорошее, желающих приобрести было достаточно; участок опять-таки большой — всё на Оршанской дороге, — дело бы пошло, но отпугивала эта охранная грамота. Пока суть да дело, бывший владелец, — какая-то богатая гостиничная организация Оршанска, — решила привести тут всё в более-менее пристойный вид. Вот, частично крышу перекрыли, — спасибо им. Заложили окна пеноблоками, оставив лишь продухи. Закрыли входы решётками, обнесли территорию сетчатой оградой. А, главное, внутри поставили хорошие, надёжные, из толстого бруса лестницы. Всё как полагается: с лестничными маршами, с перилами. Удобно показывать инвесторам; всё надеялись сбагрить кому-нибудь этот злосчастный, с «заклятьем» от Министерства Культуры, объект. Так и не удалось; потом начался кризис, потом пост-кризис, потом… вот, то, чему мы сейчас свидетелями являемся. Охрану сняли; электричества тут уже несколько десятилетий не было, так что… теперь это наша загородная дача. Моя и моих коллег по выживанию! — так охарактеризовал строение Робеспьер.

Внутри, несмотря на общую заброшенность и запустение, можно было жить: осадки в той части большого Дома, где обосновалась «группа Робеспьера», внутрь не попадали; новые жильцы отгородили одну комнату под жильё; сложили очаг, ибо бывшие ранее в доме печи давно пришли в негодность; родник неподалеку снабжал чистой, хотя и излишне известкованной водой; а на топливо шли перегородки и обрушившиеся перекрытия той части Дома, что окончательно пришла в запустение.

Пару раз в неделю, иногда реже, вся группа совершала вылазку за десять километров, на поля одного из сельскохозяйственных эвако-лагерей, судя по всему полностью выкошенного эпидемией. К баракам и вышкам по периметру не совались; прочёсывали поле в поисках неубранной картошки, и находили её во множестве. Тем и жили. Да, тут вполне можно было выживать!

Расседлав Орлика, напоив его любезно предоставленной Робеспьером водой, задав ему овса, Гузель присоединилась к компании.

Ей были рады. С поздней осени компания «бывших интеллигентных людей, инвалидов умственного труда», как охарактеризовал компанию старик, не имела связи с внешним миром: к имевшемуся у них маленькому радиоприёмнику закончились батарейки; а с периода начала эпидемии и до её «благополучного завершения», о чём им поведали очень и очень изредка проходившие так-то вот по дороге путники, они избегали посторонних, предпочитая от греха ни с кем близко не контактировать. Потому, возможно, и выжили. Но без информации плохо, ещё хуже чем без еды…

Ей уступили лучшее место, «трон Робеспьера»: старое продавленное кресло, невесть с каких времён оказавшееся здесь. Её накормили печёной картошкой; она же, не желая оставаться в долгу, отсыпала компании с полкилограмма пшена. Её с интересом, но ненавязчиво расспрашивали, как судьба занесла её в такую даль от цивилизации. Гузель скупо поведала о произошедших в Озерье событиях…

Теперь и она уже была в курсе дел нашедшей себе приют в развалинах маленькой общины бомжей.

Пять человек; старший — вот этот вот как раз, Робеспьер интеллигентного вида. Историк, а сейчас «вождь племени», как его с усмешкой называют иногда в беседе. Но авторитетом он, несомненно, пользуется. Убеждённый холостяк; преподавал в Оршанском ГосУниверситете, вёл широкую научную деятельность, ездил в экспедиции. За суетной научной жизнью так и не собрался жениться. В новых реалиях ни его научные заслуги, ни познания в истории Европы оказались невостребованы; однако некоторый опыт организационной деятельности помог собрать и сплотить эту группу; и теперь, поддерживая друг друга, они выживали, дожидаясь весны и тепла, чтобы, возможно, переместиться ближе к Оршанску.

«Скотник», с оригинальным именем Сигизмунд. Невысокий мужчина, немного полноватый, с точными, уверенными движениями. Причёска «как у Ленина»; с широченными залысинами. Он сошёл бы за славянина, но крупный породистый нос выдавал происхождение. Очень следит за собой и за одеждой; вот и сейчас он что-то починяет в одежде, водрузив на нос очки, пользуясь тем, что Гузель организовала сносное освещение.

Света было мало; оказывается, у собравшихся «интеллигентов» нет не то что фонариков, но и хотя бы масляного светильника, какими перебивались в Озерье уж совсем бедные семьи. Но… с любым маслом в этом заснеженном краю плохо; вечером освещались либо от очага, либо лучинами.

— Да-да, милая девушка, лучиной! Представьте себе, этот недорогой осветительный прибор бытовал в истории столетия, если не тысячелетия! И вот, мы вспомнили прошлое! У нас есть брус из прекрасного смолистого дерева, очевидно, сосны; и мы отщепляем от него по мере надобности… вот, Скотник большой специалист в этом, надо сказать. Вот это приспособление называется «светлец». Заметьте, освещённость, как и скорость горения лучины, можно регулировать её наклоном… Во всём есть своя техника, милая девушка!

Пришлось достать фонарик, и, закрепив на нём самодельный рассеиватель, избавить «интеллигентов» хотя бы на этот вечер от необходимости менять лучины, поджигать, регулировать наклон…

Гузель увидела на пальце снующей с иглой руки Скотника обручальное кольцо — необычно для того положения, в котором эти люди находятся.

Интересно, что все по кличкам, то есть по самоназначенным самим себе или данным «обществом» «новым именам». Видимо, тут все разделяют идею Робеспьера, что «на каждый жизненный этап нужно принимать новое имя», — тем боле, что имена, данные при рождении, все эти документы-метрики ничего в новом мире не стоят, а вот клички о человеке много говорят. Да хотя бы о навыках, и о роде занятий в прошлом. Робеспьер, Растрелли, Магерини, Скотник, Юрист.

Все в прошлом уважаемые, состоявшиеся люди, хорошие специалисты в своём деле. И у каждого своя история, приведшая их сюда, в разваливающийся старый дом вдали от цивилизации; к печёной в золе картошке и невесёлым рассказам о прошлом.

Скотник — бывший главный ветеринар в одном из районных центров, по сути в большом селе или ПГТ. Он из весьма интеллигентной семьи, из династии медико-химико-фармацевтов; когда-то при Союзе по разнарядке попал в один из районов Мувской области. Надеялся проработать пару лет, а потом вернуться в родной город. Но на новом месте он познакомился с девушкой, они поженились. Будучи весьма умным и грамотным (воспитание, порода и учёба дали о себе знать) пошёл на повышение; да и привык уже на новом месте. Как нужный специалист, ещё и с молодой семьёй, получил хороший дом. И остался жить в этом районном центре. Дети: старшая дочь ещё в начале 90-х вышла замуж и уехала в Израиль, благо наследственность позволила, другая дочь уехала за длинным рублём в другой город и там осталась жить. Жена лет пять назад скончалась от онкологии. С тех пор жил один. Хозяйством занимался, но никогда не был фанатичным дачником. Всё больше по своей работе, плюс периодическое преподавание в сельхозтехникуме: вёл практику, курсовые и лабораторки.

Всё это вполголоса рассказал Гузели Робеспьер.

Потом, когда начался кризис, его должность в техникуме сократили. В ветеринарном центре, которым он ведал, Сегизмунда уволили, а на его место посадили кого-то бестолкового в ветеринарии, но зато весьма бойко агитировавшего за «самоопределение Регионов». В общем, к периоду полного развала он уже год был на пенсии и подрабатывал выполнением заданий по химии-биологии для студентов, и ветеринарными консультациями, особенно в своём посёлке.

Позже, когда началось вооружённое противостояние Мувска с регионами, его ПГТ оказался прямо на линии разграничения. Сегизмунд всё равно остался там жить; собственно, идти особо было некуда. Но поскольку у него дом был очень хороший; и внутри тоже — всё же человек из интеллигентско-профессорской среды, то его облюбовали вояки с одного из оршанских добробатов. Вернее, сначала к нему подселили несколько офицеров, а потом их заменили добробаты. Которые, угрожая арестом ни то как пособника уже районного уровня сепаратистов, ни то как мувского шпиона, выгнали его из дома; мол чеши в эвакуационный лагерь. Хоть его из дома выгнали, но его приютила соседка.

Но боевые действия усилились, и однажды его собственный дом был уничтожен обстрелом. А соседку, у которой он жил, забрали родственники в Мувск. Бомбёжка и артобстрелы усилились; посёлок начал переходить из рук в руки враждующих сторон по нескольку раз в неделю. Оставаться там стало невозможно. Он и подался в Оршанск в надежде что кто-то из знакомых или дальних родственников жены его приютит. Но не получилось. Там во время раздачи какой-то гуманитарки он и познакомился с историком Робеспьером. Оба интеллигентные люди, оба «попавшие в трудные жизненные обстоятельства», решили выживать вместе.

Саломаты — как бомжи называют супружескую пару лет 55–60; они же «Растрелли» и «Магерини». Растрелли, он же Павел Семёнович Саламатин, свою кличку получил за профессию: он бывший инженер-строитель, всю жизнь проработавший в проектном институте. Занимался мостами, дорогами, эстакадами и т. п. Был начальником отдела. Так как хороший специалист, то периодически работал и в соседних странах, что позволило собрать приличную сумму; цель была одна — решить вопрос с жильём. Его жена Ольга Викторовна, она же «Магерини», по фамилии крупной европейскойдеятельницы времён пред-развала еврозоны — бюджетный работник, всю жизнь проработала в горисполкоме, в фонде госимущества. Отсюда и Магерини.

История их такова: жили втроём в двухкомнатной квартире вместе с сыном. Несколько лет назад, ещё до активной фазы кризиса, сын решил жениться. Ну что ж, девушка нормальная. Так как её родители были старше четы Саломатиных, то и здоровье у них было похуже; отец бывший металлург, подорвал здоровье на работе; его жена, учительница по профессии, продолжала работать. Дочь не могла их одних оставить, поэтому сын переехал в дом молодой жены — тоже в панельную двушку.

Коллегиально было принято в целом абсолютно верное решение, что нужно решать вопрос с жильём; вот только не был учтён фактор времени и политической обстановки в мире, пошедшем вразнос… План был прост: накопления Саламатиных плюс небольшие сбережения семьи молодой жены пускаются на первый взнос на строительство нового большого жилого дома. Потом, когда дом почти будет достроен, планировалось продать родную двушку, чтобы в том же доме взять однушку для родителей. То есть сбережения сбережения плюс двушка — на выходе должно было получиться две однокомнатные, но большие современные квартиры в новостройке.

Стройка шла активно, через год здание должны были уже сдать в эксплуатацию. Но кризис набирал обороты, и застройщик увеличил стоимость будущего жилья. Пришлось нашей семейной паре раньше намеченного продавать свою квартиру, но с условием что они выпишутся через полгода. Ну а несколько месяцев можно будет перекантоваться где-то пока дом сдадут. А получилось что не получилось. Застройщик деньги взял; но тут или кризис сыграл свою роль, или фирма была обычным аферистом, короче расклад получился следующий: Саламатины продали свою квартиру чтобы доплатить недостающую часть за две однушки в достраивающемся доме. Сами первое время жили в арендуемой квартире. Сын с женой у её родителей, к тому же тогда и новорожденный малыш появился. Кризис прогрессировал, застройщик морозился… Мать невестки (которая учительница), по характеру бойкая и требовательная, несмотря на возраст, дама, приняла активное участие в отстаивании интересов Саламатиных; даже смогла собрать в кучу всех кинутых будущих владельцев квартир в этой недостроенной многоэтажке. Петиции, жалобы, суды, скандалы; она окончательно подорвала здоровье на этой почве. Теперь у невестки оказались на руках двое больных родителя и спиногрыз. Сын Саламатиных работал на двух работах чтобы тянуть семью; плюс немного зациклился на политике, увлёкся поисками истины в государстве, начал принимать участие во всяких акциях, демонстрациях…

Следующий этап: в результате бурной деятельности кинутых жильцов (а также нервам и здоровью кумы) городские власти таки выделили наиболее нуждающимся несколько комнат в одном из общежитий. Типа на время пока достроится дом. Туда и переехала наша пара. Развал и госпереворот они встретили, живя в общаге, даже не имея прописки, а только распоряжение властей. Когда случился переворот и война с регионами, для усиления «зелёной зоны» в город стянули дополнительно вояк. И, не мудрствуя лукаво, разместили их по общагам. Кто имел там прописку — уплотнили; а кто не имел (Саламатины) — на улицу. Первое время кантовались то у одних знакомых, то у других. В доме невестки тоже места нет. А арендовать уже денег не хватало. К тому времени проектный институт уже год как закрылся, а в мэрии, где Ольга Викторовна работала, прошли сокращения. Вот так они оказались на улице.

Собирались идти в эвакуационноый центр, но наслушались всякого; и решили, что пока тепло поживут где придётся, а на зиму собираются податься на какой-нибудь заброшенный дачный участок. Первое время сын с невесткой регулярно с ними встречались и передавали кое-какую еду, но потом сына забрали в армию (а он не сильно-то и возражал), и до сих пор он находился где-то на фронте. Невестка-же, оставшись одна с двумя больными людьми и карапузом никак не могла уделять внимание ещё и родителям мужа.

Опять же в очереди за раздачей гуманитарки познакомились с Робеспьером и Скотником; и решили, что группой выживать легче. К тому времени из города уже начался исход. Ютились в подвалах; потом в брошенных и разграбленных мародёрами квартирах; питались гуманитаркой.

А потом началась эпидемия.

Саламатин, теперь уже Растрелли, вспомнил про старый дом, усадьбу, далеко за городом; на краю с сельхозугодьями, которую в своё время его проектный институт обследовал на предмет экспертного заключения о возможности и стоимости реконструкции. Явно пустующее здание далеко от города явно было никем не занято; имело всё же крышу, источник воды неподалёку; источник пищи чуть дальше — и почти неиссякаемые запасы топлива для очага в виде деревянных перегородок и перекрытий.

И вся команда «бывших интеллигентных людей» совершила пеший многодневный вояж в этот вот Дом…

Юрист, он же Николаич, крупный мужчина, высокий, плотного телосложения, прибился к ним значительно позже, как раз перед Рождеством.

О себе он рассказывал скупо, больше горячо и неубедительно вещал о политике; и, насколько могла судить Гузель, к нему до сих пор присматривались. По некоторым темам у него возникали постоянные споры с остальными мужчинами — членами группы; Саламатина — Магерини от участия в политических дебатах воздерживалась.

Вот и сейчас…

— Ты, Николаич, всё упрощаешь! — не соглашался с ним Робеспьер, — Нельзя в исторических процессах всё сводить к банальному «кто чей ставленник»! Имеют место быть центробежные тенденции, что естественно для социума, когда резко сокращается кормовая база. Она же сократилась по совершенно объективным причинам плюс важные субъективные факторы: одна страна за океаном решила, как водится, быть самой умной и удачливой, и, по уже опробованному рецепту, замутить мировой кризис, плавно переходящий в мировую же бойню. Но не справилась, не рассчитала: бойня случилась не повсеместно, но лишь по периферии мира; в то же время мир оказался настолько глобализован, что привычно отсидеться «за лужей» не удалось, накрыло и их… Развал стал всеобщим. А Потрошенко — просто опарыш на гниющем теле павшей страны; ни он так другой; не нужен он был Мувску, как не нужен был и весь этот развал!..

— А я тебе, Роб, говорю — она мувский ставленник! — горячится Юрист, — Твоё сведение всего к «объективным историческим процессам» утомило! Как Сталин говорил: «- У каждой ошибки есть имя!» Вот, а Потрошенко — не ошибкой был, а прямой диверсией, адресной! Чтобы развалить Регионы!

— Зачем бы это было нужно Мувску-то? — поправил до этого молчавший Скотник, — Прямая кооперация с Регионами была: нефть, промка, сельхозпродукция… Не начнись эта бесноватость в Оршанске — и Мувск бы не вмешивался. А Потрошенко… да что Потрошенко!

— А я вам говорю!..

Поближе к Гузели подсела Магерини:

— Вы не обращайте внимания, девушка; они всё время спорят; вот последнее время только всё более и более ожесточённо… Наверное сказывается сенсорный голод, недостаток свежей информации. Переливают из пустого в порожнее… Это они ещё вас стесняются, — завтра вы уйдёте, они вот ситуацию с вашей деревней, вот что вы рассказали, обсуждать станут. Опять поспорят. Не обращайте внимания. Хотите топинамбур? Нет, соль у нас есть, запаслись. Прекрасная вещь топинамбур — он же «земляная груша», нам Скотник рассказал, — растёт как сорняк, в уходе не нуждается; и клубни его… не сказать чтобы вкусные, но как разнообразие к картошке вполне годятся. Он хранится плохо; потому мы его каждый раз выкапываем, без запаса. Он вкусный — если привыкнуть!

Гузель с благодарностью взяла столь полезный корнеплод. И все тоже привычно закусывали печёную картошку сырыми клубнями топинамбура. Только Скотник зачем-то свою долю аккуратно прятал в карман…

— Вот, кушайте… Как же вы одна, в такую даль… Да, я понимаю — нужна помощь… нужна управа на этих… как их. Сложно всё это. Наверное и нет на них управы. Дикое Поле, как Роб говорит; у кого оружие, тот и прав. Он-то где-то доволен даже; говорит: «- История вершится на наших глазах!» — ему хорошо, он один; и он принципиально привык обходиться малым, прямо как Диоген! «Блажен, кто посетил сей мир в его минуты роковые» — его любимое выражение; мы же все предпочли бы такие вещи видеть только в кино… Помните, жанр такой был: пост-АП?.. «Дорога» фильм, помните? Или там ещё где негр с мечом. Илай, да. Мы смотрели — думали ли мы, что всё это и на нашу долю придётся?.. А вот… Кушайте. Сейчас картошку с топинамбуром доедим — чай поставим; со смородиновым листом. Тут есть поблизости несколько кустов, мы их и ободрали. А крупу вашу — уж утром, на кашу.

Спор между тем разгорелся и, что бывает нередко в замкнутых сообществах, перешёл на личности; причём Робеспьер явно громил своего оппонента:

— В конце концов, я знал таких, кто предвидел вот это вот историческое безобразие и соответственно подготовился! Запас продуктов; необходимых вещей для выживания, даже легального оружия и патронов! Я не знаю, что с ними было дальше; но предполагаю, что с их подготовкой, а главное, с их психологической готовностью встретить неприятности «с открытым забралом», они выживают, причём в гораздо более комфортабельных условиях, нежели мы!

— Да бесполезно, бесполезно было готовиться! На всю жизнь не напасёшься! Я всегда говорил…

— Вот! Вот-вот! Ты «всегда говорил», ты только и говорил — всегда! Только это — говорильня! Ты думал, что твоя говорильня и твой диплом по юриспруденции и менеджменту будет тебя кормить вечно?? «На всю жизнь не напасёшься!» — какие гнилые оправдания! А жизнь проста и очевидна: вот, кроме как «доказывать» что из себя представляет Потрошенко ты ни на что не годен! Я напомню тебе: этот очаг сложили мы с Растрелли; в этот дом привёл нас Растрелли; лучины великолепно готовит Скотник, а картошку непревзойдённо печёт Магерини! Даже соль у нас из наших с Растрелли запасов, — почему у тебя ничего нет?? Ведь твой дом не отняли и не разбомбили, как у Скотника; ты не лишился жилья как Растрелли с Магерини, — ты сам рассказывал, что до самого последнего времени получал вполне приличную зарплату! Но! — ты продал ружьё, потому что «оружие в доме не нравилось твоей жене»; а на зарплату и премию накануне сáмого развала купил… электроплиту со стеклокерамикой и посудомоечную машину! Зачем?? У тебя что, семья большая была, что тебе нужна была посудомойка?? Или ты без стеклокерамики жить не мог? Нет! Тебе был важен Статус!

— Да не нужен мне был «статус»! — отбивался Юрист, — Просто я мог себе это позволить, чего непонятного?? Что ты ко мне вторую неделю цепляешься с этой посудомойкой и стеклокерамикой? — потому что сам никогда себе этого позволить не мог?? Несмотря на свою учёную степень?? А я вот за одну сделку с «ОршанскФинанс» получил столько, что мог пять посудомоек и пять плит со стеклокерамикой купить, — тебе завидно??

— Что ж не купил?? Надо было купить! Заставил бы весь дом стеклокерамикой и посудомойками, — и чувствовал бы себя королём! А вот обуви нормальной ты себе даже запасти не удосужился!

— А я в бомжи не готовился!

— Ну ещё бы! — ты в хозяева жизни готовился! Вернее, рассчитывал при хозяевах жизни всё время жить припеваючи, юридически прикрывая их делишки!..

— С «ОршанскФинанс» — это что за сделка? — вдруг спросил до этого молчавший Растрелли, — Это не в Центральном ли районе, где гаражный кооператив?..

— Да, там! — сгоряча ляпнул Юрист и примолк, раздумывая, видимо, стоило ли посвящать товарищей в мутные подробности прошлых оршанских сделок.

— А! — только и сказал Растрелли, — Знаю-знаю…

И демонстративно повернулся к Юристу боком.

— А что? Что?? — забеспокоился тот, — Юридически там всё чисто было!

Растрелли не ответил; за него ответила на немой вопрос Робеспьера, бывшего не в курсе таких подробностей, его жена:

— Это известное дело было. Тогда «город» изымал землю под гаражами под городскую инфраструктуру, — всё оформлено решением горисполкома, всё чисто. Передали для подготовки площадку частнику, — как оказалось, какой-то фирме-«прокладке»… Жильцы, участники гаражного кооператива, конечно, на дыбы! — но всё ведь оформлено было «для городских нужд», а кооператив существовал на полу-птичьих правах… Снесли. Потом частник перепродаёт вдруг землю «ОршанскФинансу»; а те заключают договор с кем-то на жилую застройку… И — вместо городской инфраструктуры там вырастает очередная многоэтажка-недострой… Вроде той, в которой мы с Пашей планировали получить жильё…

Все замолчали.

— Юридически там всё было чисто!.. — упрямо повторил Юрист.

— Да… и за это ты получил пять плит со стеклокерамикой и пять посудомоек… — задумчиво проговорил Робеспьер, — Но вот только зимних ботинок ни одних ты не получил… и ружьё продал, — потому что так жена велела!

— Не твоё дело! Сколько заработал, столько и получил. А ты и столько никогда не получал, вот и злобствуешь!

— Ох, Николаич!..

— Всё-всё, мужчины, прекращайте; давайте спать устраиваться! — наша гостья с дальней дороги, ей нужно отдохнуть, а не слушать ваши споры! — вмешалась Магерини.

Устроились спать. Гузели постелили на лучшем месте, возле ещё горячего очага.

Она долго ворочалась; не могла уснуть несмотря на усталость. Мешали мысли — как там Озерье, община, папа и мама; маленькая вредная засранка Зулька, в последний момент отказавшаяся уезжать из общины. Удалась ли планировавшаяся диверсия, или утром бронемашины гришкиного отряда смяли редкую оборону общины и… и что? Она сейчас далеко; и, в целом, в безопасности, — пока. А что там, дома? Да, община уже стала домом. Может быть пригорок, церковь уже захвачены? Девчонки сдаваться не будут; и Вовчик, конечно, тоже; и папа… удалось ли им задуманное; не зря ли она едет в Оршанск, искать Вовку?.. Да и что он сможет сделать, чем поможет? Искать какую-то власть в Оршанске, военную силу? Призывать на помощь, — как в фильме Токугавы «Семь самураев» крестьяне призвали на помощь бродячих самураев для защиты от банды, терроризирующей деревню? Кому и зачем бы это надо? — защищать от практически официальной районной власти — гришкиного «особого летучего отряда по поддержанию правопорядка». Ведь он сейчас и есть власть… Скорее всего отец и не надеялся на помощь, а просто пытался спасти дочерей — её и Зульку; но маленькая засранка соскочила в последний момент. А почему не отказалась ехать она, Гузель?.. Честно себе признаться — из-за Вовки. Из-за слабой надежды найти Вовку… не надо себя обманывать — только из-за него…

Угли в очаге давно подёрнулись пеплом. Свет давал только фонарик Гузели, выставленный на самый слабый режим — старая привычка спать со светом.

Казалось, все уже спали.

Стараясь не шуметь, поднялся Скотник. Покряхтел; набросил на плечи пальто, которым накрывался, и вышел. Бомжи, как уже заметила Гузель, ориентировались в Доме без света.

Его не было довольно долго.

Неясная тревога всё не давала Гузели заснуть. Наконец, она решила, что не помешает всё же встать, сходить ещё раз в «нужной чулан», как выразился, показывая ей «санитарные удобства», Робеспьер.

Поднялась, взяла с собой фонарик; так же, как Скотник, стараясь не шуметь, вышла из «гостиной», как называл комнату с очагом Робеспьер.

Уже после уборной решила проведать Орлика. Осторожно, подсвечивая под ноги самым малым светом, прошла в помещение, где стоял конь. Неясное шевеление; шорох, пофыркивание.

Заглянула осторожно. Глаза уже привыкли к темноте.

Возле Орлика стоял Скотник. Придерживая коня за гриву одной рукой, другой рукой он аккуратно, осторожно, со знанием дела, и, можно даже сказать нежно, поглаживал Орлика по крупу своей одёжной щёткой. Чистил его; время от времени приближая лицо к уху лошади и что-то ему шепча, жалуясь… Плечи его подрагивали, он, возможно, плакал. Вот, погладив по гриве, сунул руку в карман и достал кусочек топинамбура, протянул его Орлику на ладони.

Тот взял угощение мягкими тёплыми губами, похрумкал. Благодарно дунул ноздрями ему в лицо.

Скотник вновь стал вычёсывать ему круп и гриву; снова стал что-то шептать ему на ухо, что-то рассказывать… Орлик переступал с ноги на ногу, прядал ушами; слушал…

Когда Гузель, как ей казалось неслышно, вышла из «гостиной», заворочался Юрист. Негромко, но отчётливо пробормотал вслух:

— А лошадь-то её… Это же килограмм триста чистого мяса. К картошке и топинамбуру. Этого бы нам до весны…

— Ты на что это намекаешь?.. — тут же, как и не спал, отозвался Робеспьер.

— Так… ни на что не намекаю. Говорю, что лошадь — это мясо…

— Как можно, ты что, с ума сошёл, Николаевич?? — это Магерини.

— Да я так, размышляю просто…

Помолчали.

Потом Растрелли ровным, жёстким голосом, отчётливо проговорил:

— Вот что, Юрист. Ты уходи от нас. Прямо завтра. Или я тебя следующей ночью удавлю. Сволочь ты…

— Я помогать буду! — тут же отозвалась и Магерини.

Юрист заворочался, сел, прислушиваясь. Всё было тихо.

— Робеспьер, эй, Роб! — позвал он, — Это что же такое делается! Ты что молчишь?..

— А что бы ты хотел услышать? — отозвался тот, — Сейчас Скотник вернётся; ты ему скажи что этот конь — просто мясо. Он тебя не дожидаясь следующей ночи, прямо сейчас удавит!

— Я помогать буду! — опять отозвалась Магерини.

— Это… это просто за слова, да? Просто за мысли вслух?? — слова клокотали от возмущения в горле у Юриста, — А вы, а вы об этом не думали?? Что это же — мясо! Сотни килограмм чистого конского мяса! А мы всё на картошке и топинамбуре! Скотник вот разделывать умеет, он…

— Скотник скорее тебя разделает! — перебил Робеспьер, — Ты ему только скажи, — он разделает! Прямо сейчас!..

— Я помогать буду! — опять Магерини.

— …Вот только если в лошади триста килограмм мяса, то в тебе, Юрист, восемьдесят килограмм говна. — сообщил ему Робеспьер, — А выпускать наружу говно никакого интереса…

— …и потому проваливай отсюда завтра! — закончил за него Растрелли, — А то, ей-богу, удушу ночью. Из-за таких как ты сволочей, за твою стеклокерамику и хлебопечку, мы тут и находимся!

— Я помогать буду!..

Когда Гузель вернулась в «гостиную», ей показалось, что все по-прежнему мирно спали.

БОМЖОВСКОЕ СЧАСТЬЕ

Утром, после каши и «чая» из листьев и побегов смородины, в который Гузель добавила для всех сахара из своего дорожного запаса, что было воспринято с ликованием, её проводили в дорогу. Явно от души пожелали успеха, удачи.

«— Ну а если вдруг там ничего не выгорит…» — шепнула ей напоследок Магерини, — «Возвращайтесь к нам… Меню у нас небогатое, но до весны мы продержимся. А дальше — кто знает!.».

Вместе с Гузелью в Оршанск вдруг напросился и Юрист, — совершенно неожиданно для неё; и ещё было неожиданностью, что из «бомжевского коллектива» его никто не удерживал, и ничего ей на эту тему не сказал. Прощание с Юристом было, как ей показалось, холодным. Или что-то произошло?..

Юрист напросился «её сопровождать», как выразился Робеспьер, «держась за стремя» — был в средние и более поздние кавалерийские времена такой способ передвижения пехоты.

Нельзя сказать, что Гузель такому сопровождению была рада — без него она передвигалась бы на Орлике быстрее; но Юрист попросился к ней в сопровождающие только «до первого населённого пункта»; а пока, одышливо дыша, рассказывал ей на ходу, как он жил до того, как прибился к «этим траченным молью умникам», и как собирается устраивать свою дальнейшую жизнь.

Он рассказал, «как ему повезло» — летом он вместе с женой был «эвакуирован» в одну из небольших сельхозкоммун, как поняла Гузель, едва ли намного больше чем их коммуна в Озерье. Как и все, он считал, что всё это временно; трудно сказать, на чём основывалось его (и других «эвакуированных») такое убеждение, но все считали, что это всё не больше чем на несколько летних месяцев. Получалось, что большинство воспринимало «эвакуацию» в лагеря как что-то вроде неприятной, но необходимой сельхоз-повинности на летнее время, что-то вроде поездок «на картошку» в прежнее, советское время. Сообразно такому подходу и экипировались; хотя организаторы призывали брать с собой и зимнее, тёплую одежду. Призывали, но особо на этом внимание не акцентировали; ибо задача основная была выгнать население из городов «на вольный выпас», и тут главное было «не спугнуть».

Работа была тяжёлой, непривычной; многие роптали; но потом стало ещё хуже — к деревне, в которой Юрист с соседями «бился за урожай», так же как и к дому Скотника, пришла война.

Зябко передёргивая плечами, Юрист поведал, как по их деревеньке раз за разом стала бить артиллерия; хотя никаких воинских формирований там тогда не было. Как метались люди, пытаясь найти укрытие. Как он оказался — один, без жены, — в соседском подвале. Как соседка, истошно голося, рванула в поле, где работали коммунары и коммунарки вместе с жителями деревни. Как, почему он, Юрист, в это время оказался в деревне, а не в поле вместе со всеми, он распространяться не стал…

А потом по деревне отыграло что-то крупнокалиберное и залповое, на подобии Града, Смерча или Урагана. Вот тогда ему и «повезло»: домик соседки просто сдуло в сторону близким взрывом; а уже попрощавшийся с жизнью Юрист оказался завален в соседкином подвале. Да так удачно, что оказался вполне себе доступ воздуха, и, по сути, наверно и возможность, потрудившись, выбраться из-под завала тоже была. Но и ужас был так велик, что Юрист забился в угол подвала и не подавал о себе признаков жизни целых два дня; хотя, кажется, слышал через вентиляцию людей. Да-да, точно слышал, — но признаков жизни не подавал… Что люди делали — пытались раскопать и спасти попавших в обстрел или откопать из-под развалин какие-нибудь материальные ценности, он не знает. Но через двое суток, когда дикий леденящий ужас, превративший его в существо без памяти и социальных инстинктов, понемногу улёгся, его уже никто не искал. А возможно и так его никто не искал. И он остался в подвале, один, да, один — наедине с соседкиными богатыми запасами.

Последующие два месяца он вспоминал как самое счастливое время за период с «когда начался весь этот бардак»: в каменном подвале запасов было достаточно на всю семью как минимум на год, — тётка была запасливая, а семья зажиточная. И этими запасами он и питался целых два месяца, не выбираясь из подвала и не подавая признаков жизни.

В подвале было, конечно, холодно, — но он нашёл стопку мешков из-под картошки и укрывался ими.

В подвале было темно, — но через несколько суток он научился не то что видеть в темноте, но различать предметы в том микроскопическом освещении, которое попадало, многократно отразившись от стенок, через вентиляционную трубу.

В подвале не было, конечно, туалета — но он приспособил под испражнения опустошённые трёхлитровые банки из-под консервации.

Открывать банки он приспособился найденным тут же, в подвале, наощупь, ржавым топориком.

Хуже всего было с жидкостью, — у соседки была целая шеренга банок с вкуснейшими компотами и вареньями; можно было пить рассол из банок с огурцами и помидорами, с капусты; было даже несколько банок с берёзовым соком, — они выручали больше всего, — но очень хотелось просто воды. «Просто воды» не было.

Ему казалось, что он прожил в подвале около полугода, — он пытался вести счёт времени по тусклому отблеску в вентиляционной трубе, появлявшемуся утром и пропадавшему вечером, но вскоре сбился. Пытался вести счёт по приёмам пищи или по дефекациям, — но и эти способы оказались ненадёжными; словом, когда наконец он оказался на поверхности, прошло всего два месяца, а не полгода, как он считал.

Чего он ждал и на что рассчитывал? Гузели он бойко сообщил, что «не мог самостоятельно выбраться», а через двое суток, когда шок и оглушение прошли, на его крики уже никто не отзывался… На самом деле он и не пытался звать на помощь. То есть он откладывал это со дня на день — в конце-то концов должны же начаться разборы завалов, вот тут-то его, конечно, и обнаружат; спасут, как Робинзона с необитаемого острова. Пока же… к чему торопить события? Тут было много покушать; и никто не заставлял заниматься отвратительной физической работой. В конце концов это главное — что было что покушать…

Так он жил, коротая время между сном и приёмами пищи, и воспоминаниями книг и фильмов. Он настолько развил в себе память на просмотренные когда-то фильмы, что любимые мог восстановить по памяти едва ли не покадрово. Да, было скучновато временами; но он говорил себе, что находится тут вынужденно, не по своей воле; и потому должен не роптать, а благодарить судьбу, что его завалило в таком богатом убежище, а не, скажем, в сарае с сельхозинвентарём!

И снаружи никаких звуков, кроме то дальнего, то ближнего погромыхивания взрывов, отчего временами содрогался подвал, не раздавалось… Вот, это и было ещё одной, если не главной, причиной не пытаться выбраться, — там, на поверхности, шла война, там было опасно! Не лучше ли пересидеть, пока его не найдут или пока фронт не сдвинется в какую-нибудь сторону?

Потом, когда по его расчётам, должен бы уже пройти и Новый Год, жажда чистой, не сладкой и не кислой воды, пересилила. Он начал понемногу, каждый день, расшатывать и растаскивать всё то, что привалило люк в подвал. Пригодился и топорик.

Иногда казалось, что он занимается бессмысленной работой и выбраться из подвала не удастся; и его начинало охватывать отчаяние, — через почти два-то месяца с того времени, как его завалило! Но он упорно продолжал трудиться, и понемногу завал стал подаваться. И вот настал тот день, когда он выбрался на поверхность…

Он рассчитывал увидеть повсюду снег, зиму — но вокруг была всего-то осень, с лужами, грязью, и моросящими дождями.

Деревни как таковой не было. Деревня кончилась после того, памятного, обстрела; либо после нескольких последующих, которые он пережил, уже находясь в подвале.

Людей тоже не было — люди или погибли, или ушли. Война, как он и ждал, сдвинулась от деревни в какую-то сторону.

Первое, что он сделал — это с наслаждением напился чистой, восхитительно пресной воды из ближайшей лужи!.. — и через полчаса свалился от сильнейших болей в животе. Он едва смог вновь уползти в ставший уже родным подвал… Резь была такая, что, казалось, он сейчас умрёт — но обошлось. Но сильнейшие боли и чудовищный понос совершенно обессилили его; и он вновь на несколько дней скрылся в своём убежище.

Наконец он вновь совершил вылазку.

Теперь он был умнее — обойдя всю деревню, он нашёл не заваленный колодец. Собственно, вода в том колодце отчего-то тоже пованивала и была мутной, но он кипятил её, и, остудив, пил. В том же колодезном ведре варил себе картошку из спасительного подвала. В разрушенном обстрелом бараке, где жили прежде коммунары, нашёл чью-то одежду и переоделся. Построил себе что-то вроде шалаша поблизости от «своего» подвала, и жил теперь в нём.

Всё это было совсем не так плохо, как можно было ожидать, особенно если учитывать два десятка свежих могил, которые он нашёл за деревней, в поле, со знакомыми именами-фамилиями на картонках, привязанных к колышкам. Его жены там, впрочем, не было. А вот имена всей семьи соседки, хозяйки подвала, включая и её саму, напротив, были…

В перспективе можно было ещё долго жить в этой брошенной деревне — он даже убеждал себя, что и «до самого конца всего этого бардака» — когда или Мувск Регионы, или Регионы Мувск, — неважно, когда кто-нибудь кого-нибудь заборет, и он снова будет востребован как специалист, а не как тягловый скот. Он в самом деле считал себя специалистом; и рассчитывал, что любое восстановление мирной жизни в нём, как в специалисте, будет, без сомнения, нуждаться! Сделки, проверка юридической чистоты договоров, коммуникация с коллегами из лагеря конкурентов, переговоры — и откаты, премиальные, сдельные!.. Всё это, без сомнения, должно было вскоре вернуться. Нужно было лишь переждать; а затем вернуться в Мувск. В свою просторную светлую и тёплую квартиру; с массой бытовых удобств, включая, да, и посудомоечную машину, и электропечь со стеклокерамикой, — из-за которых, как он понял, и злобствовали завистливые «соседи».

Зачем он только подался в эту дурацкую деревню! Впрочем, тогда и выбора не было: дома кушать было совсем нечего; без электричества и плита, и посудомойка были просто набором дорогостоящего престижного барахла; участились налёты на квартиры, — и он ни раз и не два пенял жене, вынося ей мозг за так некстати проданное ружьё. Она, в общем, тоже не оставалась в долгу, пиля его за неприспособленность к новым условиям и отсутствие продуктовых, в первую очередь, запасов. В общем, он не жалел, что судьба сама развела их.

В «его подвале» было ещё достаточно продуктов, хотя всё самое вкусное он за это время съел.

Но оставалось ещё много картошки, квашеной капусты и всяких-разных перцев-кабачков. Жить было можно. Тем более, как он подумал, если потрудиться, можно было ведь отрыть и соседские подвалы! — там тоже что-нибудь да должно было оставаться! Если до этого, конечно, не вернётся прежняя жизнь…

Однако вместо возвращения прежней жизни в деревню явились представители жизни новой — организованные мародёры из ближайшего райцентра. На двух машинах; на одной из них, бортовой, даже был установлен небольшой кран, с помощью которого они принялись споро разбирать завалы из разбитых рухнувших домов, отбирая всё ценное, будь то одежда, металлическая посуда, разного рода ёмкости и, конечно же, продукты питания, добраться до которых он так вожделел.

Он затаился, но мародёры, проезжая по улице и высматривая останки перспективных для грабежа домов, вскоре обнаружили его «шалаш», а вслед за ним и его, — с ними была собака.

Тогда он счёл за лучшее сдаться; и чистосердечно рассказать им всю свою историю. И даже показал подвал с остатками запасов, чем они заинтересовались намного больше, чем повестью о его приключениях. Всё равно бы они подвал нашли. В конце концов они были никакие не звери, а обычные работяги, увильнувшие от мобилизации. И теперь осуществляющие свой маленький бизнес. Нелишними принадлежностями их нового бизнеса, кроме автокрана и ломов с тросами были и несколько дробовиков…

Вполуха выслушав излияния неопрятного вонючего бомжа, каким он им, несомненно, представлялся, они полезли в указанный им подвал. Там старший неловко разбил, — причём «на себя», — одну из шеренги трёхлитровых банок, куда Юрист справлял свои естественные надобности находясь в вынужденном заключении, — и вылез из подвала весь в … м-да, в этом самом; воняя теперь ну никак не меньше самого этого бомжа…

Хотя Юрист был в произошедшем ничуть не виноват, — ну, может быть забыл предупредить, что не все те банки, что полные, содержат нечто полезное-вкусное; а некоторые и то, что, будучи раньше вкусным, прошло через организм Юриста, став, пардон, фекалиями, — тем не менее Юриста били. Сильно, и довольно долго. Ногами.

Потом заставили трудиться — подавать из «его подвала» всё его съестное содержимое, остатки. Когда всё съестное кончилось, — о голову Юриста старший из мародёров, хотя и тщательно всё это время оттиравшийся и отмывавшийся; но, тем не менее, не переставший пованивать, разбил с размаху одну из банок с фекалиями, — предварительно отойдя на несколько шагов; рассчитавшись таким образом, очевидно, за унижение и насмешки от своих подельников. Убитого таким образом бомжа они там и оставили, убравшись вскоре в своё райцентр. А может быть, они и не собирались его убивать — им было на него просто наплевать.

Но оглушённый, потерявший сознание Юрист тем не менее выжил; очнулся, весь в говне и моче… Это была одна из самых неприятных ночей в его жизни: он потерял все запасы, его чуть не убили; чудовищно болела голова, порезы грозили нагноением и заразой; плюс он весь с ног до головы был в фекалиях.

Кроме того, была ненулевая вероятность, что на следующий день или в ближайшие дни мародёры сюда вновь вернутся…

Обо всех этих перипетиях в своей судьбе Юрист рассказал Гузели сжато, но эмоционально; опустив, конечно, некоторые детали, которые рисовали его не в самом лучшем свете.

Гузель же, возвышаясь над ним верхом на Орлике, слушала его вполуха, более всего озабачиваясь высматриванием потенциальной опасности впереди и «по флангам», как учил отец. Слушая сбивчивое бормотание Юриста, ещё подумала, что, наверное, это нехорошо: она на лошади, а он, мужчина в возрасте, с рюкзачком за плечами, вынужден идти пешком, иногда переходя на мелкую рысцу, когда Орлик ускорял шаг. Но что делать? — не уступать же ему место в седле? Независимо от того, умеет ли он вообще в седле держаться, он наверняка не сможет, болтая, увидеть впереди опасность… Да, кроме того, это ведь не она к нему, а он к ней напросился в попутчики; и из-за него она плетётся так медленно, когда там, в Озерье, возможно происходят страшные события!

Через некоторое время он, Юрист, вынужденный покинуть несчастную деревню, оказался сначала в райцентре, потом, выяснив по какую сторону фронта он оказался, в Оршанске. Там, в одной из благотворительных волонтёрских организаций его, представившегося «беженцем «из самого пекла», окончательно отмыли; накормили и переодели, — это было несложно: тогда благотворительность как явление ещё существовала; достаточно было громко и с чувством проклинать «людоедский мувский режим, отнявший у него семью и надежду на лучшее будущее».

Там же, в благотворительной организации, ему выписали направление в один из сельхоз-лагерей под Оршанском и помогли с транспортом в этом направлении, — но он, будучи уже наслышан о порядках, царящих в лагерях, — это была совсем не вольница «коммун»; и, к тому же начиналась эпидемия, захватывающая почему-то именно большие скопления людей, — счёл за лучшее сбежать с машины во время одной из остановок, — и несколько месяцев, будучи уже опытным бомжом, выживал в брошенном придорожном домике, воруя еду по ночам с полей ближайшего сельхозлагеря.

Потом, судя по всему, лагерь умер.

Потом он познакомился с группой «этого дурака-историка Робеспьера»; и выживал вместе с ними, занимаясь, по сути, тем же, но «в коллективе»; живя голодно — особенно если вспомнить изобилие соседкиного погреба, — и подвергаясь незаслуженным оскорблениям от этих ничтожеств!..

В самом деле, — он считал, что корень их разногласий с группой «интеллигентных бомжей» в том, что они завидовали ему, так хорошо и удачно устроившемуся в той, в прошлой жизни. Наверняка никто из них не мог позволить себе купить с одной зарплаты посудомоечную машину и печку со стеклокерамикой. Отсюда и злобствования.

Вообще же он планировал теперь добраться до пригородов Оршанска, — там, он слышал от проходивших, есть, были крупные склады, охраняемые военными подразделениями. Некоторые из этих подразделений, несомненно, погибли от столь внезапно начавшейся и столь же внезапно кончившейся эпидемии, оставив после себя массу запасов. Конечно, соваться туда, где люди недавно вымерли от неизвестной болезни, опасно! — но… как знать, возможно, появятся какие-то варианты! В любом случае картошка и топинамбур декларирующего «возврат к природе» и «дауншифтинг» Робеспьера его больше не привлекали.

Что дальше?

В идеале, — этого он, конечно, Гузели не говорил, но эту сладкую мысль в глубине души лелеял, — было бы замечательно найти такой-то же вот брошенный или позабытый подвал с консервацией! Вот это было бы счастье! Ещё бы туда свет и тепло… Ну в самом деле! — должны же быть где-то брошенные подвалы с продуктами!.. Какие-нибудь магазины… склады… и чтобы никто на них не претендовал! Думая об этом он сладко, мечтательно улыбался.

Гузели же он рассказал, что, как говорили ему не раз проходившие по дороге, и ранее встреченные в фильтрационных пунктах люди, жить сейчас можно везде вокруг крупных городов, — главное не попадать в крупные людские скопления. Их почему-то сильнее всего выкашивало. Правда, в самом Оршанске выжившая Администрация под управлением Тимощенко упятилась в окружённые стеной Зелёные Зоны; и оттуда стреляют в каждого, кто попытается приблизиться к периметру. Значит есть кому стрелять. А в городе беспредел, — вернее, там идёт борьба за обезлюдевшие районы между Белой Кувалдой, Азотом и бандитами Креста, — это такой местный уголовный авторитет. Если ни во что не вмешиваться, то жить, говорят, можно. И ещё, говорят, люди живут в поездах, что замерли по всей линии между Мувском и Оршанском. А что? — там удобно. В каждом пассажирском вагоне какая-никакая, но печка есть. И купе, где можно сделать себе тепло. И в аэропорту живут — прямо в пассажирских самолётах… А ещё, рассказывали, что можно неплохо жить, если идти по деревням и сельхозкоммунам и рассказывать, что мы, мол, атомщики, идём с Запрошской АЭС, которую заглушили с риском для жизни, получив смертельные дозы радиации… В благодарность как бы, и чтоб скорей отделаться от «радиоактивных» всегда, говорят, продуктов дают! Это здорово! Только нужно технические детали знать, потому что можно на деталях и сыпануться — тогда побьют!..

ПУТЬ В ОРШАНСК. МЕНТЫ

Гузель остановила Орлика и прервала разглагольствования нового знакомого:

— Здесь свернуть надо, в обход!

И указала на заснеженную лесную дорогу, уходящую в сторону с трассы.

— Зачем?? — очень удивился Юрист, — Тут ведь так удобно! Снега немного, людей нет, — идти да идти! До самого Оршанска, там ещё коттеджные посёлки начнутся; там можно будет…

— Там, через полтора километра, полицейский пост. Во-всяком случае раньше был. Это опасно. Папа сказал обходить их просёлками…

— Да бросьте вы, бросьте, девушка! Что они вам сделают?.. Это же милиция, не бандиты какие; они же граждан защищают, что вы?.. Никогда они ничего плохого мне не сделали! — не согласился с ней Юрист, — Пойдём дальше по дороге, — удобно ведь! Ничего не сделают.

— Как они «граждан защищают» я знаю, наслышаны! — возразила Гузель, взирая на своего спутника с высоты седла, — Папа говорит, что сейчас менты только себя защищают и о себе только заботятся. Те же бандиты, только в форме и с оружием от государства. А теперь государства по сути нет, а оружие и чувство власти осталось. Так что они, наверно, даже хуже бандитов сейчас, — у тех хоть есть их «закон», понятия; а у ментов…

Она не договорила, но про себя подумала, что уж её-то папа, всю жизнь прослуживший «в органах»; и не просто в органах, а на самой что ни на есть «земле», лучше чем кто-то знает на что способны сейчас его бывшие коллеги. Нет-нет-нет, какое ещё к шайтану «доверие представителям власти»?! Только в обход. Понятно, что бомжу они, возможно, и ничего не сделают — что взять с убогого, — а вот у неё, девушки, да с Орликом — могут быть проблемы.

Юрист ещё какое-то время поуговаривал Гузель не сворачивать с трассы, — уж очень не хотелось ему и тащиться по колено в снегу по лесной дороге, и терять спутницу — но девушка была непреклонна.

Ну что ж. Они простились.

Гузель свернула на Орлике в лес; а он зашагал дальше по трассе.

Против ожидания, пробираться по лесной дороге было не очень сложно. Не понукаемый наездницей Орлик шёл уверенно, чувствуя неровности; только что в паре мест пришлось спешиться и обойти лесом лежащие поперёк дороги деревья. Зато тут явно никто давно не ходил; и шанс на неприятные встречи тут был близок к нулю. А крюк вокруг поста — ну что ж. А там и до коттеджного посёлка недалеко, который Вовка обозначил как возможное место своей «дислокации».

Мучала неизвестность. Как там, на пригорке; как община? Смогли ли отец с Вовчиком осуществить задуманное? Да даже если бы и удалось — ведь вся банда Гришки тотчас ринется на пригорок; и вот тут её ружьё, или хотя бы этот вот обрез, были бы очень в тему! А она пробирается куда-то… в неизвестность… что и Володя сможет сделать, найди она его?..

Орлик настороженно фыркнул. Шанс на непрошенную встречу был «близок к нулю», но, увы, как оказалось, нулю совсем не ровнялся!

Когда по прикидкам Гузели лесная дорога должна бы была уже вскоре вновь пересечься с автотрассой, из-за заснеженных деревьев впереди вдруг вышел человек. Он был вооружён: на плече его на ремне висел короткий автомат, «ксюха», как называл его отец; и он привычно придерживал его локтем.

Она остановила Орлика. Сердце девушки болезненно сжалось, — встреча в лесу с вооружённым мужчиной не обещала ничего хорошего. Тем более, что она разглядела, что мужчина был в серо-голубом полицейском бушлате с погонами, и в такой же форменной шапке. Полицейский!

«— Ничего они тебе не сделают; они же и существуют, чтобы нас охранять!» — как говорил Юрист.

«— Те же бандиты, только в форме!» — как говорил отец.

Некоторое время они стояли неподвижно, рассматривая друг друга; затем полицейский, — это явно ведь был «представитель органов правопорядка», — поднял руку и поманил её. — Едь сюда! — жест можно было трактовать только так. Да и какие ещё были варианты?..

Она подумала об обрезе, спрятанном под курткой. Совсем коротенький обрез, похожий на старинный двуствольный пистолет; отец отрезал стволы чуть ли не по самый патронник; резал и ругался по-татарски на Владимира и на себя, что отдал ему пистолет. Обрез, да. Последний шанс; она и бомжам его не показывала. А сейчас… просто не успеть достать. Ишь как спрятался; сторожил, конечно. Но почему здесь, с какой стати?? Сейчас и по трассе-то ни машин, ни пешеходов; тут же, на лесной дороге, она готова поклясться, никто не проходил уже много недель, — с какой стати он тут? Непонятно.

Но делать нечего. Гузель тронула каблуками Орлика, и он неторопливым шагом приблизился к мужчине.

Да, конечно, это был полицейский: кроме бушлата и шапки на нём были даже форменные брюки. Вот только заросшая щетиной физиономия придавала ему вид какого-то киношного «лесного брата» — в форме, с оружием, но, тем не менее, вполне далёкого от цивилизации с обязательным бритьём, мытьём, строевыми смотрами и всем тем, что там и полагается представителю официальной власти.

Ему было лет сорок, и он улыбался, рассматривая её. Лучики морщинок прорезали его обветренное лицо.

— Здравствуйте. — поздоровался он почти приветливо, — Куда это путь держим?

Обычный вопрос, в сущности. Что ещё бы мог спросить полицейский у прохожего на заснеженной лесной дороге? Ну да, ну да, сейчас поздороваемся; он уточнит куда я еду — и разойдёмся. Как бы не так…

— Туда! — Гузель мотнула головой вперёд, на дорогу. И уточнила:

— В Оршанск. Дело у меня там.

Полицейский улыбался.

У Гузели всё же трепыхалась в груди странная детская надежда: да, всё же, всё же — это ведь полицейский. Как папа в прошлом. Нельзя же так!.. Всё же — не бандиты. Должны… помогать! Нет?..

— Деловая! — ни то похвалил, ни то удивился полицейский, — Смотри-ка. Деловая. Дело у неё… в Оршанске.

И, чуть повернув голову, крикнул зычно:

— Лёха! Слышь, Лёха!! Подь сюда, приколись — тут девка на лошади; и она «в Оршанск — по делу!» Дело у неё там, хы!

Он засмеялся, как будто услышал от неё замечательную шутку. А Гузель только сейчас заметила стоявший поодаль, за кустами, так, что с лесной дороги его было не видно, полицейский уазик. Был он покрашен в белый цвет, с бледно-голубыми как бы маскировочными пятнами; и только синяя полоса по бортам с белой же надписью «Полиция Регионов» выдавала его штатную принадлежность.

Стукнула дверь, из кабины выглянул ещё один полицейский, помоложе. Без шапки.

Махнул ладонью:

— С уловом тебя, Петрович! Не, на холод не пойду. Тащи её сюда, с конякой, хы!

И снова спрятался в кабине машины, захлопнув дверцу.

«— Тащи сюда». Всё предельно ясно. Что ещё и было ожидать… Правильно всё отец говорил… вот и … как его… попадалово??»

Всё пережитое тогда, на лесной поляне, вновь вернулось, нахлынуло, накачав тело адреналином, заставив выступить пот на лбу и чуть задрожать руки. Бандиты. Просто в форме. Бандиты. И — она попалась. И тут уже ничего не сделать. Но… пока ничего. Тут — никто не поможет. Но и она — уже не та девчонка, что выехала с папой-мамой и сестрёнкой из Мувска; всего-то танцовщица, чуть-чуть не изнасилованная бандитами на лесной поляне. Теперь она так просто не дастся. Двое. Двое мужчин, с оружием. То есть как минимум двое; возможно кто-то есть ещё в машине. Почему они здесь?? Впрочем, это сейчас совсем не важно; важно, как учил папа, «быстро взвесить шансы»… Шансы! Нет-нет, никаких нервов! — это только мешает. Оценить шансы, и решить что делать. Как минимум двое — с оружием. Оружие у них, можно сказать, наизготовку… У неё — коротенький обрез со специально ослабленными патронами, с «родезийским» зарядом: картечь и дробь разных номеров. И, самое главное, — обрез быстро не достать… Но — нож в кармане. Хороший нож, надёжный; хоть и самоделка. А что — Катерина тогда, в свалке в церкви, двоих зарезала. Кажется. Хотя эта тема в общине табу. Ещё нож — в кармашке левого рукава куртки, на уровне левого бицепса, с внутренней стороны, почти подмышкой, — папа говорил, что там практически не проверяют, когда ищут оружие. Ещё нож — сзади, на поясе, в горизонтальном подвесе. И, — уж ножом она теперь владеть умеет! — собственно, как все коммунарки; в этом заслуга и Вовчика, и Лики-Мишон, бывшей циркачки. Да, с танцами в общине было почти никак, с эстрадными — вообще никак; но вот обращаться с ножами они научились так, что позавидовал бы любой спецназовец!.. Как вариант — можно было бы подъехать совсем близко, и, заговорив зубы, броситься с ножом на полицейского прямо с лошади! Да, это вариант, — но в машине второй; оружия она не видела; но уж точно не безоружный. Хотя — пока выскочит… А у этого — автомат, «ксюха». Если… если его быстро «сделать», то выскочившего из машины можно встретить очередью; и даже пусть он выскочит не один!.. Но — это уж очень круто, по-киношному, по-ковбойски и по-индейски, как в вестерне! Но… почему нет?? Папа говорил, что в жизни сплошь и рядом случаются такие «варианты», что ни один писака не придумает; и «можно реализовать почти всё, если оно логично; как бы дико оно на первый взгляд не выглядело»…

— Слазь! — теперь уже строго, хотя и продолжая чуть улыбаться уголками губ, велел полицейский, которого напарник назвал Петровичем.

Секунду помедлив, Гузель слезла с седла; и полицейский даже помог ей, придержав Орлика под уздцы.

Не надо «включать жертву!» — вспомнила Гузель давние ещё наставления отца, — «Не надо того, что называют «виктимным поведением», то есть поведением, провоцирующем на насилие. Держись всегда ровно и дружелюбно; как будто у тебя с человеком всё нормально, и он твой друг. Это трудно, но на это можно настроиться. Человек это чувствует; и, чтобы «из друга» стать тебе врагом, ему понадобится усилие. А если человек по самой своей натуре не гад, то ему сделать над собой усилие и продемонстрировать свою гадскую натуру уже будет сложно. Не всегда, но это работает».

Оказавшись на снегу рядом с Орликом, Гузель как могла обезоруживающе улыбнулась, и сказала:

— Здравствуйте. Хорошо, что я вас встретила. Всё же страшновато одной на дороге. А тут — полицейские!

Она рассмотрела, что Петрович старший лейтенант. И он всё рассматривал её с интересом.

— У меня папа у самой полицейский. На пенсии только. Вам документы показать?..

Она не успела сунуть руку в боковой карман, где, вместе с ножом, действительно лежал и её мувский паспорт с направлением от Администрации в Озерье, как полицейский вдруг построжел лицом, сделал шаг назад, и прихватил поудобнее висящий на плече автомат. Нет, не взял наизготовку; но прижал локтём и положил ладонь на рукоятку:

— Ну-ка! Руки в карманы будешь совать когда я скажу!

— Да я только документы… — как могла более несмело произнесла Гузель и поправила выбившуюся из-под шапки прядь волос. Как там ещё Мэгги как-то на девичнике учила? Чуть приоткрыть рот, и облизать губы, чтобы блестели. И дышать грудью. На мужчин, говорила, это действует как виагра…

— Документы… — уже мягче сказал Петрович, — Посмотрим и документы. Оружие… есть? — и, заученно:

— Оружие, наркотики, золото, валюта; вещи, запрещённые к перевозке??

— Ну что вы, товарищ старший лейтенант, какие наркотики и вещи?.. — покачала головой, чуть улыбаясь, Гузель, — У нас ведь трудное положение в коммуне, меня за помощью в город послали. А оружие… — она решила «давить на доверие», всё одно ей одной с этим, вооружённым и настороженным полицейским не справиться. Пока не справиться. — Оружие есть. Ну как оружие… нож у меня. Тут, в кармане. Я покажу?

— Но-ож?.. — полицейский опять улыбался, — Целый нож в оружиях? Где, говоришь? Тут, в кармане? Не, руку не суй, держи на виду — сам возьму…

Он приблизился чуть с боку, и, толкнув её в бок куцым стволом автомата, сунул ей в карман левую руку. Выудил из кармана нож в ножнах и паспорт в полиэтиленовом пакете на зип-застёжке.

Снова отступил на шаг; сунул нож себе в боковой карман, а паспорт, поглядывая на неё стал выколупывать мёрзнущими руками из пакета.

Не молчать! Не изображать жертву! Вести диалог; поддерживать контакт!..

— Да. Смотрите. Мы из Мувска ещё в начале лета выехали; по централизованной эвакуации. Там и справка — направление. Я из Озерья, знаете? — Никоновский район. У нас там проблема образовалась, и меня отправили в Оршанск за помощью. Вы не знаете, далеко ещё до Оршанска, а, товарищ старший лейтенант?.. Я вот хотела…

Но тут дверца УАЗика опять стукнула, оттуда вновь выглянул напарник:

— Петрович! Ну чо там застрял?? Давай её сюда, хули ты?.. Ждут же!

— Ага, щас! — согласился с ним Петрович; и, так и не раскрыв паспорт, сунул его вместе с пакетом к себе в карман. И скомандовал Гузели:

— Давай, веди своего коняку к машине. Привязывай к бамперу; да покрепче, чтоб не отвязался, — лови его потом по дороге!

— А может, я вам сейчас всё расскажу, ну, всё, зачем еду, и документы посмотрите — да я и?.. — сделала ещё одну отчаянную попытку договориться Гузель.

— Сдурела, что ль?.. — Петрович посмотрел на неё как на ненормальную, — Сейчас, поедет она. Дальше. Ага-ага. Давай, привязывай лошадь. И сама — в машину!

— Я привяжу, и, может, сама верхом?.. — совсем уж по-детски предложила Гузель.

— Давай не выделывайся! — скомандовал Петрович и чуть двинул стволом автомата, — Двигай!

Теперь это звучало почти грубо.

— Привязывай — и в клетку!

Было непонятно куда и как привязывать; но Гузель всё же привязала поводья Орлика к какой-то скобе сзади машины. Попробовала, крепко ли. Непонятно, про какую «клетку» они говорили.

— А куда поедем?

— Там увидишь! — буркнул наблюдавший за её действиями Петрович. А второй, водитель, без бушлата и шапки, выглядывавший из открытой кабины, пояснил:

— Пункт досмотра. А ты чо думала — теперь шляйся кто и где хочет?

— У меня ведь документы! И я — по делу!

— Вот там и разберёмся насчёт «всяких дел» — туманно пообещал водитель, кстати, с сержантскими погонами; а Петрович тем временем отпер и открыл заднюю дверь машины. За ней стала видна крохотная клетушка с двумя сиденьями по бокам; и, в самом деле, с зарешёченным окошком в двери, и частой решёткой, отделяющей эту клетку от собственно салона машины.

— Туда?? — поразилась Гузель, — Почему, за что??

— Поговори ещё, шлындра! — непонятным эпитетом ответил ей Петрович, — Лезь давай!

Беспомощно оглянувшись по сторонам, на заснеженный лес, Гузель полезла в тесную клетушку; и Петрович «помог» её, подтолкнув в задницу. Она дёрнулась, он довольно хмыкнул.

— Устраивайся. Тут не особо далеко, но трясёт… Да! — как вспомнил он, — Руки сюда дай-ка!

— Руки?.. Зачем?

— Давай-ка не болтай! — он повторил строго, — Руки перед собой! Поняла??

Гузель вытянула перед собой руки; и он, порывшись в кармане, достал блестящие наручники и защёлкнул их у неё на запястьях.

— За что?? Я ничего не сделала!

— Поговори ещё.

Он проверил, как держатся наручники; чуть дожал — стальные скобы плотно обхватили её запястья.

— Вот. Теперь сиди.

И захлопнул дверцу.

Двигатель подвывал, в салоне пахло бензином. На заснеженных лесных колдобинах, хотя ехали по своей же недавней колее, кидало от борта к борту.

Сидевшие на передних сиденьях мужчины, одетые в потрёпанную полицейскую форму, вполголоса разговаривали между собой:

— Удачно, а?

— Угу. Красивая.

— Восточная какая-то. Я таких люблю…

— Хы, «он таких любит»!.. Все таких любят.

— Не бродяжка какая. Не, удачно.

— Я ж и говорю. А Димыч ещё машину не хотел давать: — Да врёт он, да зря только бензин пожжёте!.. А видишь — не соврал.

— Ну, ещё б он соврал. Я б ево за яйца на ночь на улице привязал… Да, конь ведь ещё! Лёха, ты поглядывай, как он там, — чтоб не отвязался. И не гони особо.

— Хы, раскомандовался. Где тут гнать; видишь же, я еле-еле. А чо с конём-то? Как думаешь?

— А чо? Хороший конь, сразу видно. Ездить на нём можно. А чо? Седло там, ты ж видел; эта… сбруя, да. В деревню, к примеру.

— Хы, а ты умеешь?

— Не-а. А ты?

— И я не. И Ганс не умеет. А как представить Димыча на коне — так уссацца!

Оба засмеялись. Петрович оглянулся на узницу — сидит, опустила голову. Ну, а что ей ещё делать.

— Да, это косяк. Ну, в деревню можно продать. Или на мясо.

— А чо, коня можно?.. На шашлык?

— А чо бы не? Корову можно, значит и коня можно.

— Во. Это дело. Жареного мяса давно не жрали.

— И бапп не драли!

— Ну, это уж не так давно, как мясо!

Оба опять загоготали, рефлекторно обернувшись на клетку с девушкой.

— Да, ты её обыскал?

— Данунах, на холоде-то? «На базе» обыщем, полностью, хы-гы!

— А-ха-ха. А это… чтоб не сделала с собой чо? Как тот, помнишь?

— Не. У ей нож был, — я забрал. Вот… — он завозился, доставая; и достал из кармана вместе с паспортом, — И я её в браслеты. Так что ничо, доедет.

— А ну-ка, ну-ка, кто такая?

— Темиргареева. Гузель Вадимовна. Во помесь, а?? Хы. Говорила, у ей батя полицейский. Или военный, не помню.

— Да похер.

— Это точно.

Гузель сидела, опустив голову, как бы дремля; хотя и мотание от стенки к стенке, и периодическое ржание полицейских, и маячивший за задним зарешёченным окном несчастный Орлик, и вообще всё произошедшее совсем ко сну не располагало. Плюс обрывки разговора полицейских, доносившиеся до неё, не оставляли сомнений в дальнейшем.

Ситуация была совсем плохая, но не безнадёжная. Совсем не безнадёжная. Пока не безнадёжная.

У неё отобрали нож; её «основной» нож, — вернее, она сама его им сдала, вместе с паспортом. Наплевать, не последний.

Её не обыскивали, купившись на беззащитный и испуганный вид — это самый большой плюс! Короткий обрез так и остался подвешенным сбоку под курткой. Но, конечно, без сомнения, придёт время — и обыщут. И разденут. И вообще. Последние сомнения исчезли. Бандиты, просто бандиты; только в полицейской форме!

Она заперта тут, в клетке; и её везут туда, где таких вот уродов в форме будет больше. Да, но откроют же они клетку, когда приедут!.. К этому времени и надо подготовиться.

«Для гарантии» её заковали в наручники. Это очень плохо, почти безнадёжно, — было бы, не будь она дочкой бывшего же мента. Знающего всё и про бывших коллег, незаблуждающегося на их счёт. Собиравшего её, их с Зулькой, в дорогу, как если бы сам собирался в длительный, опасный, изобилующий неожиданностями путь. И потому… и потому… ещё чуть наклониться, как будто дремля… впрочем, те, на переднем сиденье, практически не оглядываются; лишь водитель время от времени посматривает в зеркало заднего вида; и то вряд ли он тут что-то может рассмотреть…

Гузель наклонила голову, оперевшись локтями на бёдра; кисть её правой руки скользнула за отворот левого рукава куртки, потом свитера. Вот он — браслет из паракорда, «выживальщицкий», как назвал Вовчик, подарив его как-то по поводу. На нём закреплённый маленький свисток. «Выживальщицкий» … И лезвие от скальпеля; аккуратно закреплённое, в чехольчике, надёжно, чтобы не выпало. Острое, «нулёвое», как выразился Вовчик, но со специально сделанными мелкими зазубринами. Это на случай если руки будут связаны. Верёвка, шнур, даже пластиковые наручники-хомуты, с некоторых пор также ставшие «модными» у правоохранителей, — всё это можно перерезать. Ну и «для вскрыться на крайний случай», как пробурчал отец, рассматривая подарок.

Отец всегда, а после той истории на поляне так и в особенности, на жизнь смотрел крайне негативно. Так и тут: «вскрыться»! Нет уж. Стоит ещё побороться. Да и сам Вадим, одобрив в принципе браслет, лишь обозвав его «игрушкой для тинейджеров; Хорю только в игрушки играться!» в свою очередь также сделал «подарок на всякий случай». Сейчас, просунув пальцы в рукав свитера дальше, за браслет, Гузель нащупала три небольших металлических предмета, прихваченных тонкой ниткой изнутри к ткани рукава свитера.

Вот и пригодятся… Короткими движениями кисти, не меняя положения тела, она оборвала нитки, и три маленьких ключика оказались у неё в ладони. Ключики от наручников. От всех трёх моделей, какие бывают в нашей полиции. Ну-ка… нет, не плоский… а вот этот, с колечком.

Не поднимая головы взгляд исподлобья в кабину — нет, не смотрят; о чём-то негромко переговариваются, иногда перемежая разговор смехом. У них всё хорошо. У них всё сбылось. И вообще — хорошая добыча, удачный день. Ну-ну.

«Пропускной дорожный пункт», блокпост, представлял собой три обшарпанных строительных вагончика-бытовки, установленных на специально привезённые бетонные блоки. Бетонными же блоками была выложена и «змейка» с обоих сторон при подъезде к посту. Там же, возле шлагбаума, стояло облезлое ржавое металлическое корыто с башенкой, из которой торчал кожух-ствол настоящего пулемёта Максим.

Сварное из пятимиллиметровой стали «корыто», поставленное на Шиловские колёса, гордо называлось «мобильным пунктом огневого усиления» — их в начале лета массово изготавливали на оршанском металлообрабатывающем заводе, как замену настоящей боевой технике, срочно необходимой в зоне боевых действий с «кровавым мувским режимом», где она, техника, так же массово и гибла. Для «тыла» же обшивались металлом грузовики; или варились такие вот, не имеющие двигателя, предназначенные для буксировки, МПОУ.

«Нормальные», современные пулемёты также нужны были на фронте, и «корыто» было оснащено раритетным Максимом на стационарном станке, добытом с одной из баз ДХ, бог знает каких времён, не исключено, что помнящий ещё мозолистые ладони махновских пулемётчиков.

Впрочем, для стационарного поста и максима было более чем. А вот сидеть летом в раскалённой солнцем стальной коробке, либо же зимой, в настолько же вымерзшей, желающих не было; и потому грозный МПОУ в основном, даже во времена полной комплектации поста, стоял пустой, — чисто на случай аврала, тревоги, какой-либо попытки прорыва. Но какая тут могла быть тревога? — только что если едущий в Оршанск реализовывать продукцию сельский коммерсант вдруг начинал артачиться, считая неподъёмно большой установленную таксу за проезд через пост, — но таким всегда хватало и угрозы «ксюхой»; за всё время существования поста по колёсам стрелять приходилось всего раз пять-шесть, не больше.

Но и раритетный максим не стоял без дела: из него периодически, в основном по ночам, постреливали; обычно спьяну, наслаждаясь грохотом очередей и факелом пламени, бьющим из ствола. Почти как в «Брат-2, ага. Последние патроны 7.62Х54 дожгли в октябре, празднуя день рождения Дим Димыча, начальника поста. С тех пор ствол пулемёта торчал немым укором, а в железной коробке МПОУ, закрывающейся на замок, стали держать арестантов, — обычно «крестьян» из соседней деревни, выдернутых из домов во время «рейдов», «подозреваемых в сочувствии к родионовскому режиму»; то есть имеющих, по оперативным данным, нечто полезное, например самогон или технический спирт, и нежелающих делиться с «сотрудниками».

В лучшие времена Пост насчитывал до пятнадцати человек личного состава и процветал; но «лучшие времена» кончились вместе с уборочной; и последовавшей вслед за ней эпидемией, когда все сидели по норам, боясь высунуть нос. Тогда же прекратилось и централизованное, из Оршанска, продовольственное и денежное довольствие; и, судя по всему, Оршанское начальство вообще забыло про свой личный состав, призванный осуществлять пропускной режим и поддерживать законность на трассе. Тогда же и была изобретена эта практика: «рейды» в соседнее село.

И личный состав потихоньку стал разбредаться; и, разумеется, с оружием. В конце концов на Посту остался, так сказать, необходимый минимум, четверо: сам Старший Поста пузатый капитан Дмитрий Дмитриевич Пустовалов, «Димыч», бывший ГАИшник, получивший быстрое повышение с лейтенанта, кормящегося «с палочки» до капитана и начальника Поста за безусловную поддержку «независимости Регионов»; двоих рядовых: Алексея, Лёхи, и Юрки Сабельфельда, получившего за немецкую фамилию кличку Ганс; и старлея Михаила Петровича Утяткина, переименованного по-простому в «Утю» или Петровича.

Все четверо были в различной степени бессемейные; то есть у Димыча и Ганса семьи в Оршанске были, но Димыч рад был быть подальше от крикливого и требовательного семейства; а Ганс, ценивший свободу, считал, что «редкость встреч позволяет сохранить свежесть чувств», и тоже возвращаться в семью не рвался. Лёха-водитель был убеждённым холостяком; а Петрович давно потерял связь со своей прежней сожительницей, и находился, как он выражался, «в свободном поиске».

Все четверо решили, что прекращение поставок провизии из Оршанска вполне компенсируется отсутствием же контроля; и «оружие дали — вертись как хочешь». Не хватало ещё явиться в Оршанск, под светлые очи вдруг да не сдохшего от эпидемии начальства; и загреметь в благодарность за службу куда-нибудь в мёрзлые окопы под Равнополье.

Выживать можно было и здесь. Редкие проезжавшие и проходившие по трассе вынужденно делились имевшимися при себе продовольствием и ценностями; остальное добывалось во время «рейдов» в село, где «дорожных правоохранителей» уже привыкли терпеть как неизбежное зло, и даже создали подобие графика, кому по очереди их «снабжать».

Такому долготерпению способствовали несколько обстоятельств: рассказы «отсидевших» за неуступчивость мужчин в железном чреве МПОУ, тогда же уже внутри изрядно и засранном; жестокость Дим Димыча и его команды, нежелание связываться с «представителями власти»; и то, что «правоохранители с большой дороги» всё ж таки были временами и полезны: они гоняли «от своей поляны», своей кормовой базы, деревни, всех других желающих «пощипать деревенских».

До Оршанска было недалеко; и время от времени такие поползновения случались: однажды ночью Дим Димыч с командой, поднятые прибежавшим из деревни посыльным пацаном, действительно, можно сказать, оказались спасителями, нагнув целую банду городских самодеятельных «продразвёрстщиков»; многочисленную, но совсем плохо вооружённую. Трое из них так и навсегда успокоились на окраине деревни; пятеро остальных, кроме успевших сбежать, больше месяца томились под замком в чреве МПОУ, окончательно там всё засрав, выглядывая в бойницы, воя, матерясь и крича «тра-та-та-та, вы все убиты!!» из башенки с пулемётом; пока их не выкупили родственники с города.

Собственно, остаток личного состава блокпоста постепенно и сам превратился в банду; и взаимоотношения, иерархия в их группе строилась, как это и бывает всегда в неформальных структурах, не по служебной субординации, а «по духовитости». Пузатый и наглый Дим Димыч прочно удерживал верх в иерархической пирамиде; как благодаря погонам и «служебному положению», так и из-за врождённого нахальства. Его правой рукой стал рядовой водитель Лёха, парень с явными криминальными наклонностями. А старший лейтенант Петрович и Ганс делили между собой оставшиеся «непризовые» места. Впрочем, всегда можно было изловить бредущего по дороге бомжа, и вдоволь наизмываться над ним; так что с ощущением собственной значимости у всех в «дорожноправоохранительной» банде всё было в порядке.

Вот наконец показалось и «родное гнездо»: крыши вагончиков, из трубы над «штабным» тянулась тонкая сизая струйка дыма.

УАЗик взвывал, переваливаясь на колдобинах; мотавшиеся от борта к борту Лёха с Петровичем единогласно проклинали такую дорогу. Благо что на этот просёлок приходилось ездить считанные разы. Вот и в этот раз бы нипочём не поехали, не случись качественная наводка…

Вот появились и вагончики целиком; возле них стайка разномастных, сейчас засыпанных снегом легковушек, по той или иной причине оказавшихся тут «арестованными» — чаще всего просто брошенные хозяевами, немогущими или несогласными платить установленный ДимДимычем выкуп. Но были и несколько машин, водители которых «слишком много на себя брали» и «слишком дерзко себя вели»; и потому навсегда успокоились вон там, подальше, в лесу. Ещё один, такой же, белый в бледно-голубых пятнах милицейский УАЗик, на который уже не хватало бензина; и который постепенно, методом «каннибализации», разукомплектовывался в пользу своего ещё ездящего собрата. Бурая, в грязно-зелёных и ржавых пятнах коробка МПОУ; рядом с ним шлагбаум; бетонные блоки. Были раньше и рогатки-заграждения с колючей проволокой; но проволоку продали проезжему коммерсанту, а рогатки постепенно разломали и сожгли в печке. Были и окопы, стрелковые ячейки на случай нападения. Постепенно всё пришло в запустение: окопы использовали как помойку и туалеты. Унылая фигурка одинокого бомжа с лопатой, старательно чистящего территорию от снега. Приехали!

УАЗик притормозил возле шлагбаума. Хлопнули дверцы.

Лёха радостно заорал на бомжа:

— Чё, падла, тащщимся?? Чего так мало почистил, пас-ку-да?? Па-ачему ещё не «весь двор», ааа?? Ещё пиздюлей захотел? Я те щас выпишу, учёная твоя морда!!

Петрович же был настроен более миролюбиво:

— Лёх, да чо ты?.. Вон же, классную наводку дал: баба и лошадь! И баба ещё какая хорошая, а?! Надо ему амнистию дать.

Но Лёха никогда не отличался излишним благодушием и вовсе не собирался кого-то там за что-то ещё и «благодарить», то есть «амнистировать»:

— Не пизди, Петрович, не твоё дело! Эээ! Дворняга, как тебя там?? Чо долго копаемся?.. Бодренько, бодренько лопатой шевели, а то я те щас опять!.. Будешь тут херачить дотемнá, а на ночь — вон, в «корыто»! А то растащился тут!

Бомж встрепенулся, и бодрее заскрёб лопатой.

Петрович помахал выглянувшим из двери вагончика ДимДимычу и Гансу:

— Удачно, Димыч! Принимай пополнение!

— Ооо, коняка! — пискнул Ганс, — Покатаемся!

— Коняка — и центровая чикса в клетке! — похвастался Лёха, — Явная мувская шпионка, хы! Даж с докýментами! У нас сёдня повод устроить пьянку и разврат, хы! Ганс, тебе местись в деревню за пойлом!

— Може, у неё там чо есть? — ДимДимыч, колыхнув немалым пузом, выпиравшим из-под водолазки и подтяжек, ткнул пальцем в седельные сумки, притороченные к седлу Орлика, — Досматривали?

— Нет ещё, тыщ каптайн! — стебаясь, ответил Лёха, — Не успели ещё. Щас всё и досмотрим.

— Хорошо б там спиртяга была! — мечтательно заметил тощий Ганс, — В деревню б переться б не пришлось… и чтоб закусь.

— Чо, достойная чикса? Досмотри́те, досмóтрите! — одобрительно покивал ДимДимыч и зябко похлопал себя по плечам, — Но личный досмотр только в моём присутствии, хы. Я щас оденусь… или не, сами тащите в вагончик.

И, повернувшись, скрылся внутри, толкнув Ганса пузом. Тот же, напротив, спустился по низенькой лесенке, и направился к УАЗику, заднюю дверь которого, в клетку с арестанткой, уже открывал лейтенант.

— Чо, не терпится, а, Ганс! Хы. Клааассная тёлка, не как твоя Машка с деревни! — сообщил, лыбясь, Петрович, — Но, бля буду, в этот раз тянуть жеребий будем; я имел ввиду с ДимДимычем в карты разыгрывать, у него…

Бах!!! — гулко ударил выстрел.

Открывший клетку Петрович упал. Он получил заряд картечи и дроби прямо в лицо, почти в упор; вернее, в левый глаз, в левую часть лица. Голова его дёрнулась, разбрызгивая назад и в стороны осколки кости и мозга, в сторону отлетела и форменная шапка. Как стоял, он навзничь рухнул назад. Испуганно заржал Орлик.

Мгновенно оказавшаяся возле упавшего фигура в мешковатой куртке быстро огляделась: автомата не было, свою «ксюху» лейтенант оставил на сиденье УАЗика. Раздумывать было некогда.

Бах!!! — выстрел, направленный в шофёра Лёху, лишь частично оказался удачным, ибо тот, не мешкая, метнулся, укрываясь, за машину; и заряд лишь зацепил ему плечо.

Бомж, отбросив лопату, рухнул на снег, закрывая голову руками. Ганс рыбкой нырнул за нагребённый бомжем сугроб и притаился там.

Щёлк. Клац. Обрез раскрылся, экстрактор вытолкнул дымящиеся гильзы. Не глядя на оружие, оценивая обстановку вокруг, Гузель быстро, отработанными движениями, перезарядила его.

Сместилась в сторону, едва не споткнувшись об агонизирующее тело лейтенанта, лишившегося части головы; стремясь увидеть того, недобитого, скрывшегося за машиной. Очень опасно!! Сколько их здесь??

Открывший было пассажирскую дверь раненный Лёха не успел схватить автомат, как увидел вновь выросшую из-за капота фигуру с наведённым стволом…

— АААА!!! — завопил он, метнувшись в сторону, — Стреляй, Димыч, стреляй!!!

— Бах!!! — промах, заряд дроби и картечи взметнул снег поодаль; Лёха успел спрятаться за машиной. Но нервы его не выдержали; кружиться, прячась от обреза, за машиной было слишком страшно — и он помчался, петляя какими-то дикими, заячьими зигзагами, к «штабному» вагончику, продолжая вопить:

— Стреляй, Димыч, стреляй в неё!!!

— Бах!!! — выстрел был неприцельный, лишь в сторону убегавшего, вслед ему; да такой коротенький обрез и не предполагал прицельную стрельбу, как, собственно, и вообще стрельбу дальше 5 — 10 метров; но часть дроби попала удиравшему Лёхе в левую ногу и левую ляжку, и он покатился кубарем в снег, продолжая визгливо орать:

— Ди-имыч, стреля-я-яй, стреля-яй!!!

Как бы в ответ на его призыв из вагончика ударила длинная автоматная очередь; зазвенели, осыпаясь стёкла. Это ДимДимыч, не рискуя не то что прийти на помощь и поразить неведомого врага, а и вообще показываться в окне вагончика, стрелял в окно из автомата, лёжа на полу. Главное — не допустить врага к себе!! Он не считал себя трусом; но они так давно уже жили мирной размеренной жизнью, а нападение было таким внезапным, что он оказался не готов дать достойный отпор. Опять же было непонятно кто стрелял, кто напал? Расстреляв магазин, он поменял его, передёрнул затвор, и так же, не вставая, уже короткими очередями стал прошивать окна, входную дверь… Не подпускать!

— АААААА!!! — дико орал, катаясь и пачкая снег кровью Лёха. Визжал из сугроба Ганс, не рискуя показаться. Ржал Орлик. Коротко стучали автоматные очереди в вагончике; звякали стёкла; пулевые отверстия появлялись в двери… Сколько их там??

Щёлк. Клац. Дымящиеся гильзы выпали на снег, патроны встали на их место. Гузель подбежала к Орлику и быстро отвязала повод. Где-то тут, рядом, был ментовский автомат! Но некогда, некогда!! Казалось, что вот-вот из вагончика, из которого раздавались выстрелы; или из двух других появятся вооружённые люди, и тогда не уйти. Надо скорей… но, перед тем как вскочить в седло, она задержалась: на машине догонят сто процентов. И потому… доставать нож было некогда, и она просто выстрелила в бок колеса. Патроны были ослаблены «под обрез», и она на мгновение испугалась, что не сможет прострелить тугую резину; но шина ахнула, выпуская через образовавшуюся рваную дыру воздух; и машина разом осела — скособочилась.

Теперь в седло!

Вскочив на Орлика, она ещё раз, с вытянутой руки выстрелила в сторону вагончика, и поскакала на дорогу. Дальше, дальше! Пока там не пришли в себя! Ещё, ещё, скорее скрыться за поворотом, чтобы уйти из зоны прямого выстрела! Орлик, взметая снег, нёсся вперёд.

ЖИЗНЬ НА БАЗЕ «НОРА»

Жизнь в «Норе», как пацаны назвали загородную базу, шла своим чередом.

Утром умывались, делали зарядку под руководством дяди Саши. Кряхтя и вполголоса ругаясь, — Генкин отец, дядя Саша, запретил вслух «выражацца». Как и пропускать зарядку, — он, как и Владимир, справедливо считал, что если пацанам дать волю ничего не делать, то в «Норе» обязательно вскоре начнутся всякого рода взаимные претензии, разборки; и кончится всё это плохо. Авторитет Джонни-Диллинжера, Женьки, был, конечно, высок — но, как во всех неформальных группах, отнюдь не непререкаем. К тому же Женька и командовал пока они находились в городе, и были «в состоянии войны» и с «Шестерёнками», и потом, с «Бойцовыми котами»; когда занимались всякого рода криминальным промыслом, в котором так важны распределение ролей и дисциплина.

Тут же, в общем, ничего не угрожало; налёты устраивать было не на кого; и «Уличные Псы» начали было понемногу расхолаживаться; отъедаясь на однообразном, но вполне обильном пайке. Сказывалось ещё и скученность, — в «Нору» из города перебрались несколько семей: Генкина мать с соседкой, с которой никак не хотела расстаться; Лёнькины два младших брата с тёткой; отец и мать, да ещё с бабкой Фибры, Андрюхи Денисова; сестрёнка Женьки; и семья Шалого, Сашки Меньшикова. Теперь в «Норе», то есть в тех «отсеках» подвала рядом с котельной, которые обогревались, было тесно, и царила атмосфера пусть поневоле дружной, но коммуналки.

На зарядку раз за разом пытались забить; и Владимир, лежа больной, ну никак не мог оказать дяде Саше моральную поддержку; — но дядя Саша, хитрый как всякий прапорщик, нашёл действенный способ: кто на зарядку не выходит, тот хотя завтрака и не лишается, но завтрак себе готовит сам. Стряпать самим Псам было обломно, и потому зарядка всё же выполнялась, хотя и с ворчанием, пока, в общем, не вошла в привычку.

Потом до обеда расползались кто куда по стройбазе и окрестностям; по жребию оставляя дяде Саше и ежедневно почти приходящему Оберсту пару человек «на подхвате»: рубить и таскать в котельную мёрзлые куски битума, носить из озерца воду, топить печь в бывшей котельной. Работа тяжёлая и довольно противная, главным образом потому, что грязная. Кроме того, чёрный вонючий дым от горящего в печи битума оповещал всю округу о том, что промбаза обитаема; и потому поначалу старались, за день заготовив топливо, топить только после того как стемнеет.

Тем не менее в округе узнали, что на промбазе есть люди, и, стало быть, там есть чем разжиться. Да хотя бы тем же битумом и гудроном. Случилось несколько «заходов»; но скучавшие без привычного в городе адреналина Псы можно сказать радостно дали желающим поискать на территории что-нибудь ценное такую оборотку, что по округе пошла молва, что на промбазе обосновались какие-то жуткие отморозки, и потому от этого места лучше держаться подальше.

Впрочем, после того как «торговые гости», а именно Андерс с Петерсом, перегнали и оставили «на ответственное хранение» два больших наливняка — с бензином и с дизелем, с расчётом на «брать по потребности, но не барыжить», — вопрос с обогревом и с приготовлением пищи без демаскировки и тяжких трудов по добыче кусков мёрзлого битума был решён быстро и надёжно: дядя Саша с Оберстом соорудили и печь на жидком топливе; и уже без экономии заправляли бензином паяльную лампу, с помощью которой грели по необходимости большие объёмы воды.

В целом в Норе было тепло и сытно. От эпидемии никто не пострадал; народ подобрался не то чтобы покладистый, но, главное, сильно испуганный происходящим сейчас в Оршанске. Все в своё время были «за Регионы»; но вся эта эйфория «отделимся и заживём!» скоро прошла; а потом начался ужас-ужас-ужас; как в сказке: чем дальше тем страшнее. Люди уже перестали пугаться выстрелов; с тупым спокойствием передавали друг другу слухи о тысячах умерших от эпидемии в эваколагерях и сельхозкоммунах; стали спокойно воспринимать и мёрзлые трупы «с признаками насильственной смерти» на улице; но вот последние события в столице Регионов, когда собравшихся на площади просто и незатейливо ни то расстреляли, ни то взорвали откуда-то «сверху» погрузило город в такой страх, что и оставшиеся пока ещё в нём жители или разбегались куда-то по окрестностям, либо сидели тише воды и ниже травы, боясь накликать беду светом, звуком, запахом готовящейся пищи… Шёпотом передавали слухи, что «власть теперь принадлежит в городе «синим», Кресту, и слава богу! — пусть воровской, но всё ж-таки закон!» или что «скоро пойдут по квартирам; у кого найдут еды больше чем на три дня — всех за город, копать рвы для трупов!» и прочую дичь. Воды в городе тоже давно не было. Тут, в Норе, было ни в пример безопаснее. И теплее, да.

Владимир тяжело болел. Врачей в Норе не было; но дядя Саша совместно с Оберстом провели своего рода консилиум, на котором вспомнили всё, что они знали о болезнях вообще, и о болезнях с температурой в частности; и пришли к выводу, что у Владимира не иначе как тяжёлый бронхит; а может уже и воспаление лёгких. Надо лечить! Соответственно нужны лекарства. Антибиотики. Что есть дорого…

«Псы», услышав про такое дело, тут же вызвались «на раз смотаться в город, где «поднять» какую-нибудь из аптек»; из нынешних в смысле, из частных; в которых продавали или меняли на вечные ценности лекарства, но дядя Саша запретил: были эти «аптеки» сейчас практически полностью криминальными, охранялись не хуже чем склады оружия или продбазы; и исход наезда на них был труднопредсказуем. Нельзя сказать, что Псы так уж сразу и послушались дядю Сашу; тем более что УАЗик-буханка теперь был всегда заправлен и в полном их распоряжении; но действительно, все полукриминальные бизнесы, включая аптеки, сейчас «легли на дно», и добраться до них без поиска «подходов», то есть длительной разведки, было сложно. Это не ворваться в магазин; и, размахивая стволом, выкрикивая «- Работает молодёжная секция «Белой Кувалды»; всем лечь, суки; кто ебало поднимет — замочу!!» — и быстренько очистить кассу и ободрать понравившиеся куртки с вешалок; тут было сложнее и тоньше, а времени на это не было. Потому обходились тем, что было с собой из старых запасов у эвакуировавшихся в Нору семейств: просроченным, хотя и мощным сумамедом; амоксициллином и эргофероном, притащенным Оберстом из своего обиталища; отпаивали отваром на смородиновом варенье, «эвакуированном» бабкой Лизой, Елизаветой Фёдоровной, из города в числе всяких прочих нужностей.

Пару дней Владимир провалялся в бреду; и всё, что он помнил об этом времени — это непроходящая битумная вонь; жара; горячее душистое питьё, вливаемое в него под воркование бабки Лизы и чьи-то руки, невыразимо приятно обтиравшие ему лицо и грудь смоченным в прохладной воде полотенцем.

Через два дня он перестал уже проваливаться в бубнящее невнятно беспамятство, в кошмары с тянущимися к нему из темноты чьими-то волосатыми руками; и мог уже осознавать происходящее.

Он лежал на жёстком топчане, раздетый до трусов и футболки, под тонким и красивым пододеяльником, мягким и гладким, как если бы он был шёлковым; с головой на самодельной подушке, сделанной из всякой тряпичной всячины, но упакованной в красивую наволочку в цветочках и кружавчиках. Топчан был явно изготовления дяди Саши, который был ни разу не плотник; и потому стянут он был, как он определил случайно, уронив руку с края постели, не гвоздями, а длинными винтами, угрожающе и травмоопасно торчащими из него во все стороны. Доски и тонкий матрас. И занавеска из пластиковой скатерти, отделяющая его от остального мира подвала, из-за которой слышались какие-то мультяшные звуки. Крюк в стене, на котором висит его многострадальная куртка. Тумбочка, явно притащенная из какой-то конторы промазаны, на ней кружка со смородиновым морсом, термометр и лекарства. Полумрак. Освещение — оттуда, из-за занавески. Что-то электрическое. Надо же… не было ведь.

Провёл себе по телу рукой. Нормально… только кто же меня раздевал? Ну, допустим, дядя Саша. А куда и как я оправлялся?? Это вопрос, это вопрос, это большой вопрос… Мысли путались. Через некоторое время он опять уснул, уже сном без кошмаров.

Как только Владимир, судя по всему, уснул, из-за отгораживающей его «отсек» занавески просунулась мордочка 7–8 летней девчонки, подглядывавшей за ним в щёлку.

Внимательно всмотрелась ему в лицо и, убедившись, что он спит, осунулась обратно.

На больших офисных столах, стоящих прямо там, в котельной, баба Лиза и ещё две женщины готовили обед. Сидевшая поодаль Лёшка, в накинутой на плечи своей неизменной старой красной дутой курточке, по обыкновению смотрела мультики на маленьком нетбуке, держа его на коленях.

— Просыпался! — отрапортовала девчонка, — По сторонам посмотрел; вот такая вот по себе руками пошарил, — она показала на себе, — и опять уснул!

— Ага! — Лёшка сразу подорвалась от компьютера, — Сказал что?

— Не-а! Только вот такая вот руками… — она опять показала, — Головой поворочал по сторонам, — и опять уснул!

— Я тебе говорила, как проснётся сразу меня звать! — строго выговорила Лёшка девочке.

— Я сразу! — не согласилась та, — Он тока быстро: проснулся и уснул! Опять.

— Ладно. Молодец! — сочла нужным похвалить её Лёшка, — Раз стал просыпаться, и раз не бредит уже, — значит поправляется! Правда, баб Лиз?

— Ааа?.. — бабка Фибры была глуховата.

— Раз Володя уже не бредит, и просыпается, — это же хорошо?.. — повысила голос Лёшка.

— Знамо дело что неплохо. — согласилась старуха. — Лечим же. Лекарства вот. Морс смородиновый, опять же…

— Баб Лиз, что ещё можно сделать?? — прервала её Лёшка, — Ну, чтоб он быстрей выздоравливал?

— А чо ты, милочка, ему сделаешь? — уже не оборачиваясь и продолжая резать варёную картошку кубиками, сказала старуха, — Тут, Алёночка, теперь только время! Если на поправку пошёл, — то только время. Выздоровеет; не беспокойся, он парень крепкий. Опять же лекарства, и морс смородиновый… Уход, опять же…

— Ага. — Лёшка поставила нетбук на топчан, на котором и сидела, — Ну, раз спит. Наташка! Давай тёплой воды опять, вон, в тазик, — пойдём опять за Володей ухаживать!

Подчиняясь команде старшей подруги, Наташка метнулась за тазиком. Уход за больным стал для них своего рода и игрой, и развлечением, и полезным, нужным, одобряемым всеми жильцами Норы занятием.

Сама Лёшка пошла выбирать чистое бельё для больного.

— Ухаживают… — вздохнула одна из женщин, покосясь на неё.

— Молодцы какие! — отозвалась другая, — Всё ведь на них, на двоих. А ведь ещё маленькие!

— Ничо. Как гопничать по Оршанску так не маленькие, — вполголоса ответила первая, — Алёнка, вон… атаманша! Знаю я, чем они там в городе промышляют!.. Пусть лучше тут, на виду, за больным ухаживают, чем это… по городу гопничать! Ещё б на пулю нарвалися!

— Это конечно, это лучше… — согласилась вторая, — Хоть сейчас и время такое…

— Ваапще… — не отвлекаясь от своего занятия, сказала бабка Лиза, — Ваапще это самое и есть женскае занятие: за больным да за раненным ухаживать! Детей нянчить, выращивать; кушать готовить. Вот, пусь приучаюцца. А то привыкли в эти, в компутеры свои эти! В гаджиты эти. Кушать сготовить не могут, тока купить да разморозить; а туда жи! Сериалы всё смотрют. Про жись красивую и далёкую. У меня бабушка никаких сериалов в жизь не видела, а пятерых детей вырастила. Всё зло от этих, от сериалов-та!

Женщины, не возражая, покивали. На свой счёт они это бабкино воркование не принимали; хотя в прошлом обе были, конечно же, большими любителями телевизионных мыльных опер. А сейчас-то что? Телевизора нет, сериалов нет. Хорошо ещё крыша над головой; тепло, свет, и что покушать есть. И безопасность опять же, — мальчишки вон, поразогнали всю округу… А так-то что, — вот, готовим кушать. Заняты, как бабка говорит, самым таким женским делом…

Одна из женщин, помешивая половником готовящийся суп в большой кастрюле, стоящей на треноге, под которую посредством паяльной лампы, дающую факел в колено трубы, продолжила неторопливый разговор:

— …вот даже не знаю, за что это нам, мне…

Собственно, обычно все женские разговоры в Норе и сводились к пережёвыванию одних и тех же тем: как же так случилось, что… что всё так вот приключилось!

— …подумай вот; я ж, как в Оршанск с деревни переехала, да на работу устроилась, всю, всю жизнь свою старалась ничего не нарушать; жить только по порядку, по положенному! Мама покойная так завещала: соблюдай законы, не делай людям злого — и с тобой будет так же. А оно вон как повернулось… А подумать — я ить за всю жизнь ни разу даже без билета в автобусе не проехала; ни разу, наверно, даже через переход не на зелёный свет не перешла! Машин нет, другие идут, — а я стою! Неположено. Всё как положено, всё как… как предписано. С начальством не спорила никогда… Думала, если я всегда всё выполнять буду как сказано, так и будит всё хорошо… а оно вона как. Под пенсию ближе, — вот, в подвале; и то — слава богу… Как так… за что…

— Потому, тёть Зин, что ты не в тренде! — наливая из чайника горячую воду в таз с водой еле тёплой и трогая её рукой, вмешалась в её излияния Лёшка, — Жизнь изменилась, а вы и не заметили. Другие сейчас правила; а вы и не заметили! Вы ж это, как у нас училка по биологии говорила — травоядная. А травоядные нужны чтобы их кушать. Порядок такой. В природе.

Женщины замолчали. Потом одна из них попросила:

— Алёночка, ты бы на своём компутере включила б какую музычку — развеицца?

— По радио слушайте, тёть Тань! Моя музычка вам точно не понравится! Наташка, бери вон ту чистую тряпку и губку, и пошли!

Когда девушки скрылись за занавеской, жаловавшаяся на жизнь вздохнула:

— Вот. Жизнь прожила, а теперь мне эти яйца: ты, тёть Зин, «не в тренде!» Всю жызнь была в порядке, а теперь не в тренде!

— Порядок, то есть тренд, эта, сменился! — буркнула другая женщина, — А мы не заметили.

— Думаешь они… — та кивнула на занавеску, — Тренд этот поняли? Правильно живут? А?..

— Трудно сказать…

— Чо там трудно! — проворчала бабка Лиза, — Мы ведь у них живём, не они у нас. Значицца в нынешней жызни оне что-то больше пóняли…

Так, незаметно и непразднично, прошёл в Норе и Новый Год.

Немного преобразилась и Нора — стала уютней, что ли, «обитаемей»: в подвале появились на холодном плиточном полу даже не половички, а настоящие ковры, притащенные Псами из одного из рейдов в город. Под потолком и в углах мотались теперь, «освежая интерьер», полусдувшиеся уже, оставшиеся с Нового Года, гирлянды разноцветных воздушных шариков: притащив как-то целую коробку, пацаны с детским энтузиазмом надували их целый вечер, пока это им не наскучило.

Спал Владимир, как и все, теперь уже не на досках, прикрытых тощим матрасом, а на синтетическом мешке, наполненном мелкими, лёгкими, белыми шариками из какого-то воздушного синтетика, напоминавшими шарики из пенопласта, — результат визита Псов в один из торговых центров, в отдел, где раньше торговали такой вот «насыпной» мягкой мебелью. Спасть было мягко и тепло; единственно что эти насыпные самодельные матрасы ночью продавливались до досок, и приходилось, просыпаясь, вновь подгребать под себя сквозь матрас эти скользкие шарики…

Эти мелкие, летучие шарики теперь были везде — в тот вечер, когда пацаны притащили целый десяток кресел-«шаров», набитых ими, и, радуясь новым ощущениям, с гиканьем принялись с разбегу плюхаться на них; один из «шаров» не выдержал и лопнул, выпустив из своего чрева своё невесомое скользкое содержимое. Шарики тогда разлетелись по всему подвалу; и, хотя их постепенно или смели веником, или просто разогнали по углам, они то и дело попадались в самых ненужных местах, например в тарелках с едой.

Владимир уже поправлялся; ходил, уже понемногу старался и восстановить физическую форму, катастрофически утраченную во время болезни. Хотя бы в первом приближении: стыдясь множества глаз вокруг, уходил «погулять, подышать воздухом» на территорию промазаны, и там, облюбовав один из заброшенных складов, приседал, отжимался, делал гимнастику, упражнялся в подворотах на броски и в бое с тенью. Поневоле вспоминался старый фильм со Стивеном Сигалом, который пролежал много лет в коме, потом вдруг выздоровел, и приводил себя в форму, обрабатывая кулаками макивару — вкопанный в землю столб…

В кино это выглядело красиво; в жизни же восстановление шло медленно, трудно; какой уж тут столб — максимум что мог себе позволить поначалу Владимир, это отработка ударов по подвешенному на гвоздь смятому полиэтиленовому пакету, добиваясь, чтобы удар чётко, со щелчком желательно, фиксировался… Получалось плохо; после десятка ударов сбивалось дыхание, учащённо билось сердце; и он присаживался отдохнуть. Отдышавшись, вставал; снова начинал: приседания, наклоны, прогибы. Кроме того, взял за правило чистить снег во дворе, чем Псы пренебрегали.

Физические занятия позволяли отвлечься от неприятных мыслей. Постоянно грызла мысль о Наташе, которая осталась заложницей у бандитов Креста.

Пломбир дал, помнится, две недели, — времени прошло значительно больше; а он не только не явился «пред ясные очи» уголовной братии, но и, по сути, сбежал «с места постоянного проживания». Не то что «сбежал» — его увезли Псы, по сути без сознания; но кого это волнует? Как эти бандиты поступили с Наташей, когда он пропал?

И это всё тот Белый, белесый ублюдок, навёл на него, — которого так не вовремя не дал прикончить из дурацких пацанячьих «понятий о чести» Женька-Джонни. Надо, надо было прибить его тогда, возле своего кабака, возле «Зари Регионов»… Всё надо делать страхуясь, и «на всякий случай», — тогда вот таких вот случаев будет меньше…

Что они сделали с Наташей?..

Кроме слабости после болезни, кроме ощущения бессилия из-за невозможности узнать о судьбе Наташи, накатывало ощущение личной никчёмности.

Да, у Владимира, как сказал бы психолог, актуализировался прежде дремавший комплекс неполноценности.

Как так?.. Всегда он был первым, успешным: и в школе, и в спорте, и в университете. Получалось, что он постоянно доказывал кому-то, в первую очередь, конечно, самому себе, что «всё у него в порядке»; и совсем не из-за миллионов и связей отца, а из-за его, личных качеств. И всегда всё получалось, — даже тогда, когда лихо угнал полицейскую машину и, шалея от опасности, гнал по загородному шоссе, как герой боевика, уходя от целой вереницы воющих машин с мигалками. И стреляли ведь тогда даже!

И в Штатах всё получалось! — и в учёбе, недаром он стал любимым учеником профессора Лебедева; и «в личной жизни» — красотка Джейн стала «его девушкой», хотя на неё многие имели виды, включая и серьёзных парней из уличных банд. И здесь, — стоило приехать, дела наладились: свой «кинозал», по сути — зародыш будущего бизнеса; и в деревне — всё на мази; и привычно уже — стоило ему захотеть, и Гузель ответила взаимностью; и Наташа — в первый же вечер… И в Оршанске: свой ресторан; да не просто ресторан — а с кабаре; с, если называть вещи своими именами, элитными шлюхами под руководством Рамоны; участие в гос. тендерах…

И… что-то всё пошло наперекосяк!

Ресторан — пропал; деньги, вложенные в тендеры и в бизнес, скорее всего так же пропали. Да и глупо было строить бизнес, вкладывать деньги на таком шатком фундаменте, как «государственность Регионов». Хорошо ещё успел вывезти большую часть продуктов сюда, в Нору.

Серьёзная поддержка была — от Виталия Леонидовича; и советом, знакомствами, и квартирой. Кончился Виталий Леонидович; сейчас наверняка обледенелым трупом лежит в том подземелье… А ведь он его тогда живым ещё там оставил, живым… Наташе только сказал, что всё, мол, умер папа… а ведь живой он тогда ещё был; хотя, по сути, и безнадёжен был. Правильно ли поступил, по сути бросив его? Но не вытащил бы он тогда двоих, сто процентов не вытащил бы; а так хоть Наташу спас, — хотя и лишился всего, в том числе и не своего, арсенала. Спас… а спас ли?.. Где вот она сейчас? Что с ней? И с его, с их ребёнком, как она сказала. И он здесь. Слабый, как говно, несомое течением. И деревню, пригорок, общину, Вовчика, Гульку он бросил по сути. Уехал. Спасся…

Сидя на каком-то ящике, отдыхая от серии упражнений, зло плюнул в сторону — неудачно, плевок повис на рукаве. Dammed… И тут неудачно! Всё через жопу.

Стёр плевок ладонью. Научил отец цепкости в бизнесе, внушил предприимчивость — вот только стойкости при ударах судьбы не смог научить. Да такому и не учат — это только сам можешь научиться? Раз за разом вставая после ударов судьбы. И это посложнее, чем на ринге или на татами. Как там какой-то философ говорил? «Падая и вставая, ты растёшь».

А когда вся эта полоса началась? Вот кажется, что с того момента, как не приглушил этого Белого. Из-за Женьки, так не-вовремя влезшего со своими «принципами». Надо было его тогда… Белого… оттащить в сугроб, да и… и ткнуть ножом в горло, в сонную артерию. И всё. А тут этот Женька… Вот судьба и отвернулась.

Как Диего говорил? «- Не добить поверженного врага, — это не милосердие, а глупость; это вызов судьбе, даровавшей тебе победу!» А кабальеро знает толк — и в дуэльном кодексе, и в раскладах судьбы… Где он сейчас? Странный он, Диего, загадочный. Кто такой, чем живёт? Как он вовремя тогда появился; если бы не он — зарезал бы тот дурак-сосед Алёнку, точно бы зарезал. Не со зла, а просто от трусости. Самые страшные преступления, говорят, именно от трусости и совершаются…

А Алёнка-Лёшка… С ней вот тоже проблема. Соплюшка совсем; но что-то… неровно она к нему, к Владимиру, дышит — ему ли, опытному ловеласу, этого не чувствовать? Все эти взгляды, забота… Пацаны видят, переглядываются, хихикают в кулак; Джонни мрачнеет, становится раздражительным… Что делать?..

С тех пор как вмешательство Диего так счастливо спасло Алёну-Лёшку от спятивших городских соседей Владимира; и его самого, больного, перевезли на «буханке» в Нору, Лёшка не отходила от него ни на шаг. Постоянно находилась рядом; с помощью Наташки и под руководством бабы Лизы обмывала его, кормила, переворачивала с боку на бок, когда он был в беспамятстве. Незаметно для себя самой она всё больше в него влюблялась.

Это не было какое-то сильное и полное чувство, каким природа оделяет созревшую девушку, которой гормоны диктуют искать сильного самца для её, для их потенциальных детей; это было то странное и трепетное чувство, каким проникаются совсем молодые девушки, почти девочки, к мужчинам-учителям, тренерам, взрослым парням-соседям; чувство, в котором больше платонической влюблённости, нежели призыва тела. Когда природа только даёт «пристрелочный выстрел» для будущих чувств «с серьёзными отношениями». Хотя для многих молоденьких девчонок, непонимающих, что с ними происходит — а происходит всего-то закономерный процесс взросления, и физиологического, и психического, — этот феномен становится фатальным; они зачастую идут на всевозможные глупости, принимая первую юношескую влюблённость за «роковую любовь», в чём им охотно подыгрывает, вернее, подыгрывал телевизор, транслируя те же, неодобряемые бабкой Лизой, мыльные сериалы, где «страсти в клочья».

Вот и для Алёны с пацанячьим погонялом «Лёшка» знакомство с Владимиром вдруг стало серьёзным испытанием «их чувств» с Женькой-Джонни, главарём банды «Уличных Псов». Собственно, чувств никаких кроме товарищеских, она никогда к Женьке и не питала; но так, понятно, в группировку не входят — девушке нужно быть в банде «при ком-то», даже если она сама по себе и дерзкая, и резкая. Быть подругой признанного лидера группировки было престижно; и она без раздумий стала «его тёлкой», как это называлось в их среде. Правда сама она за попытку назвать её «тёлкой» без раздумий прострелила бы говорившему голову; она допускала только звание «подруга»; что, конечно же, учитывали и пацаны из банды.

Сама Лёшка в группировке котировалась: вместе со всеми ходила «на разборы» с «Шестерёнками», без вариантов участвовала во всех налётах; надо было — без раздумий пускала в ход оружие; и потому к ней относились как к равной, с небольшим только оттенком покровительственности — в конце концов и пацанам приятно было почувствовать себя рыцарями-мушкетёрами, берущими на себя главную роль в житейских (бандитских) тяготах.

С тех пор как Владимира перевезли в Нору, и она взяла своего рода шефство над больным, она не покидала территорию промбазы, и редко — саму Нору, подвал; благо дядя Саша с Оберстом организовали в подвале электричество посредством здоровенного танкового аккумулятора, притащенного Оберстом из своих домашних запасов; так что «питать» маленький нетбук было от чего. Пацаны же, Псы, тяготясь бездельем на промзоне, несмотря на ворчание дяди Саши и нытьё женской половины родни, время от времени совершали вылазки в катастрофически теряющий население Оршанск.

Объектами их набегов становилось всё, что можно было разорить и что притягивало пацанячий взгляд и было в той, в прошлой жизни, недоступным.

Впрочем, всё «ценное и раньше недоступное», «из прошлой жизни» — это были прежде всего разного рода престижные электронные гаджеты, смысл в которых после падения интернета и повсеместного отключения электричества полностью отпал. Ну, не полностью — подцепляясь к аккумулятору, можно было смотреть на планшетах боевички и комедии; но для пацанов, проходящих суровую школу выживания в БП-городе, все эти киношные ужимки и прыжки киногероев, когда персонаж выстрелом из револьвера попадает точно во взрыватель летящей в него гранаты РПГ, были уже не то что неинтересны, но и вызывали откровенное озлобление — пургу всякую лохам втюхивали! В конце концов они уже прекрасно видели и знали, что делает с головой пуля, вошедшая в лоб; или как воняет содержимое вывалившихся из распоротого живота кишок; и наслаждаться похождениями выдуманных киногероев, пусть даже похождениями и красочными, они уже не могли. Не бывает Человека-Паука, и Супермена тоже не бывает; а Трансформеры — это такой бред! Вот и Лёшка смотрела только старые мультики; и после очередного разбитого со зла Шалым-Вампиром планшета таскать в Нору гаджеты прекратили.

Зато натащили Лёшке и малышне из прячущихся теперь в Норе родственников массы другой всячины: из съестного Скитлз и Эм-энд-Эмс, захваченные у какого-то нерасторопного коммерса; целый мешок Лего, сгружённый прямо с осколками стекла с разбитой витрины «Детского мира»; огромный пучок разноцветных резиночек для плетения — радость для малóй Наташки; всевозможные сувенирчики и игрушечки: надувная пёстрая корова — под голову класть; большой плюшевый медвежонок с обиженной мордой и оторванной лапой; персонально Лёшке — десяток разнокалиберных Винни-Пухов и Чебурашек, теперь пылившихся на полках и по углам Норы; кружки с прикольными надписями; даже цветной «волшебный песочек», который не нужно было увлажнять, и из которого и сами пацаны потом целый вечер с интересом лепили в Норе всевозможные «замки», пока это занятие им не наскучило. Лёшка требовала от них белья, в том числе непременно и мужского, нового — для Владимира; и они обчистили несколько галантерейных магазинов, до которых ещё не успели добраться городские мародёры. Но это было неинтересно; намного интересней было влезть в какой-нибудь малоразграбленный торговый центр и вволю похозяйничать в нём…

По сути суровая банда «Уличных Псов», наводящая страх на окрестности промазаны, была всего-то группой подростков, только-только вступавших в период полового созревания; с непонятными им пока самим желаниями, инстинктами, полудетскими пока интересами; лишёнными в силу обстоятельств и родительского, и какого-либо другого педагогического контроля; которым вдруг «всё стало можно». И это «всё можно» во многом сорвало крышу…

Впрочем, «всё можно» тоже ограничивалось кое-чем: в первую очередь Лёшка ревниво оберегала своё исключительное положение единственной девушки группировки; и однажды попытка Меньшикова «ввести в банду и свою подругу» — где-то случайно в городе встреченную бывшую соседку-ровесницу, — чуть было не закончилась поножовщиной между Лёшкой и «этой крашеной выдрой, у которой ни сисек, ни рожи!» Маленькая же Наташка, сестрёнка Женьки-Джонни, в силу своего возраста и родства с Женькой ею воспринималась нормально, как сестрёнка и младший «товарищ на подхвате». В свою очередь и Наташка беспрекословно слушалась свою старшую подругу; а за возможность поиграться с Лёшкиным пистолетом готова была почти на всё.

Во-вторых, возможность творимого Псами беспредела ограничивалась самим Джонни, который, будучи самым продвинутым, из прочитанных книг и просмотренных фильмов сформировал для себя некий кодекс чести, которым и руководствовался, сверяя поступки с этим неформальным «этическим образцом». Иногда это реально мешало…

ЗАКОНЫ СТАИ

Дядя Саша, прихрамывая, с Оберстом, сопровождаемые рыжим Янычаром, обряженным по случаю холодов в некое подобие комбинезона из нейлона на синтепоне, явно выдававшем своё происхождение от спортивной куртки, направлялись к дальнему ангару, полукруглому из профлиста бывшему хранилищу мат-ценностей; одному из пяти, в котором стоял Слонопотам.

Слонопотам, — название сказочного; вернее — сказочно-мультяшного персонажа из «Винни-Пух и все-все-все», жуткого зверя, но «которого никто никогда не видел», прочно прилепилось к тому бронированному монстру, что был обнаружен с полуразобранным движком в этом ангаре, и теперь вдумчиво и не торопясь, восстанавливался бывшими советскими прапорщиками.

Делалось это ими, собственно, не для какой-то конкретной цели, а больше чтобы чем-то заняться; притом занятие было реально мужским, серьёзным, и, чем чёрт не шутит, возможно обещало в будущем какие-либо дивиденды. Во всяком случае Оберст уже мечтал после завершения ремонта загнать железное чудовище «какой-нибудь из серьёзных организаций», скажем, тому же батальону «Айрат». На что дядя Саша ему резонно возражал, что такое страшилище там, конечно, примут, но не больше чем как «безвозмездный дар патриотически настроенных граждан», расплатившись в лучшем случае поджопником, а в худшем — пулей в голову. Но в любом случае такая серьёзная машина на ходу, да ещё теперь, когда нормально стало с топливом, — это было полюбому хорошо. На таком транспорте, тьфу-тьфу-тьфу, можно было вообще, в стиле «Безумного Макса — 2», прорываться куда угодно; — жаль вот только оружия практически никакого не было… Не считать же оружием Оберстов и дяди Сашины дробовики и пацанячьи выпендрёжные импортные пистолеты, к которым практически уже кончились патроны…

— Надо, Викторыч, с мотором заканчивать; и за сварные ужо брацца…

Оберст уже гремел отпираемым замком, когда Янычар с лаем сорвался куда-то за угол.

— Што так-кое… — Оберст бросил замок и схватился за топор, заткнутый по манере крестьян сзади за офицерский ремень.

Дядя Саша также напрягся и потянул из принесённой с собой сумки половинки разобранного ружья. Клац-клац, — соединил их. Явно кто-то чужой, — Янычар всех своих знает. Не болонка домашняя — попусту брехать не станет.

— Чужой кто-то! — поделился соображениями Оберст, поигрывая топором, — Ну ты поглянь… Давно тут не заползали…

— Ясно — чужой! — согласился дядя Саша, — Может пришлый. С парнями нашими есчо незнакомый…

Лай собаки слышался уже вдалеке, — чужак явно удирал, стремясь к единственному тут, на ближнем участке промазаны, проходу кроме центральных ворот, — вернее, к пролому в стене из бракованных бетонных панелей, увитых поверху ржавой колючей проволокой.

— Попадётся!

— Може, минует… Если удерёт — это нехорошо; тут, в ангаре…

Дядя Саша недоговорил, но обоим и так было понятно, что ничего хорошего в том, что незнакомец или незнакомцы смогут удрать, конечно же, не было, — кроме Слонопотама в одном из ангаров стояли оба наливняка с топливом. И, хотя и ангары все были под замками, и автоцистерны внутри кое-как прикрыты от возможного вражеского взгляда в какую-нибудь из дырочек; но неистребимый запах бензина и солярки вполне мог выдать местоположение этих немалых мат-ценностей. А за таким «призом» могли пожаловать и совсем серьёзные люди, от которых ни топором, ни дробовиком или пистолетами не отмахаешься!

Пролом давно уже хотели заделать; но было нечем; единственно что нагородили там разного рода завалов из имеющегося на базе хлама, который был достаточно лёгким, чтобы его можно было перенести-перекантовать вручную. И, кроме того, Оберст «пожертвовал» два своих «волчьих» капкана, хитро теперь установленных «на пути вероятного следования противника». Сам Оберст в жизни никогда охотой не занимался, но капканы тем не менее имел, — был Оберст дядька непростой, бывалый, и по-прапорщицки запасливый.

В любом случае тревогу надо было отследить; и оба поспешили туда, откуда раздавался лай собаки.

Чужаку одновременно и повезло, и не повезло: он каким-то чудом ускользнул от Янычара, которому, надо сказать, весьма мешал в преследовании нарушителя самодельный комбинезон; и миновал оба настороженных капкана. Но, уже удрав на ту сторону забора, он нарвался на Псов, которые гурьбой возвращались «со сталкинга», с «обследования дальней Зоны», как напыщенно они называли свой вполне рядовой поход; а проще говоря, с разведки с последующей мародёркой самых удалённых и заброшенных зданий на границе промазаны.

Услышав заливистый лай Янычара, преследующего нарушителя, они поспешили к пролому; и успели как раз перехватить явного лазутчика: мужика бомжевского вида и запаха, неопределённо-пожилых лет, одетого грязно, затрёпанно, с рюкзачком за плечами.

— Кто такой?? — строго спросил Женька-Джонни, придерживая мужика за грудки; в то время как Генка и Степан держали его за руки. Вампир же, он же Сашка Меньшиков, тут же взялся перетряхивать рюкзак незнакомца, — Что тут делал?

— Я — это… — испуганно искательно улыбаясь, произнёс пойманный, — Я тут случайно, молодые люди. Честное слово…

— Ты видел — на стенах надписи: «Не проходить, запрещено, опасно для жизни, стреляют»?? — рыкнул Джонни, разглядывая беглеца. Ничего особенного. Типичный бомж, каких сейчас тысячи. Противная какая морда; из интеллигентов каких-нибудь, небось. Ещё, может, чиновник какой. — чиновников Джонни, как и все, впрочем, не выносил в особенности. Тащились, жировали. Теперь кормушка закрылась, — ишь, шарится где что украсть! Сволочь.

— Я случайно… — пойманный продолжал испуганно и искательно улыбаться, — Чисто пройти… И тут же — ухожу!

— Бред какой-то! — идиотские отмазки бомжа стали бесить Джонни, — Ты что, тупой?? Я тебя чо спрашиваю — уходишь ты или приходишь? Я тебя нормально спрашиваю: кто такой и что тут делал?? А ты какую-то херню несёшь. Тебе что, в нос дать??

Рыкнувший Янычар дал понять, что и он не против принять участие в расправе с нарушителем границы.

— А, поймали! — запыхавшись, из пролома спешили дядя Саша с Оберстом.

— Ничо толкового, херня тока всякая! — перетряхнувший рюкзак бомжа Вампир отбросил его в сторону.

— Мо-ло-ды-ые люди… — законючил бомж, — Отпустите-е…

— Са-ами мы не ме-е-естные!.. — передразнил его Генка, — Как дам щас по ебалу!..

— Гена! — строго одёрнул его отец, — Не матерись давай! Распустился, ишь.

И уже к пойманному, строго:

— Кто таков??

Чуть не наделавший в штаны, когда его поймали малолетки, бомж при виде двоих взрослых мужиков воспрянул, — в нынешний «бескрайний» период все в городе давно уже знали, что нет ничего опасней чем попасться в руки к банде малолетней шпаны: они жалости, участия не знают. Просто не успели ещё получить через воспитание таких нужных для общежития понятий; а натура человеческая изначально жестока хуже звериной. Малолетки без шлифовки их воспитанием — это намного хуже стаи зверей, которые убивают чаще всего только ради пищи…

Он заторопился:

— Я… это, значит… я — Юрист; тьфу, то есть это погоняло такое, тьфу, то есть кличка, — по-настоящему я… эээ… специалист по животноводству… я… ээээ…. Скотник, да, скотник; то есть ветеринар!

Попавшийся Псам Юрист уже усвоил, что в новом мире к бывшим юристам как правило относятся резко негативно, и потому решил «сменить профессию». Так же по опыту он знал, что почему-то изначально хорошо относились к Скотнику, всегда с интересом слушали его рассказы про животных. Может и здесь прокатит…

— Так ветеринар или «скотник»?? — нахмурился недоверчиво дядя Саша, — «Скотник» — это как-то по-скотски…

— Ээээ… — залебезил Юрист, в то время как Генка стал обшаривать его карманы, — «Скотник» — это кличка такая, шутливая. Ребяты дали. А так-то я, конечно, животновод!.. Тут — случайно…

— Не, ты скажешь наконец, чо ты тут делал?? Скотник-животновод, бля! — вновь рыкнул Женька; а Степан наградил бомжа увесистым поджопником. Бомж тут же торопливо изложил свою версию события.

По его получалось, что он «шёл в Оршанск из эвако-лагеря, откуда сбежал» (он посчитал, что беглец должен вызвать сочувствие), по пути подвергся многочисленным преследованиям и обидам со стороны «ментов» (также по опыту он знал, что ментов никто не любит), и, проходя мимо стены, ограждавшей промзону, «был сражён» запахом пищи… просто волшебно пахнет пищей… два дня не ел, то есть не кушал… Да, надписи на заборе видел; но с собой не совладал, — думал, зайду, попрошу… Очень кушать хочется, уважаемые граждане!

Женька с сомнением подвигал носом, втягивая воздух:

— Пиздит, мне кажется… Какой нах тут «запах пищи», кто что чувствует?..

— Пиздит! — подтвердил и Вампир.

— Вроде как… не, в натуре — пахнет! — не согласился Лёнька, — У меня знаешь нюх какой? Особенно когда жрать хочется… — он смешно сморщился и по-кроличьи подвигал носом, — Я даже могу сказать, чо баб Лиза готовит: пшённую кашу с тушёнкой! Тушняк — он, когда разогретый, его ни с чем не спутаешь!

Остальные в сомнении пожали плечами. Дядя Саша с Оберстом переглянулись:

— А ведь и правда… — буркнул Оберст, по своему обыкновению, в минуту задумчивости, полируя рукавом свой серебряный перстень на мизинце, — Это мы не додумали.

— Что недодумали?

— Что жратва пахнет!

— А у тебя дома, когда готовишь, — не пахнет?

— У меня соседей нет. И готовлю я раз на три дня. Чему там пахнуть? А тут сразу чувствуется, что зона обитаемая, раз жратвой пахнет!

Юрист, назвавшийся Скотником, подобострастно закивал. Наверно отпустят. Чо бы не отпустить?

Он постарался принять по возможности самый жалкий и никчёмный вид. Что возьмёшь с голодного грязного бомжа, забредшего на запах готовящейся пищи? Отпустят! Залез он сюда, и правда, почувствовав запах пищи; что его обострённый голодом нюх уловил за километр по меньшей мере. Но искал он тут не людей, чтобы попросить поесть. Им двигало простое соображение: если готовят пищу, значит тут есть пища; и есть место, где её хранят. Склад. Погреб. Кладовая. При мысли об этом перед его мысленным взором вставал тот волшебный соседкин подвал, в котором он так долго и безбедно отъедался. А вдруг и тут удастся найти какое-нибудь такое помещение? Кладовую, погреб, склад? Понятно, что тут есть люди; а стало быть есть кому следить за запасами; но вдруг? Вдруг?? Голодный организм не хотел принимать доводов рассудка; перед внутренним взором вставали полки, на которых теснились банки с самодельной тушёнкой, банки с компотами, с помидорами и огурцами, с кабачками и кабачковой икрой, баклажанами, сгущёнка, солёное консервированное же сало, сушёное мясо, балык… оооо, балык! Он непроизвольно сглотнул.

Потому он и шарился вокруг ангаров из профлиста, вожделея в какую-нибудь дырочку увидеть штабеля ящиков с тушёнкой. Только бы найти где много съестного; а уж просочиться он туда сумеет! Ужом, змейкой, червячком! — но проникнет на склад, где пища в изобилии!

Но в ангарах явно не было пищи… Зато в одном из них его обострённый нюх уловил запах не менее ценного по нынешним временам нежели пища продукта: он уловил запах бензина, дизтоплива, — короче, горючего!

Это тоже была большая удача; и он воспрянул духом: горючее было в большой цене! Ещё когда он уходил с «бомжами-интеллигентами» из Оршанска, уже тогда с горючим было очень сложно; частникам его не продавали; вернее, было положено не продавать, и потому продавали, но, как говорил один прежний сатирик, «за очень особые деньги».

А теперь-то наверняка так это и вообще!.. Но горючим сыт не будешь; и в карманах его не унесёшь, даже если бы и удалось проникнуть в ангар… Он некоторое время раздумывал, принюхиваясь. Может быть, это и не склад топлива, а что-то старое? Ну, скажем, старые открытые бочки из-под бензина. Лежат тут, воняют… Никому не нужные.

Он забеспокоился, и вновь принюхался к щелке. Нет! Запах был конкретный, свежий! Топливо — неважно что, бензин или дизель, — было там, в ангаре, и много, оттого так и пахло.

Но… почему без охраны?? У него, конечно, и в мыслях не было бы пытаться проникнуть на базу, где обосновались какие-нибудь вояки или банды, близкие к воякам. Даже к ментам он бы не сунулся ни за какие коврижки — достаточно было этого «приключения», когда вместо того, чтобы пропустить одинокого безобидного бомжа без всяких ценностей, его заставили чистить снег; а потом эта девка… Хорошо хоть в сутолоке удалось сбежать! А ведь могли и убить — просто так, в отместку! Хотя он и знать не знал ни что у девки этой нерусской есть оружие, и что она настолько отмороженная, что начнёт воевать — и небезуспешно! — с ментами!

Нет, однозначно не полез бы! Но тут была особая ситуация — промбаза реально, несмотря на пугающие надписи на бетонных стенах, выглядела необитаемой; и потому он рискнул. Явно тут не какой-нибудь тербат базируется — никаких признаков; всего-то одна машина, остальные — явно нерабочие, занесённые снегом.

Он сообразил, что тут окопалась какая-нибудь маленькая группка; может быть — соседи. Украли где-нибудь, захомячили топливо и жратву, — и наслаждаются жизнью, сволочи! Когда люди голодают. И, хотя жратву, видимо, держат там, где и живут, горючее хранят вот в этом вот ангаре… Потому что воняет; ну и ещё может быть потому, что его много! Бочки, а может и цистерна на колёсах. Вполне могла быть цистерна, — в ангар был широкий въезд, которым, правда, видно, что давно не пользовались. И — никакой охраны! Во всяком случае возле ангара, — сам он, очень труся и каждую минуту опасаясь окрика и готовясь или удрать, или изображать из себя бедного-несчастного, мучимого голодом интеллигента, проник в промзону через пролом, пару часов кружа вокруг и не рискуя ни лезть через стену, ни соваться к главным воротам.

Он задумался, какую выгоду можно получить из этих умозаключений.

Как-нибудь, дождавшись ночи, прорезать и отогнуть лист гофрированного профнастила, пролезть внутрь; отлить горючее в какую-нибудь ёмкость, лучше в канистру — и утащить в город?.. Там, несмотря на прошедшую эпидемию, горючее наверняка можно было бы сменять на хавчик. Или в крупную какую-нибудь сельхоз-коммуну, которая не передохла в эпидемию.

Но много ли он, слабый, на себе унесёт? Да и найдёт ли он канистру? И сможет ли достаточно бесшумно прорезать стенку — чем?? Опять же в темноте, ночью — ведь тут, поди, очень темно ночью! Фонарика у него, конечно же, не было; фонарики, с батарейками конечно, были большой ценностью. Не было и инструментов, навыка, тары… Нет, от этой идеи он сразу отказался — бомжевские приключения напитали его уже жизненной опытностью, недостижимой тому, прежнему Юристу.

Это был как пиратский клад, который нельзя унести частью и в одиночку.

Но, в конце концов, можно продать саму информацию! Он видел издалека — на улицу выходила какая-то тётка. Тут наверняка гражданские хомяки!

Продать информацию о захомяченном горючем воякам; а лучше — какой-нибудь банде! Они сейчас все при каких-нибудь объектах обретаются, говорят: оружейный склад, элеватор, пивзавод, маргариновое производство — где осталось хоть что-то ценное «из прошлого». Чего-то у них в избытке, а чего-то нет. Горючее вот всем нужно, всегда. Прийти к атаману, или как они там сейчас называются, и рассказать — так и так, знаю где много горючего. Почти ничейного. Укрываемого, эта, от нуждающихся. Могу показать!

За это не то что накормят до отвала, но и, мечталось ему, могут «взять в штат» — оказывать какие-нибудь мелкие услуги, при кухне, например,…

В общем он размечтался, отвлёкся, — и упустил момент, когда в его сторону, в сторону ангаров направились два мужика с собакой. Проклятая собака его и спалила… Теперь оставалось только изображать из себя безобидного дурачка. Отпустят, что не отпустить-то! Если удачно, жалостливо изобразить — то и покормить могут, бывает такое!

— Отпустите меня, пожалуйста, уважаемые сограждане; я ничего дурного вам не делал! — заныл он, — Очень, просто, кушать хочется! Очень-очень! Прямо вспоминаю, как кормил своих любимых, эта, коней! Овёсом, и этой, перловкой. Тогда кормил, — а сейчас самому прям так бы… сейчас бы этой самой… перловки!

— Перловкой, гришь, коней, кормил?.. — оторвавшись от полирования перстня, с сомнением переспросил Оберст, — А чо не манной кашей?

— Эээээ… — Юрист смешался. Чего он ляпнул про чем кормил коней? Хотел подвести к теме, что и его бы неплохо покормить. Но чёрт его знает, что там лошади едят. Овёс, кажись, точно едят.

— Манной… Шутите… Мне б перекусить что, и я б пошёл…

Больше всего он опасался не двух пожилых мужиков, а этой стайки малолеток: хорошо одетые, наглые; видно, что группа. И этот вот — у них, видно, вожак…

— Чо тут делал?

— Вынюхивал, гад! — высказал предположение Генка.

— Ясное дело! — согласился Степан.

— Шпион! — кивнул Фибра.

— Засланный! — в свою очередь предположил Лёнька.

— Пришить суку! — Шалый сунул руку в карман.

— Саша, Саша!.. — предостерегающе поднял руку дядя Саша. Положение у него было двусмысленное. Его уважали за, собственно, промзону; за возраст; за хозяйственность; а главное — как отца Генки. Даже в чём-то слушались, в бытовых делах, как с той же зарядкой. Но, в то же время он ясно понимал, что они, пацаны, Псы, включая его Генку — группа, — и управлять этой группой нет никакой у него возможности. И навыка такого нет. Да, уважают. До определённого предела. Но особого права голоса в «группе» он не имеет — ибо не «с ними», а «рядом». Как и Оберст. Как баба Лиза и женщины. Вот Алёнка наверняка голос имеет, к ней прислушиваются. Или Владимир, — его уважают и за деловую хватку, и за навыки; и, как говорил Генка, за умение классно играть на гитаре. А он, старый прапорщик Александр Васильевич Строков, нефига у них не котируется; во всяком случае не до такой степени, чтобы участвовать решающим голосом в судьбе этого вот бомжа.

— А чо, дядь Саш?? — запальчиво выкрикнул Вампир, — Отпустить??? Тут для дураков мы на всех стенах написали: не соваться, тут стреляют? А он — пролез!

Все, кроме Женьки, согласно кивнули. Пролез — пусть на себя пеняет.

Юрист позеленел. Дело стало приобретать нехороший оборот. Про «покушать» уже и речь не шла, — выбраться бы живым!..

— Саша, нельзя же так… это же… это же живой человек!.. — произнёс дядя Саша и примолк. Чёрт побери! Он ведь служил в Афганистане, было; ну, был простым техником при самолётах; а стоял рядом и батальон грушного спецназа, пили, бывало, вместе. Рассказывали тамошние… что в порядке вещей это на войне вообще-то — «зачистить лишних» и потенциально опасных. И тут — ишь, натоптано вокруг ангара! Но там-то война была. А здесь?.. Не, там не война — там «интернациональный долг» отдавали, будь он неладен; а тут на промзоне, что — война? Кто кому объявил? Псы — этому вот бомжу? Или вообще — всем?

— Это он пока — живой! — не согласился Степан, — Это можно поправить! Лехко!

Александр Васильевич опустил голову. Ничего непонятно что делать. И правда — не зря же он тут крутился; прямо возле самого ангара с топливными наливняками. А, пусть сами решают!

Он отвернулся. Оберст всё сосредоточенно, опустив глаза, полировал рукавом перстень на мизинце. Вертящийся под ногами Янычар недоумённо подскуливал.

— Грохнуть, да и всё! — подвёл черту Фибра. Шалый сунул руку в карман.

Юрист, понявший, что дело ну совсем-совсем плохо, трижды проклявший уже свою предприимчивость, толкнувшую его на проникновение на территорию с такими пугающими надписями на заборе, оцепенел от ужаса. От леденящего ужаса, от ощущения, что сейчас с ним сделают что-то страшное, расслабился и его сфинктер, и он громко, отчётливо дристанул. Прямо в штаны. Жидко, обильно и позорно.

— Фуу!! — державшие его за руки Генки и Степан отпустили его и резво отпрыгнули в стороны, — Фуу, да он обосрался!!

Остальные тоже сделали шаг назад от жидко обделавшегося, судя по звуку и вони, бомжа.

— Отпустите меняяя!! — с привизгом взмолился Юрист; и видя, что его уже не держат, а, стало быть, то физиологическое проявление, что с ним произошло, в какой-то степени и пошло ему на пользу, ещё и специально поднапрягся… и громким хлюпанием выдал себе в штаны ещё одну жидкую обильную порцию тёплой массы.

Вонь пошла невообразимая, все ещё отступили.

— Да он серет! — сообщил всем Лёнька, как будто это и до того было не ясно.

— Может он заразный?.. Может он «из этих?» — произнёс Оберст, и все невольно отшагнули ещё на шаг.

— Грохнуть засранца!! — Шалый выдернул из кармана нож-бабочку, провернул, мгновенно выпростав из него жало клинка…

Непонятно чем бы это могло кончиться, если бы в стихийную ситуацию с вдруг обосравшимся бомжом не вмешался Женька:

— Харэ пугать, Шалый, спрячь нож! Зашугали мужика вконец!..

ЧЁРНАЯ МЕТКА

Нет, он ни в коем случае не сочувствовал бомжу, несмотря на строгие надписи, проникшему на территорию, да ещё к тому же и обосравшемуся. Не только не сочувствовал, но и ни в коей мере не считал его жизнь чем-то ценным. «Пришить шпиона», как только что предлагал и собирался сделать Шалый-Вампир было вполне разумно, и ничуть не противоречило «заположнякам», но…

Но! Во-первых, и это главное, он замечал последнее время, что его авторитет в группировке покачнулся. Его лидерство было неформальным; и держалось на уверенности в себе, чего часто недоставало остальным пацанам; на начитанности — опять же в отличии от остальных; на имевшихся у него, как-то между делом сформировавшихся принципах — то есть на том, что на него можно было положиться. А главное на том, что он старался продумывать все детали проводимых Псами «операций» — будь то очередная драка с соседней группировкой или налёт на банк. Он умел распределять роли в соответствии с личными качествами «бойцов»; он старался не рисковать понапрасну — и потому группировка практически не несла потерь. Очень подняла его авторитет операция, когда он придумал как обзавестись оружием. Собственно, сыграло роль и то, что он был по самой своей натуре Лидер — то есть мало того, что обладал некоей харизмой, отличающей всех вождей, — будь то «отец народов» или руководитель стайки бомжей; но и то, что ему нравилось быть лидером: принимать решения, распределять роли, распоряжаться, — и видеть, как его слушаются.

Так и было до последнего времени, — но с некоторых пор он вот именно своим лидерским инстинктом почувствовал, что его первенство покачнулось.

Началось это давно — с тех пор, как он стал ограничивать безграничные, гопнические поползновения своих пацанов; которые в период, когда в Оршанске начался безвластный бардак, загорелись было желанием «по беспределу» поиметь «всё и сразу», — как другие «организованные преступные сообщества». Женька понимал, что властный беспредел — это совсем не отсутствие любого возмездия, напротив: это возмездие более жёсткое, чем в соответствии с каким-бы то ни было, но законом. Если раньше вызывали полицию, — то теперь вызванивали крышу, которая, подъехав, или уже будучи на месте, не предлагала поднять руки и сдаться, а просто и сразу стреляла на поражение. А после развала фронта АСО «крыш» стало много, и стали они формироваться из бывалых, не боящихся смерти и крови бывших бойцов и Армии Регионов, и дезертиров из тер-батов. И оружие у них было не в пример пистолетикам Женькиной команды.

Пацаны «рвались в бой», — а он их окорачивал; продумывая и готовя каждую операцию, каждый «экс» — экспроприацию, а проще говоря вооружённый грабёж, как операцию военную. Пацаны не хотели понимать, что они и живы до сих пор только благодаря его, Женькиной, предусмотрительности; считая что он перестраховщик и даже, возможно, трусоват, хотя вслух такое говорить, конечно же, остерегались.

Больше всех за «круто, везде и сразу» выступал Вампир, Сашка Меньшиков, за своё гопничество по жизни и получивший ещё одно погоняло «Шалый».

На какое-то время пацанов удалось унять, рассказав про бригаду «Бойцовых Котов», в полном составе полёгшую при попытке штурма депутатского коттеджа; да и то — это на него, Женьку, лично видевшего знакомые, но теперь сине-чёрные, мёрзлые рожи бывших конкурентов по району, всё это произвело сильное впечатление; а вот остальных Псов его рассказ впечатлил только на время. Да-да, конечно, не надо «лезть под молотки»… но в то же время ты только поглянь, сколько всего всякого бесхозного в Оршанске! — почему бы это не «потянуть на себя»??

Потом эта история с автоматом… Владимир казался им поначалу таким взрослым и крутым, умелым и удачливым, — а у пацанов есть неистребимая тяга к «старшему брату», кем бы он ни был: реальным братом, соседом, наконец даже отцом, держащимся с сыном в определённых обстоятельствах и в определённом возрасте на равных, что для мальчишек очень ценно. Вот такого вот «старшего товарища» они увидели во Владимире: он классно играл на гитаре и пел, он был «крутым по жизни», — то есть имел свой бизнес; он жил в Америке и знал английский, он учил их драться и управляться с пистолетами, давая болезненные поджопники за попытки «выпендриваться по киношному» и за «гангста-стайл». Он организовал Нору и снабдил её припасами. Наконец он спас их главаря, Женьку!

А потом ореол вокруг Владимира поблек: он вдруг подорвался спасать какую-то девку, в коттедже, владелец которого, как рассказывал Женька, жил очень кучеряво; но при этом пренебрёг возможностью увеличить гарнизон за счёт их, Псов! Это было оскорбительно; а Владимир попёрся его спасать, причём ещё и Лёшка, дура, отдала ему единственный в бригаде автомат!.. …ну ладно, это было объяснимо и понятно: он помчался на помощь своим друзьям, какие бы они не были; это понятно и достойно; но вот то, что он жёстко подзалетел при этом, потеряв и автомат, и свой пистолет; оказавшись затем в своей бывшей квартире в совершенно «разобранном» виде, и не смог даже дать оборотку мудаку-соседу, — это авторитета ему не добавило, напротив. Плохо ли, хорошо ли это, — но пацаны уважают только победителей; а Владимир на победителя в этой ситуации никак не тянул.

Нет, конечно ему помогли, его перевезли в Нору и поручили заботам женщин, в первую очередь — Лёшки; но «сильным успешным» он в их глазах быть перестал. А тут ещё Женька всячески поддерживал его запрет на вылазки в город: мол, там сейчас эпидемия и беспредел; сначала стреляют, потом разбираются; и брать-то особо уже нéчего — всё растащено.

Пара всё же случившихся набегов в город показали что так и есть: из того, что являлось реальной ценностью — то есть хорошей жратвы, бухла, — в Оршанске централизованно ничего не осталось.

Диваны? Гобелены? Мебельные стенки? Кухни «из массива»; или те же резиночки для плетения, ажурные и никчёмные шмотки — это всё было, и не охранялось: подходи и бери! А вот чего-то дельного уже не было. И сам Оршанск из прежде кипевшего жизнью столичного города Регионов превратился в какой-то полутруп, где одинокий прохожий на улице сразу вызывал целую гамму чувств: от «куда это он один прётся» до «а нет ли у него с собой чего ценного»?

И это «оскудение кормовой поляны» тоже как бы ставилось в укор Женьке: хули ж мы тут как клопы сидим, а в Оршанске всё уже растащили! Особенно бесновался Шалый, неодобрявший «перестраховку» и «тараканью тактику» Женьки.

Кроме того то, что Лёшка явно неровно дышит к больному Владимиру, также заметили все; и это хоть и не вызывало открытых усмешечек и подначек, — всё же и Лёшка была «одна из нас», и постоять за себя сама вполне могла, — но в перешёптываниях отразилось; как и в кривых ухмылках, взглядах и всякого рода «хмыканьях».

Женька всё это видел, злился, но сделать ничего особо не мог; а Владимир был не в том состоянии, чтобы ему что-то в это время подсказать.

Несколько стычек с окрестными жителями, так же как и они выживающими на запасах и привыкших считать промбазу «своей территорией» показали «кто в доме хозяин» и дали определённое спокойствие, так ненавистное большинству Псов. Единственно что Женька мог — это занять пацанов дальними пешими «походами по окрестностям», звучно называемым «сталкингом»; да редкими рейдами в окраинные районы Оршанска «за ништяками».

В общем, вне «боевой обстановки», когда необходимость «военного вождя» никем не оспаривалась, поддерживать дисциплину становилось всё труднее; и Женька невольно и инстинктивно старался использовать любой предлог чтобы настоять на своём. Показать своё первенство, отстоять свой статус… Старик Фрейд; да и масса последующих психологов, исследователей социологии групп, давно уже сделали выводы, что после удовлетворения пищевого и полового инстинктов, потребность в «признании», то есть занятие возможно более высокого положения в группе, в социуме, является самой насущной потребностью мужчины.

Женька о таких материях не думал, но на проблему натолкнулся… Сейчас инстинкт лидера ему подсказывал: пойди на поводу у Шалого, согласись с ним, — и это будет очередной шажок по потере им авторитета. А бомж… да чёрта ли в том бомже, обосравшемся! — его Женька, как и все, за человека не считал принципиально. Но тем не менее неожиданно для всех резко произнёс:

— Харэ пугать, Шалый, спрячь нож! Зашугали мужика вконец!..

— Чего?? — Шалый недоумённо повернулся к Женьке.

— Ну-ка, Вампир, в сторону! Не трожь его! — повторил Женька властно, — Пусть уматывает! Мы — не убийцы!

— Че-егооо?.. — опять недоумённо, но уже с порядочной долей агрессии, протянул Меньшиков, — Ты чего это, — отпустить его хочешь??

— Не отпустить… а… прогнать! Пусть уматывает!

В другое время и в других обстоятельствах он сам бы наверняка решил бы пришить вонючего бомжа — за то, что шарился где не надо, вынюхивал; ну и вообще — «для профилактики»; убийство «на всякий случай» в его личном «кодексе чести» вполне укладывалось — время настало жестокое; но сейчас им двигали соображения более высокого порядка, нежели жизнь никчёмного засранца: нужно было настоять на своём, соответственно — поставить на место совсем уже оборзевшего Вампира-Шалого!

И потому он повторил:

— Пусть сматывается! Он и так сюда больше не сунется. А? — обратился он к бомжу, — Или ещё раз полезешь??

— Нет! Не-ет!! Что вы! Да никогда!! — заюлил бомж, почувствовав, что перспектива получить пику между рёбер отдаляется, — Отпустите, ребята! Я — больше никогда!

Дядя Саша с Оберстом, тем временем, буркнув «- Разбирайтесь тута сами!» повернулись и пошли назад, к ангару со Слонопотамом.

— Нихрена твои капканы не работают! — сказал Дядя Саша Оберсту.

— Да работают… Поставили просто неудачно; переставить надо! — не согласился тот. Оглянулся:

— Чо думаешь, отпустят?

— Наверно. Женька вон сказал.

— Зря.

— А хрен его знает. Может и зря.

— Так я пойду, а??. — заискивающе улыбаясь пробормотал бомж и сделал шажок к пролому. Вонь ещё усилилась; из штанины его на белый снег капнули рыжие капли. Лёнька и Степан ещё шире расступились, зажимая носы.

— Нельзя, ты чо, Жень! — прошептал так, чтоб не слышал бомж, Генка, — Он же тут всё видел! Может машины видел, — он же у склада с горючим тёрся! Наведёт кого-нибудь!

Но Женька уже всё решил. Упрямо наклонив голову и глядя на всех своих соратников исподлобья, он ответил:

— Мы не убийцы! Прикончить в бою, — это одно, а так — нет! Пусть уматывает! — повторил он, — Он никто и ничего из себя!.. И никому не скажет! Эй, морда! Эта… ветеринар! — обратился он к потихоньку отступавшему к пролому бомжу, — Ты дорогу сюда забудь, понял!

Тот только мелко закивал. Забудет — забудет! Ага! Вы чо! Конечно! Уже забыл! — сейчас он и сам верил в то, что больше сюда ни ногой, и — никому!.. Только бы выбраться. А то этот, без зубов, с ножом, — он ведь и зарезать может, по роже видно! Нуевонах, такие приключения!

— Ты что, Джонии?! — удивился Лёнька, — Он же наведёт сюда кого!..

— Жень, ты чо, вааще?? — неодобрил и Степан.

Фибра зло сплюнул в сторону.

Шалый же молча стоял, раздувая в бешенстве ноздри, тяжело дышал.

— Пусть идёт!! — зло сказал Женька, — Проваливай!

Окончательно поняв, что его отпускают, Юрист, наплевав на брошенный выпотрошенный рюкзак, шаткой рысцой направился к пролому, оставляя за собой вонь и дорожку рыжих капель из штанины.

Псы провожали его кто недоумённым, кто злобным взглядом. Решение Женьки никто не одобрил; но сейчас для него это было принципиально — настоять на своём. На кону было его положение как лидера. Статус. Честь. Да ещё Лёшка. Эти все «отношения». Злость бушевала у него в груди — и на Меньшикова, подрывающего его статус; и на бомжа; и на Лёшку, так слишком рьяно вошедшую в роль сестры милосердия. И вообще! Я решил — и всё!

Хотя в глубине души он понимал, что его решение продиктовано эмоциями, а не рассудком.

Бомж между тем уже скрылся за проломом. Юрист, как только расстояние между ним и отмороженными малолетками увеличилось до метров пятидесяти, да ещё когда они скрылись за краем бетонной стены, окончательно воспрянул духом.

Ну и что с того что обосрался! Сейчас отойдёт подальше и ототрётся снегом, благо сегодня не очень холодно. И рюкзак… да что рюкзак! — там явно дохрена топлива; а эти сопляки его охраняют, — и два старика с двустволкой, всего-то! В пригороде, возле Жданов, бывшего рынка, он знал, был штаб Белой Кувалды. Можно прямо туда! Проинформировать. Наверняка чем-нибудь возблагодарят, наверняка! А обосраные штаны по сравнению с этим — такая мелочь! Сколько угодно штанов в городе, сколько угодно! Надо только…

КЛАЦ!! — невыносимая боль пронзила ему ступню.

Он завопил; ничего не понимая, упал. Поднялся на колени, — стало ещё больнее, — опять закричал и упал…

Когда бомж скрылся за стеной, Шалый повернулся к Женьке и только хотел высказать ему всё, что он о нём думает, — включая до кучи и что «тёлку свою распустил!», и «сидим тут как тараканы», и «хули, добреньким стал??», и «да ты просто зассал!!» — как за краем пролома, где только что скрылся бомж, раздался звонкий металлический щелчок и тут же вопль.

Все вздрогнули. Бросились туда гурьбой; впрочем, все сразу и сообразили, что случилось: Оберст с Дядей Сашей поставили в проходе капканы, неоднократно повторив, куда наступать не стоит, чтобы не вляпаться… Они помнили, ну и не наступали. Бомж не знал. Ему повезло пролезть сюда невредимым; сейчас, видать, везенье кончилось!

Первым бежал Меньшиков-Шалый.

Когда Женька и пацаны добежали до пролома, он был уже возле поймавшегося в капкан бомжа. Кинув только искоса взгляд на бежавших, он наклонился над воющим от боли бомжом и дважды ударил его клинком бабочки в шею, под челюсть…

Вой прекратился, превратившись в хрип. Привставший было бомж вновь повалился на снег, и из шеи у него забрызгало красным. Шалый ещё раз ударил его в грудь; и выпрямился, вызывающе глядя на подбегавшего Женьку.

— Чо-ты-сделал?? — заорал тот.

— То что надо!! — заорал тот в ответ, — Нехер потому что! Отпускать!

Подбежавшие Псы обступили их.

- Я сказал!!..

— А мне похер чо ты сказал!! — заорал Шалый в бешенстве, так, что изо рта полетели брызги слюны, — Ты обабился совсем! Тёлку свою не держишь; в город — не пускаешь, задрало по всякой рухляди лазить! Давно тебе хотел сказать!..

— Что сказать??!

— Что… Что — как там в той книге, что ты рассказывал?? Чёрная метка тебе, понял! Ты больше не главный! Понял! Другого выберем! А ты — не главный, понял! Не тянешь больше! Чёрная метка!!

С зажатого у него в кулаке ножа капали на снег алые капли.

У их ног, агонизируя, умирал бывший Юрист.

КРЫС И ЗУЛЬКА

Крыс, ожидая собиравшегося Толика, прислонился лбом к холодному стеклу окна возле двери и смотрел во двор, на «плац», как тут называли чистую от снега площадку между церковью и домом, в котором они и жили.

Во дворе было интересно.

Полтора десятка детей самого разного возраста, — те, что постарше, впереди, — по команде девчонки из Коммуны, которую все звали Мишон, делали замысловатые движения, переступали, взмахивали руками, наклонялись… Сначала он подумал, что они делают зарядку, — но в руках у них поблёскивали клинки… Нет, они упражнялись в ножевом бое! Впрочем, у самых маленьких, совсем неуклюже выполнявших ножевые ката, в руках были, судя по всему, ножи из деревяшек. Кроме детей и подростков там же, сзади всех, старательно выполняли движения и несколько вполне себе взрослых женщин. Получалось у них заметно хуже, чем у подростков…

— В стойку! Прямой хват. Прямой укол! — выпад! Назад. Выпад! Назад. Удар снизу — выпад! Назад. Перехват на обратный хват — боком! — удар снизу-вверх… выпад! Хорошо… Ксана! Нож нельзя ронять! — штрафной балл тебе!

— Руки озябли, холодно!

— Не волнует. В бою выронить оружие — жизнь потерять; и, что ещё хуже, товарищей подвести! Ты хотела бы в бою товарищей подвести??

— Не-е-т!

— Вот. А потому ронять нож нельзя — пока что это ваше основное оружие! Руки зябнут, не умеешь — вот, вечером сиди и упражняйся в перехватах! Чтоб не ронять. Вон, Санька так ни за что не уронит; правда, Санька?

— Не-а. Не уроню. То есть — никак нет!

— Санька мальчик, а я — девочка!

— Так! Что это ещё такое?? Какое такое «мальчик-девочка»?? Вы все сейчас — будущие бойцы Общины! Умение владеть ножом может спасти вам жизнь, решить исход боя! А «девочка» — это что, только блины печь??

Стоящие в стойке каждый с ножом в руке юные «бойцы общины», а, проще говоря, разновозрастные дети, засмеялись. Девочка, которой Мишон сделала выговор, шмыгнула носом. Стоявшая рядом с ней девочка голосом ябеды сообщила:

— Это Ксюша в клеть к Леониде Ивановне кушать носит, а та её воспитывает: что девочка не должна с ножом упражняться, что нехорошо это!

— И ничего не воспитывает, и ничего не воспитывает!! — запротестовала Ксюша, — Я и не слушаю что она говорит!

— Слушаешь-слушаешь!

— Так! — Мишон была строга, — Прекратить посторонние разговоры во время занятий! Галя! — замечание за посторонние разговоры! Ксюша! — ещё минус балл за оговорки с преподавателем! Не слышу?!

— Есть минус ещё один балл за оговорки…

— Есть замечание.

— Повторяем. В правую стойку. Укол прямо — удар снизу. Делай… раз! Два! В исходную…

Сзади послышались шаги; Сергей обернулся, — по лестнице спускался Толик, уже в полной экипировке.

— Это хорошо, Серый, что ты автомат не забываешь. А то Бабах вон свой винт оставил… а сам свинтил пораньше, — явно по девкам шарится.

— Угу. На кухне небось. Как грит «подальше от начальства, поближе к кухне».

— К бабам он поближе!

— Угу. Не без того. Глянь, Толь, как у них поставлено! Я думал зарядку делают. А они с ножами упражняются! Под счёт. Сюда б батю — позырить!

Подошедший Толик вгляделся в окно, потёр наледь на стекле пальцем:

— Молодцы, чо. Этот, бородатый, конкретно тут военное обучение поставил. Не то что твой папахен в Башне, — Мишка так толком стрелять и не научился.

— Сам бы и научил. Всё на батю сваливаешь.

— Я, Крыс, хреновый педагог; у меня всё на поджопниках — а у вас душевные организации деликатные, обижаетесь… Пошли что ли?

— А куда?.. Завтракать ещё рано, в железку не стукали.

— Пройдём по периметру. По окопам. Поглядим что делается…

— Да что делается. Всё то же. Блокада. Хорь сказал, что если б где щелка образовалась, с колокольни бы ему сообщили — а он нам…

— Хорь и соврать может. То есть не сообщить. — Не согласился Толик, — Ему выгодно, что мы тут, — боевое усиление. А нам тут интереса торчать нет. Раз Белки нет. Брателло твой, небось, уже икру мечет. Уехали, называется, на три дня…

— Да не, что сразу — соврать?.. Он вроде не такой…

— Такой-нетакой, чо ты такой сам-то доверчивый?? — Толик был недоволен оспариванием его мнения, — Мы ему кто? А тут — община, люди его. А мы ему — ресурс для поддержки; нафиг ему раньше времени нас отпускать-то?.. Так что мы должны своей головой думать!

— Или тебе тут понравилось уже, ааа?.. — Толик подозрительно прищурился, — Я вижу — ты шур-шур-шур с местными малолетками-то!

— Ничо не… — Сергей поморщился, подыскивая возражение, — Не с малолетками. Зульке вполне себе семнадцать. Как мне.

— Зулька — это кто? А, та, татарка, дочка чурки этого?

— Он не чурка. От татарин. А она наполовину татарка.

— Хы. «Да какая разница!», хы. Запал, что ли?

— Запал-незапал… Чо ты прицепился? Тебе жалко что ли? Пошли.

Сергей и правда в последние дни не особо тяготился блокадой, в которую после памятной ночи попал Пригорок. Нет, конечно же, если бы была хоть какая-то возможность, он не задумываясь последовал бы за Толиком, — они приехали сюда выручать Белку, и надо было «дело делать!», — но, поскольку волею судьбы они попали в такую ситуацию, что вырваться из окружения не было никакой возможности, он использовал ситуацию, чтобы, как он сказал себе, «расширить кругозор» — последние полгода почти безвылазного сидения в Башне порядком достали… А тут новые люди, новая обстановка; природа — не надоевшие лестницы и квартиры Башни; и люди-то оказались всё больше необычные — с такими раньше не сталкивался: община!

Они жили дружно; вместе работали, готовились к обороне, вместе молились, — впрочем, в церковь ходили не все; как и креститься перед трапезой, как тут называли приём пищи, никто не заставлял, всё по желанию. Были ровны в общении, приветливы, видно, что дружны и дисциплинированы, — что сразу отметил привыкший к вольнице в Башне Крыс. Кроме того, в основном тут были люди из его же родного Мувска, совсем не деревенские лапти, как он сначала подумал; относились к «спасителям» с подчёркнутым уважением, стремились выполнить все пожелания; словом, общаться тут было одно удовольствие. И сплошной отдых; если бы не ощущение блокады и не ожидание наступления со стороны деревни, о чём постоянно говорил Хорь на ежевечерних «планёрках».

Да, как Толик и говорил, их два автомата и снайперка Бабаха, да плюс те два трофейных ствола, что притащили из рейда в деревню Вовчик и Вадим, серьёзно повысили обороноспособность общины; и в деревне, «отрядовцы», очевидно, это тоже оценили, — потому что ограничились глухой блокадой и, видно, что-то выжидали. Угрюмый Вадим на совещаниях твердил, что ждут в деревне не иначе как новую бронетехнику, и «надо что-то делать». Но что делать не знал никто; сам он тоже ничего предложить, кроме как по ночам делать вылазки и резать блокирующие пригорок посты тоже не смог.

Но на постах теперь службу несли рьяно; обзавелись сильными фонарями; видно, что не спали, и это предложение — «резать по ночам» — не прошло.

Словом, пока все чего-то выжидали; Толик злился; а Крыс с Бабахом наслаждались общением.

Особенно Бабах.

Джон с утра пропадал до позднего вечера. Его видели то помогающим на кухне, то помогающим ухаживать за единственной теперь живой ценностью — коровой Зорькой, — он даже хвастался, что научился доить! То он пропадал на постах; то помогал чистить снег или носить воду, что-то чинил в импровизированной слесарке — но всегда среди девушек из коммуны, из бывшего «Мувск-Шоу-Балета». Кажется, он реально решил найти себе здесь подругу; и подошёл к делу со всем пылом молодости и обстоятельностью бывалого выживальщика.

Ему отвечали взаимностью; он был везде желанным гостем и «помогальником»; временами между коммунарками даже вспыхивали перебранки, кому он «больше нужен», и кому он сейчас «будет помогать»! Началась и определённая конкуренция. Откуда-то появились давно спрятанные «до лучших времён» остатки косметики; были задействованы и сохраняемые «до особого случая» и обмылки прежнего, не хозяйственного и не банного, душистого мыла; и остатки шампуней… И он вовсю пользовался своей востребованностью, то как бы ненароком обнимая в слесарке Настю, то «получал уроки фехтования» с Мишон, доил вместе в Верой корову, дежурил на колокольне с Настей… Только Катерина сразу и резко отшила его, когда он напрашивался «чего-нибудь и ей помочь», — и к Адельке он испытывал какое-то странное благоговение; настолько, что обращался к ней обычно через кого-нибудь из её подруг. На него произвело сильное впечатление, когда ему рассказали про её любовь с Ильёй; и про жуткую трагическую смерть Ильи; и что она поклялась не то что убить Хронова, но убить его тоже жутко, изощрённо, не сразу!.. Вообще от неё и веяло какой-то потусторонщиной; как будто она была здесь, со всеми, только частью своей души; а другая часть её существа постоянно находилась в каком-то другом пространстве, где не было никого кроме жутких демонов мести, постоянно нашептывающих ей всё новые и новые способы расправы с ненавистным Хроном.

Бабах и следил за ней всё время как-то всё больше издалека, со стороны, чувствуя её отстранённость; и не рискуя при ней отпускать шуточки, на которые он оказался большой мастер по отношению к другим коммунаркам.

Кстати о шуточках. На третий день их пребывания в общине, во время общей трапезы, завтрака, произошёл инцидент, порядочно всех насмешивший.

Завтракали в общей трапезной, которой на это время становилась общая большая комната собраний, она же спальня коммунарок; завтракали не всей общиной, а только те, кто был в нарядах; и кто жил не в своих домах — те питались дома. В общем большом доме, бывшей гостинице при церкви, успешно восстановленной к зиме трудами Отца Андрея и общины. К числу трапезничающих, конечно же, относились и Отец Андрей, и Вовчик; теперь с вновь прибывшими Толиком, Крысом и Бабахом; и коммунарки — за исключением Вали, которую до сих пор прятали от встречи с Толиком.

С некоторых пор на общие трапезы стала являться и Зулька, которой очень попало от отца за то, что она в последний момент отказалась ехать с сестрой в Оршанск… Вадим чётко понимал зыбкость положения общины; и отсылал дочерей в неизвестность, в Оршанск, в слабой надежде что они через Владимира как-то найдут способ помочь осаждённым; и больше с целью убрать их из этого, обречённого, как он не без основания считал, места. Теперь он часто срывался на младшей дочери; и Зулька старалась пореже попадаться ему на глаза, постоянно находясь среди коммунарок.

Уже все традиционно встали, и Отец Андрей прочёл краткую молитву; сели, приступили к трапезе, — как в общине забавно для Сергея назывался процесс совместной еды; то, что Толик не менее для него смешно называл по старой памяти «приёмом пищи».

Бабах вдруг хитро огляделся, и, отодвинув корзинку с крупно нарезанными ломтями хлеба (Сергей буквально наслаждался тут свежим деревенским, только что выпеченным хлебом, какого вообще не бывало в Башне — там питались галетами, и не сдобными, пресными лепёшками), вдруг указал на другую корзинку с точно такими же ломтями хлеба, стоявшую на другом конце стола, возле Веры; и произнёс:

- Что-то мне вон тот хлеб больше нравится. Передай-ка мне его, Верочка, будь добра!

На второй день пребывания в общине он уже прекрасно знал всех коммунарок по именам и был со всеми «на ты», — кроме Адельки и Катерины, которых побаивался и держал с ними дистанцию.

Вера подняла на него укоризненный взгляд; но он нахально откинул голову, глядя в потолок.

Тогда она, тяжело и демонстративно вздохнув, взяла корзинку с хлебом, встала, обошла стол, и, подойдя к Джону под недоумёнными взглядами подруг, с демонстративным поклоном подала ему корзинку со словами:

— Вот, пожалуйста, Большой Белый Господин!

Сказано это было таким тоном, что однозначно было ясно — она проговаривает именно так, «с большой буквы»: Большой Белый Господин! С почтительным восклицательным знаком в конце.

Все замерли; в трапезной наступила на мгновение такая тишина, что было слышно, как кто-то, давясь от изумления, проглотил кусок…

Потом, не сдержавшись, зная Джексоновы закидоны, буквально заржал Крыс; его тут же поддержал Толик; и вскоре вся трапезная сотрясалась от хохота.

— Ого!

— Ну ты даёшь, Верка!

— И на колени встать??

— Жень, ты как её так обломал?? — посыпалось со всех сторон.

Бабах же, сохраняя то же невозмутимое выражение лица, взял кусок хлеба и ответствовал:

— Спасибо, Верочка, можешь возвращаться на место!

Покрасневшая Вера отправилась за стол; а хохот стал всеобщим. Только Адель хмурилась; Катерина едва улыбалась; а Отец Андрей недоумённо вопросил:

— Что это ещё такое?? Что это за обращение? «Господин» какой-то…

Севшая уже на своё место Вера только пожала плечами, кинув укоризненный взгляд на Бабаха. И вновь принялась за еду.

Инцидент разрешился скоро: Джон вчера умудрился затеять с ней какой-то спор на некую тему, которую он знал досконально, а Вера лишь считала, что она в этом вопросе компетентна; умело довёл накал спора до кульминации, до «- А поспорить на!.». — слабо??», ловко уклонился от запальчивого двусмысленного предложения «- Если по-моему — то ты со мной переспишь, если по-твоему, — то я с тобой!»; и поставил условием спор «на Большого Белого Господина — Прекрасную Белую Госпожу», как он это назвал, — на неделю, «если мы тут вдруг на неделю задержимся», на что Вера необдуманно повелась.

«— Ну а если не задержимся, — то придётся исходить из твоего предложения…»

Словом, спор он, конечно, выиграл; и теперь вкушал заслуженные плоды, — каждый раз, за завтраком.

Сидевшая рядом с Верой Настя толкнула её в колено:

— Вот дура; лучше б «на переспать» спорила!

На что та грустно ответила:

— Предлагала, — отказался… Я, говорит, лёгких путей не ищу!..

— Ишь ты… гляди какой — «ловец жемчуга»!

— Вот такой вот…

— Ну, давай тогда, исполняй… Вон, твой Большой Белый Господин испить желает — метнись за чаем, хи-хи!

Впрочем, Бабах меру знал; и «не злоупотреблял».

Сам же Сергей с некоторых пор не на шутку задружил с местной девчонкой, которая вдруг и оказалась дочерью того самого мужика с рожей в шрамах, которого, вместе с Вовчиком, они так неожиданно выручили, при этом сами попав в блокаду.

Будучи пацаном наблюдательным, он в первый же день зацепился взглядом за молодую симпатичную, точно его возраста, девчонку. Как это и бывает «у молодняка» в период бурления гормонов: вокруг может клубиться сколько угодно народу, самого разного, при этом людей очень интересных и полезных, — но из толпы взгляд молодого парня безошибочно выделит фигурку девушки; и она, в свою очередь… э, да что говорить! Это все давно знают.

Вот и Крыс с первого дня именно что «зацепился взглядом», — и, судя по всему, девчонка та тоже; поскольку у неё последовали те странные движения глазами, которыми женщины овладевают, очевидно, с раннего детства и на подсознательном уровне, впитывая кокетство с молоком матери; эти все «в угол — на нос — на «предмет», чему к тому же в прежние времена учили своих дочек и их умудрённые женским опытом мамаши.

Зульку, понятно, никто не учил; но встретившись взглядом с молодым парнем, её ровесником, её, что называется, «заискрило»… Да и он, кажется…

В общем-то в общине было ещё несколько девчонок примерно возраста Сергея или чуть младше, которых вполне можно было бы рассматривать на роль подруги; вот только они почему-то старательно обходили Сергея стороной и даже старались не встречаться с ним взглядами… Было это непонятно; и он даже поначалу озаботился — что с ним не так?.. Почему его старательно избегают? Или они тут все сильно верующие; и так-то вот общаться им нельзя? Но та девчонка, что была с ним и с Толиком в окопе как «на подхвате», хотя в разговоре и поминала часто «гОспода», тем не менее была вполне открытой, общительной; и не производила впечатление какой-то религиозной фанатички! Тем не менее и она тоже теперь Сергея, казалось, избегала…

Сергей был не в курсе, что это было следствием короткого эмоционального разговора Зульфии с потенциальными «соперницами».

На второй день после столь памятного рейда «диверсионной группы» в деревню, ознаменовавшегося не только феерично красивым взрывом в Озерье, но и очень нервной ночью, когда в окопах так и прождали очередного наката на пригорок; в дом к бабе Насте, у которой квартировал Вадим с семейством и дедушкой Минуллой, собрались подростки женского пола, — девчонкам и в деревне, как воздух, нужно общаться; и лучше, конечно же, со сверстницами или близкими по возрасту.

Собравшись вокруг стола, лепили пельмени и вареники — из тушёнки и картошки. Делились впечатлениями о прошедшем, таком насыщенном событиями, дне.

Между делом Тайка, Таисья, четырнадцатилетняя дочка Ивановых, взахлёб рассказывала, как она «в ту ночь» не просто «в окопе сидела», но и познакомилась «с теми новыми мужчинами — с Анатолием Сергеевичем и с Сергеем; которые теперь с нами!» Её с интересом слушали; а она живописала, какие «эти новые» умелые и вооружённые:

— А у Серёжи не АК, как у твоего, Зуль, папы, и у камрада Хоря; у него ППС! Это пистолет-пулемёт, вот как нам камрад Хорь на занятиях рассказывал, под пистолетный патрон. Но всё равно хороший! И Серёжа из него тоже стрелял, при мне — ну, когда, помните, там стрельба началась?.. Немного, конечно, но стрелял. И мне обещал когда-нибудь дать пострелять!

— Прямо вот так вот именно тебе и обещал? — подозрительно произнесла Зулька, — С чего бы вдруг?

— А вот так просто! — ответила бесхитростно Таисья, — Просто с ним поговорили, и он обещал. Не сейчас, конечно, а как-нибудь под случай.

— Просто поговорили, говоришь… — с непонятной интонацией опять произнесла Зулька. Она раскатала на посыпанной мукой большой фанерке, используемой у бабы Насти как раз для этих пельменных дел, тесто в валик, и теперь нарезала его кусочками, готовя на заготовки для пельменей.

— Угу. — подтвердила Таисья. А сидевшая рядом Ольга, которой, как и Зульке, недавно исполнилось семнадцать, мечтательно произнесла:

— Вот если б они у нас насовсем остались!..

Нарезавшая дольками тесто Зулька со стуком отложила в сторону нож. Исподлобья взглянула на неё, при этом чем-то неуловимо став похожей на своего упёртого отца, Вадима; и, подбирая слова, произнесла:

— Ты, вот что!.. И вы — все! Короче. Этот пацан — вот который Сергей, Крыс, — он… короче, вы на него не… держитесь от него подальше, поняли! Все. Он… он со мной будет дружить. Поняли??

Все сидевшие вкруг стола воззрились на неё с изумлением:

— Это кто это так решил??. — возразила Ольга. Собственно, семнадцать было только ей; Тайке было 14; Марине 15, а Ирине не так и давно только исполнилось 16.

— Это я так решила! — сурово произнесла Зулька и нехорошо посмотрела на неё. Потом опять обвела взглядом подруг:

— И вообще — всех касается. Держитесь от него подальше! Чтоб никаких шу-шу-шу! Увижу… — ну, вы меня знаете!

Повисла тишина. Зулька продолжала сверлить взглядом Ольгу; и та не выдержала, заморгала, едва не расплакалась:

— Как так можно?.. Что ты тут раскомандовалась?.. Так же не делается!..

— Раньше не делалось, а теперь — делается! — решительно оборвала её Зулька. И добила туманной фразой, когда-то давно услышанной от отца-милиционера: — По вновь открывшимся обстоятельствам!

Что это за обстоятельства; и как они «вновь открылись», никто не понял; но выяснять не стали — у Зульки была в общине репутация задиры, и с ней предпочитали не связываться. Так что Ольга лишь всхлипнула: «- Захапала парня, да-а??». — и выбралась из-за стола, сморкаясь в бабы Насти кухонный передник.

— Ничего! — напутствовала её Зулька, — Просморкайся; потом вон иди дальше картошку мешай! Придут ещё… парни какие — и ты себе выберешь!

— Аг-га… Придут. Когда кто ещё придёт…

— Придут. Какие твои годы! — Зулька нахально сопроводила свою моральную победу любимым бабы Настиным выражением, — А от Сергея держись подальше! Ты меня знаешь!

Таисья неуверенно произнесла:

— Зу-уль… чего ты так? Это же не хорошо — так-то?..

— Много ты понимаешь в «хорошо — нехорошо»! Ты, мелкая, вообще молчи. Вот года через три и тебе можно будет… об этом самом думать. А пока тоже держись подальше. Ишь, тоже — малáя-малáя, а туда же: «Пострелять обещал дать!» Ишь!.. — какая. А «на подхвате» у пацанов в боевой обстановке я буду — я с Хорем сама переговорю, он заменит в расписании!

— А я всё твоему папе скажу! — с последней надеждой выкрикнула Ольга.

— Я тебе скажу! — Зулька показала ей свой крепкий, испачканный мукой кулак, — Только попробуй наябедничать!

— Что у вас тут за ссора? — в тесную кухоньку заглянула Алла.

— Ничего, ма, так мы, о своём, о девичьем! — мамы Зулька нисколько не боялась, — Так, о кино поспорили.

— Вы бы лучше песни пели, что ли! — посоветовала Алла.

— Ага. Сейчас. «Миллион алых роз», ага? — Зулька засмеялась и взялась за скалку, раскатывать нарезанные кусочки теста в кругляши.

Оставшееся время лепили пельмени и вареники молча.

Дальше всё было так…

— Привет! — та симпатичная чернявая девчонка, что пересекалась с Сергеем взглядами, и на которую он между делом «положил глаз», явно поджидала его на выходе во двор.

— Привет… — встреча была несколько неожиданной. Только что пообедав, Крыс собирался сходить в туалет во дворе, а затем вернуться в Вовчикову «штаб-квартиру» чтобы заняться чисткой своего ППС.

Накануне он получил выговор от Толика из-за того, что после той ночи так и не собрался толком почистить автомат. Понимая что Толик совершенно прав, он тем не менее пытался отмазаться тем, что, мол, «мы же тут как бы в гостях…» и «вон во время войны, небось, тоже не каждый раз стволы чистили и ничего; а я перед рейдом сюда дома его хорошо почистил…»; на что Толик вполне обоснованно наорал на него что чистить нужно регулярно как минимум раз в неделю; что после стрельбы чистить так вообще сразу и обязательно; что «раковина от коррозии на дульном срезе уведёт пулю на полметра на пятидесяти метрах, ты этого хочешь??» и что «откуда ты знаешь, что «не чистили — и ничего», вот как раз те, кто не чистили, об этом и не расскажут, ибо у них было неизмеримо больше шансов сыграть в ящик из-за отказа». И что «ты что, зубы тоже раз в месяц чистишь, зато капитально??»

Был он совершенно прав; и Крыс сразу пожалел, что по старой своей привычке вступил в дискуссию, а не просто с ним согласился; тем более что распсиховавшийся от оговорок Толик заявил ему, что своего масла для чистки, — а у него оказался с собой совсем крохотный пластиковый пузырёк с оружейным, — не даст, пусть не надеется, «своё надо иметь! — мало тебе братан втолковывал; но тебе же как об стенку горох!!» Что «раз возникаешь — иди вон у Бабаха проси, или у местных побирайся, воин, бля; как вернёмся — всё братану расскажу, пусть тебя выдерет!»

Вопрос в общем оказался несложным; местный бородатый «команданте», Вовчик, на просьбу тут же и объяснил, где в его коморке находятся принадлежности для чистки и разрешил воспользоваться; и вот сейчас Сергей как раз собирался заняться этим важным делом, когда на выходе столкнулся с этой девчонкой.

Симпатичная… Смуглое от природы скуластенькое чистое лицо, карие глаза, из-под вязаной шапочки и капюшона выбиваются пряди чёрных волос. И тоже с любопытством и немного с вызовом рассматривает его.

— Меня Зульфия зовут! — и смотрит выжидательно.

— Очень приятно… — Сергей ляпнул как если бы знакомились старпёры и чуть покраснел. И тут же отругал себя, — не, ну ты поглянь! — какие-то полгода или чуть больше с девчонками не общался, и уже в краску бросает; как пацана какого! Ещё чего не хватало… Какие-то старпёрские книжные выражения вылазят; это, наверно из-за того, что последнее время столько книг прочитал, как за всю прошлую свою жизнь. А в книгах не то что в американских дебильных боевиках — всё больше литературно выражаются. Ну и он вот. По инерции.

Он спохватился:

— Меня Серёгой. Но вообще у нас в Башне… — он помедлил и для солидности добавил, — …и вообще в нашем районе! — меня все знают как Крыса. Погремуха типа такая. То есть боевой позывной! — закончил он, и тут же прикинул, не слишком ли от его ответа тащит выпендрёжем? Он, блин, бывалый боец; и как бы надо быть сдержанным и немногословным, — даже и с такой симпатичной девчонкой-ровесницей. Решил, что ничего, — нормально. Не соврал же. Крыс и есть Крыс, — все, кому надо, так и зовут. На районе, типа.

Девчонка, заметив его мгновенное смущение, подмигнула свойски:

— А меня друзья зовут Зулька, — если коротко. Я не обижаюсь. Но вообще — Зульфия!

— Это что за имя? С востока, что ли? — это уже Крыс чисто для поддержания разговора.

— Татарское. У меня папа татарин. — пояснила Зулька, — Это который с вами на вылазке пересёкся.

— Угу. Это мы с ним пересеклись. Вадим, — помню… А ты как — давно тут? Ну, в деревне типа?

— Я вообще-то не деревенская! — заранее опровергла могущие возникнуть у столичного пацана подозрения в её провинциальности Зулька, — Мы с… — хотела сказать «с родителями», но мелькнула мысль, что так она покажет себя несамостоятельной, — «с родителями…», — и потому продолжила:

— …мы сюда в начале лета приехали, по эвакуации. У нас тут дача. Была… У меня сестра, старшая, — танцовщица из Мувск-Шоу-Балета, слышал, наверное?? Вот. Их тоже, девчонок, сюда с нами, — папа договорился… А вы с какого района?

— С Советского. Это где рядом Мувск-Лотереи примыкают, бассейн ещё, если знаешь, — наискосок от ЦУМа. В центре в общем! — пояснил Крыс.

— Центровой! — ни то похвалила, ни то прикололась девчонка; и улыбнулась, показав ровные и белые как жемчуг зубы.

— Знаешь что… Ты сейчас что — занят? — фраза была явно заготовлена, как и предложение.

— Не-а. — Крыс помотал головой.

— Пошли тогда я тебе наш пригорок покажу. А? Хочешь? Раз уж вы пришли. И, как Хорь говорит, сейчас вам пока из блокады не вырваться. Пойдём?..

В вопросе-предложении просквозила с трудом скрываемая за небрежностью просьба. А что не пойти-то. С такой симпатичной провожатой. Автомат и вечером можно почистить, что такого. Ничего с ним за пару часов не случится, он железный, хы. И чтоб Толян не думал, что он мне дал разгону — и я на полусогнутых, ага, кинулся.

— Пойдём, что! Только я сейчас Толяну скажу — это мой дядя, — что я тут, чтоб не искали.

— Давай-давай! У нас тоже так заведено — извещать! — согласилась Зулька.

Вернулся из столовой, уже надевая в рукава прежде просто наброшенную на плечи куртку, перебросил через плечо ППС.

— Только это… как бы… Это, мне надо…

— А, в тубзик? — догадалась Зулька, — Давай. Я подожду. Хочешь — давай автомат подержу. Чтоб удобнее было.

Отрицательно покачав головой, Сергей направился к дощатому туалету. Давно Сергей не чувствовал себя так хорошо, на таком подъёме. Ну, пусть и в блокаде, чо; и Белки тут не оказалось, — найдём! Потом. А пока и тут можно пообщаться!

Через час они с Зулькой, облазив все местные интересности, побывав на всех постах включая колокольню, посмотрев на местную достопримечательность — чёрта на стене у входа в церковь; и чёрную дыру в земле в ста метрах от церкви, которую даже в самые сильные морозы не могло завалить снегом, чувствуя к друг другу растущее расположение, разместились, болтая, в одной из стрелковых ячеек окопа, опоясывающего пригорок.

— А ты что, хромаешь? — спросил Сергей у новой знакомой.

— Что, заметно?? — не на шутку обеспокоилась та. Лазая с Сергеем, Зулька изо всех сил старалась не хромать.

— Да не! — успокоил он, — Только совсем немного.

— Это пройдёт! — заверила та, — Заживает уже. Это у меня… это драка была у меня с одним прокравшимся к нам диверсантом! Он на меня с ножом, — а я с голыми руками!

Зулька нахально привирала; вернее не говорила всю правду: что «диверсант» был пацан-ровесник; и что сама лажанулась, нарушив дисциплину и по глупости подставившись под нож, за что, кстати, кроме нарядов от Хоря была и нещадно, прямо как какая-нибудь малолетка, отлупцована отцовским ремнём… Но то дело прошлое, этого пацана не касающееся конечно.

— Ой, да ладно?.. — не поверил Крыс, — Прям ты с диверсантом с ножом голыми руками дралась?

— Да я тебе говорю! — очень убедительно заверила Зулька, — Голыми руками! Знаешь какая я спортивная! Нас Мишон учит, она и с ножом, и чтоб против ножа!.. — и, решив, что слишком-то привирать тоже не стоит, добавила:

— Сначала-то, конечно, просто без ничего против ножа, от неожиданности, — вот тогда он мне и успел кинжалом ткнуть! — она потыкала пальцем в своё бедро, показывая куда её ткнул кинжалом диверсант.

— А потом, конечно, я уже дубинку выхватила! — она достала из кармана складную дубинку и с эффектным щелчком её разложила, взмахнув в воздухе, — Ну и уработала его! Но только он всё равно убежал, а я с ранением не смогла догнать…

— Но я с ним обязательно ещё пересекусь! — пообещала она, — С козлом этим. И уработаю его уже всерьёз! Так-то я ему только руку сломала. Кажется.

Крыс ощутил сильное желание в свою очередь как-нибудь отметиться в этом неформальном соревновании в крутости:

— Да чо… у вас нормального оружия нет тут что ли? Врукопашную и на ножах-дубинках драться, — что у вас тут, девятнадцатый век что ли, мушкетёры и гвардейцы кардинала что ли, хы?

Чувствуя, что уж тут-то он точно будет на высоте, он достал из карманов оба свои тэтэшника, которые по зимнему времени перекладывал из кобур в наружные карманы куртки, и, несмотря на тяжесть, постоянно таскал с собой; и довольно уверенно прокрутил поочерёдно их на указательных пальцах. Хорошо что Толяна нет — он бы обязательно отвязался бы, что «выпендриваешься тут перед соской, ковбой сраный!»

Тут крыть было нечем, и Зулька, завистливо проследив за манипуляциями Сергея с пистолетами, произнесла с досадой:

— Да неважно у нас с оружием! Так-то у меня ружьё есть, конечно — по боевому расписанию, — сообщила она, чтобы Сергей не подумал, что ей не доверяют оружие, — Но пистолетов — нет. Вообще…

— Хм. Это понятно. — Сергей, ещё раз полюбовавшись воронёными игрушками, спрятал их в карманы, — Откуда ж у вас…

Его так и подмывало рассказать этой симпатичной девчонке, как он в одиночку покрошил целую неслабую бригаду из основных в городе, но он сдерживался. Недостойно! — будет выглядеть как будто он хвастается; как будто его волнует чтоб она узнала о его реальной крутизне. Про крутизну не надо рассказывать, — решил он для себя, — Крутым надо быть. Тогда это и без рассказов будет ясно.

Но рассказать так и подмывало… Он даже закусил себе губу чтобы не сорваться и не начать хвастаться. К счастью Зулька сама помогла вопросом:

— А у тебя откуда пистолеты? И — какие это?..

Тут уж можно было рассказывать! — решил Сергей для себя, — Я же не напрашивался, — сама спросила. Она спросила — я отвечу, чо. Не врать же. Всё как было.

— Вот этот… — он опять достал пистолеты из карманов, — Батя… то есть он мне достался после второго наезда на Башню. Мы тогда десять человек успокоили. У одного вот, тэтэшник был — мне достался. У Толяна — АПБ, у бати — парабеллум. Ну и у меня, значит, тэтэшник. Тэтэшник это, ТТ в смысле, советский ещё. Не разбираешься?

— Не-а… — Зулька отрицательно покачала головой, — Откуда б…

— Вот… Второй это я уже сам при этом, при третьем наезде на Башню забрал — личный трофей! У них там несколько Макаровых было, но мне ТТ больше нравится — мощный! ТТ, калибр 7.62 на 25, - это патрон такой. Офигенно мощный патрон… — и, решив, что продолжение темы про мощный патрон с подкреплением из личного боевого опыта не будет выглядеть хвастовством, продолжил:

— Когда на нас вот, недавно, уже в третий раз наехали; уже спецназ, двадцать человек! — он беззастенчиво приврал, — Я один из бойцов в Башне был. Вот… когда я всех уже успокоил, кроме бээмпэхи, на которой они и припёрлись, я там с ихним старшим на площадке пересёкся! Нормальная у нас с ним тогда дуэль получилась — нос к носу! — у него АК-74, у меня два этих вот тотоши… Я пошустрее оказался, — влепил ему из двух стволов в башку; а на башке у него шлём был! С пуленепробиваемым забралом; Батя потом сказал — «Маска-4» называется, спецназовский. Так его в сторону так швырнуло — чуть с лестницы не улетел!.. Потом я его добил конечно. Батя рассказывал потом, что когда они трупы с лестниц убирали, у этого Старшего голова как на верёвочке болталась — шейные позвонки сломало! А шлем у Толяна в комнате стоит, с отметинами от пуль в забрале!

Зулька не поверила:

— Ты?.. Один?.. Двадцать человек спецназа??..

— Ну да. — Крыс, тщательно скрывая глупо-гордую ухмылку, которая была бы так неуместна на лице настоящего Бойца, принялся опять заталкивать пистолеты в карманы.

— Даладно?? — Зулька не поверила; она и сама была не прочь приврать; а двадцать спецназовцев и БМП — это уж был явный звездёж; но поддержать беседу очень хотелось; а тема была интересной, — Расскажи?

— Да чо. Чо ладно-то. Так всё и было. Батя с Толяном, значит, поехали на выезд, у нас тогда инфа была по Белке. Я, значит, из бойцов один в Башне… — начал Сергей.

…

— …ну и вот. Когда бээмпэха задом к магазину-то сдала, — я в неё сверху и долбанул двумя банками с горючим! Она — как спичка, фрр!!! Вся! Я уже потом подумал — надо было как-нибудь по-другому; чтоб не сжигать её — это ж ценность! Пулемёт там сгорел, пушка, боезапас весь!.. Но что делать! — тогда особо рассуждать некогда было! — закончил рассказ Крыс, — Потому пришлось сжечь. А механика-водителя, который через задний люк выпрыгнул, Гена-Крот клевцом добрал! В башку ему — хрясь! Тот так мозгами и раскинул, хы!

Зулька с немым восхищением смотрела на нового знакомого. Вот это пацан! Нет, она, конечно же, не верила ему полностью — чтоб один, и столько вооружённых мужиков положил, пусть даже и в специально подготовленных ловушках; пусть даже и не спецназовцев, как он привирает; и насчёт количества он, небось, здорово так приврал… Но видно было, видно, по всему видно, — в основном пацан не врёт; рассказывает со смаком, с удовольствием — явно не выдумывает, а пересказывает как и что было. Хоть, может, и привирает! Но раз такое было — ну!… класс. Нет слов! Реально надо с ним… подружиться! — Зулька ещё раз похвалила себя за решение; как и за то, что зашугала своих подруг-соперниц. Ещё чего!.. пусть только сунутся!

— Врёшь небось?.. — всё же сочла нужным она высказать сомнение.

Крыс с чувством полного превосходства и равнодушия сплюнул на бруствер:

— Чо ты думаешь, доказывать буду?? Нафигнадо. Не веришь — не надо. Или у Толяна спроси. Или у Бабаха — он тоже всю эту «красоту» видел, хоть и без трупов уже…

Зулька хмыкнула, и небрежно достала из кармана мятую пачку гулькиных Ротманс, в которой тщательно сохранялись на особый случай несколько сигарет:

— Будешь курить?

Но пачка сигарет, да ещё Ротманс, — огромная ценность по здешним, по деревенским понятиям, — на парня не произвела ровно никакого впечатления. Он лишь пожал плечами:

— Не, не хочу. У нас вообще этого добра в Башне навалом; ну, может, и не навалом, но хватает. Всё — импорт. Сигары там, сигариллы — всё с дьюти-фри. Я вообще курю иногда — под настроение; с вишнёвым или с кофейным вкусом; но в общем не увлекаюсь. Дыхалку берегу.

— А ты что, куришь? — спросил он в свою очередь.

И тут Зулька ему поверила; и ещё больше зауважала. Так, между делом, равнодушно говорят об огромном по нашим временам богатстве только тогда, когда это богатство вполне привычно и всегда доступно.

Кроме того Зулька слегка перетрусила, — а вдруг для него это принципиально — чтоб его девушка не курила?? Вот ведь! — чёрт дёрнул понтонуться с этими сигаретами!

— Не! — как могла равнодушно сказала она, — Я не курю в общем-то. Так, могу за компанию. Иногда. Редко, то есть. А вообще — нет.

Она даже хотела было с равнодушным видом смять и швырнуть пачку за бруствер; но всё же решила, что это будет уж слишком! — и аккуратно убрала пачку обратно в карман.

Сергей покивал одобрительно; сунул руку во внутренний карман куртки и выудил оттуда — вот это да!! — начатую пачку жвачки «Орбит».

— Хочешь?

— Давай! — Зулька протянула руку, и Сергей ногтём выдавил ей в ладонь белую подушечку. Потом себе в рот ещё одну.

— Фруктовая! — с наслаждением жуя резинку, сообщила Зулька, — Сто лет не жевала жвачки, честное слово! Уже и забыла, какая она на вкус!

— Угу. — согласился Сергей, — Как батя говорит: «Последний вкус цивилизации!» Он, правда, про коньяк это говорит.

— А у нас самогон только! — сообщила Зулька, окончательно поняв, что перед этим, реально «городским» парнем чем-то тут выпендриваться смешно и глупо, — Мы на мену гоним, вернее, когда мена с деревней ещё была. Ну и — на всякие экстренные случаи. А вообще в общине сухой закон. По празднику только если. Но я — не пью! — заверила она.

— У нас много… — между делом, как и про сигары, поведал Крыс, — Коньяк там… французский. Портвейн. Вино… Но мы тоже — редко…

— А у нас корова есть! — вспомнила Зулька о том, что для парня из каменных джунглей явно будет экзотикой, — Зорька! И у неё молоко! Для детей только правда…

— Да ты что?.. — восхитился Крыс, — Настоящая корова! Вот это да! Покажешь?

— А то!

— А у нас летом йогуртов было завались — коробок восемь, самых разных, ей-богу не вру! Это когда «Гектор» выносили — мы тоже маленько поучаствовали. Так потом две недели только ими обжирались!

— Класс! — восхитилась Зулька.

Общение шло на лад; она и её новый знакомый явно всё больше проникались взаимной симпатией.

ГОРОДСКИЕ НЕЯСНОСТИ

Хорошо, что снег не чистят. И хорошо, что темно.

Гузель на Орлике медленно, шагом, пробиралась к центру, чтобы найти тот адрес, что оставил Владимир как резервный. И цокот копыт по асфальту тут был бы совершенно неуместен. Вообще въезжать в город на лошади был огромный риск — но что делать? Не оставлять же Орлика где-то. Может обойдётся. И потому она ночью, где верхом, где осторожно, пешком, ведя коня под уздцы, пробралась через окраины ближе к центру. Достаточно удачно; во всяком случае никто не остановил. Она убеждала себя, что наверное никто и не видел — это тоже было вполне возможно: хотя окраины Оршанска, застроенные в основном пятиэтажками и частным сектором, судя по протоптанным там и сям дорожкам и доносившимся запахам, были вполне обитаемы; сами обыватели, закрывшись с наступлением ночи на все замки и спрятавшись за светомаскировкой, едва ли следили за обстановкой на улице — нас не трогают и ладно. А пару постов с бронетехникой они с Орликом счастливо обошли, издалека определив их по свету, звуку и запаху.

Гузель плохо ориентировалась в Оршанске, и имела очень смутное представление, где находится тот адрес; к тому же ночь, спросить не у кого — но что же делать? Приходилось опять-таки рисковать и рассчитывать на удачу.

Этот адрес был последней надеждой. В общем она рассчитывала, что добравшись до коттеджа — а путь к коттеджу Виталия Леонидовича Владимир нарисовал вполне понятно, в привязке к хорошо видным ориентирам, — она решит все вопросы с поисками: либо Володя будет там, в коттедже; либо его друзья там подскажут и помогут его найти в городе.

Коттедж-то она нашла достаточно легко, — но увы, как и окружающие его другие, он также был пуст, и дочиста разграблен! Это было ужасным потрясением; она бродила по пустым загаженным комнатам, где успели отметиться бомжи; желая найти хоть какую-то зацепку что тут произошло, и, главное, что с Володей, — но никаких следов, никаких! Коттедж явно штурмовали, о чём свидетельствовали и пулевые выбоины на стенах, и разбитые взрывом бронеставни; и россыпи стреляных гильз внутри. Нашла она и комнату, где была взорвана граната и на полу сохранились чёрные пятна, очень похожие на кровь, — но чья кровь, как всё кончилось для защитников?.. Тел не было; а может быть тела были внизу, в подвале — туда она побоялась спускаться даже с фонариком, таким мёртвым холодом оттуда тянуло. Там явно не было никого живого.

Побродив по коттеджу, она не нашла ничего, что подсказало бы судьбу его обитателей… Хотя какие могли тут быть сомнения? — коттедж взяли штурмом явно не для того, чтобы переправить его защитников в санаторий; но был ли среди них Володя?.. Она боролась с собой, пытаясь всё же заставить себя спуститься в подвал и посмотреть там: что-то подсказывало ей, что трупы просто сбросили туда. Но не могла себя заставить… Нет, это было совершенно невозможно! Если бы она сейчас нашла труп Владимира, то вся её «экспедиция» в Оршанск теряла всякий смысл — что делать дальше? Это не считая того, что сердце её было бы окончательно разбито. Она ведь любила Владимира — себе она вполне отдавала в этом отчёт. Найди его мёртвым — что делать дальше?? Как жить?

А так — оставалась надежда, что он, возможно, в городе — он написал и адрес квартиры, и адрес своего ресторана, «злачного места», как он его назвал: «Заря Регионов» или «Заря над Регионами» кажется; он сказал, что «в городе его все знают». Оставалось пробраться в город и искать его там…

Чёртова сестрёнка! — если бы Зулька не отказалась ехать в последний момент, можно было бы идти в город пешком, а Орлика оставить тут, под её присмотром… Пешком не так быстро, зато намного менее заметно. А так…

Она ещё раз прошлась по комнатам. Пустота. Кушать здесь ничего не осталось; и потому, видимо, даже жившие тут какое-то время бомжи покинули это место, оставив после себя лишь «лёжки» и «шалаши» из паласов, коврового покрытия, срезанного с пола; штор и не утащенных ковров; кучек фекалий по углам…

Одна комната раньше явно принадлежала молодой девушке: со стильными офортами на стенах; в углу валялись кучей дорогие видимо в прошлом куклы с фарфоровыми лицами, Винни-Пух, ещё какая-то мелочь, обычно дорогая девичьему сердцу.

Шкафы были выпотрошены; видимо утащили всё постельное бельё… А вот носильное бельё… Среди бомжей, видимо, не было женщин.

Гузель опустилась на корточки и покопалась в куче. Надо же — прекрасный топик, отличные трусики, бюстик на косточках — как раз для… она, несмотря на трагизм момента, еле заставила себя оторваться от кучи белья. Не время. Но всё же пару трусиков и маечку, скомкав, сунула в карман куртки. Пригодятся. Уже несколько дней не переодевалась.

Да, надо в город…

Уже светало; а она всё ещё блуждала, не умея найти нужные адреса. Несколько с утра пораньше появившихся на улицах фигур при попытке к ним приблизиться шарахались от неё, скрываясь в переулках.

Они у себя, на пригорке, давно уже не имели информации, что же сейчас происходит в Столице Регионов. Радио давало очень противоречивую информацию: ни то Оршанск процветает и в нём царствуют закон и порядок; ни то — как говорило «Радио Мувск», — в Оршанске беспредел и бандитизм. В последнее верилось больше; но пока с этим Гузель не сталкивалась. Хотя что так шарахаются от неё одинокие прохожие? В конце концов это ведь большой город, столица Регионов; здесь должны быть какая-то власть! Хотя на одной из «политинформаций» Вовчик рассказывал, что тут произошёл, вроде бы, какой-то массовый расстрел, прямо на площади… Но, с другой стороны, если кто-то кого-то массово расстреливал — значит есть какие-то большие силы; пусть даже банды; а, как водится, если какая-то банда берёт верх — она и начинает называться «законной властью», — так объяснял Хорь. Не может же такой большой город быть без власти, не бывает такого; вон, у них в деревне, и то — целых две власти, двоевластие. Впрочем, наплевать на все эти власти; надо искать «Зарю Регионов» или тот адрес, где жил Владимир…

Послышался шум мотора. Гузель оглянулась — в конце улицы показалась машина. Прятаться? Она уже устала; к тому же как тогда она сможет найти Владимира, если не у кого спросить дорогу? В конце-то концов — что ей сделают? Как и те, одичалые полицейские на посту, «потащат на общак»? Но тут ведь город! Не может тут быть такой дикости! Да и, в конце концов, она сможет постоять за себя! — тому мерзавцу на посту явно мало не показалось. За Орлика она сейчас боялась больше, чем за себя — если они тут совсем впроголодь, вплоть до каннибализма, как вещало «Радио Мувска», то лошадь — это ведь целая куча мяса! Но если ездят на машине — стало быть так уж жутко и бедствую, так ведь?.. Такие мысли вихрем пронеслись у неё в голове.

Собственно, и выбирать что делать особо не получалось — куда тут быстро спрячешься с лошадью?

Машина приближалась — это была грязно-зелёная УАЗ-«буханка». Немного отлегло — во всяком случае не полицейский УАЗик, как тогда в лесу. Она решила не прятаться.

Машина поравнялась с ней и затормозила. Хлопнули дверцы, и из машины высыпались те, кого она меньше всего ожидала увидеть, а увидев — больше всего испугалась: подростки!

Что творили эти малолетние зверёныши в Мувске, взрощенные на беспределе компьютерных игр, она много слышала от отца, который до самого их отъезда плотно общался с бывшими коллегами из правоохранительных органов. Малолетние зверьки, с необлагороженным воспитанием сознанием; с диким, пещерным пониманием жизни. Она напряглась, мысленно повторив: пуговицу расстегнуть — руку за пазуху — обрез вскинуть, прихватывая за цевьё второй рукой и направляя на противников — правой рукой сдвинуть предохранитель…

Но подростки, против ожидания, были настроены не агрессивно; выбравшись из машины, они полукругом обступили даже не её, не Гузель — на неё они поначалу даже не особо обратили внимание; они окружили Орлика, наполнив улицу гоготом и тупыми возгласами:

— Гля, парни, лошадь!

— Гы-гы-гы, прикольно!

— Сам ты лошадь, Лёнька, это конь! Видишь письку с яйцами!

— Гы-гы-гы-гы!

— В натуре! Как в цирке, гы!

— Конь! С яйцами! Гы-гы-гы!

Наконец, отсмеявшись, обратили внимание и на Гузель, прижавшуюся к испуганно косящему лиловым глазом Орлику:

— Ты чо, эта — конница, что ли?

— Гы, Вампир, ну ты тормоз — конница, это когда коней много. А тёлка с конём — это… это…

— Гы-гы-гы; это — тёлка с конём!

— За «тормоза» как дам по балде!

— Утухни… Э, тётка — твоя коняшка?

— Дай покатацца! Хы, гы-гы-гы.

Они зубоскалили; и были вроде бы не опасны; но Гузель знала по рассказам отца, как быстро меняется настроение таких вот малолеток; буквально с нескольких слов! И тут важно ни в коем случае не показать себя им жертвой. А лучше всего — постараться привлечь их на свою сторону!

Как? Вот Вовчик, сведущий в психологии, говорил, что лучше незнакомого человека попросить помочь, — и поблагодарить за это. Люди, они располагаются к тем, кому они сами помогли. Так уж устроены.

— Ребята, здравствуйте! — доброжелательно улыбаясь, сказала Гузель, — Хорошо, что я вас встретила!

Парни примолкли. Такого подхода они не ожидали. Гузель продолжила:

— Тут все попрятались… чего-то боятся? А я издалека, из Никоновского района — знаете такой? Я вот с Орликом — его Орлик зовут! — ищу один адрес… и ещё ресторан бы мне надо найти — «Заря Регионов», — знаете такой? Вы ведь, наверное, местные, и всё тут знаете; а мы тут блуждаем уже три часа, и всё бестолку! Помогите пожалуйста, подскажите если знаете!

Просьба помочь была встречена в общем положительно:

— Хы, с деревни?? У вас там не перемёрли что ль с болезни штоль?

— Раньше в деревне на тракторах гоняли, сейчас на лошадях!

— Никоновский район — это, Генк, куда Жендос ездил!

— «Заря Регионов»? Конечно знаем! А зачем тебе туда — на работу к Рамоне устраиваться, что ли? Хы, так она с деревни не берёт, у ней конкурс!

— Какой «к Рамоне», закрылась давно «Заря»…

— Да я прикалываюсь.

— А какой точно адрес?..

Гузель назвала по памяти.

— Ээээ, это…

— Да чо — это, кажись, тот дом, где Американец жил, помнишь? Ну, где Диего и мы этих психованных мужика с бабой замочили!

— Ага! Точно.

— А коняшку как зовут — Орлик?.. А покататься — дашь?

Но установлению общения помешал один из парней, к которому обращались по кличке «Вампир» — с худым жёстким лицом, с запавшими глазницами, с отсутствующими передними зубами, отчего он действительно, когда разговаривал, походил на вампира:

— Фибра, в натуре — нет времени нам кататься! Поехали! Дело же у нас! Чо ты как детсадник-то!

Тут все засуетились, оглядываясь на машину. Гузель вздохнула с облегчением — «дело у них!», деловые; ну, пусть едут; главное чтоб тут не отвязались… Вроде как нормальные пацаны в общем-то, не отморозки.

И действительно, подростки явно бандитского вида, у пары из них она, кстати, заметила под полурастёгнутыми куртками и оружие: обрез ружья и пистолет, — не сделали ни ей ни Орлику ничего плохого; и даже перед тем как погрузиться обратно в машину, в общем внятно объяснили ей, как добраться до «Заря Регионов» — он ближе, «только чо тебе там ловить, он закрытый, уж мы-то знаем! Хозяин уехал; там щас столовка НацГадов, кажись. Езжай лучше сразу по адресу!»

Машина с пацанами, виляя по улице, уехала; Гузель проводила её взглядом. Обошлось. Гляди-ка, не все тут городские бандиты отмороженные! — даже помогли где-то. Что она столкнулась с одной из банд она не сомневалась.

К сожалению, в коротком разговоре не прозвучало ни имя Владимира, владельца «Зари Регионов»; ни названия деревни — Озерье, куда ездил он с Женькой, которого не было сейчас среди Псов — а это были именно они; ни каких-то дополнительных сведений, которые позволили бы уяснить, что ищет она не просто адрес, и не просто кабак, а конкретно Владимира. Володю, их старшего товарища, сейчас находящегося «в месте дислокации «Нора».

Так случайно была упущена возможность разом решить проблему поисков Владимира.

Псы, на этот раз без атамана, без Женьки, отправились «на дело»; а Гузель с Орликом двинулись искать «Зарю Регионов», не зная, что в бывшем кабаке их не ждёт ничего кроме неприятностей.

КОМПЛЕКС НЕПОЛНОЦЕННОСТИ

Раз! Раз! Раз-раз! — уклон — Раз! Нырок, проход в ноги, — рывок! Добить — ногой в горло! Раз!

Владимир остановился. Нормально уже получается. Да, конечно, до прежней резкости и быстроты ещё далеко; да и о выносливости только вспоминать приходится — но уже ничего… ничего… намного лучше, чем было. Поначалу вообще — несколько движений и в пот бросало; и одышка, и сердцебиение. Но — сразу как прошла эта противная слабость во всём теле, вызванная болезнью, так сразу и стал подтягивать форму. Поначалу понемногу, не спеша: встать с кровати, поприседать… — опять лечь; вернее — упасть, пережидая приступ сердцебиения. Отдышаться. Опять встать…

За занавеску обеспокоенно заглядывала Лёшка:

— Вовк, ты чо? Ты лежи, ты больной, тебе же нельзя!

— Лежу я, лежу, Алёна… сейчас только немного разомнусь. Затекло всё, надо восстанавливаться…

И опять — встать, присесть — встать — присесть — встать!

Надо восстанавливаться. Кризис прошёл — надо восстанавливаться!

Понемногу стал и отжиматься. Там же, за занавеской.

В Норе хорошо, тепло! Уютно фырчит «примус» как его тут называют, а точнее дяди Сашина паяльная лампа; привычно уже пахнет сгоревшими нефтепродуктами и готовящейся пищей. Душновато, да. Зато тепло. Можно было бы ещё поваляться, «повыздоравливать», «накопить силы», как говорит Елизавета Фёдоровна, бабушка Фибры, и ей вторит Лёшка.

Алёне, и постоянно при ней находящейся маленькой сестрёнке Женьки, Наташке, нравится ухаживать за ним, за больным — обтирать его прохладной водой, менять бельё, давать самодельную утку — испражняться, — ему до сих пор неприятно, стыдно за то, что им приходилось за ним так интимно ухаживать, хотя они и вида не подают, и баба Лиза спокойно ему на это говорит: «- Ты не мужик, когда болеешь, ты — больной; и нечего тут стесняцца; женщина и должна за больным ухаживать, и за раненым; пущай приучаюцца, времена сейчас дикие, пригодицца».

Но, как только пришёл в себя, стал вставать — конечно, всё, всё сам.

Кстати, и интерьер Норы поменялся, — теперь под потолком гроздьями висели цветные полусморщенные шарики воздушные; и спать стало мягче — пацаны ещё натащили целые огромные мешки невесомых белых шариков, которыми, кажется, набивали всякую авангардную бесформенную мягкую мебель: кресла-пуфы в виде шаров. Теперь все спали на этих шуршащих, перекатывающихся шариках, которыми набили старые матрасы и новые чехлы; к тому же сугробики этих шариков опять были теперь повсюду в Норе: по углам, возле ножек столов и табуретов, при ходьбе носились за проходящим и норовили попасть в пищу. Женщины ругались, но поделать с этим ничего было нельзя — невесомые шарики были вездесущи.

Отдышался, даже стал подмерзать.

А ну давай ещё раз. Вводная: впереди человек с пистолетом. Ррраз! — уход в сторону с подшагиванием; раз! — правой в сплетение; толчок в плечо, разворачивая, двоечка в спину, подсед, рывок за стопы, добивание! Ффух!

Подвешенный на цепи туго перетянутый тросом гряхный-прегрязный мат, найденный в бывшем гараже и подвешенный в одном из помещений промбазы, раскачивался, поскрипывая цепью.

Ещё двоечку. Ещё. Ещё! Ещё, ещё, ещё!!!

Старый мат, изображавший оппонента, всхрюкивал и дёргался от ударов; саднило ободранные о верёвки кулаки, бешено стучало сердце. Может и не стоило сейчас, в таком темпе «восстанавливаться», а вернее, себя загонять — но выхода не было. Надо быть в форме, очень надо, быстро надо! Тем более, что такие интенсивные тренировки позволяли не думать о том, что сейчас с Наташей, которую забрали люди Креста. Сколько там времени Пломбир тогда дал «на восстановление»? — неделю, две? Прошло значительно больше; он скрылся «с прежнего места жительства», получается оставив Наташу-заложницу в руках уголовников. Кого волнует то, что он заболел, что был без сознания и мог, в принципе, умереть? Он не заблуждался по поводу благородства той уголовной братии. Вернее, был вполне уверен в их верности слову: сказали, что если через две недели не появишься — «бабе твоей будет плохо», — значит так и будет, так и есть! Чёрт побери! Что с Наташей? Вот он втравил её! — сначала спас, получается, — потом втравил в эту разборку с уголовниками! Теперь она… что вот с ней? Лучше не думать. Лучше ещё серию по мешку-мату, с имитацией броска — надо её искать, надо её вытаскивать, надо восстанавливаться!

Судорожно, уже какими-то рывками бьётся сердце; сил уже нет. Рухнул на стоявший поблизости стул. Отдышаться. Какое же я всё же чмо! Как сказал бы… как кто сказал бы? Вовчик? Нет, не его лексикон. Так Хронов сказал бы, поганец. А что, не так? Сбежал с деревни, убоявшись разборок с Громосеевым. Оставил подругу в деревне… Раскрутился в городе — на чужие-то деньги! И всё почти потерял потом. Всё, что не удалось, что не успел вывезти в Нору. Пистолет — потерял, автомат — не свой, Алёны автомат, — потерял… С неадекватным соседом справиться не смог, прыгал как заяц по этажам от картечи… Лёшку защитить тоже не смог! — хорошо Диего вмешался. Оh, damn! Что же это за жизнь такая пошла, что же я за чмо-то такое?? И тогда, на поляне, с уголовниками — тоже…

Встать, ещё поработать с мешком?..

Нет. Нет уже сил. Так и сердце посадить можно. Но надо, надо скорее восстанавливаться; и ехать в город, искать этого Пломбира, разбираться с уголовниками, через них искать Наташу…

Тут тоже не всё здорово. Пока он болел, пацаны окончательно «выпряглись». Последнее время пошли какие-то ссоры, разборки. Он не вникал, да Псы и не допускали его до своих «внутренних дел». Женька ходит постоянно насупленный, — он, Владимир, думал, что, возможно, ревнует его к Алёнке. Это было бы неудивительно — Лёшка проявляла явно к Владимиру не только дружеские чувства; хотя он и старался по возможности не давать повода. Но как ты «не дашь повода», когда периодически проваливаешься в беспамятство, и она за тобой ухаживает? Но оказалось всё серьёзней, чем юношеская ревность — разборки были среди самой группировки; и вот уже второй день из Псов обедают только Женька и Лёшка, вся остальная компания куда-то пропала. Женька ничего не говорит. Ушли «в свободный поиск»? Почему без своего командира; никогда такого не было, чтобы Женька «оставался на хозяйстве», когда банда уходила «за зипунами», как говорили в старину, ещё во времена Стеньки Разина.

— Володь… — в дверь бывшего чьего-то кабинета, который Владимир облюбовал себе под спортзал, постучались, — Можно?

Алёна. Ишь ты, трусы ведь мне меняла, а теперь спрашивает разрешения войти.

— Заходи.

Вошла, зыркнула по сторонам.

— Занимаешься?

— Да, надо. Восстанавливаюсь.

— Молодец. Пошли обедать. В железку не стучали, — чтоб не привлекать. Всё равно все в Норе. Кроме тебя.

— А пацаны?

— Второй день нету.

— Я заметил. А где они?

— Что раньше не спросил?? Их Шалый «в рейд» увёл. Сказал, что знает, где можно оружием разжиться. Если не очковать, говорит.

— Ша-алый?.. А как же Женька?? Как же Джонни их отпустил?

Лёшка сделала круглые глаза:

— Ты чо, не знал? Его же свергли.

— Как «свергли»?.. Отстранили, типа? От руководства?

— Ну да. Типа отстранили. Голосованием. Он хотел с Вампиром на ножах сначала драться — я не дала. Ну и… он обиделся. На всех. А Вампир пацанов всех увёл на дело. И теперь второй день их нету.

— Попали??

— Наверно. Без Женьки-то. Это Жендос всё продумывал, а Шалый — он…

— Ясно. — Владимир поднялся, — Надо было мне раньше сказать… А мне — раньше спросить. Надо в город ехать — выяснять… Что за «дело», куда — ты знаешь? Нет… Это плохо. Но я знаю, где можно максимум информации получить; всё равно я туда собирался. Надо ехать…

— На чём?? Они ведь твою «буханку» забрали, на ней ведь поехали!

ТУЗ БЬЁТ КРЕСТА

Опять трещит мотор Судзуки, и ледяной ветер бьёт в лицо. Совсем как тогда, с Наташей. Да, мотоцикл, даже такой классный, совсем не для езды по зимним дорогам. Видимо, тогда он и простудился.

Сейчас что — вторая серия? Дядя Саша предлагал переговорить с Оберстом, чтобы тот дал свою машину — Владимир отказался; сказал, что ему надоело одалживаться, что одолженные вещи у него долго не живут; но не в последнюю очередь из-за того, что не хотел брать с собой в эту рискованную экспедицию Алёну. Достаточно того, что пришлось взять в напарники Джонни — вот он, за спиной. Третьего на Судзуки уж точно не посадишь, это было понятно; но Лёшка всё равно устроила скандал, ничего не добилась, и ушла реветь в Нору. Кажется — реветь.

Оршанск с того времени как вымер; а ведь времени всего ничего прошло, меньше месяца.

Людей на улицах не видно. Только лозунги, лозунги на стенах — часто свежие поверх старых: неопрятно, от руки баллончиком с краской поверх красочного, в три цвета «Слава Регионам — Патриотам Слава!» намалёвано «Все на Зону!» — что бы это значило?.. А ешё, поверх всего — простое: «Идите все на х..!» И ещё — больше стало зловеще чернеющих квадратов на стенах. Просто — чёрных квадратов, закрашенных, без всяких надписей. «Черноквадратники» лезут во власть? Или в то, что от власти осталось? И сюда добрались…

Подъехали к Дому Печати дворами. Владимир остановился, спешился, и с помощью Женьки закатил мотоцикл в нежилой подъезд, заблокировал колёса, пристегнул и к перилам — авось дождётся их возвращения. Посоветовал Женьке, если уж ему так горит сопровождать его, свою Беретту тоже спрятать где-нибудь здесь: дальше начиналось царство Креста, где их, безусловно, обыщут; и пистолет отберут — а вот вернут ли потом большой вопрос. Но Женька наотрез отказался. Ну смотри сам…

Против ожидания около бывшего Дома Печати, а ныне штаб-квартиры Смотрящего Оршанска Креста не было прежней атмосферы порядка и чёткости. Хотя во дворе, несмотря на день, светили фонари, но не было прежнего контроля: их никто не остановил и не обыскал; можно сказать, вообще на них не обратили внимания. Хотя народу во дворе хватало: с десяток человек, явно «не при делах», то есть или наёмных, или, что скорее всего, рабов, грузила какие-то картонные ящики в пару грузовиков; за ними наблюдали несколько вооружённых автоматами типов. Типы были колоритные: в разномастном армейском камуфляже, но с такими рожами, что было ясно: строем они если где и ходили, то только в местах не столь отдалённых; и не в камуфляже, а в чёрных робах.

На Владимира с Женькой только покосились, но ничего не сказали, «не предъявили»; как бы — если идёт, причём уверенно, — значит по делу и так надо.

И на входе никто их не остановил и даже не спросил, кто такие и к кому; хотя Владимир и заготовил уже: по вызову, мол; к Пломбиру, который у Креста типа помощника или секретаря. Так и поднялись на этаж; стали искать по памяти тот кабинет, где Владимира допрашивали. План у него был простой: найти Пломбира, который, в общем, производил впечатление адекватного; объяснить ситуацию: так, мол, и так — болел, болел тяжело; отлёживался, — оттого не явился в срок, и о себе не давал знать. Как только чуть поправился — прибыл. Готов, так сказать, выполнять поручения; только верните девушку. Да, и, между делом: что, может быть, известно про бригаду пацанов на УАЗе-буханке, не было ли каких происшествий… А дальше поглядим, по ситуации.

Но никто не встретился по дороге; никто ничего не спросил.

По лестницам и коридорам им навстречу несколько раз проходили люди, самые разные; даже один раз женщина средних лет; но все они были какие-то озабоченные; по Владимиру с Женькой лишь мельком, без интереса, скользили взглядами; и, создавалось такое впечатление, что к чему-то прислушиваются.

Что случилось? — было непонятно.

Собственно, эта тётка и указала им, где искать Пломбира; — остальные на попытку задать вопрос даже не останавливались. Объяснила коротко, ткнула пальцем в направлении лестницы; посмотрела странно — и пошла своей дорогой.

Женька молчал, впитывал происходящее; держался позади, как Владимир и велел.

Наконец нашли тот самый кабинет, вернее — большую, роскошную приёмную, уже памятную Владимиру.

Вот возле входа в неё уже стояла охрана — грузный, неприятного вида мужчина в камуфляже и с автоматом; и подтянутый, настороженно зыркающий по сторонам, молодой мужчина, одетый «по гражданке», но с некоторым явно заметным милитари-уклоном: удобная защитного цвета куртка с меховым воротником и погончиками, штаны с объёмными карманами на бёдрах. Оружия; во всяком случае на виду, у него не было.

Грузный заступил дорогу Владимиру:

— Куда прёшь? Литер, што ле? Свали!

Владимир не успел открыть рот, чтобы возразить; объяснить цель своего визита; как вмешался второй дежуривший на дверях:

— Отвали, Сухарь! Что ты базлаешь не по делу?? Человек идёт — значит ему надо.

Тот чуть отступил в сторону; и вызверился на говорившего; при этом от него противно пахнуло запахом лука и селёдки:

— Чо как барин командуешь?? Чёрт цветной!

Мужчина не остался в долгу:

— Задрал уже, чиримис! За цветного и ответить можно, чертило подшконочный! Бивень, на. Включи бестолковку и покубатурь: люди если идут по делу, то не твоё это дело их стопарить!

Создавалось впечатление, что это двое между собой, мягко говоря, не ладят; и перепалка эта для них далеко не первая. Да и вообще, по виду это были как люди из двух разных миров, хотя и говорили они на одном, не особо понятном непосвящённым, языке.

Небритое лицо противного мужика изобразило мучительную попытку осуществить мыслительный процесс; но всего скорее это было для него непривычным. Потому он примолк на мгновение, а потом уже тоном ниже обратился к Владимиру с коротким:

— К кому?

Владимир как мог постарался коротко и внятно изложить цель своего визита.

— …Пломбир велел явиться; вот я и явился.

— Мороженое теперь идёт по другой статье! — хрипнул, услышав явно знакомое погоняло, мордастый, — Ландай отсюда, Митя!

Второй охранник на этот раз промолчал; однако поднял руку и что-то негромко произнёс как бы себе в обшлаг рукава куртки. Владимир заметил и витую спиральку провода, уходящую из-за ворота ему в ухо — микрофон. Явно получив ответ на сообщение, он коротко бросил напарнику:

— Отвали, Сухарь. Это к Кресту.

— А, к Кресту?? — мордастый чуть отступил, — Крест, он тоже… это… ещё смотреть надо, чо-там… Хы, «к Кресту»… Сегодня он Крест; а завтра он…

— Что ты барахлишь, Сухарь; может, Кресту сам это скажешь?? — чуть надавил интонацией мужчина; и мордастый со странным погонялом Сухарь, смешался и отступил, бормоча:

— Двигай, чо. «К Кресту» он…

После такого «обмена мнениями» Владимир, а за ним и молчащий Женька беспрепятственно вошли в приёмную, закрыв за собой дверь.

Оказавшись в знакомом помещении, Владимир огляделся, ища взглядом Пломбира: в отличии от прежнего своего посещения, на этот раз приёмная была полна людей.

Здесь было больше десятка человек; все мужчины примерно одного возраста: 45–55 лет; с суровыми лицами много повидавших людей; одетые «по гражданке», добротно; в зимнее, хотя в помещении было вполне тепло. По этому случаю меховые куртки, пальто, короткие дублёнки и пуховики были расстёгнуты, но почему-то никто не воспользовался пустующей около входа вешалкой; как будто все они только что пришли или собирались вскоре уходить.

Оружия ни у кого не было видно; но Владимир обострённым от чувства опасности чутьём сразу, ещё до того как нашёл взглядом знакомца — Пломбира, почувствовал конфронтацию между двумя группами собравшихся здесь. Собственно, хотя приёмная была вполне обширна, люди не распределились по всему помещению равномерно, а сгруппировались довольно компактно: часть суровых мужчин, у некоторых из которых, мельком мазнув взглядом, Владимир заметил синие разводы татуировок на тыльных сторонах кистей рук и пальцах, кучковалась возле входа в собственно кабинет Креста, как бы охраняя его; стоя, и сидя на стоящих вдоль стены стульях. Часть же присутствующих, среди которых Владимир не сразу и выделил Пломбира, группировалась поодаль, напротив входа в кабинет; расположившись в креслах для посетителей возле секретарского стола с компьютером на нём, а один стоял у стены возле стола. Сам Пломбир так и просто сидел на этом столе, непринуждённо болтая в воздухе ногами.

Однако вся эта непринуждённость сразу показалась Владимиру напускной, — в комнате явно витал дух конфронтации, противостояния между этими двумя группами.

Не успел он сделать несколько шагов к столу, на котором сидел Пломбир, как из-за его спины вынырнул Женька. Ни с того ни с сего вдруг оказавшись в центре комнаты и внимания, он поднял сжатый правый кулак к плечу, как бы в приветствии «Рот Фронт», и выкрикнул:

— АУЕ — сила!

И замолчал выжидательно.

Все присутствующие уставились на него; кто с недоумением или насмешкой, Пломбир — с явным подозрением.

— Джонни… сейчас пинка получишь!.. — вполголоса, стараясь не шевелить губами, произнёс Владимир, раздосадованный непонятной выходкой мальчишки.

— Ты кого это к нам, нахер, тут привёл, Володинька?? — скривившись, спросил Пломбир. Из группы же от дверей в кабинет, напротив, донеслось одобрительное:

— Барно, додик! Ландай, брус шпандовый, накати с нами! — один из сидевших возле двери поднял парящую кружку, которую до этого держал на колене.

— Это ко мне! — возразил Пломбир, продолжая сидеть на столе.

— Сразу двое к тебе?.. — хмыкнул сидевший, — А как базарили? Штоб никого лефтых! Или как: фраер — к вам, цыплёнок — к нам, такой, што ле, расклад?

— Они не при делах, Хмурый! — пронзительно глядя на сидевшего, произнёс Пломбир, — Оба — не при делах! Случайно зашли. Не по… не по нашему делу, вникаешь? Или ты стремаешься двух пацанов?

— Я никого тут не стремаюсь… — с противной ухмылкой произнёс мужчина с кружкой, — А только если был базар, чтобы никого левых, то и надо за базар отвечать! Может ты на стрелу ещё и соску приведёшь, тебя обслуживать; а мы — гляди?

— Привяжи метлу, Хмурый! — посоветовал Пломбир, — Они щас уйдут. Два слова — и ушли, вникаешь?

— Покатит. — Хмурый как бы потерял интерес к вошедшим, и, подняв кружку, с хлюпанием отхлебнул из неё.

Пломбир переключил внимание на Владимира:

— Володя… а я думал, что ты с концами… отплыл! Ишь ты — пришёл! С юным уркаганом?

— Это так он… выделывается. — проклиная про себя Женьку за его дурацкую и непонятную ему выходку; и себя, за то, что взял его с собой, ответил Владимир, — Я болел. Серьёзно болел, без дураков. Вот, он подтвердит. Мог бы — пришёл бы, конечно, как обещал. Как вы говорили.

— Ага, ага, говорил. Пришёл бы… — Владимир видел, что Пломбир слушает его рассеянно, сам мыслями и вниманием будучи где-то совсем в другом месте. Он поддакивал Владимиру, а взгляд его блуждал по комнате, на мгновения задерживаясь на каждом из присутствующих, и чуть дольше — на малиновой кожи двери кабинета, за которой, как понял Владимир прошлый раз, был кабинет Креста. И все присутствующие нет-нет да поглядывали на эту дверь, как будто ждали чего. И вообще атмосфера в приёмной была какая-то ожидающая, «вокзальная»; недаром никто не разделся, и сидели так, как будто готовы были вот-вот сорваться и бежать куда-то… — Пришёл бы, да.

— Так что мне? — уточнил Владимир, — Я смотрю, я не вовремя?

— Угу. Очень не вовремя… — Пломбир вообще отвлёкся от Владимира и уставился на малиновую дверь, за которой явно происходило что-то необычное. И все в комнате тоже уставились на дверь; а стоявший облокотившись на стену один из мужчин, явно из «команды» Пломбира, то есть из оппонентов находившимся возле самой двери, нервно сунул руку за отворот дублёнки.

Из-за двери раздался звук, как будто толчком кто-то приоткрыл ещё одну дверь и раздались приглушенные голоса. Два мужских голоса, на повышенных тонах что-то невнятное, перебивая друг друга, быстро говорящих. Потом снова дверь стукнула, и ничего вновь не стало слышно. Там тамбур, — понял Владимир — потому и не слышно ничего.

— Не договорятся… — глянув куда-то мимо Владимира, как бы про себя, произнёс Пломбир; и опять, как детсадник, поболтал ногами, постукав каблуками в бок письменного стола.

— Нет, не договорятся… — эхом откликнулся стоящий.

Пломбир поднёс руку к вороту и, видимо, нажав там тангету, чуть склонив голову, произнёс тихо:

— Поручик, будь наготове. Не договорятся они, судя по всему.

Суровые мужчины с татуировками на кистях рук, сидевшие и стоявшие возле двери кабинета, тоже обменялись несколькими короткими репликами.

Владимир оглянулся на Женьку, — пацан после выходки присмирел, и держался за ним. Атмосфера некоего нервного ожидания подействовала и на него.

— Что у вас тут делается? — спросил Владимир чтобы хоть что-то сказать. А то у него стало складываться впечатление, что на него вдруг стали обращать внимание не больше чем на мебель в комнате.

Стоявший у стены хмыкнул. Пломбир перевёл взгляд на Владимира и небрежно ответил:

— Так, фигня, Володинька. Решается вопрос, под кем будет город, а с ним и область — под красными или под синими. Обычный такой, в необычные времена, вопрос: кто под кем. Как обычно — делится власть, собственность, будущее. И, как обычно в таких случаях, «проигравший плачет». Если успеет, конечно, хотя б всхлипнуть… Всё как всегда… История, бля, пошла на второй круг… Ни-че-го-то в этой жизни не меняется…

Из этой сентенции Владимир не понял ничего; вернее, понял лишь, что они с Женькой не вовремя; и надо сматываться. Но тащились они сюда из Норы не для того, чтобы вот так вот просто уйти; надо было выяснять по Наташе; да и по возможности — по пацанам из отпочковавшихся от своего командира Псов.

— Пломбир! — опять он обратился к нему, — Я всё же пришёл. Как вы говорили. Пусть и с опозданием. Но пришёл…

— И что? — покосился на него Пломбир. Он опять оглядывал оппонентов и зыркал на дверь.

— Ну как что! Вы же мою девушку забрали, Наташу! — повысил голос Владимир, — Сказали, что вернёте, когда приду. Вот. Верните. И ещё у меня вопрос…

— Ты поглянь! — требует! — хмыкнул стоящий у стены.

— Наглая молодёжь пошла… — согласился с ним Пломбир, и не в тему вдруг спросил Владимира:

— А вот вы, когда сюда шли, — вы как через пост внизу прошли? Почему вас не задержали, и мне сюда не перезвонили?

— Так не было поста внизу! — пояснил Владимир, — Там какие-то люди что-то грузят; а поста не было. Мы сами сюда дорогу нашли.

— Не-было?.. Са-ами?.. — зрачки Пломбира расширились, как будто он услышал какую-то потрясающую новость, — Шива, слышишь??

Владимир не понял такой реакции; подумал, что это из-за того, что их не обыскали. Ага, ну да, у Женьки же Беретта; и никто, получается, не знает. А он даже ножа не взял…

— Получается, ОНИ уже всё решили! — буркнул стоявший у стены мужчина в дублёнке и опять, как бы между делом, сунул руку за отворот, чуть отвернувшись, чтобы не видели оппоненты.

— Ага. И посты поснимали. — согласился Пломбир, — Наши посты!

— Что вы там мусорите, краснопёрые?.. — настороженно обратился к группе у стола сидевший с кружкой в руке, которого Пломбир назвал Хмурым, — Базарите и базарите, как у кума в абвере. Потрещали, — и пусть уходят!

— Ща уйдут! — заверил его Пломбир; но кроме того, не преминул заметить:

— Вообще ты не по делу тут, Хмурый, и командовать пытаешься, репликами бросаешься, определения обидные клеишь… Ты как бы тут вообще пока не по делу. Ждём, что там… что там Крест с Тузом решат. Хотя, конечно, и Тузу не по уровню с Крестом на равных базарить… но как решат; то есть как Крест решит — так и будет! — и впился взглядом в лицо Хмурого.

Губы того изогнула презрительная ухмылка, и он ответил:

— Ты, Пломба, хоть под честного фраера и канаешь, но блудняк этот не догоняешь… Тут мы не просить пришли. У Креста. Мы тут рамсы разводим по понятиям; а ты тут как алюра…

При реплике «у Креста» он презрительно скривился.

Внимательно слушавший его Пломбир только краем рта почти неслышно шепнул стоявшему:

— Шива, «алюра» — это чо?..

— А хер его знает. — так же очень тихо ответил тот, — И вообще… шестьдесят шесть!

Пломбир только согласно кивнул, и, вновь поболтав ногами, постукав каблуками в бок стола; и, как бы обдумывая сказанное Хмурым, чуть повернул голову в сторону и сказал одними губами остальным «своим»:

— Всем — шестьдесят шесть!

Никто особо не прореагировал; собственно, и так напряжение чувствовалось очень сильно, но тут, как показалось Владимиру, оно ещё больше усилилось, хотя никто не сделал ни одного заметного движения. Ну, может быть один из сидевших, державший локти на коленях, освободил одну руку; другой, как бы зябко потирая руки, сунул кисть правой руки в отворот левого рукава; ещё один сдвинул ногу под кресло, что давало возможность быстро вскочить… Всё это не укрылось от обострённого напряжением взгляда Владимира, и он понял, что «шестьдесят шесть» — какая-то шифрованная или команда, или показатель степени напряга ситуации, или что-то наподобие… Ещё он понял, что сейчас что-то будет… Как-то действительно, не вовремя они с Женькой пришли сейчас в этот кабинет…

Как бы отвечая на его ощущения, Пломбир доброжелательно ему кивнул и обычным голосом сказал:

— Иди, Володя, с мальчиком — иди! Позже договорим. Завтра придёшь… Забирай своего малолетнего уголовничка — и иди…

И улыбнулся.

Владимиру от этой неживой улыбочки стало нехорошо; и он как-то по-особому почувствовал, что сейчас они с Женькой-то стоят как раз между двумя силами-антогонистами; причём силами, готовыми сшибиться; и ощутил свою полную незащищённость, всё равно что воробей, сдуру залетевший внутрь кузнечного пресса между матрицей и пуансоном, когда штамп уже готов к очередному циклу ковки-прессования…

Ни о каком «зайдите завтра», конечно, и речи не могло быть; но сейчас — это было предельно ясно! — нужно было быстрее уносить ноги, и уводить ничего не понимающего Женьку, — пока «матрица и пуансон» не пришли в соприкосновение, оставив от глупого воробья только клочок тлеющих перьев.

— Пошли, Жень! — дёрнул он мальчишку за рукав, и направился к двери на выход.

Глядя ему вслед, Пломбир быстро пробормотал, не двигая губами в микрофон под воротником:

— Поручик, ситуация шестьдесят шесть! Сейчас, как дверь откроется — шестьсот!

Но Владимир, спеша убраться из этой явно опасной, накалённой обстановки, не успел дойти до двери.

Снова, на этот раз очень отчётливо, стукнула дверь внутри кабинета, — видимо, распахнулась дверь внутреннего тамбура, и донеслись чётко слышимые разъярённые голоса двоих мужчин, яростно спорящих, а, вернее, орущих друг на друга:

— …буром не в масть прёшь, апельсин!..

— …скурвился, ссучился, под красных лёг??..

Мужчины, сидевшие возле самой малиновой кожи двери дёрнулись, непроизвольно оглядываясь на неё, и на мгновение упуская из зоны внимания своих оппонентов напротив; и в этот момент Пломбир, вытягивая правую руку по направлению к сидевшему у двери Хмурому, тоже отвлёкшемуся на происходящее за дверью, как будто указывая на него указательным пальцем, произнёс громко:

— Шестьсот синих!

Раздался негромкий щелчок, как будто он щёлкнул пальцами, а Хмурый дёрнулся, и стал разворачиваться, подаваясь по направлению к Пломбиру, когда в руке у Пломбира щёлкнуло второй раз, — и голова Хмурого дёрнулась назад, как будто ему в лицо ударили поленом. И тут же раздалось ещё несколько щелчков; быстро, одни за другими: обернувшийся Владимир видел, что все мужчины около стола вытянули руки по направлению к своим оппонентам, держа в руках маленькие пистолетики; а оппоненты отчётливо всем телом дёргались от щелчков; а Хмурый, стукнув затылком в стену, вдруг стал сползать вперёд со стула, как будто собирался встать на колени; и керамическая кружка, которую он держал в руках, с громким стуком упала на пол, расплёскивая чёрное парящее содержимое. А в лице Хмурого, как раз под левым глазом возле носа, образовалась чёрная дырка, откуда, пока он сползал на пол, быстро-быстро запульсировала струйка крови, брызгая ему на щёку.

Хмурый ещё не успел упасть на пол, когда в приёмной оглушающе ударил выстрел: у одного из сидевших у двери кабинета в руке вдруг тоже оказался пистолет, из которого он и пальнул прямо перед собой, попав, правда, только в пол. И тут же сорвавшийся с места один из мужчин подскочил к нему, взмахнул рукой, — тускло блеснуло лезвие ножа, — и ударил его под ключицу. Тот повалился на бок, выпустив из руки пистолет, после оглушительного выстрела почти неслышно ударившийся об пол.

И тут же все сидевшие напротив малиновой двери засуетились; бросились, как в огромной радости, к своим оппонентам, — а те уже все сползали со стульев, вслед за Хмурым валились на пол, подёргиваясь с судорогах; кто зажмурившись, а кто и широко и недоумённо раскрыв глаза. Все они, как понял сейчас Владимир, только что, на его глазах, были быстро и практически бесшумно убиты. Тех, кто не умер сразу — добивали откуда-то взявшимися ножами.

Мужчина с ножом ещё раз сильно ударил ножом упавшего в спину, сбоку, примерно под лопатку, так, что клинок скрылся в теле полностью; выдернул…

— Вон того ещё! — указал один из мужчин на одного из упавших, который ещё дёргался, прижав руки к груди; и он быстро переместился к нему. Снова взмах клинка, и звук удара как молотком в сырое мясо.

Стоявший Пломбир что-то сосредоточенно делал, — Владимир, замеревший возле входной двери, увидел, что у него в руках совсем маленький, вряд ли больше пачки сигарет, пистолетик, легко умещавшийся в ладони. Пломбир подковырнул пальцем какую-то защёлку на нём, и пистолетик переломился, как переламываются стволы у охотничьей двустволки-вертикалки; и Пломбир извлёк из него одновременно сразу два жёлтеньких длинных патрона с торчащими из них блестящими штоками, объединённых в одно целое обоймой.

Бросил на пол. Лихорадочно-быстро достал из кармана начатую пачку сигарет, порвал, извлёк из неё новую обойму из двух патронов, вставил в откинутые стволы пистолетика-малютки, защёлкнул, а порванную пачку сигарет уронил на пол. И лишь затем, держа казавшийся совсем игрушечным пистолетик в руке наизготовку, обратил вновь внимание на происходящее:

— Откуда у этого козла пистолет?? — указал стволом на лежащего ничком.

— А хер знает… — был ответ.

— Как же ты его обыскивал?.. — строго спросил он у одного из мужчин, у того, у которого, в отличии от маленьких, почти игрушечных ножиков в руках у остальных, был полноразмерный клинок, который он сейчас вытирал об одежду одного из убитых.

— Как — как… Вот так вот и обыскивал… примерно как и он меня… — ответил тот с досадой, — Умеют тоже прятать, гады. В ихних «университетах» учат не хуже чем у нас…

— Могло плохо кончиться! — неодобрительно заметил Пломбир, — А может ещё и будут последствия! Нашумели!

Как бы подтверждая его слова, открылась входная дверь в приёмную, — Пломбир тут же наставил на неё свой игрушечный пистолетик, — но из-за неё показался тот мужчина в защитного цвета меховой куртке, которого Владимир видел за дверью рядом с мордастым, которого он называл будто в насмешку Сухарём. Теперь у него в руках был автомат, прежде висевший на плече мордастого.

Быстро оглядев приёмную, он бросил неодобрительно:

— Это вы громко что-то! Выстрел слышно было. Сейчас набегут, тараканы!

— Да-да, Поручик, пожалуйста, посмотри там чтобы мы успели собраться! — попросил его один из мужчин, и тот скрылся за дверью.

Владимир оглянулся на Женьку, которого он, когда всё началось, инстинктивно оттолкнул в угол между дверью и одёжным шкафом и прикрыл собой; и теперь он выдирался у него из-за спины. В руке у него уже была его Беретта, глаза ошалелые. Он тоже ничего не понимал в происходящем.

— Опп!! — предостерегающе сказал один из мужчин и прицелился в Женьку из поднятого с пола пистолета убитого уголовника, — Это ещё что??

Владимир увидел, что Женька не знает что делать, — и этот мужчина тоже не знает что делать; и только, пожалуй, то, что он видит перед собой мальчишку, да ещё нежелание лишний раз шуметь, не даёт ему тут же нажать на спусковой крючок… Мгновение было очень опасное; вот так вот оно и бывает, — понял он, — Живёшь — живёшь, всё вроде по уму делаешь, и вдруг в пиковой ситуации неправильное слово сказал, или не вовремя руку в карман сунул, — и всё, приехали. Сколько таких случаев, поди! Вот только «пострадавшие» об этом обычно не расскажут.

Он толкнул локтём Женькину Беретту в сторону, и заступил, прикрывая его от наставленного ствола, одновременно выговорив достаточно нелепую фразу:

— Это он так! Не обращайте внимания! Мы вам не враги…

— Ну-ка дай сюда! — тут же рядом появился Пломбир и цопнул Женьку за руку, державшую пистолет. Женька, молодец, ситуацию понял, — и, поколебавшись, разжал руку, отдал Беретту. Пломбир выщелкнул магазин, и сказал с неодобрением:

— Что это вы, молодой человек, всего три патрона с собой носите?

— Нету больше! — набычась, буркнул Женька. И в самом деле — откуда бы? Патроны у Псов были жесточайший дефицит, на них играли в карты…

Видно было, что сцена такого быстрого и бесшумного убийства пятерых больших, матёрых мужиков произвела на Женьку сильное впечатление. На Владимира, впрочем, тоже. Его даже стало немного потряхивать. Кинул взгляд в сторону…

Там трое мужчин быстро и обстоятельно проконтролили-добили лежавших: двое орудуя маленькими, почти игрушечными ножиками быстро, как на мясокомбинате на разделке, вспарывали лежащим шею сбоку горла, там, где проходит сонная артерия, — а тела ещё шевелились, издавали какие-то хрипящие звуки, двигали руками и ногами в агонии. Вокруг тел быстро стали расти тёмные лужи; а третий, добив двоих лежащих ударами вполне полноразмерного ножа в спину, теперь был занят делом: выщелкнул из зеленоватой рубчатой рукоятки ножа некий цилиндрический механизм, и вставлял в него, судя по виду, обычный автоматный патрон на 7.62 миллиметра.

— НРС-2. — проследив за его взглядом, сообщил Пломбир, пряча Женькину Беретту в карман, — Один недостаток — однозарядный; в отличии от МСП — малогабаритного специального пистолета. Зато клинок есть. Но габариты…

— Пломбир, хорош трепаться! — окликнул его мужчина в куртке-дублёнке, — У тебя в твоей богадельне нормальное оружие есть?? Нам ещё выйти отсюда надо будет!

— А? Да, конечно-конечно, Игорь, как же… без запаса! — отвлёкся тот, — Вон… за картиной. Да не, не снимай — рви её нафиг, она к стене на шурупах…

Висевшая на стене картина, офорт, изображавший что-то изысканно-непонятное, но в цветовой гамме гармонировавшее с отделкой приёмной — ни то метель в вишнёвом саду, ни то размазанное фото дальней галактики снятое через светофильтр, была тут же грубо сорвана, и за ней оказалась неглубокая ниша, в которой одно над другим на длинных гвоздях были закреплены три коротеньких дробовика без прикладов, с чёрными пистолетными рукоятками. Там же, в нише, стояли три коробки с патронами.

— Ну, хоть что-то! — пробурчал тот, которого Пломбир назвал по имени Игорем, а до этого Шивой.

— Это чисто чтоб выйти! — заверил Пломбир, — В машине нормальная нарезь. И вообще…

Тут же дробовики были сняты, и приёмная наполнилась щёлканием заправляемых патронами трубчатых магазинов.

— Вот так вот дела обстоят… — вздохнул Пломбир; бросил взгляд на Женьку и Владимира:

— Что, шпана, больше не будет от вас сюрпризов?? Ишь, пистолет притащили… надеюсь, ничего больше? Нет времени шмонать вас; а то ведь можем вас и к этим, в компанию, определить! Может и надо бы, но не охота карму перегружать… Кстати, Шива! — как будто вновь что-то вспомнил он, — Я говорил, что пацаны прошли без досмотра и звонка?

— Говорил! — подтвердил тот.

— Значит тут одни ихние, «тузовские» остались — крестовых всех сняли, и хорошо если не наглушняк… Впрочем, наплевать; чувствуется, кончились времена, когда нас уголовные масти волновали. Надо валить отсюда…

Он опять о чём-то переговорил по рации, выслушал ответ; и сообщил всем:

— Пока тихо, джентльмены. Но это ненадолго. Хотя всю верхушку «синих» мы и зачистили… — он сплюнул в сторону недвижимого тела Хмурого и других, уже лежащих в слившейся в одну большой луже крови, — Но обязательно ведь впишется «среднее звено»… Эх, Оршанск, Оршанск, несчастный ты город; никакого тебе покоя…

— Пломбир, кончай стонать, — опять окликнули его, — Что там с «авторитетами», будем смотреть, или что?

— Ну как же, как же! — засуетился тот, — Конечно нужно глянуть. О чём там договорились криминальные авторитеты вор в законе Крест, и борзый, но подающий надежды Туз с милым именем Аркаша… Хоть мы и решили уже, что в этой междоусобице не участвуем, но всё же нельзя же их оставить без отеческого напутствия… Рэдик, дорогой, открой эти малиновые ворота! — он ткнул стволом пистолетика в направлении дверей в кабинет, — Только не поскользнись в этой луже. Это страшное дело, если засохнет, — как они паркет оттирать-то будут?..

Тот, к которому он обращался, только хмыкнул в ответ:

— Не думаю, что чистота паркета их будет волновать… — и вдоль стенки подошёл к двери. Приоткрыл. Полностью она не открывалась — мешало тело Хмурого; и его пришлось оттащить в сторону, частично размазав кошмарную лужу. Открыли.

Действительно, тамбур. Закрыт.

Тот, которого назвали Рэдиком, пнул в двери, распахивая их внутрь кабинета, — и отступил, давая обзор.

Прямо перед дверью, на паркетном полу кабинета, в схватке не на жизнь, а на смерть, катались, сцепившись в объятиях двое мужчин — крупный Крест и значительно более мелкий, но вёрткий и злобный Аркаша Тузлов, с козырной кличкой Туз.

Они вцепились друг в друга, и возились на полу, остервенело рыча, и, стараясь добраться друг другу до горла, до глаза, порвать пальцем рот, — выли от ненависти, всхлипывали, кусались, выплёвывали друг в друга невнятные ругательства:

— А…хррр… су-ука! ляр-рва … ррр… паддд… падаль! …ухррр!..

— Развлекаются бугры! — хмыкнул кто-то из мужчин. Не заходя в кабинет, уже вооружённые короткими дробовиками и одним пистолетом, они заглядывали в дверь кабинета.

— Вот этот, шустрый, мелкий победит…

— Даладно! Крест Аркашу массой задавит! — не согласился кто-то.

— Задавил бы — если б не кумарил каждый день; он ведь уже конченный наркоша, блядь! — поддержал кто-то первого говорившего.

— Пятьдесят на пятьдесят! — откликнулся ещё один.

— Кто бы знал, как он меня за эти месяцы задолбал! — вздохнул один из них, и, обернувшись, спросил у Пломбира:

— Так мы что, — с концами отсюда?

— С концами, с концами! — подтвердил тот, выгребая из ящика секретарского стола какие-то бумаги; комкая их и суя в стоящее теперь на столе пластмассовое ведро для мусора, — Сваливаем, как говорят наши бывшие коллеги, в Мувск! Там что-нибудь новое замутим; тут что-то стало тóмно! Долбаные уголовнички совсем повыпрягались; у меня в последние дни прям чесалось между лопатками — так и ждал, что кто-нибудь из этих расписных шило сунет или стрельнёт. Ну их нахер, этих романтиков с большой дороги! — начнём что-нибудь новое, интеллигентное…

— Вот я сразу говорил, что не надо с уголовщиной связываться! — сказал Шива осуждающе.

— Ну что-ж, опыт получили! — не согласился Пломбир. Он уже набил почти полностью мусорное ведро комканой бумагой, чиркнул зажигалкой — и из ведра потянулась сизая струйка дыма, лизнули бледно-оранжевые языки огня; — И вообще. Если б не этот Аркаша, и если б Крест был поумнее и не наркоманил, и если б…

— Много «если б»!

— Угу. Ну что ж, мы не в накладе; начальный капитал собран, — можно продолжать… уже в новой среде!

Он оглянулся на замерших у стены Владимира и Женьку; и Владимир остро почувствовал свою беззащитность перед чужой волей, — что если и их с Женькой сейчас «зачистят»?.. Он не особо понял, что тут сейчас по сути произошло: кажется, одна группировка воров сменила во власти другую; или, напротив, прежняя группировка отстояла своё право снимать сливки с воровского корыта, — но почему они сбираются уезжать в Мувск, если тут всё так, в общем, на мази?.. Почему не разнимают дерущихся не на жизнь, а на смерть авторитетов уголовного мира? Ничего не понятно; но главное сейчас не понимание, а уйти отсюда живыми; и найти Наташу. Как с Псами, ясно, тут уже не узнать.

Как бы отвечая на его незаданный вопрос Пломбир вздохнул:

— Вот так вот, Володя… жизнь распоряжается! Создали мы тут было целую криминальную империю, регионального масштаба, — а теперь она разваливается! Ибо из говна, оказывается, небоскрёбы не строят! — не тот матерьял!

Покивал грустно своим мыслям, глядя на разгорающийся костёр на письменном столе:

— А ты забирай мальчика и валите домой — не получилось у нас сотрудничества! Я б тебя в Мувск взял — понравилась мне твоя цепкость, хватка деловая; опять же то, что ты за девочкой своей всё же пришёл, — но у тебя, могу спорить, в Оршанске, небось, сейчас много всяких личных обязательств, чтобы всё бросить и налегке?.. Да? А то смотри. Тут к тебе один из уголовничков вон Аркашиных неровно дышит, может ты в курсе? Белый погоняло. Слыхал? — такая белесая блондинистая моль, из дезертиров, но злобный. Что-то вы с ним не поделили, — очень он просился тебя лично найти и посчитаться. А?.. Думай три минуты, хм. Да-да, так в жизни и бывает, юноша — на обдумывание основополагающих по жизни решений — всего три минуты! И это ещё хорошо, сплошь и рядом обстоятельства так и вообще времени на раздумья не дают, всё решается помимо…

— Наташа! — напомнил Владимир. От души у него отлегло, — явно не будут их с Женькой сейчас «зачищать», — Где она?

— А, вот-вот, я ж говорю — личные обязательства! — разглядывая полыхающий костёр на столе, от которого уже занялись и шторы, сказал Пломбир, — Девушку твою продали, в бордель…

Владимир дёрнулся как от удара.

— Да-да, в бордель! — повторил с сочувствием в голосе Пломбир, — А как ты хотел? У нас, видишь ли, не собес. Тебе дали неделю — ты не явился. Ну и всё. Нет, мы входим, конечно, в положение, и всё такое, — но порядок есть порядок, а то никто уважать не станет! Ты не явился — мы её того!.. продали. Не особо дорого, кстати, — так, чисто из принципа…

— Кому продали, когда?? — в смятении выкрикнул Владимир. Какой-то сюр! — его Наташу — продали! В бордель! Это что, чёрт побери, новое издание «Анжелика и султан»??

— А этому, как его… — Пломбир пощёлкал пальцами, вспоминая, — Как его?.. Ну, такой, с дырками в ушах; как их, с тоннелями, по виду — пидор… Проституток держит; один из основных тут — может слыхал? Их тут немного, в Оршанске-то, осталось: он; да та мадам, что в твоём кабаке блядский шалман организовала; как её? — Рамона. И ещё пара малин по окраинам, но эти основные — кто от эпидемии не передох; ну, не считая индивидуалок… все нам платят; то есть платили — тьфу! Вот этому, пидору дырявому, и продали — ты поспрашивай, поспрашивай «в кругах»; я б сам наводку дал — но орлы мух не ловят; я сам этим не занимался, даже и видел его всего раз только, мельком… Поспрашивай — может и ничего пока с твоей мисс, — сейчас на блядей не сезон…

Владимира всего передёрнуло от такого цинизма; и невольно у него вырвалось:

— Она ж беременная!

На что Пломбир лишь сочувственно пожал плечами:

— Бывает… Надо было вовремя приходить. Постарайся её побыстрей найти, что я тебе ещё скажу…

Костёр на столе уже полыхал вовсю, горели шторы, клубился дым; и Пломбир отступил от стола, щурясь.

Из-за двери приёмной раздалась автоматная очередь, потом ещё одна. Дверь распахнулась, в неё заглянул тот, которого Пломбир называл Поручик:

— Быстрее, что вы тут застряли?? Я же говорю — сейчас попрутся!!

Был он уже без зимней куртки; в армейском камуфляже с откуда-то взявшимся на нём бронежилете и разгрузке с магазинами поверх него; яростно-сосредоточен как во время боя. Не закрывая дверь, придержав её ногой, вновь дал очередь куда-то вдоль коридора, — гильзы веером полетели в приёмную.

Все засуетились.

Пломбир пнул стол, и полыхающая, плавящаяся корзина со стола упала на пол, поджигая шторы и снизу. Двое, взведя дробовики, сразу двинулись на выход, на поддержку Поручика.

— С этим-то что делать будем? — тыкнув стволом в сторону распахнутой двери в кабинет, откуда раздавалось утробное рычание, спросил один из мужчин.

— А как там дела? — поинтересовался Пломбир, направляясь тоже к выходу, и между делом заглядывая в дверь.

— Туз сейчас запорет Креста! — сообщил тот, — Он, падла, неспортивно поступил — у него заточка на голени была; вот он сейчас Креста и шинкует под рёбра! А тот кусается только.

— Мы тут все неспортивно поступили… — многословно согласился Пломбир, — Сказано же было — никакого оружия на стрéлке, — а вот поди ж ты! Пистолеты! Ножи! Заточки! С обоих сторон — хотя вроде как и обыскивали же друг друга! Но они не знают «правило левого бицепса», а мы не знаем их методы — видишь, даже Макаров спрятали так, что мы не нашли! Хорошо хоть пулемёта в трусах никто не пронёс! — прям какое-то безобразие и нарушение конвенций! Что говоришь — кончает Туз Креста?

— Почти что аминь! — подтвердил тот.

В коридоре опять протрещала очередь, — ей ответили издалека, из глубины коридора; — тут же раскатисто бухнули два выстрела дробовика.

— Ну, поставь точку обоим — и уходим! Ты замыкающий. — Пломбир, застёгивая пальто, был уже возле двери. Обернулся к Владимиру и Женьке:

— Пойдём! — до первого этажа, да выхода вас проводим; вернее, за нами пройдёте, — а дальше как знаете. Оставаться не советую — уголовнички сейчас сильно злые будут.

— Жалко, не досмотреть! Та-акой бой! — сказал мужчина у двери в кабинет, взводя курок пистолета, — Впрочем, я всё равно на Туза бы поставил, — он шустрее!

Владимир, вслед за ним Женька, вышли из кабинета. В коридоре, на выходе, раскинув руки, лежал на спине тот, с мясистой мордой, которого Поручик называл «Сухарь», так что через него пришлось неудобно перешагивать, а Женька, недолго думая, и наступил ему на грудь.

Поручик, выставив автомат, занимал позицию для стрельбы с колена, зорко высматривая поверх автомата что-то в глубине коридора; ещё один мужчина с дробовиком занял позицию у другой стены, ещё двое страховали тыл. Сзади, в кабинете, стукнул выстрел. Через распахнутую дверь тянуло дымом и запахом горящей бумаги.

— Пошли, пошли, на лестницу! — торопил Пломбир, размахивая опять своим игрушечным пистолетиком, — Пока они не прочухались. Уходим…

УДАЧНОЕ ЗНАКОМСТВО

Чтобы найти того, «пидора дырявого», которому околоуголовные подонки, «держащие воровское слово», продали Наташу, про которого говорил Пломбир, против ожидания не пришлось, как уже рассчитывал Владимир, ни разыскивать Рамону, чтобы выспросить её насчёт «конкурента», ни тащиться в свою бывшую «Зарю Регионов», где сейчас обосновался чёрт-то кто.

Всё получилось довольно-таки само собой, что ещё раз подтвердило идею, что удачи и неудачи по жизни рассеяны довольно-таки равномерно.

Из уголовного логова, штаб-квартиры ныне уже видимо покойного Креста, бывшего Дома Печати вышли почти без проблем: спускаясь какими-то замусоренными лестницами и проходя неосвещёнными коридорами за открываемыми Пломбиром своими ключами дверями, они, никем не настигнутые, добрались до выхода первого этажа. Шедший первым Поручик периодически останавливал группу сжатым у плеча кулаком, напряжённо вслушивался, и, оглянувшись, шипел:

— Пошли. Только тихо! Топаете как слоны!..

В вестибюле царило смятение. «Солдаты» метались без толку и без руководства, кто-то орал, что «менты Креста завалили!», кто-то не менее громко базлал что «… был налёт из Администрации Регионов, суки спецназовские с крыши в окна спустились, но Крест отбился и щас выйдет!»; другие вопили «- Всё херня — Креста Регионалы похитили, и Туз собирает в погоню», — словом, царила обстановка, обычная для ситуации, когда парашютный десант или точный залп артиллерии уничтожает центр командования, и личный состав, лишённый руководства, обменивается самыми дикими слухами, зачастую тут же самими и придуманными, нагнетая атмосферу паники и развала.

Понаблюдав пару минут с верха лестничного марша за творящимся внизу, Пломбир выматерился, а Шива мстительно отметил:

— Я тебе говорил: это уголовное стадо только показательными расстрелами можно держать в дисциплине; а сейчас уже поздно!

— Если мы появимся тут без Креста и без Туза, нас эти синяки попросту разорвут! — сказал кто-то, — Решат, что мы и есть тот самый десант!

— Ничего! — буркнул Пломбир, — Не разорвут! У нас же есть веские аргументы! — предъявим! Ну что, Поручик, командуйте!

Длинная, в весь магазин, автоматная очередь, и снопы картечи из трёх стволов расчистили дорогу; и, перепрыгивая через тела, группа вырвалась на улицу. Их не преследовали; в Доме Печати царила паника.

Бегом, через проходные дворы, они устремились прочь.

Через несколько минут и несколько проходняков они задержались, скрывшись в разорённой, с вырванными дверями помещении бывшей почты. Двое сразу же пошли за машиной, укрытой в только им известном месте; а Пломбир, вальяжно облокотившись на покорёженный платёжный терминал, на экране которого было написано маркером матерное слово, счёл нужным попрощаться с Владимиром, обратившись к нему с напутствием:

— Ну что, уважаемый. Не поминайте лихом. Ищите свою беременную девчулю; опасайтесь Бледного Белого, а лучше грохните его при встрече; не ешьте жёлтый снег и мойте руки перед едой. Будете в Мувске — заходите на огонёк; адрес не дам, но, полагаю, когда вы туда соберётесь, о нас уже будет слышно! Мы всегда возле теневой власти, вернее — мы её теневое отображение; так сказать, тень от тени, хы. Помните, что написание понятия «кризис» по-китайски состоит из двух иероглифов: «потеря» и «возможность»; вот мы всегда цепляемся за второй. Чао!

— Пистолет! — требовательно произнёс Женька, протянув руку.

— Че-го?? — изумился Пломбир.

— Пистолет верните! — повторил Женька, глядя ему в глаза, — Вы у меня пистолет забрали — верните!

— Вот наглый мальчик! — изумился Пломбир, засовывая руку в карман, — Вас не убили, что само по себе уже сейчас подарок; вас из западни, можно сказать за шкирку вытащили — а он ещё что-то требует! Пшёл вон, бацилльный!

Стоявший рядом Шива хохотнул:

— Ну ты нахватался, в общении-то! Отвыкай уж…

— Верните пистолет!! — с нажимом повторил ещё раз Женька, и голос его дрогнул, — Так не делается! Забрали — верните!

— Ты ещё скажи «не по понятиям!» — продолжал деланно изумляться Пломбир, — Вот глиста, засранец малолетний! Тебе жизнь сохранили. Не положили рядом с твоими синими кумирами, — цени это, и проваливай! Пистолет ему! АУЕшник сопливый!

— Жень… — Владимир тронул его за плечо, и не нашёлся как продолжить. Реально — не ему влезать в разговор: проебал свой пистолет, проебал автомат бригады, и сейчас ещё что-то… что? Уйти совсем голенькими? Он пожалел, что не получилось подцепить какой-нибудь ствол в вестибюле Дома Печати, когда они прорвались на выход — увы, не было никакой возможности, неслись буквально галопом; некогда было оглядываться и шарить в поисках ствола.

— Скажи ещё, что «это мамин подарок!» — продолжал измываться жестокий Пломбир, — Или что «любимая девочка на день рождения подарила!» Говорю тебе — пошёл ты вон, пацан! Кстати… Как, говоришь, тебя зовут?

Женька промолчал, сопя; и Пломбир зыркнул на Владимира.

— Женей его зовут, Евгением! — еле сдерживаясь, чтобы не садануть кулаком в лицо Пломбиру, произнёс тот. Всё определённое уважение и расположение к нему, образовавшееся у него после той длительной беседы «по душам» в их первую встречу, сегодня кончилось — после его слов, вот так вот, просто: мы твою девушку в публичный дом продали! Вот так вот — не больше не меньше. И сейчас ещё над пацаном глумится!

— Пломбир, перестань издеваться над человеком! — вдруг влез в разговор Поручик, — Верни пацану что взял; — или пристрели его! Вот не выношу я, когда над людями издеваются!

— Поручик у нас блаародный! — глумливо хихикнул Пломбир, доставая из кармана Женькину Беретту, — Предлагает пристрелить!.. Ладно. Забирай, гопота! Вместе со всеми тремя патронами! Всё равно я не люблю больших тяжёлых чёрных пушек; а Беретта — вообще говно!

Он протянул пистолет Женьке левой рукой, держа правую в это время за собой. Выстрелит! — пронеслось в голове у Владимира. После всего произошедшего он больше не доверял Пломбиру, да и всей их гоп-компании, ни на грош. Потом он понял, что тот просто в свою очередь страхуется: с какой стати и он-то должен доверять приблатнённому, как он полагал, пацану, отдавая ему боевое оружие.

Женька взял пистолет, и, сопя, затолкал его себе за пояс.

— Вот так вот, Женя… — смягчаясь, произнёс Пломбир, — Не такой я уж и жлоб, как ты думаешь, чтобы у ребёнка игрушку отнять! У меня самого этих игрушек!.. — ты не поверишь!.. Тем более, что тебя Евгением зовут, а я сам Евгеньевич. Ну, шуруйте отсюда, господа! Авось свидимся ещё.

Так странно и бесславно закончился их визит в бывший Дом Печати. Однако потом судьба, как будто смилостивившись, соблаговолила им помочь.

Обойдя кружным путём комплекс Дома Печати, откуда доносились одиночные выстрелы и короткие очереди, — видимо уголовная братия делила внезапно образовавшееся бесхозное наследство, — они направились к подъезду дома, где спрятали мотоцикл.

Их появление было нежданным для человека, склонившегося над передним колесом Судзуки и что-то с ним делавшим; как большая серая крыса, он, шурша, ринулся вверх по лестнице.

Владимир испугался, что он что-то мог снять с агрегата, и теперь не уехать — и метнулся следом. Он легко настиг его на площадке второго этажа, и, схватив за шиворот, приложил его головой о стену. Убегавшему хватило: он тут же и обвис, пришлось опустить его на замусоренный пол. Поднялся Женька — настороже, уже со своей Береттой наизготовку.

— Жень, он там снял чего??

— Да нет вроде. Но я особо не рассматривал.

От осевшего на пол мужчины ощутимо пованивало. Бомж! — подумал Владимир. Ну, в смысле, что значит «бомж»? — жилья в Оршанске, большей частью разбежавшегося или эвакуированного в коммуны, было хоть залейся; бомж — это по старой памяти, это тот, кто опустился и не считает нужным мыться.

Присмотрелся к нему: грязный; засаленный какой-то, бывший ранее армейским бушлат; ещё, к тому же, и густо устряпанный кровью… Да, скорее всего кровью, чем же ещё: и весь воротник, и правое плечо, рукав; и на спине — даже корочкой встало. На голове намотано чёрт знает что — наподобие чалмы: какая-то шаль… или платок; а может и просто кусок обивки с дивана? Из-под неё выглядывало полотенце, всё также в засохших пятнах крови… ну и чудовище! Как будто его били-били, но так и не убили по недосмотру… оп… на бушлате явно была видна дырочка от пули. С убитого, небось, бушлат — отсюда и крови столько. Да пошёл он к чёрту!

Владимир пнул бомжа — тот только невнятно мэкнул. В отключке — хорошо я его о стену приложил! Тут же валялся упавший у него с плеч небольшой городской рюкзак. Пнул рюкзак — ничего не гремит. И он тоже к чёрту.

Спустились вниз. Владимир осмотрел Судзуки. Нет, вроде бы всё на месте. Бомжара трудился, видимо, над замком — обыкновенным велосипедным замком с тросиком, которым Владимир на всякий случай пристегнул переднее колесо мотоцикла к перилам — но без инструментов не совладал. Ладно.

Отцепил, снял тросик с замком. Наверное и так не смог бы угнать, но с замочком надёжнее. Хорошо, что пацаны притащили с одного из своих набегов.

— Куда сейчас? — хмуро спросил Женька. Он сегодняшнее приключение, видимо, рассматривал как исключительно провальное.

Владимир был другого мнения. Он постарался взвесить плюсы и минусы произошедшего, и признал, что плюсов, пожалуй, и побольше будет!

Первое что — его «не нагрузили» эти деляги, крутящиеся возле уголовников. Странные, кстати, деляги; сложилось впечатление по репликам, что они этими уголовниками и крутили как хотели; и лишь какой-то непредвиденный форс-мажор поломал им всю игру… Отпустили, можно сказать, на все четыре стороны. Это хорошо… Что Белый к нему неровно дышит — вполне объяснимо; жаль тогда Женька помешал с ним разделаться; ну, пересечёмся ещё раз на узкой дорожке — миндальничать с ним больше не буду, и нахер эти пацанячьи «законы чести»!

Да, сразу вызволить Наташу не удалось; хуже того — оказывается её ещё и продали!.. Но, судя по всему, это было недавно — может быть с ней всё не так и плохо… Главное — появилась ниточка: кому продали. Владимир вспомнил его: тот самый Эдик, Эдичка, конкурент Рамоны по блядскому бизнесу. Он его ещё в своём кабаке видел; да-да, ещё с этими чудовищными «тоннелями» в мочках ушей, — недаром кличка «Дырявый». Но скорее всего, кличка, конечно, не только из-за ушей…

— Сейчас, Жень, надо найти Диего. Он знает как найти Рамону — помнишь её? А Рамона может знать, где искать этого ублюдка, Дырявого. Слышал, что Пломбир сказал? Наташу ему продали. Он публичный дом тут держит. Или держал. У него Наташа.

— Дырявый… — Женька сплюнул, — Таких козлов надо на месте убивать!

— Сначала нужно найти. Помоги-ка мотик выкатить. Темнеет уже. Если до темна не успеем — может, у Диего попросимся переночевать…

— Жрать уже охота… Интересно — вдруг пацаны уже вернулись, как думаешь?

— Думаю вряд ли, Жень. Если два дня их не было, вряд ли прямо сейчас явились бы. Ведь ты говоришь — на полдня уехали?

— Меньшиков, мудак, потащил «вооружаться»… «Я, говорит, знаю где можно быстро и много», дурак. Я им говорил, что операции нужно готовить, а он быстрей-быстрей! Вот, наверно, и влипли где.

— Да, печально. Но пацанов потом искать будем, — сейчас надо Наташу найти. Так что — ты со мной?..

— А куда я денусь?? Чо, пешком в Нору чесать?.. Поедем уж. И ствол у меня всё ж таки. Помогу. А то ты, Американец, залётный, я смотрю… как Вампир всё равно что. — Женька был настроен скептически, но от помощи не отказывался, это радовало.

— А что за «АУЕ» ты там задвинул? — поинтересовался Владимир, — Все, как бы, в курсе, один я не в курсе.

— А тебе и не надо! — отрезал Женька.

Владимир вздохнул. Выпрягается пацан. Да уж — у пацанвы можно как быстро заработать авторитет, так и потерять — достаточно попасть несколько раз в разряд неудачников…

— Ну что, двинули? — Владимир уже оседлал своего железного коня; и Женька тоже готовился устроиться сзади, когда сзади из дверей подъезда показалась голова, умотанная разнообразным тряпьём, и прозвучало:

— Пацаны… Пацаны, слышь!.. Вы Дырявого ищете? Я знаю, где он есть!

— Я это, пацаны, я работал у него! — торопливо докладывал тот самый оклемавшийся бомжара, — Шалав, типа, возил для него. Ну, по вызову. Охрана там, и всё такое. Вы ж Дырявого ищете, я так понял??. У ево в ухах такие тоннели, — в каждый палец просунуть можно, а то и два — он один тут, наверно, такой; гордился ещё. Его Артур вообще-то зовут; Эдик, Эдичка — это для понта. Мы с ним в школе вместе учились! Не, не корешились никогда, вы чо, штоб я когда с зашкваренным корешился!.. Так — чисто на зарплате. Шалав вози… а, я говорил уже. Выпить нету, пацаны? Очень, эта, голова болит!

Отъезд «в связи с вновь открывшимися обстоятельствами», пришлось отложить — Судзуки вернули в подъезд; и там же, в подъезде, приступили к опросу-допросу бомжары.

Сколько ему лет было непонятно; неопрятная харя заросла густо щетиной, и во рту не хватало зуба, отчего он пришепетывал.

Информация была интересной — он, судя по тому, что докладывал, знал где обретается этот Эдик-Эдичка-Артур; и не только где его можно найти, но и его «тайную лёжку», его «базу», как бомжара выразился; где он и держал своих блядей; тех, кто был, как он выражался, «на казарменном положении», и тех, кого он держал взаперти — за какие-нибудь косяки; или новеньких — тех, кого ещё нужно было обломать, чтобы потом «приставить к станку».

— Точно-точно, пацаны, у ево там хаза. Там у ево и бабы ево, и бензин — он, сука, бензой хорошо затарился, я знаю! И жрачка у ево там! Тачка у него — Гелендваген! Купил у одного крутого. Пацаны! Я покажу — хотите?? А вы мне, эта, покурить дайте; есть, эта, покурить? А? Провожу вас — хотите? Тока это в Северный район ехать надо, это лучше не на вашем лисапеде! Пацаны! А выпить… не? Может найдёте где? А я — провожу уж…

Бомжара жаждал выпить, ещё больше — курить; а также — пожрать! За такие благá он брался указать «лёжку» Дырявого; а также рассчитывал — это стало ясно из его намёков, — на определённую долю в добыче, «- …если вы, пацаны, глушанёте этова урода; он мне вааще должен, я б — поучаствовал! За доляху, реально!»

Что-то у этого бомжа с Дырявым было; какие-то, судя по всему, взаимные претензии; настолько, что этот вот бомжара готов был «поучаствовать» в окончательном разборе с бывшим своим работодателем и бывшим одноклассником… Ну, у подобной публики это в порядке вещей.

— А звать тебя как? — спросил Владимир, решив, что это она — удача, пусть в образе вонючего бомжа; и нужно строить отношения.

— Валерка! Валерка Чепиков я, с Авторемонтной. В 17-й учился — знаешь? И Надюху может знаешь? — моя кукла была; а вообще кликуха — Лерыч; пацаны, да, можно просто — Лерыч! Точно ща забухать ничо нету? Может найдёте?..

Постоянно сталкивая Валерку Чепикова с наезженной колеи про «дайте, пацаны, пожрать и покурить, сил терпеть нету как выпить нада!» на разговор по делу, Владимир выяснил вот что:

— сутенёр этот, Эдичка, имеет по городу несколько точек; но основное его жильё в пригороде, куда он и упячивается, когда в делах затишье, когда надо отсидеться. Там же и подневольных баб держит; тех, что «не на зарплате» — некоторые клиенты, бывает, очень в садизм втыкаются. В основном из тех, кто при власти; но светиться кто не хочет. Это им дорого встаёт; потому что бабу после таких утех приходится «утилизировать», но это обычно люди состоятельные. Для них и держит — студенток всяких; дурёх, с голодухи решивших «подзаработать», а потом захотевших «спрыгнуть с темы»; купленных всяких; кого добробаты иной раз в город привозят с передовой; или просто на улице пойманных.

— «Пару раз, пацаны, я сам таких помогал закапывать, ага; но в основном у него там есть пацан на подхвате!» — бесхитростно повествовал бомж, не замечая, как у Владимира вспухли желваки и явно появилось желание этого подручного сутенёра самого «утилизировать».

— там же у него «всё-всё, полный фарш»: дом двухэтажный, «- …в ём, в подвале — гена! Со светом живёт, падла!» Несколько холодильников и кладовая, забитая жратвой; бухло, «и вааще, пацаны, всё, что надо для красивой жызни!» В этот дом, по словам бомжа, он приглашал только самых состоятельных и проверенных клиентов, для которых были специальные «апартаменты» со всем необходимым для садо-мазо: звуконепроницаемыми стенами, цепями, наручниками, плётками, фирменными кляпами и фаллоимитаторами, то есть страпонами. Был и набор «инструментов для разделки»; и запас плотных больших чёрных пластиковых мешков для упаковки трупов. «Весь фарш», как говорится.

— что он, Валерка Чепиков, там, на участке, мало-мало, но ориентируется, и в доме тоже, потому что как-то раз там даже ночевал, — в подсобке, конечно, «для гостей»; и потому «всё покажет».

— «- …нахлобучить ево, пацаны, в принципе реально можно; потому што он только для виду страшный; но в реале ссыкло, как все пидоры; его бы там давно соседи колонули, или банду какую навели; но он, пацаны, о себе слухи по посёлку распускает, что у нево крыша невъебенная, «на самом верху»; и что у него дома постоянно бойчилы живут, и его дом охраняют… А реально у него даже собаки нет, в натуре, пацаны — на собаку же тратиться надо, кормить; а он жмот страшный! Так вот, чисто на понтах, и кантуется в округе! Мы с Михой ни раз думали, как бы его обуть; но до дела как-то не дошло, вот… Так что ваш фарт, пацаны, что меня встретили! — зря только ты меня, бля, о стену так приложил; у меня щас с башкой не очень — чуть что отъезжаю, в натуре… и за это, пацаны, надо бы мне компенсацию… не «за потом», — то само собой; а щас — расстарайтесь что выпить и покурить, а, пацаны??»

Владимир заверил нового знакомого, что если всё получится, если наводка реализуется, «свою доляху он, безусловно, получит», — что с людьми нужно разговаривать на понятном им языке, его ещё отец учил. Но если будет только ныть и вымогать, то можно его сейчас и вновь о стенку головой приложить, — чтоб полежал, отдохнул, отошёл от мыслей о бухле и куреве.

Пошарив по карманам, выудил оттуда захваченную из Норы пачку крекеров; половину отдал Женьке; и, скармливая бомжу по одной печенюшке, продолжил расспросы.

Выяснилось, что как взять эту «блядскую крепость» Валерка Чепиков не имеет никакого представления; а что Артур так просто не откроет дверь своему бывшему работнику, или откроет — но только чтобы кишки выпустить — это сто процентов. Были у них, в прошлом, какие-то «казусы и непонятки», с чего Валерка на Артурчика сильно злой, — ну и взаимно, конечно. Но, тем не менее, на «доляху» Валерка вполне рассчитывает; а больше — что пока суть да дело, удастся за счёт новых знакомых как-то и подхарчиться. Вот, уже печеньки перепали; смотришь, и ещё что полезное выпадет!

Владимир задумался. То, что стал известен адрес, где, скорее всего и содержится Наташа, это, конечно, очень хорошо… Но как вломиться в безусловно охраняемый с оружием частный дом, — а других сейчас просто нет, другие сейчас не выживают, — было совершенно непонятно! Отец много рассказывал по бизнесу; иногда очень занимательно, учил; профессор Лебедев был ас в построении деловых контактов, в политологии и социологии; у него же Владимир очень неплохо научился стрелять и разбираться в ручном стрелковом оружии; но он совсем не был специалистом по проникновению на чужую охраняемую территорию; и со спецназом также имел мало общего… Как же быть? Ведь скоро стемнеет, а туда ещё нужно как-то добраться. Можно бы на Судзуки — но как тогда быть с Женькой; бомжа-то полюбому нужно с собой тащить, чтобы точно дом указал! И нужен план — а плана нету… И нужно бы оружие — из оружия тоже только Женькина Беретта с тремя патронами, что, конечно же, не арсенал… Вот если бы было время на подготовку; да Женькина вооружённая бригада; да…

Он подавил трусливую мыслишку, что неплохо бы вернуться в Нору — такую тёплую и обустроенную, где сытно накормят; где можно всё обдумать и приготовиться; где, может быть, и парни, возможно, вернулись; и вот с ними… вместе… подготовившись…

Он отогнал эту мысль. Возвращаться в Нору — это только терять время; никакого преимущества в этом не было. То, что Псы за это время, после двух суток отсутствия, вдруг уже вернулись, — тоже не было никакой гарантии; а вернее — очень мало надежды. Всего скорее пацаны без Женькиного руководства, где-то влипли по-крупному; так что рассчитывать на них не приходится. Оружия в Норе не было… Нет, без вариантов — действовать надо сейчас, и задействовать те ресурсы, которые есть — в первую очередь голову. Надо туда, в Северный пригород, добраться, — а там, на месте, и решать, по обстановке.

Но как туда попасть… Он опять с сомнением посмотрел на свой Судзуки и на Женьку с бомжом. Трое-то на нём точно не уместятся…

И опять на помощь пришёл бомж Валерка:

— Пацаны! Как добрацца тудой я знаю! Тута, за соседним домом, машина стоит — Опель. Он на ходу, зуб даю! Я его ещё третьего дня срисовал, — там машин много, но все снежком заметённые, а этот чистый! — зуб даю, на нём куда-то ездили! Можно было б его шопнуть, — и на ём! Я сам тока в технике не очень…

Ну что ж, это был вариант! Как говорил какой-то литературный герой: когда не знаешь что делать — делай шаг вперёд! Или как говорил Наполеон, кажется: «Война план покажет!»

— Ну, пошли смотреть твой… вернее, этот Опель! — решился Владимир.

ВОЯЖ НА ОКРАИНУ

Уже совсем темнело. Мороз пощипывал, крепчал с наступлением темноты, а владелец Опеля, жмотяра, печку включил еле-еле, только чтоб нос не мёрз, отговариваясь что бензина совсем мало. Но всё равно, в машине, конечно же, было не в пример теплее чем на улице.

Угнать чужую машину не удалось, хотя Владимир совсем не имел уже предрассудков на тему «священной частной собственности» — смог завладеть, значит твоё! Что поделать, весь мир сейчас так живёт — приходится подстраиваться. Как говорил профессор Лебедев: «- Интеллект призван облегчать индивиду жизнь, превнося, если это необходимо, некоторые изменения в сложившиеся в обществе нормы и правила, поскольку они не являются чем-то застывшим; а являются производной от условий существования. И интеллект реагирует на изменившиеся условия существенно быстрее, чем закостеневшая мораль, которая лишь потом, со временем, зафиксирует изменения в практике взаимоотношений индивидуумов…»

Женька же в такие дебри вообще не вдавался; для него всё и так было ясно и понятно: если есть где взять машину, и машина нужна — нужно пойти и эту машину взять! Делов-то!

Но «взять» не получилось: только они стали «обхаживать» действительно видно что «на ходу» машину, как из ближайшего подъезда выскочил разъярённый мужик в одних трениках и наброшенной на майку дублёнке, с каким-то замысловатым, видно, что самодельным, но, судя по наличию ствола, явно стреляющим агрегатом:

— Стоять, падла, сейчас положу всех, урроды, нах!! У меня сын в спецназе батальона «Азот» Белой Кувалды!

Как будто где там у него сын, и насколько крут, добавляло убедительности к его стволу в руках.

Женька тут же предъявил свой ствол, моментально грамотно спрятавшись за кузовом Опеля; Владимир с Валеркой также мигом убрались с открытого места. Ещё немного, и дело могло дойти до стрельбы; и наверняка в Оршанске стало бы как минимум одним трупом больше, но Владимир вовремя начал переговоры:

— Ша, мужик, не стреляй! — а то мы тебя сейчас вальнём из всех трёх стволов! — нагнал он туману для убедительности, — Мы на твою тачку не претендуем, ты нас не так понял! — нам в Северный посёлок надо! Только! И всё. А тачка нам твоя без надобности! Довезёшь??.

Мужик поначалу в ситуацию не въехал, и привычно поливал всех ругательствами, угрожая «всех порешить, кто к машине хоть прикоснётся!» и матерно выражая пожелания непрошенным гостям убираться пока целы. Но агрессивных действий пока не предпринимал, в свою очередь отметив, что как минимум один ствол у пришельцев явно был… У него же была какая-то уродливая бандура типа аркебузы времён Людовиков, но с капсюльным замком; явно однозарядная, и он, несмотря на воинственные крики, явно трусил.

Начались переговоры. Мужик, выскочивший налегке, вскоре начал мёрзнуть; но тут из подъезда ему на подмогу нарисовался, судя по всему, тот самый сын, «служащий в спецназе» и так далее, — длинный парень с похожим, только более коротким, устройством в руках. Парень успел одеться, но вынести что-нибудь отцу, хотя бы шапку, не догадался; и вообще не производил впечатление крутого спецназовца, а проще говоря, откровенно трусил. Но расклад сил сменился — всё же уже двое против троих, и мужик приободрился.

Итогом получасовых переговоров стало то, что мужик, поняв, что пришельцы так просто не уберутся; и альтернатива у него не так чтобы богатая: получить дырку в голову и окропить красненьким героически защищаемую четырёхколёсную автособственность; или прислушаться к голосу рассудка, и пойти навстречу пожеланиям пришельцев. Тем более что ничего из ряда вон они не предлагали, — всего-то, пока окончательно не стемнело, отвезти их в Северный посёлок, и там куда покажут. И всё. Ко взаимному удовлетворению. Тем более что Северный пригород был относительно спокойным, там беспределили нечасто; тем более что не задарма, а за какой-нибудь интерес. И что «бензина нету», ты, мужик, своей тёще рассказывай; или Службе Уборке поведаешь, если у вас тут трупы с улиц ещё убирают!»

Мужик, порядочно уже замёрзнув, столкнувшись с такой настойчивой «просьбой», постепенно стал склоняться к тому, чтобы просьбу уважить; встал только теперь вопрос чем с ним рассчитываться.

Владимир предложил талеры, — мужик возмущённо посоветовал засунуть «эти сраные бумажки» туда, куда в таких случаях засунуть и рекомендуют… То же пожелание последовало на предложение заменит талеры Расписками Мувской Администрации; Мувскими же Лещами; долларами и евро; и даже талоны районной нефтебазы, «обеспеченные эквивалентным количеством имеющихся в наличии нефтепродуктов» его не впечатлили. Мужика устраивал только бартер на что-нибудь нужное.

Ничего «нужного» из бывшего при себе, достойного того, чтобы пойти в оплату за поездку, у Владимира не было. Он даже предложил свои часы, Брегет — но это мужика не впечатлило. Ну да, сейчас не те времена, чтобы тащиться от часов, пусть даже дорогих и престижной фирмы. В итоге сторговались на мотоцикл, на дорогой Владимиру Судзуки.

Отдавать своего железного коня Владимиру было ужас как неприятно; он, во-первых, чувствовал себя чуть ли не предателем; во-вторых, это была явно неравная сделка; а против невыгодных сделок восставала вся его бизнесменская натура. С ума сойти! — исправный, на ходу японский мотоцикл, заправленный, с бензином! — за то, чтобы отвезти на край города, только! Причём — в один конец…

Это, кстати, то, что «билет они брали только в один конец», тоже серьёзно тревожило Владимира. По натуре он был осторожен, старался всегда страховаться и иметь как минимум пару запасных вариантов, — а сейчас??. Какие варианты, если со «штурмом» этого элитного борделя не срастётся? Если не придумается ничего; или если, к примеру, там окажется полный дом вооружённых отморозков, пусть даже и геев! Бомж, правда, говорил, что Эдичка живёт уединённо; готовит пищу и убирает у него одна только баба, живёт у него на правах прислуги, с ребёнком — из «вышедших в тираж» бывших его «работниц»; ещё один парень, с погонялом «Холатый» — чисто как сторож в его отсутствие, маленько на голову шибанутый, — бомж не уточнял, в чём это выражается, — и всё! Но кто его знает… Можно и подзалететь уже и во время «операции вторжения» — какой бы ни был замечательный план, — а его нужно было ещё придумать! — в процессе реализации всё может пойти через жопу (как по-простому выражался обычно Владимира отец, характеризуя операции, идущие вразрез составленному плану). Но в этом случае, пожалуй, «обратный билет» уже и не понадобится, — прикопают где-нибудь на огороде, времена сейчас такие!.. А вот если «вторжение» придётся отложить — вот тогда это может стать проблемой, да. Обратно в Нору на чём, пешком добираться? Это сдохнуть сколько тащиться… Конечно, если удастся «заштурмовать» эту «блядскую цитадель» — тогда конечно. Бомж Валерка заверял, закатывая глаза и причмокивая через отсутствующий зуб, что «тама всё есть!» То есть в этом случае с транспортом точно проблем не будет… Как вот только «заштурмовать»…

В общем, как в последнее время уже не раз и не два складывалось, приходилось идти ва-банк — или получится, или полный крах, сырая мёрзлая земля в чьём-то огороде; и никто — ни Наташа, если она ещё жива, ни сестра Элеонора, след которой потерялся; ни Гузель, ни Вовчик, — никто не узнает, как закончил свои дни Владимир… Женьку, кстати, тоже жалко, да. Потащился со мной на свою голову.

Грустно. Чтобы отвлечься от невесёлых депрессивных мыслей, которые, как он знал по опыту, в преддверии серьёзной схватки только вредили, он стал думать, как они, найдя и освободив Наташу, вернутся наконец в Нору — где тепло, безопасно, где есть всегда что покушать — из его, собственно, в основном, запасов! Только бы с Наташей ничего не случилось! — она ведь беременная. Беременным волноваться, говорят, даже противопоказано; а её в такое вот говно макнули… Ещё вопрос, как с ней обращались всё то время, пока Владимир валялся в Норе больной, — заверения Пломбира что у них там «хорошо, уютно, и качественно кормят, почти что отель в три звезды!» его не убеждали. А уж теперь-то, у сутенёра со склонностью к садизму…

Он скрипнул зубами. Найти и убить к чёртовой матери! Никакой пощады! Никому больше и никогда — только свои, те, кто рядом; на кого можно положиться, — так давно дал себе такой зарок, ещё летом, после тех событий на поляне, — никакой жалости к врагам! А враги — да все, кто не друзья, все! Здесь вот — Женька друг; остальных… да нефига не жалко, ещё чего!

Меньше всего тёплых чувств Владимир испытывал сейчас к их проводнику, к этому вот самому бомжу Валерке Чепикову, Лерычу, хотя он и помогал им с Женькой.

Дело в том, что он его «вспомнил». Вернее, не то что вспомнил — тогда, в заполошной схватке в брошенном коттедже, когда кто-то его без предисловий угостил ударом доски с гвоздями, и только реакция и случайность спасла его от того, чтобы удар не пришёлся в голову, в полумраке он лицо нападавшего не узнал.

«Раскололся» Лерыч по-простому, по дурости — между делом, просто к слову, Владимир поинтересовался у него, что это у него с головой — почему без шапки, а намотаны всякие тряпки; даже, кажется, и полотенце?

На что Лерыч без задней мысли и поведал, что «откусила кусок уха какая-то падла», «набросилась сзади, когда он с одним фраером буцкался, и откусила, паскуда!» С тех пор, мол, кровит, гноится, и вообще жопа. Вот, так вот полотенцем приматывает — тогда ещё ничё…

Он тоже не узнал Владимира; а мотоцикл — что мотоцикл? В мотоциклах он не разбирался, и потому этот вот, тот же самый, никак у него не ассоциировался «с тем»; только лишь мысль промелькнула: «- Ишь, суки, мотоциклов в Оршанске развелось; и этот тоже… падлы, а я тут пешком нарезаю…»

У Владимира тут же зазудела не до конца ещё зажившая рана от гвоздей на плече. Могло ведь случиться и заражение — от грязных гвоздей-то; хорошо, что опытный Дядя Саша промыл раны и засыпал порошком стрептоцида, забинтовал — нагноения, как у этого вот урода, не случилось, и заживало, можно сказать, как на собаке. Вот, значит, как пришлось свидеться… А ведь он чуть не убил меня тогда! — подумал Владимир, и задал ещё один, уточняющий, вопрос:

— Ты, Лерыч, не знаешь, что с «депутатским» коттеджным посёлком сейчас? У меня там знакомый жил. Может ты в курсе — я-то, в общем, здесь недавно…

Лерыч преспокойно ответил:

— Агу, тусовался я там с Михой, пока он не гикнулся. Нет, там ловить нечего, все сдохли. Последних ещё при мне заколбасили, я видел. Щас там ловить нечего — жрачку всю вывезли, а огородов там отродясь не было. Так что я в город подался, — тута люди, тута всегда где-нибудь как-нибудь чего перехватить можно…

«Где-нибудь как-нибудь?.». Ясно как и где — что-нибудь украсть, вот как он пытался спереть мотоцикл; а то и убить владельца — как он это пытался проделать тогда в депутатском посёлке… Словом, Лерыч у него в глазах разом переместился в ранг «расходных»: использовать этого мерзавца пока полезен, потом прикончить, или на худой конец прогнать. Ни о каком дальнейшем «взаимодействии» с ним конечно же не могло быть и речи.

В общем, в приложение к «транспортной услуге» за Судзуки Владимир выторговал у прижимистого владельца Опеля его стрелялку: уродливого вида «аркебузу», представлявшую из себя обрезок водопроводной, кажется, трубы, притянутой к самодельному струганому ложу сантехническими стяжками, со спусковым механизмом на основе обычного оконного шпингалета, подпружиненного и с шурупом в качестве бойка. Снаряжался сей агрегат патроном двенадцатого калибра.

Владелец Опеля, назвавшийся Ростиславом Игоревичем, сначала нипочём не соглашался, хотя и осознавал, что оплата в виде вполне исправного, на ходу и заправленного, импортного мотоцикла только за то, чтобы отвезти в один конец, конечно, чрезмерна. Но он имел дело со знающим толк в переговорах человеком! Уговорить его удалось, применив по методу профессора Лебедева несколько абсолютно убойных доводов:

— что сделать такого уродца можно самому за пару вечеров, — что сложного? Отпилил кусок трубы в любом брошенном доме; а дальше: напильник, ножовка, ножик, проволока и пассатижи, — делов-то!

— что если он не согласится, то сделки не будет; а «…мы тебе, уважаемый Ростислав Игоревич, на прощание как минимум стёкла в Опеле-то побьём! Будешь «с ветерком» ездить! Что? Постреляете нас сейчас? Это вряд ли — вон, Женька вас сейчас может положить на несколько секунд, ваши оглобли против Беретты — ничто! А я свой ствол просто доставать ленюсь… Так что ничего ты не сделаешь — будешь стоять и смотреть… А можем и привалить тебя до кучи — это ты тоже учитывай!

Собственно, вариант «привалить хозяев» и самим в нахалку забрать тачку Владимир тоже рассматривал — но отбросил как излишне экстремистский.

Да, он решил для себя, что все, кто не с ним, не его друзья или друзья его друзей, — те все «внешний мир» и должны рассматриваться либо как добыча, либо как опасность. Так что в моральном плане он был спокоен. Но, тем не менее, пока что он был не готов убивать ничего плохого ему не сделавших обывателей «просто так»; кроме того и Женька с его твёрдыми «принципами» не стал бы стрелять в них, пока они не выстрелили бы первыми — а это уже лотерея! В общем, оно того не стоило; и Владимир решил всё же по возможности мирно разрешить ситуацию.

Ростислав Игоревич, видимо, тоже на каком-то этапе «переговоров» понял, что альтернатива у него не та, что «чужаки уходят и всё остаётся как было», а или удастся разжиться двухколёсным агрегатом, что само по себе большая ценность, либо придётся понести большой материальный урон. И это как минимум. Терпение у чужаков могло и кончиться — вон как тот малолетка с пистолетом глазами сверкает! — могут ведь и пристрелить!.. А стрелялку свою — ну что ж, действительно можно будет сделать новую, невелика премудрость. На пока — вон, у сына, у Максика, есть, хватит для обороны.

В общем сторговались: извоз до Северного посёлка и «аркебуза» с парой патронов в придачу против Судзуки, который сейчас же и перекатили к нему в подъезд. Ну и Ростислав Игоревич настоял, чтоб сынуля его также с ним ехал — так ему, мол, спокойнее. Владимир не возражал: понятно, что мужик трусит — могут ведь и грохнуть по дороге; всёж-таки трое на одного; а вдвоём уже как-то спокойней. Хотя Владимир всячески невербально ему и демонстрировал, что всё, договорились, не обманем, мы люди честные и доброжелательные; просто очень нам надо в Северный посёлок на ночь глядя, а автобусы, натурально, не ходят…

И вот сейчас они тряслись в Опеле вчетвером: Ростислав Игоревич за рулём; рядом показывающий дорогу Лерыч; и на заднем сидень — Владимир, Женька, и длинная эта шпала, сын Игоревича, Максик. Максик, кстати, получив, видимо, от отца инструкции, вёл себя довольно нервно: отодвинулся по максимуму на сиденье вбок, за спину отца, и всё время держал в руках свой стреляльный агрегат, хотя и не взведённый — отцовский положили в багажник. Периодически он, когда машину мотало на кочках, направлял ствол на сидевших рядом Владимира и Женьку; и тогда Женька пинал его в голень, отталкивал ствол в сторону, на водителя и Лерыча, и шипел:

— Ты, мудила, убери свою трубу, а то я тя сейчас из машины нах выброшу, задрот компьютерный!! Вон, в батю своего целься; или в Лерыча, дебила кусок; убрал ща нах, а то в жопу тебе щас твою трубу засуну!!

На следующем ухабе ситуация и слова почти что один-в-один повторялись.

Наконец без приключений приехали — хотя в городе где-то стреляли очередями, но довольно далеко. Высадив пассажиров на улице, где, как заверил Лерыч, до дома Эдички было недалеко, Ростислав Игоревич рассчитался за мотоцикл сполна, отдав Владимиру свою «аркебузу» и плюс два патрона, и с облегчением убыл вместе с сыном в обратный путь, одновременно и поздравляя себя с удачной сделкой, и в душе возмущаясь, как так жизнь повернулась, что он, ведущий инженер по разработке отопительного оборудования, вынужден возить на ночь глядя каких-то подозрительных личностей с оружием, да ещё радоваться полученным в уплату явно краденым мотоциклом без документов! Куда катится этот мир, куда катятся Регионы, за которые он рьяно голосовал весной на Площади!..

— Вон там вон! — заговорщицким шёпотом сообщил Лерыч, — За тем поворотом улица, там забор из профиля. Дом с красного кирпича, двухэтажный. Вот в ём…

Улица была практически безлюдна — пока они ехали сюда встретили всего пару машин и пяток-другой пешеходов: с наступлением сумерек все прятались по своим норам… Эх, Нора!.. Владимир с ностальгией вспомнил уютную Нору, свой лежак с матрасом набитым пенопластовыми катышками, свет светодиодных светильников, мурлыкание из компьютера Лёшки, вкусные запахи с кухни… Хорошо там! Но сейчас обратной дороги нет! — как говорится «мосты сожжены»: или мы захватываем коттедж, освобождаем Наташу; и, само собой, становимся хозяевами определённого имущества «Дырявого», из которого больше всего привлекает что-нибудь на четырёх колёсах и с мотором; или нам каюк… Мороз крепчает, ночь на улице нам вряд ли пережить, да и зачем?..

Кстати, а как штурмовать коттедж, захватывать?..

Владимир, наказав Лерычу стоять где-нибудь в сторонке, у забора, не отсвечивать; а Женьке — следить за бомжом, чтоб не убёг, и, прихватив «аркебузу», сам отправился на угол улицы для рекогносцировки местности.

Идей не было. Всё это время, пока ехали, он мучительно придумывал какой-нибудь способ проникнуть в дом или выманить хозяина наружу, и напасть на него на открытой местности. Только бы довести дело до рукопашной! Он не чувствовал себя в прежней форме, но считал, что за время в Норе он достаточно восстановился, чтобы одолеть в схватке практически любого из обитателей этого вот «посёлка». Вряд ли тут есть у кого-то те же навыки, что и у него — в борьбе, в драке… Всё же столько лет, отданные дзю-до, своё дело сделали — только бы дорваться до рукопашной! Вот, и нож на всякий случай есть… и стрелялка эта уродская; доверия к ней никакого, но если пальнуть с нескольких шагов, то должно быть убедительно — всё же 12-й калибр, патроны закручены фабричным способом, Ростик этот сказал, что картечь… должно сработать! Лерыч говорил, что Эдичка больше полагается на свою репутацию, чем на «гарнизон», который из двух-трёх человек только и состоит; так что главное выманить его на близкую дистанцию… но как?

Владимир добрался до угла улицы, выглянул. Ну да, вон он — зелёный забор из проф-листа, поверху кудрявится намотанная кольцами «егоза». Тут вот у многих поверх заборов намотана колючая проволока — ещё когда ехали обратил внимание. Самая разная; видать стаскивали откуда могли; а у Эдички вот новенькая, поблёскивает; и именно егоза, режущая как бритва, а не ржавая колючка времён первой мировой… Опять же — оп, что это?.. Уже почти совсем стемнело, но Владимир рассмотрел, что вроде бы как над воротами стоит камера? Чуть высунулась на кронштейне и «смотрит» вдоль забора… Это плохо, это очень плохо! Зайти откуда-нибудь со стороны? Против ожидания, пригород был населён существенно гуще чем центр; оно и понятно — тут колодцы, вода; опять же туалеты, а не засраные сортиры Оршанска после отключения водоснабжения. И дров тут проще найти; у многих, наверное, и печки… если не со старых времён, то уж запаслись во времена буйства Регионов — тут уж совсем дураком надо было быть, чтобы не понять куда ветер дует в этом противостоянии с Мувском, и чем всё это кончится. Дорога с колеёй, и расчищена — тут, поди, у всех машины, и время от времени ездят. Ну да, печки — морозный ветерок доносил запах дыма. Хотя света ни у кого не видно — шифруются. Все дома заняты, все. И все настороже, ни к кому так-то вот не вломишься, не переполошив: мы, типа, не к вам, мы к вашему соседу… А интересно, как у них тут с взаимовыручкой? Случись что — спешат к друг другу на выручку; или, как в депутатском посёлке, все барсуками сидят по своим норам? Калитка, глухая — наверняка с глазком или скорее также с камерой. Ворота. И перед калиткой, и перед воротами с уклоном к дороге выложено кирпичом или блоками — и почищено. Да, жилой дом. Как же до него добраться?

Возвращаясь к Женьке и бомжу, обратил внимание на колонку поодаль. Собственно, и обратил внимание на неё только потому, что увидел, как к ней вдоль улицы направляется группа из двух человек. Поравнялись с Владимиром, находясь на той стороне улицы — настороженно на него уставились: впереди шла тётка с изогнутой палкой на плечах, к которой на концах были подвешены вёдра. Тускло поблёскивающие оцинкованные вёдра раскачивались и тихонько позванивали; тётка настороженно косилась на Владимира. Следом за ней шёл, явно сопровождая, мужик, не очень старательно пряча что-то за полурасстёгнутой зимней курткой, а другой рукой подсвечивая дорогу фонариком.

Забавно. Что-то давно в книгах читал: встретить женщину с пустыми вёдрами, — это к чему? В то-то время очень небольшая вероятность была встретить женщину с вёдрами, если только на рынке; а теперь — пожалуйста. Ну, будем считать, что к удаче.

Куда это они? Ага, колонка: поодаль торчала на бетонном основании толстая стальная труба в половину роста человека, с длинной ручкой и трубой-носиком. Вот к этой колонке они и направлялись; дошли, тётка повесила ведро на крючок на трубе-носике, принялась с усилием качать длинную ручку. В дно ведра звонко ударила струя воды. Мужик и не думал ей помогать; по-прежнему держа руку за пазухой, он настороженно косился то на Владимира, то на замершие поодаль две тёмные фигуры — Женьку и Лерыча. Охраняет конечно. Время позднее. Тётка набрала воды в одно ведро, отставила его, повесила второе; снова заскрипел качаемый рычаг. Мужик переступил в сторону, поскользнулся, и, отчётливо матюкнувшись, чуть не упал, вырвав руку из-за пазухи. В руке какая-то короткая дура — обрез, что ли? Или такая же самоделка, как у Владимира; ишь, косится…

Стараясь не выказывать никакой агрессии, и вообще, всячески показывая — что тут я так, погулять вышел… — Владимир прошёл мимо. Ну и что что со стрелялкой — время такое. За спиной отчётливо облегчённо вздохнули. Звякнуло ведро. Мужской голос:

— Чёрт бы тебя побрал, Наталья! До утра нельзя было подождать, или днём за водой сходить?? Прёмся тут по темноте!

Тётка что-то ответила неразборчиво. Мужик опять:

— Бля, чуть не навернулся, нах! Не плескай воды-то, ишь налили; блядь, не колонка, а каток, нах! Ни один урод ведь не соберётся хотя б золой присыпать, ну что за люди! Всё, што ли? Цепляй, да пошли скорей. Не ндравицца мне, что тут всякие-разные бродют…

Проследовали мимо тем же порядком: тётка с полными уже вёдрами на палке, — ага, коромысло это называется! — вспомнил Владимир, — следом мужик с фонариком и одной рукой за пазухой. Конвой, shit.

Женщина с мужчиной, водоносы, скрылись за углом улицы; Владимир приблизился к ожидающим Женьке с Лерычем.

— Ну чо, придумал чо?? — встретил его бомж, — А то замёрз я тута уже нахер! Руки мёрзнут, нах! Дай чо-нибудь погрызть ещё, што ле??

Женька заметил лишь:

— Задолбал уже этот урод: ноет и ноет. Жрать, срать, выпить… Ну, что там?

И тоже смотрит выжидающе. Замёрз. Он-то хоть перемещался, а они тут на месте только притоптывают. Вся надежда теперь на него, на Владимира. А с идеями негусто.

ДИСПОЗИЦИЯ ДЛЯ НАЛЁТА НА БОРДЕЛЬ

— Послушай, Лерыч… — начал Владимир расспрашивать бомжа, рассчитывая, что быть может, идея придёт «в процессе». Так бывает, он знал.

— …Лерыч, у него там камера над забором, и, кажется, не одна. Это как, а? Всерьёз?

Бомж хихикнул:

— Не-а, не бзди! Они не работают. Вааще они и не работали никогда; это он так, «на испуг» поставил. Ты чо! Это ж техника! — за ней следить нада, питать, эта, электричеством! А он тупой, бля! И жадный. Мог бы всё поставить — а реально только привёз пять штук с «Провинциал-банка», когда тот накрылся, и дал Хохлатому, — это помогальник у него, — чтоб поставил по углам. Даже эти, как их, ну, которые в темноте видят как будто. Чтоб боялись; типа он тут такая прошаренная рысь! А на самом деле они у него и не работали ни одного дня! Уж я-то знаю!

— Ага… — одной проблемой стало меньше. Но всё же Владимир решил уточнить:

— Может, он их подключил уже после того, как он тебя уволил?

— Не-а! — помотал головой Лерыч, — Точно нет. Он же тупой. И жадный. Будет он этим ещё заниматься! Да он тут и не всё время, — в основном в городе; там у него два «офиса»; а тут так — для ылиты. Которые светицца не хотят; и по извращениям всяким втыкаюцца. Ну и, — когда дела не идут или опасно в городе, он блядей своих в городе распускает, и здесь прячется! Я точно знаю: так два раза было, — когда вот с Мувском зарубились, и была первая мобилизация; и второй раз…

— А с соседями он как — контачит? — перебил Владимир словоохотливого наводчика, — Не застучат они нас? Может тут какая проводная связь есть? Вот мужчина с женщиной прошли, — могут ведь, в принципе, оповестить?..

— Ты чо! — Лерыч хихикнул, — Нету тут никакого телефона! И соседи Артурчика вааще не переносят, только боятся выступать. Все ж знают, чем он занимается; это ж, считай, деревня! Многие в городе работают, ездиют, пересекаются же! Чо ты!.. Не, соседи с ним не очень…

И тут же предложил свой план, — оказывается, у бомжа Лерыча образовался свой план по тому, как «нахлобучить» бывшего работодателя, и теперь он его озвучил.

План не блистал оригинальностью: Лерыч предложил, как совсем стемнеет, перелезть через забор: «- Не, собаки нету! Не держит он собак, не любит!», — прокрасться в сарай-подсобку, сломать там замок, — он, Лерыч, подскажет где обычно лом стоит; там же где и лопаты, — и спереть оттуда что будет! А «будет» там много чего, — в сарае Артурчик всякую разность складывает, с города натащенную; ну там спирт технический у него там два бидона; бензин; детали для генератора; покрышки для гелика, ещё там всякое… Главное — спирт там! — говоря это, Лерыч аж затрясся от вожделения, — Целых два бидона! Я расскажу, где они!..

Идея Владимиру совсем не понравилась; но он всё же уточнил у бомжа:

— Где лом стоит, говоришь, расскажешь; да где бидоны со спиртом — объяснишь; а сам-то что, — участвовать не думаешь?

— Не-а! — отрицательно помотал укутанной в бесформенный тюрбан головой бомж, — Вы сами! Вот, с пацаном; он шустрый. Если развинтить ограду, или прорезать, то лист можно отогнуть, вы пролезете, я подержу… И я — на стреме!

По его получалось, что он «дал наводку», да ещё на стреме постоит, — это более чем достаточно чтобы участвовать в последующем дележе добычи. Причём он рассчитывал на её значительную часть.

— Постой! — осведомился Владимир, — Ты же вроде настраивался на «нахлобучить твоего работодателя по полной», а теперь про какую-то мелкую кражу толкуешь. Мы что, по-твоему сюда приехали чтобы спереть бидон технического спирта, и на радостях упиться где-нибудь в канаве??

— Два! Два бидона спирта! — тут же поспешил уточнить Лерыч, — Два!

Мда. Владимир понял, что бомжик слился. У подобных типов это сплошь и рядом: наполеоновские планы, а потом что-нибудь стащить по-быстрому, пропить… и всё. А он-то рассчитывал, что тот даст идею, как полноценно заштурмовать этот домик…

— Не. Ничо не выйдет! — отпёрся Лерыч на «предъяву», — Я думал у вас банда. А вы вдвоём. Гы, с пацаном. Ну и чо, что волына? У Артурчика тоже не пустые руки; у ево автомат есть тута огражданенный. Да и не выйдет он на улицу-то, нафиг ему? Небось бухает там сейчас, в тепле! А так — что, нормально же! Забор подломим, вы с пацаном сползаете, я подскажу где! Два баллона с шилом, — ты чо, это же!..

— Дать бы ему по башке! — с чувством высказался до этого молчавший Женька. Мелочность и трусость нового знакомого уже довела его до бешенства.

— Погоди… — Владимир потёр озябшие, хотя и в перчатках, руки, — Давай рассуждать по порядку… Если он, хозяин, то есть, услышит, что кто-то на участке… я не думаю, что можно, даже и ломом, неслышно замок сорвать, — он из дому выйдет?

— Не, — затряс головой Лерыч, — Нипочём не выйдет! Тут после темноты во двор не выходят! Не принято. У кого есть — собак спускают на ночь, — слышишь, лают? — у кого нет, — так… Он свет во дворе включит, и будет с окна, с верхнего этажа стрелять! — бесхитростно закончил бомж.

— В нас стрелять. Если мы в сарай, за спиртом полезем. — уточнил Владимир, — Пока ты на стреме будешь стоять.

— А вы осторожно! — пожал плечами бомж.

— Я ему щас точно уработаю! — вызверился опять Женька, — Американец! Соображай быстрее — холодно!

Холодно… Владимир потоптался на месте, зябко подвигал плечами. Нет, конечно лезть на участок нет никакого резона, — не для того сюда добирались, чтобы украсть технический спирт. Сам же решил: мосты сожжены, или всё, или ничего. Можно было бы прокрасться на территорию, и засесть там в засаду, — должен же он в течении дня из дома выйти! Вот тогда и напасть.

Идея также была отброшена как нереальная, — провести всю ночь в засаде, на улице или в неотапливаемом сарае, было абсолютно нереально. Всю операцию нужно провести в ближайшие два часа, пока они окончательно не окоченели.

Да. На шум во дворе, Лерыч говорит, он не выйдет, — ни такой он дурак. «Будет стрелять со второго этажа», при чём освещение во дворе включит, — что сразу даёт минус сто к выживаемости. Значит лезть во двор нет никакого смысла. Остаётся как-то выманить его на улицу. Вот — чтобы вышел за калитку; а тут уже его атаковать. Как атаковать? Да по-простому, — чего его жалеть! — просто подстрелить из этого вот самодельного агрегата или Женькиной Беретты, — и вломиться в дом! Вполне осуществимо; непонятно только как его выманить за забор! Если Лерыч говорит, что тот при шуме во дворе во двор отнюдь не выйдет, — опасается.

Дааа… Но ведь то во двор! А если на улицу? Что бы такое должно случиться, чтобы «разрабатываемый объект», как говорят разведчики и аналитики, забыл про осторожность и вышел на улицу, в темноту, за ворота? Что бы такое его могло выманить? Испуг? — да нет же, от испуга напротив в доме запрётся. Интерес? Любопытство? Какое, к чему? Пожар, может, тут устроить? Но как, из чего, — на улице-то, на чужой пустынной улице! Думай, думай! Быстрее думай, — холодно! И скоро ночь уже; вот пока ещё просто вечер, пусть и тёмный, зимний, но вечер; люди за водой, видишь, ещё ходят; ночью-то вообще никого за ворота не выманишь!

— Дайте пожрать чо-нибудь! — опять заканючил бомж.

— Я те щас по башке врежу! — рыкнул юношеским баском Женька.

А что. Это идея.

— Жень… Давай-ка отойдём. Ты, Лерыч, стой тут, — нам посовещаться надо. Ага, без тебя. Стой и молчи пока, полудурок. Иди сюда, Жень. Есть план…

План Владимира Женьке поначалу не понравился; но потом, «обжевав» его со всех сторон, и признав «в меру креативным», был вынужден согласиться, что ничего другого-лучшего в голову не приходит; и вообще: «…- получится-неполучится, хер его знает; а этому уроду, что нас сюда затащил, я так и так собирался морду набить, так что бы не объединить полезное с необходимым?» — не точно такими словами, но близко по смыслу, Женька выразил своё отношение к идее.

Оставалось согласовать детали.

— Лерыч! У тебя полиэтиленовый пакет есть какой-нибудь? Нету, нахер он нужен?.. Не твоё дело. Давай сюда свой рюкзак. Что-о-о? Пасть закрыл! — Владимир с бомжом больше не церемонился.

Отнял у него рюкзак и высыпал его содержимое под ноги. Всякое дерьмо… Ладно. Сам рюкзак сойдёт как ёмкость; хотя на будущее надо бы иметь с собой хороший прочный полиэтиленовый пакет — всегда и на всякий случай, «в НАЗе», как выражается Вовчик. Вот у Вовчика бы наверняка был бы с собой пакет! — Вовчик запасливый. Чем-то он сейчас занят, Вовчик?..

Пошёл к колонке. Действительно, скользко! Покачал ручку, — в недрах трубы рыкнуло, ещё — из трубы-носика ударила тугая струя воды, разбиваясь на мелкие брызги о покрывающий землю лёд. Это хорошо, что сейчас морозец, это нам на пользу! Быстро схватится.

Повесил на крюк бомжевский рюкзак, пристроил так, чтобы вода набиралась в него, и вновь принялся качать ручку. С фырканьем вода ударила в рюкзак, быстро его наполняя. Поодаль протестующе что-то пискнул Лерыч, — и заткнулся от Женькиной затрещины. Только бы пацан не поспешил.

Почти бегом, на полусогнутых, на вытянутых руках оттранспортировал рюкзак с льющейся из него через дырочки водой к калитке Эдички, щедро полил вычищенную до кирпича и плитки землю. Хотя план заключался не в этом, но как вспомогательный фактор — пойдёт. Вспомнил высказывание известного русского историка Ключевского: «Всякий большой успех слагается из множества предусмотренных мелочей». Внутренне усмехнулся, — надо же, вот и Ключевского приплёл к разборкам с этим проститутом; знал бы старик, в каком контексте его вспоминать потомки будут!..

Ещё два раза сходил, тщательно пролив водой землю возле калитки. Осмотрелся, мельком взглянув на неработающую, как утверждал Лерыч, камеру над воротами. Так. Вон там позицию у забора и займу. Не очень далеко — метров пятнадцать. Главное, чтоб тот вышел… Плохо, вообще — всё просматривается; хоть бы какие кусты или дерево! — и они есть: и дерево, и засыпанные снегом очень удачные кусты, — но они далеко, метров 30, - это уже много. Оттуда не достать.

Швырнул уже заледеневший рюкзак напротив калитки, — тоже пусть будет, для отвлечения внимания.

Подошёл к по-прежнему стоявшим поодаль Женьки с бомжом, забрал у Женьки «аркебузу», осмотрел:

— Ну, Жень, сейчас минут двадцать подождём, — и начинаем!..

— Чего, чего начинаем?? — встрепенулся бомжик, — Ты мой рюкзак зачем бросил??

— Лерыч, заткнись! — посоветовал ему Владимир, — Это нужно для плана. Получишь свой рюкзак, что ты переживаешь, и не свой — а новый! Не ной только пока.

— Чо ты, чо ты!.. — начал храбриться бомж, — Думаешь, крутой, что ли? Думаешь, если у вас ствол есть, так и…

— Глохни! — коротко, бомжу. И Женьке, — Отойдём…

Отошли; ещё раз повторил инструкции; Женька согласно кивал, — типа всё понял, всё помнит.

— Жень, но башке его не бей… Не самое сильное это у него место; сразу отключится, а это не надо. Надо полноценную драку, с криками и всё такое. Ещё. Мы ж его не обыскивали — а надо бы. Ствола у него точно нет; а вот нож есть наверняка. Ты имей ввиду — он чмо чмом, но здоровый. Я с ним тогда, в коттедже, боролся не сказать чтобы легко, — я, правда, не готов был. Он со спины напал, и сразу доской!.. сволочь. За это ему тоже вломи, хорошо? Справишься?

— А то! — отмёл сомнения Женька, — Да я его как того Славку, — хоть одними ногами!

— Не, Жень, ты не форси! Тогда вокруг пацаны были, я был — растащили бы. А сейчас ты один! Так что осторожно. Но — со всем возможным зверством! Сможешь?

— Да сделаю, чо ты! — Женька был сама уверенность.

— Это должно быть как договорной боксёрский матч: можешь соперника положить в первом раунде, но зрители же купили билеты и имеют право на зрелище. Вот и тянут до двадцатого. Шоу надо.

— Понял, не тупой.

— Беретту дай?

— Полай! — Женька тут ответил хамски, — Ты, Американец, можешь на меня обижаться, но пистолет я тебе не дам! Ты чо-то как-то легко оружие проёбываешь!

— Блин, Женя… — Владимир постукал в землю каблуком, подыскивая аргументы, и не нашёл таковых, — А, может так и лучше. Лупцану картечью с этого агрегата; куда-нибудь да попадёт: дистанция детская. Главное ошеломить, чтобы сразу выстрелить не мог; хотя б секунд на десять, — а там я его достану! И ты тоже — как выстрел, — бросаешь бомжа, и рывком к воротам! По обстановке: валишь тех, кто, может быть, с ним выйдет. Или, может, не он выйдет, а помогальник его. Главное, чтобы входную дверь не успели закрыть… Впрочем, я ближе буду; но и ты тоже — имей ввиду!

— Да имею я, имею… Бля, как холодно-то! Аж сопли в носу хрустят! Билли, чо тянуть-то? Там уже каток — давай, понеслась??

— Ну, наверно… Хотя, может, ещё подождать; пусть крепче подмёрз… — он оглянулся через плечо Женьки, и увидел удирающего вдоль улицы Лерыча.

— Ах ты ж сука! Сматывается!

И действительно, заподозривший что-то неладное Лерыч, пока они разговаривали, ринулся шаткой рысцой вдоль по улице, наплевав и на рюкзак, и на перспективы разжиться двумя бидонами технического спирта на паях с новыми знакомыми. Но… знакомые оказались не по уровню крутыми; и Лерыч решил не рисковать.

— Стой, сука! — вполголоса выкрикнул Женька.

— Ну что — понеслась! — решился и Владимир, — Догоняй, тащи сюда урода; а я — в засаду!

И, в свою очередь, устремился через улицу к зелёной ограде из профиля.

Так. Петли у калитки здесь — открывается в эту сторону. Это тоже учесть. Занять сейчас позицию…

— Стой, падла, стой, гад!!! — заорал Женька уже в полный голос, настигая Лерыча.

Владимир пробежал несколько шагов, оглянулся. Близко. Ещё чуть подальше. Быстро лёг на спину, ногами к калитке. Пусть, даже если обратит внимание, решит что пьяный, или что труп тут между делом образовался, — прямой и непосредственной опасности для него не представляет.

Приготовил «аркебузу». Ну и дубина!.. Ну ничего — лишь бы на один выстрел хватило! Взвёл боёк на шпингалете, проверил как держится. Нормально. Теперь только навести и нажать! Пусть нам повезёт! Ну пожалуйста! — обратился он мысленно непонятно к кому.

ШТУРМ БОРДЕЛЯ

— Стой, паскуда, что упёр?? — заорал в полный голос, как договаривались, Женька. Он уже догнал бомжа, сбил его с ног подсечкой, и, схватив за шиворот, попытался в темпе протащить по улице, ближе к колонке. Однако Лерыч оказался не только против, но и активно и вполне результативно этому воспрепятствовал: схватил Женьку за руки и свалил. Завязалась возня в партере, прерываемая лишь сдавленными выкриками.

Владимира так и подмывало вскочить и броситься на помощь Женьке: он подозревал, что опустившийся, вонючий, но, тем не менее более взрослый и более тяжёлый Лерыч в борьбе справится с Женькой. Всё же в борьбе, в захвате у него есть преимущество… Как неудачно получилось! Рассчитывал на драку с криками, а получилась какая-то возня; да ещё и опасная возня! — а ну как бомж прирежет сейчас Женьку, или придушит??

Находиться в бездействии было невыносимо, но он сдержал себя — не для того они всё это затеяли, чтобы вдвоём отбуцкать какого-то бомжа! Так что пусть Женька сам справляется!

И, — ура! — Женька смог вывернуться из цепких объятий Лерыча, поднялся, отпрыгнул — и вновь бросился в драку; но теперь уже не позволяя взять себя в захват. Улицу огласили крики:

— Сволочь! Падла! Ворюга!! Брось что взял! Гад!!! — это кричал Женька ясно различимым юношеским фальцетом. В этом в том числе и был замысел — пусть соседи и сам Эдичка поймут, что тут какой-то пацан прихватил что-то укравшего мужика — и вовсю идёт разборка! Именно — между мальчишкой и мужиком; то есть не опасно: оба заняты; — и интересно: и чем кончится, и из-за чего, собственно, сыр-бор?

— Ааа, каз-зёл! Петух топтаный! Пар-раша! — ругался самыми страшными зоновскими ругательствами Лерыч, отмахиваясь от мальчишки, — Сука! Ливер выпущу!!!

Драка очень быстро из «постановочной» переросла в полноценное побоище практически равных противников: Лерыч был старше и тяжелее, Женька шустрее и злее.

Бах! Трах! По улице раздавались звуки ударов, выкрики, матерщина, остервенелое сопение, топот, возня, — словом весь звуковой ряд остервенелой уличной драки.

Так прошла минута, ещё тридцать секунд. Владимир, лёжа на спине, пряча «аркебузу» сбоку себя, не сводил глаз с зелёной калитки. Но открылась калитка совсем не там, — скрипнула дверь в заборе дома наискосок-напротив, совсем недалеко от места схватки. Осторожно высунулся мужчина в наброшенной на плечи куртке, с чем-то явно стреляющим в руках. Владимир в очередной раз испугался: а ну как сейчас, не мудрствуя лукаво, возьмёт да пальнёт сейчас в дерущихся возле его забора?? Чёрт его знает, как у них тут заведено. Вряд ли тут участковый есть или ещё какой-нибудь орган власти…

— Пацан… что он украл?? — стараясь перекричать шум от драки, крикнул вышедший сосед.

Его не услышали; а если бы и услышали, то, конечно же, не разбежались бы отвечать — драка была в самом разгаре! С Лерыча слетел его импровизированный головной убор, размоталось и было сорвано полотенце с покалеченного уха. От боли и ярости он не помнил себя, и бросался на Женьку как бультерьер на кошку. Женька грамотно уклонялся и встречал его колкими ударами кулаков в грудину и, изредка, в нос, отчего Лерыч свирепел ещё больше, и уже орал в полный голос:

— Ууууубью, пас-куда, сука-блядь, жить не буду; кишки жрать будешь, петух, козёл; замочу!!

Женька тоже не отставал, вопя:

— Падла! Чухан ублюдочный! Кошак помойный!!! Быстро выложил что взял, хуй уродский; обезьяна мусорная!!!

Их вопли наверняка слышала вся улица, — через два дома из-за забора, надрываясь, лаяла собака, её лай подхватили барбосы в конце улицы.

Владимир ждал.

Во дворе за зелёным профильным забором, — самого дома из своего положения Владимир не видел, — мигнув, зажегся свет; и тут же вновь погас.

— Граждане, бля!! — вновь воззвал вышедший сосед напротив, — Что делите, нах? Кто чо украл, бля??

Кажется, его не слышали. Тогда у него в руках зажегся фонарик, осветив побоище.

Но вот, когда победа стала склоняться в сторону Женьки, — когда он, в очередной раз сбив Лерыча с ног, прыгая вокруг него ни то как боксёр, ни то как обезьяна, норовил пнуть того в грудь или в плечо, не забывая пронзительно вопить, обвиняя оппонента в неведомой краже, за зелёным забором щёлкнул засов.

Владимир замер. Только бы он вышел! Не ограничился бы тем, чтобы выглянуть…

Скрипнув, калитка приоткрылась; в щели кто-то показался, вглядываясь в происходящее на улице. В руках, как и ожидалось, что-то конкретно-военное, даже не ружьё, — что-то калашеобразное.

Человек высунул голову из-за двери, оттуда же высунулся ствол, — и, метнув взгляд влево-вправо от калитки, оглядевшись таким образом, воззрился в происходящее. Было непонятно, заметил ли он поодаль возле забора лежащего Владимира и не придал этому значения, приняв за мусор, или вообще не обратил на него внимания. Теперь он весь был сосредоточен на происходящем на той стороне улицы, поодаль; тем более что стоявший там недалеко мужчина отчётливо освещал происходящее фонариком. Калитка скрипнула, открываясь во всю ширь, и мужчина с автоматом шагнул на улицу…

— «Пора!» — решил Владимир, и резко сел, поднимая «аркебузу», вкладываясь, наводясь по стволу на вышедшего. Вот он шанс! — другого не будет! Он нажал на кривую железку, которая в стреляющей железяке заменяла спуск… Раздался сухой щелчок, шпингалет сорвался со взвода, и боёк ударил по капсюлю — или куда он должен был там ударить… выстрела не последовало.

Человек у калитки видимо заметил резкое движение сбоку, повернулся туда, к Владимиру; одновременно отпуская калитку и с похвальной быстротой вскидывая автомат…

Вновь взводить проклятую самоделку не было времени; и Владимир, чувствуя, что — вот оно, то самое мгновение, когда или должно случиться какое-то чудо, или следующим мигом будет полное безмолвие, боль и смерть, уже не сидя, а стоя на коленях, изо всех сил метнул свою неудачную «аркебузу» в противника, метнул как копьё, как биллиардный кий, стволом вперёд; и, чувствуя, что не успевает, что чужак сейчас нажмёт на спусковой крючок, тем не менее, вскочил, ринулся к нему…

И чудо случилось.

Чужак у калитки, уклоняясь от летящего в него «копья», обоими руками вскидывая свой автомат, поскользнулся, и, невнятно ругнувшись, со всего маха грохнулся на бок и спину. Выстрела не последовало. Ахнувшись всем телом о лёд, он, очевидно, себе что-то отбил, потому что тут же исторгнул ни то вой, ни то стон; но, тем не менее, быстро-быстро, уже лёжа на спине, постарался вскинуть автомат… Не успел. Ему не хватило той секунды, которая в таких обстоятельствах и отделяет жизнь от смерти, победу от поражения: Владимир в прыжке упал на него.

Это было и не падение, и не прыжок — чувствуя, что и сам он поскальзывается, он всем телом ринулся к нему, как кобра, напружинившись, резко выбрасывает зубастую пасть из клубка колец. Упал, больно ударившись коленями и локтём о лёд; но адреналин мощной волной смыл боль: Владимир вцепился в автомат, который чужак пытался лёжа направить в его сторону, и, попутно ударившись ртом, зубами, разбив губу о холодный металл оружия, крутанул его в сторону.

Удалось. Чужак забарахтался под ним, стараясь перехватить оружие, но мешал и Владимир, всем телом придавивший его к земле и вырывающий из рук автомат, и автоматный ремень у него на шее. Он что-то опять невнятно и испуганно пискнул; Владимир, крутанув оружие, окончательно вырвал его из ослабевших рук противника, и тут же плашмя, со всей силы, ударил его автоматом в лицо! Противник окончательно выпустил оружие из рук и откинулся. Владимир рванул автомат на себя, но мешал ремень…

В это время во дворе дома, за распахнутой калиткой, вспыхнул, казалось, ослепительный свет, — хотя это был всего лишь плафон с лампочкой над крыльцом. Хлопнула входная дверь дома, — кто-то поспешил к калитке.

Как это уже неоднократно было с Владимиром на соревнованиях по дзю-до, в такие экстремальные моменты внимание как бы удесятерялось: казалось бы весь ты сосредоточен только и исключительно на схватке, ты смотришь только на противника и улавливаешь только и исключительно его малейшие движения; — и, в то же время ты видишь и судью на татами; и первый ряд зрителей; и вон ту симпатичную второкурсницу в мини, которую специально позвал на соревнования, и из-за которой в том числе обязательно нужно победить; и сестру Эльку в пятом ряду, подпрыгивающую на скамейке от азарта; и тренера, который, судя по его телодвижениям, чуть ли не борется вместе с тобой; и чей-то выкрик «- Подсечку!!»; и другой выкрик «- Не давай ему захват!»; и даже понимаешь, кто это крикнул — Серёга из команды; — и всё это одновременно, всё совершенно не мешает друг другу; и всё, как файлы в компьютере, укладываются на своё место, оставляя сознание чистым и готовым к борьбе и победе.

Борясь с подмятым под себя противником, стараясь сорвать у него с шеи автоматный ремень, раз за разом ударяя его в лицо, он одновременно видел и тёмную фигуру, спешащую с ружьём от крыльца через дворик к калитке; и Женьку, наконец окончательно разделавшегося с бомжом.

Увлечённый схваткой с Лерычем Женька, собственно, не отвлекался на происходящее у зелёного забора, ожидая услышать выстрел Владимира; и лишь потом, бросив возню с Лерычем, бежать «на прорыв». Но выстрела всё не было и не было; и он, мельком кинув взгляд, вдруг увидел, что Владимир с кем-то ожесточённо борется, а во дворе дома зажегся свет, так, что полоса от него легла через открытую калитку на улицу и на ноги дерущихся.

Тогда, оттолкнув уже выдохшегося и что-то невнятно скулившего Лерыча, он кинулся к калитке в зелёном заборе, на бегу сунув руку под куртку и нащупывая тёплую рукоятку заткнутой за туго затянутый пояс штанов Беретты.

Он успел пробежать только несколько шагов, когда его кто-то схватил сзади за куртку. Женька оглянулся: это был Лерыч. Только что скуливший, уже совсем сломленный бомж, с какой-то радости вдруг решил, что его противник убегает, и чисто инстинктивно кинулся за Женькой следом, стремясь ухватить его и «наказать». Судя по всему, Лерыч, только что капитально избитый, у которого из носа во все стороны при каждом движении и выдохе брызгала кровь, совсем потерял чувство реальности, решив вдруг что он побеждает, и «преследует покидающего поле боя противника»!

Женька быстро и энергично вернул его к реальности: полуобернувшись лягнул его ботинком в пах и саданул локтём в и без того окровавленный нос.

Лерыч грохнулся навзничь. Женька, взводя Беретту, ринулся к калитке…

Владимир, так и не сумев сорвать запутавшийся ремень с шеи подмятого противника, тем не менее с мгновения на мгновение ожидая появления в проёме калитки вооружённого нового врага, сумел вывернуть автомат так, чтобы он смотрел стволом на калитку.

Тут же в освещённом проёме появилась тёмная фигура с ружьём, стала поднимать ствол…

Противник был буквально в трёх шагах, и высвечивался чётко, как вырезанная из картона фигурка-силуэт.

Двинув большим пальцем правой руки, Владимир обнаружил, что предохранитель сдвинут в положение «огонь», незнакомец просто не успел и не сумел нажать на спуск. Передёргивать затвор не было времени; да он и наверняка считал, был уверен, что патрон в стволе — нельзя же быть таким дебилом, чтобы выйти посмотреть на ночную драку с оружием, в котором не дослан патрон! Направив ствол на тёмную фигуру, Владимир из совершенно неудобного положения, не только не вкладываясь, а, по сути, держа оружие в почти вытянутых руках, стремясь опередить врага, нажал на спуск.

Выстрел. Вспышка. Совсем нехарактерные для АК; но и чёрт с ним, главное, что с такого расстояния промахнуться невозможно. Фигура отчётливо вздрагивает и выпускает из рук ружьё, — и тут же чуть поодаль гремит ещё один выстрел: подбегающий Женька стреляет тоже; и тоже попадает.

Наискосок через улицу вышедший посмотреть на драку сосед ахает и скрывается за своим забором; торопливо скрежещет засов запираемой калитки.

Фигура, уронив ружьё, валится назад. Теперь не терять времени!

Уперевшись коленом в грудь противнику, Владимир всё-таки срывает у него с шеи ремень автомата, кажется, едва не оторвав ему голову. Женька, перепрыгнув через ноги лежащего, отталкивает падающего, и врывается в освещённый двор, держа пистолет наизготовку. Владимир наотмашь бьёт лежащего прикладом в голову; жёстко; и спешит за Женькой, готовый прикрыть его огнём.

Вот он — двор. Светло только перед крыльцом: освещает плафон над дверью, и полоска света, падающая через саму приоткрытую дверь в дом. Дальше, во дворе, видны зады двух или больше легковых машин, — Лерыч же говорил, что у Дырявого Гелендваген?? Кто-то ещё, — друзья, гости??

Почти плечом к плечу, Женька чуть впереди, они вместе врываются в дом.

Большое помещение, типа «холл» или прихожая — хорошо освещена, справа — вход в комнату, где видны шкафы, стоит обувь, скорее всего — гардеробная. Из холла проход влево, проход вправо; прямо — большие распашные двери, открытые — за ними видно биллиардный стол. И никого. Владимир заглядывает туда — да, никого! Секунды на размышление, и:

— Джонни, ищем кто здесь ещё есть! Быстро, за мной, не разбредаемся! Я — впереди; ты — прикрываешь спину! Пошли! — и двинулся по коридорчику направо. Хорошо, что везде свет горит! С улицы не видно — ставни, а внутри светло. Кто-то же ещё должен здесь быть кроме этих двоих, не одни же они тут были! Сейчас нужно их как можно быстрее обнаружить, пока они не опомнились от внезапного нападения, и не решили, как оказывать сопротивление, — например, не забаррикадировались в какой-нибудь комнате.

Женька молодец: понял с полуслова, пристроился сзади, держа наизготовку Беретту двумя руками, страхует с тыла. Двинулись!

НЕОЖИДАННАЯ НАХОДКА

Коридорчик пустой. Направо. Туалет, так. Пустой. Дальше по коридору. Сбоку дверь. Толкнул — заперта. Это напрягло. Тем более, что замок-дверная ручка такой, что снаружи ключом не закрывается, — эдакая металлическая шишка. То есть заперли не снаружи, — а как, изнутри кто-то заперся??

Ещё подёргал. Внутри не то что шорох, но как-то обострёнными чувствами ощущается движение. Опасность? Но почему не оказывают сопротивление; почему просто заперлись? — собираются отстреливаться изнутри?

Секунды размышления. Сзади, оглядываясь, нетерпеливо сопит Женька. Справа в по коридору, почти напротив этой, запертой двери, ещё одна дверь — но узкая, какие не делают в жилых помещениях; и даже чуть приоткрытая. Владимир толкнул дверь ногой, отпрянул — дверь приоткрылась. Щёлкнул выключателем рядом, — вот, кстати, тоже показатель, что помещение нежилое, заглянул — так и есть: вёдра, швабры; небольшой шкаф, в нём коробки со стиральным порошком и пачки мыла пирамидкой; ещё какие-то в основном пластиковые бутыли и банки — кладовка.

Так… Надо бы комнату эту проверить… Нельзя идти на второй этаж, оставляя у себя в тылу, возможно, врага. Но дверь не похожа на ту, которую можно выбить плечом или ногой, — приличная такая дверь, хоть и филёнчатая. А в кладовке ни лома, ни топора — наверное всё в сарае, во дворе. А, у меня же есть автомат! Кстати, что за автомат? Поначалу даже и не глянул. Но виду — классический АКМ, с деревянным ложем и прикладом, но какой-то толстый ствол…Ладно, стреляет и ладно, потом разберёмся…

Пока он размышлял что делать, послышались тихие шаги и дыхание с одышкой, рядом, в конце коридора, где он уходил в сторону — вправо, скорее всего на лестницу на второй этаж. Приложился, приготовился к стрельбе. Осторожные, но грузные шаги, сопение. Кто-то спускается по лестнице. Спустился, но в коридор не выходит. Не появляясь из-за угла как-то неуверенно спрашивает:

— Эдик?.. Ты это? … Что там за стрельба, почему не идёшь?..

Голос мужской. Тихо-тихо, приставным шагом, Владимир стал приближаться к углу, готовясь стрелять при любой опасности. Повернул голову в сторону, шепнул:

— Жень, постереги комнату…

Вроде бы и одними губами шепнул, но тот, за углом, видимо настороженно-испуганным слухом что-то уловил; скорее просто — что в доме чужие; издал какой-то сдавленный писк, и, спотыкаясь, судя по звукам, ломанулся вверх по лестнице, откуда только что спустился.

Броситься вдогонку и настичь убегавшего очень хотелось; но напрягала запертая изнутри дверь. Владимир метнулся в кладовку, мгновенно ещё раз осмотрелся. Вот! Бросил ремень автомата себе на шею; подхватил тумбочку — ого, тяжёлая! — выволок её в коридор, уже не стараясь действовать бесшумно, бросил на пол, — из открытой дверцы выкатились рулоны туалетной бумаги и выпал пятилитровый баллон с какой-то мутной жидкостью. Захватил из кладовой швабру, ту, которая была с деревянной ручкой, и подпёр её дверь, уперев в тумбочку и под дверную ручку.

Нормально! Теперь — вверх!

Они настигли этого сопевшего беглеца в одной из комнат второго этажа. Больше никого не было, хотя тщательно осматривать все комнаты второго этаже времени не было. Просто сразу обратили внимание на приоткрытую дверь, из-за которой пробивался свет; и раздавалось какое-то испуганно-сосредоточенное сопение-повизгивание.

Распахнув дверь, Владимир ворвался в комнату и сразу сместился в сторону, присел, готовый, что в него будут стрелять.

Не стреляли. В большой комнате, по обстановке представляющей из себя что-то среднее между гостиной и диванной: с диванами по стенам и большим столом посредине, накрытым как для ужина, толстый мужчина, сопя, натягивал брюки на голые жирные ляжки, даже не сняв роскошный белый махровый халат с золотыми кистями на болтающемся пояске, в котором он напоминал какого-то неопрятно-толстого белого медведя. Увидел их: Владимира с автоматом и заскочившего вслед за ним Женьку с пистолетом, охнул, и, бросив так и не застёгнутые брюки, шустро присел за стол. Спрятался!

Владимир бегло окинул взглядом комнату: полосатые обои «с отблеском», картины в «золотых» рамах; большущий жидкокристаллический или плазменный Панасоник на стене; музыкальный центр с колонками, ещё две двери, закрытых. И никого кроме этого толстого сопящего мужика.

Быстро сместился в сторону, готовясь гаркнуть ему что-нибудь жёстко-командное, вроде «- Встать, руки за голову!!», но вместо этого закашлялся: напрячь голосовые связки, замёрзшие на улице, не удалось.

А вот скрывшийся за столом, присев, толстый субъект, проявил себя: внезапно вынырнув из-за столешницы, он вскинул руку с пистолетом! Грохнул выстрел; он целил во Владимира; но он сместился в сторону и, почти не целясь, выстрелил в него два раза. Первый выстрел снёс что-то из посуды на столе, второй точно попал в толстяка. Тут же раздался и выстрел Женьки. Субъект в халате, взмахнув рукавами халата, как будто собирался взлететь, обрушился на пол.

Обежав стол, едва не споткнувшись о стул, полувыдвинутый из-за стола, Владимир увидел упавшего: он больше не представлял опасности. Толстый дядька, на вид лет пятидесяти, лежал на спине, на скомкавшемся халате, и над ним вздымалось его немалое голое пузо, поросшее редкой шерстью. Штаны он так и не успел застегнуть, и из-под расстёгнутых брюк виднелись лиловые трусы. Пуля Владимира попала ему в жирную грудь чуть выше левого соска, и Владимир мельком удивился, насколько нехарактерным для пули от АКМ было пулевое отверстие: большое, рваное. Не то чтобы он много повидал пулевых ранений, но всё же, всё же — на тех чурках, что он пострелял из автомата возле церкви, пулевые отверстия выглядели иначе. Впрочем, там и калибр был другой — 5.45; может быть из-за этого. Женька же попал ему в левое плечо; и теперь мужик быстро подплывал кровью, которая напитывала его роскошный белый махровый халат.

— Чо замер, Американец, мочи его! — Женька был сама деловизна. Нагнулся и вот уже выпрямился, держа в левой руке пистолет толстяка.

Ишь ты! — «мочи»! В смысле — «добей!» Интересно, как это — добить раненого, — укладывается в замысловатую систему Женькиных пацанячьих моральных правил. Белого вот тогда добить не дал, а этого — «Мочи!»

Толстяк открыл мучительно зажмуренные глаза, мутно взглянул на них, и торопливо вытолкнул через толстые лиловые губы:

— Скорей!.. Врача!.. Звонить! Абраму Моисеичу! Скорей!..

— Че-гооо?.. — Женька не расслышал.

— Звонить!.. скорей!! Радио в машине! Пусть едет. Кровь же, кровь — течёт! Аааххх… да помогите же! — и зашарил обоими руками по груди, размазывая и без того заливавшую её кровь.

— Ща — позвоним! — заверил Женька, и, отступив, выстрелил ему из поднятого пистолета в голову, с левой руки. Голова толстяка дёрнулась, пуля попала ему под правый глаз, оставив чёрную дырку в щеке, и выбив глаз из глазницы. Тело толстяка затряслось, мелко-мелко; бросив окровавленные руки в стороны, как будто собираясь оттолкнуться от пола и встать, он задрожал; и выбитый из глазницы глаз ещё больше выпучился, свернувшись зрачком в сторону. Агония.

— Быстро-быстро-быстро! — нужно было, не теряя времени, осмотреть другие комнаты. Перепрыгнув через тело, Владимир распахнул одну дверь: ванная комната. Хорошая, большая, с угловой ванной в углу, судя по разного рода переключателям — джакузи; унитаз, бидэ, душевая, несколько махровых халатов на вешалках — полный фарш уровня хорошего отеля. Другая дверь — спальня. Спальня с претензиями: большущая кровать под балдахином, который в наших широтах только для выпендрёжа; пузатые пуфики, подушечки; встроенный шкаф с зеркальными дверцами во всю стену напротив роскошного ложа. Явно, чёрт побери, «ложе любви» — что подчёркивают и картины на стенах с недвусмысленными сюжетами. И никого.

— Дальше, Джонни, дальше! Весь дом нужно осмотреть!

Женька полностью согласен; сунув свою Беретту за пояс, с трофейным пистолетом в руках, готов ассистировать Владимиру в дальнейшем шмоне.

Они бегло осмотрели весь дом. Больше никого не было. Никого. Нет, они конечно, не открывали шкафы и не перетряхивали кладовые, но чисто по ощущениям, — во всяком случае от них никто не убегал, и никто в них больше не стрелял. Получается, в доме было трое мужчин: те двое, что успокоили возле входа, и этот толстяк наверху. И ещё запертая комната на первом этаже. И ещё какие-то двери, наверное, ведущие в подсобные помещения, на первом же этаже, в которые они не заглядывали.

Те двое… Чччёрт, у второго же ружьё в руках было! — которого он, Владимир, свалил выстрелом в грудь; и Женька ещё продублировал. Некогда было подбирать — потеря темпа; так ведь и дверь входную за собой, ворвавшись, не закрыли!

— Джонни, тут всё; давай вниз!

Просыпались по крутой лестнице на первый этаж.

Мы же и дверь за собой не закрыли! — думал, сбегая по лестнице, Владимир, — Ну, полиции здесь не бывает, и вызвать невозможно, нечем, и не приедут… Самообороны какой-то организованной, как Лерыч говорит, тут тоже нет… Чтобы вслед за нами вдруг вломилась бы другая какая-нибудь банда — не, не бывает таких совпадений! А мы, по сути, банда, что уж там!.. А вот увести ружьё вполне могли! Тот же сосед, что вышел на улицу на той стороне, мог и прибрать ружьё! Да и вообще… Всякое бывает, всё может случиться; вдруг да и правда соседи на выручку, на выстрелы… В общем, спускаясь, он был настороже — жизнь научила опасаться сюрпризов.

В реальности всё оказалось проще и интересней: в холле, — так, скорее всего, можно было назвать большую прихожую на первом этаже, — посередине стоял Лерыч собственной персоной, с той самой «аркебузой», которая так подвела Владимира, в одной руке, в другой он держал ружьё-двустволку, и лыбился. А у радиаторов отопления, слева от входной двери, уже закрытой, сидел задницей на полу кажется тот самый субъект, который так неудачно вышел «посмотреть на драку», затем так неудачно поскользнулся в самый решающий момент, — Владимир его узнал по куртке. Больше в холле никого не было.

— Пацаны! — лыбясь во весь рот, встретил их Лерыч, — Мы ево сделали! Ну, мы вааще!

Про Лерыча в раскладах Владимир как-то и забыл, вернее, не принимал его в расчёт — считал, что он, скорее всего, сразу же как Женька перестал его избивать, удрал куда-нибудь. А он вот он! — живой, относительно здоровый и радостный; единственно что морда у него реально разбита в кровь — Женька постарался. И эту кровь, сочащуюся из носа, он размазал по всему лицу, отчего оно напоминало жуткую кровавую маску. Чёрное от запёкшейся крови ухо торчало в сторону, и действительно, было порвано. И, тем не менее, он улыбался!

— Пацаны! Мы сделали это! Мы — вааще! Даже не ожидал! Круто!

— Что «круто» и что ты «не ожидал»? — спросил Владимир.

— Ну как чо? Что мы этот дом взяли! Вааще нормалёк! Теперь всё наше! — заживём!

— Особенно ты заживёшь! — Женька сунул пистолет в карман и забрал у бомжа двустволку, стал её с интересом рассматривать, — Чо ты припёрся?.. Не фыркай тут! — всё кровью заляпал!

Потом Женька взглянул на свои кулаки, также заляпанные кровью Лерыча, и с тревогой осведомился:

— Спида у тебя нету?

— Нету! — согласился Лерыч, продолжая дебильно щериться, — Спида — нету. А я сразу понял, что это мы их так завлекаем! Хитрость, хы! Этот — повёлся!

Конечно же, ни про какую «хитрость» он не догадался, и дрался с Женькой всерьёз; но когда всё завертелось, когда был подстрелен вышедший на шум парень, и Владимир с Женькой ворвались в дом, он, не будь дурак, сообразил, что теперь путь открыт; и, если у «пацанов» всё получится, навар не ограничится несчастными двумя бидонами с техническим спиртом!

Он мотнул стволом «аркебузы» в сторону сидевшего у батареи.

— А это кто? — осведомился Владимир, подходя поближе.

— Это он и есть — Артур, то есть Эдик, Эдичка! — радостно поведал Лерыч, — Спёкся, сука! Здорово ты его отоварил! Ну и я, конечно, добавил, когда тащил сюда! Чтоб вспомнил. Как мы с ним в туалете курили, как за девчонками подсматривали! И как потом, падла, поднялся, загордился, бывшего кореша на посылках только держал, вместе западло выпить стало — круто-о-ой!.. Ещё долги какие-то свои на меня навесил, петух топтаный! Уууу!.. — он, подойдя, замахнулся на сидевшего прикладом «аркебузы», но тот не отреагировал.

Владимир, подойдя ближе, и сам уже увидел, что это он — Артур, Артурчик, как называла его та девка в ресторане. Узнать его было просто: таких ушей, наверное, ни у кого в Оршанске больше не было! По здоровенному «тоннелю» в каждом ухе, «облицованных» чёрной пластмассой, в каждый из которых можно было легко просунуть палец.

Вот только сейчас эти тоннели были задействованы в новом качестве: в каждую дыру в мочке уха была продета дужка маленького никелированного замочка; также в эту дужку были продеты конечные звенья блестящих цепочек, обвивающих батарею. В общем, Артурчик был теперь пристёгнут к батарее за оба уха, этими вот блестящими замочками и цепочками. Сидел, и мутно смотрел куда-то в угол — потихоньку приходил в себя. На челюсти вспух солидный желвак — видимо там, куда Владимир уработал его прикладом. Разбитый нос кровоточил. Кроме того имели место и покраснения под обоими глазами, со ссадинами, имеющие все шансы вскоре превратиться в полноценные гематомы — судя по всему работа Лерыча, выместившего на своём бывшем школьном товарище всю «пролетарскую ненависть» из-за неудачной своей жизни.

— Это ты его? — спросил Владимир, ткнув стволом автомата в направлении сидящего; и, сообразив, что кто же ещё, — не сам же Артурчик приковался, поправился, — Чем это, где взял?

— Ага! — ухмыльнулся Лерыч, — Вон, в кладовке! Там целый пучок на стенке висит, с замочками! Он ими девок приковывает. А я его сейчас самого — за ухи! Хы! Пусть сидит, Чебурах! Наделал этих дыреней в ушах, мудак…

— Хы. — согласился с ним Женька, — Хоть на что-то тоннели пригодились! Мы на районе пацанов с такими пиздили только в путь — нехер по-пидорски глядеться!.. Американец, гля — вот предохранитель, да?

Да, цепочки, замки, девушки. Надо искать Наташу. Но сначала надо обезопаситься, чтобы никто вслед за нами не впёрся.

Владимир быстро показал Женьке где у двустволки предохранитель; спросил Лерыча:

— Калитку закрыл? А тот, второй? Где он?

— Ага, закрыл! На засовчик. А этот — это ж Хохлатый, помогальник Артура. Он ебанутый на всю голову вообще-то. Был. Вы ж ево завалили наглушняк! Там и валяется, чо.

— Так не пойдёт! — не согласился с такой расстановкой Владимир, — Нечего ему там, на улице, валяться — мало ли что! Джонни, или с Лерычем, затащите его в ограду — нечего на виду у всей улицы лежать. Потом закрой калитку сам, надёжно. Я пока тут огляжусь…

Женька беспрекословно двинулся с Лерычем выполнять поручение, — судя по всему, после столь успешной операции по штурму дома, авторитет Владимира в его глазах существенно укрепился.

— Дай ружжо-то! — уже в дверях обратился Лерыч к Женьке, — У тя ж пекаль есть; ружжо дай мне!

— Перебьёшься! — одёрнул его Женька, забрасывая ружьё на ремне за спину, — Не заработал. Вон, с той дурой общайся. — кивнув на самоделку.

Пока Женька с Лерычем выполняли его поручение, Владимир ещё раз прошёлся по первому этажу, осмотрелся.

На первом этаже была и кухня, с электроплитой и холодильником, явно работающим. Порядок в кухне показывал наличие явно женской руки.

Запертая дверь по соседству с биллиардной была по-прежнему закрыта, и, как он и оставил её, подпёрта шваброй. Из-за двери не раздавалось ни звука.

Ещё дверь вела в подсобные помещения: там перемигивалась лампочками судя по всему система отопления, негромко шумел мультитопливный котёл; глухо, где-то под полом, стучал генератор. Интересно. Значит подвал есть; вот только не видно лаза. Ну, конечно, должен быть подвал, а как же! Ну ничего, найдём; а скорее всего так и сам покажет!

Была кладовая, не очень богатая, скорее всего, так — расходная, на каждый день; в ней — начатый мешок муки, ящик с тушёнкой, россыпь пачек печенья, ещё какие-то коробки, ящики, пятилитровая бутыль с растительным маслом, распечатанная коробка с вином… ничего себе живут сутенёры! Входа в подвал и там не было. А что ж у него и гаража нет, машины на улице? Недосмотр, да. Впрочем, там же большой, кажется, сарай за домом; Лерыч говорил, да и сам мельком видел — может быть это и есть гараж.

Вернувшись обратно в холл, Владимир взглянул на Артурчика, — тот по прежнему сидел у батареи, — ну куда б он делся, если б только порвав мочки ушей… Вот ведь, действительно, — форменный Чебурашка. Потихоньку приходит в себя, под глазами наливаются синяки. Нет, надо будет его, конечно, понадёжней обездвижить, но пока сойдёт и так. Кстати, надо будет решить, что с ним дальше делать; с ним, — и с домом. Хороший дом. Мелькнула даже мысль, — а не перебраться ли сюда вообще, всем, из Норы? Мелькнула и пропала, отогнал эту мысль — нет, пример того, что случилось с коттеджем Виталия Леонидовича слишком показательный; а ведь там оборона была поставлена не в пример надёжней. И простреливаемая зона, и вообще. А тут — все рядом, всё тесно. Всё в черте города. Нет, это только дело времени — защемят тут всех, найдутся специалисты… Да. Собственно, мы сами, возможно, этому начало и положили!

Заглянул в гардеробную — там, на стене, действительно на крючке висел целый пучок тоненьких, но прочных цепочек с замочками с торчащими в них ключиками. Вот ведь сволочь, работорговец!..

Вернулись с улицы Женька с Лерычем.

— Слышь, Билли, там, в сарае, кто-то ржёт! — поведал ему Женька, а Лерыч подтвердил кивком.

— Кто там может ржать? — удивился Владимир.

— Билли, ну ты даёшь! — деланно изумился Женька, — Ржут — лошади! Иногда — люди как лошади; но вообще…

— Жень, не балаболь. Точно не показалось?

— Не, ты чо! Реально. Там, во дворе три машины: Гелик, мерс, и фольксваген-фургон. Прикинь — живёт, падла!.. Мы, когда к сараю подошли, оно сначала молчало; а потом нас услышало — и заржало. Тихонько так. Только там сарай заперт. — поведал Женька, — Надо ключи поискать… где-то же здесь должны быть! Мне, бля, интересно — что за фигня?!

— Не надо искать, время терять, — он нам сейчас всё сам скажет! — решил Владимир, заметив, что «Чебурашка» окончательно, кажется, пришёл в себя, — И про сарай, и про машины — чьи; и вон про ту запертую дверь; а главное — где Наташа! То есть — где подвал. Сейчас — всё скажет!..

— Та дверь-та? — перебил Лерыч, — Так это я знаю чья! Это Лариска там живёт, её комната, с пацанёнком!

— Что за Лариска?

— Она типа хозяйка тут, ну, типа домоуправительница. — пояснил Лерыч, — Не, не жена. И не подруга, хы. Хотя он, Артурчик-то, её временами и шпилит, хы-хы; он сам, хоть и пидор, но это… как его… а, вспомнил! — он «би». То есть с бабами тоже может. А Лариска — она сама «из бывших», ну, из «Наташек» его; только она уже в возрасте, дитёнка завела, ну, эта, форму потеряла; потом, опять же, сейчас молодых-новых хоть завались желающих… Ну, он её выгнать сперва хотел; потом сюда, хозяйствовать, приспособил. Она и пашет; а чо. У ней же пацанёнок. Вот из-за него и старается. А так она — прислуга, что ли…

Лерыч, под взглядами Владимира и Женьки, подошёл к запертой двери, поколотил в неё кулаком, и крикнул:

— Лариска! Открывай! Это я, Лерыч, помнишь? Открывай! Артурчик твой — кончился, слышь!

И в самом деле, из-за двери что-то невнятно, слышно только Лерычу, ответил женский голос.

Он выслушал, и транслировал сказанное Владимиру и Женьке:

— Грит, что не откроет. Грит, что «ребёнок у ней»! — хы, чтоб «оставили её в покое».

— Открывай, дура, а то ща дверь сломаю! — пригрозил он ей. Опять она что-то ответила; а Лерыч, отойдя от двери, заозирался:

— Вот падла, не хочет открывать! Надо где-то ключи от сарая найти. Тама топор, лом…

— Оставь, Лерыч! — скомандовал разошедшемуся бомжу Владимир, — Нам она не мешает. Насчёт ключей и остального нам сейчас Артур сам всё скажет.

Допрос Артурчика-Эдички был короток и жесток, — но действенен. Владимир с некоторых пор совершенно избавился от прежних «гуманистических» комплексов, и действовал жёстко, даже жестоко, но эффективно. Сначала он, присев на корточки перед «Чебурашкой», и поймав его взгляд, просто задал вопросы: где вход в подвал, где находятся девушки, где ключи от сарая и от машин.

По злому взгляду Артурчика было видно, что он уже вполне в сознании, и вопросы понял; но, вместо ответов, он лишь злобно процедил:

— Уши отцепили, на. Быстро, на! Вы, на, не поняли ещё, с кем связались! Я вас, на…

Женька лишь хмыкнул; а Лерыч вызверился:

— Нихера ж себе, падло дырявое, нюх потерял; грозится ещё!.. Да ты…

Не обращая внимание на перепалку, на распинающегося Лерыча, Владимир просто присел на корточки рядом с Артурчиком, поймал его за руку, стиснул левой рукой кисть возле запястья, а правой ухватил его средний палец и с хрустом выломал его, свернув палец к тыльной стороне ладони…

Артурчик завопил так, что на секунды у них заложило уши. Владимир отпустил его руку; теперь на его правой кисти средний палец нелепо торчал вверх, как никогда не бывает у живых здоровых людей.

Женька поморщился, но ничего не сказал. Артурчик орал не переставая; Лерыч даже опасливо оглянулся на дверь, и к чему-то заверил:

— Не, никто не услышит! Тут, эта, стеклопакеты и ставни ещё, хоть заорись…

Да, собственно, было и наплевать, — если ночная улица не отреагировал на выстрелы, то уж на крики и подавно никто не прибежит, кончились те времена, если они, когда и были тут. Больше только бояться будут, крепче запрутся.

Владимир вновь ухватил орущего Артурчика за ту же руку и сообщил ему в промежутке между воплями, что сейчас сломает ему следующий палец, потом ещё и ещё, «пока у тебя, сволочь, все пальцы не будут торчать так, как этот!»

Такой метод допроса был ему самому неприятен, непривычен; но душа его уже покрылась коркой, коростой; он уже не был тем маленьким Володей, когда, было такое, плача прибежал к ещё тогда живой маме, и, рыдая, рассказал ей, как «там мальчишки из рогатки воробья убили!» и «он лежит такой, у него вся грудка разворочена!» Он стал другим, совсем другим…

Вскоре он получил от Артурчика всю нужную информацию: и где ключи; и где вход в подвал, где содержались девушки; и где патроны к имеющемуся в наличии оружию; и даже кто такой тот толстяк в халате, что так неудачно для него самого пересёкся с ними на лестнице и вздумал отстреливаться: это был «сам Муса Телбоев, зам Коловойского, очччень влиятельный человек в Регионах; теперь вам точно пиздец; его искать будут, за ним приедут, пиздец вам!»

Пропустив мимо ушей информацию про жирного покойника — кем бы он ни был в жизни, сейчас он был просто кучей мёртвого мяса; и, кто бы за ним не приехал, это будет явно не раньше утра, то есть времени достаточно, — Владимир поднялся с корточек и первым делом отправился искать вход в подвал, наказав Женьке и Лерычу стеречь Артурчика, а лучше привязать его покрепче.

Женька заявил, что «этого пидора» пусть один Лерыч пасёт, и изъявил желание идти с Владимиром; Владимир не возражал.

Вместе они довольно быстро нашли дверь в стене одного из технических помещений, где стоял здоровенный бак, весь облепленный для теплоизоляции причудливо застывшей пеной из баллонов, и на стене красовалась разводка из труб, вентилей и манометров. За дверью открылась пологая лестница вниз, в подвал.

Снизу пахнуло спёртым воздухом с явным запахом бензина и выхлопных газов; значительно громче стало слышно тарахтение генератора. Лестница вела вниз в темноту; впрочем, доставать фонарики не понадобилось — Владимир нащупал на стене выключатель, и подвал внизу осветился неярким, но вполне достаточным светом от диодных светильников.

Женька сунулся было за ним; но Владимир строго остановил его, буквально приказав стеречь вход в подвал, и быть настороже — ибо, как он сказал, «- Лерыч нам не друг и не помощник, а так, — временный попутчик; такая же, по ходу, дрянь, как и Дырявый; и не хватало ещё нам, чтобы он нас тут, в подвале, запер!» — Владимир, беря пример с друга Вовчика, и вообще, руководствуясь здравым смыслом, решил быть впредь максимально осторожным.

Опасение было не лишено оснований, и Женька с ним согласился; тем не менее сразу же выдвинул встречное предложение:

— Так давай, Билли, я сейчас пойду, да и хлопну его, чо тянуть-то?

Уже начав спускаться в подвал, Владимир задержался. Вообще Женькины моральные принципы представляли для него тёмный лес: то он с бывшим «героем фронта» дерётся строго одной рукой, «чтобы быть на равных»; или не допускает расправиться с Белым; то без проблем достреливает того жирняя на втором этаже и сейчас вот запросто предлагает пойти и пристрелить Лерыча. Который, всё ж таки, что ни говори, а подельник; и здорово им помог. Хотя и сволочь, конечно. Забавные принципы у Женьки, да.

— Жень, а вот интересно, — вот ты тогда Белого не дал мне грохнуть. А сейчас того толстого, наверху, добил без проблем; и Лерыча готов прижмурить — это как сочетается?

— Да без проблем! — пожал плечами Женька, — Лерыч, ты сам говоришь, нам кто? — никто. Гад; сам же говорил, что он на тебя со спины с палкой тогда в коттеджном посёлке напал, и ты с ним дрался. Гад он, значит. Тем более я его сегодня по драке урыл. А кого победил — того и замочить можно. Даже нужно! Дядя Диего вот говорил тогда, в кабаке ещё: «- Не добить побеждённого врага — это оскорбить мироздание, которое даровало тебе победу в бою! Оставить дело незавершённым». Он говорит, мироздание этого не любит! А с Белым ты не дрался.

— Вот оно как… — удивился Владимир, — Мироздание, значит. Диего… Складно. Против таких моральных авторитетов, конечно, не попрёшь! Ладно, стой, «держи вход», с Лерычем потом разберёмся!

Оставив Женьке автомат, он спустился в подвал.

Подвал был здоровенный; в нём было так же тепло, как и в доме, и Владимир расстегнул куртку. Пахло выхлопными газами, видимо, хотя, судя по звуку, генератор и стоял в отдельном каком-то отсеке с выводом выхлопа на улицу, газы частично попадали и сюда.

Первое помещение, в которое он попал, было, судя по всему, предбанником: диванчик вдоль стенки, вешалка на стене, на которой сейчас висел одинокий чей-то лифчик; резные по дереву картинки на стенах, изображавшие голых толстых дядек и женщин, парящихся вениками и совокупляющихся в разных позах, что однозначно показывало и невзыскательный вкус владельца дома, и его, так сказать, ментальную направленность.

Напротив диванчика на стене — покрытый пылью экран плоского телевизора, под ним тумбочка с таким же пыльным проигрывателем ДВД-дисков и стойка с этими дисками. Дурацкий глобус на колёсиках, который так любят приобретать «новые богатые» — несомненно, бар. Ещё двери; и проход дальше.

Владимир пооткрывал двери: ну да, парилка, душевая с ванной. Всё заброшенное по виду, видимо, давно не пользованное. Бойлерная, или теплоузел. Ещё комната — видимо, для стирки-гладилки: стиральная машинка, большая гладильная доска, верёвки под потолком для белья — ничего интересного. Пошёл в проход, на стук генератора.

Ещё помещение — видимо, с потугами на тренажёрный зал: горбатые скелеты тренажёров, тросы и противовесы. Зеркала на стенах — ну а как же! Интересно, Дырявый это сам себе строил, или перекупил у кого уже готовое? Или отжал, что скорее всего. Вряд ли тут кто-то вообще хоть когда-нибудь занимался; сейчас тут стоят какие-то пыльные коробки. Дальше.

Ещё комната — кладовая. О, тут побогаче: мешки, коробки, ящики. Но некогда смотреть, дальше.

Следующая комната Владимиру многое сказала о хозяине дома и о роде его занятий. В небольшой комнате с крашеными белой краской стенами, да ещё с развешенными по стенам зеркалами; так, что она была вполне ярко освещена даже единственной лампочкой под потолком, было что-то вроде пыточной… Или нет. Скорее не пыточной, а что-то вроде комнаты для экзекуций пополам с сексуальными утехами. Или сексуальными извращениями, — это точнее, если учесть антураж: большой низкий стол посередине, застеленный клеёнкой в бурых отвратных пятнах; по углам стола свисают ремни с пряжками, — явно фиксировать руки-ноги. Н клеёнке небрежно лежала плеть… Тяжёлая такая плеть; серьёзная, явно не для игрулек в садо-мазо.

Столик в углу, на нём какие-то блестящие железки; смятые большие чёрные пластиковые мешки в углу, — Владимиру всё это было мерзко даже рассматривать. Что он тут, в Декстера играл? Похоже! — завершала антураж видеокамера на штативе возле стола. И пахло тут… Несильно, но противно пахло чем-то животным, разложившимся; так, что даже перебивало вонь от генератора.

Владимир только огляделся в комнате, и тут же вышел. Трогать мешки, смотреть что в них и в тумбочке не было никакого желания; а вот намерение сразу же по возвращению в холл «хлопнуть», как выразился Женька, хозяина дома, стало очень сильным. Ладно, что дальше…

Вот — шорох, и вроде как еле различимый говор. Чччёрт, где-то здесь! Ещё несколько дверей. У Владимира сильно забилось сердце — неужели он сейчас увидит, — и вытащит из этого проклятого дома Наташу? Ведь этот гад, Артур, не сказал, что она здесь; только что «все бабы в подвале». Это Пломбир сказал, что Наташу Дырявому продали; не мог же он ошибиться или соврать? Зачем бы ему врать?

Шорох, звуки какого-то движения слышались из-за одной из дверей, — ну да, если здесь и есть тюрьма, зиндан — то, конечно, за этой дверью! — это уж классика!

Дверь была солидной; непонятно откуда её такую притащили и как вделали в стены: тяжёлая, металлическая, крашенная тёмно-зелёной краской, с откидывающимся окном-кормушкой, как это называется на слэнге арестантов; да ещё с глазком. И на засове; засов — на висячем замке. Рядом — табуретка, на ней забытая поварёшка, в засохших комках. Прислонённая к стенке палка — черенок от грабель или чего-то наподобии.

Смотри-ка, на замке… Видимо, Дырявый не всем доверял в своём доме. Ну-ка, где тут подходящий ключ на связке…

Он побренчал ключами, перебирая. За дверью еле слышно говорили. Вполне отчётливо только донеслось: «- Никуда не пойду… сволочь, сволочь!.. …поддержите, девочки!»

Сильно забилось сердце. Нашёл ключ, отпер замок; снял — отбросил в сторону. Приоткрыл дверь…

В дверь изнутри с силой врезалась брошенная металлическая миска, со звоном отскочила. От неожиданности отскочил и Владимир.

И несколько секунд тишина, почти полная; только там, в комнате, тоже неярко освещённой, торопливые голоса шёпотом. Владимир глубоко вздохнул, и как мог, отчётливо и громко проговорил в щель:

— Девчонки! Это не Дырявый; это я, Владимир. Дырявый наверху, с ним… всё ясно. Я вас выпускать пришёл. Наташа, слышишь? Наташа! Я за тобой!

Секундная пауза на осмысление, и в комнате кто-то пискнул «- Вовка!!»; что-то упало; произошло движение, — кажется кто-то упал и вскрикнул, — и в дверь врезались изнутри с такой силой, что она, кажется, несмотря на массу даже вздрогнула. Распахнулась со всей возможной скоростью; и в дверном проёме появилось несколько фигур, девичьих фигур — с лицами, ошалелыми от радости и неожиданности.

Владимир даже отшагнул назад; в дверях произошла заминка; наконец, оттолкнув всех, с воплем «- Во-о-о-овка-а-а-а-а!!!» на шею ему кинулась очень изменившаяся, едва узнаваемая, но точно — она, она!! — любимая сестрёнка Элеонора!!

МНЕ ОТМЩЕНИЕ, И АЗ ВОЗДАМ

Прошло не меньше пары минут, пока зацелованный, обнимаемый, со всех сторон облепленный девушками Владимир получил вновь способность что-то понимать. Хоть что-то. Как это получилось — он не понимал, да пока и не стремился, боясь сам поверить своим глазам, и где-то по-детски опасаясь, что всё это ему только снится: он пришёл сюда, в подвал, выручать Наташу; ну, конечно же, и с теми, кто с ней тут будет, — и внезапно видит перед собой… Элеонору, сестру; о судьбе которой думал, конечно; но меньше всего ожидал так неожиданно и в таких обстоятельствах встретить! И Наташу! И ещё — Гузель; вот уж кого он не ожидал тут увидеть даже если бы стал рассуждать, кого он здесь может встретить теоретически! Ладно, за Наташей он и пришёл; ладно, Элеонора странным и бесследным образом пропала из дома после начала «всей этой свистопляски», и, соответственно, могла «найтись» хоть где — почему бы и не в подвале дома ушастого торговца «живым товаром» из Оршанска, — но Гузель, она же сейчас должна бы быть в Озерье, на пригорке, с коммунарками и Зулькой, с отцом и матерью! Но вот — она здесь, смотрит на него, и в глазах слёзы.

И ещё две девушки — совсем незнакомые.

— Как?.. Наташа, Элька — как?.. Гуля, ты?.. здесь? Каким образом??

— Здесь! — она кивнула и вытерла глаза рукавом, — Два дня уже. Меня в плен взяли. Вовка, меня за тобой послали, — и в этом вот, в твоём ресторане, ну, ты адрес дал, — там меня и … и повязали. Я ничего сделать не могла! Не успела. Там этот вот, Эдичка, был; он всё и сделал, — потом этим, солдатам, заплатил чем-то. Продали. Вместе с Орликом…

— Элька…

— Во-о-овкаа!! — чуть не вопила, обнимая его, сестра, — Я не верю своим глазам!! Я думала, Толик за мной придёт, — а тут вдруг ты!! Но когда Наташка сказала, что ты здесь — я уж знала, что «это всё» скоро кончится!

— Толик?

— Это мой парень, он в Мувске! Меня сюда уже девять дней назад перевезли из Мувска; били, падлы; смотри — губа порвана, и зуб качается; — сильно видно?? Они, падлы, такие напуганные были, что я так и поняла, — Толян с Олегом Сергеевичем до них чуть-чуть не добрались! Я знаю — они б так дело не оставили; Толик за меня им бы всем ливер выпустил! И сюда привезли, продали этому упырю!! А ты же в Америке был; как ты здесь-то; я сначала думала, что Наташка с ума сошла от переживаний и заговаривается!!

Элька и правда сильно изменилась с тех пор, как он видел её последний раз; и было это аж пару лет назад! Вытянулась, похудела; черты лица стали резче — или это из-за освещения? Или из-за того «образа жизни», который на них всех свалился? И этот нехарактерный раньше для неё слэнг: «падлы», «ливер». Сестрёнка всегда отличалась бойким характером; и эти длинные месяцы, почти год, всеобщего бардака явно не обошли её своим влиянием. Но в любом случае она была жива; относительно, несмотря на худобу и действительно отчётливо вспухшую губу, здорова; и, насколько можно было судить, предусмотрительна, бодра и зла; во всяком случае именно она первой, после первых же объятий, тревожно спросила:

— А ты точно здесь один?? Как так?? А оружие у тебя — где?? А этот, с дырами в ушах — как?

Он не успевал отвечать на вопросы, в голове царил от неожиданности какой-то сумбур, как если бы в детстве он рассчитывал бы получить на день рождения пластмассовую маленькую машинку-игрушку, а получил настоящий Феррари!

Последней к нему обратилась Наташа, с упрёком:

— Володь, почему так долго? Они сказали, они сказали, что ты через неделю самое большое придёшь, и меня сразу выпустят! А потом… потом сказали, что ты не пришёл, и потому… Я думала — ты умер; и теперь…

Она заплакала, спрятав лицо в ладони.

Обнимая одновременно Элеонору и Гузель, он тревожно спросил Наташу:

— Они тебе ничего не сделали?..

— Нет… — помотала она, плача, головой, — По лицу только пару раз; так — нет… Эльке вон больше досталось…

— А меня били кнутом! — всхлипнув, сообщила одна из незнакомых девушек, — По заднице! — у него тут специальная комната есть! Его, гада, это возбуждает! Сесть не могу третий день!.. А потом… эти… заталкивали… эти… — не договорив, она тоже зарыдала.

— Во-овка!! — уже требовательно трясла его за рукав Элеонора, — Ты почему без оружия?? Где все?? Не один же ты здесь! Где этот — Дырявый?? Он меня палкой бил, сволочь!

— Сегодня у него «гость» должен был быть! — сообщила незнакомая девушка, — Лариса сказала. Это которая нам есть приносила. Они тогда обязательно кого-нибудь «в пыточную» тащат, и там измываются, как вот над Галькой… иногда оттуда и не возвраща-а-аются-я… А крики, а крики!!! — она тоже разрыдалась.

Теперь ревели все; у самого Владимира щипало в носу и на глаза наворачивались слёзы. Только плачущая Элька вернула его к действительности:

— Во-овк!! Где все, говорю?? Где оружие??? Пошли отсюда!

Издали, глухо, от входа донёсся Женькин голос:

— Билли! Что там? Помощь нужна??

Да-да, надо выбираться отсюда.

— Пойдём, пойдём, девчонки!.. Чччёрт, я прямо не верю своим глазам! Пойдём отсюда. Кто это? — это Женька, мой друг. Пойдём…

— Но ты этого Дырявого убил? Скажи — убил его?? — не отставала Элеонора, — А помощник его, такой, с крашеными волосами?? Он где?.. И — Лариса сказала, «гость» должен быть. Вовка!! Ты осторожен??.

— Дырявый?.. Нет, живой. — уже направляясь вместе с ними к выходу, отвечал сразу на все вопросы Владимир, — Он там — за уши пристёгнутый, за эти самые дырки — Лерыч пристегнул; это наш… эээ… подельник наш. Помощник его убит. Лариса эта ваша заперлась и не открывает. «Гость» который — тоже готов; на втором этаже лежит. Нет, ничего не бойтесь, девчонки; по крайней мере до утра нам тут вряд ли что угрожает…

— Я хочу как можно скорее уехать отсюда! — вздрогнув, сказала Наташа; и все девушки закивали, подтверждая это общее их желание.

— Живой ещё, говоришь?.. — с нехорошей интонацией произнесла сестрёнка Элеонора; а одна из девушек, та, что назвалась Галей, взяла стоявшую у стены палку…

— Ого! — народу!.. — приветствовал их на выходе из подвала Женька, — Нашёл свою Наташку?

Владимир краем глаза заметил, что при этих Женькиных словах Гузель вздрогнула и опустила голову.

— Нашёл, всех нашёл! — поспешил он сообщить, чтобы сгладить неловкость, — Это Женя, он же Джонни Диллинжер, знаменитый оршанский грабитель банков! Джонни, это моя сестра Элеонора! Да-да, родная сестра; помнишь, я тебе говорил, она в Мувске пропала. Наташа вот, Гузель… Да ты же и с Гулей знаком! Гуля, это Женька, ну!.. И…девушки, вас?.. Это Галя и Света. Давай автомат.

— Привет всем… О, точно, Гуля, мы ж в Озерье пересекались, помнишь? Как ты тут?

Стоявшая рядом Элеонора с одобрением пронаблюдала, как Владимир накинул себе автоматный ремень на плечо. Да, за прошедшее время, пока они не виделись, она очень изменилась; потому что тут же, указывая на двустволку у Женьки в руках, и, заметив и рукоятку массивной Беретты, торчащую у него из кармана, произнесла:

— Джонни… то есть Женя, Евгений! Ты не мог бы мне дать что-нибудь из твоего вооружения?.. — и, обернувшись к Владимиру, извиняющимся тоном произнесла, — Вовк, я с некоторых пор без ствола себя чувствую… какой-то неодетой!

Женька недовольно сморщился, но Владимир присоединился к просьбе сестры:

— Жень, у тебя три ствола, дай ей что-нибудь!

Тогда Женька с неохотой вытянул из кармана трофейный, отнятый у толстого «гостя» пистолет, протянул ей:

— На… Там патроны те же, я для Беретты повытягивал половину, мне Беретта привычней; но там ещё остались… Да ты, небось, и обращаться не умеешь?

Однако Элеонора, приняв пистолет, вполне уверенно оттянула затвор, проверяя наличие патрона в патроннике, и заверила его:

— Умею, ты что! Меня Толик учил. Знаешь, какой у меня пистолет был! — он на Новый Год подарил!.. Зиг, швейцарский, из нержавейки!

— И у меня такой был… — поддакнула Наташа, — И тоже Зиг…

Из глубины коттеджа послышался какой-то шум и вроде бы крик. Все насторожились; а Женька сообщил:

— Вот — опять! Вроде как дерутся; а ты в подвале застрял. Пойдём глянем?

— Жень… мы же входную заперли? — осведомился Владимир, беря автомат наизготовку, — И калитку вы закрыли… Неужели Лерыч что-то с Эдичкой не поделили? Ну, пойдём посмотрим!

Когда они вернулись в холл, они застали драку в разгаре: Лерыч и Эдичка, вцепившись друг в друга, катались по линолеуму холла, рыча и терзая друг друга.

Лерыч был, пожалуй, поздоровее своего бывшего одноклассника, но тому придавали силы ярость и боль, — боль он порванных в клочья мочек ушей, болтающихся теперь кровавыми лохмотьями и орошающими всё вокруг брызгами крови; боль от разбитого носа; боль от сломанного пальца. Впрочем, крови было и без того достаточно: кровоточил, надуваясь кровавыми пузырями, нос Лерыча; брызгала кровь из разбитого носа Эдички. Во всяком случае, никто из них не мог пока взять верх; и бились они явно на смерть: по утробному яростному рычанию казалось, что друг в друга насмерть вцепились два волка. Неподалеку валялся самодельный «карабин», оставленный Лерычу; на отопительном радиаторе по-прежнему были пристёгнуты блестящие цепочки с замочками, теперь забрызганные кровью — Эдичка явно в яростном порыве пожертвовал целостностью своих ушей чтобы добраться до неприятеля.

— Во дают! — одобрил схватку Женька и отошёл в сторону, собираясь наблюдать за единоборством; а девушки, напротив, увидев своего мучителя, едва не взвыв от ярости, кинулись к борющимся.

Сутенёр в мгновение ока за шиворот, за рукава был оторван от Лерыча; и на него обрушился град ударов. Его били ногами, стараясь попасть в лицо; Галя, визжа, старалась попасть концом палки ему в глаз, но он закрывал глаза руками — причём один палец так же дико и нелепо торчал в сторону; всегда азартная, но, насколько помнил сестру Владимир, воспитанная и «гуманная», Элеонора норовила попасть лежащему каблуком в кровоточащее ухо; потом одна из двух спасённых ранее незнакомых девушек, та, что рассказывала как над ней издевались в «пыточной», оттолкнув всех, обоими ногами вспрыгнула лежащему и воющему от боли Эдичке на голову и, балансируя на ней, подпрыгнула, стремясь обоими ногами размозжить ему лицо… Все были как бешеные; даже Наташа, оттеснённая своими товарками от головы Эдички, плача, пинала его по ногам. Владимир с Женькой, отступив к стене, с недоумением и с некоторым даже испугом наблюдали за этой экзекуцией; а сидевший на полу поодаль и вытиравший рукавом кровь с лица Лерыч только злорадно подхихикивал.

Наконец Эдичка перестал даже закрывать лицо руками — потерял сознание и распластался на линолеуме. Тут же ему на голову вспрыгнула Элеонора, и попыталась сплясать на голове что-то вроде джиги, но не удержалась, и едва не упала; но её место тут же заняла Галя, прыгая на голове сутенёра как на батуте; в то время как Гузель, Света и Наташа пинали его в грудь и в живот.

Владимир никогда не заблуждался насчёт какой-то особой «гуманности» женщин, но такое зверство было для него внове. Впрочем, говорил он себе, он наверняка не знает и не узнает всех деталей их «проживания» здесь; чего и сколько им пришлось пережить; и очень возможно, что то, чем платили девушки своему мучителю было лишь небольшой долей того, чего он заслуживал. Хотя сам он в любом случае предпочёл бы своего врага просто застрелить.

— Ничего себе они его!.. — уже с недоумением бормотал Женька; а бомж Лерыч лишь злорадно повторял:

— Так, так ево, петуха топтаного; в морду, в морду! Глаз ему выдави, давай!

Наконец девушки просто-напросто устали; и, тяжело дыша, расступились.

Сутенёр был растерзан: оттоптанные, посиневшие кисти рук; превращённое в кровавый фарш лицо, раздавленные нос и порванные губы. Кажется, он ещё дышал.

К Владимиру подошла вся раскрасневшаяся, тяжело дышащая Элеонора, уцепилась за рукав:

— Ффффуу… Гад. Так его… Вовка… никак не поверю, что это ты — и здесь! Хотя я знала, что мы теперь-то увидимся; после того как Наташу сюда!..

Проследила за его взглядом; стала объяснять, сумбурно, перескакивая с одного на другое:

— Ты не смотри, что мы с ним так… со зверством. Он бóльше заслужил. Точно — больше! Только уже сил нет; и он, падла, уже ничего не чувствует! А надо — чтоб чувствовал! Если б ты знал!.. Палкой бил, плёткой — но чтоб синяков не было, — «Вас, говорит, ещё под денежных людей подкладывать, надо чтоб товарный вид не потеряли!» За меня боялся только; губу и зубы — это мне ещё там, в Мувске, те чурки, у которых меня держали… до сих пор опухоль не спадает, прики-инь!.. И зуб шатается — больно! Меня не продали — меня как бы «на содержание» сюда перевезли, я так поняла; в Мувске держать уже боялись — я же знаю, Толик и Олег Сергеич, они б… и Крыс тоже! Они там, я знаю, весь Мувск на уши поставили за меня! А вот Галку и Свету конкретно мучили; и ещё Ольга была, неделю назад, её в «пыточную» увели — она так кричала!!.. И обратно уже не вернули — наверное, до смерти замучили; Лариса говорила, что это дорого стоит — когда красивую девушку до смерти запытать отдают; но есть желающие… богатые… Эти, «гости»… Ей вообще-то запрещено было с нами разговаривать; она только еду приносить должна была; но она всё равно разговаривала. Вот сегодня должен был «гость» быть — кого-нибудь обязательно бы опять в пыточную: Свету, Наташу или Гулю. Вовка, вы его точно убили?.. Гуле вчера, она говорила, «чтоб обломать», этот… — она кивнула на растерзанное тело, — этот пидор со своим помощником надевали противогаз и воздух перекрывали: «слоника» делали, как они говорят. Это чтоб «обломать», сделать послушной. Её к нам без сознания уже принесли. Гулька красивая, она с Мувск-шоу-балета, ты в курсе? Что-то у тебя с ней было, я чувствую; только она мало рассказывала; так, упоминала только, что «знакомы»… Мы тут про себя много рассказывали; я-то прямо обалдела, когда Наташку привезли… Ты знаешь, что она — беременная, от тебя?? Ой, Во-овка-а…Она про тебя рассказала; но, я думала, Толик меня раньше найдёт! Он — такой!.. А этот, его помощник, с крашеной чёлкой, — он где?.. Точно — убитый? Знаешь, Вовка, я теперь очччень осторожной буду, меня в Башне так подставили, так подставили…

— Точно! — успокоил её Владимир, — Во дворе лежит. Я ему в грудь из этого агрегата… — он похлопал по автомату, — засадил; и Женька ещё. Наверняка холодный… Но знаешь что, сестрёнка… Как-то неуютно я себя тут чувствую… «Гость» ещё этот; ещё хорошо что один был; Дырявый грозился, что приедут за ним…

Элеонора, слушая его, понимающе кивала.

— …конечно, можно устроить засаду и положить всех приехавших… но… опасно, опасно! Нет, до утра, конечно, вряд ли приедут; но вообще я бы предпочёл отсюда свалить поскорее. Вот, прямо сейчас. Ночью. И поскорее; а то, Элька, знаешь… у нас с Женькой сегодня что-то много приключений получилось. Я ещё держусь; но, знаешь, после болезни… Боюсь начать «разваливаться»… да, валялся пару недель вообще «в дрова», very much I was ill, можно сказать; потому и Наташу не забрал вовремя. Теперь, выясняется, что и к лучшему!

— «Положить всех приехавших!» — с восхищением произнесла Элеонора, — Куул! Да, ты же говорил — учился в Америке «по стрельбе», точно-точно… Брат, ты всегда был крутым, я знала! Как Толик; это мой парень — я говорила. Он тоже — очень крутой! Вы подружитесь, я уверена! Давай, валим отсюда, правда! Наташка говорила, что ты рассказывал — какое-то убежище у тебя есть, «Нора»?..

— «Валим отсюда…» — Владимир всё не мог оторвать взгляд от так неожиданно вновь обретённой сестры; наблюдал, как она, разговаривая с ним, всё вертит в руках полученный от Женьки пистолет, девятнадцатый Глок, как он уже определил — so shocked, сестрёнка, слэнг у тебя новый! Да, мы обои с тобой сильно изменились за это время! Папа?..

— Нет, никаких следов; пропал!.. — обрезала все его надежды Элеонора, — Я ничего о нём так и не узнала.

— Володя! — обратилась к нему, подойдя, Гузель. В глаза она ему не смотрела, — Какие планы? «На сейчас», я имею ввиду.

— Гуля… — обратился он к ней, метнув мгновенный взгляд на сестру, — Я всё объясню…

— Володя… — она по-прежнему не смотрела ему в глаза, — Всё это потом. Я говорю — что сейчас делаем?

Краем глаза он заметил, как Наташа ревниво следит за их разговором. Как можно более нейтрально сказал:

— Сейчас будем собираться и убираться отсюда. Все детали — потом. Девушки! — окликнул он остальных, — Бросьте его. Собираемся. Нет возражений?

Все изъявили желание поскорее покинуть этот дом, с которым у них у всех были связаны только плохие воспоминания.

— Джонни! Ты говорил там три машины?.. Возьми ключи, проверь — как там с топливом и вообще, на ходу ли. Возьмём всё что можем! — стал он распоряжаться, — Девчата! Давайте-ка посмотрим, что отсюда вообще можно взять… Да! Тут, наверное, вода есть. Вон там ванная — мы мимо прошли, когда сюда шли. Там можно умыться и вообще. На втором этаже душ есть… Кстати — душ! Неплохо бы всем помыться — у нас воду в ведре греть приходится, увы. Вон там, как понимаю, гардеробная. Надо забрать все хорошие зимние носильные вещи — сейчас это дефицит… Оружие, если попадётся — само собой! Тут, где-то, сейф должен быть… Да! Вы, наверное, есть хотите? Я сам хочу. Честно говоря, как зверь я хочу есть! Там, наверху, стол накрытый. Пойдём. Нет, Лерыч, ты здесь! — остановил он готового тоже двинуться наверх бомжа, — Постереги входную дверь и калитку, потом пожрёшь…

— А чо я… — недовольно буркнул Лерыч, — Вы там хавать пойдёте с тёлками, а я здесь сиди?.. Хули тут охранять — его, што ле? — Он ткнул стволом-трубой «аркебузы» в лежащего, — Я ево щас мочкану, и все дела!

— Тебя уже оставляли тут «на всякий случай», — напомнил Владимир, — Возвращаемся — а у вас тут побоище! Так что ты, Лерыч, пока что не оправдал доверия. Сказано — следи за воротами и калиткой! Потом пожрёшь, там много. Кстати! Какие у тебя дальнейшие планы? Мы отсюда сейчас выбираться будем…

— Какие планы, хы… — хмыкнул Лерыч, — Нах мне отсюда «выбираться»; я чо — дурной? Куда?? Зачем?? С такой-то козырной хазы?? Не… — он почесался, наблюдая, как девушки скрылись за углом коридора, уходящего из холла вправо, к санузлу и лестнице наверх, — Я тута останусь…

— Тут?.. — Владимир пожал плечами, — Ну, это как знаешь. Только хочу тебя предупредить: там, наверху, ещё один труп лежит. Какой-то жирный, видимо, влиятельный гад. Его, конечно, будут искать. Охрана там, домашние, — вот и Дырявый про это что-то упоминал. Приедут сюда…

— Да хули… — Лерыч лишь пожал плечами, — Ну, приедут… И чо. Заглушу нах всех!

— Глушилка у тебя ещё не отросла, — всех глушить! — усомнился Владимир, — Впрочем, твоё дело. Мы отсюда заберём всё что сможем; а ты смотри сам. Хочешь — оставайся… — На бомжа Владимиру было глубоко наплевать.

— А что всё-то, что всё-то!.. — забеспокоился бомж после этих слов и заозирался, — Схуяп всё-то?? Мы, эта, гоп-стоп вместе замутили; и делить должны по понятиям! А то «мы всё заберём», ишь…

Владимир внимательно взглянул в озабоченное теперь уже делёжкой, перемазанное кровью лицо бомжа. Ведь ещё час назад тот думал только о том, чтобы целым унести отсюда ноги. Два часа назад ему за счастье были бы два баллона с техническим спиртом. Сейчас же ему оставался весь дом, за исключением того, что они сумеют наскоро погрузить и вывезти, — и он уже недоволен! Нет, Владимир никогда не сомневался, что это в человеческой натуре — очень быстро «терять берега»; но обычно по его скромному опыту это касалось только женщин; мужчины были более адекватны в хотелках. Тут же Лерыч демонстрировал просто феноменальную наглость. Заныло плечо, куда этот подонок саданул его тогда палкой с гвоздями, явно пытаясь убить. Появилось вновь желание пристрелить сейчас же этого урода, — чем он лучше своего одноклассника и подельника?..

Лерыч же, расценив молчание Владимира как раздумье относительно правил делёжки, напротив, придвинулся к нему, и интимным шёпотом произнёс:

— Ты, эта… тем боле ты ж бапп нашёл! Во. Пять бапп! Нах тебе столько? Троих, эта, забирай — сеструха у тебя там, да? Во, троих забирай, — а двоих мне оставь! Ну и Лариска третьей будет, хы! — и довольно, в предвкушении, захохотал, как закаркал; потом замолк, и продолжил:

— И пацан твой пусть ружьё мне отдаст, хули. А то у тя автомат; а он волыну захапал! Делить надо поровну!

Владимир, борясь с желанием прямо сейчас отвесить Лерычу затрещину, а возможно, так и грохнуть тут урода, вместо этого просто забрал у него из рук самоделку-«аркебузу» и наставительно сообщил ему:

— Так. Слушай меня внимательно, чухан. Ты тут не «в равных долях», ты тут только постольку мы с Женькой тебе это разрешаем! Сам по себе ты — никто! Ствол этот, хоть он и дерьмо, я у тебя тоже забираю! Чтоб тебе всякие идиотские мысли в голову не лезли.

Видя, что Лерыч начал было открывать рот, чтобы что-то возмущённо возразить, добавил:

— У тебя, слушай, сейчас два варианта: или ты рот закрываешь и тихо-мирно сидишь тут на заднице, следишь за обстановкой, как я сказал; и тогда, наверно, мы и правда оставим тебе весь этот дом, — после того, как заберём всё, что нам нравится! Второй вариант — прямо сейчас подхватываешься и идёшь за ворота! Ибо нахер ты мне не нужен тут такой умный.

Про себя Владимир отметил и третий, неозвученный вариант: он решил, что если сейчас Лерыч начнёт что-нибудь спорить, предъявлять; словом, если хоть немного возникнут сомнения в его лояльности на ближайшие пару часов — то он его тут же и пристрелит, прямо над телом его бывшего одноклассника и работодателя.

Но Лерыч, видимо, не зря отсидел своё — нахождение в арестантской среде развило у него не мозги, конечно, но некую чуйку: когда надо быковать и тянуть одеяло на себя, а когда лучше заткнуться, и, как бы обидно тебя не чуханили, лучше промолчать в тряпочку и неотсвечивать. Сейчас что-то в тоне Владимира ему подсказало, что лучше выбрать второй вариант поведения. Ибо крутость новых знакомых была проявлена вполне предметно; а за себя, сколько бы Лерыч не пыжился, он свой уровень вполне понимал. Что ж, если они отсюда сдриснут, оставив ему всё остальное — это уже больше, чем он мог представлять себе в самых своих смелых мечтах. Всё не заберут, это точно! Есть, есть у Альберта и кое-какие нычки, о которых Лерыч только слышал краем уха; будет время — найду! А эти — пусть катятся!

И потому он, разом присмирев, покорно буркнул:

— Да чо ты, это я так… Чо говоришь — за калиткой следить? Ладно, чо. Во. Я у окна сяду — нормально видно…

РЕЗУЛЬТАТЫ УДАЧНОГО НАЛЁТА

Поднялись наверх, в «гостиную-диванную» при роскошной спальне, где был накрыт стол.

Владимир лишь покосился, проходя мимо, на подпёртую шваброй дверь, за которой, по словам Лерыча, находилось жильё «домработницы» Эдички, той, что «из бывших, вышедших в тираж», с её маленьким сыном. Из-за двери не раздавалось ни звука. Ну, пусть сидят себе…

Всё так же валялся полуодетый «гость» на распахнутом роскошном халате, теперь пропитавшемся уже подсыхающей кровью; и выбитый выстрелом из глазницы глаз, теперь свисая на синих тонких жгутиках, всё так же нелепо смотрел в сторону.

Наташа ойкнула; а Галя только сказала, с ненавистью глядя на труп:

— Вот, если б не твой пацан, к этому вот кабану нас кого-нибудь «на сладкое» в «пыточную» бы и потянули… Может быть — тебя! Может — вон, Гульку; или Светку; меня — вряд ли, у меня и так вся задница в рубцах…

Владимир вновь мельком взглянул на Гузель, и увидел, как опять потемнело её лицо при словах «твой пацан». Прошёл быстро в спальню, сдёрнул с кровати покрывало, отволок в гостиную, накрыл, особо не расправляя, тело.

Стол был хорош. Мясная нарезка; остывшая, но аппетитная жёлто-разваристая картошечка; селёдка; разнообразные консервы, даже маринованные персики в вазочке. Несколько разнокалиберных бутылок с напитками; пара — разбита первым выстрелом Владимира. Всё сервировано на двоих, но обильно.

— Ну что, перекусим?.. — сделал приглашающий жест Владимир.

— Ммммм, как с Башни, так нормально ни разу… — Элеонора тут же ухватила вазочку с каким-то рыбным салатиком, и принялась ложку за ложкой отправлять содержимое в рот, — Не, в Мувске ещё нормально кормили, а вот пока везли, да тут…

Все обступили стол, потянулись к еде. Гузель брезгливо обошла труп, накрытый покрывалом; а Галя, напротив, встала на него, чтобы дотянуться до центра стола, до вазочки с шоколадными конфетами:

— О боже, конфеты! Сто лет не ела; вот сейчас наемся — а дальше хоть на кладбище…

Все усиленно заработали челюстями, не обращая уже внимания ни на накрытый труп, ни на разбросанные по диванам мужские вещи, ни на осколки стекла на столе.

— Первый раз в одной комнате с покойником кушаю! — хохотнула Света, отправляя в рот шпротину, держа её просто пальцами за хвост, — И с аппетитом всё окей. Надо же, вот, сказал бы кто раньше!.. Музычки тут нету?..

— После такого стола я б и без плетей любому дала! — хихикнула и Галя, метнув взгляд на Владимира, — Но что-то у Дырявого на такой метод принуждения ума не хватило, только на плётку… Нет, кормили нас… не так чтобы совсем плохо, нельзя так сказать; ему ж «сохранение фактуры» нужно было, гаду… Девочки, вон, душ вижу! Если есть горячая — чур, я первая!

Сборы заняли ещё больше часа. Несмотря на то, что все торопились покинуть это проклятое «обиталище порока», никто из девушек не смог пренебречь такой роскошью цивилизации, как тёплый, пусть и не горячий, душ.

Да, сутенёр тут устроился с толком: скважина давала воду, электронасос качал, проточный водонагреватель на душе грел. Как уж он набирал джакузи — одному ему известно.

Конечно, это не шло ни в какое сравнение с тем, как были поставлены коммунальные удобства в коттедже Виталия Леонидовича; тут был, как говорится «суп пожиже, жемчуг помельче», но, тем не менее из душа шла вполне себе тёплая, а если сделать напор слабым, то и горячая вода.

В роскошной «парадной» спальне, в зеркальном огромном шкафу, и в двух спальнях без такого антуража на втором же этаже, очевидно, хозяйской и гостевой, в комнате помощника, в шкафах нашлось огромное количество и полотенец, и чистого белья, и не только мужского; так что все смогли не только торопливо помыться, но и переодеться в чистое.

Вытаскивая из шкафа, и в беспорядке сваливая барахло на пол, Владимир обнаружил и не ахти как замаскированный тайник за задней стенкой, в котором были патроны и принадлежности для имеющегося в наличии оружия: автомата, что теперь был у Владимира, и двустволки, «приватизированной» Женькой.

Кстати, внимательно рассмотрев свой трофей, отомкнув магазин и ознакомившись с его содержимым, Владимир обнаружил, что, как он и подозревал с самого первого выстрела из этого «агрегата», что это не совсем Калашников; вернее, не стандартный, обычный Калашников ака АК-47, АКМ, — 74 или прочие его модификации; вернее это была поздняя перепевка на мотив калаша: некий ВПО-209, как было маркировано на ствольной коробке; гладкоствольный полуавтоматический карабин.

Он с интересом и удивлением рассмотрел патроны: как понял, были они созданы на основе стандартной гильзы 7.62Х39, только без «бутылочного сужения»; и были явно калибром больше чем 7.62; были снаряжены пулями непривычной формы. В магазин были вперемешку заряжены и патроны с конической, медного цвета пулей; и тупоносые, с пулей чёрного цвета, судя на ощупь — в пластиковой заливке; и даже пули в виде мелкой дроби, склеенной или спечённой в виде цилиндрика.

Занятное оружие, какой-то гибрид, никогда такого не встречал; но по схеме — всё тот же легендарный и неубиваемый калашников, а значит — то что надо!

И — что ж, как говорится, за неимением гербовой пишут на простой; выбирать особо-то и не из чего; а агрегат, несмотря на всю свою экзотичность и весьма редкий боеприпас, наглядно показал свою работоспособность хотя бы на короткой дистанции.

В общем тайник выдал ему шесть снаряжённых магазинов к ВПО, упакованных в потрёпанную армейскую, явно видавшую виды, разгрузку — видимо Дырявый при случае рассчитывал поиграть в войнушку? А также три пачки патронов — две пулевых и одну дробовую. Там же были и патроны для охотничьего ружья, — 12-й калибр, судя по всему, подходящие к тому ружью, что было у Женьки; шесть пачек с разного номера дробью — очень неплохо.

Так же Владимир забрал и все принадлежности для чистки, сложив это всё богатство в большую дорожную сумку, найденную в шкафу; выкинув из неё предварительно стопку порнографических журналов, малиновый костюм из латекса, отделанные голубым бархатом наручники, банку с каким-то розовым желе, и набор разнообразных и разноцветных дилдо — гуттаперчевых членов.

А вот короткоствола у предприимчивого сутенёра, увы, не оказалось; и тот 19-й Глок, что Женька забрал у «гостя», и потом отдал Элеоноре, оказался единственным короткостволом в доме. Впрочем, обыскав одежду дохлого жирняя, Владимир нашёл ещё пару запасных магазинов, снаряжённых люгеровскими 9Х19, так что можно сказать, что боезапас и к пистолетам у них хоть и незначительно, но повысился. Толстяк, видимо, приехал или один днём, рискуя; или с охраной, но отпустив её; понадеявшись на хозяина притона, оттого и не имел при себе более серьёзного оружия. Ну что ж, хоть что-то; а то Женька с его оставшимся в Беретте после перестрелки одним патроном выглядел бы уж совсем жалко.

Женька поднялся наверх, отчитавшись, что на ходу машин всего три: Гелик, Мерс и Фольксваген-фургон. Хорошо б все угнать! То есть забрать как законный трофей. Все они, вроде бы, заправлены почти под пробку; он их завёл, да так и оставил — пусть прогреваются, на улице не на шутку что-то подморозило. Если б «штурм» не удался б — оставалось бы им только лечь и помереть под забором, дааа… Зато теперь!..

— Что, всё пожрали?? — разочарованно уставился он на разорённый стол.

— Жень, не жлобей. Я сам почти не ел, чесслово; вот, копался в барахле. Держи-ка — это тебе полтора десятка патронов к Беретте, — это же плюс, а?.. Вот. И сунь пачку двенадцатого калибра в карман, раз уж ты за дробовик так ухватился. Нет, Жендос, ничего больше стреляющего, увы. Пойдём, пока дамы собираются, перехватим чего на кухне — там есть, я видел, пошарим в холодильнике. Потом нужно будет оттуда, и из подвала, с кладовой — там хорошая кладовая, богатая! — перетаскать всё по машинам. Даже тот спирт, что Лерыч говорил, в сарае. Ничего тут не оставим, нафиг! Эта, Лариса — пусть как хочет, я им не Армия Спасения!..

— Правильно! — согласился Женька, рассовывая патроны по карманам, — Чо, дробосрал этот тоже у Лерыча забрал? То-то он сидит внизу такой надутый. Тоже верно, — гад он по жизни, даром что верную наводку дал. По понятиям-то он как бы с нами в доле; но «по жизни», в натуре, я б его грохнул! Есть в нём что-то такое, говнистое…

— Вот… — спускаясь по лестнице с сумкой, согласился Владимир, — А своим ощущениям надо доверять, сколько я уже убеждался!.. С другой стороны, он нам прямо судьбой послан! — если б не он, чёрт его знает как и когда бы мы Дырявого нашли, и что бы с девчонками б за это время случилось! Так что «по совокупности» я склонен его помиловать; если он, конечно, будет вести себя правильно… Он хочет тут остаться, — как думаешь?

— Да пусть остаётся! — пожал плечами Женька, — Только грохнут его утром, когда жирняя этого искать начнут и сюда приедут. Но нам это пох… Слушай! А он на нас не выведет случаем? — вдруг обеспокоился предусмотрительный Женька.

— Да нет, с чего бы! — успокоил его Владимир, — Подобрали мы его на улице; ни про Нору, ни про кто мы он ничего не знает. Да хер с ним, пусть живёт; зачем лишний раз карму без необходимости перегружать?.. Хотя тогда, с Белым, ты, Джонни, был неправ; и прикончить его тогда точно стоило… Чувствую я — не последняя это была наша с ним встреча…

ЕСЛИ НЕ ВЕЗЁТ ПО ЖИЗНИ — ТО НЕ ВЕЗЁТ ДО КОНЦА

Когда гружёные под завязку три машины выехали со двора, и Лерыч запер за ними ворота, только тогда он и вздохнул с облегчением. Закончился этот такой длинный, но такой удачный, по сути, день!

Вот ведь! Рассчитывал всего-то слить бенза с мотика, а вот поди ж ты — обломилось такое богатство! Это ж надо! — теперь, вместо того чтобы ночевать в теплотрассе, всю ночь греясь костерком от щепок и дурея от недосыпа и угара, сегодня он будет ночевать в тепле, на настоящей постели, с простынёй и одеялом; и ещё вода есть — тёплая; ухо вот можно будет того… размочить… сука, опять намяли, кровит; и жжёт шо писец…

Не, ну только подумать! Такое богатство обломилось ему — это прямо эта, фантастика! Фэнтази, бля!! — от ощущения чудовищной удачи у Лерыча спирало в груди и хотелось радостно и многосложно материться вслух. Но он молчал, — он же не псих! — только пошмыгивал разбитым в драке носом, сплёвывая на пол сопли пополам с кровью.

Набил ему харю пацан, дааа, набил. Шустрый, сука. Это потом только до Лерыча дошло, что эти двое, парень и пацан, сговорились эдак, «на драку», выманить кого из дома, — а ему ничего не сказали, чтобы выглядело натуральней. Ну ничего. Морду Лерычу били не один раз и не два; с мордой ничо не будет, и нос заживёт, — ему не в конкурсах красоты участвовать! Зато такое богатство отломилось! — всё, что Артурчик скопил за все эти годы; всё, что «Нинками Бессинжер» заработано в поте лица на спине, на четвереньках, и вообще в разных позах и положениях… Не всё, конечно; много эти забрали; можно б сказать, что всё что было, — а нет, всё да не всё! Про кладовую под сарайкой они не знали; а он не сказал, — а он сам таскал, помогал как-то Хохлатому спускать туда коробки и ящики. Там явно не книги, хе-хе. Чо-нибудь ценное поди. И бензин они не забрали, даже не заикнулись; и генератор снимать не стали — торопились! А гена сейчас — ценность! А шмотья сколько!..

Сам он о таком и не мечтал; это ж надо — целый дом в его распоряжении; он сначала думал, что они, эти двое, с бабами своими теперь тут присядут; ну посудить здраво — куда ломиться с такого богатства; тут же всё не вывезешь! Но нет; они погрузились — и свалили. Ну и скатертью по жопе! Жаль, что бабы не оставили, хотя б одной…

Кстати! Хы, как не оставили?! Оставили ж — вот, Лариска! Заперлась, дура; а они про неё и не вспомнили! Хоть она и в возрасте уже, — ну так и что? Пойдёт! Она баба хоть куда, опытная по сексу, к тому же хозяйственная; опять же пацан у неё, — есть чем припугнуть! Будет и сосать, и раком встанет — всё как он, Лерыч, захочет, — а то, бля, скажу, завалю мальца! Хы. Хорошая мысль!

Лерыч расхаживал по холлу, помахивая брошенной ему Владимиром напоследок, как кость собаке, той самодельной стрелялкой из трубы и шпингалета; сплёвывал на пол кровь пополам с соплями и лыбился. Удачно, удачно! А главное — вот ему ж всю жизнь из-за баб не везло, — и в школе, и потом… А тут — видишь, как судьба повернулась! — получается, наконец-то из-за баб ему и повезло! Этот, старший который, как его, он ведь сеструху свою или подругу тут искал, — из-за них на всё это и пошёл; а Лерыч просто наводку дал, — получается, и ему, Лерычу, наконец-то из-за баб фарт пришёл! А он-то думал, что у него с баб одни неприятности, а оно вон как!.. Удачно, удачно! Хы.

Так… Наконец Лерыч решил озаботиться практическими вопросами. Чо эти-то говорили? «Гость» какой-то тут ещё был, на втором этаже, — туда Лерыча при Артурчике-то не пускали; там, бля, всё для белых людей только… Гость, так… Они его грохнули… За ним, говорят, утром приедут… искать будут и приедут.

Ну чо… — он с сомнением посмотрел на самодельную «аркебузу» в руках, — Вряд ли из неё удастся несколько человек заглушить, даже если б патроны были. Патроны-то найти можно; вернее они есть — он, когда Хохлатого с улицы во двор перетаскивал, пошарил у него в карманах — вот, шесть штук… Но если бригада приедет, да со стволами…

Лерыч почесал стволом «аркебузы» голову, попал в ухо, и сморщился от боли. Бля… Не, так-то не получится. Но Лерыч не зря сидел на зоне со знающими людьми, и набрался от них мудрости. Как отмазываться от прокурорских, чтоб более тяжёлую статью не впаяли, и не только. Вот что можно будет сделать: обставить всё, как будто был налёт, и хозяев всех побили! А он, Лерыч, не при делах; он, типа, тута на подхвате — подай-принеси. Дворник, в общем. Значит, всех побили… — Лерыч подошёл к висящему на стене зеркалу и постарался скорчить возможно более плаксиво-печально-жалобную гримасу, — …а ему, Лерычу, просто морду набили, и он притворился мёртвым… Бля, надо будет только умыться и переодеться, а то не поверят, что у Артурчика в дворниках такой чухан. Они своего-то заберут; ну и, конечно, захотят тоже — пограбить бесхозное-то. А как же! Ну и — предложить им выпить за упокой души хозяина! А в выпивку — подмешать чего. Во, клофелин! — опытный Лерыч ещё со времён работы по развозу «Нинок» по заказам, знал, как это работает. У Лариски должно быть! Выпьют же? — кто ж откажется! И вырубятся. А кто не вырубится — того вот, с этого пугача! Вот и трофеи будут опять! Гы, идея!

Он скорчил рожу своему отражению в зеркале и опять скривился из-за боли в ухе. Бля. Надо пойти размочить; да и вообще — самому тяпнуть что-нибудь обезболивающего; не могли ж эти всё-то вывезти, тута ведь много было! На крайняк опять же у Лариски потребовать; только осторожно, чтоб она его самого не траванула, с неё станется!

Лерыч уже собрался было идти в ванную, когда до его слуха донёсся едва слышный стон. Он прислушался — стон повторился. Ого! — это стонал, как ни странно, Эдик, Эдичка, Артурчик, бывший, бля, школьный приятель и работодатель, бывший владелец всего этого великолепия, — каким-то образом, оказывается, его те бабы не добили! Хотя тогда казалось, что они его на части порвут, так остервенились, — нет злее животного, чем злая баба! — это Лерыч давно понял. Топтали, пинали, палкой тыкали — а он, паскуда, ещё дышит, оказывается!

Лерыч подошёл к лежащему навзничь сутенёру и всмотрелся ему в лицо. Лицо было жутко изуродовано, всё в крови и в кровоподтёках; к тому же и порванные уши висели лохмотьями; но на губах выдувался кровавый пузырь — значит дышит, падла! Это нехорошо, надо чтоб не дышал; а то чего доброго ещё и выживет, да расскажет, как дело было, — петухи, они, бля, живучие, они, грят, и без головы по двору бегают, хы!..

Лерыч вспомнил, как он остался поначалу здесь, в холле, один на один с Артурчиком, пристегнув его за уши, за тоннели в мочках, замочками к батарее — тогда это показалось ему вполне безопасно и смешно. А как эти двое крутых ушли, он стал над бывшим одноклассником глумиться, — аааа, бля, как это было сладко! Выделывался, гад, под делового косил; бизнес себе завёл, дом, тачку крутую, на бывшего кореша хуй клал?? А вот тебе! Ну??. Кто теперь деловой, ааа??? Сидишь, бля, как мартыхан какой, уши растопырив, и ничего сделать не можешь! — а я, если захочу, щас возьму да и отвафлю тебя как последнего петуха парашного!..

Да, знатно поглумился над ним; а тот только зубьями скрежетал бессильно, да ещё просил, дурак: отпусти, грит, Лерыч; отстегни; долги прощу, заместо Хохлатого будешь помогальником, и в долю возьму! — нашёл дурака, «в долю», когда всё и так его, Лерыча! Особенно когда он про «долг прощу» упомянул; это Лерыча завело конкретно; и он хотел, в натуре, пусть и не отвафлить бывшего корефана, но уж точно обоссать; и даже стал штаны для этого демонстративно расстёгивать. И тогда Артурчик, падла, рванулся изо всех сил; порвал нахер себе ухи — но до Лерыча дотянулся, и вцепился в него как собака в ботинок! И ведь здоровый, гад! И чем бы это кончилось — хер знает; хорошо тут бабы прибежали, и истоптали бывшего своего хозяина! Ишь, хорошо как отделали — глаза прям как щёлки, а левый так наверно и выбили! Но, падла, стонет ещё! — живой! Нееее, так дело не пойдёт! — в морг значит в морг, хы! Чтоб больше никаких сюрпризов!

Отступив от лежащего, Лерыч предварительно плюнул смачно ему в разбитое лицо, не попал; затем поднял «аркебузу», и, оттянув шпингалет, поставил его на задержку. Прицелился лежащему в лицо, и, предвкушая оглушительный выстрел, открыв рот и прищурившись, чтобы вдруг в глаза не попали ошмётки от разнесённого выстрелом почти в упор черепа, нажал на хреновину, которая заменяла в «аркебузе» спуск.

Раздался щелчок, выстрела не последовало.

Ахтыжбля! Ёбаный кочерга! Сука, нах! … — Лерыч многосложно выругался, а раненый в это время исторг ещё один стон и выдул на губах очередной кровавый пузырь.

Не, нахуй, я тя щас по-простому! — остервенившись, Лерыч перевернул «аркебузу» и саданул Артурчику прикладом в лоб, содрав ему кожу до кости! Ещё раз, ещё! Да, бля, я тебя щас в мясо, в фарш, нах, грёбаный экибастуз!

Чтобы удар получался сильнее, он перехватил «аркебузу» за ствол обоими руками, и, воздев над головой Артурчика, сильным толчком обрушил её приклад на голову лежащего… Грохнул оглушительный выстрел; заряд дроби с расстояния менее полуметра попал Лерычу в лоб, снеся верхнюю часть черепа. Всплеснув руками, Лерыч упал на спину; тело его выгнула судорога.

После выстрела прошло не меньше получаса; Лерыч давно затих; когда дверь, подпёртую снаружи шваброй, кто-то осторожно попытался изнутри открыть…

Дверь не подавалась, и её оставили было в покое; но через десять минут попытки открыть возобновились. Безрезультатно; но с каждым толчком, мало-помалу, на пару миллиметров всего, но тумбочка, в которую упиралась швабра, сдвигалась в сторону.

Изнутри почувствовали, что дверь хоть и понемногу, но подаётся, и удвоили усилия. Так, понемногу, враскачку, щель в двери росла, тумбочка сдвигалась; и, наконец, швабра упала, освобождая дверь.

Из-за двери выглянула женщина лет сорока, с настороженным, когда-то бывшим, возможно, красивым лицом. Обвела взглядом коридор, бросила взгляд в холл.

— Мам… Что там? — послышался из-за её спины детский голос. Оглянувшись назад, она строго сказала:

— Сиди на диване, не вставай! Я сейчас приду, только посмотрю, что там!.. — и вышла осторожно в коридор, держа в руке молоток.

Через десять минут, обойдя весь дом, выглянув во двор и увидя лежащий у порога и труп Хохлатого, она поняла, что стала в доме единоличной хозяйкой.

О ВРЕДЕ ЛЮБОПЫТСТВА

Завтрак подходил к концу. Олег без аппетита ковырялся вилкой в жареной картошке и размышлял. Перед ним лежал раскрытый блокнот и карандаш; и, отрываясь время от времени от еды, он делал в нём пометки, составлял своего рода план на сегодня.

Сделать нужно было много; всё, наверное, и не успеть, но надо постараться. С тех пор как прошла та неделя, что он отвёл мысленно на возвращение «экспедиции за Элеонорой», потом ещё неделя, потом десять дней, — он постоянно старался быть занятым, чтобы работой отвлечь себя от тяжёлых мыслей.

«Экспедиционная команда» ушла, и как в воду канула! Последнее сообщение по радио было что «прибыли на место; маскируем машину; выдвигаемся через лес к деревне, пока всё идёт по плану» — и всё, как обрезало! Что могло пойти «не так», почему за столько времени они не то что не вернулись, но и не дали о себе знать? — он терялся в догадках.

Картины возможно произошедшего с ними рисовались перед внутренним взором одна диче другой: вот они набрели на минное поле… откуда там, чёрт побери, могло быть минное поле?? — но всё-так… а вдруг? Вдруг деревню обнесли минами? Валя говорила, что у них там жёсткая конфронтация с местными. Но Толик — тёртый калач, он не сунулся бы так вот, надурняк, на мины, будь хоть какая-то опасность. Опять же, миной, одной, не могло накрыть ведь всех, — кто-нибудь бы вернулся к машине и сообщил, запросил бы помощь.

Или нарвались на засаду? Какая, к чёрту, в зимнем лесу может быть засада, против кого? Тем более что шли они не сами по себе, а с проводником; с этой самой Валей; которая сама, считай, местная; знает все расклады и на местности ориентируется. Не могла же она сама быть заслана к ним в Башню с целью выманить самую боеспособную часть гарнизона «под молотки», как говорят блатные — это было бы уж совсем фантастично!

Нет, понятно, что «засада» — это был, в принципе, возможный вариант, — мало ли какие у них там, у местных, разборки; могли и угодить; но опять-таки — Толик далеко не мальчик, и с ним совсем не пацаны… хм, с другой стороны, — ну как не пацаны; Серый вот ещё по всему так конкретно пацан… да и Бабах тоже — в жопе ветер играет временами! Но всё же — не желторотые юнцы; дисциплину знают; с оружием обращаться умеют; да и вооружены по нынешним временам превосходно! — как можно так попасть… Хотя, конечно, скажем, пулемётной очереди всё равно и сколько вас, и как вы вооружены…

Или, может, кто-то из них ранен, и они отлёживаются у местных, не рискуя транспортировать? Тогда логично было бы послать кого-нибудь к машине, чтобы сообщили о произошедшем, — ведь прекрасно понимают, как он тут с ума сходит! Нет, обязательно сообщили бы!

В результате долгих, всесторонних и мучительных раздумий и догадок, Олег решил, что он нашёл единственно возможный ответ на загадку: что-то случилось с машиной!

Да, это тоже было маловероятно; но всё объясняло: всей группой, вчетвером, они выдвинулись к деревне — и в это время, пока они отсутствовали, что-то и произошло! Что? Ну, например, машину угнали. Кто-то, бродя по лесу, нашёл машину и угнал… Хм… Толик не такой дурак. Оставленную Толиком машину без очень специальных знаний и специфических деталей было не угнать. Нууу… тогда мог, скажем, снять рацию как несомненную ценность, а машину со зла уничтожить!

Это действительно многое объясняло — и почему не сообщили о очередном этапе операции; хотя бы — нашли или нет Белку, что планируют делать в дальнейшем; и почему не вернулись до сих пор в Башню. Да, это всё объясняло! — без рации и без машины они, даже находясь в полном здравии, не могли бы ни сообщить о произошедшем, ни вернуться так быстро. Они вынуждены бы были искать местную машину — и далеко не факт, что это было бы легко! — или выбираться пешком; а это, что ни говори, через пусть и дырявую, но «линию фронта», было нелегко и заняло бы немало времени!

Конечно, зная брата, Олег не сомневался, что никакие моральные соображения не удержали бы того от очередного гопнического угона любого транспортного средства, на котором можно было бы добраться домой; начиная от малолитражки и кончая БМП; и, если бы при этом пришлось бы кого-то убить — тоже за этим дело бы не встало. Но какова там реальная обстановка? — в последнем разговоре с братом Олег всячески просил его не рисковать без необходимости; особенно — не рисковать жизнью Сергея! — Толян клятвенно обещал…

Так может быть сейчас они, не желая рисковать, пешком, понемногу, и выходят на Мувск? Это многое объясняло. Во всяком случае отгоняло мрачные мысли о том, что что-то случилось непоправимое.

И потому Олег, сам убедив себя в том, что ничего фатального не произошло, а имеет место быть лишь незапланированная задержка, всячески старался отвлечь себя от мрачных мыслей работой.

Работы было полно.

Новые, «вольнонаёмные» пеоны разгребли завалы ломаной мебели на лестничных пролётах, той, что прежде представляла собой баррикады, так успешно преградившие путь боевикам Старшóго; но Олег решил на этот раз не сосредотачиваться на возможности чисто боя в самой Башне, поскольку и фокус, однажды исполненный и разоблачённый, уже не фокус; и огневая мощь Башни существенно возросла. Теперь можно было думать о том, как дать бой потенциальным врагам «на дальних подступах», то есть до проникновения в собственно Башню.

Для этого Олег разрабатывал несколько своих оригинальных идей.

Пеоны были отправлены в подвал, в помощь Кроту; а сам он больше недели делал и опробовал разного рода варианты реализации этих своих идей.

Первое, с чего надо было начать, это, конечно, обезопасить себя от проникновения в Башню через бассейн, через внутренние переходы, загодя пробитые ещё бригадой Ибрагима-Бруцеллёза, из которой на сегодняшний день не осталось в живых ни одного человека, — прогноз что «- Вы тут, уроды, на отсрочке смертного приговора, только!» был реализован самой судьбой в полном объёме.

Люди, похитившие Белку из бассейна, пробили лаз во внешней стене бывшего Дома Физкультуры, к которому принадлежал бассейн, затратив на это чёртово количество сил, но обойдя таким образом поставленные Олегом на двери самодельные мины. Первым делом нужно было этот пролом заделать, что и было выполнено пеонами — сначала «из говна и палок», как выразился Олег; потом капитально, заложив кирпичом на растворе. Благо что кирпича осталось много от развороченной взрывом печки, — Олег теперь планировал создать что-нибудь более технологичное, возможно — сварное. А также ещё в период пробития проходов в стенах строительный мусор не выбрасывался весь, а сортировался: хорошие, целые кирпичи складировались отдельно, и даже половинки кирпичей. Теперь всё это пригодилось.

Конечно, Олег отдавал себе отчёт, что если один раз проломили стену, то ничто не помешает сделать это повторно; «заклеить» же минами все стены, где можно было бы сделать пролом, было положительно невозможно. Бассейн же был стратегическим источником воды, пока не организовали себе другой вариант водоснабжения; и он же был опасен как возможный путь проникновения в Башню. Тут нужно было быть очень тщательным…

Одно время Олег думал установить в бассейне что-нибудь наподобии охранной системы, реагирующей на объём. Чтобы проникшее не санкционированно «тело» объёмом близкое к человеческому вызывало сработку системы, по выбору оповещающую его, Олега, и гарнизон Башни; либо уничтожавшую вторгшихся направленным взрывом. Либо и то и другое.

Мыслей, идей было много — вплоть до сейсмодатчиков, реагирующих на микросотрясения пола, как у системы минирования «Охота»; но останавливала сама техническая сложность задачи. Нет, надёргать датчиков объёма в бывших, теперь разорённых магазинах и банках было несложно; сложно было всё это скомпоновать в единую систему, надёжно запитать электричеством из независимых источников; сделать всё это безопасно, чтобы не угодить самому ненароком под «раздачу» из-за какого-нибудь технического сбоя. Олег был технарь; и руки у него росли откуда надо, но он был отнюдь не электронщик и не электрик; его знания и умения в этой сфере ограничивались способностью переставить розетку, заменить выключатель — в прежнее, мирное время; теперь же он вполне грамотно мог соорудить мину «на замыкание» или «размыкание» контакта; даже на наклон или сдвиг; мог и протянуть простейший телефон; но вот доверять свою безопасность и саму жизнь самостоятельно переделанной электронике он бы поостерёгся; и Миша тут также ему был небольшой подмогой.

Нужно было находить более простые, как говорили политики на заре БП, «ассиметричные» решения.

И, после долгих раздумий и перебора вариантов это решение было найдено; и заключалось оно в том, чтобы заставить самих вторгшихся активировать систему охраны, параллельную с миной; а именно — в создании мин-ловушек.

Современный человек, далёкий от такой специфической сферы истории, как история минно-взрывной техники, ведь даже не представляет себе сколько и чего выдумало человечество за свою историю чтобы ловко, ненавязчиво «пригласить» оппонентов к воротам в ад… А вот Олег всегда с живейшим интересом читал всё, что ему попадалось на тему военных технических хитростей, начиная от вьетнамских «ловчих ям» с кольями и до хитрых минных устройств, используемых террористами.

Идея ему пришла, когда он вспомнил об одном курьёзном способе минирования, который применяли изощрённые в хитростях немецкие сапёры, отступая под напором союзников, высадившихся в Нормандии, и оставляя за собой множество минных сюрпризов, призванных и задержать рвущихся в глубь Европы американцев и англичан, и нанести им небоевой, но существенный урон в живой силе.

Освобождали, скажем, союзные войска какой-нибудь французский городок. Располагались в нём на ночлег, или на постой. Офицер входил в облюбованный им дом, квартиру, — и что же он видел? Всё в порядке; всё целое и аккуратное: мебель, посуда, даже обеденные принадлежности. Только — вот недосмотр! — картина на стене несколько скособочилась. Непорядок! Американский, а ещё чаще склонный к порядку и аккуратности английский офицер, осматривая своё новое обиталище, непременно поинтересуется что же изображено на картине, и непременно её поправит — чтобы висела ровно. Это нормально, и вполне в духе современного человека — стремиться к симметрии и балансу в обстановке.

Поправит, — при этом замкнув контакты мины-сюрприза, — взрыв! — одним врагом рейха стало меньше! А может и несколькими врагами.

Или в пустой квартире жалобно мяучит котёнок, каким-то образом попавший в шкаф. Но стоит отворить дверцу…

В общем, идея сработать на человеческой психологии показалась Олегу вполне плодотворной, и он занялся делом. В бассейне, и по пути следования через лазы и переходы из бассейна в Башню, им были организованы несколько ловушек, непременно привлёкших бы внимание людей, не столь изощрённых в военных хитростях. Все, кто занимались поставкой воды из бассейна в Башню, а были это теперь только обои Васильченки и Миша, были строго проинструктированы, и даже сдали своего род зачёт на тему «что не трогать и к чему не приближаться даже», только после которого получили «допуск» на самостоятельную работу в этой сфере — сфере водоснабжения.

Надо сказать, что идея Олега оказалась плодотворной, если так можно назвать идею, вскоре после своего воплощения в жизнь собственно и отнявшую жизнь у двух человек; и подсократившую количество людей, селящихся в последнее время вокруг Башни, как в средние век крестьяне, в расчёте на защиту, селились вокруг рыцарского замка.

Однажды рано утром на столе в комнате у Олега, где он спал, затрясся и завибрировал трелью тот самый конечный выключатель дистанционного звонка, который в своё время Олег приспособил как сигнальное устройство в сарай в подвале второго подъезда, используемый им в до-БП-период как склад всякого барахла и съестных припасов. Теперь всё содержимое склада перекочевало давно уже на этажи Башни; а дистанционный звонок Олег приспособил как сигналку на несанкционированное вторжение в бассейн. А вернее — на подрыв любого из зарядов.

Надо же! Он не услышал никакого взрыва; впрочем, этой ночью, как бывало довольно часто теперь, в городе и даже неподалеку что-то бухало, взрываясь; постреливали; и, очевидно, уставший сепарировать звуки мозг дал слабину, приняв негромкий из-за удалённости и стен, взрыв в бассейне за просто один из череды свидетельств того, что «город ещё живёт, город ещё за что-то бьётся».

Но факт был фактом: девайс дёргался и бренчал, сигнализируя, что кто-то где-то как-то как минимум разомкнул контакты. Может быть, конечно, это был просто тот самый технический сбой — где-то просто окислились контакты, но проверить всё равно стоило — ведь ради того и делалось… К тому же Олег, проснувшись, взглянул на светящийся циферблат наручных часов — было половина шестого утра; и вот тогда он решил, что это точно не ложная тревога — если уж кому-то понадобилось бы вторгаться тайно на чужую территорию, то «по классике» это стоило делать именно ранним утром, когда сон наиболее крепок.

Кто это мог быть? Ещё кто-то из «мстителей»? — воспоминание про собственноручно пристреленного мальчишку неприятно кольнули, и он постарался их побыстрее отогнать. Да кто угодно. Вот сейчас и посмотрю… Плохо, что ни Толяна ни Крыса нет, — подстраховать. Крот вообще от автомата шарахается; на Васильченко и Мишу надежда слабая, брать их в прикрытие — только рисковать: если сами в переполохе не пальнут в спину, то уж точно подставятся под чужой огонь, — не их это, участвовать в «скоротечных огневых», как выражается Толян… но предупредить полюбому нужно!

Отзвонившись обоим; первым делом успокоив что ничего экстраординарного не случилось — если и бухнуло в бассейне, то это точно не налёт, не силовой наезд, как это уже ни раз бывало; это чья-то «шпионская вылазка», к тому же пресёкшаяся, судя по всему, в самом начале. Закипишевавшие на том конце провода Миша и Саша — слишком свежи ещё в памяти были последствия недавнего нападения, — мало-по-малу успокоились. Дав им инструкции; а вернее, велев собраться вместе и сидеть возле рации, — вторую маленькую «уоки-токи» Олег всегда брал с собой, он, напевая

— поёживаясь, оделся; взял и автомат, и полный боекомплект с гранатами, — с люгером он не расставался даже когда спал, — нацепил и трофейный бронежилет; поверх его «лифчик» с магазинами; надел и включил налобный фонарь, и отправился «на происшествие».

«Проверять» было два варианта — или с улицы обойти дом, осмотрев возможные места проникновения, — по снегу-то это было б сразу видно; или идти обычным путём, через проломы.

Выбрал второй путь — хоть и риск; но вылазить на мороз категорически не хотелось. В выстуженном здании тоже был не курорт, но тут хоть не было ветра…

Квартира с забитым наглухо досками окном — где в своё время отправился на тот свет предводитель гопников Ибрагим-Бруцеллёз. Кресло в углу, закрывающее дыру в стене — лаз; — отключить находящуюся внутри мину с активацией «на сдвиг», отодвинуть в сторону кресло — чисто.

Следующее помещение — первым делом посветить на «маячки», которые были бы сдвинуты, проникни туда кто-нибудь чужой, — чисто.

Следующее… чисто. Следующее, следующее, следующее… Чисто-чисто-чисто!..

Мысленно уже жалея, что не надел наколенники, и, напротив, что напялил на себя этот неудобный жёсткий и тяжёлый броник, от «присел-пролез-выпрямился» уже и немного даже вспотев, добрался хорошо знакомым путём до самого зала бассейна; вернее, до небольшого помещения — ни то тренерской, ни то администраторской, от которого бассейн отделяла только хлипкая незапертая дверь. Собственно, через этот «кабинет» воду не таскали — лаз сюда пробили дополнительно, уже после похищения Элеоноры. Организовал это Олег и по своей привычке перестраховываться, и чтобы пеоны дурака не валяли, чтоб им жизнь на хозяйских харчах совсем уж санаторием не казалась.

Прислушался у двери — в гулком зале отчётливо кто-то всхлипывал, шептал, вскрикивал негромко, — словом, шла какая-то движуха. К тому же в морозном воздухе отчётливо пахло сгоревшим тротилом, — ну ясно, муха или мухи попали в паутину, и сейчас судорожно бьются, ожидая визита паука-хозяина. Ну-с, посмотрим…

Примерно сориентировавшись, откуда исходят звуки, он пинком распахнул дверь, одновременно включив мощный Толиков фонарь, направив на источник звуков и свет, и ствол автомата, и зычно скомандовал:

— Всем лечь лицом вниз, оружие перед собой; кто не подчинится — стреляю!

Он и в самом деле был готов прошить очередью любого находящегося там в случае если команда не будет мгновенно выполнена; но две фигуры, передвигавшиеся поодаль ни то ползком, ни то на четвереньках, тут же послушно шлёпнулись на обледенелый кафель, лишь что-то вякнув испуганно.

Олег вошёл в зал; мельком мазнул светом на фигуры — судя по всему безоружные; лежат, как он скомандовал, лицом вниз, руки за головой и, судя по всему, прямой опасности не представляют, — и тут же, сместившись в сторону, и ещё дальше вбок отставив руку с фонарём, быстро осмотрел зал — нет ли спрятавшихся. Вроде бы нет — сваленные в углу пластиковые стулья, стоявшие одна на одной скамейки, резиновые коврики и кафель — всё покрывал иней, истоптанный только там, где они обычно ходили, таская воду; да где оставили следы проломившие стену пришельцы.

А, нет! — вот и ещё следы! С другой стороны чаши бассейна были видны отпечатки, которых раньше не было, они вели вокруг бассейна, и начинались… начинались они от окна. Бассейн имел большую площадь остекления; часть его, как водится, кто-то для чего-то в период бардака в Мувске, побил; а часть сохранилась. Заделывать выбитые окна они здесь не стали вообще: во-первых, чтобы не обнаруживать, что бассейн посещаем, во-вторых окна всё равно были высоко, значительно выше человеческого роста, и заглянуть в них никто не мог.

А тут — ну надо же! — кто-то, а скорее — эти вот двое, если их никто не ждут снаружи, — озаботились каким-то образом выдавить стекло и залезть в бассейн через так высоко и так открыто расположенное окно… Те-то, что ломали стену — ломали её, во всяком случае, под прикрытием портика и колонн, с фасада; в закрытом от просмотра месте, — а тут так нагло, в открытую… Кто же это такие шустрые у нас?

Всё же страхуясь, осматриваясь по сторонам, Олег стал обходить бассейн, чтобы приблизиться к лежащим. Вот, в ярком свете фонаря стал виден ярко-кровавый, как на хорошей киноплёнке, след, тянувшийся за этими двоими; вот и место, с которого он начался: ловушка номер раз, он на неё больше всего и рассчитывал, да.

Скамейка чуть поодаль от бортика бассейна; на ней примёрзшее ведро с куском верёвки, — не то, которым набирали воду из чаши, а другое. Рядом на скамейке старая куртка на синтепоне, из-под неё торчит, вернее, торчал ствол и приклад автомата. Очень ясная картина: пришли за водой; набирая воду, положили автомат на скамейку, сверху бросили куртку — да так и забыли за делами. Наверное, вспомнили уже в Башне, и решили не возвращаться, не лезть обратно, — ничего с оружием не случится, полежит до завтра, или до следующего похода за водой. Башня сейчас богатая на оружие, это все знают; автомат какой-то проблемы не составляет.

Как не поднять такую ценную находку??

С какой бы целью не проник злоумышленник в бассейн — неужели не возьмёт он явно случайно забытый в бассейне автомат??

Конечно возьмёт.

Вот только под автоматом специально и тщательно насторожённая граната РГД-5 с подготовленным на мгновенное срабатывание взрывателем, без чеки, с рычагом взрывателя, придавленным тяжестью автомата и куртки. Ловушка! Собственно, и сам автомат — дефектный, с мятой ствольной коробкой; из тех, что попали под каменную шрапнель во дворе при наезде на Башню номер два. Но под курткой этого не видно, видно только ствол и приклад — казалось бы автомат и автомат, как же не взять такую ценность?

Вот и «взяли». Скамейка расщеплена и ещё курится сизым дымком, автомата не видно — куда-то забросило взрывом; не исключено, что в бассейн; от куртки — клочья… А те кто попытался взять — прочертили эту ярко-алую в луче фонаря дорожку от скамейки к… А куда, они, собственно, перемещались-то вокруг бассейна — опять, что ли, к окну? И как они собирались туда лезть — тут метра три… Ага, вон и верёвка с узлами висит, — это по ней они спустились. А залезли бы они по ней обратно, раненые-то?

Но — живые, ты поглянь-ка!.. Хотя граната должна была взорваться буквально чуть ли не в руках! Наверное, значительную часть осколков приняла на себя куртка; они ведь у наступательной РГДэшки мелкие; а то, что пошло — пошло по ногам… Это мой недосмотр, надо было это предусмотреть! — по привычке оценивая ситуацию и делая себе мысленно выговор, подумал Олег, уже практически без опаски направляясь к лежащим.

Один из них, что характерно, скорее всего женщина… Оба стонут, но один — явно женским голосом.

— Ну-ка головы подняли! — скомандовал он лежащим, — Живенько засветили свои личики!

Сказал, и с неудовольствием подумал: вот, Толян, брат, уехал; а я между делом его лексику перенимаю! «Личики» да «засветили живенько». Тьфу!

Лежащие подняли искажённые страданием лица, и Олег тут же узнал их: это же Граневичи, Андрей, как его… Константинович; и жена его, Тамара Павловна. Те, что не так давно переселились в пятиэтажку напротив, к кому он ещё думал по примеру Спеца телефонную ветку прокинуть, чтобы были «смотрящие за фронтиром», то есть за другой стороной двора. А они — вон что! — ночью, через окно, влезли в чужую, блд, собственность!.. — Олег вполне серьёзно и обоснованно давно уже считал и бассейн, и, собственно, всю Башню, своей собственностью. А как же! Так сказать, по первому закону новой парадигмы: «Что ты защитить можешь, то, стало быть, и твоё». Не больше, но и не меньше.

Башню и бассейн с прилегающей территорией гарнизон Башни защитить мог, — что и продемонстрировал неоднократно; из-за чего под стены Башни и начал сползаться народ. И эти двое тоже, собственно говоря. И вот — на тебе! — такая нелояльность к… к сюзерену. Нехорошо!

Ишь ты, и сам залез, и жену потащил… Тамара Павловна, прям акробатка какая-то, в окна лазить; нехорошо, нехорошоооо… в чужой дом ночью через окно!

Он присел возле них на корточки, положив автомат на колени. Ишь ты, на корточках уже неудобно — колени болят, суставы, мать их, артрит, что ли, старость не радость…

— Как же вы так, Андрей Константинович?.. Ведь когда разговор с вами был, я вам чётко обрисовал особенности проживания около Башни; в том числе — в бассейн не лазить! И вообще — любое действие кроме обыденных — спросите предварительно. Таковы были мои условия, и вы их приняли. А сами?..

Лежащий только стонал, неудобно задрав голову чтобы видеть Олега. Правая рука его была изуродована взрывом: на кисти уцелели только два пальца, большой и мизинец, остальные оборваны. Запястье перетянуто какой-то тряпкой, явно чтобы остановить кровь; но только бесполезно — всё одно кровь брызгает струйками с кисти руки. Рядом также жалобно стонала его жена. Судя по всему, ей досталось существенно меньше, если вообще попало; и это она тащила мужа к окну.

— Женщину ещё с собой потащил…

— Она сама… меня одного не отпускала. Сама захотела! — произнёс первые членораздельные слова раненый, — Простите!..

— А как это вы в окно-то? Там же высоко, с улицы так и вообще метра четыре?

— Лестница… По лестнице. Сделали…

— Рукоблуды, нет бы на что-то нужное энергию потратить… Вот какого чёрта?? — продолжал вслух размышлять Олег, — Жили бы рядом как добрые соседи; нет, — вам надо было на свои задницы искать приключений! Чего ради? Что вы рассчитывали тут найти — склад Госрезерва?

— Мы думали… мы думали, что раз из-за бассейна была такая битва, то, может, тут что-то ценное… Мы не брать, мы только посмотреть!.. Простите! — стонал раненый.

— Из-за бассейна… идиоты! Как подростки, честное слово! — сказал Олег, поднимаясь и перекладывая автомат в левую руку, — И оружие, — чужой автомат, не ваш! — тоже схватил только из любопытства, да?

— Простите! Прос…

В помещении бассейна гулко хлопнули два пистолетных выстрела. Цокнули по обледенелому полу гильзы. Раненый уронил простреленную голову на пол, рядом затихла его жена.

Олег тяжело вздохнул и принялся заталкивать люгер обратно в кобуру. Их тоже можно понять: сейчас каждый ищет любую щелку чтобы что-то урвать; но правила есть правила. Нельзя давать слабины; да и что с ними делать, с нашпигованными осколками — лечить что ли? Чего ради, и почему именно их, воришек бесчестных; в городе полно других, нуждающихся в помощи…

Оборвал свои мысли — что это я, сам себя уговариваю, что поступил правильно? А какие сомнения? А никаких… Ладно. Надо будет днём тут опять всё восстановить в исходную. Вообще что-то я по мировоззренческим установкам всё больше с Толяном сближаюсь, хорошо ли это?.. А почему нет… А, ладно, потом додумаю эту, несомненно, не самую актуальную на сегодня мысль.

Олег опять проделал весь путь через проломы обратно в Башню; уже там включил рацию на передачу:

— Миша, как слышишь, приём.

В динамике зашуршало, раздались взволнованные голоса одновременно Миши и Васильченко:

— Да, да, Олег, слышим! Что там?? Вторжение опять?? Помощь нужна?? Мы выдвигаемся?? — и прочее, не относящееся к делу.

— Миша, Саша… — отстранил рацию от уха, чтобы переждать взволнованное кудахтание соратников; наконец вклинился:

— Так, слушать меня! Не перебивать! Сколько раз говорил: переговоры по радио коротко, сжато, информативно! После передачи информации оповестить «Приём!» и ждать ответа! Что за крики?? Приём.

Из динамика послышалось уже спокойнее:

— Мы, это, от волнения, Олег Сергеевич, думали… ну, ладно. Слушаем. А, да, — приём!

Сотрудники, едрёна вошь… Сколько не учи — в экстриме всё равно всё из головы вылетает! Наверное, это нормально — люди они полностью гражданские; впрочем я сам гражданский… то есть не заточенные на выживание, а это важно. Все навыки «в процессе», а это медленно, и, надо сказать, бесит того, у кого с навыками, хотя бы с самыми базовыми, всё в порядке. А, ладно! Кто уж есть…

— В бассейне сейчас всё в порядке. Была попытка проникновения, но… неудачная. Для них. Два двухсотых. Миша, сейчас можно не суетиться; ложитесь снова спать; а утром я мины с охраны сниму, возьмёшь двух пеонов, носилки — и в бассейн. Естественно, соблюдая все меры предосторожности, как обычно. Там заберёте двухсотых, и перетащите их в морг. А, да, перед этим сходи́те к наружной стене бассейна, где остекление — там к стене лестница должна быть прислонена, по которой они забрались; лестницу — в Башню…

Отметил про себя, что надо будет самому днём сходить в квартиру пятиэтажки, где было обосновались Граневичи; да вот, из-за своей глупости, жадности и неумеренного любопытства превратились в безымянных «двухсотых». Забрать что там у них было из ценного и полезного для Башни. Не то что «мародёрка», а чего добру пропадать, — родственников, детей у них вроде как не было. Был ведь у них — вроде не бедствовали; видел как сейчас выживают и много хуже, — нет, потащились искать приключений… Вот — нашли. Ладно.

Продолжил:

— Как закончите — мне сообщишь по радио, я там займусь восстановлением. Всё. Приём.

— Поняли… Да куда уж сейчас снова ложиться спать, — все ж на нервах… Думали опять… Понятно, понятно, Олег Сергеевич; спокойной ночи… а, да, приём!

— Всё, до утра. Связь кончаю.

Отключился; отправился снова переходами в свою «берлогу», квартиру, где последнее время ночевал. Спать и правда не хотелось, — перебили весь сон эти «вторженцы». Понятно, что напрягает, — один, считай, здесь. Как тогда Серый. Где-то они сейчас, чем заняты?.. Ладно, придётся мучиться, валяться в постели до утра, пока не рассветёт…

ОЛЕГ: ТЯГОТЫ ОЖИДАНИЯ. «АВИАБОМБЫ», ФЛЕШЕТТЫ, МИНЫ-ЛОВУШКИ

Не доев картошку, Олег отодвинул тарелку; взял кружку с парящим киселём, которую поставила рядом Ольга. Поблагодарил её кивком, взял с тарелки порезанную угольниками пресную лепёшку, что-то вроде еврейской мацы, что в последнее время стали печь на замену подходящим к концу, и потому перешедшим в разряд «не на каждый день», печенью и галетам. Благо муки хватало; а ровно и разнообразных круп. Надо будет озаботиться, кстати, ручной хотя бы мельницей! — отметил для себя.

Один из вольнонаёмных пеонов, вечно голодный по молодости Костян, показал пальцем на тарелку с недоеденной картошкой и подобострастно спросил:

— Олег Сергеич, позволите?

Доесть, имеется ввиду. Он за всеми доедает; за Олегом так в первую очередь, — сам ест, и коси́т одновременно не останется ли чего у других, — «гражданам Башни», в отличии от пеонов, и порции больше, и масло, и всякие разносолы, не полагающиеся просто рабочим.

Оле молча подвинул тарелку пальцем в его сторону. Спросил только:

— С могилой в подвале — закончили?

— Всё в общем закончили, Олег Сергеич! — ухватив уже его тарелку, заверил Костян, а Глеб Николаевич, как более старший и ответственный, степенно кивнул головой, — Забетонировали, да! Всё как вы говорили. Сегодня только оставшийся мусор уберём…

Олег молча кивнул.

Речь шла о могиле бывшей жены, Лены, Елены Николаевны.

Отнести её тело в «морг», в этот паноптикум, жуткую кунсткамеру, где лежали трупы и с отрезанными Толиком головами, в ожидании пока или придёт весна и начнёт оттаивать земля, или будет посвободнее со временем; чтобы всех их скопом, в «братской», так сказать, закопать; а проще — замуровать в какой-нибудь теперь заброшенной теплотрассе, — как-то не поднялась рука. Не то чтобы какие-то предрассудки, но… чувствовалось, что это было бы как-то неправильно.

Да, она очень нагадила им в последнее время; и вообще — чувства к ней, и отношения с ней на каком-то этапе прошли некий водораздел; и он, по сути, был бы готов, при необходимости, и правда, как рекомендовал брат, «всадить ей пулю между ушей»; но всё ж таки она была бывшей женой, и их многое связывало. Да, в прошлом; всё в прошлом — но всё же. Отнести её тело в подвальный «морг» было всё равно что выбросить его в скотомогильник, — это было неправильно. Пристрелить её за её подлость, — да, это было бы, наверное, по новым временам, нормально; но жизнь и так наказала её. Следовало теперь просто распорядиться её телом. Оставить лежать в одной из неотапливаемых квартир? — не дело. Вернутся ребята, Сергей, — хорошо бы к его возвращению всё с похоронами было б закончено. Похоронить у кладбищенских? Да там уже по сути не кладбище, а «жилой и оборонительный комплекс». Вырыть могилу во дворе Башни? Будет постоянно перед глазами, да и наезды, как видим, периодически на Башню случаются — не дело стрелять в том числе и по могиле. А главное — да, что постоянно на виду, — это нехорошо.

В общем, он принял решение похоронить её в подвале.

Гена-Крот, копаясь каждый день в своём подземелье, вырыл и несколько шурфов, которые, по их с Олегом прикидкам, должны бы были вывести к подземным коммуникациям вокруг дома; но несколько из них пришлось бросить, — упёрлись в бетон, или в большой камень уже под фундаментом.

Вот, в одном из таких шурфов Олег и решил похоронить бывшую жену. Два метра вниз, за ещё около четырёх метров в сторону, и под фундамент, — подходящий склеп. Под его присмотром тело задвинули в нишу; и пеоны засыпали чисто вертикальный ход. Лить сверху бетонную плиту было уже, пожалуй, излишеством; но всё же, всё же. Ладно, пускай, пусть будет могила как могила — с плитой. Ну а помянуть потом успеем, когда ребята вернутся.

— Что сегодня, Олег Сергеевич?.. — поинтересовался Глеб Николаевич.

— Сегодня… — Олег придвинул к себе исчерканный блокнот, — Сегодня разделитесь. Вот, Костян и Шленский будут в подвале наводить порядок, потом — в помощь Кроту. Вы, Глеб Николаевич, и Фёдор понадобитесь мне. На улице. Будем испытывать новое оружие. Авиабомбы и флешетты…

— Как это? — пеоны переглянулись. Что-то новое, вечно Старый что-то придумает… И непонятно завидовать или радоваться, что не погнали на улицу, — в подвале, конечно, придётся трудиться; но хоть не на холоде и вдали от начальства. А чего уж там «испытывать» Олег придумает…

— Как это?.. — переспросил Глеб Николаевич.

— Ну как… Я с крыши буду кидать; а вы внизу — ловить! — без улыбки объяснил Олег и взглянул на вытянувшиеся лица пеонов, тут же явно пожалевших, что их не оставили на привычной работе по копанию и перетаскиванию земли.

— Ладно, расслабьтесь! — успокоил их Олег, — Ловить будет необязательно. Вы будете корректировать по рации и помогать внизу. Миша — а ты будешь в мастерской, рядом с телефоном. Ольга Ивановна будет отслеживать ситуацию, если я на крыше буду слишком занят, чтобы смотреть по сторонам, и в случае чего отзвонится тебе; ты же сообщишь по радио мне… Ну, все закончили с завтраком? Двинулись собираться!

На крыше сёк неприятный колючий ветерок; но Олег, предвидя это, тепло оделся, и не обращал на такие мелочи внимания. Вернее, обращал чисто как на осложняющий испытания фактор — что тоже было, в общем, положительным моментом — при «боевом использовании» задуманных им оборонительно-заградительных мер совсем не обязательно будет идеально-тихая погода, так что пусть.

Сегодня он рассчитывал опробовать такие методы отсечения нападающим пути к Башне, как флешетты и авиабомбы. Всё, естественно, собственного, кустарного производства.

Новая, улучшенная концепция защиты Башни предполагала отсечь наступающим путь в Башню ещё на подходах.

Тут были и улучшенные, более надёжные бомбы со щебнем в виде поражающих элементов, сбрасываемых на тросе над головой вздумавших ломать вход в подъезд; были и закладки непосредственно под крыльцом. Сегодня же он рассчитывал опробовать как минимум одно из простейших, дешёвых, довольно древних изобретений человечества, под названием «флешетта», или, по-русски, «стрелки».

Каноничное название «флешетта» было французское, судя по вики, откуда Олег и скопировал в своё время статью; изобретение же восходило к временам первой мировой войны, когда только-только стали применять авиацию; а авиаторы озаботились методами борьбы с массами открыто расположенной конницы и пехоты.

Изобретение было простое и дешёвое; в отличии от бомб не требовательное к условиям хранения и применения, поскольку использовало такой вечный и надёжный природный поражающий фактор как всемирное тяготение. Представлял из себя стальные стрелки размером с карандаш, с оперением на одном конце. Применялись с аэропланов, с пикирования, просто рассыпая с воздуха над массами конницы и пехоты. Разогнанные скоростью самого аэроплана плюс ускорением свободного падения, стальные стрелки, бывало. Пробивали насквозь всадника или лошадь… Сами авиаторы, в начале первой мировой ещё не избавившиеся от предрассудков «рыцарского ведения войны по правилам», не любили флешетты, считая это оружие «слишком кровавым»; да и потом, по мере того как война приняла позиционный характер, достать противника стальными стрелками в траншеях и блиндажах стало задачей почти невозможной, и флешетты как оружие стали историей. Но история и нужна для того, чтобы её уроки не забывали; и вот, сейчас Олег рассчитывал дать старому оружию новую жизнь.

В виде стрелок он рассчитывал использовать несколько ящиков здоровенных, 20-сантиметровых гвоздей, «зашоппленых» в своё время в разорённых хозяйственных магазинах. До сих пор они лежали на одном из складов без дела; и вот сейчас пришло время стать им оружием.

В плюсах у гвоздей было то, что они уже имели остриё; в минусах — то, что у гвоздей не было стабилизатора, необходимого стрелке для правильного пикирования — кувыркающийся гвоздь вряд ли мог нанести серьёзную травму даже будучи брошен с крыши многоэтажки.

Олег это предвидел, и потому для пробы привязал к шляпкам нескольких десятков гвоздей двадцатисантиметровые ярко-красные ленты, призванные при броске играть роль стабилизаторов. Конечно, ленты в какой-то степени должны были и тормозить падение, но тут уж нечего было поделать — на более сложные кустарные стабилизаторы не было ни времени, ни возможности. Олег рассчитывал, что довольно короткая лента не особо затормозит стрелку, но всё же выровняет её падение остриём вниз. Красные же ленты он использовал исключительно для того, чтобы пеонам было проще искать стрелки внизу, в снегу. Оставалось только опробовать.

Он, встав на четвереньки, заглянул вниз.

Двор был как на ладони; внизу маячили маленькие фигурки Фёдора и Глеба Николаевича. Лежали несколько приготовленных «мишеней»: дверец от шкафов. По расчётам Олега, если стрелка пробьёт офанерованную или покрытую пластиком плиту ДВП, то уж при попадании человеку в плечо, в спину или даже в каску также мало не покажется.

Достал рацию:

— Ну, готовы? Для начала сектор один. Отойдите оттуда. Приём.

Взял из ящика одну стрелку, и, примерившись, бросил её как бросал бы стрелку дартса. Гвоздь с тихим «фрррр» от ленты унёсся вниз. Промах. Но не в этом дело — главное, что летел как надо, остриём вниз.

Взял ещё пару, бросил их просто вперёд, из расчёта что они спикируют в зону мишеней. Опять негромкое фырчание лент, и стрелки унеслись вниз. Ну да, в статье ведь было написано, что стрелки со стальными стабилизаторами, свистели, падая; что очень пугало лошадей, да и на пехоту действовало угнетающе.

— Мимо! — сообщила рация, — Приём.

— Сам вижу! — проворчал Олег, и зачерпнул из ящика уже десяток стрелок. В конце концов это оружие для применения по площадям, тут выцеливать каждую цель ни к чему. Метнул весь десяток, пачкой.

«Фррррр!» — смертоносные гвозди понеслись вниз.

— Есть одно попадание! — радостно известила рация, — мы подойдём, посмотрим? Приём.

Фёдор молодец. — подумал Олег, — Дельный. Не забывает, как рацией пользоваться.

— Отставить! — приказал он в рацию, — Ещё серия.

Зачерпнул ещё побольше десятка; заглянул с крыши, по красным пятнышкам лент в утоптанном пеонами снегу прикинул коррективы броска. Метнул. «Фрррр!»

— Есть! — радостно сообщила рация, — Три попадания! Одна в край, и две почти по центру. Кажется. Смотреть? Приём.

— Идите, смотрите. — разрешил Олег, — Сообщайте…

Фигурки двинулись к мишеням.

Через некоторое время рация сообщила:

— Все, которые попали — пробили! Торчат прям! Насквозь. А один гвоздь так и вообще полностью проломил, только кончик ленточки видно! Приём. А, да, что нам, собирать их? Приём.

— Не надо. — ответил Олег, — Потом. Оставьте всё как есть, позже соберёте. Сейчас ещё испытание. Отходите. Приём.

Ну что ж. Надо будет ещё в натуре посмотреть — что за пробитие; но в общем идея себя оправдала. Удобно тем, что, в принципе, можно даже не высовываться за край крыши — выставить, скажем, перископ; определиться, кто и где засел — и метать пачкой! Чисто по площадям. Этим, внизу, нападающим, явно очень некомфортно будет, когда их с неба будут накрывать такие гостинцы! К тому же с этим и женщина справится — не участвовать в перестрелке, а бросить просто пачку гвоздей… Совсем не подставляясь, но при этом вполне себе участвуя в обороне. А корректировать можно по рации.

Да, удачная идея. Сколько у нас, три ящика этих, длинных? Надо будет пеонов озадачить; перетащить все в лифтовую будку, предварительно навязать на них ленты…

Следующим испытанием было испытание «авиабомбы» — самодельного взрывного устройства со стабилизатором, которое, по мысли Олега, должно было, как и флешетты-стрелки, создать нападающим во дворе большие трудности с проникновением в Башню. И не только пехоте, но и, возможно, бронированной машине — почему нет?.. Если сделать кумулятивный заряд…

На эту идею его навели мины, два ящика 82-х миллиметровых мин, полученных в обмен на тела в числе прочего от родственников неудачливых штурмовиков, полёгших в Башне.

Взвешивая на руке тяжёленькую «каплю» со стабилизатором, Олег сразу подумал, что, хотя миномёта у них и нет, но такая штука ведь может летать не только «сначала вверх, потом вниз», но и просто сверху вниз, — если есть откуда сбросить её на головы нападающим.

Нет, с минами всё было ясно и понятно — это было серьёзное, надёжное оружие; и оно сразу «прописалось» в одной из квартир 12-го этажа; но душа хотела заколхозить и что-нибудь чисто своё, самодельное! Наподобии того самодельного гранатомёта из трубы, неудачно так взорвавшегося при первом же испытании — Олег любил самоделки.

Итогом его раздумий над проектом авиабомбы-самоделки стала пара литых из цемента с песком и мелким щебнем корпусов, внешне действительно напоминающих авиабомбы, каких их изображали в старых сатирических журналах, где какой-нибудь буржуй-кровопийца непременно угрожал человечеству чёрной хвостатой бомбой. Стабилизаторами же служили на одной фанерки, на другой — жестянки, крест-на-крест влитые в корпус.

Изделия получились тёжёленькие, даже без наполнения ещё взрывчатым веществом или самодельным порохом, и Олег подумал, что, пожалуй, вот «авиабомбы»-то женщинам кидать с крыши будет тяжело… Хотя, если недалеко… Можно будет внутрь корпусов добавить и всякого мелкого металлического мусора — для большего поражающего эффекта, — будут осколочно-фугасные, да. Что корпуса такие, «бетонные» — это как раз не проблема. Приходилось читать, что ещё во время второй мировой, для нас — Великой Отечественной, в СССР проводились исследования: нельзя ли заменить корпуса для авиабомб, особенно для тяжёлых, фугасных, каким-либо материалом, не столь дефицитным в воюющей стране, как металл. Например делать корпуса бетонными.

Оказалось, что металлический корпус при взрыве авиабомбы даёт совсем небольшой поражающий эффект в виде осколков; на самом деле основное назначение корпуса авиабомбы — доставить взрывной заряд до цели, не разрушившись до его детонации, только. Директора заводов, постоянно озабоченные тогда поставками металла для корпусов, с большим интересом отнеслись к идее; и даже были отлиты несколько больших бомб, и с успехом испытаны. Но потом, в конце концов, от идеи всё же отказались — нетехнологично; к тому же корпуса приходилось лить из бетона существенно более толстыми и тяжёлыми, нежели из чугуна и стали, что снижало заряжаемый в них вес взрывчатых веществ, а, стало быть, и фугасное воздействие бомбы.

Но это тогда. Сейчас же Олег также решил реанимировать старую идею. Пока что просто в виде пустых корпусов. Главное — правильно ли он установил стабилизаторы; не закувыркается ли бомба, придёт ли она в цель строго носом. Детонаторы Олег рассчитывал также делать самостоятельно, и делать просто: закреплять на капсюле гильзы от охотничьего патрона гвоздь-дюбель, из расчёта, что при ударе о землю он наколет капсюль; а уж патрон наполнить каким-либо легко детонирующим составом, который послужит «заводом» для основной массы взрывчатого вещества. Ну а при наполнении корпуса просто самодельным порохом и таких изысков можно было не делать — сработает просто от капсюля! Главное, чтобы не закувыркалась…

— Ну что, готовы? — спросил он в рацию, — Посылаю первую. Сектор два. Следите как придёт в землю, носом или боком. Готовы. Приём.

Стоя на коленях, он метнул, чуть закрутив, первую; и тут же, ухватившись за перила, обрамлявшие крышу, проследил за её полётом.

Бомба, чуть покачиваясь в полёте, немного вращаясь, как в кинохронике, спикировала на расчищенный «сектор два»; при ударе о мёрзлую землю послышался отчётливый хлопок, и над местом падения взметнулось сизое облачко. Отлетели в сторону самодельные стабилизаторы-фанерки.

— Она поломалась, Олег Сергеевич! — расстроенным голосом сообщила рация, — Раскололась… Приём.

— Ничего! — ответил Олег, — подтягивая к себе вторую и вновь становясь на колени, — Это ничего. Это штатно. Не подходите, сейчас вторая придёт. Приём.

Послал по той же траектории вторую. Тот же примерно эффект, — падение, немного боком; хлопок выстрела, отскочившие в сторону «стабилизаторы». Удачно…

Тут же в рации раздался напряжённый голос Миши:

— Олег Сергеич, Ольга Ивановна сообщает — в нашу сторону по проспекту джип едет!

— Ну, и что? Мало ли кто куда едет. И не забывай в конце передачи говорить «приём», Миша, сколько раз говорил. Приём.

— Так не ездили тут давно уже никто! И, это, Ольга Ивановна говорит — на антенне белая тряпочка. Переговоры, как бы? Приём.

— Ладно, понял. Оставайся на месте, следи за обстановкой. — и уже пеонам, по тому же каналу, — Поняли? Спокойно сейчас собрали флешетты, ну, стрелки с лентами, то есть; и что осталось от бомб. Вместе с мишенями — с теми, в которые попал, — ко мне в мастерскую номер два. Особо не суетитесь, — так не наезжают, опасности не вижу; но и не тяните особо — обед скоро. Действуйте. Я — вниз. Приём.

НЕПРИЛИЧНЫЕ ПРЕДЛОЖЕНИЯ

Олег лежал в постели, укрывшись несколькими одеялами так, что наружу торчал один нос — холодно! Хотя в комнате была плюсовая температура из-за работавшего по самому минимуму жидкостного обогревателя, выше плюс пяти температур не поднималась, а это ну никак не комфорт, нет. Идти же спать в клетушки, окружающие кухню, или в саму кухню, где было относительно тепло, он считал ниже своего достоинства, что ли. Нельзя «им» слишком уж демонстрировать, что «мы вместе», — была такая мысль; всё же «они у меня», а не «мы вместе». Да и, просто-напросто он любил побыть в одиночестве.

Под одеялами было тепло — помогал «грев»: пара пластиковых бутылок с горячей водой. К утру остынут, конечно; но сейчас — вполне себе. Мёрз нос; но тут уж ничего не поделать. На голову же, на уши была натянута вязаная лыжная шапочка. Всё же не зря в старых фильмах, в мультиках изображали всяких там европейских буржуа в ночных нарядах, обязательной принадлежностью которых являлся вязаный ночной колпак, — всё это не просто так, да, если голова не в тепле — какой уж тут сон. Это он давно понял.

Где же, где же ребята; почему не возвращаются? Или хотя бы не дают знать, что с ними по рации. Наверное всё же что-то с машиной…

Он постарался отогнать неприятные мысли и сосредоточиться на обдумывании чего-нибудь более конкретного, чем переживания за экспедицию за Белкой, — в конце концов правильно говорили древние: если не можешь изменить ситуацию, — измени к ней отношение. Помочь он им сейчас никак не может… Хотя, конечно, если… Нет-нет, лучше не думать о плохом!

Негромко звякнул телефон внутренней связи. Олег выпростал из-под одеяла руку, взял трубку:

— Да?

Голос Ольги:

— Олег Сергеевич, я к вам сейчас поднимусь, — можно?

— Оля, случилось чего? — он встревожился.

— Нет…

— Ну, давай, поднимайся, если надо.

Что-то случилось всё же. Или о чём-то переговорить, чтобы не при всех, не на людях. Вот чёрт, одеться надо бы, что ли.

Выбрался из-под одеял; сразу добавил подачу топлива на обогревателе. Зябко ёжась, закутался в просторный стёганый халат, найденный в одной из обмарадёренных квартир; ступни ног сунул в меховые внутри сапоги.

В дверь негромко постучали.

Переложил люгер из-под подушки в карман халата, добавил света на стоявшем на столике светильнике, пошёл открывать.

Ольга стояла, закутавшись в пушистую шубку с накинутым на голову капюшоном, из меха какого-то непонятного зверя. Но тёплая. Просто удивительно, сколько толковых, зимних, тёплых вещей оставили в своих квартирах люди, уезжая «на время» в сельхозпоселения или деревни. Ключевое тут, конечно же, «на время», — забыли, что «самое постоянное — это временное» …

— Проходи, Оль. Располагайся. Чаю хочешь?

— Я принесла с собой! — Ольга достала из-под полы шубки небольшой стальной термос, — Только что заваренный. Со смородиновым листом.

— А, ну давай. Я не буду тогда спиртовку заводить. Вот кружки. Хочешь, вот… — Олег открыл дверцу шкафчика и достал начатую бутылку, — Ром. Кубинский. Или, может, виски. В чай.

— Да. Это неплохо бы. Ром, может быть? Честное слово, никогда не пробовала, даже удивительно как-то. Виски угощали, конечно; а ром — нет. Да ещё кубинский!

— Ну, попробуешь. Ничего особенного вообще-то. Но попробовать стоит. Тем более, что Куба для нас теперь такая же экзотика, как Марс.

Видно было, что Ольга чувствует себя не в своей тарелке, скованно; и потому ведёт себя несколько более развязно чем обычно, на людях. Обычный психологический момент, — отметил он про себя. Отметил и то, что от неё пахнет хорошими духами, — уж что-что, а разбираться в качестве парфюма он немного научился за годы в парфюмерном бизнесе. Впрочем, с духами в Башне было просто. Духов в Башне «было». Хоть задушись, хоть каждый день. Не все пошли на заправку спиртовок.

Ольга уселась в кресло возле столика, отвинтила крышку термоса; взяв кружки, скептически заглянула в них, вынутым из кармана платком наскоро протёрла, стала разливать парящий чай. Приятно запахло смородиной. Олег устроился в кресле напротив. Ольга откинула капюшон, и стало видно, что волосы её чистые и аккуратно уложены, заколоты сбоку заколками. И… и макияж, кажется. Точно, макияж! Тени, помада на губах.

Внутри Олега что-то непроизвольно напряглось. Появились какие-то смутные, тёмные мысли. Да ладно! Да не может быть. Брось. Брось, ерунда какая!

Плеснул рома понемногу ей и себе в кружки; в аромат чая и смородинового листа вплёлся действительно экзотический аромат из далёкой солнечной страны, населённой приветливыми мулатами. И мулатками… Хм…

Ольга отпила чай из кружки, чуть откинулась в кресле, положив ногу на ногу. Ноги в обтягивающих лосинах. Или как это у них, у женщин, называется… Хорошие у неё ноги, — отметил Олег, стараясь, впрочем, не смотреть, — Ровные. Свет светильника, стоявшего сбоку, выгодно оттенял её лицо, делая его загадочным. Надо же; как-то всегда считал, что Ольга — вполне обычной внешности, весьма средней. Ну, аккуратная такая, стройная; но — вполне обычная. А тут надо же — чуть ли не красавица. В общем-то и видел её как? — когда они только из лагеря сбежали, и скитались тут, в городе: замученная, загнанная женщина, полная тревоги за себя и своего ребёнка, семью. И потом тоже особо ни ему её рассматривать, не ей прихорашиваться было некогда; единственно что на Новый Год; и то — тогда они с Мишей ещё сами не свои были; поверить не могли, что кончились их скитания по мёрзлому, злому, голодному и холодному Мувску. А сейчас — отпустило, видимо; и расцвела. Если так можно выразиться. А что? Полноправная гражданка Башни; не пеон какой-нибудь. «Гражданство» — в бою заслужено, не с неба свалилось… Да…

Чтобы не было паузы, улыбнувшись, спросил:

— Пистолет-то, что я тебе дал, — с собой, надеюсь, носишь?

— Всегда, конечно, Олег Сергеевич! — она, также улыбнувшись, отчего тени метнулись по её лицу, достала из кармана шубки ПСМ и продемонстрировала его, держа на ладони, — А как же! Теперь без оружия — ни шагу!

— Это хорошо, это правильно… — Олег взял кружку и тоже отхлебнул чаю.

Ольга спрятала оружие обратно в карман.

— Я спасибо уже сказала, повторяться не буду. Олег Сергеевич…

— Да-да, конечно! — покивал Олег. Действительно вкусный чай. Уместный сейчас. Вроде как уже и не так холодно. Даже где-то наоборот.

— Олег Сергеевич. Можно я вас буду называть просто Олег? Ну, хотя бы наедине, не при людях.

Что-то там мелькнуло у Олега в голове насчёт «держать дистанцию с …» и так далее; но додумать он не успел, а просто как-то торопливо кивнул:

— Да-да, конечно. Оля.

— Олег… — сказала она, отставив кружку с чаем, — Олег. Мы все вам очень благодарны. За всё, что вы для нас делали и делаете… Мы… Я, то есть… В общем, понятно, что вам тяжело… ну, во всех смыслах.

Она вдруг встала с кресла. Олег напряжённо молчал, ждал продолжения.

— Я… — видно было, что она заготовила какие-то слова, какую-то речь; но вместо этого получалась какая-то отсебятина, — Мы… ну, то есть я… в общем, Олег, я бы могла… могла бы остаться у вас на ночь. У тебя, то есть. Я могла бы остаться у тебя на ночь, Олег!

Как бы подтверждая свои слова, она расстегнула шубку, отбросила её, распахнув полы, на плечи. Под шубкой на ней был вязаный джемпер с молнии от низа до горла. Вжикнула, расстёгиваясь, молния… Поджарый живот, гладкая кожа; ажурный, красивый бюстгальтер.

Олег вспомнил, что надо дышать, только когда стало реально не хватать воздуха. В комнате же явно стало не просто тепло, а даже где-то и жарко.

— Оля??. — резко сел голос что-то.

Она, опережая его вопрос, торопливо произнесла:

— С Мишей говорили об этом. Он… он не против. Он всё понимает. Такое время… Люда тоже… тоже считает, что так… так можно. И нужно.

— Ясно. — голос вернулся; и с ним способность мыслить, — Сядь.

Она, не застёгивая джемпера, лишь запахнувшись в полы шубки, послушно опять села в кресло; опять положила ногу на ногу. Замерла выжидательно.

После неловкой паузы вдруг заговорили одновременно:

— Оля, я, конечно ценю…

— Олег, ты не подумай…

Одновременно замолчали, и рассмеялись. Нараставшее напряжение как-то схлынуло.

Олег подмигнул и плеснул ещё по порции рома в чай ей и себе. Чёрт побери! Он совсем не был снобом; и не был «ботаником», неумеющим вести себя с женщинами. Всякое бывало. В жизни. Правда, давно. Но — всё в этой жизни идёт по спирали. На том же месте, просто на другом витке. Сколько раз замечал.

Выпили.

Олег, уже почти спокойно, улыбаясь, сказал:

— Нууу, если вы… вы все… уже решили, то… — проследил как Ольга напряглась; улыбаясь, продолжил:

— …то я подумаю. В другой раз. Хорошо?

Ольга кивнула и снова взяла кружку.

— Нет, всё нормально, Оль, я ценю, и всё такое. Ты не подумай…

— Вы тоже не подумайте… то есть, ты тоже не подумай, Олег; что я, вот так… в общем, я до этого — никогда! И Миша — вы… ты не подумай, он не извращенец какой, — но… но сейчас обстоятельства такие… и мы хотим помогать. Как можем. И вообще… вы мне нравитесь, Олег. То есть — ты мне нравишься…

— Ладно, ладно! — Олег махнул рукой, засмеялся, — Ты тоже девчонка хоть куда, я на тебя давно глаз положил! Только стеснялся.

Обои засмеялись облегчённо, неудобство окончательно прошло.

— Ладно, Оль, давай это… эээ… обсудим в другой раз. Ок? Сейчас я как-то не готов. Не то что отказываюсь, — к такому вот решению не готов. Договорились?

Она кивнула; поставила кружку на стол, поднялась.

— Так я пойду?

— Иди, Оль. Без обид?

— Какие обиды, Олег! Наше дело предложить — ваше дело… подумать над предложением!

Опять рассмеялись.

— Давайте только это, — без обсуждений. Ещё чего не хватало.

— Конечно.

Ольга ушла. Олег вновь запер дверь; убрал со стола, убавил свет, убавил нагрев обогревателя. Снял халат, переложил люгер под подушку. Опять забрался под одеяла. Грев ещё вполне горячий, бутылки.

Тут только вспомнил, что не снимал вязаную шапочку, в которой теперь обычно спал. Чччёрт, как это смешно, наверное, выглядело!.. Чёрт… А, ладно! Что такого…

Зевнул, потянулся в постели. Да уж. Почему бы и нет. Что такого? Подданные видят твои проблемы, и предлагают помочь с их решением, — что тут такого? Ах да, «моральные нормы и правила»… Но мораль есть функция от общественных социальных отношений; меняется среда, меняются отношения — меняется и мораль. Должна меняться. Женщины вот, как наиболее по сравнению с мужчинами чутко чувствующие изменения, первыми это замечают, и следуют уже новой морали. Всё поменяется. Рано или поздно. В конце концов он ведь с ней детей делать не собирается… Хотя… Почему бы и нет?.. Это уже какая-то «шведская семья» получается; или семья, как её представляли ультрареволюционеры в России в начале прошлого века. Всякие там Коллонтай или Арманд, или как их там… Передовые. Или, напротив, к стайной системе возвращаемся, где самки — все общие? Соответственно и дети. Чёрт, всякая ерунда в голову лезет. Нет бы просто переспать, раз предложили? Толян вот наверняка бы раздумывать не стал бы. Что такого? Но Толян это Толян; а я должен думать о том, как это отзовётся на общих отношениях… Ишь ты, и Люда одобрила! Болтают там женщины; обсуждают… А как же.

Поворочался ещё, опять вылез из-под одеял; помочился в большую пластиковую бутыль, используемую ночью вместо ночного горшка, закрыл пробкой; опять устроился под одеялами.

Сегодня приезжал Савелий с водителем-охранником. Весь вечер прошёл за разговорами — что да как в Мувске. Чёрные, «чёрноквадратники», говорит, оживились, — эпидемия их почему-то почти не затронула. Странно, она плотно по скоплениям людей прошлась; этнические диаспоры так, говорят, все вымерли, как и загородные лагеря. А эти — ничего. Расширяют зоны влияния, уже какие-то свои «законы» стали издавать — клеят на афишных тумбах и столбах, предварительно густо умазав их чёрной краской. Вот тоже напасть!

Собственно, Савелий приезжал с предложением. Говорит, что плотно работал до последнего времени с группами, осевшими на пивзаводе и на маргариновом. После эпидемии они сильно проредились. Вот он и приехал с тоже, можно, сказать, аморальным, неприличным предложением — «нахлобучить» тех и других, забрать остатки «под себя», пока это не сделали другие. «Группа Полковника» была ведь в Мувске явно не единственной среди бывших вояк, переквалифицировавшихся в банды. Вот по их схеме и выступить. На складе ГСМ бывшего Министерства Внутренних Дел, говорят, все перемёрли. Он за городом, собственно; и ни в одну из контролируемых Администрацией Зелёных Зон не входит. Тоже можно… нахлобучить! У него, мол, у самого Савелия, группа, которую он может собрать — пять человек, все с оружием; но боевого опыта маловато; вот и приехал к ним с предложением, типа объединить силы». Видимо, мы на них там, в доме где жил Погар, произвели впечатление…

Спрашивал, где Толик и Сергей, — отговорился, что на вылазке, скоро вернутся. Удачно, что он пулемёт видел — сразу добавилось уважения…

Надо подумать, надо подумать… Ты не возьмёшь — всё равно кто-нибудь возьмёт. А ты потом будешь ходить и облизываться. И жалеть, что зевнул. С другой стороны — так же вот, получается, как Группа Полковника… Крутые были, с опытом, — и все полегли; и положил их, по сути, мальчишка! Чёрт его знает, какие могут быть сюрпризы! Риск, всё риск! А что делать? Не рисковать — ничего не иметь! Если бы в своё время, весной-летом, не рисковали бы, с той же мародёркой — сейчас были бы, в лучшем случае, у кого-нибудь пеонами! Так и сейчас надо, — думать, оценивать, взвешивать, — и рисковать!

Но, опять же… Те «группы», что «держат» тот же маргариновый или пивзавод, — там ведь, вот как и у нас, семьи наверняка. Как с ними? «Полная зачистка», как водится? Савелий, тоже… сам же с ними работал; и сам же их под молотки подвести хочет! Вот оно, новое время, новая парадигма, новая мораль!

«Неприличное предложение»… Целых два «неприличных предложения» в один день! Но, если разбирать, какое из предложений более неприличное, то, пожалуй, Савелия. Наводить молотки на бывших коллег, или как их там, сослуживцев…

Олег уже засыпал. В мозгу проносились впечатления от сегодняшнего дня: флешетты, хищной стайкой ярких ленточек уносящиеся вниз; хлопки сработавших взрывателей для «авиабомб»… приезд Савелия… «- Да как Анжелика… ха-ха… да что ей, сучке, станется? Поёбываем; не только я, хы. Понты-то послетали с неё. Кормим пока…» Приход Ольги. Тонкий запах духов, тени на лице. «Вжжжик!» молнии на джемпере. Тоже неприличное предложение… Всплыло и тут же пропало лицо бывшей жены; не то, не худое, сморщенное, мёртвое; а когда только познакомились и, молодые, целовались на лавочке в Крыму. На смену ему всплыло лицо… да, она же тоже Ольга, — Сталкерша! Ей вот он сам, недвусмысленно предлагал перебираться к ним в Башню, — ушла от ответа тогда. Чего бы?.. Надо бы опять туда, на окраину, съездить. Вот ребята вернутся, тогда… Сейчас-то что, — все эти «переговоры» с Савелием ни о чём! — некому объединяться с их стороны, один он пока! Вернутся, — тогда можно будет обо всём и думать. И о повторном визите к Ольге-Сталкерше — тоже!

СТАЛКЕРША И ДРУГИЕ. КРОВАВЫЕ ПЛАНЫ

— Сталкерша? Это что за Сталкерша, что это такое? — удивился Борис Андреевич.

— Это она так себя поначалу называла; сейчас её больше «Чума» кличут; «сталкер» — это по персонажу фильма Тарковского; смотрели, может — «Сталкер»? Опять же — игра такая компьютерная. Была. — услужливо подсказал Хотон.

Гришка, то есть Григорий Пантелеевич, опять был «на позициях», оставив «тыловые дела» на старосту. А тут вдруг подкрепление, — целых десять человек! Из-под Мувска — всё сейчас перемешалось с этой Анти-Сепаратистской Операцией, или как она там. Фронт дырявый, все ездят как хотят. Что-то последнее время Мувские пришлые зачастили — то ли там уже разграбили всё что можно, то ли конкуренция сильная. А может просто ищут где лучше — они сюда, отсюда — туда. Как обычно уж…

Сидели с Хотоном в доме, обедали. Тот докладывал.

Пообломали Хотона, да; уже не тот стал «комиссар из центра», что, было, приехал с инспекцией и «руководящими указаниями». Шустрит сейчас по полной, не надувается спесью. Он у Гришки сейчас что-то вроде особиста и кадровика в одном лице. Ну и ещё разные «должности», которые можно объединить одним определением: «что прикажут». Сейчас он излагал Борису Андреевичу информацию по прибывшим. Всё что раскопал. Подробно. По-личностно. Как полагается особисту, докладывающемуся вышестоящему начальнику. Получалось у него неплохо; существенно лучше, чем руководить людьми, или, не дай бог, участвовать в боевых действиях. Вот это вот — это да, это его: копать подноготную, искать компромат. Хороший бы был, наверное, кум на зоне; но не сложилось, — а вот сейчас, здесь, себя, получается, нашёл. Въедливый; с одним поговорит, с другим, с третьим; «показания» сличит, найдёт противоречия… Полезный, словом. И в «чувствовании» людей и ситуации не откажешь — понимает, сволочь, что, хотя командир отряда Гришка, и Гришка же теперь и Уполномоченный по району, — теперь уже и не понять от какой власти, — а вот с докладом норовит к Борису Андреевичу; пользуясь чисто формальным Гришкиным «некогда мне, разберитесь там сами…» Чувствует, гад, у кого тут реальная сила. Гришка отрядом командует. И Хронов дружиной командует. А он, Борис Андреевич, ими обоими командует!

В общем был Хотон намного более дельный, чем Мундель-пропагандист; которого Борис Андреевич одно время пытался к делу «замполитовскому» приставить: разведывать настроения и докладывать. Не особо у него получалось — умишком журнашлюхетским не вышел. Вот «пропагандировать», как поп с амвона; кликушествовать, проклинать и завывать как Геббельс — это его, да. Всю деревню уже обработал: люди пашут впроголодь на земляных работах, под присмотром Гришкиных головорезов и Хроновских отморозков, — а от ненависти их аж трясёт к тем, что на пригорке, к общине. Что весьма полезно. Вот пусть и занимается своим пропагндонским делом; а сбор информации у Хотона лучше выходит.

— Да знаю я, ты мне ещё про Тарковского расскажи! — оборвал его излияния Борис Андреевич, — Это для тебя «сталкер» от игры идёт; про «Пикник на обочине» ты наверняка и не слышал! Не это интересно; занятно что за баба такая — пришла, говоришь, с мужиками; и, говоришь, одна, сама по себе, ни с кем из них конкретно? Что она, замужем? Живёт с кем-то? «Верны мужьям шалуньи и насмешницы, а в маске благочестья ходят грешницы»…

— Нет. Говорят, сама по себе. Прибилась к банде по своей воле. Они же, по сути, банда и есть…

— Это как назовёшь, так и будет. Все мы тут сейчас… банда. Дело в размере контролируемой территории, ресурсах и организации. — Борису Андреевичу было настроение поговорить. После смерти Мэгги и пообщаться-то было не с кем.

— Когда секта начинает контролировать умы большинства, она становится «господствующей религией». Когда банда начинает контролировать значительную территорию, она становится государственной машиной. — пояснил Борис Андреевич назидательно, — Дело не в том, что «в банде»; удивительно что в компании с десятком мужиков, — и ни с одним?..

Хотон пожал плечами:

— Судя по всему так и есть. Они о ней отзываются все: «крутая». Не одним определением, но по сути точно так. Говорят, ей пришить кого-нибудь нет проблем…

— Да ладно?.. — усомнился Борис Андреевич, — Прям-таки? Такой вот Синий Чулок? Амазонка и всё такое?

— Насчёт чулков и амазонки я не знаю… — отпёрся, чтобы опять не поймали на необразованности, Хотон, — Но что в боестолкновениях, говорят, участвовала наравне — это да. Они по пути на какую-то сбродную АСО-шную часть набрели, — вырезали их, повыбили; у них и оружие взяли. Эта Сталкерша — наравне, я же говорю. Был у неё обрез какой-то, вот с обреза, двоих… Сейчас с автоматом, как все. И, вроде как, умеет. Обучалась где-то, что ли.

— Да, занятный персонаж! — согласился Борис Андреевич, — Кого только тут не встретишь! На «первые роли» не претендует, нет? В бандерши не лезет? Занятно. Ты приглядись к ней повнимательней, потом мне доложишь.

— Слушаюсь.

— Вот… — Борис Андреевич уже совсем доброжелательно кивнул. Нет, понятно, что подхалимничает, сука, со своим «слушаюсь»: ведь и сам не военный нихера, и знает что староста не служил; и не прямой ему начальник — а туда же: «Слушаюсь!» Понимает, гнида тыловая, что чем «начальник» дальше от армии, тем приятней ему, когда к нему «по-военному», со «слушаюсь!» и «разрешите выполнять?» В понимании психологии не откажешь мерзавцу… Вижу его насквозь — а всё одно приятно. Ну, пусть…

— Чо там ещё? По твоей политической части?

Хотон косо глянул на едва начатую тарелку со жратвой, сглотнул, но перечить не осмелился; доклад, а вернее донос, — продолжил:

— По политической… Народ пашет на копке траншей. Григорий Пантелеевич… — косо глянул на старосту, продолжать ли; всё ж-таки тот свой, а тут его препарируем… Борис Андреевич разрешающе кивнул, — чужих нет, а ему и про Гришку с чужих слов услышать полезно, с чужой оценки, — Григорий Пантелеевич как с цепи сорвался! Гонит всех в работу… Вкалывают в две смены; бойцы его — тоже. Обустраивают позиции. Так что «пригорок» сейчас в плотном оцеплении — никто не вырвется! Поклялся прилюдно, что перевешает всех там, когда пригорок возьмёт… возьмём. Народ валится от усталости — но не бухтит, нет. Показательно избил этого, зятя вашего бывшего председателя, когда тот от усталости заснул прямо в окопе. Чуть не до смерти. Остальные трудятся, хы. Мундель-Усадчий им политинформации читает в перерывах, накачивает, это, ненавистью.

Борис Андреевич покивал одобрительно, намазывая горчичку на исходящую паром консервированную сосиску, — недавно пришёл «продуктовый обоз» с Никоновки; но не для всех, не для всех, конечно же. «Народ» должен жрать баланду из капусты и топинамбура, — злее работать будут.

— Понятно, что «дожать» общину необходимо! — стал выкладывать и свои соображения Хотон, — Чтобы не потерять престиж. Собственно, тут, в Озерье, сейчас решается судьба района. Нельзя их оставить «просто так», — завтра другие сёла взбунтуются. Нужно показательно покарать!.. Кстати! Вот эта вот самая Сталкерша, что я вам говорил, она вполне в каратели годится!

— Ну-ка, ну-ка, интересно…

— Они, когда тех АСО-шников прищучили… — Борис Андреевич внимательно взглянул на Хотона. Ну ты поглянь, как ситуация людей меняет! Ведь прибыл сюда с мандатом от Регионов, и поначалу горло и рубаху рвал за АСО, за «Регионы», за всякую муйню типа регионского патриотизма; а смотри-как как быстро ситуацию просёк, переобулся, так сказать, в прыжке: для него уже и «бойцы Регионов» всего-то «АСО-шники», не больше; которых «прищучили». Нюх по ветру держит, да; быстро прочувствовал ситуацию…

— …то надо было кончать живых ещё. Добивать, то есть. Ну, они, хоть и мужчины, но как-то поначалу менжевались, — раненых и сдавшихся-то как бы… А эта, Сталкерша, без всяких сомнений, — взяла автомат и… всех! Это мне один из ихних рассказал. Они так поначалу даже охренели. И между собой зовут её с тех пор не Сталкерша, а Чума. Вот.

— Ну, это понятно… — благожелательно, жуя сосиску, покивал Борис Андреич, — Баба решила показать, что у ей есть яйца. Чтоб мужики прониклись к ней, значит, уважением; и не позволяли вольностей. Это ведь такое дело: чтоб баба в мужском коллективе была на равных, ей нужно мужиком быть в разы больше, чем им самим. А для этого зверство самое подходящее дело. Бабы — они вообще, до зверства вполне подходящие… создания. «Вспороть им чрево, и влить туда свинец!.». — на это они вполне способные. Одобряю. Как ты говоришь? — не бедствовала, но сама к банде пристала? Показательно. Значит натура такая. Будем иметь ввиду. Ты её отправь туда, где Мэгги жила, знаешь? Там комнатка отдельная. Пусть ей освободят; а бойцы — в большой. Этих, «владельцев» — в сени. Или куда уж сами решат.

Хотон покивал; демонстративно что-то пометил в блокнотике карандашиком. Продолжил:

— «Дожать» пригорок необходимо. Чтобы не потерять престиж. Личный состав на 90 % не профи и не военные, для которых определяющее — приказ. Это просто вооружённый сброд, и если мы не доведём дело до конца… «До конца» — это значит взять церковь, развесить общинников на деревьях вокруг, девок… того. И тоже развесить. Вот тогда будет сохранён престиж, тогда и на следующую операцию они пойдут без сомнений. Если на примере будут видеть, что ты всё доводишь до конца.

— Это хорошо, это правильно! — согласился староста. Дьявол там, в глубине, в предвкушении кровавой поживы тоже одобрил предстоящее. Да, будет весело.

— Можно будет сделать что-нибудь особенное. — отложив вилку, мечтательно подняв глаза к потолку, поделился мыслями Артист. Теперь это был уже Артист, он же «Дьявол»:

— «Развесить» — фу. Это уже было, это — скучно. Народ не проймёт. Если уж «децимацию» уже не вспоминают… Надо что-нибудь поострее придумать. Скажем, сдирание кожи живьём! Раньше практиковалось. Производило, говорят, неизгладимое впечатление. Жаль, что сейчас таких специалистов уже нет, не получится. Или, скажем, посажение на кол! И, чтоб не сразу, — перекладинку такую к колу прибить; чтобы не сполз сразу до жизненно-важных-то!.. Чтоб сполз, в перекладинку задницей-то упёрся, — и сидел, глазами хлопал, людей вокруг бы радовал! Эдак, пишут, до трёх дней мог человек на колу-то просидеть! Но… опять же, технически сложно. Хотя… И «наглядная агитация» какова! — так, на кольях, и оставить до весны! Народ прочувствует, а? Или, скажем, проще. Взять пустую бочку. Есть у нас бочки? Понятно, что с деревянными напряг, но взять эти, железные, на двести литров. Набить в стенки гвоздей — остриями, понятно, внутрь! Человека — туда. Крышкой закрыть плотно, — и скатить с горочки! С этого же пригорка, а?? С пригорочка, да в деревню! — а уж в деревне пусть народ достаёт! Что там доедет. А потом, что он их останется — развесить! В мясо чтоб!

Артист опустил глаза и увидел посеревшее лицо собеседника, капли пота у того на лбу.

Ах ты дьявол… Ладно. Что-то я увлёкся — не готов ещё «этот» к пониманию… Ну ничего, придёт время.

— Так это я, мысли вслух. Вспомнил одну пьесу. Нуте-с, продолжай…

Опомнившийся от столбняка, в который он впал, когда из Бориса Андреевич буквально полезли такие «идеи» и познания, что сделали бы честь и средневековым инквизиторам, Хотон, уже запинаясь, продолжил доклад о делах в деревне.

Что «общинские» отпустили ту тётку и ту девочку, что попали к ним на пригорок во время «психической атаки», инициированной тем же бесноватым Мунделем. Тётка и девочка раненые были… Там их, стало быть, подлечили — и отправили обратно, в деревню… Деревенские, надо сказать, встретили их без восторга. Дело в том, что ни тётка, ни девочка не производили впечатления измученных и запытанных. Выглядят хорошо, откормленно даже. Что свидетельствует о том, что на пригорке отнюдь не голодают. Разговаривали с ними… Деревенские, к которым они вышли; к тем, что на рытье окопов, первыми с ними пообщались, ещё раньше Мунделя и его, Хотона. Тётка-то, не будь дура, сразу смекнула, что говорить надо; ну и — про «невыносимые издевательства», мракобесие и каждодневные обязательные молитвы; про то, что там все прям пышут ненавистью к Озерским. Слушали её с пониманием.

А девочка оказалась дура; ну, то есть, не дура, а ребёнок-ребёнком: стала рассказывать, как там её хорошо кормили: пирогами и супом с мясом; — но это-то ладно, это только градус злости у голодных землекопов подняло. Но дальше — про то какие там все «добрые», как её с детьми пускали играть; как там всё хорошо… Это при том что тётка сказала, что их взаперти держали. Ребёнок, что с неё возьмёшь. Наболтала всякого… Так ей прям там, в поле, местные пощёчин надавали; за то, что, мол, «сытая сволочь, а наши дети!.». и «что ты всё врёшь, маленькая дрянь?!». Ревела. Потом уж Мундель-Усадчий их увёл, и он, Хотон, с ними поочерёдно имел беседу. Нет, ничего нового. В оружии тётка не разбирается; ребёнок, понятно, тем более. План фортификаций тоже, идиотка, нарисовать не смогла: «- Не обращала внимания», говорит. Идиотка. Впрочем, как все тут деревенские. Полезного лишь сказала, что той ночью подкрепление к ним пришло. Откуда — не знает. Несколько бойцов и мальчишка. Сколько — не знает. Ну, про подкрепление как мы и думали. Это те, что джип пожгли. Кто такие, почему, откуда — неясно. Но огневая мощь у них усилилась, конечно. Впрочем, когда подойдут запрошенные в соседнем районе Григорием Пантелеевичем броневые машины, это не будет иметь существенного значения: сомнём…

Дальше, придвинувшись совсем близко к Борису Андреевичу, и понизив голос до интимного шёпота, Хотон принялся наушничать и про другие интересные дела. Что у Харона, у Хронова Витьки, то есть, в дружине все почти на ножах; чморят друг друга почём зря; хуже, чем на чёрной зоне. Только лишь до опускания «в петухи» ещё не дошло; но в остальном сброд сбродом. Командует Харон, Витька, то есть, ими только зуботычинами — боятся его; страхом только правит. Если Григория Пантелеевич бойцы своего командира где-то и уважают: он от коллектива не особо отрывается, и справедлив; вместе с ними в боевых операциях участвовал; опять же — у него Никоновские в основном, все друг друга давно знают; то у Харона сброд, натуральный сброд! «Толстого», — есть такой у них «боец», — опустили так, что он уж человеческий облик стал терять, боится всех, всё на пиздюлях…

Харон чуть что маузером своим угрожает; но он, Хотон, попросил у него посмотреть… дерьмо машинка, надо сказать; музейный экспонат, восстановленный. Доверия ему нет никакого; да Витька и не следит за ним, так, кажется, и не разбирал ни разу…

Эти, что с Мувска пришли три недели ещё назад, разбойнички-то: «Васёк со своей командой», — те ничего, влились в коллектив. Но, опять же, поговаривают, что они тут чисто зиму перекантоваться; потом уйдут… Надо ли нам это, отпускать их?.. Да с оружием, да с припасами… А? — выжидающе заглянул в глаза Борису Андреичу. Тот одобрительно сморгнул: мол, мыслишь в правильном направлении; потом подумаем…

Продолжил: что Васёк этот парень непростой; из этих, как их, «выживальщиков» ушибленных; готовился ко всему этому пиздецу ещё давно, несколько лет уж. Отсюда и снаряга качественная, и припасы, и оружие тюнингованное. И связи в Мувске. Передал ему, Хотону, информатор, что Васёк этот хорошо знаком с лидером «черноквадратников» в Мувске; не слышали про такого?

Борис Андреевич лишь вновь медленно сморгнул, слушая: мол, слышал, как не слышать…

Продолжил: — Вот, у него не только знакомство с этим арабом, но и, хвастанулся он, что некая «тамга» от него, как у азиатских старых правителей было принято. То есть вроде как ярлык на княжение; и одновременно пропуск. И знак статуса. И, вроде как этот араб его, Васька, «на княжение» сюда и отправил, в Регионы, в Оршанск, — поднимать «черноквадратное» движение. Что за «тамга»? А неясно в общем; может — бумага; а может и вышивка какая на ткани; он, когда хвастался, по куртке похлопывал, выпивши; стало быть, в куртке у него, скорее всего, зашито. Может быть это нам интересно, нет? Надо подумать…

Много ещё интересного порассказал ушлый в деле наушничества Хотон, о чём стоило на досуге подумать…

В ОСАДЕ

День в общине начинался с общей молитвы и проповеди Отца Андрея. Ходили в основном все, кто не был занят на хозяйстве и в нарядах: Отец Андрей кроме всяких там назиданий и поучений из Священного Писания, бывало интересно рассказывал и чего в мире творится. Имея приёмник, слушал по вечерам, осмысливал; а потом доводил до паствы. Ну и по делам общины тоже; так что проповедь зачастую превращалась в своего рода планёрку. В богословии батюшка был не силён; он и сам это вполне осознавал, потому что не духовную семинарию заканчивал, а политех; и уже потом, после армии, придя после долгих поисков истины к вере, закончил что-то, что в переводе на гражданские расклады можно было бы с духовной семинарией сопоставить как ПТУ с университетом. Потому Отец Андрей старался больше давить на практичность; а Священное Писание «пристёгивал» зачастую чисто как аргумент чтобы подкрепить авторитетом какую-либо из своих мыслей.

Приёмники и в общине были не редкость; хотя и накануне случившегося в мире, что с подачи Вовчика всё чаще называли странным буквосочетанием «БэПэ», какой-нибудь радиосвязью озабочивались совсем уж не в первую очередь, и даже не в пятую, воспринимая наличие телевизоров и радио в мобильниках как естественную данность, которая никуда деться не может; вместе с питавшим их электричеством.

Однако всё получилось не так «естественно»: хотя телевизоры и приёмники в мобильниках никуда не делись, электричество же оказалось совсем не таким само собой разумеющимся благом, как солнце и воздух. На каком-то этапе БэПе электричество в Озерье, и, соответственно, на пригорке, безвозвратно закончилось; и потому получать новости по радио, не говоря уж про телевизор, стало сложно: электронные девайсы надо было заряжать; потребляли же они энергии несоразмерно отдаче.

Отец Андрей же располагал простейшим, экономичным и дешевейшим по до-БПшным временам приборчиком: компактным, чуть больше флэшки, МP-3 плейером, на котором, грешник, любил во время какой-либо монотонной работы, которой хватало в общине, послушать музыку, и не только церковную, — батюшка был широких интересов. Кроме МP-3-проигрывателя девайс имел и миниатюрное радио на КВ и СВ, чего вполне хватало для ощущения биения пульса мира. Самое же главное, — девайс был очень экономичен в плане энергии: не имел динамика и звук выводился только на наушники; и питался от одной батарейки ААА, то есть «мизинчиковой». У Отца Андрея и так-то был запас батареек; кроме того он приспособился заряжать и ААА- аккумуляторы как от время от времени включаемого большого генератора, в своё время умыкнутого Вадимом при помощи Владимира и Вовчика с вышки сотовой связи, так и от солнечной панельки Вовчика.

В радиоэфире теперь было много отсебятины и вранья; держался эфир больше на энтузиастах; вещали какие-то прежде неизвестные станции; сплошь и рядом несли чушь, начиная от пропаганды каких-то новых, ранее неизвестных религиозных учений, и кончая обожествлением идолов рок-н-ролла; рассказывали про дела в их удалённых анклавах; жаловались и плакали; искали утешения и потерявшихся родственников, крутили музыку и угрожали «непременно разобраться с теми, кто это всё затеял!» Выбирать информацию приходилось по крупицам; но и это было интересно и познавательно; существенно более интересно и познавательно, чем раньше получать ушаты уже разжёванной информационной жвачки из телевизора и интернета.

В общем, с мировой информацией у Отца Андрея «всё было ништяк», как сообщила Зулька Сергею.

И в этот раз они пришли послушать проповедь, — Сергея просто ломало от отсутствия книг и фильмов; он ещё не адаптировался. Фильмы в общине смотрели только по выходным дням, с компьютера; и репертуар выбирали голосованием — в основном музыкальные комедии, неинтересные серьёзному парню, каким Сергей себя обоснованно считал. Оказалось, что и все книги, что были в общине, он перечитал ещё в Мувске; за исключением специальных, конечно; а взять с собой свой айпод он не подумал: ехали-то всего на несколько дней, туда и обратно. Впрочем, в последнее время с Зулькой было не скучно…

Отец Андрей поведал пастве, что опять он слышал призывы муэдзина; и дублировались они, что интересно, на французском, немецком и английском языках. И текстовая передача была, из которой ясно было, что Эйфелева башня, та, что в Париже, теперь есть высочайший в Европе минарет… Собственно, и Европы никакой уже нет; а есть некий Союз Европейских Халифатов, образовавшийся на осколках почившего в результате эпидемии Евросоюза. Населения там выжило немного; но из того что выжило закономерным большинством оказалось население мусульманское: просто-напросто к моменту начала острой фазы БП они уже составляли в Европе большинство. Не отличавшиеся никогда особым законопослушанием разного рода «беженцы» не стремились и в «загородные поселения», куда в последнее время «на вольный выпас» старались выгнать из городов население европейские власти; да и в пище у них сплошь и рядом были весьма специфические предпочтения; так что по итогу они оказались в Европе в безусловном большинстве, чем и не преминули воспользоваться. И вот — Эйфелева башня уже минарет…

Но, — тут же поспешил заметить Отец Андрей, — древние христиане и в пещерах под Римом молились; и молитвы их доходили до Всевышнего! Дело, конечно же, не в высоте храма, а в искренности; и в том жаре души, который мы вкладываем в молитву! — поведал священник.

— Вот, горяча была наша молитв во спасение, — и прислал Бог нам помощь в лице ребят из Мувска! — и почти величественным, надо сказать, жестом, простёр Отец Андрей руку в направлении стоявших тут же Толика с Бабахом. Тут только Сергей с удивлением обнаружил, что они тоже здесь; и если Бабах, как и ожидалось, стоял в окружении коммунарок, то Толян был сам по себе и с непривычным для него серьёзным выражением на лице.

— Глянь, Толян-то! — толкнул он локтем Зульку.

— А чо?

— Д чтоб он так-то вот попа слушал! — в жизни бы не поверил!

— Отец Андрей не поп, а священнослужитель! — оборвала его хи-хи девушка, — Он у нас большим уважением пользуется. Больше чем кто!

— «Больше чем кто!.». — передразнил её Крыс шёпотом, чтобы не обращать на себя внимания, — Ты прям такая красноречивая, как этот, как его…

— А ты не наезжай!

— А я не наезжаю! — парировал Сергей, — А просто всё равно смешно. Чтоб Толян слушал кого с такой серьёзной рожей!..

— Ну и чо. Ну и слушает. Правильно делает. И не «рожа», а лицо! — Зулька незаметно для самой себя уже начинала строить «своего пацана».

— Хы. Пусть «с лицом», всё равно непривычно…

— Он каждый вечер сейчас с Отцом Андреем встречается, разговаривают — не знал?

— Чо не знал-то, знал конечно. Ну и чо. Они там за жизнь базарят; Толян и дома любил с батей перетереть. А тут — с попом с вашим; то есть с Отцом Андреем… Чо ты меня грузишь, — чо он, не поп, что ли? Поп же?

— «Поп» — это неуважительно звучит! — объяснила ему Зулька с некоторой назидательностью, — Отец Андрей для нас не «поп», а священник. Таинства, и всё такое. Только у него грех был, — я тебе рассказывала, — он тут, в храме, двоих бандитов убил! Очень переживал и много молился потом! И служб не было. Только он потом сказал, что сон ему был, и во сне — знамение; и что сейчас всё не так как раньше было; и что «грех» сейчас, — это не так, как раньше; и что он больше бы согрешил, если б не вступился за храм и за паству. И что в грехах потом разбираться будем, «когда всё кончится». А пока всё — так. И все согласились. И только Леонида против была; ну, то есть не против, а бурчала не по делу. Но её не особо послушали. Она сейчас у бабы Веры в кладовке сидит. Потому что баба Вера строгая. Меня тоже к ней сажали, когда я про… провинялась. На хлеб и воду, на целых два дня, прикинь! Это когда я шпиона задержать не смогла, — я тебе рассказывала! Папа говорит, что «у бабы Веры — гарнизонная гауптвахта», хи.

Сергей всё согласно кивал, слушая Зульку — всё это он уже слышал. И про битву с «инородцами» в церкви и возле церкви, и про «грех». Про Леониду только переспросил:

— А нафига вы её, получается, так просто кормите? На цепь — да и пахать! Как у нас пеоны. То есть какие были, не вольнонаёмные.

— Ты чо! — Зулька сделала большие глаза, — На цепь! Нельзя людей на цепь; человек должен осознать и раскаяться!

— Ага, замучались бы мы ждать, когда Бруцеллёз бы раскаялся! — хмыкнул Крыс, и огляделся, не слышит ли кто их перешёптываний, — Ещё чего! И вообще. Бог нас не посылал; вас, твоего батю выручать, — мы тут сами по себе. Мы за Элеонорой; и нас эта, овца ваша, Валька, заманила! И спряталась, зараза! Как появится — Толян её по-любому грохнет, я тебе говорю, он такой! Так что пусть лучше сидит — не высовывается!

— Откуда ты знаешь, что не бог вас послал?? — так же шёпотом, чисто из чувства противоречия, заспорила Зулька, — Вы и знать не могли! А он — сделал так, что вы сюда пришли, и, значит, помогли! Хотя и не планировали, правда же?

— Не посылал, хы, я б знал!

— Мог не знать, мог! Отец Андрей говорит, что пути господни неисповедимы, и что к вере каждый по-своему приходит! И что к богу мы не на небеса должны подниматься, а здесь, на земле, впустить его к себе в сердце! И дедушка Минулла тоже говорит, что аллах — он всемогущ и всеведущ, и что он во всём! То есть и в тебе, и во мне!

— А аллах — он тоже бог? — поинтересовался тёмный в теологических вопросах Крыс.

— А как же!

— А кого в тебе больше — аллаха или бога? И кто главнее?

— Они оба главные! То есть это один и тот же, только по-разному называется! — объяснила Зулька. Никогда она не была набожной, как, к примеру, её мать Алёна, в последнее время сильно ударившаяся в религию; но общение с Отцом Андреем, и со старым муллой, да и вся атмосфера общины давала себя знать.

— Клёво. Откуда знаешь?

— Да уж знаю. А ты крещёный?

— Не-а. А что? Это зачем?

— Ну как «зачем»? — удивилась Зулька, — Если ты крещёный, то ты… то ты… ты как бы для бога свой. Он тебе помогать будет.

— Типа ты уже в его бригаде?.. — хмыкнул понимающе Крыс, — А ты крещёная?

— Нет. Я ведь мусульманка. Ну, так папа говорит. Нам не надо. А вот мама у меня — крещёная.

— Ага… А можно? Надо будет подумать, чо. Если бог за это будет помогать… а что он взамен захочет?

— Ты чо! — Зулька опять сделала круглые глаза, — С богом нельзя так, нельзя торговаться! Нужно просто уверовать в него и всё! И это — соблюдать заповеди.

— Я и не торгуюсь, но условия-то надо узнать! А то влипнешь… Если «просто уверовать» — тогда ладно; а как он проверит — уверовал я или нет??. Да ещё «заповеди». А что за заповеди, сложно там, не?

— Тсс, молодёжь! — пристрожилась на них неподалёку стоящая женщина, — Вы в храме, а не в ночном клубе!

Крыс с Зулькой примолкли и принялись вновь слушать проповедь.

Отец Андрей уже в меру сил красочно обрисовал ситуацию в мире, сложившуюся, несомненно, из-за падения нравов и отхода от истинной веры. Что это «божий промысел» — что сократилось население на Земле из-за «глада и мора», обещанного ещё в Апокалипсисе. И не всё, не всё это — испытания только начинаются; придёт ещё Антихрист — и соблазнит! И много тягот верующим ещё предстоит; а путь к спасению один: молиться, быть скромными в быту; трудиться на общее благо; и стойко отстаивать свою веру, свою общину от «орд неверующих, заблудших, погрязших во грехе бывших наших сограждан!»

От общих слов перешёл к местной специфике, к деталям: что соблюдение гигиены есть долг перед обществом; что нечищеные зубы — тоже своего рода грех, ибо ведут они к заболеваниям; а лечить заболевания особо и нечем; и «вот, у Натальи Петровны зуб заболел, на два дня как работник выбыла; и ничем не помочь — пришлось зуб-та удалять! А это больно и опасно, лучше заниматься профилактикой, чем так-то вот самой страдать, и отвлекать людей и медикаменты на помощь себе!»

Порошок зубной в общине в изобилии, порошок хороший, чтоб чистили каждый день! И что проверять будет перед трапезой выборочно — чтоб дыхнýли, ибо знаю я вас!.. И ещё, что жалуются дети родителям на строгость учителей — не жалуются пусть! Строгость к отрокам необходима, она формирует характер; строгость и участие в общих делах, а не зависание в интернете, как раньше! И если Мишон… то есть если Лика Верочку за не точенный нож наказала — то так тому и быть!

— И ещё. Дети не хотят таблицу умножения учить! А это надо! Это не наглядная необходимость, — но надо! Нету теперь мобильников; и нужно уметь в уме считать, как люди всегда и считали; а калькуляторы в мобильниках — зло! К родителям обращаюсь: следите, чтобы отроки и отроковицы ваши уроки выучивали, а пуще всего — священное писание и таблицу умножения, ибо в будущем…

Это уже было неинтересно.

— Пойдём, что ли? — шепнул Сергей подруге.

— Пошли потиху… — согласилась та; и они, потихоньку отступая, стали пятиться к выходу.

— А куда пойдём?

— А на колокольню — хочешь? Не? Тогда в коровник, — Нюрку гладить, там сейчас дойка будет — хочешь?

— А пошли! А потом куда?

— А в окопы; там есть крытые ячейки, там не дует.

— А что будем делать?

— А целоваться! Хочешь?

— Хы. Пошли!

Когда утренняя молитва заканчивалась, одна из женщин придержала выходящую из церкви Аллу за рукав:

— Алла, твоя младшая-то всё с этим, с мальчиком новым, из пришлых…

— С Сергеем? Ну и что?

— Как бы чего не вышло, а? Всё вместе да вместе!

Алла постояла, помолчала. Ответила:

— Зульфия девушка уже взрослая и порядок знает… Даст бог всё будет хорошо…

На «высоком совете» — в комнатке у Вовчика, — обсуждали уже более животрепещущие дела.

Посудачили о том, что на кладбище кого-то опять хоронили; и могилу-то рыл Дима, Савельевны внук; а хоронили с женой его; ну, что в пенсионном фонде в Мувске работала, полная такая… И кто же это умер в деревне опять? — непонятно! Неужто Мэгги?? Но не дочка ихняя, нет, и не Савельевна сама, — неужто правда Мэгги?

Отец Андрей пересуды пресёк; сказал, что кто умер гадать сейчас бессмысленно, придёт время — всё узнаем; а сейчас надо по важным делам в общине. Начал с простого: что вот — у Геннадия Иваныча на колене бурсит, а Алёна отказывается операцию делать, гной и лимфу спускать; не делала говорит никогда — камрад Хорь возьмётся ли? Ему операции не впервой… Что вот тоже дилемма: заболели спины и у бабки Вари, и у Глебовой Настасьи, — а деклофенак только на один курс — кому? Или одну точно вылечить; или обоим поровну — но тогда что получится-то?.. Тоже — дилемма! И — кто-то морду крысиную на стене церкви углём нарисовал — кто?? Оскверняют, понимаешь, божий храм! Кто?..

Отец Андрей, конечно, и сам знал «кто», но намеренно напускал драматизма, поглядывая на Толика, смирно сидевшего на Совете рядом с Бабахом, — Сергей Советами стал пренебрегать. Толик с индифферентным видом рассматривал висевший на стене Вовчиков калашников; Бабах покусывал губу, глядя в угол, явно думая тоже не о крысиной морде, нарисованной на стене церкви. Забот у него было много — его буквально разрывало от тяги ко всем девчонкам из Мувск-Шоу, и он не мог определиться «кому отдаться». И боялся самому себе признаться, что больше всех его тянет к Адельке, «невесте-вдове», как, перешёптываясь, называли её женщины в общине. Это было сложно, это было непривычно. Какая уж тут к чёрту морда на стене, до неё ли!..

Отец Андрей пораспинался ещё некоторое время насчёт крысиной морды на стене, всё в упор глядя на Толика; так, что тот не выдержал, и высказался: что, во-первых, он видел — не на церкви, а на пристройке, где вход, — это не совсем церковь, так что не надо наезжать! Во-вторых, крысиная морда — тотемный знак, не будем говорить кого; но он, несомненно, приносит удачу! Так что, опять-таки, не надо наезжать — наоборот, должны быть благодарны. В-третьих, — у вас у самих на входе в церковь на стене чёрт нарисован, — и вы не выступаете; а тут всего-то крыс! В-четвёртых, я знать не знаю, кто нарисовал! — что вы, Андрей Викторович, на меня-то смотрите?.. Я — точно не рисовал; хотите перекрещусь?!.

Тогда Отец Андрей от него отстал; и перешёл к другой теме — к «оборонной». И сразу слово дал камраду Хорю.

Вовчик встал, и ни к селу ни к городу рассказал, что ему сегодня Жоржетта ночью снилась; его ручная, декоративных кондиций крольчиха, ещё летом сбежавшая в лес во время нападения на них банды на поляне… Скачет, эдак, по снегу; хотя это совсем не для декоративного кролика — по зимнему лесу-то скакать, не выживет, как думаете? Как думаете, к чему бы это? Не к тому ли, что скоро нам всем придётся, как декоративным кроликам, по зимнему лесу скакать? Ибо, как говорит справедливо Вадим, — которого сейчас на Совете нету, — если подтянут Озерские и Гришкины бойцы бронетехнику опять — нам всё, крышка! То, что мы сделали, — Вадим говорит, и я с ним согласен, — не более чем полумера, отсрочка. Надо было на дороге засаду ставить, и непременно чтобы Гришку ликвидировать; и в деревне — ядро это поганое: старосту, юриста, и Мунделя. Тогда бы отстали. А сейчас это просто отсрочка; и по тому, как они вокруг пригорка окопы усиленно роют, обложили со всех сторон — взялись за нас крепко; не за страх, а за совесть. И, судя по всему, расклад один: либо они нас, либо мы их. Третьего не дано. Ну, если только собраться, и однажды ночью прорвать окружение и бежать всем вместе в лес! — но с женщинами, стариками и детьми, бросив припасы, это будет просто чуть затянувшееся самоубийство… Нет, в принципе, могут «на прорыв» пойти только те, на кого староста, Хронов и Гришка больше всего зуб имеет — он, Вовчик, коммунарки и Вадим с семьёй, — в расчёте, что остальных пощадят… Да только не пощадят ведь! — сами понимаете. Время такое. Хуже, чем во время гражданской войны — взаимное озлобление. Нет, не пощадят. Да и мы, справься, дай бог, с ними, тоже мало кого б пощадили…

Все сумрачно помолчали. Выхода никто не видел.

Степан Фёдорович предположил: вот, в ту ночь, Вадим-то дочку свою, Гузель, на Орлике отрядил в Оршанск, — может, добралась, помогут??

Все задвигались. Хотелось верить, да. Только не получалось. По всему; по тому, что ребята из Мувска рассказывали, по «данным радиоперехвата», выходило, что рухнула центральная власть — что в Мувске, что в Оршанске; рухнула, и упятилась в укреплённые «Зелёные Зоны», где сидит сейчас на продрезервах и арсеналах, дожидаясь, пока «в миру» население к нулю не придёт, — через эпидемию и разборки. Вот тогда они «выйдут», и, на обломках, новый мир построят. Может быть. А может и нет. Но встревать сейчас в местные, да ещё такие региональные, провинциальные разборки они точно не станут. А найти какую-нибудь банду, вроде «Белой Кувалды», чтобы подписались за общину — это фантастика. Вернее, это вариация на тему японского фильма «Семь самураев», где семь средневековых бойцов спасают деревню от бандитского наезда чисто за кормёжку и «хорошее отношение». В наше время такое предположить трудно…

Опять помолчали.

Бабка Настя вздохнула, промокнув глаза краем платка:

— Детишек жалко…

Да, без вариантов. Только что…

Всеобщее ожидание выразил Отец Андрей:

— Ну, с божьей помощью!.. Господь заступится, не выдаст! Как помог нам в этот раз, как помогал и прежде. Покарает врагов веры, отступников и христопродавцев; огнём испепелит нечестивцев, — за это молиться все станем…

Бабах толкнул локтем Толика:

— Его святейшество опять бога на киллера подписывает!

Толик только буркнул:

— Мы уже тут выступили, оказывается, «гневом божьим»; интересно, кто ещё за него, на этот раз, впряжётся…

— …главное молиться и верить… Ну, а если суждено нам будет животы свои положить здесь, возле храма божьего; то на то, стало быть, и его воля! — закончил Отец Андрей.

На том и порешили. Отец Андрей и сформулировал расчёт: «Проклят всякий, надеющийся на человека. Благословен человек, который надеется на Господа, и которого упование — Господь.»

А насчёт «лекарства от спины», бабки Вари и Настасьи, решили — разделить им таблетки поровну; и ещё — растирать поясницы бальзамом «Звёздочка», благо ещё баночка есть. И молиться, конечно же. Бог даст — поможет.

СЕРЬЁЗНЫЕ РЕШЕНИЯ

Сергей прокрался по лестнице наверх, к Вовчиковой комнатке на цыпочках, стараясь не скрипнуть ступенькой. Время было уже сильно заполночь; и он обоснованно опасался получить нагоняй от Толика, хотя с ним периодически и связывался по маленькой рации, и заверял, что «с ним всё в порядке», и «он ещё полчасика»; а также что «- Толян, ты меня, как мужик мужика, понимать должен!» Собственно, Толик особо и не давил, хотя и скрипел про дисциплину по своему обыкновению; но, судя по всему, сам был чем-то занят.

Сам Сергей был сильно занят с Зулькой; и оторвать его от этого занятия могло, пожалуй, только полномасштабное вооружённое вторжение, но отнюдь не скрип Толяна.

И вот сейчас Сергей прокрался, подсвечивая себе под ноги фонариком с красным светофильтром, с некоторой надеждой, что Вовчик, Толян и Бабах уже спят, и, как порядочные друзья, оставили дверь в комнату открытой, и можно будет даже зашарить от чистки своего ППС, на что Толян напрягал его каждый вечер.

Не тут-то было.

И дверь была заперта, и за дверью ещё не спали. Более того, за дверью слышался разговор, негромкая беседа; и, приникнув ухом к двери, Сергей явно различил голос Отца Андрея:

— …видишь ли, Анатолий, когда ты понимаешь, что за твоей смертью совсем не тлен, черви и мрак, а светлое Царство Божие, то ты совсем по-другому относишься и к жизни, и к смерти, и вообще ко всему происходящему, обыденному. Всё, что сейчас с нами происходит, чем мы заняты, — всё это важно, несомненно; но мы, христиане, понимаем, что жизнь наша лишь миг на пороге вечности. И потому не стремимся изо всех сил цепляться за этот миг; но, в то же время, и судьбу свою не пытаем — ибо понимаем, что всё в руках божьих. И, сколько бы человек не бегал от смерти, она может настигнуть его на пороге его собственного дома во цвете лет; а может и через много лет, в преклонные года, как Мафусаила. Всё в руках божьих! И, когда это понимаешь, то и отношение к жизни ясно и светло, как у отрока Осляби, идущего на смертный бой с идолищем поганым… И у тебя, наверняка, если ты постараешься вспомнить, были случаи в жизни, когда только божьим вмешательством можно объяснить дальнейший поворот судьбы твоей…

Послышалось хмыкание и голос Толика:

— Да ужж… бывало! Помню, как-то «на разборе», ещё в 90-х, один кекс… впрочем, ладно. Это сейчас к делу не относится…

Сергей присел около двери на ступеньку, не желая вламываться и нарушать беседу. Наоборот, можно будет потом сказать, что давно здесь и сидит, чтобы не мешать. А то Толян выступать опять будет.

Достал из набедренной кобуры ТТ, покрутил на пальце, поупражнялся. Не, на самом деле прав Толян, зря столько железа на себе потащил, тяжело со всем этим гулять: ППС, два ТТ, магазины к ТТ, да наган ещё. Про наган, хорошо хоть, Толян не знает. И хорошо ещё разгрузку не таскать на себе каждый день, гранаты. Впрочем, теперь полегче будет: подарил Зульке наган… Так что, наверно, не зря и взял. ТТшник тоже можно было только один… Ну ладно. Покрутил его на пальце, потренировался на взбрасывание — прицеливание.

За дверью же беседа продолжалась:

Вовчик:

— Андрей Викторович, вот вы в проповедях такую жуть нагоняете, — может не стоит оно того?

И голос Отца Андрея:

— Володя, только строгостию можно сейчас держать людей, строгостию и постоянной занятостию! Чтобы весь день были заняты! Как у нас в роте замполит говорил: «- Что бы солдат весь день не делал, главное — чтобы он к вечеру зае… эээ… утомился!» А то ведь — жизнь у нас сейчас сложная, тяжёлая, — хоть не голодаем, и то — слава тебе господи! И то — потому что я в предпоследние-то годы перед БэПе, как ты называешь, озаботился запасами-то, да прихожан проповедями на это сподвигнул, — и то, у начальства-то нашего это понимания не нашло, такмо всё за свой страх и риск… Мазда, машина была на приход; хорошая машина, из салона — продали, купили зерно, муку, масло, соль, сахар. А так бы… Многие ведь живут как цветы: дунул ветер — завяли; выглянуло солнышко — расцвели. Я ведь понимаю — многие к вере формально просто относятся, не прониклись… просто удобно им, да и всё. Особенно женщины, да из городских-то профессий! «Умные» все очень стали! Смирения нету! Ты заметил, сколько развелось в миру «королев»? Не странно ли это — какую не возьми — уже королева! При Советском Союзе растили работниц, помощниц, — а при капитализме сплошь королев! — только родилась, родители уже «Ах, принцесса!» Ну а принцесса, соответственно, и ведёт себя как принцесса! А принцессам сейчас не выжить… Но это ничего. Как говорил апостол Павел: «Все испытывайте — хорошего держитесь». Придут, придут к истинной, от сердца, вере! Я за упование на Господа говорю в проповедях-то; так и бог не станет шестью хлебами кормить сонм страждущих, если они сами не думали о будущем! Потому только строгость, строгость и молитва! И послушание. И не «жуть» у меня в проповедях; а отражение действительности. Ибо мы тут, как Ной на ковчеге, и вокруг — океан бушующий; только что не водный, а океан страстей человеческих; и, чтобы не утонуть…

Зулька тихо, на цыпочках, прокралась к дому; откинула внутри крючок на входной двери специально приготовленной для этого изогнутой проволочкой; в сенях снова включила выключенную сигнализацию по периметру двора — отец к безопасности относился серьёзно, не слабже Вовчика.

Не нашуметь, опять-таки, всё равно не удалось; да оно и не помогло бы — отец с матерью не ложились, ждали, когда блудная дочь вернётся. Попадалово!

— Зульфия! Иди-ка сюда… поговорим.

Ну, всё… Хотя, с другой стороны, так даже лучше. Сразу выяснить отношения с родителями; чтоб не прятаться.

Устроились на кухне, — в доме уже все спали; слышно было как вздыхал и ворочался дедушка Минулла — он всегда беспокойно спит. А ей, Зульке, здесь, на кухне спать — тесно у бабы Насти. Но никто не в обиде, конечно. И вот — отец с матерью не спят, устроились на кухне; Алёна что-то чинит; отец, по обыкновению, чистит из оружия — вернее, закончил уже, но неубранная коробка с принадлежностями так и стоит на столе, застеленном старой, в масляных пятнах, простынёй.

Зулька, быстро сняв куртку, шапку, размотав и повесив на вешалку шарф, прошла на кухню уже настроившись на скандал, — отец и отлупить может, ему пофиг, что она уже взрослая девушка! Впрочем, сейчас не станет — ночь, спят все; а вот завтра… ну, до завтра всё устаканится!

Против ожидания, предки были настроены конструктивно, — видимо, пообсуждали уже здесь, пока её ждали; и успокоились; а может, уже и решение какое приняли, — и сейчас к ней так, для порядка…

Зулька сама, первая, взяла быка за рога:

— Пап, мам! Я, конечно, виновата, что так поздно — но… короче, я врать не буду, — я не по делам задержалась; я — с Крысом! Ну, с Сергеем, то есть. Мы дружим. Ну, в общем, как это сказать, — он мой пацан! Мы теперь всегда будем вместе!

Отец с матерью переглянулись.

Больше всего Зульфия боялась, что сейчас начнётся это отцовское, с последовательным, с каждой репликой, повышением градуса: «- Нет, мать, ты посмотри! У неё — уже «свой пацан»!! Она — уже взрослая, и на родителей ей наплевать!! Она теперь будет делать что хочет: от сестры сбегать, гулять с кем попало, домой приходить заполночь!!!»

Это было бы хуже всего; и Зулька было решила, по недобро поблёскивающим в свете керосиновой лампы глазам отца, что так оно и будет; но, то ли Вадим уже перегорел, то ли действительно, беседуя тут весь вечер с Аллой, пришёл к какому-то нерадостному заключению; но строить дочь как обычно он не стал. Только вздохнул тяжело и сказал:

— Ну рассказывай.

— Что рассказывать-то? — обеспокоилась Зульфия, — Насчёт чего?

— Вот, насчёт всего. Насчёт чего сочтёшь нужным, насчёт того и рассказывай!

Ну что. Это уже было кое-что. Не «разгон» с самого начала, — реально, предки меняются… Зульфия, вздохнув, привалилась плечом к косяку двери; и коротко, но информативно, поведала: что они «с Серёгой» друг другу нравятся; что в Мувске у Серёги девушки нет; что «пацан он классный, с понятием!» и «у нас будет любовь!»

Отец вздохнул, как всхлипнул; а Алёна настороженно спросила:

— Ну… ещё-то не было? Любови-то, прости господи?..

— А, ты в этом смысле… — Зулька покраснела, — Не-а. Холодно. И… в общем, нет. Пока. Но вообще, — вы учтите! — на всякий случай заверила она, — У нас с Сергеем всё серьёзно! Очень!

— С Крысом! — буркнул Вадим, — С Крысом у тебя всё серьёзно? Моя дочь — с Крысом!

— С Серёжкой! — уже строго, почувствовав слабину, поправила отца Зулька, — Крыс — его боевой псевдоним! Он, между прочим, тридцать человек спецназёров в своём доме, который они Башней зовут, положил! Один! И вам с Вовчиком, сам знаешь — очень помог»!

— Тридцать?.. — поднял бровь на изуродованном шрамами лице отец и хмыкнул, — Чего так? Мне вот малышня рассказывала, что пятьдесят!

От души у Зульки отлегло. Кажется, всё складывается не то что неплохо, но и совсем хорошо: раз отец склонен шутить, то, значит, новость принял. Значит, без последствий…

Пропустив мимо ушей подначку относительно количества уничтоженных Крысом в башне спецназовцев, Зулька выложила, вернее — предъявила свой самый убойный козырь: достала сзади из-за пояса, на котором висели ножны с ножом, подаренный Сергеем сегодня наган. Неумело покрутила на пальце, — а Серёги получалось не в пример ловчее, — и с независимо-гордым видом протянула на ладони отцу:

— Вот! Он подарил. Сегодня. Как залог и всё такое… Да не. Просто — подарил!

Эта подача произвела впечатление: отец заинтересованно взял оружие; интерес проявила и Алла. Чего стоит короткоствол все прекрасно понимали; и ясно было, что такие подарки просто так не делают.

Вадим отщёлкнул заглушку сбоку барабана и вытряхнул себе на ладонь маленький жёлтый патрончик. С недоумением взял его двумя пальцами и поднёс к свету.

— Это монтажный! — торопливо сообщила Зулька, — Там раздельное заряжание. Монтажный патрон, — и две картечины! Знаете как бьёт! Сергей из него человек пять бандитов в Мувске положил! Пока ТТшники не затрофеил!

Торопливо она выложила всё, что узнала сегодня от Крыса про наган вообще, про этот наган в частности, про его историю и ТТХ. Родители выслушали молча; в конце отец только по своему обыкновению хмыкнул:

— Только пять мувских бандитов положил из него? Плохо что не пятьдесят, — такими темпами он бы быстро Мувск от шантрапы очистил!..

Вадим вложил патрончик обратно в камору барабана, защёлкнул. Понюхал ствол:

— Стреляли?

— Ага! — сообщила Зулька, — На позиции, в третьей ячейке — там не слышно. Классно бьёт!

— Классно… — Вадим ещё повертел пистолет в руках и вернул дочери, — С близкого расстояния, вполне возможно, что и ничего… Что только не выдумают бандюганы!

— Сергей не бандюган! — поспешила защитить своего парня Зулька, — Он сам бандюганов ненавидит. У них налёт на дом был, ещё когда оружия совсем не было; там его друга убили; а он…

— Ладно, потом расскажешь! — прервал её Вадим, — Не ночью и не сейчас. Всё же надо было тебе с Гузелью в Оршанск ехать… непокорная дочь!

— Ну па-а-ап… — поняв окончательно что всё, — пронесло! — законючила Зулька, — Ну что ты так переживаешь! Нормально всё с Гулькой, я же знаю! Одна-то она на Орлике быстрее доберётся; и жрачки на дольше хватит!

— Не говори так! — строго сказала Алла, — Что это ещё за «жрачка»! Пища. Вот поголодаешь, — узнаешь! Бог даст, всё нормально будет с Гузелью, каждый день за неё богородицу молю. Кушать хочешь? Вареники в печи; вынимай…

Привалившись к двери, Сергей уже начинал дремать.

За дверью же Отец Андрей поучал Толика:

— Я понимаю, ты мог делать дурные поступки. Но вопрос — хотел ли ты причинять зло? Или поступал так по неведению? Тогда для тебя не всё потеряно! Ты можешь раскаяться и искупить грехи…

Кто-то шумно фыркнул; голос Бабаха произнёс:

— Ваше преосвященство, вы извините, что встреваю, но такая мысль появилась: грех — это следствие поступков. Поступки обусловлены воспитанием. Воспитание обусловлено средой. Среда создана богом. Бог, получается, создал среду для греха, — и за грех же наказывает или требует раскаяния и искупления?? Где логика??

— Свобода воли…

— Какая «свобода воли», Андрей Викторович, если вы только что сказали, что «и волос не упадёт с головы человека без воли Бога?»

— Пути господни, Женя, неисповедимы. Бог испытывает нас, нашу веру, нашу стойкость. Ниспосылает нам испытания, трудности различные.

— Как же так, ваше святейшество; если бог всемогущ и всеведущ, то какой смысл ему чего-то там «испытывать»? Мы ж не опытные изделия в лаборатории? Сам создал, сам про нас всё знает! И тут вдруг, — испытывает! Нееее, ваше преподобие, увиливаете!..

Послышался уже раздражённый голос священника:

— А ну покажи язык!

— Вот ещё… — удивлённо ответил Джексон, — Чего бы вдруг? Зачем?

— Он у тебя наверняка раздвоенный, аки у змея! Того, в чьём обличии…

— …А, вон чо. Не, я без извращений.

— Где, чёрт побери, Крыс шатается! — послышался раздражённый голос Толика, и тут же у Сергея на кармане чирикнул звук вызова. За дверью услышали.

— Серый! Серый, ёпт! Ты чего там шхеришься?

Встряхнув головой, чтобы прогнать сон, Сергей встал и отворил дверь:

— Тут я. Давно уже. Просто не хотел мешать вашей беседе. Добрый вечер, Андрей Викторович!

— Доброй ночи уже, отрок. Ну ладно, что же, пойду я.

Священник попрощался, оделся и вышел.

Вовчик давно уже спал. Уже расположившись на ночь, по обыкновению на полу, Толик всё не мог забыть разговор с Отцом Андреем:

— Слышь, Серый, он говорит, что «ты, грит, себя ещё не знаешь». Что я, типа, хороший человек! — прикинь! Хы.

— И чо, тебя торкнуло?

— Не. Просто непривычно: никогда с такой точки зрения о себе не думал. Ну, типа «хороший-плохой», — это, знаешь ли, мне всегда по барабану…

— Как батя бы сказал: оценочные категории; а оценочные категории — это всё вкусовщина.

— Вот-вот. Оценочные. Мне как-то всегда были по барабану чьи-то оценки…

— А чо сейчас-то?

— Он грит, что нужно быть «хорошим» не для кого-то, а для себя. Ну так, я говорю, для себя-то я и так стараюсь быть «хорошим»; я ж себе не враг! А он говорит, важно кто у тебя в душе — бог или дьявол… А может, грит, пока вообще ничего нет, кроме, грит, разных сиюминутных дел! И можно, типа, душу богу открыть, и впустить его, значит…

— Во завернул. А у тебя душа есть?

— А хрен его знает. Не искал. Ты как думаешь?

— Это надо её найти сначала, потом в неё заглянуть… А хрен знает, там же, говорят, потёмки! Хы. Не впускать же бога в потёмки!

— Бабах, слышь, Джексон! Как думаешь, есть у меня душа?

— А как же. У всех есть. Говорят.

— Ого. А чо спорил тогда?

— Из вредности.

— А в душе у меня чо, как думаешь?

— Хы. «Есть люди, у кого в душе бог. Есть люди у кого в душе дьявол. А есть люди у кого внутри только глисты…»

— Ты на чо это намекаешь??

— Ни на чо. Просто к слову пришлось.

— К слову… А бог есть?

— «Все люди верят. Одни верят, что бог есть; другие что его нет. И то и другое недоказуемо». Хы. Это из «Берегись автомобиля».

— Задрал. А сам ты как думаешь?

— Я думаю, что если не заколбасят нас тут, то я женюсь!

— Ого. На ком?

— Не решил ещё.

— Трудный выбор, гы. Понимаю…

— А ты сам как-то… Прям непохоже на тебя.

— Угу. Есть такое дело. Сам удивляюсь чо-то.

— Толян, слышь, Толян! — позвал Сергей, — Я тоже, может, женюсь!

Толик с шорохом сел.

— Блин, Толян, одеяло!

— Вы чо, сговорились тут, что ли?? Женятся они! Ты-то… Аааа!.. С этой, с азиаткой этой завязался?? То-то я смотрю, пропал и с концами!

— Чо ты орёшь; Вовчика разбудишь!

— Женится он! Я тебе женюсь!

— А чо? Нельзя что ли?

— Домой вернёмся; вот брателло пусть тебе разрешает! Офигели совсем! Две недели тут, а они уже жениться надумали! Оба! С ума, что ли, посходили??

— А что такого?

— Что, так нельзя жить что ли? Нафига жениться??

— Тут поп есть. Обвенчает. Бабам это важно. И вообще — прикольно же!

— Ты, Бабах, я смотрю, вообще живёшь ради прикола!

— Не. Но и это тоже…

Помолчали. Потом Толик лёг, повозился, устраиваясь, и, зевнув, сказал:

— Нам бы ещё выжить тут… Видишь, крепко как прихватили… Завязли мы тут, пацаны; там брателло, небось, по потолку ходит! Ладно. Будем поглядеть. Как ситуация сложится. Вот, как Отец Андрей говорит: всё в руках божьих. Вот и поглядим, что он нам из своих рук покажет… Может, будет… это… знамение какое, или ещё что…