Крысиная башня-2

НОВАЯ ЖИЗНЬ

Когда в Башне начался настоящий бой — с грохочущими взрывами и оглушительными очередями, — Лена в ужасе забилась в самый, как она считала, безопасный уголок: в совмещённую туалет-ванную. Собственно Олег сам, когда инструктировал «на случай разных неприятностей» именно и рекомендовал прятаться там: туалет-ванная располагалась примерно посредине квартиры, впритык к центральной несущей стене, которую со стороны двора не пробил бы и 30-мм снаряд БМП, попади он в окно именно их квартиры.

«Их квартира» была теперь «их» чисто номинально, по старой памяти — теперь-то весь дом, вся Башня была «их»; но Лена упрямо не признавала самозахвата, фактически случившегося в Башне, и упрямо жила в «своей бывшей квартире» — которую много лет назад купил, собственно, Олег, «раскрутившись» на исходе 90-х на коммерческих операциях.

Теперь, когда по факту весь дом был их; и Олег, и Сергей, и Толик, и Белка-Элеонора — все «позахватывали» (как она это называла) себе «апартаменты», обустроились по-своему. Олег, правда, «обустроился» весьма по-спартански — всё его время занимали всяческие хозяйственные и фортификационные занятия, и он попросту превратил в мастерскую одну из квартир, где в основном и проводило всё время, там же и спал. Толик тоже не особо озабачивался комфортом, как и Сергей, который просто-напросто наслаждался «свободой» устраивать удобный ему беспорядок; Элеонора же, «переехав» в первый, в их подъезд, перетащила к себе в комнату почти все свои, привычные вещи из своего быта — кроме, конечно, спортзала. Но Лена всё равно считала, что они «позахватывали» — ведь им никто не разрешал так-то вот «вселяться»!

Выстрелы и грохот взрывов буквально рядом оглушали; в голове была какая-то каша вместо мыслей; кто стреляет, в кого, зачем?? — она даже не задавалась этим вопросом, она просто, казалось, «выключила» сознание; и стала как предмет, просто как какой-нибудь неодушевлённый предмет, без мыслей, без чувств — только так, казалось ей, можно было не сойти с ума в этом ужасе, который творился в Башне. Она даже не думала, что вот сейчас один из взрывов станет для неё последним; или что нападающие ворвутся в её — её! — квартиру и прошьют её автоматной очередью, — она постаралась просто «выключиться» и ни о чём не думать… Иначе можно было сойти с ума от этого грохота; от ожидания смерти. Мельком прошла в сознании мысль, что, говорят, помогает молитва… Но она не знала молитв и не верила в бога; вернее, если бы какой-нибудь знающий психоаналитик смог поработать с её подсознанием. Он установил бы, что «бог» в её «мире», несомненно, был — но не тот, не из церкви — хотя в былые времена церковь она время от времени посещала, и даже неумело пыталась молиться, просто, своими словами, — её бог было то «позитивное мышление», которое пришло в её жизнь через чтение специальных, в основном нацеленных на женскую аудиторию, «позитивных» книг; а также через участие в многочисленных «тренингах позитивного мышления», на которые она многократно ездила и в другие города, и даже, были такие возможности — в другие страны.

Всё это дало, как ей казалось, фундамент правильного мировоззрения; и, опираясь на этот фундамент, она чувствовала себя уверенно.

Именно основываясь на новом, так нравящемся ей «позитивном мышлении», она критиковала мужа за его явно выраженное, как ей казалось, негативное отношение к жизни, — как можно так жить?? постоянно ждать каких-то подлостей от судьбы, и более того — готовиться к ним, к этим подлостям!.. Это было непостижимо для неё.

Зачем?? Перед тобой огромный, прекрасный, многокрасочный и радостный мир, готовый дать тебе всё, что ты пожелаешь, стоит только правильно попросить, и, главное, «войти в резонанс» с этим миром, с его красотой и радостью, — и мир примет тебя, мир даст тебе всё, что ты попросишь — это нормально! Зачем ждать подлостей от мира! — ведь это понятно, предельно ясно, что каждый получает от мира именно то, что он от него и ждёт! Ждёшь подлостей, — подлости и получишь! Зачем вместо ярких и радостных красок видеть только грязь и подлость, серое и «защитное»? — бррр, она не выносила все эти цвета «оливы» и «хаки», все эти «защитные, непривлекающие внимания» расцветки, которые предпочитал в своей одежде муж. Зачем «брать» от мира его подлость, когда можно просить и получать радость и красоту!..

Поначалу Олег пытался доказывать ей, что весь этот «позитив», вся «радость и красота» есть не «сама собой разумеющаяся функция этого мира», а лишь продукт, «добыча», которую можно «от мира» получить, — но не «попросив», а потребовав, где-то даже и отняв — это нормально! Вся цивилизация строилась и строится на этом; и совсем не дураки придумали в своё время девиз «Мы не можем ждать милостей от природы, взять их у неё — наша задача!» — она это отрицала.

Нет, мир изменился; тысячелетия он и был таким, как ты говоришь — грубым и подлым, и именно потому он, мир, таким и был; из-за того что люди так негативно относились к действительности и к друг другу и было это всё: неуважение, обман, войны. Убийства. Вся «эта мерзость» в которую он, Олег, с таким, как ей казалось, наслаждением и погружался, да ещё вытаскивая в дискуссиях массу исторических примеров!

Да мало ли что было! — сейчас мир изменился! Наступила новая эра — эра «позитивного мышления», которое перевернёт старые, замшелые, подлые отношения между людьми, и наступит… Что «наступит», она толком не представляла, но по книгам и тренингам знала, что всё будет хорошо. Очень хорошо. Надо быть просто открытым миру, огромному, многокрасочному и радостному; и ты получишь желаемое.

Так писалось в книгах, так говорилось на тренингах. Олег высмеивал это — но что он понимал в этом мире?..

Ей было комфортно в том мире, который она создала для себя — и он туда не вписывался. Она стала отдаляться от него. Несмотря на его сопротивление, оформила и формальный развод.

По сути же она просто была внушаема, и у неё наступил тот период, который называют «кризис среднего возраста», когда так хочется всё поломать и «начать с нуля». Но ломала она то, что ломать никак не стоило…

Окружающий же, реальный мир, как будто насмехаясь над ней, совсем не спешил раскрыть ей свои сокровища.

Ситуация в мире, в стране катастрофически ухудшалась; бизнес, во главе которого она, после борьбы с мужем, в конце концов встала, стал трещать и рассыпаться; Олег почти полностью переключился на свою идиотскую (как она считала) «подготовку»; сын был «на своей волне» — и она чувствовала себя как в вакууме. Быть чисто домохозяйкой — нет, это было не по ней…

Потом всё обрушилось вообще.

Карточки на продукты. Путч. Совершенно идиотские распоряжения «Новой Администрации», веерные отключения электричества и «вода по часам».

Потом кончилось и это.

Настал вообще какой-то ужас — с полным беззаконием и убийствами. Огромным шоком было нападение на Башню банды каких-то отморозков, когда погибли люди, и их, жильцов, спас ценой своей жизни Дима — сосед со второго подъезда, которого она едва до этого знала в лицо.

Это был дикий, невыносимый ужас: окровавленные тела во дворе; окровавленный топор, которым это чудовище, Олега брат, добивал людей…

Пожалуй, не меньшим ужасом было и то, чем стал заниматься её бывший муж с братом, да ещё привлёк к этому сына — они занимались грабежами и разбоем, она в этом не сомневалась. В доме появилось оружие…

Нет, сама дочка военного, она ничего против оружия как такового не имела, и даже, в принципе, умела стрелять, выезжая раньше несколько раз с мужем и сыном на организованные друзьями загородные «пострелушки» — но это было не просто оружие, это были уже отвратительные символы нового, мерзкого ей миропорядка — как тот окровавленный, с прилипшими к металлу волосами топор, который она нашла в своей ванной после побоища с гопами. Он снился ей ночами.

Она «затаилась». Внутренне она понимала, что чисто «на позитиве» сейчас не прожить, — но и принять, одобрить то, что делал её муж, она никак не могла. Это было неправильно, резко неправильно; это настолько дисгармонировало с её пониманием жизни и мироустройства, что она внутри себя выстроила настоящую стену, отгородившись от действительности, и стараясь не задумываться, откуда берутся все те продукты, которые она готовила на завтрак-обед-ужин.

Это всё было катастрофически неправильно, и грозило поломать ту картину мира, которую она для себя создала. Но она слишком верила в себя, в свои идеалы и в правильность своего мировоззрения, чтобы смириться до конца. В ней зрел протест… Ей нужно было чем-то заполнить тот вакуум, который образовался внутри её…

Потом она встретила сестру, и эта встреча дала ей смысл к существованию. Приложить все силы, сделать что угодно, чтобы её младшая сестра, её Ирочка, вновь была со своими мальчиками! Сделать ради этого всё что угодно! А пока она тайно подкармливала сестру, передавая ей шоколад, конфеты, масло с одного из «складов», где она хорошо знала где что лежало. «Маркеты», как называл Олег квартиры-склады, ведь никогда не запирались — все свои; но в последнее время старый Васильченко стал вести учёт… В конце концов, всё это было не их, не Олега, — это было чьё-то, нагло захваченное ими в нарушение всех законов, — так что она считала себя вправе пользоваться этими продуктами; тем более для благого дела: уж чего-чего, а шоколада сестра, видно было по ней, не видела давным-давно…

Она не задумываясь выполнила то, что от неё просила Ира — отправить поздно вечером Белку-Элеонору в помещение бассейна, где её, как сказала сестра, должны ждать, безболезненно связать, увезти — а потом обменять у Олега с братом-бандитом на продукты! Тоже — для них, для Макаровичей, для, по сути дела, её мальчиков.

Конечно же, ей не причинят никакого вреда; по сути дела это даже и не похищение никакое, а просто коммерческая операция, типа тех, которые, как она знала, проводил сам Олег — похитить человека, а потом обменять его у родственников на «ништяки» — это мерзкое новое слово! Вот пусть на своей шкуре с братом почувствуют, каково это — выкупать близкого человека! Если они ещё разбежались её выкупать! — в чём она совсем не была уверена. Главное, что — как сказала Ира, — это «похищение» и последующий обмен был условием Авдея, её мужа, возвращения её «в лоно семьи», к мальчикам… Ради этого, ради сестры, она готова была пойти и на большие жертвы, чем Элеонора, к которой она с того времени, как та «присоединилась к стае» и стала участвовать в налётах (о чём ни раз рассказывали за обеденным столом), стала чувствовать стойкую неприязнь. Убийца! Она, Элеонора, тоже ведь стала убийцей! Участвовала в бандитской расправе над одним из этих… из крестьян, из колхозников, которые только продавали свою картошку на рынке…

Так она говорила себе.

Но потом… что-то вышло не так.

Произошла перестрелка прямо у них «дома», на лестнице; причём отстреливался от нападавших её сын, Сергей. Как, зачем они в этот вечер оказались в Башне? Конечно же она поняла, что это были те самые люди, что должны были «тихо и безболезненно» «взять» Белку-Элеонору и скрыться — наверное, они пролезли в Башню через те дыры в стенах, что были сделаны для прохода в здание бассейна, и через которые Элеонора отправилась туда, предварительно отключив мины. Но зачем?? Ей обещали — она ведь считала, что через сестру Иру говорила с самим Авдеем, а то и с Иваном Александровичем, — что только «заберут девушку для выкупа» — и всё…

Слава богу всё обошлось… Сергей не пострадал. Но переполох, конечно, поднялся большой; много больше, чем она ожидала. Собственно, она и не ожидала ничего — она просто делала то, что от неё попросила сделать её младшая сестра — потому что это нужно было ей, чтобы вернуться к своим мальчикам.

И вот сейчас…

Такого ещё не было. И как раз когда Олег с братом уехали, и в Башне остался «из стаи» один Сергей, сын. То есть один, кто мог управляться с оружием и оказать какой-то отпор. Мальчишка.

Кто, зачем?? Ей пришла мысль, что Иру обманули, использовав для того, чтобы выманить мужчин из Башни, и в их отсутствие совершить нападение на Башню! Зачем? — да конечно же для того чтобы захватить все запасы! Она много раз выходила в город, бывала на рынке — и видела как живут люди, скатившись в жуткую унизительную для человека нищету; дошли до того что ели собак… её Графа съели. Да.

Всё обман! Никому нельзя верить! Что за жизнь?!! — она вжималась в облицованный кафелем бок ванной, вздрагивая от каждого взрыва, от каждой очереди.

Постепенно бой переместился на верхние этажи; перестрелка и взрывы там то затихали, то разгорались с новой силой; а один раз взрыв ударил так, что ей показалось вздрогнула сама Башня — как в тот день, когда Олег самодельной взрывчаткой обрушил два лестничных пролёта во втором подъезде. Кто и с кем мог там воевать — она не представляла, ведь в Башне оставался один Сергей, — не считая Васильченко и Миши, которые еле-еле умели управляться с оружием.

Тогда ей внезапно пришла на ум та фраза, брошенная Людой Васильченко, — что за свои убеждения, за своё видение мира нужно бороться, нести ответственность; а она, Лена, мол, «к этому не готова»! Не готова она, якобы, нести ответственность за свои убеждения! Эта фраза, сказанная хотя вроде бы и не с упрёком, на самом деле сильно её ужалила; но она старалась об этом не думать. А вот сейчас всё это всплыло — это ощущение унижения, что она живёт тут… тут, в своей квартире — которую купил Олег, на заработанные им деньги; кушает еду, которую они, «стая», отнимают у людей; сама готовит им эту пищу, то есть, по сути, соучаствует в преступлении!..

Получается, что она, не разделяя их «новых понятий» насчёт «изменившейся парадигмы» — а Олег неоднократно свои «соображения» на этот счёт излагал, — она, тем не менее, «не хочет нести ответственность за свои убеждения», как сказала Люда. Видимо, она имел ввиду не жить тут, не есть эту, ворованную, еду; не греться у сделанной ими печки. Упрекать едой — как это низко!

Выстрелы и взрывы грохотали уже совсем высоко.

Потом, чем бы бой не окончился, нападающие, конечно же, спустятся сюда; пройдут по квартирам, обыщут — и застрелят её. Конечно же — она слышала, знала, что в Мувске это сейчас в порядке вещей. Или обратят в рабство, как хозяин Ирины Ильшат, что ещё хуже смерти.

Ещё ей пришла мысль, что Олег с братом, вернувшись после этой «экспедиции», чего доброго ведь и догадаются, что это она поспособствовала похищению Белки… Да что там «догадаются» — если они выручат или обменяют Элеонору, она ведь всё им расскажет — как к ней пришла чуть не в слезах она, Лена, и попросила сходить в бассейн — она, Лена, мол, оставила там, на скамейке возле бортика своё обручальное золотое кольцо, а оно дорого ей как память о «том времени»… а сама она отключать эти мины не умеет да и боится.

Что тогда будет??

До неё вдруг дошёл весь ужас положения, в которое она, не подумав, попала из-за желания помочь сестре. «Не желаешь нести ответственность»?? — как сказала Люда.

Она… Нет, она не боится ответственности! — и тогда она решила бежать.

Эти две взаимоисключающие мысли — «Я не боюсь ответственности за сделанное мной» и «Надо бежать!» странным образом непротиворечиво уложились у неё в голове; ровно как раньше легко уживалось и «нельзя отбирать чужое!» и пользоваться чужим.

Да, конечно — надо бежать! Начать новую жизнь! Как, где, — она не представляла, но внезапно ясно осознала, что всё — прежняя жизнь окончательно закончилась.

Закончилась не тогда, когда она увидела растерзанные трупы во дворе; и Сергея, сына, перемазанного чужой кровью. И не тогда, когда Олег ей как о чём-то обыденном, само собой разумеющемся, сообщил что их сын убил человека; а вот именно сейчас, когда Башня, сама её история, история «Крысиной Башни», как мерзко называли её дом Олег и Сергей, судя по всему заканчивалась. Закончилась и история её семьи. С Олегом всё было порвано давно; здесь она лишь жила с ним рядом; ну что ж — теперь «всё» и с сыном.

Если его убьют сейчас в этой перестрелке — а может быть и уже убили! — или если он узнает о её «предательстве», — а, конечно же, «это» будет воспринято именно как предательство! — он, конечно… в общем, сына она лишилась. Но… если он останется жив, он, со временем, конечно же, поймёт её! — так она сказала себе, лихорадочно собираясь.

На верхних этажах наступило затишье.

Она подбежала к письменному столу, схватила ручку, и написала несколько слов Сергею. Запечатала в конверт, надписала его. Так. С этим покончено. Старая жизнь отваливалась, как иссохшая корка. Она ещё будет счастлива, обязательно будет! — главное в это верить! Главное всегда поступать по своим, правильным, побуждениям! — и вся Вселенная встанет, чтобы помочь тебе! — эта мысль придала ей силы.

Но нужно было взять всё нужное.

Дома было холодно, — одета она была тепло. Она обула свои тёплые, зимние сапоги; надела тёплое пальто; платок, шапку. Перчатки.

Так. Что ещё. Что-нибудь покушать — на первое время. Две банки рыбных консервов, начатая пачка крекеров. Начатая же пачка растворимого какао — в сумку. Конфеты — карамель в вазочке, — в карман! Идти в «склады» не было ни времени ни желания.

Бах! Бах-бах-бах-бах! Трррррр!.. — опять затрещали выстрелы теперь уже ниже этажом, ближе, но она не обращала уже на это внимания. Всё это было уже из той, из прошлой жизни, от которой она отталкивалась, как отталкиваются веслом от берега, отплывая на лодке.

Что ещё?.. Ах, да! — фонарик, постоянный спутник в Башне вечером, да и днём — окна во многих квартирах, используемых под «склады», «маркеты», были теперь забиты фанерой или плотной обрезиненной тканью, и темнота давно стала привычным спутником современной жизни. Она знала, где в квартире лежал небольшой, «расходный» запас батареек, и забрала их все. Спички ещё. Да, и зажигалку. Как в пещерное время, сейчас только спички, зажигалка означали огонь, а значит и тепло. Вот ещё — олегова ручная каталитическая грелка на бензине, в матерчатом чехольчике; маленькая, чуть больше зажигалки — она, бывало, брала её чтобы греть руки, когда у себя, вечером, читала. Согревала зябнущие пальцы.

Теперь всё.

На пороге квартиры она обернулась, прощаясь. Всё же здесь, в этом доме — который, правда, считал своим Домом только Олег, она же была выше того, чтобы «прикипать душой к стенам», — она прожила немало лет. Керамический домик — его привезли ещё с ГДР, где служил отец, и они жили, — если внутри зажечь лампочку или свечку — светились окна. И… вон та тряпичная мартышка в углу — это её игрушка, ещё с детства…

Она сделала было инстинктивное движение, чтобы забрать игрушку с собой, — но тут же одёрнула себя: нет-нет, никаких «шагов назад»; прошлое кончилось! «Не хочешь нести ответственность»?? — я вам докажу, что я не боюсь ответственности! Всё! — старая жизнь кончилась!

Резко развернувшись спиной к квартире — а, значит, и к прошлой жизни, — она вышла из квартиры.

На площадке никого не было, только очень дымно, удушливо пахло какой-то сгоревшей гадостью. Под ногами катались гильзы, много гильз; и вся площадка, и гильзы, и перила лестничного марша покрывала тонкая белая пыль.

Она на секунду замерла. Что-то… что-то не пускало её вниз, — и это была не мысль о оставшемся в Башне сыне. Что-то другое…

Она решила довериться интуиции. Как во сне, но быстро, она поднялась ещё на этаж — там была мастерская Олега. Дверь не заперта — она никогда не запиралась.

Быстро проскользнула внутрь. Столы, заваленные всякой всячиной, мотки проводов… нет, не здесь.

На кухне, на столешнице обеденного стола, валялась старая Олегова разгрузка. Да, вот оно! — интуиция подсказывала ей, что нужно иметь при себе средство, способное разом поставить точку! Окончательную точку! Да, всё её позитивное восприятие, вся натура говорила ей, что всё будет хорошо, — она идёт в новую жизнь. Да, в неизвестность — пусть, но всё будет хорошо!.. но подсознание требовало иметь возможность «поставить окончательную точку». И она доверилась подсознанию.

Увы — разгрузка была пуста, кто-то (это был Сергей) вынул из неё все ручные гранаты, которые она искала…

А, вот! На подоконнике, на расстеленной газетке лежало зелёненькое яйцо РГД-5… Без запала! — наверное, поэтому её и не взяли. А, вот и запал! Лежит рядом с обломком ножовочного полотна по металлу, и какими-то трубочками. Сергей как-то показывал, как пользоваться гранатой, хвастаясь умением, — она тогда запретила ему «играться в доме» со смертоносными игрушками; он надулся — но кое-что из объяснений тогда запомнилось. Собственно, и ничего сложного. Главное — следить, чтобы кольцо было на месте. Кольцо на месте? — прекрасно! Она быстро ввинтила запал в корпус гранаты и сунула её в карман. Возможность «быстро поставить окончательную точку» была обретена. Подсознание успокоилось.

Теперь вон из бывшего дома!

На втором этаже она увидела труп.

Крупный мужчина в камуфляже и большом, видно что тяжёлом чёрном бронежилете поверх формы лежал на площадке, раскинув руки; и под ним вся, буквально вся площадка была в крови. Вся площадка — одна большая лужа крови, подёрнутая сверху всё той же белой пылью, с плавающими в ней мелкими щепками. Там же, в луже, рядом с головой, как большой котелок лежала тяжёлая зелёная каска. А вот головы почти не было: вместо лица — месиво, такое, что кусок кости с целым ухом торчал как-то вбок, а нижняя челюсть с белыми редкими зубами свисала на шею, почти на грудь. Между этим целыми фрагментами — ухом и челюстью — кровавая каша. И там, где должны были быть колени — кровавые клочки камуфляжа, торчащая кость; нога, ботинок на ноге повёрнут так, как никогда бы не мог быть повёрнут у живого, у целого человека.

Глядя на «это» у неё застучали зубы и ослабли колени.

Она вынужденно рассмотрела его, потому что некоторое время боялась ступить в эту чудовищную лужу; но на верхних этажах вновь застучали выстрелы, кто-то закричал, — и она решилась, ступила; держась рукой в перчатке за перила лестницы с сорванной с них деревянной облицовкой, боясь поскользнуться, мелкими шажками, чувствуя как под зимними сапогами скользит и хлюпает ужасная лужа, пробралась к последнему лестничному маршу, ведущему на площадку, с которой уже был выход на улицу.

Раньше здесь всё было заставлено, заложено тумбочками, частями мебельных стенок, разными-всякими кухонными и книжными шкафами, нагромождёнными с целью «затруднить проникновение», как объяснял Олег; она же видела только штабеля еле держащегося, готового обрушиться хлама. Да ещё заминированного — она знала, что Олег понавтыкал там, как он выражался, «сюрпризов» — на один из них этот военный, видимо, и наткнулся. Потому из Башни она одна не выходила, — во всех этих включениях-выключениях она не разбиралась.

Но сейчас всё это представляло собой дымящиеся груды обломков. Оскальзываясь, оступаясь измазанными в крови сапогами по кускам деревяшек, по ламинату и бывшей лакировке бывшей мебели; вцепившись в перила, она пробралась к выходу.

Обычно запертая железная дверь подъезда теперь зияла на улицу оплавленной по контуру дырой в рост человека, сама же дверь валялась снаружи. Стараясь не зацепиться на торчащие, кажется даже ещё сейчас горячие чёрные края дыры, она выбралась на улицу.

Улица, как будто стремясь дать ей понять, что её решение покинуть Башню было верным, встретила её чистым морозным воздухом, который пился как самый дорогой коктейль после мерзкого горелого смрада Башни.

Во дворе никого и ничего не было; да она и не рассматривала — прямо через двор, не оглядываясь, она побежала вперёд, вперёд, в новую жизнь, к изменениям. Бывший муж, сын, квартира, дом, многомесячное заточение в стенах Башни, когда её «выпускали» только в сопровождении, «под конвоем», как она говорила, и только по делу — всё это было уже не её. Она пила свежий воздух свободы, она чувствовала себя как бабочка, только что покинувшая старый, ставший тесным кокон.

С прежней жизнью, как она твёрдо решила, было покончено.

ВОЗДУХ СВОБОДЫ

Она опомнилась, лишь когда очутилась далеко вдали от Башни.

Это было очень непривычно, очень! Было радостно, по-новому — куда-то идти одной, без «конвоя», без сопровождающих. Господи, как же чудовищно ей опротивела эта Башня, это смрадное, вечно тёмное «убежище», а на самом деле — тюрьма! Наконец-то она от неё избавилась!

Но нужно было решить, куда идти. Нет, она не сомневалась, что все её решения были верны; что всё, в конечном итоге, к лучшему! — она помнила это: «Всё, что ты делаешь — совершенно! Никогда и ни в чём не стоит раскаиваться; ты — величайшая ценность в этом мире!»

Но что делать сейчас, в этот конкретный день?

Она задумалась и огляделась.

Она была в одном из дворов. Всё как везде — она всё же, хотя и в сопровождении, но бывала «в городе»: тёмные окна домов, на нижних этажах почти везде с выбитыми стёклами; сугробы в контурах находящихся под снегом брошенных машин; вырванная дверь подъезда, зловеще чернеющий вход внутрь. Пара протоптанных тропинок, полузасыпанный снегом мусор под окном, обледенелый от вылитой на него из окна же воды; а вот там, видно, начерпывали себе снег. Кто-то же живёт ещё здесь…

Куда идти? Нет, они с сестрой не договаривались, что она придёт к ней, и они вместе… нет, так вопрос не ставился; она просто помогала сестре: сделала то, что, по её словам, должно было вернуть её к её мальчикам, попутно «прищемив хвост» этой вертихвостке Белке-Элеоноре, которая ведь тоже уже стала убийцей! Что за этим должно было воспоследовать она не задумывалась.

Но это военное вторжение в Башню, совершенно неожиданное; когда Олег с Толиком уехали… Неужели это так и задумывалось?? — опять закралась к ней мысль, но она тут же прогнала её.

С другой стороны… Будь в Башне «весь гарнизон», как говорил Олег, они наверняка бы дали отпор этой… этой бронемашине и десанту из неё. У Олега наверняка были какие-нибудь заготовки на такой случай; с пытавшимися раньше «наехать» на Башню они ведь тогда «разобрались» быстро и жёстко. А сейчас, как раз когда они уехали… неужели их специально выманили из Башни?? И сейчас кто-то, возможно — Сергей, — дрался с нападавшими в самой Башне. Помогут ли ему все эти «ходы», которыми они изрыли дом, как мыши ходами? Она в этом сомневалась…

Она тряхнула головой, прогоняя неприятные мысли. Не нужно вообще об этом думать! «Будь устремлённой вперёд! Прошлого нет, прошлое — пыль! Только будущее, прекрасное, светлое!»

Ей стало легче.

Да, так и надо — не вспоминать.

Она опять огляделась. Из чёрных провалов выбитых окон веяло угрозой. Могут ведь и убить, и… и съесть! Как Графа. Почему нет? Она слышала — от Олега — что в Мувске сейчас бывало и такое. Конечно, он, скорее всего, нарочно её пугал, чтобы поднять свою значимость; и тогда она ему не поверила; но сейчас в это как то верилось.

Она стиснула в кармане тёплую гладкую гранату.

Да! Пойду, конечно, на рынок; в тот магазин, где она впервые встретилась с сестрой! Чей он? А, да, она говорила — хозяин какой-то Ильшат. Которому Авдей запродал Ирину. Да… Тем более, что больше пока и идти некуда.

Она направилась в направлении рынка, опасливо оглядываясь по сторонам. Мешала сумка. Надо было взять рюкзак! — запоздало подумала она.

Давно она не была на рынке. До «всего этого» это был большой, самый большой в Мувске Центральный Рынок — огромное куполообразное строение без единой колонны-подпорки внутри, за решётчатым забором; и ещё множество магазинчиков, прилавков для летней торговли и павильончиков для всякой мелочи внутри ограды.

Она помнила его, рынок, когда кроме центрального здания и не было этих вот современного дизайна магазинчиков-павильончиков, а были деревянные прилавки под дощатыми навесами. Рынок был недалеко, они на рынке часто бывали, и всё это менялось на её глазах — рынок осовременивался, становился лучше, удобней. Всегда полный людей, толчеи, вкусных запахов, зазывных приглашений «попробовать» от торговцев и торговок.

Когда в мире «начались неприятности», рынок стал опрощаться. Исчезли весело-оранжевые пирамиды апельсинов-мандаринов, сочно-жёлтые гроздья бананов и кучки лимонов уже не радовали глаз; ставшие уже было за годы благоденствия привычными экзотические авокадо-маракуйя-гуава исчезли первыми. Ничего, жили мы без маракуйи! — уговаривали сами себя люди старшего, её поколения, — Апельсины видели в профсоюзных новогодних подарках один раз в год, только. И не умерли; ничуть не менее счастливы были…

Потом ассортимент стал вообще почти чисто отечественным. Картошка. Свекла-марковка-капуста-лук-грибы. И всё такое. Какие вам ещё анчоусы с оливками? Вон — сушёный лещ. Только. Или консервы Мувск-Рыбы; те по каким-то своим каналам рыбу получали до самого последнего времени; пока не перешли на изготовление почти что только мясной тушёнки из местного сырья. Мерзкого, надо сказать, качества; за какую в прежнее время плюнули бы продавцу в лицо, а изготовителя затаскали бы по судам через Общество защиты прав потребителей. Сейчас шепотком поговаривали, что Мувск-рыба добавляет в свои говяжьи консервы человечинку — со зла врали, конечно. Но она всё равно их не ела. Просто так.

А потом, после путча, когда Новая Администрация утвердилась, и вообще с продуктами поплохело. Все эти налоги-оброки на организованные сельхоз-коммуны, патенты на продажу и перевозку, прямые поставки в ГосРезерв — всё это здорово подкосило продуктовую ситуацию в городе. Уцелевшие, с риском прорывавшиеся в город сельские коммерсанты сразу же задрали цены. Картошка — по 3 леща за килограмм или по 12 долларов — да они с ума сошли, видимо ли такое?? Потому она, Лена, хотя и возмущалась «произволом и насилием», когда Олег рассказывал про «операцию «Картошка», в глубине души не испытывала сочувствия к взятым в плен «деревенским коммерсантам» Иванову и его племяннику Кольке. Так им и надо, жлобам! Хотя, конечно, убийства и разбоя, которые вся «стая Башни» тогда совершила под предводительством её бывшего мужа, это ни в коей мере не извиняло.

Сестры Ирины не было. И вообще рынка как такового не было — давно она здесь не бывала, ещё с Нового Года. Было место, где прежде был рынок, а рынка — не было. Были маленькие павильончики с выбитыми стёклами и растоптанной грязной упаковкой на полу; ржавые каркасы прилавков, с которых ободрали всё дерево и листовой металл.

Не было ни продавцов, ни покупателей. Не было и «державших» в последнее время рынок бородатых нерусских — она вспомнила, как Толик рассказывал, что национальные диаспоры почему-то были выкошены эпидемией в первую очередь, как и массовые «лагеря эвакуированных» и самые большие сельхоз-коммуны. И сейчас где-то компактно лежали, в местах этого своего «компактного расселения». А выжившие сейчас тусовались только на совсем маленьких, внутриквартальных толкучках. Умер массовый товарообмен, умер, осталась только банальная частная мена — полпачки спагетти на банку Мувск-Рыбы, пакетик желатина на столовую ложку сахара, — нищета беспросветная, да-да, она такое видела как-то, в один из «выходов в люди», когда они после эпидемии ещё боялись и носили марлевые маски. Во всяком случае здесь, в центре; на окраинах, говорят, «снабжение» было не в пример лучше; вот потому отсюда, из центра, выжившие и перебирались ближе к окраинам. Олег говорил, что, возможно, по весне выжившие в деревнях что-нибудь повезут для обмена в город — хотя что сейчас город мог предложить деревне на обмен, что деревня сама не могла бы взять в городе, бесплатно? Если только оружие.

Она беспрепятственно прошла в ограждение, где раньше дежурили бородатые «кунаки» с оружием, бравшие плату за вход; прошла к крытому центральному павильону, спустилась по лестнице и вышла в центральный зал.

Огромный, слабо освещённый через плафоны в крыше-куполе, зал также был пуст.

Там, где всегда была толчея народа, теперь царило запустение. Казалось, если крикнуть — звук будет долго метаться, отражаясь от далёких стен. Но она, конечно, старалась сохранять тишину.

«Мясо». «Птица». «Мясокомбинат Михайловский». «Телятина парная». «Домашнее подворье»…

Все эти вывески «ещё тех времён», когда здесь и правда было разделение на «парную телятину» и «свинину с подворья» теперь ничего не значили. Разбитые витрины. Боже мой, зачем было витрины-то бить, вот кому это надо?.. И запах — несильный, но противный, непонятно откуда.

Потом она увидела торчащие из-под прилавка ноги в стоптанных ботинках, мужские ноги — в брюках, и дальше уже не пошла через зал, — свернула в сторону; там было дальше, но тоже был проход на балкон, где, на втором ярусе рынка, был магазинчик этого Ильшата.

Прошла по балкону, переступая аккуратно через разнообразный мусор, бездумно читая вывески:

«Аптека», «Кондитерская фабрика «Коммунарка», «Бакалея», «Крупы», «Орешки», «Специи».

Всё пустое, брошенное; хотя некоторые двери и закрыты.

Зря она сюда пришла… Никого здесь нет. Давно уехали. Но, может быт, Ира оставила какую-нибудь записку? Зря она не спросила её в прошлую встречу, где она теперь живёт в городе. И с кем.

Да, магазинчик Ильшата с вывеской «Халяль» тоже был пуст и открыт. Она вошла внутрь — всё как было раньше, когда она увидела тут Ирину. Прилавочек. Большой холодильник. Полки. Вон там вход в подсобку; там, говорила Ира, она и спала.

Да, — в углу пол застелен разорванными коробками, на них старый грязный матрас и смятое байковое покрывало; а несколько одеял, аккуратно свёрнутых, лежат стопочкой на стуле поодаль. Вот! Старое Ирино пальто — на стене! И всё… Посуда с засохшими остатками пищи, замёрзшая вода, полувытекшая из опрокинутого офисного пластикового баллона, старый рваный на пятке шерстяной носок, какие-то тряпки… Холод. Явно тут больше не жили, и не торговали. И никакой записки, никакого послания.

Можно было ожидать. Хотелось верить, что Ира уже на пути к своим мальчикам, а может, и уже с ними. Почему пальто осталось здесь? Потому что у неё наверняка было и что-то другое из одежды, тёплое. Да-да.

Она почувствовала голод. Достала карамельку, развернула, положила в рот. Как там. В Башне?.. Нет-нет, не думать! Ничего, она сделала для сестры большое дело. Как и должна была, как старшая сестра. Ведь когда умирала мама, она обещала ей, что будет всегда помогать Ирочке. Всё нормально.

Она ещё какое-то время как в забытье посидела на стуле, положив на колени стопку грязных одеял. Дома у неё такого не было, конечно. Она следила за чистотой — ещё чего, так и до вшей можно было докатиться! А тут… бедная Ира!

Но… куда же сейчас идти?

Она перебирала в памяти. Столевская? Другой конец города. Света Максимова? Они уехали же, в самом начале. Саша? Он «вернулся к семье» сразу как «это всё» началось, и семья приняла его. Нет, она не была против. Так, наверное, лучше.

У неё было много знакомых, коллег по бизнесу, и, как она гордилась, друзей в Мувске. В Одноклассниках друзей у неё вообще было несколько тысяч… Но сейчас… сейчас пойти было просто некуда и не к кому. Конечно, всё должно наладиться — главное не воспринимать вот это всё, всю эту грязь и гадость как свою жизнь — это всё ерунда, шелуха…

Между тем стало уже темнеть.

Ну что ж… Она с сомнением посмотрела на грязный матрас и одеяла. Остаться на ночь здесь?..

Нет… или остаться? Нет-нет, не для того она ушла из Башни и решилась начать новую жизнь, чтобы начинать её с ночлега в этой, по сути, тюрьме, откуда только что вырвалась Ира. Или не отсюда. Да неважно. Нет-нет.

Она вышла из магазинчика, оставив и одеяла.

Теперь в большом зале бывшего рынка царил полумрак, и она была вынуждена включить фонарик, чтобы не спотыкаться о набросанный повсюду мусор.

Идти вкруговую по балкону опять не хотелось; и идти через зал, где под прилавком кто-то лежал, явно неживой, тоже не хотелось. Спустившись, она уже совсем было вышла из большого зала в широкий коридор, когда в полумраке по полу что-то прошелестело, задевая рваную бумагу и смятые пластиковые бутылки.

Сердце оборвалось, хотя это было явно что-то маленькое. Метнулся и её луч фонарика — блеснули зелёным бусинки глаз, — крыса. И не одна… Три или четыре крысы спокойно, по-хозяйски, расположились в коридоре. Нет, к крысам она особой неприязни, как другие, не испытывала; но это были не ручные крыски, не беленькая с чёрными пятнышками Дося, это были конкретно рыжие пасюки, городские дикие крысы. И они никого не боялись, были тут хозяевами. Значит рынок брошен давно, может несколько недель. Но пальто… а что пальто? В чём была её Ира в прошлый раз, когда они виделись? Она не помнила. Да неважно; вещей ведь её нет — уехала.

Она опять посветила на наглых крыс, и топнула: — А ну пошли! — и они как бы нехотя, переваливаясь, скрылись за стеной. Жирные и наглые какие! Что они тут, интересно, жрут-то?..

Пройдя дальше по тёмному коридору, по пандусу, по которому раньше выкатывали на больших низких тележках в зал из холодильников товар — она тут ориентировалась, и знала, что там, дальше, есть выход на соседнюю улицу, — она вскоре нашла, чем питаются эти наглые жирнючие крысы.

Из прохода, ведущего к холодильникам, тянуло несильным неприятным запахом. Там было совсем темно; и она, конечно же, и не собиралась туда идти — ещё чего!.. Но что-то сильное и властное, что было выше её, вдруг заставило её свернуть туда. Зачем, почему?? — она не могла на это ответить. Что-то, как будто подталкивая её в спину, «провело» её дальше по коридору, мимо нагромождённых друг на друга тех самых низеньких тележек с высокими ручками, на которых возили из холодильников в зал мороженые коровьи туши, к открытым дверям холодильника.

Света, электричества на рынке централизованно давно не было — только у самых крупных коммерсантов стучали маленькие генераторы, давая энергию на их собственные нужды; но холодильник использовался как ледник — в него натаскали льда, снега в пластиковых мешках, — и зимой этого хватало. А сейчас…

Она посветила фонариком: в глубине большого холодильника на полу грудой лежали тела. Торчали ноги.

Обутые ноги. Люди. Морг? Почему они здесь, зачем?..

Она слышала, конечно, от Толика, который был по обыкновению в курсе всех городских слухов и сплетен, что в Мувске, сейчас, зимой, не разбежались хоронить покойников, особенно «ничьих» покойников, и просто зачастую складывали их в пустующих вымерзших квартирах, — можно себе представить, что будет твориться в городе весной! — и Олегова «стая» тоже, она знала, стаскивала тела убитых и умерших в «мавзолей», в подвал. Но здесь-то… кто, зачем?

Борясь с отвращением, сама не зная зачем, она подошла чуть ближе и посветила подальше. Да, трупы. Ничего страшного, просто трупы — она же не истеричка какая, трупов бояться! Тем более, что «после того как всё началось» она этих трупов и насмотрелась и в Башне, и возле Башни! — но что она тут-то забыла, зачем ей это?.. Она не понимала. Пять… нет, семь человек, то есть тел — мужчины или женщины не поймёшь… Хотя… Вот ноги в драных женских сапогах. Каблуки. Женщина, значит.

Возле тел в свете фонарика опять блеснули зелёным крысиные глазки.

Рваная куртка, чёрная кисть руки торчит из рукава, частью обглоданная. Фетровые ботинки в стиле «Прощай, молодость!» — теперь такие ведь и не делают, старые какие-то. Ещё женщина, — полная, без верхней одежды, в сиреневом вязаном джемпере; крупная вязка, с белой полосой на груди и спине. Как у Иры.

Луч фонарика метнулся от судороги; потом опять вернулся к телу — жёлто-грязные, как пакля, растрёпанные волосы, лица не видно. Серые тёплые рейтузы. Сделать пару шагов, рассмотреть?..

Нееет!!! — она отпрянула, — Нет!! Зачем?? Чего ради?!.. Вот чего ради она будет рассматривать трупы?? Зачем это ей?? Какого чёрта она сюда пришла, в этот морг-морозильник; что она тут ищет?? Ира давно уже там, с Авдеем и их мальчиками; где они там… забыла название, в дальнем селе. Она всё сделала, чтобы Ира вновь вернулась в семью, обняла сыновей, — она свой сестринский долг выполнила! — так что она тут делает, среди крыс и трупов, что??

Она с трудом, но подавила желание вновь поднять луч фонарика и, сделав шаг в сторону, посветить женщине в лицо.

Отвернулась. Глубоко вздохнула — так, что мерзко-сладковатый запах проник в самую глубину лёгких, — и, отвернувшись, зашагала прочь, подсвечивая себе под ноги.

Ещё чего! — разглядывать лица трупов! Ира-то уже дома, с семьёй; а этой тётке просто не повезло. Надо же — и джемпер похожий. Она же его Ире и вязала, консультируясь с ней как ей лучше; подарила, кажется, на день рождение или юбилей свадьбы с Авдеем. Он не один, конечно, такой джемпер в Мувске. Конечно не один. Просто похож. Или… или Ира его этой тётке продала. Или подарила. Нет-нет, конечно, она бы не подарила подаренную сестрой вещь. Нет — просто похож. Да. Похож. Зачем она туда пошла, дура. Нечего там было делать. Как нарочно. Крысы эти… трупы. Уйти скорее. Хорошо, что у Иры сейчас всё, конечно, хорошо. Она, Лена, всё ведь для этого сделала! И ещё бы сделала! — ради сестры-то! Так что всё правильно. А что тётка в похожем джемпере — ну и пусть. А Ира сейчас со своими, в безопасности. А у неё, у Лены, тоже всё будет хорошо. Со временем. Прочь, прочь отсюда!

Уже не оглядываясь, не обращая внимания на то и дело перебегавших дорогу крыс и загромождавший путь мусор, она покинула рынок.

Уже совсем стемнело.

Она бесцельно побродила между многоэтажными жилыми домами недалеко от рынка. Надо же — откуда-то тянуло дымком. У кого-то печка, греются и готовят кушать. Нет, не весь Мувск вымер, совсем не весь. Вот и Олег говорил, что на окраинах так вообще много людей. Впрочем, про Олега лучше вообще не вспоминать. Всё, отрезано — это из прошлой жизни. Которой больше нет.

Но в этой жизни нужно было как-то устраиваться на ночлег.

Она подошла к одному из домов, панельной девятиэтажке. Шесть подъездов; два, судя по всему, обитаемы. То есть видно, что к ним, к подъездным дверям, протоптаны дорожки. А остальные… Три-то точно нет, там сугробы прямо подпирают двери или распахнутая дверь занесена — видно, что никто не ходит; а один, крайний, не понять.

Пойти, что ли, попробовать на ночь устроиться в одной из брошенных квартир? Она знала, что Мувск пустует, что квартиры мародёрят вот такие же организованные банды, как и «крысиная стая» из Башни. Можно найти брошенную квартиру и устроиться в ней. Не на снегу же ночевать. Ну и что что чужая. Главное переночевать хоть в относительном тепле. Холодно ведь, очень холодно! Она и не заметила, как продрогла. Но… не в обитаемые же подъезды стучаться. Сейчас чужакам не откроют — с какой стати? Вообще… людям, в людей нужно верить! Это ведь и было основой её философии. Она же не как бывший муж с его бандой, вечно носящий с собой оружие, и готовый запросто убить (как он сам говорил) просто заехавших с инспекцией представителей власти. Людям нужно верить, в людей нужно верить… Постучаться, что ли? Она сделала несколько шагов к обитаемому подъезду.

Главное — переночевать, а завтра… А что завтра? Ей пришла на ум любимая фраза Скарлетт О'Хара из «Унесённых ветром»: «Сейчас я не буду думать об этом, я подумаю об этом завтра». Сильная женщина. Но у них там, в Штатах, тепло. А тут вон какой холод. Но всё равно — сильная. У неё дома была целая библиотека книг про сильных, целеустремлённых, уверенных в себе женщин. Себя она тоже относила к их числу. В общем.

Сейчас бы горячего чаю. Или хотя бы кипятка — у неё ведь есть с собой и какао в начатой пачке. Немного.

Пока она раздумывала, луч от её фонарика (подарок Олега, «5.11», с тремя режимами) несколько раз бесцельно обежал двор, дом, попав и в окна.

Внезапно из тёмного окна второго этажа, с лестничной, судя по всему клетки, в котором не было стекла, раздался скрипучий мужской голос:

— Чо здесь трёшься, шал-лава? Пшла отседа!

Она машинально посветила на голос; увидела фигуру, лицо, смотрящее на неё из окна. Мужчина заслонился от света фонарика рукой, отшагнул вглубь помещения; послышалось:

— Чо светишь, дура? Пшла, говорю! А то сейчас ружжо достану.

Она отвела луч фонарика. Тут же из того же окна раздался женский, значительно более молодой, и какой-то слащавый голос:

— Ну что ты, что ты, Михалыч, сразу «шалава»? Зачем ты так? — может у гражданки какие обстоятельства?.. Что ты так сразу??

Послышалось негромкое раздражённое мужское бормотание; и, чуть громче и разборчивей, тот же женский голос, обращённый внутрь помещения:

— Не кряхти — замотал! Всё тебе не так. Видишь — просто тётка. Одна. Чо ты сразу? С фонариком, дурак! С фо-на-ри-ком! И одета… нормально.

И ещё что-то неразборчиво.

Лена сделала несколько шагов назад. Как они её и рассмотрели-то, не освещая? Неприятный какой голос.

— Куда же вы, гражданочка? — тот же сладенький голосок, теперь уже в окно, — У вас дело, небось? Может, кто тут из знакомых… жил? Вы заходите, не опасайтесь, чайку попьём… Любите чай? У нас есть. Хотите чаю? Горячего. Погреться. А? Заходите!

От голоса разило такой приторностью, таким, как сказали бы раньше, елеем; неискренностью, что Лена, хотя говорившая женщина точно попала в цель с её «хотите чаю?», мгновенно почувствовала опасность. Почему-то вспомнилась та груда трупов в морозильнике рынка; и ещё мужские ноги, торчавшие в зале из-под прилавка. Она сделала ещё несколько шагов назад, погасив фонарик.

— Гражданочка?.. — и быстрое женское бормотание вполголоса, обращённое назад, в помещение.

Она повернулась и пошла прочь. Да, людям нужно верить. Но есть ещё и инстинкт опасности, мощно толкающий её прочь от этого сладенького голоса.

Стукнула открываемая дверь подъезда.

— Гражданочка, эй!.. Не хотите чаю?? Может ищете кого? Куда вы?? Эээй… Фонарик сменяйте, а? Сменяйте на что-нибудь фонарик!

Она уходила не оглядываясь.

Женщина со слащавым голосом теперь уже, повысив голос, зло, обращалась к фигуре в окне:

— Что смотришь, дурак! Иди, догони её! Давай!.. (неразборчиво) …фонарик! Ещё чего-нить… ты не мужик, ты… вот связалась с дураком!

Лена ускорила шаг.

Она больше не рисковала подходить к домам, которые казались жилыми, шла просто вперёд и вперёд, удаляясь от Башни. Стемнело, но небо и снег давали достаточную картинку местности, и она не зажигала фонарик, чтобы не привлекать внимания. Она уже поняла, что фонарик — ценность.

Изредка попадавшиеся же административные или офисные здания были или плотно заперты, или вообще так заметены снегом, что непонятно было как и подступиться.

Наконец она, уже очень уставшая и чудовищно замёрзшая, готовая уже на почти любой риск, набрела на большое здание, явно нежилое; рискнув включить фонарик чтобы прочитать вывеску, увидела: «Мувская областная клиническая больница № 2».

Ах да. Конечно, она помнила этот район.

Широкие ступени были покрыты нетоптанным снегом; многостворчатые стеклянные двери разбиты или распахнуты.

Она поднялась по ступеням, зашла в вестибюль; включив фонарик, огляделась. Да, здесь явно давно никто не бывал. Стойка регистратуры, справка, администратор — всё побито. Пол усыпан больничными карточками. В углу бывший аптечный киоск был буквально растерзан: в нём не только не было дверей, — они валялись поодаль, — но и не было ни одного целого стекла; а по аптечным полкам, такое впечатление, что кто-то прошёлся с размаху ломом. Зачем, почему? Может быть потому, что содержимое киоска не оправдало чьих-то ожиданий…

Но Лену все эти соображения не интересовали. В вестибюле было так же холодно, как и на улице. Подумав, что раз это клиническая больница, то, в отличии от поликлиники, должны быть и больничные палаты; а значит, возможно, и матрасы, кровати; то есть хоть что-то, чем можно бы было укрыться, согреться, она стала подниматься по лестнице. Под ногами в ночи громко хрустело стекло. Нет, здесь никого нет! — не бойся! — уговаривала она себя; но, тем не менее, с каждым шагом напряжённо прислушивалась.

Но, конечно, в здании и правда никого не было.

Против ожидания по вестибюлю что в больнице всё и окончательно разгромлено, поднимаясь она обнаружила, что два этажа были заперты. Но туда и вломиться было достаточно сложно: железные двери, решётки. А вот выше пятого всё было открыто.

Уже не особо таясь, подсвечивая себе фонариком, но всё ещё периодически останавливаясь и прислушиваясь к темноте, она прошлась по этажам. Да, палаты. Сестринская, ординаторская. Ещё палаты. Блок для приёма пищи. Перевязочная.

В палатах хоть стёкла целые; но кровати — металлические, с ортопедическими всякими изысками, были без белья и без матрасов… Она уже еле чувствовала ноги.

Ещё этаж… всё практически то же самое. Эмалированная утка громыхнула под ногами, заставив болезненно сжаться сердце. Нет, тишина.

Наконец ей повезло — в маленькой конурке, на дверях которой она прочитала табличку «Кастелянная пятого отделения» она нашла такую же разруху и запустение, как и во всей больнице, но в углу обнаружились сложенные один на один целых восемь матрасов. Больше в комнатке, на полках, где раньше, должно быть, хранилось больничное бельё, ничего не было. Но матрасы!

Она ухватила и потащила один из них. Посветила фонариком. Ну, понятно, почему они никому не понадобились: старые, продавленные, ватная набивка комками; да ещё с густыми рыже-коричневыми разводами. И пахло от них… пахло дезинфекцией, и ещё какой-то дрянью.

Дома она ни за что не то что не легла бы на такой матрас, но и побрезговала бы прикасаться к нему; но здесь был особый случай. Не раздумывая, она стянула пару матрасов на пол, стараясь повернуть их вверх менее грязной стороной. Очень хотелось есть, но согреться и спать хотелось много больше; и потому, сунув в рот очередную карамельку, она торопясь стала сооружать себе импровизированное ложе, уже не обращая внимания ни на запах, ни на пыль, летевшую от матрасов. Два матраса под себя, так, чтобы их бугры по возможности компенсировали друг друга; свёрнутый вдвое матрас, накрытый платком (ложиться лицом на «такое» она всё же не могла себя заставить) будет служить подушкой; ещё три матраса сверху, и один на ноги… Не раздеваясь и не разуваясь, она долго ворочалась — было неудобно, разворачивались полы пальто; матрасы сползали; выпрастывала руку, тянула их на себя, стараясь устроить их понадёжнее, опять прятала руку под матрасы, ворочалась, они опять сползали… наконец устроилась.

Мёрзли уши и нос; она вспомнила рекомендации в журналах «спать на холоде — это полезно для здоровья». Даже не смешно. Отвернула ворот джемпера, воротник пальто; стараясь максимально прикрыть уши и лицо, натянула поглубже шапку. Перчатки она не снимала. Господи, как же они воняют…

Это была её последняя мысль, — она провалилась в сон.

СЛОЖНОСТИ ОДИНОЧНОГО ВЫЖИВАНИЯ

Проснулась утром от того, что отлежала бок, граната в боковом кармане пальто больно давила бедро; да ещё, ворочаясь, столкнула с себя матрасы. Мёрз нос и щёки. Не сразу вспомнила где она. Дома никогда не было так холодно…

Потянула наощупь на себя один матрас; но под одним было неудобно — он был узкий; а остальные теперь валялись рядом, и, чтобы их подтянуть, надо было вставать. Пока возилась в темноте, наощупь, в голове прокрутились как в ускоренном кино все события вчерашнего дня: нападение на Башню, оглушительные взрывы и стрельба; вонючий запах сгоревшего пороха и взрывчатки — гранатной и самодельной; дым, копоть, торопливые сборы. Исковерканный труп на площадке второго этажа в бассейне из крови. Трупы и крысы в пустом здании рынка. Один — разительно похожий на Иру… то есть свитер, джемпер похож. Как у Иры, да. Похож, не больше. Бывают такие совпадения.

Потом та тётка со слащавым голосом, зазывающая «чаю попить»; от которой ясно пахло опасностью. Больница. Ужасно вонючие и пыльные матрасы… сейчас она как-то уже и притерпелась к запаху; можно сказать — адаптировалась. Господи, как же нос мёрзнет; надо было кроме платка ещё шаль взять; у неё же есть, оренбургская — подарок дистрибьюторов. Сейчас бы замотала лицо; она тонкая и тёплая, пуховая… не подумала.

Хотелось ещё полежать в относительном тепле. Привстав, стала подтягивать на себя сползшие матрасы; вспомнила, как Сергей, сын, спал в палатке, утеплённой сверху — и ему нравилось. Наверное вчера надо было не наваливать на себя эти вонючие комки ваты, а обложить ими одну из кроватей, сделав подобие тёплой палатки… Может и так. Как там Сергей… нет-нет, не думать, не думать! Кстати, почему она видит их, эти матрасы; вроде бы должно бы быть ещё темно; вон и окна тёмные. А, да — вчера, засыпая, она не выключила лежавший рядом фонарик; и он по-прежнему светил в стену, давая рассеянный неяркий свет на всю комнату.

Это зря; батарейки надо беречь; ишь как та женщина сразу запала на фонарик… хотя с чего бы беречь — она же не собирается тут… тут жить. В этом темноте и мраке. Всё наладится. Вскоре. Конечно наладится. А без света очень уж страшно.

Повозившись, она попыталась опять уснуть, хотя бы задремать, — и это почти удалось; но тут ей приснился рынок, морозилка, та груда тел; и рыхлая тётка с торчащими светлыми как пакля волосами в похожем на Ирин джемпере; и что она стала возиться, стараясь подняться — вскрикнув, Лена окончательно проснулась и уже дальше не могла уснуть, сон пропал окончательно.

Выпростав запястье из рукава, постаралась рассмотреть на наручных часах сколько время. Темно, циферблат и стрелки слишком мелкие. Вспомнила, как Олег купил сам себе «подарок» на юбилей — швейцарские часы с тритиевым, кажется, светящимся в темноте циферблатом — очень удобно, в полной темноте-то… Тогда она его высмеяла и даже, будучи вправе, отругала — напрасная трата немалых денег; а часы «как компас» здоровые, — ни под костюм не оденешь, ни под сорочку, — обычное «военизированное недоразумение», на какое Олег только и западал…

Даже посветив фонариком на циферблат, не смогла рассмотреть время — глаза со сна и после полумрака ещё плохо видели, — ни то пол шестого, ни то и пол пятого ещё. Собственно, какая разница. Всё равно сна уже не было; да и страшно было закрывать глаза — вдруг та тётка опять приснится; начнёт привставать, повернётся… её передёрнуло.

Повозившись, выбралась из-под матрасов. Уселась на них, прикрыв колени полами пальто и одним из матрасов, задумалась — куда теперь?..

Впрочем раздумьям помешали голод и жажда. Пить хотелось даже больше чем есть. Вспомнила — она же вчера так ничего и не пила, после ухода из Башни.

Появилось инстинктивное желание пройти на кухню и достать из холодильника кувшин с морсом… Холодильник на кухне был отключён, и использовался, напротив, не как холодильник, а как «температурный шкаф» — туда ставилось что-нибудь горячее, и из-за теплоизоляции не остывало в ноль. Если с вечера — то утром иногда было и тёплое ещё даже…

Какой холодильник, какой морс!.. Она теперь здесь, одна; а Башня… может и нет уже никакой Башни, никакого дома. Для неё-то точно — нет.

Встала, подобрала сумку, вышла из комнатки, побрела по этажу, подсвечивая фонариком. Страха перед темнотой, как вчера, уже не было — было чувство, что она тут точно одна. Даже крыс нет — нечего им тут жрать.

Как пить-то хочется! Что ж она вчера ничего не взяла с собой попить… Впрочем, много чего не взяла.

Брела в полумраке, подсвечивая фонариком, но так, чтобы луч даже случайно не попадал в окна. Появилась какая-то иррациональная надежда, что сейчас она найдёт что-нибудь попить… Ага, как же, что тут найдёшь…

Луч фонарика высветил дверь с обозначением женского туалета. Да, надо. Открыла дверь…

Нет, прежняя брезгливость, «до-БП-шная», как выражался Олег, давно прошла; и писать-какать в полиэтиленовый мешок, закреплённый в недействующем унитазе, было уже давно привычно; но такого… Видимо, больница как-то функционировала ещё какое-то время, когда окончательно перестали давать воду, и, соответственно, перестала работать канализация; унитазы забились, и… нет, это что-то страшное. Боже-боже; какой ужас; как же люди могли до такого дойти; ведь люди же… Как же они тут ходили, ведь входили же как-то… Хорошо ещё, что экскременты замёрзли, и почти не было запаха. Нет, чтобы оправиться здесь не могло быть и речи.

Прошла в одну из палат; устроилась на решётчатой койке; вместо туалетной бумаги воспользовалась носовым платком… Мельком пожалела платок — надо было вернуться в кастелянную, взять для подтирки вату с матрасов; хотя чего уж теперь… Да и вата там такая страшно-вонючая, что ею подтираться… а, ладно.

Пить. Да, зима же. Олег говорил, что те бомжи… ну те, что съели Графа, — они за водой не ходили, а топили на печке снег. Тут тоже снег должен быть — вот, хотя бы на подоконниках, чтобы из здания не выходить. На нижних этажах были же разбитые окна…

В «Комнате для приёма пищи» она нашла несколько мятых металлических мисок. Интересно, кто забрал остальные, и зачем? Кому бы могла понадобиться больничная жестяная посуда? Нет ведь, утащили.

Как могла протёрла их изнутри валявшейся тут же скомканной бумагой — предварительно под светом фонарика опасливо осмотрев её — не использованная ли? Всё это не снимая перчаток, — холодно; потом вспомнила, что этими же перчатками ворошила отвратно-поганые матрасы… сняла перчатки; протёрла миски ещё и краем платка. Платок опять повязала на шею, свернув так, чтобы та сторона, которая касалась матрасов, была внутри, не прикасалась к коже. Боже-боже, как это всё… Нет, в Башне всё тоже было очень и очень «по походному», но там хоть была вода, которую, хотя и с ворчанием, притаскивали Сергей или Белка; были чистые полотенца и чистое бельё, были моющие средства… Раковина со стоком на улицу или в бак. Горячая, гретая вода. Здесь, сейчас это вспоминалось как Уровень. Да, как уровень цивилизации…

Снег, действительно, нашёлся на подоконниках второго этажа, за выбитыми стёклами. Начерпав в обе миски, Лена обратно поднялась наверх, на пару этажей; и там, уже «у себя» как она ощущала, решила делать костерок — греть, кипятить этот снег…

Опять проблема; вернее целых две!

Дома, в самом начале, когда ещё не было печки, но уже не было и газа, и электричества; а пользоваться ограниченным запасом туристических газовых баллончиков-«дихлофосников», имеющихся у Олега в запасе, он разрешал только в исключительных случаях, она готовила горячее на балконе, на маленькой печке-щепочнице «от Экспедиции» — а щепками обеспечивали Олег или Сергей. Потом, когда захватили («Отняли», как она говорила) переносную печку у крестьян-торговцев; а особенно когда построили большую, стационарную печку, с готовкой вообще стало просто. Дрова, заготовленные пеонами, всегда были в избытке; вода тоже. Это, конечно, «не на газе», но всё же. Никакого чада, как от щепочницы; весь дым отводился через трубу.

А тут…

Ни печки, ни дров.

Она огляделась, пошарив лучом фонарика. Нет-нет, она справится! Как вы там говорили?? — «не хочешь платить положенную цену»? Она готова! Такая ерунда, как бытовые неудобства, не сломят её дух!

В конце концов она приспособила миску со снегом на сетке одной из перевернутых кроватей. Под ней как раз оставалось достаточно места, чтобы развести небольшой костерок. Теперь нужно было найти дрова, щепки. Нет, прикроватные тумбочки, все из ламинированного ДВП, тут не подойдут конечно…

В конце концов в той же кастелянной, в углу, она нашла старую-престарую, раньше ею незамечаемую тумбочку; простую очень старую крашеную серым тумбочку, из простого дерева. Она была, судя по всему, ещё из того времени, когда ламинат был не в ходу; или применялся, как дорогой и новый материал, только на мебельных стенках времён «развивающегося социализма».

Тумбочка-то была полностью деревянная, и её бы можно было жечь… но нечем было её разломать на щепки. Вообще нечем.

Как же так?.. Она в недоумении подёргала дверцу, та зашаталась в старых ржавых петлях. И что? Даже если сейчас она оторвёт дверцу — что с ней потом делать?.. Дверца — филёнчатая доска под несколькими, явно, слоями краски, окаменевшая за десятилетия своего существования; чтобы её разломать нужно как минимум топор… желательно и мужчина, который бы этим занялся; ей же это явно было не по плечу. И топора всё равно нет…

Вздохнув, она отпустила дверцу тумбочки; и пошла дальше, шаря лучом фонарика по сторонам.

Ей опять повезло — она нашла старый грязный веник и брошенную кем-то книгу. И ещё журнал записи больных. И ещё стопку какой-то линованной бумаги — с записями и без. Этого наверняка будет достаточно, решила она.

Вернулась к приготовленным мискам со снегом. Порвала, смяла и разожгла под миской костерок из бумаги. По мере того как он разгорался, она стала подкладывать всё более плотную бумагу. Но бумага быстро прогорала, давая много пепла и мало тепла.

Тогда она начала (в перчатках) ломать веник и подкладывать его прутики.

Веник был старый, грязный и вонючий, и дым от него был таким же, если не более вонючим. Бог знает, что им тут подметали. Но, решила она, если всё это сгорит, то и какая разница? Единственно — она с опаской поглядывала на окно, за которым начинал синеть рассвет — как бы кто не увидел отблеск костерка в окне. Впрочем, сейчас, утром, наверняка все, у кого есть хоть какое мало-мальски тёплое обиталище, наверняка досматривают утренние сны, а не шарят взглядами по округе; и шансов что кто-то увидит слабый отблеск пламени в одном из окон старой брошенной больницы немного.

Снег стал таять в миске, но воды получалось до обидного мало, хотя она и переложила в греющуюся миску весь снег из второй. Пришлось ещё раз сходить на этаж за снегом.

Вода согрелась, но так и не закипела, хотя весь веник и вся бумага уже была сожжена. Что за неприятность!

Ничего, сойдёт и так! — решила она, и всыпала половину пакетика какао в парящую воду. Чем бы помешать… Нечем. Чёрт побери…

Глупая ситуация. Высыпанный в воду какао-порошок так горкой и лежал на воде, не думая тонуть, и помешать его было нечем… Совершенно глупая ситуация. Хоть пальцем мешай, честное слово… Почему она не взяла с собой ложку, почему??

Встала с корточек и опять отправилась на поиски — и опять ей повезло. В «Комнате для приёма пищи» она нашла — за батареей почему-то, — вилку.

Тщательно вытерла её полой пальто, и, вернувшись к своему какао, принялась помешивать его. По комнате распространился волшебный аромат. Она и не ожидала, что простое какао, — не кофе, который она любила, и которое всегда было в достатке в Башне! — а просто растворимый какао-порошок может так волшебно пахнуть! А у неё же есть ещё и рыбные консервы!

Увы. Её ждало очередное разочарование — консервы были, но открыть их было нечем…

Дурацкая ситуация… Вспомнила, как Олег когда-то давно рассказывал со смехом, как в армии они умудрялись открывать консервы пряжками от армейских ремней… В отчаянии огляделась. Нет, ничего.

Вилка? Она попробовала, — но алюминиевая вилка согнулась, оставив на банке лишь неглубокую вмятину. Она отбросила вилку в сторону.

Внезапно захотелось заплакать; но она тут же справилась с собой. Это ерунда, это мелочи. Пустяки. Она же сильная.

Встала и ещё раз прошлась по этажу — ничего, чем можно было бы открыть банку не нашлось. Краем кровати?.. Нет.

Пока она ходила и раздумывала, какао в миске стал остывать. Больше тянуть нельзя было. Ничего, обойдусь сейчас без консервов! — решила она. Вот, у меня ведь есть пол пачки крекеров! На завтрак хватит.

Она стала есть крекеры, прихлёбывая из миски уже еле тёплое какао. Дома она бы обязательно добавила туда сухого или сгущённого молока, — а тут… сойдёт и так.

Крекеры кончились, кончилось и «какао». Она бы с удовольствием сейчас выпила бы и съела ещё два раза по столько, но увы. Ничего, сойдёт. Всё равно острый голод заглушён. Пора идти.

Куда идти?

Она не знала.

Куда нибудь.

Ничего. Всё наладится. Да, новая жизнь. Да, с нуля. Да, так вот тяжело начинается. Ничего. «Чтобы стало видно новую дверь, нужно чтобы перед этим закрылись все предыдущие» — она это помнила. Ничего! Всё наладится. Она в это твёрдо верила.

СКИТАНИЯ

Идти было некуда. Идти было не к кому. Те несколько тысяч «друзей» в «Одноклассниках», которыми она гордилась, оказались просто набором имён и фотографий в соцсети, не больше. Собственно, как и она для них.

Никого из знакомых из той, прошлой, «до-БП-шной» жизни в Мувске больше не было, — она это знала точно, наводя справки ещё когда работали какие-то средства коммуникации — телефон, интернет. Все разъехались и попрятались. Никто не позвал тогда её с собой. Собственно, как и она никого не приглашала к себе…

Последующая неделя дала ей большой опыт; но, как бы между делом, погасила её твёрдую уверенность, что всё будет хорошо; и не просто хорошо, но хорошо — вскоре.

Нет, «новый этап в жизни» — вот он, в полный рост. Но насколько же он не походил на то, что внутренне она ожидала…

Конечно, она читала «Трансерфинг реальности» Зеланда, все четыре тома; и помнила оттуда — что «опасайтесь своих желаний — ибо мироздание реализует не то, что вы желаете сознательно, а то, к чему вы стремитесь внутренне, неосознанно». Или что-то вроде этого. Но неужели внутренне она стремилась именно к этому??.

Вспоминалось ещё, как Олег, бывший муж, рассуждал о «множественности реальностей», которые «как бы пронизывают всё, накладываясь и пронзая друг друга как радиоволны разной длины». И что эти реальности у всех разные — он в какой-то фантастической повести читал. Что одновременно в одном и том же пространстве могут существовать множество вариантов одной и той же реальности…

Так вот ей пришла дикая мысль, что она каким-то непостижимым образом попала в… в его, Олегову «реальность»; в ту реальность, к которой он долго и тщательно готовился. В эту вот реальность — с пустыми холодными коробками домов, с периодически попадавшимися мёрзлыми трупами в квартирах и на лестницах; с постоянным ощущением опасности; со становящимся привычными чувствами голода и безнадёги.

Да, безнадёги, — сейчас это ощущалось особенно остро, хотя она старалась гнать от себя эти мысли. В Башне, дома было легче, проще — она постоянно была занята; и хотя занятость была довольно противная — готовить есть на примитивном очаге; мыть посуду, убирать — как какая-нибудь крестьянка середины позапрошлого века, — но там ощущения безнадёги не было. Там, в Башне, постоянно бурлила жизнь: что-то ломали, переделывали, растаскивали, пилили и долбили; «стая» намечала какие-то свои «крысиные» планы; чистила оружие, упражнялась… Всё это было ей противно; но отвлекало от мыслей о преступной глупости происходящего; а главное, у неё не было никаких проблем с тем, что Олег высокопарно называл «условиями поддержания жизнедеятельности» — с продуктами, с топливом, с водой, и с безопасностью. Всё это обеспечивала та же «стая». Обеспечивала, конечно же, преступными путями — но это было, да, это всё было: еда, тепло, вода, безопасность. Гигиена даже.

Сейчас всё это кончилось.

Сама, всё сама. Она и не думала раньше, как это всё сложно — обеспечить себе, одной, в одиночку же, хотя бы минимум былого: еды, тепла, воды, безопасности. Хотя бы по минимуму. Про гигиену, конечно же, и речь не шла.

И то «прекрасное будущее», к которому она стремилась, и которое — как она была уверена, — придёт к ней, стоит ей только захлопнуть за собой эту, прошлую, дверь-жизнь, всё отступало… отступало… пока не стало каким-то отдалённым, невнятным светом, как луна, светящая сквозь плотные зимние тучи.

Она стала терять веру.

Неужели она каким-то образом попала в другую, предназначенную не ей, реальность?? Ведь это всё явно не её! Она не должна ЗДЕСЬ быть! Но она здесь была; и нужно было изо всех сил напрягаться, чтобы выжить в этой чужой, гнусной реальности…

Она старалась делать выводы, она старалась приспособиться. Она больше не ночевала в больнице. Брошенные административные здания, во множестве встречавшиеся в центре, тоже её не прельщали: как выражался раньше Олег «ловить там было не чего».

И правда — что можно было найти полезного для жизни в бывших офисах? В стоматологической поликлинике? В давно разграбленном Доме Быта? Там даже обналичку с дверей в основном посрывали; видимо на дрова.

Жилые, вернее бывшие жилые дома давали значительно больше возможностей для выживания, и она стала ночевать в них. Там было множество уже взломанных квартир, а в квартирах — масса вещей, которые можно было с толком использовать.

Но этот же «клондайк» очевидно что привлекал и не только её одну. Конечно же многие, как их называли, «гопники», «гоп-компании», всякого рода отморозь тоже рассматривала брошенные и ещё обитаемые квартиры Мувска как возможность выживания.

«Мы, люди — те же животные. Только разновидность вольны выбирать себе сами — быть травоядными, чтобы на тебя охотились и тебя ели; или быть хищником — самому охотиться и есть; но и сражаться с другими хищниками…» — как глупо, помнится, умствовал Олег, в очередной раз нализавшись алкоголя до состояния, когда его тянуло на философствования.

Глупо; конечно же глупо и мерзко! — и этим он только ещё раз показал свой уровень! — уровень именно что животного. Люди, если они Люди! — не должны быть животными, не должны опускаться до скотского состояния, не должны «выживать», как он декларировал, — люди должны жить; должны дышать полной грудью; идти навстречу светлому будущему; а не красться, как крыса в заброшенном подвале, готовясь одновременно или спрятаться, или напасть… Но ему ведь это было не объяснить. Какие же они всё же разные!..

Тем не менее некоторые навыки, почерпнутые из разговоров «стаи» и собственных умозаключений, несмотря на всю их «крысистость», она использовала.

А именно: она старалась перемещаться теперь или рано утром, или поздно вечером; когда, по её соображениям, «опасные люди» или ещё спали, или уже расползлись по своим норам. А опасными, вспоминая ту женщину со слащавым голоском, приглашавшую её «попить чаю», она считала теперь в общем-то всех. Это очень и очень не вязалось с её прежней концепцией жизни, с её позитивным восприятием, со всем, что она так долго и так тщательно впитывала на тренингах личностного роста и позитивного мышления, — но она ничего не могла теперь с собой поделать, — она стала бояться людей.

Высмотрев подходящий по её мнению дом, она сначала делала вокруг него круг, чтобы определить, жилой ли он; а если жилой — то в каком подъезде и насколько ещё теплится жизнь. Это было видно по протоптанным дорожкам; по вылитой в снег воде; по выброшенному мусору. Иногда — по запаху дыма и запаху готовящейся пищи. По печной трубе с дымком, торчащей из окна. По внешнему виду подъездной двери — сразу видно, когда её открывали последний раз.

В обитаемый подъезд она не совалась; она высматривала подъезды явно брошенные, двери в которые давно не открывались. Таких было много — большинство. В некоторых домах так и вообще не было обитаемых подъездов.

Опять же не во все подъезды получалось проникнуть. Некоторые были заперты изнутри, — вполне возможно, и даже скорее всего, что там, внутри, все умерли. А, стало быть — если не бояться заразиться и покойников, — были шансы найти пищу и вообще полезные для выживания вещи. Но у неё не было ни сил, ни навыков, чтобы проникнуть в эти запертые изнутри склепы.

Некоторые подъездные двери, хотя и не были заперты, она просто не могла открыть — настолько их привалило спрессовавшимся снегом.

Некоторые, — собственно, большинство, — подъезды были «отмарадёрены»; квартиры в них были начисто разграблены. То есть подчистую — она раз за разом наталкивалась на полностью разграбленные квартиры; с вывернутыми, как при тщательном обыске, ящиками шкафов и стенок, непременно разбитыми зачем-то зеркалами, и загаженными комнатами. Как будто те, кто здесь хозяйничал, сами никогда не имели своего уютного жилья, и потому заочно мстили тем, кто такое жильё имел — хотя бы и в прошлом.

Немало было и просто начисто выгоревших квартир — скорее всего подожженных теми же мародёрами, шарящимися по квартирам, оставлявшими после себя не только кучки дерьма на паркете, но и разведённые на паркете же и из мебели костры.

Как ни странно, встречались, хотя и редко, квартиры запертые, хотя в них явно давно никто не жил. Как правило двери таких квартир представляли собой мощные изделия импортного или отечественного металло-дверестроения, с изысканными по сложности замками.

По каждой такой двери было видно, что её пытались вскрывать — но, очевидно, не всем такие сейфовые монстры были по плечу и по квалификации; и от них отступались в пользу более доступных соседских. Видимо, «оставляли на потом», благо выбор был — почти весь Мувск сменил место жительства, — либо на «Зелёные зоны», контролируемые Новой Администрацией, либо на Лагеря Эвакуированных с Сельхоз-Коммунами. А потом эпидемия внесла в планы мародёров свои коррективы.

Уже вскрытые квартиры были удобней всего. Несмотря на, возможно, несколько волн мародёрства, прошедших по ним, в них оставалось немало полезного. Она и не подозревала раньше, сколько нужного для выживания нужно иметь при себе в городе; и сколько этого полезного, «ништяков» как выражался Олег, можно было найти в брошенных и даже уже неоднократно «обмародёренных» квартирах.

Первым делом она сменила свою кожаную сумку от Луи Виттон на студенческий объёмный рюкзачок, чтобы освободить руки.

Вторым приобретением стал ковшик, прекрасный ковшик из нержавейки, с крышкой и длинной ручкой, в котором теперь так удобно было топить снег. Он был несколько тяжеловат — с толстым дном для приготовления пищи на индукционной электроплите; но с этим приходилось мириться — ковшик был всё же много удобнее кастрюлек, которые она так же находила во множестве.

И, конечно, она обзавелась «столовыми приборами»: кухонный небольшой, но удобный ножик; вилка и ложка из нержавейки.

Она старалась, по мере возможности, поддерживать и гигиену — ещё чего не хватало, свалиться с дизентерией или какой-нибудь чесоткой, а то и подцепить какую-нибудь более серьёзную заразу, — кто с ней будет тут возиться, кто вообще о ней узнает?.. Потому она везде, где была возможность, старалась умыться; протереть хотя бы лицо, шею, под мышками, кисти рук и стопы ног чистой водой.

Воду она грела, стараясь вскипятить, в этом вот найденном ковшике, прямо в квартирах. Мельком она вспоминала иногда, как жёстко осуждала Олега и его «стаю» за беспредел в Башне, за вскрытые и «ограбленные» чужие квартиры, — но это было так далеко… К тому же и многое изменилось. Олег сам взламывал и грабил чужие квартиры; она же пользовалась уже давно брошенным имуществом, — так говорила она себе. Это совсем другое дело. Брошенные, уже взломанные, — стало быть ничьи квартиры, — от них ведь не убудет, если она попользуется тем, что не забрали мародёры?

А забрать всё-всё, конечно же, никакие мародёры были не в силах; и потому ночевать в брошенных квартирах было удобно: теперь она спала не на вонючих больничных матрасах, как в первую ночь, а на нормальном диване или кровати; и почти всегда можно было найти чем укрыться — да хотя бы сдёрнутой с окна шторой или пледом, найденным в глубине шкафа.

Конечно, она так и не научилась высыпаться на холоде, и потому днём постоянно чувствовала гнетущую усталость, сонливость.

Она немного тяготилась одиночеством; но понимала, что любой человек сейчас — опасен!

Как это разительно контрастировало с прежней её реальностью!

За всё время с того, первого вечера, она лишь однажды встретила и заговорила с человеком.

Это был старик, чистивший снег во дворе поздно вечером.

Она ещё раньше заметила, что все подъезды в том доме были аккуратно очищены от снега — никаких кочек, никаких сугробов. Кажется, даже подметено. И сутулая щуплая фигура, ритмично двигающиеся плечи. И такой знакомый, но уже давно забытый звук: шырк… шырк… шырк. Звук шоркания метлы по асфальту.

Дом, как и все вокруг, чернел тёмными провалами окон, и явно был нежилым. Но старик — шырк… шырк… — подметал очищенный от снега асфальт.

Это было очень необычно. И она, сжимая одной рукой в кармане гладкое яйцо гранаты, решилась подойти к нему.

Да, так и было — старик подметал дорожки во дворе. На неё он не обратил ровно никакого внимания.

Решившись, она обратилась к нему:

— Дедушка… что вы тут делаете? Зачем?..

Небо было светлым, без туч, ярко светила уже взошедшая луна. Она не включала фонарик.

Старик прервал своё занятие; и, явно услышав вопрос, повернулся к ней, ответил скрипуче:

— Как — что? Не видишь??

— Но… зачем?

— Как зачем?? — казалось, старика возмутил столь глупый вопрос, — Как зачем?? Чтобы чисто было, дура!

Не обидевшись на «дуру», она переспросила:

— Нет, всё же… зачем? Чисто?.. Да вы посмотрите вокруг! Ведь нет никого. Никого людей. Не ходит тут никто. И… и не живёт.

Старик задумался, опёршись на метлу; потом ответил:

— Люди-то… вернутся. Придут. Домой-то? Конечно вернутся. Разбежались как дураки. Вернутся. А тут — чисто, порядок во дворе. Подметено, снег почищен. Им же приятно будет вернуться, где во дворе всё почищено, нет?? Вот то-то, дура!

И, видимо решив, что полностью, исчерпывающе объяснил мотив своего, казалось, бессмысленного занятия, отвернулся от неё, вновь взявшись за метлу. Шырк. Шырк.

Он вновь подметал и без того уже чистый асфальт, не обращая на неё внимания и что-то бубня себе под нос.

В сущности, она уже всё поняла; но какой-то бес противоречия всё же толкнул её на ещё одну реплику:

— Дедушка… так не вернутся же никто! Наверное, все, кто ушли, они уже умерли. Раз до сих пор не вернулись, значит и не вернутся. Вы знаете же про эпидемию. Говорят, все умерли вне Мувска-то!..

Сказала — и испугалась. Зачем…

Старик перестал подметать и резко, зло, повернулся к ней:

— Дура!! Вот дура и есть! Эпидемия — эпидемия!.. Как «не вернутся»?? Кто?? Санька с женой не вернётся?? Варька маленькая?? Вероника Павловна? Сергей Львович?? Мальчонка их не вернётся?? Юлия Тимофеевна, Максим Георгиевич?? Да как у тебя язык, у дуры, повернулся такое сказать?! Все вернутся! Все! Вернутся — а тут двор прибран! Им же приятно будет, а?? Как это они могут не вернуться, дура ты такая??.

И даже сделал движение, как будто собирается замахнуться на неё метлой.

Она отступила.

Всё было ясно. В самом деле — что она лезет к нему? Он при деле. Ему… ему хорошо. Он делом занят.

Повернувшись, пошла от этого дома, от старика. Вспомнила, как сама кричала Олегу: «- Что же ты думаешь, — ЭТО надолго???»

За спиной опять послышалось размеренное «шырк… шырк… шырк…»

Сначала голод очень мучил её.

Как она ни пыталась растягивать свой небольшой запас продуктов, они вскоре кончились.

Ну что ж, приходилось искать поесть в тех же брошенных квартирах. Чаще всего безрезультатно — мародёры, кто бы они ни были, в первую очередь выносили всё съестное… Ей удавалось найти немного: старую, заледенелую банку со скисшими огурцами на балконе; горсть рассыпанной на полу кухни вермишели, завалившуюся в углу выдвижного ящика ириску, остатки муки в смятом пакете.

Однажды она решилась обследовать днём разбитое и разграбленное кафе на первом этаже дома, в котором она обосновалась на ночь. Обычно так день и проходил: переночевав в выбранном наобум доме, она днём, не рискуя выходить на улицу, обследовала все вскрытые квартиры «своего» подъезда. Переходила от квартиры к квартире, рассматривала разгром, учинённый мародёрами; и сама старалась найти что-нибудь полезное, съестное. Попутно рассматривала чужое жильё, чужую обстановку; подбирала с пола и листала чужие альбомы с фотографиями, стараясь понять, что за люди здесь раньше жили, чем жили, о чём думали. И где они сейчас. Это было занятно, да; и отвлекало от мыслей о еде. О прошлом же она раз и навсегда строго-настрого запретила себе вспоминать.

В этот раз она рискнула днём спуститься в кафе.

В нём, как обычно, царил полный разгром: перевёрнутые столики и стулья с никелированными блестящими ножками; барная стойка с проломами явно от топора; тщательно перебитые зеркала за барной стойкой, обрушенные полки, где раньше стояли напитки; перевёрнутый холодильник.

Это было привычно уже, — более того, она знала, что там, где вот так безумно громили обстановку, всегда есть шанс найти что-нибудь полезное, или покушать, — видимо, погромщики, вымещая весь свой запал на материальных предметах, были менее всего заняты сбором «ништяков».

Так и оказалось: она нашла несколько растоптанных пачек чипсов, вскрытую и замёрзшую баночку оливок, и даже большую, пятилитровую жестяную, хотя тоже и вскрытую и мятую, банку с загустевшей томатной пастой. Томатной пасты было, наверное, ещё литра три; и она с радостью забрала её собой. В последующие несколько дней ей не везло в поисках продовольствия, и она все эти дни питалась почти исключительно этой томатной пастой, выскребая её ложкой. Да, это была большая удача — эта пятилитровая жестяная банка, невесть как оказавшаяся в этом кафе.

Кроме того в этом же кафе стояла кофе-машина.

Подчиняясь непреодолимому позыву, она, сразу как увидела её, подбежала к ней и бессмысленно стала нажимать кнопки, как будто надеясь на чудо. Нет конечно, — реальность, эта мерзкая реальность, лелеемая Олегом, «предсказанная» им ещё несколько лет назад, не отпустила её — кофемашина была мертва. Пуст был и бункер для кофе. Единственно, что она нашла — это несколько использованных фильтров, коричневых от засохших остатков кофе, — она прижала эти ватные кругляши к носу, и, как наркоман, стала вдыхать слабый-слабый, еле ощутимый аромат настоящего кофе… Как же она хотела кофе! Несколько лет жизни! — незадумываясь, за чашку горячего американо! Но нет, — никому не были нужны её годы жизни в обмен; никто не торговался, никто, сатанински хохоча, не требовал душу в обмен на … Нет, душу она бы, конечно, не отдала. Во всяком случае не за кофе. Вот за то, чтобы всё вернулось опять в то далёкое прошлое, когда была и семья, и бизнес, и поездки за рубеж, на курорты и семинары, — за это может быть… хотя нет, при чём тут эта глупость, лезущая в голову, — она была не суеверна. Во всяком случае так она про себя думала; ну, разве что держала иконку в прихожей. Она верила в силу мышления и не верила в предначертание, — хотя вот Олег, он как раз доказывал, что всё у нас по той самой старой формуле: «поступок — привычка — характер — судьба», что, по сути, и есть предначертание. Боже, почему она опять вспомнила про него?? Его нет, нет. Нет!! Всё. Это — из прошлого; а прошлого — нет!

Прижав к груди рюкзак, где теперь добавилось ко всему и банка с томатной пастой, и мятые пачки чипсов с баночкой оливок, она отправилась обратно на этажи, готовить, как она задумала, «томатный суп с чипсами». Это действительно было вкусно… Как жаль, что в кафе не нашлось даже щепотки кофе; хотя если эти фильтры подержать в кипящей воде… да! Да-да, это идея! — она поспешила вверх по лестнице.

Разводить костёр она старалась на самом последнем этаже подъезда, чтобы дым рассеивался, не доходя до земли, и её нельзя было вычислить по запаху.

Сама, постоянно живя теперь впроголодь, она понимала сейчас, насколько обостряется обоняние у голодного человека. В своих вечерних и утренних блужданиях по городу она, кажется, могла уже с точностью до квартиры определить, где готовили пищу, и какую пищу. Не хватало ещё, чтобы и на неё набрёл кто-то такой же голодный, но более сильный. Она больше не верила в людей.

Приготовить щепки для костерка ей теперь помогал кухонный топорик, который, кроме ножа, и, конечно, её основной и последней защиты — гранаты, был теперь её главным оружием и орудием, инструментом.

Им удобно было тихо, не стуча, выламывать из паркета плашки, потом щепить их. Во многих квартирах были паркетные полы; хотя лак, которым паркет был чаще всего покрыт, немилосердно вонял, сгорая. Потому она предпочитала сначала проверить балкон, если он был — у многих балкон был застеклён, и у некоторых был также и обшит изнутри вагонкой — собственно, как и у них, в Башне… (А, зачем опять вспомнила!..)

Вагонка — это было хорошо. Вагонка — это было удобно и экологично; сгорая, она пахла деревом, дымом, а не химической гадостью. Потому, найдя не ободранный ещё от вагонки балкон, она старалась взять оттуда пару досок с собой, в своё следующее обиталище.

Кухонный же топорик она нашла не случайно; а искала по всем посещённым квартирам целенаправленно, осознанно, потроша кухонные шкафчики, пока удача не улыбнулась ей. Прекрасный кухонный топорик с белой полупрозрачной пластмассовой рукояткой занял место среди её амуниции.

Собственно, на мысль о топорике её навела одна из «находок», если можно назвать находкой труп.

НАХОДКИ

Трупы она встречала уже не раз, — в квартирах, в постели; умерших «своей смертью» или от эпидемии — такие квартиры она старалась поскорее покинуть, всё же боясь заразиться. Собственно, такие квартиры были даже помечены — мародёры на входных дверях царапали косой крест. Зачем?.. Неужели чтобы предупредить «собратьев»? Такая взаимоподдержка удивляла её.

В нескольких квартирах были тела явно от покончивших с собой.

Особенно ей запомнилась одна квартира…

Она попала в неё обычно — через дверь; только дверь была не взломана, а, такое впечатление, что оставлена открытой — заходи кто хочет. Такое очень редко, но тоже встречалось — видимо, в тех случаях, когда хозяева отдавали себе отчёт, что вернуться не получится, и оставляли квартиру «всем желающим».

Но в этой квартире во всяком случае одна хозяйка «была дома»; но это Лена узнала уже потом, в самую последнюю очередь заглянув зачем-то и в ванную.

Сначала-то она как обычно прошлась по квартире; подсвечивая фонариком и пытаясь представить, кто тут жил раньше. Фотографии или картинки в рамках, обстановка. Общее впечатление.

Получалось, что тут жила одинокая женщина, довольно молодая и «фигурная» — судя по вываленным из шкафа вещам: ажурные, хотя и довольно дешёвенькие бюстгальтеры, трусики-стринги; джинсы с аппликацией, майки — кофточки, обувь — всё на небольшой размер, всё довольно-таки со вкусом, во всяком случае не кичь — и всё недорогое: Турция, Китай; судя по всему с нашего же вещевого рынка.

Фотографий не было, — такое часто бывало; обычно люди забирали «память» с собой, уезжая. Ничего детского или мужского. Обычные следы посещения мародёрами: выдвинутые ящики, разбросанные вещи. Но хоть не насрано… наверное, можно будет остаться здесь на ночь, подумала она. Вот и диван-кровать; с задранной половинкой, с торчащим из ящика для белья одеялом, валяющейся рядом тощей подушкой, — нормально… можно будет здесь устроиться. Надо же — ничего не нагажено, и даже зеркало в шкафу-купе не разбито — редкий случай.

Она посветила — из зеркала на неё взглянула измождённая пожилая женщина с запавшими глазами, с выбившимися из-под платка и шапки седыми космами волос… Неужели это я?? Неееет…

Она опустила фонарик, борясь с желанием вновь посветить в зеркало. Или это какой я буду в старости? Какая глупость лезет в голову. Нет, не буду больше смотреть.

Не обнаружив и на кухне ничего полезного, — судя по посуде жившая здесь женщина была весьма среднего достатка, — Лена совсем уже было решила располагаться тут на ночь, — но перед этим заглянула и в ванную. И там увидела её — конечно же, саму хозяйку квартиры.

Самоубийца — она встречала уже их. Двое повесившихся, — старуха и грузный неопрятный алкогольного вида дядька. Ещё один — явно застрелившийся из ружья, из дробовика — сидел в кресле, и головы у него, считай что не было; всё содержимое черепа было на стене за креслом, — видимо стрелял, уперев ствол под подбородок. Ружья, правда, тоже не было, — кто-то успел прибрать до неё. Ничего особенного, — она знала, многие, отчаявшись ждать «пока всё наладится», слабые и неприспособившиеся к этой «новой парадигме», как называл гнусную действительность Олег, сводили счёты с жизнью. Но тут был особый случай.

Самоубийца была в ванной; то есть в самой ванне.

Зрелище было то ещё. Вся ванная комната была в белом пушистом инее, сверкавшем в луче фонарика как брильянты. Ванна же была наполнена почти до краёв бурой тёмной жидкостью, превратившейся в лёд; и из этого льда видна была голова, лицо молодой сравнительно женщины, откинувшаяся назад. Спокойное, как у спящей, лицо, тронутое тлением: запавшие глаза, ввалившиеся щёки, чуть оскалившийся, так, что видны зубы, рот. Но… спокойное.

Разметавшиеся тёмно-каштановые волосы, бывшие мокрыми, а сейчас примёрзшие. Рука на бортике ванны, тоже примёрзшая; ногти с тщательно сделанным маникюром. Табуретка, придвинутая вплотную к ванне; а на табуретке бутылка из-под шампанского, пустой же фужер, конфетница, ваза для фруктов. И примёрзшее к табурету лезвие от безопасной бритвы.

Рядом, на старенькой стиральной машине, — несколько фотографий в рамках, поставленных так, чтобы лежащая в ванной могла их видеть.

И — остатки свечей. Много, разных; на табурете, на стиральной машине между фотографий, на бортике ванной около кранов: пустые алюминиевые стаканчики из-под свечей-таблеток, цветные лужицы парафина от сувенирных, белые полупрозрачные лужицы от свечей хозяйственных. Да, тут было светло, когда всё это горело, светило. Очень светло…

Лена довольно долго стояла в ванной, превращённой волей своей хозяйки таким вот образом в погребальную камеру, глядя на всё это. Вот ведь как. Решила — и ушла. Спокойно так. С комфортом. Достойно.

Оглянулась на черноту квартиры за спиной. Надо разводить костёр в дуршлаге, надо готовить скудный ужин. Устраиваться спать; не раздеваясь, в чужой вымерзшей квартире. Завтра — опять, по-крысиному, оглядываясь, замирая и прислушиваясь, искать следующий, ещё не «обследованный» дом, в расчёте, что там удастся поживиться какими-нибудь крохами.

Снова перевела взгляд на ванну — и позавидовала женщине, сейчас вмёрзшей в лёд. Надо же — у неё всё в прошлом. Ушла спокойно, и даже с комфортом. Как Клеопатра. Как… кстати, что за фотографии? Она решилась приблизиться к ванной и посветила на фото — увы, изображений не было видно, всё скрывал пушистый иней — явно самоубийца принимала горячую ванну — в выстуженной уже квартире. Где-то тут должны бы быть и вёдра или кастрюли, в которых она нагрела эту воду… нету, конечно — утащили мародёры. А фотографии вот не тронули. И вообще ничего не тронули…

Она протянула руку, чтобы взять фотографию в рамке, очистить от инея, рассмотреть — что же видела перед собой эта молодая женщина; воспоминание о чём и о ком было для неё значимым в тот день и час, когда она свела счёты с жизнью?

Только дотронулась до рамки — и ей вдруг показалось, что голова самоубийцы шевельнулась… Сердце дало перебой; луч фонарика панически метнулся к ванне. Нет, показалось конечно — игра теней, только. Всё то же самое: вмёрзшие в бортики ванны каштановые волосы, белое лицо, полуоскаленный рот с провалившимися щеками, запавшие закрытые глаза. Боже, у неё даже макияж… да, подведённые веки, накрашенные губы. Кажется, она видела в комнате на столе коробочки с косметикой.

Ей показалось, что мёртвая ехидно ухмыляется.

Ну ещё бы — у неё всё уже в прошлом. А ты тут…

Она не стала трогать фото из какого-то суеверного страха. Как будто на этих фото она могла увидеть что-то страшное для себя; или что самоубийца вдруг схватит её за полу пальто, препятствуя чужому человеку равнодушно рассматривать то, что было дорого для неё одной.

Она, пятясь, неосознанно стараясь не поворачиваться спиной к ванне с трупом, вышла из ванной комнаты. Вот ведь… напугала, да; хотя после всего что она пережила за последние полгода, казалось, её бы ничто не могло уже напугать. Но тут… как-то особо. Даже… Она прислушалась к себе. Да, есть такое чувство — какое-то даже благоговение. Как на красивом ухоженном кладбище у могилы с прочувствованной надписью на памятнике. Наверное, поэтому и мародёры, побывавшие тут до неё, и не напакостили по своему обыкновению.

А то ведь у них ничего святого. Она в одной из квартир как-то видела тельце тщедушной, явно самоповесившейся старушки — так ей в рот всунули окурок сигареты. Ублюдки. Но тут, видимо, даже их проняло.

Нет, ночевать в этой, хотя и не разгромленной и незагаженной квартире, разводить тут огонь она не стала. Вообще не могла себя заставить спать в квартире с покойниками, даже на одном этаже не могла. Пусть мёрзлые экскременты на полу — к этому можно привыкнуть, она и привыкла — а вот с покойниками на одном этаже — нет, не могла.

Забрала тощенькую подушку и одеяло; довольно старенькое, но большое махровое полотенце в шкафу, — пригодится тоже укрываться, — и направилась в другую квартиру. Ничего, дом большой, а ночь только началась; вернее, ещё даже вечер.

Этот труп самоубийцы навёл её на мысли о смерти, об умерших. Сколько она их уже повидала за время с начала «всего этого», — как она называла новый период своей жизни, который Олег просто называл «БэПэ». Начиная с тех стариков, что убили гопы, напавшие с чего-то на их Башню. Трупы самих гопов, зарубленных Устосом, застреленных Олегом и Толиком, добитых… Убитый бомж — когда ранили Олега. Как ни странно, хотя она тогда была с ним в фактическом и юридическом разводе, она испугалась за него, искренне испугалась. Наверное всё же не из-за каких-то «чувств», — а просто позорно испугалась лишиться опоры: Олег, несмотря на всю его агрессивность и негатив, которые она всей душой отторгала, знал что делать, — и это было ценно в тот период всеобщей неразберихи и отчаяния.

Потом те налётчики — большая группа, с женщиной и молодыми девушками, в которых Элеонора узнала своих однокурсниц, решившие с чего-то, что Башня их лёгкая и законная добыча — их всех убил Олег, она знала. Олег с братом. Убил. Потом с братом, буднично, обыденно, стаскивал трупы по двору в подвал напротив — она следила из окна.

Теперь эти — самоубийцы и убитые, которых она насмотрелась за время скитаний по Мувску, вернее, по центральному району Мувска. Считая и того, в Башне, военного, с размозженной головой в луже из своей крови.

Кстати, и на идею что нужно обзавестись маленьким топориком её тоже навёл труп. В одной из девятиэтажек, довольно уже далеко от Башни, на площадке четвёртого этажа она увидела труп парня или молодого мужчины; сидящего опираясь спиной на стену, с торчащим в голове маленьким кухонным топориком. Сам труп был одет вполне по летнему — и чудовищно разложился; она и смотреть на него не стала, и подниматься выше не стала; а, напротив, пулей вылетела из подъезда — такое он представлял собой отталкивающее зрелище, тот покойник с топориком в голове. А вот топорик запомнила; и искала, и нашла — обзавелась. Да. Удобная штука в скитаниях, в городе-то.

Можно им и защищаться… тоже — оружие, не только инструмент. Ну и граната — как последнее отчаянное средство. Она встречала убитых ведь и кроме того парня. И Олег говорил, что маленькие группы гопов, как стервятники, шарятся по Мувску, как по большому трупу; они опасны для любого невооружённого одиночки. Потому она и пряталась.

Трупы — трупы — трупы. Весь мир сошёл с ума… вот тут можно будет устроиться на ночь. Ишь ты — целая куча книг у шкафа на полу, и ещё на полках столько же. Это редкость — книги встречались редко, — компьютерная эпоха, да. Теперь вот клавиатурой ни подтереться, ни костёр развести. Книги — это удачно… Впрочем, удачно и если попадались компакт-диски, в прозрачных пластиковых коробках. Тоже хорошо горят, коптят только сильно.

Стала обустраиваться, бегло оглядев все три комнаты квартиры. Как удачно, что у неё есть фонарик и запас батареек — большая ценность в это время!

Нормально — трупов нет, и ненагажено; то есть только в туалете. Ну, туалет с ванной — это теперь не актуально. Балкон, заметённый снегом — с трудом, рывками, открыла его дверь — тоже удачно, можно будет набрать снега для воды.

Уже разведя небольшой огонь в углу, так, чтобы отблески костерка не видны были в окно; поставив на огонь свой ковшик со снегом, и подкладывая в огонь вырванные из книг страницы, сворачивая их жгутами, она мимоходом рассматривала книги, которые жгла. Ага, путеводитель по Гданьску — надо же. Были мы в Гданьске. Всей семьёй, когда… нет-нет, ЭТО ЗАПРЕЩЕНО. Ничего из того что было. Нет-нет-нет! Сюда же. В огонь Гданьск. Ишь ты, плохо как горит плотная мелованная бумага. А это что? Ого, «Энциклопедия ароматов мира», роскошное издание, большого формата — пойдёт как подставка для еды. Ещё… «Ароматы мира». «История величайших парфюмерных брендов»…

Там же валялись знакомые коробочки из-под парфюма, пустые…

Вскоре она поняла, что это квартира кого-то из прежних коллег по парфюмерно-косметическому бизнесу, благо их компания была широко известна в Мувске. Кого — она не знала, да и не стремилась выяснить, — к чему? Это всё в прошлом. Но вот полистать знакомые издания; освежить, пусть и при свете фонариков, знакомые термины; разглядывать иллюстрации — это было так… так хорошо!

«Цветочный аромат «Allure», появившийся на свет в 1996 г., до сих пор входит в десятку самых продаваемых духов в мире»…

Она хорошо в этом разбиралась, в парфюмерии и косметике. Прослушала множество курсов, имела дипломы. Сама вела занятия. А тут и диски есть. Фрагонар… Мария Денисенко. Жаль, что и посмотреть не на чем. Рэнди Гейдж — ну, это мотивация; ей нравилось когда-то. После Гейджа, после семинаров Игоря Вагина она и пошла на занятия бизнес-тренера Соловьёвой. Она-то и раскрыла ей глаза на истинное предначертание женщины…

«Цветовые решения вашего стиля»…

Просматривая книги, она незаметно для себя стала разговаривать вслух, как бы комментируя увиденное невидимой аудитории:

— Выбирая тени для глаз, руководствуйтесь вашей палитрой. Тени для глаз должны быть нежными. Приглушите их серо-коричневым или серым, чтобы они оттеняли ваши глаза, а не соперничали с ними яркостью. Тушь для ресниц подбирают по следующему принципу…

Незаметно для себя она увлеклась.

Неудивительно. Это было её, это ей нравилось. Красивый бизнес, красивая продукция, приятные люди. Никакой грязи и мерзости «бизнеса традиционного», про который рассказывал Олег, «начинавший в 90-е», когда она ещё только нянчилась с маленьким Серёжкой.

Это было её; это была её действительность, её реальность, её парадигма… как так вышло, что она «провалилась» в это чудовищное месиво из холода, грязи, трупов, вони горящей бумаги?? Или не она провалилась, а сама «та» действительность, Олегова реальность, ворвалась насильно в её правильный и красивый мир?.. Но почему, чем она заслужила такое?.. Разве что тем, что… Как Понтий Пилат у Булгакова в «Мастере и Маргарите»? — «Нет, предательство не один из самых страшных грехов, — он самый страшный!» Или нет… нет, конечно нет; там про трусость речь шла, при чём здесь это. Да — и она ведь не верит в «предначертание», в «воздаяние», — чушь какая… и никого она не предавала… глупости какие! и в бога не верит…

«— Нет атеистов в окопах под огнём!» — вдруг показалось ей, что она услышала голос Олега рядом.

Глупости какие…

Это что?.. Ах да. Она представила заинтересованные лица аудитории; и себя на сцене, красиво одетую, при хорошем макияже, благоухающую настоящим французским ароматом… да-да, французским… Вспомнилось. Она работала в садике, воспитателем; давно, ещё до рождения Серёжки; и в 90-е «на садик» в числе других импортных товаров дали… нет, «распределили», как тогда выражались! Распределили на садик и флакончик настоящих французских духов. «Poison» — «Яд» по-французски. В шикарной зеленоватой коробочке, выложенной бархатом.

Какой там «индивидуальный подбор аромата», которым она овладела намного позже, профессионально работая с парфюмерией! Тогда это было просто НАСТОЯЩИЕ ФРАНЦУЗСКИЕ ДУХИ! Конечно, их разыгрывали, как все дефициты — и они достались ей. Повезло. Как она была рада!

Тут же начались паломничества коллег, — предлагали купить у неё; цена поднялась до пятикратной от и так-то недешёвых духов. Она отказалась, сразу приобретя массу недоброжелательниц в коллективе. Ну и пусть! Зато она наслаждалась настоящими французскими духами!

А потом, в профессиональном парфюмерном бизнесе, в который они с Олегом попали, в сущности, случайно… да-да, по тому же принципу «Чтобы стало видно новую приоткрывшуюся дверь, нужно чтобы перед этим закрылись все предыдущие»… она получила возможность реально разбираться в ароматах, подбирать их, объяснять…

— «…обратите внимание, тут начальная нота, лёгкая цитрусовая, переходит в «ноту сердца», или её ещё называют «центральной нотой», с оттенками амбры и мускуса; и аромат приобретает уже насышенный, пудровый колорит…»

Ах да, она отвлеклась…

Ей представилось, что аудитория недоумённо гудит — почему лектор замолчала, ведь так хорошо и красиво рассказывала…

— Темой нашего занятия сегодня, уважаемые коллеги, будет правильное нанесение аромата! — начала она вновь, вслух, как бы видя перед собой заинтересованные лица, — Все вы уже знаете, что настоящие, ароматы группы «А», созданные на основе натуральных ингредиентов, имеют свойство индивидуально раскрываться на коже разных людей, что обусловлено различной пэ-аш кожи, личными особенностями внутренней секреции, полом и возрастом, генетическими особенностями организма. Чтобы правильно подобрать аромат, нужно нанести каплю духов на одну из так называемых «тёплых точек тела», — где кровеносные сосуды наиболее близко подходят к поверхности кожи: на внутреннюю сторону запястья, на сгиб локтя, на подключичную впадину…

Она спохватилась, только уже заканчивая «занятие». Чуть охрипла; и вода в ковшике на импровизированном костерке остыла, но она чувствовала давно забытый душевный подъём. Как будто кто-то вновь показал ей путь, который она потеряла, и мыкалась как слепой котёнок. Ей было хорошо после этой «лекции», и даже совсем не хотелось кушать.

Раздумывая о «проведённом занятии», вспоминая, правильно ли она расставила акценты, насколько яркие примеры привела, она вновь развела костерок — осторожно отложив в сторону несколько книг по парфюмерии, — свою любимую «Магию ароматов» и «Основы косметологии».

Снова разогрела воду, намешала в неё томатной пасты и муки; равнодушно похлебала, вспоминая сегодняшнее «занятие». Да, хорошая лекция. Наверное одна из её лучших.

Стала устраиваться на ночь.

Ей стало существенно легче. У неё появился смысл жизни. Завтра она вновь вечером проведёт занятие. Надо продумать тему и содержание. Как жаль, что нет её конспектов! Но ничего, — она профессионал, она восстановит материал по памяти!

Да, у неё вновь появился смысл существования. Как у того старика с метлой.

С этого времени на протяжении каждого дня она не просто была занята поисками нищенского пропитания, но и тщательно обдумывала очередное вечернее занятие. Теперь её мысли были заняты, теперь она не вспоминала прошлое. Каждый вечер — лекция: по парфюмерии, по правильности наложения макияжа; тип лица, особенности кожи, специфика кремов. И ещё днём, как бы между делом, одна-две коротеньких презентации.

Нельзя сказать, что теперь она была счастлива; но она вновь нашла себя. Да, пусть и на другом уровне…

РЯДОВОЙ

Как ни старалась она избегать людей, но эта встреча всё же произошла.

Собственно, он нашёл её сам. Такой же, как и она, одинокий бродяга.

В тот вечер она решилась расположиться на ночлег в квартире по соседству с мертвецом. Да, это было в первый раз; но, сказала она себе, за время скитаний она насмотрелась такого, и настолько закалилась душой — как она предполагала, — что, в принципе, могла уже допустить и мысль о ночёвке в соседней комнате с мертвецом… Не будет же он ночью скрестись к ней в самом деле! — зомби не бывает, это ещё и Олег как-то объяснял… опять Олег!

Просто так сложилось, что в этой хрущёвке-пятиэтажке и в этом подъезде не было более удобных для ночёвки квартир, чем эта, боковая распашонка на третьем. На первом этаже квартир не было — с фасада весь первый этаж занимал бывший магазин радиоэлектроники; второй этаж почти полностью выгорел, как и одна из квартир на третьем этаже, загоревшаяся, видимо, через балкон. На четвёртом и пятом в квартирах было так нагажено, что туда страшно было входить — видимо там ещё долго «после того как всё это началось» жили; причём жили, мягко говоря, неопрятно; квартиры были загажены сверх всякой меры. Туда ступать даже было противно, не то что располагаться на ночь. Кроме того, одна из квартир, как это нередко встречалось, оказалась невскрытой — её защитила массивная стальная дверь с обивкой деревянными рейками. Мародёры, не одолев толстый металл, ригели «враспор» и скрытые петли, со зла даже подожгли эту облицовку, специально разведя у двери костёр из мебели; но металлу двери это не причинило никакого вреда. Какие-то глупые мародёры; даже она, далёкая от этих реалий женщина, знала, что так стальную дверь не открыть; а в смысле «нагадить» — так кому?.. Да, жалко что у неё не было навыков проникновения в запертые помещения — в ещё не «потрошённой» квартире могло быть много полезного…

Идти же в другой подъезд она остереглась: обострённым слухом она расслышала под окнами негромкий бубнящий голос, потом шаги нескольких ног по снегу, — и очень напряглась. Только-только-только бы не сюда! — взмолилась она неведомо какому богу, на миг забыв о своей нерелигиозности; и кто-то там, «наверху», видимо, внял её жаркой и неумелой молитве — бубнящий говор и шаги стали удаляться от подъезда. Не зашли. Но всё равно она решила что этой ночью постарается не выходить из подъезда — вдруг эти пришельцы затаились поблизости; например в соседнем подъезде, и увидят её??

Надо было располагаться на ночь; и квартира на третьем, боковая трёшка, была оптимальным вариантом: почти не загаженная, с целыми окнами, и с дверью, которую можно было закрыть, чтобы не шёл холод из подъезда. Правда, в ней было тесно — бывший хозяин, судя по всему, очень даже поучаствовал в грабеже магазина под домом: вся квартира была заставлена коробками с дорогой электроникой; в основном — широкоформатными телевизорами. Один на одном, один на одном! — они что, бригадой их сюда таскали?.. Да ещё мебель; так, что проходить приходилось бочком. Даже в кухне телевизор в коробке и пара музыкальных центров без коробок!

Собственно, из-за этого нагромождения она и не заметила сначала покойника.

Побывавшие в квартире мародёры, — входная дверь «с крестом» была вскрыта, видимо, без особых хлопот и повреждений, — выместили злость на такое обилие, увы, потерявшей всякую ценность электроники: судя по следам пинали коробки; в нескольких местах полоснули плотный картон и ножами; столкнули всё в кучу, и, видимо, даже прыгали на 60 дюймовом плазменном Филипсе, стремясь продавить экран; что им и удалось, несмотря на защиту пенопластом; — словом, всячески выразили своё разочарование. Ну да, это вам не склад с конфетами…

Сам хозяин, прежде чем отойти в мир иной, видимо подъел все запасы, и непрошенным «наследникам» уже ничего не осталось. Вот из-за этого нагромождения коробок Лена его сначала и не увидела — а он тут лежал, в зале, из которого были двери в две другие комнаты и кухоньку; на диване в углу у стены, завернувшись в кучу одеял; так, что наружу торчал только нос и острый небритый подбородок. Как же он тут один остался, а семья? Небось семью отправил куда-нибудь в деревню или в сельхозкоммуну; а сам остался «охранять богатство»? Вполне может быть. Жлоб. Жмур! — как называл таких Толик… ах ты, опять я… тьфу!

Что ж делать?..

Ну, в одной из соседних комнат была вполне себе приличная софа; и в потрошённом шкафу виднелись какие-то плотные покрывала, — можно будет укрыться. Устроиться, что ли, здесь? Очень не хотелось подниматься в загаженные «апартаменты». А Жмур?.. А не наплевать ли?.. Он там, я здесь — друг другу не помешаем; тут вот под подоконником можно будет и костерок развести… или не разводить? Унюхают бродящие под окнами? Да не должны; да и не ходит никто вроде бы больше, где-то устроились на ночь. А горячее — надо; хотя бы раз в день, как же иначе. Решено — тут переночую.

Через некоторое время её решение остаться тут, в соседней с мертвецом комнате, было вознаграждено. Ей очень повезло, хотя сразу она так и не смогла оценить степень своего везения. Понимание пришло позже.

Она подошла к окну, которое было полузакрыто плотной шторой, да ещё тюлью. Всё было старое, грязное, пыльное, и, видимо поэтому никто из мародёров не отдёргивал штору, не осматривал окно, подоконник — что можно интересного найти на подоконнике? Вялый сдохший фикус в пыльном же горшке?

Но она отодвинула штору чтобы выглянуть на улицу — и за шторой, на окне, обнаружила развёрнутую солнечную панельку, закреплённую так, чтобы она висела за шторой, светопоглощающими элементами к окну, к свету.

Она сразу узнала её — не совсем такие, но наподобие, две штуки, были и у Олега в Башне, он заказывал их в каком-то китайском интернет-магазине… Панельки от солнечного света давали электричество, от них можно было заряжать какие-нибудь маломощные электронные девайсы, типа мобильного телефона, рации или книжки-читалки. Олег, впрочем, заряжал и целый аккумуляторный блок, от которого мог питаться его нетбук. Несмотря на то, что в Башне было топливо, были генераторы, Олеговы солнечные панельки были постоянно при деле — почти халявный, считай вечный источник электричества, хотя бы и на некоторые мелкие приборчики, но которые так облегчают жизнь!

Опять вспомнила про Башню, про Олега!.. Оно и понятно — всё, связанное с этой мерзкой действительностью, с выживанием, так или иначе проходило через него, через его «парадигму», через «его реальность».

Здесь на панельке висел заряжаемый мобильный телефон, смартфон. Бог знает, сколько он тут висел, сколько месяцев. И зачем — ведь мобильная связь давно не действовала; с другой стороны — смотреть фильмы или слушать музыку… Она сама дома раньше часто… тьфу — «дома»!

В общем, находка была интересной, полезной, и компактной — не то, что все эти гигантские телевизоры. Только работает ли?.. Если хотя бы включается — можно будет использовать как фонарик! — решила про себя Лена, обредшая житейскую мудрость в скитаниях. Фонарик — это ценно. Телефон в виде фонарика — тоже.

Она отсоединила смартфон от провода зарядки, и с интересом нажала кнопку включения. Запоролен, наверно… нет! Экран послушно осветился, показав фон — фото какой-то крашеной тётки в купальнике на фоне лазурного моря. И моргающий индикатор: «поиск сети». Да уж. Какая тут сеть…

А ну-ка… Получилось удачно — телефон не только включился, но и не был почему-то запоролен, и был полностью заряжен. Очень удачная находка!

Лена, выключив, спрятала аппарат в карман, решив ознакомиться с одержимым позже; и сняла с окна зарядку, сложила её по сгибам гармошкой. Достаточно компактно, и удобно — можно будет днём вешать на окно для подзарядки. Можно будет экономить фонарик. Удобно! Нет, сегодня ей реально повезло! — правильно, что сразу не ушла из квартиры с покойником!

После ужина можно будет посмотреть фото в телефоне, — это как заглянуть в чужую жизнь, тоже интересно. Может быть есть какая-то музыка? Это было бы ещё более удачно. Пока же нужно делать костерок, готовить ужин. Хорошо что тут много упаковочного картона — хорошее топливо!

Вот по запаху от горящего картона её и нашёл Рядовой.

Она уже притушила недогоревшие остатки, и они стали распространять едкий вонючий дым; а закидать их снегом или закрыть чем-нибудь плотным она не догадалась. К постоянному дыму сама же она давно уже адаптировалась и неудобств не испытывала.

Хлебая свой обычный вечерний «томатный суп» она с интересом изучала фото в найденном телефоне. Там было и несколько коротких роликов. Семья — мужчина и женщина, двое разновозрастных мальчишек. Вот они на море. Водный велосипед, под пальмой, с обезьянкой — обычный набор отпускников. На природе — шашлыки; крашеная тётка отмахивается от дыма и что-то весело кричит оператору. В гостях — застолье. На работе — та же тётка с умным деловым видом за столом, заваленном бумагами, рядом — монитор компьютера. Мужчина — нарядно одетый, открывает бутылку шампанского, видимо, на этой вот кухне — какое-то семейное торжество. Мальчишки, видимо сыновья — собранные в школу… ещё… ещё фото… чей же это телефон — этой крашеной тётки или её мужа?..

Она вздохнула и вышла из фотографий. Рассматривать чужую, кажущуюся в этих вечных зимних сумерках, такую яркую, праздничную, но уже прошедшую давно жизнь было горько. Как много мы все потеряли! Она вспомнила все эти митинги, возмущённые голоса ораторов, клеймящих «произвол властей и нетерпимое падение уровня жизни…» Вот сейчас «уровень жизни» — терпимый? Где сейчас эти ораторы и эти митингующие? Остыли давно в эвако-поселениях, выкошенных эпидемией; или по-крысиному выживают в пригородных сёлах, на картошке, скучившись по нескольку семей в одной избе? И что будет дальше?..

Фотографии чужой жизни разбередили душу. Невольно всплывали и свои картинки: вот они на семинаре в Гданьске, всей семьёй; вот в Турции на пляже, вот в Египте на фоне пирамид… Хорошо было. Спокойно. Надёжно. Надёжность! — вот что, оказывается, надо было ценить в жизни, только! Она этого не понимала.

Не хотелось уже и искать на смартфоне музыку. Ничего не хотелось; только привычно «провести занятие» и лечь спать.

Она уже «провела занятие» и устраивалась на софе, тщательно подтыкая под себя края покрывал и скатертей, которыми укрылась, когда услышала в прихожей негромкий шорох…

Сердце на мгновение мучительно сжалось, остановившись, а потом зачастило быстро-быстро, накачивая организм адреналином.

Ещё шорох, ближе.

Да, это кто-то крался, один; стараясь ступать тихо — но захламленная квартира с кучами шуршащего картона и скрипящего пенопласта выдавала его.

Вот оно, вот!!

Она и сама не ожидала, насколько за эти недели она стала дикой, насколько стала бояться людей — так, что от ужаса сердце билось уже где-то около горла, а руки судорожно подёргивались, как в припадке. Стараясь также быть неслышной, она поскидывала с себя покрывала-скатерти, и приподнялась, сев на софе.

Ещё ближе шорох.

Она судорожными движениями, путаясь в ткани подкладки кармана, извлекла гладкое тёплое яйцо гранаты, и, как показывал Сергей, сжала усики чеки, приготовившись её выдернуть. Боже-боже!.. Нет, не спешить! — она положила руку с гранатой рядом с собой, на софу. Может быть ей это всё показалось?? Бывают же, говорят, слуховые галлюцинации?..

Но, развеевая её надежды, за стеной с открытой межкомнатной дверью кто-то не то кашлянул, ни то поперхал, как перхал покойный Граф, нюхнув что-нибудь острое. Человек! Она затаила дыхание.

Мгновения стали тянуться как часы.

Наконец, после паузы, когда она уже не могла не дышать, послышался странный звук: вжик-вжик-вжик-вжик; и так несколько раз, сериями.

Продышавшись, она не шевелилась, стараясь пронзить взглядом мрак квартиры. Свет лишь чуть-чуть проникал через грязное залепленное снегом снаружи окно, предметы интерьера терялись во мраке. Да, у неё же есть фонарик! Последнее время, экономя батарейки, она выключала его на ночь, — первые дни было очень некомфортно без света в незнакомой обстановке. Но потом она привыкла. Тем более что и батарейки стали заканчиваться с пугающей быстротой.

Посветить в дверной проём? Кто же там крадётся, зачем? И что это за звуки?..

Вжик-вжик-вжик, вжик.

Наконец в соседней комнате мелькнул свет, явно от карманного фонарика. Вжик-вжик продолжалось. Она сидела вся сжавшись.

Луч от фонарика бегло обежал зал — большую комнату, все эти завалы телевизоров с частично выпотрошенными упаковочными коробками. И вернулся к двери. Раз! — и она мазнул ей, казалось, прямо в лицо! Сердце опять, уже привычно, замерло; а потом забилось в горле.

Она вскинула руку с фонариком и нажала кнопку. Её трёхпрограммный фонарик «5.11» был выставлен на самый малый, экономичный свет, но, тем не менее, его луч был сильнее трепещущего луча незнакомца. На мгновение она увидела его: мужчина неопределённо-средних лет, в балахонистой куртке с лямками от рюкзака на груди; в лыжной тёмного цвета шапочке. Только на мгновение — потом она шарахнулся в сторону и визгливо выкрикнул:

— Бросай оружие — застрелю!!

И голос-то был, как сказал бы Олег, «какой-то бабский…» Тьфу, опять про Олега…

Но судя по быстроте исчезновения мужчины и его явно истеричному выкрику, он её тоже испугался! И это её не на шутку взбодрило. Кроме того он явно был один. Одиночка? Товарищ по несчастью?..

Чуть-чуть расслабившись, она разжала намертво сведённую руку на гранате, сама продолжая по-прежнему сидеть и светить в дверной проём.

— Бросай, говорю! Стрелять буду!! Граната! — всё тем же визгливым фальцетом прокричал из-за стены незнакомец.

Явно боится. Это сразу чувствуется. То, что её так боятся, не на шутку её успокоило. Или просто сердце уже билось так сильно, что не могло выдерживать прежний темп. Но что значит «граната»? Интересно — откуда он знает про гранату?.. — уже много спокойнее подумалось ей. Ведь он же её не видит!

— Вы не бойтесь! — попросила она в дверь, — Я… у меня нет оружия. Вы меня не бойтесь. Я не причиню вам зла.

Флюиды страха буквально переливались с той стороны стены; но, после её слов, там стало, кажется, поспокойнее. Это чувствовалось на ментальном уровне.

— Ээээ?.. Ты кто?.. — уже вкрадчиво послышалось с той стороны стены. Он так и не показывался в дверном проёме, — Ты — баба?

Боится, — поняла она, — всё ещё боится. На редкость какой-то трусоватый собрат по несчастью. Ранее не встречаясь с мародёрами кроме мародёров из их, из «крысиной стаи» Башни, она как-то представляла эту категорию выживших жителей Мувска более… более отвязными, что ли. Во всяком случае, она не могла представить, чтобы в такой ситуации Олег, Толик или даже Сергей… или даже Элеонора-Белка так трусливо шарахались бы за стенку и чуть ли не визжали оттуда. Когда против них она, одна, испуганная несчастная женщина. Да, кстати, женщина. Не баба.

— Я — не баба! — с достоинством ответила она, — Я — женщина. И да — я тут одна. Войдите и назовите себя…

Это показалось ей каким-то до смешного напыщенным, как из старого фильма: «- Войдите, сударь, и назовитесь!» Но как ещё тут скажешь? Чужая квартира, вымерший и вымерзший дом; ворованные телевизоры, покойник в соседней комнате. И её «…войдите и назовите себя!.». Глупо как-то. А что делать.

Из-за дверного косяка появилась сначала лыжная шапочка, потом круглая голова; поморгала, и уже тоном пониже попросила:

— Свет-то убери!

Ах да. Спохватившись, она отвела луч фонарика в сторону, но не выключила его, а положила рядом на диван, чтобы он светил в стену, и хотя бы предметы можно было различать. За стеной завозилось, и в дверном проёме появился незнакомец, осветил её дрожащим, вибрирующим лучом своего фонарика. Вжик-вжик-вжик. А, вот оно что — у него фонарик, этот, как его, — «жучок»; который нажимаешь — он светит. У Олега было несколько таких, но там не надо было постоянно нажимать, да Олег и не любил эти «жужжалки»… Тьфу, опять про Олега…

— Одна, что ли, ты здесь?? — уже не фальцетом, а вполне уверенно спросил незнакомец.

— Одна.

— А остальные где?

— Какие остальные? — не поняла она.

— Ясно. — Вместо пояснения ответил он. И вдруг, держа фонарик в левой руке — и без постоянного «вжик-вжик» свет от него стал быстро меркнуть, вскинул правый сжатый кулак к плечу: — «Слава Державе!»

— Что-о?.. — удивилась она.

— А… — он опустил кулак, досадливо поморщился, — Не из наших, значит.

— Каких «ваших»? Вы о чём? Да вы кто?..

Незнакомец не ответил. Своим «вжик-вжик-вжик» он осветил-осмотрел комнату; убедился, что никто в ней не прячется. Потом перевёл свет на Лену. Она чуть поморщилась, и, в свою очередь, подняла фонарик левой рукой и посветила на него, направив луч в грудь, чтобы не слепить. Правой рукой она по-прежнему сжимала гранату.

Обычный, средних лет, бродяга-бомж, каких она немало видела раньше в Мувске. Может быть только лучше экипированный: и куртка хорошая такая, походная, тёплая; и перчатки, и брюки с этими, как их. С берцами, да. Зимними берцами.

— Эээ, убери свет!.. — попросил незнакомец уже совсем по-человечески, — Давно тут? Нашла что?

— А вы кто? — вместо ответа поинтересовалась Лена, отводя фонарик в сторону. Понятно, что сейчас многие условности отошли в прошлое, но не общаться же в стиле «эй, ты». Имя-то у него должно быть.

— Я?.. Тебе моё имя зачем? Хотя… зови меня «Рядовой»!

— Почему… Рядовой?

— Я — рядовой боец в борьбе за Державу! — напыщенно произнёс незнакомец и приосанился. Вот. Ещё какой-то идиот. «За Державу» он «боец». Где он тут видел Державу, и как он тут за неё воюет, да.

Впрочем, она вспомнила — давно, ещё осенью, после путча, как только «пошёл этот развал», с сепаратизмом Регионов и отделениями от «центральной власти», было, было много таких — с выступлениями «за едину Державу», с кричалками, скакалками, шествиями с факелами по центральному проспекту. С портретами каких-то старых «героев», которые с какой-то радости стали символизировать для них «борьбу за Державу». Митинги; наперебой записывались «на фронт». Но, как-то она думала, что все они там, «на фронте», и полегли — под Градами и пулемётами Регионов. Нет, оказывается. Не все. Она мучительно вспоминала, что нужно ответить на это вот «Слава Державе!» Что-то вроде, кажется, как и на Востоке; типа «Ассалам алейкум» — «Алейкум ассалам»… Да, наверное! И она, чтобы сделать незнакомцу, назвавшемуся Рядовым, приятное, произнесла:

— Державе — слава!

Правда, не вскидывая правый кулак к плечу, — в правой руке у неё была зажата по-прежнему граната с полувытянутой чекой. Мало ли что.

Рядовой с удивлением покосился на неё, но ничего не сказал. Вместо этого ещё раз своим «вжиком» осветил всю комнату, и уже после этого обратился к ней с теми же вопросами:

— Так ты давно тут? Чего-нибудь нашла?

— Меня зовут Елена! — вместо ответа назвалась она; но он лишь досадливо передёрнул плечами:

— Да мне пах! Чо нашла, говорю?..

Типичный бомж. Типичнейший. А туда же — «Слава Державе!» — подумала она.

— Ничего особенного. Но я тут недавно. Первый вечер. И последний, полагаю.

— Ясно! — кивнул Рядовой, явно что-то для себя решив, — Толком не искала, значит.

— Так что искать… нет тут ничего. Кроме этой вот… электроники! — она указала лучом фонарика на картонные упаковки, — На кухне нет ничего. Всё до меня выгребли.

— Ну, что тут порылись я и так вижу! — заметил Рядовой, и сбросив с плеча, поставил на пол рюкзак, — И что толком не искали — тоже!

— А как?.. и что — искать? — удивилась Лена. Незнакомец больше не казался опасным, и она думала о том, чтобы незаметно опять разжать усики гранатной чеки. Он невольно помог ей:

— Эх ты, ворона! Разве так ищут! «На кухне…» — передразнил он, — Дай фонарик, — я сейчас покажу как надо искать!

И, не дожидаясь её согласия, протянул руку за фонариком.

Она отдёрнула руку:

— У вас свой есть!

— Ворона! — опять ругнулся он, — Видишь же, — его постоянно жать надо. Аккум сдох совсем. А у тебя на батарейках — обе руки свободны будут. Давай сюда! — он опять требовательно протянул ей руку и пошевелил пальцами, — Тут полюбому заначки должны быть! Поскольку хозяин — хомяк! А у хомяков — обязательно заначки! А я тут вижу — никто толком и не искал!

Пожав плечами, она подала ему фонарик.

Рядовой тут же упрятал свой жучок в карман куртки; взял её фонарик и, попутно, говоря, отправился в «зал», оставив свой рюкзак в «её» комнате:

— …не искали, не искали! Таких олухов много встречал! Вороны! Поломают всё что увидят, утащат что-нибудь самое ненужное, — а заначки и искать не думают! А хозяин — хомяк! По норе видно. А у хомяков всегда есть запасы! Их нужно только найти!

Лена, вернув гранату в исходное положение, поспешила за ним следом, предостерегая:

— Вы только в окна не светите! Тут кто-то ходил под окнами. Разговаривали.

— Да знаю я!.. — отмахнулся Рядовой, внимательно оглядывая большую комнату, — Трое тут лазят. Гопы. Главного Гуп зовут, так называли. Здесь их сейчас нет, в другой дом ночевать урыли. Я видел. Та-а-ак… Итак. Хозяин — хомяк. Задача — где заначка? Или, скорее, заначки.

— Хозяин-то вон там лежит! — поспешила подсказать Лена, указывая на угол комнаты, заставленный телевизорами в коробках, — Если что и есть, то, наверное, у него.

— Где? — заинтересовался Рядовой.

— Вон там. За этими коробками. Вот тут можно пройти, — указала она, — Только он от эпидемии, наверное, умер.

— Ага. — Рядовой протиснулся к дивану, на котором лежал закутанный по самый нос покойник, — Поглядим на хомяка…

БЕЗ ГРАНАТЫ — НИКАК!

— Не. Не от эпидемии. — вынес Рядовой вердикт после краткого осмотра, — От эпидемии рожи синие бывают. А этот — бледный. И… — он посветил на табурет, стоявший впритык к изголовью дивана, на который Лена прежде не обратила внимания, — Вот… лекарства. Ну-ка, что у нас тут… Ага.

Он быстро перебрал стоявшие на табуретке пузырьки и надорванные облатки с таблетками. Несколько сунул в карман.

— Не, точно не эпидемия. Скорее всего подцепил где-то воспаление лёгких, — у офисного планктона на сквозняках и без отопления это как за-здрасьте; и без «Скорой», да на самолечении… да с таким небогатым набором лекарств… сгорел как свечка!

— Точно знаете?

— Да почти что! — важно ответил Рядовой, — Что я, сдохших от эпидемии не видел?

— И не боитесь?

— Эпидемия… прошла! И была она… незаразная! — ответил Рядовой, ухватив одной рукой за одеяло на покойнике и потащив на себя, — Вот такая вот странная эпидемия…

Он потянул ещё, отступив и светя фонариком, — и труп, закутанный в одеяла, обрушился на пол с мёрзлым стуком.

Лена ахнула.

— Не ссы, ворона! — откомментировал Рядовой своим, видимо, привычным определением, и стал ворошить постель, подушку. Труп лежал на полу, и одна нога в штанине синих тренировочных штанов у него странно, по-неживому, торчала в сторону. Окоченел. — У таких хомяков, бывает, под подушкой спрятано. Чтоб можно было даже во сне заначку жамкать! Уроды же. Позор Державы.

Под подушкой ничего не обнаружилось.

— Ну ладно. Будем искать дальше. Должно быть. Тут видно, что не искали нормально. Идиоты.

Лена заметила, что, судя по всему, у Рядового все были или «вороны», или идиоты, или, на худой конец, «позор Державы».

Теперь он методично обшаривал разные укромные места квартиры, продолжая разглагольствовать. Из его бахвальства Лена узнала многое как о нём, так и о практике поиска тайников в квартире:

— Оне же идиоты все. Прячут куда? Стандартно прячут — вот, тут холодильник давно разморожен, а то бы я в первую очередь в холодильнике бы смотрел, в морозилке. Но сейчас и света давно нет, и в первую очередь жрачку гребут, так что навряд ли. Если только «под» или «за». В решётке от компрессора некоторые прячут, скотчем приклеивают. Деньги. Идиоты. Ещё в смывном бачке — но не сейчас, конечно. Ещё в белье. Но в белье многие ищут, потому там реже прячут. Даже если и дураки, как этот.

— Почему он дурак, думаете?

— Потому что натащил техники — и подох. А, раз уж натащил, подфартило, надо было срочно в деревни сдавать — там поначалу спрос на такие вещи был. Пока электричество было. Тааак… нет, тут не будет. Надо по плинтусам пройтись; если ламинат, то плинтуса чаще всего съёмные, на защёлках — под ними прячут. Идиоты, позор Державы.

Он, достав и открыв складной нож, принялся протискиваться вдоль стен, стараясь поддеть плинтуса, подсвечивая себе фонариком. Нет, под плинтусами ничего не было; но Рядовой не унывал и продолжал поиски, болтая.

От него Лена узнала, что «Державу предали и продали», что сделали это «проклятые изменники, регионалы», которые «всегда державной власти изо всех сил вредили!» Что и «хрен бы с ними, с Регионами — мы их всю жизнь кормили!», и, в то же время, «Рано или поздно вернём мы все эти территории, обязательно вернём! Всем, кто там жить остался, кто продался изменникам — люстрация, и в эти самые сельхоз-лагеря, на брюкву и топинамбур! Искупать кровью и трудом!»

Что «…эти подонки-регионалы всегда были чуждым органом при Державе!» и что «Целостность и неделимость Державы — безусловный приоритет перед любыми другими задачами!»

Это было странно Лене; она была всегда очень далека от всех этих политических споров и разногласий; это Олег «имел своё мнение»… Но, во всяком случае, слушая сейчас Рядового Державы, как пришелец называл себя, и считая себя здравомыслящей, она видела противоречия в его разглагольствованиях и попыталась ему на них указать:

— Как же так? Если Регионы были дотационными, и если они, как вы говорили, всё равно всегда хотели отделиться, — то, получается, они Державе и не нужны ведь вовсе! Зачем они? Воевать ещё с ними… пусть бы и отделялись! — меньше нахлебников.

На что Рядовой ответил ей зло и сразу; видимо, давно имея ввиду такое соображение:

— А потому что нехер было самим отделяться! Никого не спросясь — отделились, видите ли! Есть Держава, есть Закон! Чтоб отделяться — нужно всенародный референдум; только он может разрешить или запретить! А то — ишь, «они решили!» Да мало ли что они решили!! Переколошматим всех; а кто выживет — в поле и к станку, восстанавливать порушенное!

Впервые за всё время странствий Лена разговаривала с живым человеком, а не с эфемерными «слушателями лекций»; и это было очень приятно! Хотя и тема разговора была какая-то дурацкая, но тем не менее — приятно слышать живой голос, приятно дискутировать… если можно назвать дискуссией её возражения и его лающие ответы.

— Но посудите сами — зачем?.. Если, как вы говорите, они и так были дотационные — зачем всё это? — воевать с ними, принуждать их «вернуться», жестоко наказывать после этого, заставлять восстанавливать — когда они и раньше-то, «до всего этого» были убыточными! Это же затраты — человеческие, ресурсные. Тем более что уже столько длится война, «фронт»? Эта, как её? Анти-сепаратистская операция, АСО… Они же там тоже все озлоблены на нас! Остаётся только перебить их — но как это, и зачем??

Тупость вопросов её, видимо, раздражала Рядового; но он, тем не менее, отвечал — на этот раз уже забравшись на лежавшие один на одном телевизоры в коробках, и, рискуя свалиться, балансируя, зачем-то ощупывал люстру под потолком:

— Зачем-зачем, ворона! Я же сказал тебе, что непонятного?? — потому что нехуй было отделяться без референдума! Вот глупая баба! И никто их «восстанавливать» не собирается — пусть сами как хотят кувыркаются!

— Значит — только из принципа? Чтоб наказать их, да? Наказать — а потом бросить? Надо ли это, разумно ли?

— Нет… ну, ворона!.. Всё ведь тебе объяснил! — нет, не понимаешь! Нехер было отделяться! — ясно? Нехер! Законы свои принимать, деньги свои! За это… О! Вот оно. Нашёл.

Он что-то нашарил в колпачке на ножке люстры, который прикрывал проводку, уходящую в потолочную плиту. Вынул, зажав в кулаке, спрыгнул на свободный от коробок пол.

Она заинтересованно приблизилась; посмотрела — он, зажав фонарик зубами, разворачивал маленький полиэтиленовый пакетик. Мелкие предметы. Жёлтого металла.

— Вот… говорыл же теве — жолжны тут быть жаначки. Жва обрушальных кольша, жапонки… шерёжки, шепочка. Жапонки — так себе; пижутерия, а вот оштальное — явно жолото. Ишь, жаначил. Хомяк. И, наверное, это не всё. Надо ещё ишкать. Женьги там, валюту… — бубнил он не разжимая зубов с зажатым фонариком; из приоткрытого оскаленного рта потекла струйкой тягучая слюна. Вблизи от разогревшегося от лазания по полу в поисках тайников Рядового ощутимо пованивало.

Всё это было довольно-таки противно — но, всё же, живой человек!

Да. Золото. Она проводила взглядом пакетик, который Рядовой препроводил в свой карман. Вспомнила про ту коробочку с золотом, найденную в кармане у Сергея. Она ещё тогда из-за неё целую проблему устроила… Спросила, чувствуя глупость вопроса:

— А зачем вам? Что с этим золотом делать-то?

Вопрос, конечно, был глупый; и Рядовой, вынув фонарик изо рта, не преминул это отметить:

— Ну ты и воро-она! Это ж золото! — как что делать?? Одно кольцо — три банки МувскРыбы, три Леща. Опять же помыться можно, постираться, — на Лешова ночлежка есть, тёплая, в бывшей гостинице, с прачечной гостиницы — с баней. Плати только. Опять же — бабы. Вот… за цепочку — можно тёлку дня на три снять, хы, и чпокать её хоть круглые сутки — только заплати и корми… Хорошие есть тёлки, артистки… бывшие.

Он мазнул по ней блудливым взглядом, посветил фонариком, опять держа его в руке; и она внутренне сжалась. Что ещё ему в голову придёт? Артистки… А топорик, как на зло — там, в другой комнате, в рюкзачке. И нож там. Тут только граната в кармане.

Но, видимо, её вид никак не отвечал его представлениям о вожделеемых им «тёлках»; и он отвёл луч фонарика:

— Надо ещё искать… бабка. На-ка, посвети мне сама. Деньги ещё должны бы быть, ещё какие… ценности. Фонарик, к примеру, свечи. Я ж говорю — тут не искали толком.

Она взяла фонарик, брезгливо вытерла его от слюны Рядового о своё пальто. «Бабка»! Это он про неё, что ли?? Какая-же она «бабка»? Она привыкла считать себя если и не «молодой женщиной», то и уж ну никак не «бабкой»! Можно было бы сказать «женщина средних лет…» Хотя каких это «средних лет»? — это определение предполагало женщину довольно уже «в возрасте»… Или это одно и то же?

В общем, она ощутила какой-то укол самолюбия. Никто никогда даже в шутку, не мог назвать её бабкой; — что-что, но она всегда следила за собой! Диеты, шейпинг, личный фитнес-тренер в тренажёрном зале; качественная косметика, кремы — она знала в этом толк. Одежда — совсем не с рынка! И вдруг — «бабка»!

Она еле сдержалась, чтобы не сказать Рядовому какую-нибудь колкость в ответ; но… сдержалась. Её удержало осознание глупости ситуации: по сути бомж назвал бомжиху «бабкой», пренебрёгши ею в плане «трахать» в пользу неких «артисток», «дающих» аж на три дня за цепочку и кормёжку. И что ей теперь — возмутиться этим?? Она чуть не фыркнула.

А Рядовой, видимо, окончательно сделал вывод относительно её, и теперь, продолжая болтать и указывая ей где светить, поочерёдно называл её то по-обыкновению «вороной», то «бабкой»:

— Вот тут посвети. Выше. Ну-ка, в вазочке… ничего. За шкафчиками поглядим… в вытяжке… за батареей… правее свети, бабка, не видишь?? Вот развелось в Державе идиоток — и ведь не перемёрли, топчут землю ещё… воздух коптят. Пошли в ванную. Что? Ну и пусть насрано, что, брезгливая, что ли?.. Ворона. Должна бы привыкнуть уже, небось не олигархова дырка… ворона!

Она молчала, хотя её коробило от его эпитетов. Тут, за это время, этот вонючий бомж как бы между делом оскорбил её столько раз, сколько ей не пришлось выслушать за всю предыдущую жизнь с Олегом… и приходилось молчать. Она сказала себе — всё это не просто так. Раз у этого «Рядового» такая потребность постоянно и непрерывно кого-то унижать, — вот как сейчас её, — значит у него не всё нормально с психикой, с самоидентификацией. Что-то его съедает изнутри, какой-то комплекс — ведь только комплексы могут требовать непрерывно повышать свою значимость за счёт унижения окружающих. От этой мысли ей стало легче, хотя симпатий к Рядовому не прибавилось…

В конце концов он обыскал всю квартиру, и действительно, нашёл ещё полезное: потёртый бумажник с деньгами — старые евро и доллары, — приклеенный скотчем к наружной части дна выдвижного ящика в шкафу. Полиэтиленовый пакет с носками — обычными х/б носками, старыми стираными, целыми и в дырках, — видимо, самого этого покойника. Половину коробочки спичек в тумбочке для обуви в прихожей. Начатое туалетное мыло. Надорванный пакетик с сухой горчицей. Целый, неначатый пакет с турецкими одноразовыми бритвенными станками — шесть штук! И валяющуюся в комнате буквально под ногами поллитровую прямоугольную бутылку из-под оливкового масла, открытую — в которой, против ожидания, сохранились остатки этого самого масла. И пачку газет.

Всё это она выложил на стол в кухне, и гордо сказал Лене:

— Ну?!.. Ты поняла, как искать надо?? Видала! Добра-то сколько! Вот! Вор-рона! А ты тут — как дура: «Нету ничего, нету ничего!» Вот что значит с умом подходит к делу!

И, усевшись на табурет, принялся расшнуровывать берцы, явно с целью поменять носки на чистые, найденные — две пары из них, не очень дырявые, он сразу отложил в сторону. Пакет с остальными великодушно подтолкнул ей:

— На, приоденься. За ногами следить надо! — это самое важное. В нашем деле.

Лена не стала уточнять, какое из «дел» Рядовой считает «нашим», и с какой стати. Не иначе «битву за Державу», саркастически подумала она, и не притронулась к чужим носкам.

Рядовой же, покончив с переобуванием, поставил, перевернув, сливаться остатки масла из бутылки в найденную под мойкой поллитровую баночку (там он тоже всё тщательно обшарил; но не нашёл ничего кроме клубков сгнившей и смёрзшейся картошки).

— Видала! Масло. Загустело, конечно — но настоящее оливковое масло! — судя по запаху. И по бутылке. Вот так вот, ворона! Щас я его ещё маленько подогрею — и шустрей потечёт. Его есть можно. И — вот, в банке, светильник сделать. Умеешь, нет?.. Нет конечно — на то ты и дура-ворона. В таком Клондайке на ночь устроилась — и ничего не нашла. Эх ты!..

То ли он специально провоцировал её, то ли просто болтал в силу довлеющих над ним комплексов, требующих постоянно самоутверждаться хотя бы и в глазах случайно встреченной неопытной бомжихи, которой она, Лена, безусловно, в его глазах и являлась; но почему-то сказанное им на этот раз задело её. Оскорбления — все эти «дура» и «ворона», за малую часть из которых, случись такое, она бы моментально прервала бы любое общение с Олегом, да и с любым человеком «из той жизни», — она принимала достаточно спокойно, справедливо списывая на комплексы нового знакомого; а вот это глумливое высказывание насчёт её «личной неуспешности» задело. Да кто он такой, чтобы судить насколько она успешна или неуспешна?!

Подталкиваемая вдруг появившимся желанием показать «этому мужчинке», что она совсем не такая уж неумеха; и может приспособиться к любым обстоятельствам; и ей, несмотря ни на что, сопутствует удача, она произнесла:

— Не очень-то зазнавайтесь. Что вы тут нашли? — пустяки! Всё, что осталось. А я нашла тут действительно ценную вещь!

— Какую?? — тут же чуть не подскочил Рядовой.

— Солнечную зарядку! Висела себе на окне в той комнате, за шторой — а вы туда и неудосужились заглянуть! — наслаждаясь его реакцией, сообщила Лена.

— Ого! Нерабочая небось?? — попытался перебить степень её успеха Рядовой.

— Рабочая! На ней — вот, телефон висел; полностью заряжен! — с торжеством продемонстрировала Лена вынутый из кармана аппарат. Включила его — зажёгся экран, появилась картинка с той тёткой на фоне моря.

Глаза Рядового загорелись.

— Да, бл… Ворона — ворона, а поди ж ты! Это реально ценная вещь! Таких давно уж не делают, не у всех есть. Где она у тебя? — тащи сюда!

— Сейчас — разбежалась! — независимо произнесла Лена; и вновь пожалела, что у неё нет с собой её топорика. Действительно — какой смысл в оружии, если оно не постоянно при себе? Недаром «крысы» постоянно носили пистолеты с собой, даже за обедом… впрочем, то дело прошлое.

Но Рядовой не проявил агрессивности, а лишь законючил как маленький:

— Ну чо тыыы… Ну покажи! Интересно же. Это большой дефицит сейчас — батарейки заряжать! Можно сменять на что-нибудь очень выгодное, а лучше и не менять — себе подзаряжать; всегда со светом быть! Покажи, а?

— Не покажу! — отрезала Лена, обрадовавшись возможности посчитаться за «дуру» и за «ворону».

— Ну ладно…

Между тем Рядовой «занялся хозяйством».

Снова забравшись, встав на четвереньки, в шкафчик под мойкой, он выудил оттуда пустую, молочно-белого цвета, бутылку из-под кефира. Взял фонарик, и обернул его рефлектор полоской картона; вставил его в бутылку, включил — бутылка засветилась как белая настольная лампа, осветив кухню бледным, но вполне ясным светом. Стало удобно видеть окружающую обстановку и друг друга.

Покосившись опасливо на окно, Рядовой прикрыл импровизированный светильник от окна вырванным из упаковки куском картона.

Затем, судя по всему — Лена следила за ним, сидя напротив за кухонным столом на табурете, — занялся приготовлением ужина.

Всё у него было, не в пример Лене, продумано. Он не стал разводить костерок, а достал из рюкзака обшарпанный армейский плоский котелок; извлёк из него жестяную подставку, небольшую баночку и пластиковую бутылочку с жидкостью.

Баночка оказалась самодельной спиртовкой, а в бутылочке была горючая жидкость; и вскоре в котелке уже грелась вода, которую он налил из извлечённой из рюкзака бутылки из-под минералки.

Были извлечены так же: начатая банка МувскРыбы, завёрнутая в полиэтиленовый пакет; туристическая вилко-ложка, и начатый же пакет спагетти. Как только вода закипела, Рядовой накрошил в котелок спагетти, просто ломая её пальцами; кинул туда же половинку бульонного кубика, пачку которых он бережно хранил во внутреннем кармане куртки, и ещё посолил. Помешал; поварил ещё некоторое время; достал макаронину своей вилко-ложкой, ухватил её ртом, и, смешно двигая и губами и носом как кролик, втянул её, определяя готовность. Результат его удовлетворил, и он вывалил туда же, в парящий котелок, рыбу из консервной банки. По кухне разнёсся волшебный аромат…

От запаха готовящегося блюда у Лены свело челюсти, а слюна стала выделяться какими-то толчками. Как же давно она не пробовала ничего подобного!

Ей почему-то казалось, что приготовив поесть, Рядовой предложит покушать и ей; но, когда всё было готово, и он, потушив, отставил в сторону спиртовку и снял котелок с подставки, ничего подобного не произошло. Рядовой просто придвинул котелок к себе, и принялся хлебать, обжигаясь, ароматную жижу, время от времени подцепляя и макаронины, и кусочки рыбы. Смотреть на это было невыносимо, но Лена, сжав зубы, молча сидела напротив. Она была выше того, чтобы попросить поесть. Да, конечно, она не опустится до этого! Она просто сидела и смотрела как он ест. И слушала. Правда, из-за начавшихся от аромата спазмов в желудке, давно не ощущавшего ничего, кроме жидкого «томатного супа», она плохо понимала, что он говорит; а он говорил непрерывно; ел, чавкал, «швыркал» губами, причмокивал, и говорил-говорил, перепрыгивая с темы на тему; совершенно не обращая внимание, отвечает она ему или нет. Видимо, у него, как и у неё, тоже давно не было собеседника, а вернее, аудитории для прослушивания монолога:

— Доллары-евро хомяк запрятал, дурак. Нет бы потратить. Копил, небось; отказывал себе во всём. Хы. Спрятал — и помер. Помнишь, как обосрались все, когда доллар на красный обменили? Некоторые и выкидывали, дураки; не сообразили, что там теперь в каждом штате свой доллар, а бывший-прежний, — как бы общий… Натащил всю квартиру телевизоров — а нормальных антибиотиков с витаминами — нету! Вот и загнулся. Хомяк-дурак. Таких много, в общем. Что нахапали в первые месяцы — думали, всё взад вернётся, и они, такие красивые — с телевизорами и при стиральных машинах, хы. А пожрать не запасли, и ружья, небось, нету. У тебя есть какое-нибудь оружие? Знаю, что нету. Потому что ворона. Как ты сюда попала? — вижу же, что недавно тут шароёбишься. Не пойдёт у тебя — сдохнешь. Сразу видно — я сразу таких вижу. Не твоё это. Простудишься — и сдохнешь; вот как этот вот. Ты ж ничего не умеешь! Хотя дуракам и дурам, наверно, везёт — ишь, зарядку нашла. Но это случайность. Я сколько лажу — ни разу не видел; это тебе здорово повезло, ворона. Теперь тоже буду на окнах смотреть — вдруг тоже повезёт. А чо ты здесь? Муж выгнал? Это часто бывает — нашёл, небось, помоложе! Сама ушла?.. Ну и дура. Кто ж сейчас «сам уходит». Я-то? Мне нравится просто. Вольная жизнь. Ни от кого не зависишь. Чо нашёл — всё твоё; как в лесу, хы. Я только с замками не очень. А так-то я что хочешь найду. Жаль, «хулигана» нету — но «хулиган» вещь тяжёлая, громкая, и вдвоём надо; видела, тут все двери «хулиганом» разворочены? Не разбираешься, конечно. Эх ты. И на Державу тебе плевать… Но даже с ним не все… Видела, тут, в подъезде, одна дверь запертая? Стоило бы слазить. Может через балкон, только страховать надо; ты не потянешь, ворона… Ты вообще — бессмыысленная, толку от тебя… фонарик только хороший — спёрла где, небось? И зарядка — ну, с зарядкой повезло. А есть у тебя оружие? А, спрашивал уже. У меня так был ствол, — но его в самом начале отобрали. Не, я сам сдал, чо. На АСО-то? Не взяли меня — по здоровью. Но, — я в тылу, за Державу! До последнего! Я, может, больше для Державы сделал, чем какой боец «там»… Бухгалтером был, да; интернет служебный, — я за Державу до последнего!.. То есть до последнего дня, пока интернет ещё работал! Я до весны тут, в городе; а потом «в поля» пойду. В городе по весне — конец. Эпидемии пойдут; не чета «этой». Вот от таких жмуров — хомяков и пойдут. Сейчас-то он мёрзлый, а как оттает… Но до весны дожить ещё надо. Тут, в городе, в принципе, ещё много интересного. Думаешь все поразбежались в деревни или в Зелёную зону, или в гопники?.. Не-е-т, тут и хомяков полно. Сидел, скажем, человек, на жрачке… Хоть и конфисковывали тогда, но многие попрятали, я знаю. И сейчас сидят на запасах. Выживают, хе. Зачем им «в деревню», чего ради? Можно вместе… — он, оторвавшись от еды, ещё раз критически оглядел её, — Нормально, чо. Вид интеллигентный, — училкой, што ле, раньше была? Можно легенду придумать, жалостливую: что всю семью похоронила, умерли… или нет, — что бандиты убили, гопники! — это жалостливей! Сейчас все наездов боятся, особенно малые семейки; так что тут посочувствуют. Попросишься переночевать — заплатишь чем-нить. Нет у тебя оружия? А, да. Батарейку там дашь, если есть у тебя. Ну, осмотришься. Лучше, конечно, не на ночь, а на день-два, чтобы лучше осмотреться. Кто и где спит, как. Как двери запирают, чем. Где что лежит…

— Это как? Это зачем?? — начиная что-то подозревать, переспросила Лена. Прежняя её была радость от встречи живого человека, пришедшая на смену испугу, потихоньку испарилась, и Рядовой теперь вызывал только брезгливое презрение. Сожрал, сволочь, целый котелок; и ей даже не предложил! Хотя она б отказалась, конечно. Ещё чего. Конечно отказалась бы! Больно надо. Но всё равно — сволочь!

— Ну как «зачем», ты чо? — удивился, приканчивая свой ужин, Рядовой, — Я же говорю тебе — много ещё интересного в городе. У людей. Вот к людям и попросишься. Меня-то не пустят, поопасаются; а вот тебя вполне. У тебя вид, это, интеллигентный — хоть ты, бабка, и воняешь уже, хы. Ты-то не чувствуешь, а я — вполне. Ни и вот…

Задав ещё пару наводящих вопросов, Лена окончательно поняла, что Рядовой банально вербует её на «должность» наводчицы или воровки на жалости.

Предполагалось, что она будет проситься переночевать в небольшие обособившиеся семейки, рассказывая жалостливые истории и параллельно подкупая доверчивых горожан какой-нибудь мелочью. Попав в дом, осмотреться и завоевать доверие.

— Кто, гришь, раньше была? «до-всего-этого»? Да не, бухгалтеры и «собственный бизнес» — это сейчас не катит; наоборот люди презирать начинают. Лучше чем-нибудь таким… Чо? Педагогический закончила; в детсаду работала, методист и те де? Во! Скажешь, что была воспитателем в детсаду, что детей любишь!

Ну а потом предполагалось по обстоятельствам: либо ночью открыть дверь Рядовому; либо

«… - пришить главного, а потом, опять-так, дверь мне откроешь — я с остальными разберусь!.. Ещё проще — в еду им чего насыпать, — я дам тебе, у меня есть. Это фигня, если никого раньше!.. Этому быстро учатся, — ничего сложного. Подумай, ворона, — а? Подпишешься на это?»

Лена с негодованием, с омерзением отказалась. Ещё чего не хватало! Обманывать людей, втираться в доверие — а потом обкрадывать их, или, чего доброго, убивать?? За кого он меня принимает, этот мерзавец??

Рядовой принимал её явно за дуру; что он и не преминул сообщить ей в ответ на её решительный отказ:

— Ну и дура! Совсем дура! Все сейчас так живут, все! Вот тебя мужик выгнал — сам сейчас, небось, с молоденькой! — а ты тут, ворона! И ещё строишь из себя порядочную, бабка! Подохнешь тут — вижу же я!

— Как вы можете?? — возмущённо говорила ему Лена, и возмущения ей добавляло сознание того, что вот, он сыт теперь, только что выхлебал целый котелок вкуснейшей еды, а она вынуждена будет ложиться спать с голодными спазмами в желудке, — Вы вот мне тут про «Державу» говорили. За «гордость за народ, за нацию». Что «сплотиться должны». И вы же хотите их, своих же соотечественников, обкрадывать; и даже, может быть, убивать!! Как это согласуется с вашими убеждениями насчёт Державы и Единства Нации, как??

Рядовой между делом, покончив с едой, вновь налил, не споласкивая, в котелок воды, и вновь поставил его на спиртовку. Выслушал её выпад; и покрутил пальцем у виска:

— Ты совсем дура, ворона! Что тут непонятного? Они же — соотечественники эти! — они же не за Державу! Если тут сидят. Чего их жалеть?

— Да вы сам, да вы сам — только на словах «за Державу», а сам по брошенным квартирам шаритесь! — выпалила Лена, — Чем вы лучше тех, кто просто остался дома?? Пусть даже у них и есть какие-то запасы!

— Так я — это я! — с презрением ответил ей Рядовой, — Я-то точно за Державу, а они — просто хомяки! Обыватели. Чего я о них заботиться должен?

Позиция его была непробиваема; и Лена просто не нашлась что ему возразить.

Наступило молчание; а Рядовой между тем вскипятил ещё воды на спиртовке. Налил себе в металлическую походную кружку, насыпал туда чего-то из завинчивающейся пластмассовой баночки, — и в кружке забулькало, приятно запахло фруктами. Исподлобья взглянул на неё, сидящую напротив, и до сих пор в негодовании сжимающую кулаки, — встал, подошёл к полке с посудой, выбрал там кружку. Поставил перед ней, и налил туда кипятка. Насыпал порошка из той же баночки. Придвинул к ней:

— На, пей, ворона. Помни мою доброту…

Лена с подозрением посмотрела на него. Чего это так? «Супом» не поделился. И вообще, судя по всему — жмот. Надо фонарик забрать обратно…

— Пей-пей! — подбодрил её Рядовой, — Это этот… как его? «Ин-ва-айт — про-осто добавь воды!» — пропел он явно какой-то рекламный слоган, продолжая копаться в своём рюкзаке — Он сладкий. Пей.

Она несмело, почти против своей воли, придвинула к себе кружку. Кружка была приятно горячей; и из неё одуряюще пахло фруктами. Вода, кипяток в кружке был мутный; в нём плавали остатки пищи, кусочки макарон, — но это было не важно; как же хотелось это всё сразу, залпом, выпить — восхитительно горячее, так приятно пахнущее, и наверняка, как говорил Рядовой, сладкое!

Ну и что, что она отказалась от его «предложения»! — подумала она, — И правильно, что отказалась. И не соглашусь никогда! Но, — может быть ему стыдно стало, что он так… так — не по-человечески? В каждом, в самом плохом человеке ведь есть что-то хорошее, ведь так же! Вот и он — поделился. Она ему за это ничем не обязана. Даже напротив — он, вот когда шарился по квартире, — то шарился ведь с её фонариком! Много бы он нашёл со своей «жужжалкой»? Так что он, в сущности, мне обязан!

Так подумала она, и взялась обеими руками за кружку.

— Подожди, вот ещё что есть! — остановил её Рядовой; и достал из рюкзака небольшой прозрачный пакетик с белым порошком, — Во, дай добавлю!

Не ожидая её разрешения, он через надорванный краешек пакетика насыпал ей в кружку чуть-чуть порошка, — Цукли! Это этот… углевод для диабетиков, что-ли. Очень, эта, сладкий! Размешай только. У меня ещё сухой кисель есть, но это утром… Вот. Пользуйся моей добротой. Может ещё передумаешь, утром-то!

Лена отрицательно покачала головой, и, тем не менее, приняла кружку. Напиток и вправду был сладкими и потрясающе вкусным, — ничего подобного она не пила уже давным-давно.

Рядовой же, встав из-за стола, стал готовиться к ночлегу. И всё это время непрерывно болтая:

— …это тебе повезло ещё, что я тебя нашёл, а не какой-нибудь отморозок из гопов. Им же похуй — бабка ты или не бабка, главное чтоб — дырка! Хы. Трахнули б тебя, а потом бы и съели… А чо? Я встречал такое — в квартирах. Смотришь — труп; а у него это, филей, отрезан. Да-да. Вот. Сначала надо «запасной выход» организовать! — вообще-то это сразу надо делать, как в квартиру зашёл; тут-то я это так, — на тебя отвлёкся!

Он достал из рюкзака моток альптроса, и привязал его к стояку батареи у окна.

— Вот так вот. Чтоб случись что — можно было сразу марш-марш из хаты! Первейший принцип выживания: как вошёл, сразу думай как выходить будешь, и, желательно, не там где вошёл! Теперь это, — чтоб никто не вломился ночью. Да, ночью тоже шарятся, не одна ты такая — не знала?? Ты как на ночь сторожишься?.. Ну, как сигналку ставишь, или ещё что… никак?? Ну-ты-дура, ворона! Что тебя до сих пор не нахлобучили — это только дело времени! Всегда надо, это, вход обезопашивать!

Она прошла за ним в прихожую, чтобы увидеть, что он делает.

Рядовой приставил к развороченной входной двери табурет, а на табурет поставил вынутый из рюкзака простой гранёный стакан. Затем достал из рюкзака же зелененькое рубчатое яйцо гранаты…

У Лены потемнело в глазах, — ей показалось, что Рядовой каким-то чудом похитил её главную ценность — гранату, которую она не вынимала из кармана ни днём, ни ночью. Она даже в испуге похлопала себя по карману, — но граната была на месте; да она и заметила, что у Рядового была граната совсем другого вида: если у неё была гладкая, то у него — рубчатая, с глубокими бороздками на корпусе. Да, совсем другая.

Рядовой же за своими занятиями не заметил ни её испуга, ни манипуляций, — он вставил гранату в стакан, так, что поджался и рычаг взрывателя; а потом осторожно вытянул из торчащей трубки взрывателя согнутый гвоздик, который, видимо, заменял у него бывшее на гранате раньше кольцо. И поставил стакан так, чтобы более-менее сильный толчок двери столкнул бы его с табурета на пол…

— Вот так! Видала? Если кто ночью полезет, — бах, и в клочья! Те же гопы если. Что тут пасутся поблизости. А я — через окно, и дёру! Вот — только так! Раньше я хлопушку из мышеловки и капсюля ставил; потом вот, гранату у вояк сменял! Рыжья ещё подкоплю, — куплю пистолет! Автомат не хочу, — с ним светишься. А пистолет — нормально…

Они вернулись в большую комнату.

— Ты, ворона, ночью не бродишь, нет, лунатизма у тебя нет?.. хы. Не вздумай сбежать — порвёт нах! Чо зеваешь? Спать уже хочешь? Пра-эльно, я сам хочу. Ты где устроилась, там вон? Одеяла есть ещё там?.. Ааа, да пох, я тут устроюсь!

И он стал перестилать постель покойника.

— Вы что… на этой постели собираетесь спать?.. Где покойник — умер?? — не веря своим глазам, спросила Лена. Впрочем, её это уже как-то не очень заботило; всё сильнее клонило в сон. Видимо сказывалось нервное потрясение от встречи и общения с живым человеком — за столько времени одиночных блужданий. Да пусть спит хоть в обнимку с покойником. Ей-то что. Странный тип. Жадный, видимо — подлый. Но есть и в нём что-то хорошее, — вот, напитком угостил… Надо будет завтра всё же узнать у него, как его в самом деле зовут — по имени. А то Рядовой и Рядовой, как кличка у собаки… но завтра… всё завтра…

Голос Рядового теперь доносился до неё как сквозь вату:

— … а чо такого?.. Он же мёрзлый, не воняет. Не, это не заразно. Ну, полежит ночь рядом — делов-то! Да я и не буду тем же укрываться — у меня своё! Во, видела??..

Явно хвастаясь, он достал из рюкзака туго стянутый матерчатый пакет; и тот вскоре превратился в развёрнутый спальный мешок, который Рядовой постелил на ложе бывшего хозяина квартиры, который сейчас лежал на полу рядом, с нелепо торчащей в сторону-вверх замёрзшей ногой.

— Космические технологии! Арктический! — до минус двадцати! Я в нём без куртки и без носков сплю! — поняла, ворона! Ну, давай. До завтрева. Ээээ, топай-топай, а то тебя прям уже качает, ещё грохнешься тут, хы. Да, это — фонарик оставь мне пока, — почитаю я на ночь. Люблю, бля, на ночь почитать, а с этой жужжалкой никакого кайфа. На вот его тебе пока — до постели дойти. Газеты, да. Ты ещё спрашивала — зачем газеты. А читать, кроссворды там, то да сё… ещё газеты на ночь хорошо под одежду, вот, под свитер, в штаны — теплоизоляция. Я каждый вечер перед сном так делаю. Тепло! А я тебе за это завтра кофе налью, — правда-правда, у меня есть! Тут, в Мувске, много чего есть! — надо просто знать где искать! Я вот — знаю.

И ещё что-то, уже неразборчиво, уже только бу-бу-бу, бу-бу-бу… Взяв предложенный Рядовым фонарик-жучок, Лена, шатаясь как пьяная, побрела в «свою» комнату. Она даже не включала его; ориентируясь уже в темноте, хотя и натыкаясь на углы коробок и стены. Главное — не ходить в прихожую, как говорил Рядовой, там — граната. У него тоже граната… И у неё граната… Такая вот жизнь, — без гранаты никак не прожить…

Добравшись до «своей» комнаты, до софы, она, не разуваясь, повалилась; и еле нашла силы натянуть на себя покрывало и полотенце, заменявшие ей сегодня одеяло. Одна рука у неё всю ночь так и была в кармане, на гладком яйце гранаты. Только чувствуя под пальцами прохладный металл её корпуса, она могла теперь спать спокойно. Такое время… Без гранаты никуда…

РАСЧЁТ ПО-ПОЛНОЙ

Ей теперь редко снились сны. Постоянный холод к этому не располагал; она спала обычно «рваным сном»: часто просыпаясь, ворочаясь, укрываясь сползающим тряпьём. Всё это никак не располагало к снам; а может быть, сны и снились, но она их забывала по пробуждении. А проснувшись — старалась сразу же начать думать о чём-нибудь приятном; в последнее время это были её «занятия». Она старалась не замечать окружающую кошмарную действительность; а думать только о хорошем, о позитивном.

А в эту ночь ей хорошее и приснилось: ей представилось, что она собирается в гости к сестре Ире, к своим дорогим племянникам. Что-то предстояло приятное, какое-то торжество: юбилей свадьбы Иры с Авдеем, или чей-то день рождения. Скорее юбилей. Ей даже вспомнилось, как Ира выходила замуж: в красивом длинном платье со шлейфом, который — так придумали они с Ирой, — несли тогда ещё маленький Серёжка и соседская девочка. Как Серёжка был серьёзен и горд порученным ему важным делом; как выговаривал подружке, чтобы она не спешила, и шлейф не морщило… смешно!

А теперь она собиралась в гости: нарядно и модно оделась, и выбирала у трюмо тон губной помады, наиболее подходящий к жакету. Почему-то это было не в той квартире, в которой они жили в последние годы, не в Башне, — а в той, старой, оставленной отцом ещё в 90-е, которую так долго, почти непрерывно ремонтировал сам Олег, с трудом изыскивая материалы в тотальной нехватке всего в то время; и из-за которой потом, как она считала, и возникли противоречия между Олегом и Ирой. Но это потом… потом.

А сейчас на душе хорошо и спокойно. Всё идёт в жизни размеренно и правильно: дом, семья, сын, муж. Сейчас вот к Ире — в гости. Почему-то одна…

Выбрав помаду, она, наклонившись к зеркалу, начинает наносить её на губы, стараясь чтобы легла ровно; уголком салфетки удаляет случайный комочек; сжав губы, критически смотрит на себя в зеркало… За спиной в это время появляется Ира — ну, скорее всего Ира: блондинистые волосы, знакомый свитер, — она отражается в зеркале.

Удовлетворившись правильно нанесённой помадой, она переводит взгляд в зеркале со своих губ на лицо Иры… Это не Ира. Это какая-то незнакомая тётка, — но в Ирином сиреневом свитере крупной вязки «с полосой», с её волосами… с её лицом! С её лицом, с лицом Иры — но не Ира!!!

Вскрикнув, она проснулась.

Холодно. Уже привычно холодно. Всегда, когда она просыпалась теперь, ей всегда было холодно. Но обычно она просыпалась раз шесть — восемь за ночь, а сегодня нет, сегодня… так крепко спала! Даже за окном не темнота, а отчётливо так уже светает, — наверное, часов восемь уже… давно уже так крепко не спала.

Она сразу вспомнила, где она. Да. Да, да, да. Какой хороший был сон. А хотелось бы, чтобы вот это вот всё было сном, — а то, светлое и правильное, — реальностью. Очень хороший был сон. Правильный. А вот это вот всё: чужая софа, чужие тряпки, которыми она укрылась, чужая квартира, спаньё одетой и даже неразутой — это всё неправильно, нет, неправильно…

Она вынула руку из кармана, в котором привычно во сне сжимала гладенькое тельце гранаты.

Что вчера было… Ах, да. Рядовой. Что-то с ним было вчера такое… неприятное. И в то же время — было какое-то и ожидание… о чём это она? Ах да, он же вчера угостил её вкусным горячим напитком; а утром обещал кофе… обманет, наверное, откуда у него кофе. Жмот ещё тот… — размышляла она, уже полностью проснувшись и, лёжа на спине глядя в потолок, — Предлагал ей вчера людей обкрадывать, «радетель за Державу»… кофе обещал угостить… кстати, за что бы вдруг? Ах да — попросил фонарик на ночь, почитать… почитать газеты, старые газеты, «кроссворды там, то да сё…»

Сердце неприятно сжалось.

Да, он же свой фонарик дал… точно, вчера, когда буквально упала в сон, — тем не менее помнится, — положила его этот «жучок» здесь, возле софы, на пол…

Опустив руку, пошарила. Нету. Наверно, под диван задвинулся! — сказала она себе; а сердце тем временем, не реагируя на её эти самоуговоры, больно и часто забилось. Сердце уже всё поняло. Сердце уже всё знало.

Она рывком села, сбросив ноги с софы на пол, — и чуть не упала обратно, так закружилась голова. Ой-ой-ой, что же это такое? Никогда такого не было.

Откинувшись на спинку софы, запрокинув голову, она несколько минут пережидала, пока прошло головокружение.

Надо же, как я сегодня… крепко спала.

Она подняла голову. За окном уже во-всю вставал бледный зимний рассвет. В комнате было относительно светло. Она взглянула…

Сердце, и так бившееся часто и больно, дало перебой. На полу, чуть поодаль её ног, лежал её рюкзачок — выпотрошенный. Всё его содержимое было вытряхнуто рядом; и в нём, было видно, рылись.

Со стоном, превозмогая сердцебиение, она опустилась на колени перед своим разорённым добром; как слепая зашарила руками. Нет пакета с батарейками и аккумуляторами. Нет найденной вчера зарядной солнечной панельки, — тут она лежала, рядом с рюкзачком. Ковшик — здесь… Зажигалка, а зажигалка?? Всегда клала её сюда, в кармашек — тоже нет… Конечно, нет и фонарика-жучка. Засохшая ириска и половинка раскрошившейся вафли, завёрнутые в полиэтиленовый пакетик, найденные случайно с неделю назад и отложенные на совсем уж плохой день, — тоже исчезли.

Она, пошатываясь, поднялась на ноги. Волоча ноги, пошла в соседнюю, большую комнату. Где остался ночевать Рядовой. Конечно, и его не было. По-прежнему, задрав ногу, лежал труп; на нём — простыни и одеяло.

Шаркая по полу, как старуха, прошла в прихожую. Темно. Вообще ничего не видать. Посветить бы чем. А нечем. Вообще. Хотя… Она вспомнила про телефон, который нашла вместе с зарядкой, и который вчера показывала Рядовому, глупо хвастаясь своей удачливостью. Кажется, он так и был в кармане… да.

Она достала телефон, включила; подсветила экраном. Да. Приоткрытая входная дверь, через которую тянет холодом; отодвинутая в сторону табуретка, на которую вчера Рядовой ставил свой стакан-ловушку. Никого. Ушёл. Украл.

Она вернулась в комнату; потом прошла в кухню. Села на табурет за стол. Бездумно, тупо смотрела перед собой, — больно сжималось сердце. Хотелось плакать — но слёз не было. Было очень, очень больно в груди. Такого не было и когда она ушла из Башни. Тогда она убедила себя, что у неё просто начался новый этап в жизни, — несомненно, более счастливый, чем всё, что было до того. Всё это время она изо дня в день говорила себе, что всё, что с ней происходит — лишь переходный этап к лучшему. К какому — неважно; но к лучшему. Лучшему будущему, — она убедила себя в этом. Сейчас же… сейчас всё стало наконец предельно ясно; в чём-то уговаривать, убеждать себя уже не было нужды — да, «новый этап» в жизни. Да, всё по-новому. Всё-всё-всё. Абсолютно всё. Но… вот оно. Всё это «новое». Как говорил Олег: «- Не всегда приходится выбирать из плохого и хорошего; часто приходится выбирать из плохого и очень плохого». Она не соглашалась с ним, она спорила: нет, всегда есть хороший, лучший выбор; просто он негативщик, и в этом, в мрачном взгляде на жизнь — его беда. Оказалось, — беда была не в его, а в её взгляде на жизнь.

Она свой выбор сделала. Считала, что лучший. Судя по всему ошиблась. «Лучшего» выбора не было вообще. Был плохой — и совсем плохой. Она выбрала самый-самый плохой…

Фонарик. Зажигалка. Батарейки. Печенюшка, то есть половинка вафли; и ириска. Всё… пропало. Нет, давай говорить прямо — всё украл. Украл. У неё — нищей и бездомной. Как это можно?.. Украл фонарик и батарейки — то есть свет; зажигалку — то есть тепло и горячую пищу. Пищу? Ах да — там ведь эта банка осталась, мятая жестяная банка с остатками засохшей томатной пасты — её он не взял; может быть просто не понял что это такое, или побрезговал. А фонарика — нету…

Наконец пришли слёзы. Они текли, остывая, по щекам, морозя кожу. Как, как так можно??

Теперь это сработало как «ключ»: вдруг перед ней появился Олег, ещё не совсем седой — тех времён, когда они продавали, делили ту, старую квартиру, которую она видела во сне; и его горькое: «- Как, как так можно?? Она же сестра твоя; мы же всегда с ней честно поступали; почему она так?.. как так можно вообще — с родственниками?.».

Люди… Родственники… Может быть, после того он и стал… таким? И этот — Толик…

Всхлипнув в последний раз, она вытерла лицо рукавом пальто. Какой рукав уже грязный…

За окном уже совсем рассвело. Есть не хотелось совершенно. Она сунула озябшие руки в карманы. Граната — её последняя ценность и надежда, была на месте. И телефон в другом кармане.

«А мог ведь и убить ночью, наверное» — подумала она, — «Зарезать. Мог».

Она прислушалась к себе. Так ли ей было жалко фонарика, батареек, зажигалки?.. Да, очень. Она отдавала теперь себе отчёт, что безо всего этого она, скорее всего, действительно, как пророчил Рядовой, не выживет. В этом мире. В этой реальности.

Но всё же дело было не в том, не в потере критически важных для выживания вещей.

Сегодня пришелец украл у неё остатки веры в людей и в будущее.

«Как так можно?.».

Теперь она поняла Олега, — тогда она клеймила его, что он жадный, что ему жалко денег от продажи их квартиры, которые, в его понимании, совершенно бессовестно и нагло присвоила тогда Ира, — а он тогда просто потерял понимание родственных отношений. «Как же так можно?.».

А этот… Рядовой. Что такого — не зарезал же. Хотя… лучше бы зарезал. Такой хороший сон снился. Не проснулась бы и всё. Даже не нужно было бы себе вены резать, как та, в ванне. Да, кстати, где нож?..

Встала, прошла обратно в комнату, где спала. Пересмотрела вещи. Да, ножик тоже пропал. А топорик — здесь… Взяла топорик, вернулась в кухню. Нет ножа. Вчера Рядовой когда рылся на кухне — тоже видно было, — нет ножей здесь, вообще. Кто-то до них забрал. Впрочем, у неё же есть топорик.

Положила левую руку на стол, выпростала запястье — и попыталась резать его лезвием топорика. Больно не было — но топорик и не резал, только царапал. Глупость какая! Лучше уж осколок стекла взять.

Отбросила топорик в сторону. У неё же есть граната! Про гранату-то он не знал! Знал бы — наверное зарезал бы. Или зарубил. Граната для него — ценность! Много ценнее, чем она — Лена. Граната — это дорого. Как та пачечка долларов и евро. Как золотые изделия. Дорого, ценно: «- Можно на 2–3 дня «арендовать» тёлку, и пользовать её сколько хочешь! — только корми! Артистки!»

Да, сегодня к ней впервые пришла отчётливая мысль о самоубийстве — не после бегства из Башни, не во время скитаний по пустому Мувску, и даже не у ванны с самоубийцей — а сейчас. Желание жить украл Рядовой. Кем он там был, он говорил? Бухгалтер. Странная для убийцы профессия. Хотя — лейтенант Келли, «зверь из Сонгми», кажется, тоже был бухгалтером.

Достала из кармана гранату, положила перед собой.

Удобно, действительно. Не надо всякой этой чепухи — резать вены, вешаться. С крыши бросаться. Вот — вытянуть кольцо и отпустить рычаг. Всего-то.

Она уже протянула руку за гранатой, но тут вспомнила про телефон. Там фотки. Пусть чужие — но из прежней жизни. И телефон заряжен — не пропадать же. Да, там же и музыка должна быть!

Действительно, кроме ярких, красочных фото «из той жизни» в телефоне была и фототека. Наушников не было — ну и пусть!

— Джингл бенц, джингл бенц, …. — запел телефон, зазвенел новогодними колокольчиками.

Она листала чужие фото, а телефон радостно пел ей песни из того, из прошлого времени.

«— Вот сядет батарея — и тогда!.». — решила она для себя.

Но всё получилось иначе.

В прихожей завозилось, послышались шаги.

У неё мелькнула совершенно идиотская, отчаянная мысль: вернулся Рядовой; он не такой, он понял — понял что так нельзя! Он вернулся — извиниться, и вернуть всё, что он…

— Гун, гля, тут сучка! — послышался хриплый голос.

Из большой комнаты в кухню заглянул большой мужчина. За его спиной маячили ещё двое.

— О, нихера ж себе! А я иду, слышу — вроде как музыка играет! Думаю, — ипанулся совсем, хы-гы. Вот нихера ж себе!

— А ну!.. — отодвинув его, в кухню, прихрамывая, просунулся другой, — такой же большой, но ещё и толстый; в грязном обтрёпанном пальто со странно смотревшемся на нём меховым воротником. Лене сразу бросилось в глаза его лицо: одуловатое, с жутким лиловым шрамом на всю левую щёку, так, что чуть вверх тянуло и уголок рта, из-за чего казалось, что он всё время чуть улыбается.

— Реально — баба. Хы. Сидит, эта, в телефон играется. Как раньше, хы.

— Мля, пацаны, меня пустите! — возопил кто-то за их спинами, толкнул — и вот, они все трое оказались в сразу ставшей тесной кухне, почти вплотную к ней.

— Хыхы, нихера ж себе.

— В натуре, Гуинплен, баба! Блябуду!

— Да ты молодец, Квазиморда! На-армально так мы зашли! А ну — глянь, чо это у ней?

Грязная лапа с чёрными ободками под ногтями потянулась к лежащей перед Леной на столе гранате; но она быстрее молнии сама схватила её. Стиснула правой корпус и рычаг, левой одним движением сжала усики чеки, просунула палец в кольцо.

Страха не было. Нет, это был не Рядовой, вернувшийся извиняться. И не прошлая жизнь из чужого телефона. Это была гнусная Олегова реальность. С которой давно было пора покончить. Она напрягла палец, и кольцо подалось, вытягивая чеку.

— Бля, это… ты, сука… — что-то заподозрив, промямлил толстый, — Ты это… положи, бля; а то мы тебя!..

Она его не слышала. Давно, давно пора было покончить с этой гнусностью. Ведь это не явь — это идиотский сон! Сейчас! Сейчас-сейчас — она всё сделает; и проснётся там, где она собирается на юбилей к Ире… к Ире, а не к страшной тётке в Ирином свитере!!! Не думать!! Всё!!!

Она рванула кольцо, выдёргивая чеку из запала, и разжала руку, освобождая рычаг.

Цок! — граната выпала из её руки на столешницу прямо напротив её лица. Щёлк! — отлетел в сторону рычаг. Она прямо и спокойно смотрела на гранату.

— Ааа!!! Бляяя!!!! Сука, пусти!! Ааааа!!! — с дикими воплями, мешая друг другу, незнакомцы ломанулись из кухни. Это было очень бестолково, и очень долго: толкая друг друга, она все трое одновременно застряли в двери; мешая вопли и матерщину, наконец вытолкнулись из кухни, как пробка из бутылки; и там попадали в стороны, на коробки с телевизорами, закрывая головы руками.

А она сидела и спокойно смотрела на лежащее перед ней яйцо гранаты. Прежде всё зелёное, только с блестящей трубкой запала, теперь, от постоянного его ощупывания, оно облезло, стало также как и запал, по бокам, в широкой своей части, блестящим. Лежало на столе и… и всё.

Как долго!

Ну же!

Ну!..

Время шло.

Ничего не происходило.

В дверь просунулась рожа со шрамом.

— Чо за нах? Ты чо творишь, сука??

Она непонимающе смотрела на гранату. Почему?? Ну же, ну! Неужели?? Неужели и тут — обман, предательство?? ПРЕДАТЕЛЬСТВО!! Когда полагаешься на кого-то… на что-то; а оно так подло подводит!!

— Тычо, падла… — осмелевший тип со шрамом, вошёл в кухню, после секундного колебания взял со стола гранату. Хрипло заржал:

— Хы-хы-хы-хы, она ж ручная! Шутка! Ты, сука, шутить любишшш? Ща мы с тобой пошутим!

Кинул железное яйцо в мойку загремевшей раковины; схватил её за ворот. Она не сопротивлялась. Страха не было, ужаса не было; было понимание великой, непоправимой несправедливости. Несправедливости и подлости этого мира, из которого даже уйти не получается по своему желанию.

— Братва, хули! Давай сюдой! Ща мы этой суке покажем как шутки шутить!!

Первая пощёчина. Радостное гоготание лезущих в кухню подельников Морды-со-шрамом.

Граната не взорвалась; и реальность, от которой она так долго и успешно пряталась, вошла в её жизнь и в её тело вместе с тремя давно немытыми, вонючими бомжами.

ТЯЖЁЛЫЕ РЕШЕНИЯ

Бутылка коньяка была уже наполовину пуста, а состояние не менялось: вся та же тупая боль в груди. Ещё, что ли, выпить?..

Горевшая на столе свеча бросала трепещущие отблески на стены кухни.

Олег взял левой рукой стопку, правой — изысканную бутылку Ле Курвуазье (в прежние времена — только если бы кому-нибудь на большую взятку, или на подарок на юбилей, не меньше…), — собрался было налить, — заметил, как горлышко бутылки мелко-мелко дрожит.

Не налив, отставил и стопку, и бутылку; вытянул перед собой руки — так и есть, пальцы мелко дрожат. Нормально, а?.. Расслабился, называется — «снял стресс». Нефига ведь внутри не изменилось — та же тупая боль; вот совершенно всё то же; полбутылки выпил — хоть бы что разжалось… Так нет. Только, видишь, руки трястись начали.

Как сказал бы Толян «- Допился, братец!» — и был бы прав.

А внутри всё тот же холодный комок. Нахрена она вернулась? Что ей стоило тихо сдохнуть где-нибудь в городе? Только Серый отходить стал; только он сам решил, что «эта страница перевёрнута», — нате!.. Бл… Может, не коньяк, может надо было водки врезать? Водка, говорят, расслабляет? Хотя у кого как. Чёрт побери… что делать? Что делать-то, а?

Стукнула входная дверь в квартиру. Олег покосился в сторону тёмного дверного пролёта, где заметался свет фонарика. Судя по шагам — Толян. Да, он.

Вошёл, мазнул светом по столу, выключил фонарик, положил на стол рядом с бутылкой. Подвинул табурет, сел напротив. Оценивающе глянул на бутылку, на стопку.

— Допился, братец?

Олег поморщился: такой предсказуемый.

— И чо? Так и будешь сидеть, кирять? Не, зашибись у тебя средство от всех проблем!

Олег тряхнул головой. В натуре — ну ни сколько не легче стало. Зря только выжрал половину флакона. Впрочем наплевать.

— Не ной.

— Я не ною. А ты киряешь.

— Как там Серый? — спросил Олег, чтобы сменить тему. Сейчас, ага, ещё Толян будет мне тут морали читать. Дожился.

— Уложили. Ольга дала ему чего-то. Вроде как должен уснуть.

— Ну?

— Говорит, что боится повторения… ну, того. Что, типа, опять. Ничего хорошего… А Люда — с ней. Ну, с этой…

— Да уж…

— И ты ещё киряешь. Нашёл время.

— Да не киряю я… Так, выпил немного. Кстати, не берёт нефига.

— Ты не дури, брателло! — пристрожился Толик, — Этого ещё не хватало! — бухать. Нашёл повод. Сейчас и искать не надо, — поводы на каждом шагу. Если каждый раз… ну, ты понял. Ща Ольга зайдёт — а ты бухаешь…

— Ой, да не ной ты!.. — Олег опять досадливо поморщился; но встал, забрал со стола бутылку и стопку. Бутылку убрал в неработающий холодильник, превращённый в мини-бар; стопку протёр полотенцем и убрал в шкафчик. Туда же, в холодильник, убрал и поллитровую банку с нарезанными лимонами, засыпанными сахаром, служившие закуской, — старый, годичной давности запас. Прошлой зимой на рынке были ещё лимоны, да. А вообще, конечно, не дело. Хотя стесняться особо и некого, — а тем не менее. Нечего лишний раз показывать слабость. Вон, надо как Спец…

Толик проследил за его манипуляциями и заметил:

— Не, реально — ты так себе сердце посадишь. В смысле окончательно. У тебя проблемы — а ты бухаешь. Нет бы пойти пробежаться, — по этажам. Поотжиматься, поподтягиваться. На край — вон, кувалдой помахать. Или там, если очень херово — пеонам морды набить. За что-нибудь.

— ЗОЖ?

— Это что?.. А, ага. Ты ж сам говорил — пока Белку не найдём и не вернём, — никаких, эта, расслабонов!

— Ты ж расслабляешься! — «выговоры» брата стали не на шутку злить Олега. Нашёл, тоже, кому нотации читать! — Впендюрил сегодня тёлке, — расслабился. Избавился, типа, от стресса. А я вот так расслабляюсь. И не нуди!

— Так. — Толик набычился, — Договорились, что этот эпизод мы проехали!

— Проехали. Вот и не нуди насчёт «бухаешь», — не буду вспоминать.

Помолчали.

— Чо думаешь?.. Ты ваще чо-нить думаешь, или так?.. Планируешь чо? Как с ней, чо дальше?? Ой, не во-время она припёрлась, не вовремя!

— Думаю… пока ничего не придумал.

— Пойти, грохнуть её щас? Как обещал. А? Раз ты не можешь… не хочешь. А?

— А, ну да. И стать Серёге врагом на всю оставшуюся жизнь. Классный вариант, ага. С Валей переговорил ещё?

— Да переговорил. Всё то же. Ну чо — ехать надо. Не так и далеко. Она покажет. Тут вот только всё это…

Вновь послышался звук открывающейся входной двери. Сразу — громкий голос Ольги:

— Олег Сергеевич, это я, Ольга!

— Давай сюда, на кухню, Оль.

Ольга вошла; присела на предложенный табурет.

— Ну, что там. Излагай.

— Сергей уснул. — стала докладывать она, — Я дала ему…

— Медицинские детали опустим. Завтра он в порядке будет?

— Не знаю, Олег Сергеевич. Сегодня — это срыв был, вы видели. Вот, очень напоминало как накануне того его… ну, когда он…

— Ясно.

— Постараюсь не допустить, конечно, купировать симптомы; но… вы же понимаете — психотравмирующая ситуация, и источник — тут, рядом… сложно.

— Понятно. Сделай что сможешь. — Олег наконец начал чувствовать некоторое расслабление. Всё же коньяк начинал давать о себе знать. Ну и хорошо. Главное — язык не заплетается; и комок этот в груди, кажется, начал разжиматься.

— А что с самой этой… с «источником психотравмирующей ситуации»?

— С Леной?

— С ней.

— Мы определили её во второй подъезд, в 112-ю квартиру; там в кухне поставили тот маленький обогреватель на масле, ну, вы знаете. И диванчик небольшой Саша с Мишей принесли, поставили. Там сейчас относительно тепло. Но ей, кажется, это всё равно…

— Мишу можно было и не напрягать, с его рукой-то… вон, Толяну бы сказала, да я бы помог.

— Мы потихоньку, втроём. Да там и недалеко, просто из соседней комнаты.

— И что… она?

— Всё то же, Олег Сергеевич! — вздохнула Ольга, — Никого не узнаёт. Улыбается. Приглашает всех на презентацию… Это помешательство, Олег Сергеевич.

— Точно не придуряется? — переспросил Толик.

— Ну что вы… — повернулась к нему Ольга, — Вы же видели. Так не… не прикидываются. Попросту невозможно. Да и зачем? Получить тепло и пищу? Так она всё равно не есть ничего; и на холод, кажется, также внимания не обращает… Сейчас вся в этой «подготовке к семинару»; обложилась кусочками газет, — «мы, говорит, будем учиться проводить анкетирование…» Улыбается; разговаривает с пустотой. Она «не здесь», Анатолий…

— Да видел я… — согласился Толик, — Так, бля, не сыграешь…

— Осматривали? — перебил Олег.

— По-прежнему не даётся, Олег Сергеевич! — покачала головой Ольга, — Любое прикосновение, — тут же истерика и судороги. Вот как когда Сергей её за руку попробовал взять. Тут же — истерика и судороги. Я уже и не прикасаюсь к ней. Только что пыталась разговорить как-то. Где была, как себя чувствует. Безрезультатно. Она сейчас только «по своей теме» может разговаривать, и то невпопад. Парфюмерия, косметика, «красивый бизнес»…

— А так?.. На вид — как она? Ну, ты, как врач?..

Ольга пожала плечами:

— Ну как сказать, Олег Сергеевич… чисто со стороны, без осмотра… Избита сильно — вы же видели. Выбиты несколько зубов, гематомы на лице. Дышит с хрипами, насколько можно судить — возможно сломаны рёбра, одно или несколько. Видимо, изнасиловали… Да наверняка. Вы же видели — пришла с голыми ногами, без обуви, в одних носках…

— …озабоченная, что «время занятия подходит, а зал и наглядные пособия ещё не готовы!» — мрачно пробурчал Толик.

— Да.

Олег тяжело вздохнул, и непроизвольно бросил взгляд на холодильник, где стоял коньяк. Опять в груди начал комковаться тот холод, с которым он так боролся это время с помощью Ле Курвуазье, будь он проклят… Нет, не выход конечно; правильно Толян говорит — «нажраться и забыться не вариант». Тогда не стоило всё это и затевать… Но как же больно, чёрт побери! Думал всё уже переболело — всё, чужой человек!.. Ан нет. Надо было пристрелить, наверное, сразу — как Толян порывался. Поболело бы и всё. Но… а как Серый? Она мама ему, как не крути. Застрелить мать на глазах у сына? А сам?.. Двадцать с лишнем лет совместной жизни, — взять и пристрелить?.. Всё — и хорошее, и плохое; но — общее. Это, знаешь ли, как часть себя застрелить… Нет, он смог бы. Смог. А Сергей?..

Опять тяжело вздохнул.

— Ладно, харэ вздыхать! — озлился Толик, — Оль! Так чо с ней дальше-то? Как думаешь — чо она?

Олег тоже вопросительно уставился на неё.

Ольга тоже вздохнула и начала было:

— Олег Сергеевич, Анатолий! Я всё понимаю. Я знаю, что она наделала…

— Щас ты скажешь «но…» — предостерёг её Толик, — Давай-ка, Оль, без соплей. И это, без вступлений. Чо она, как она; насколько её хватит, чо дальше. Сжато.

Олег только согласно кивнул, и вновь бросил взгляд на холодильник. Реально сейчас бы стопарь не помешал. Чёрт побери.

— Ну что сказать. У неё тяжёлое состояние. Я не про психику даже — хотя вы видели. Это, может, даже к лучшему — она просто не осознаёт, что с ней. После сильного потрясения, она пришла сюда просто «на остаточных, заякорённых воспоминаниях», но не осознавая, не помня, что было недавно. Она вся в прошлом. При этом у неё — я говорила, — видимо сломаны рёбра; и, скорее всего, воспаление лёгких — простудилась, когда шла без обуви по снегу к Башне. Кашляет характерно… Очень истощена; но пищу отвергает. Единственно что удалось дать ей немного бульона; и то уговорив, что «перед занятием нужно попить, чтобы голос был лучше». В остальном… Я же говорю — дотронуться до себя не даёт. Ну и… в общем, по состоянию, я бы дала ей две-три недели, если не лечить; а лечить она не даёт же… И если будет принимать питание. В общем вот так — две-три недели. Может меньше. Больше — вряд ли.

— Мммда… — промычал Толик, глядя в стол.

— Оля… спасибо; ты иди, иди! — отпустил её Олег, — Мы тут подумаем ещё, посовещаемся…

Ольга встала. Выходя из кухни, обернулась:

— Олег Сергеич. Я всё понимаю. Но всё же. Может дать ей самой умереть? Ей немного, судя по всему, осталось.

— Ладно-ладно, мы подумаем. Оль. Спасибо. Ты иди. Завтра скажем всё. Спокойной ночи. Хотя, это… постой. Иди-ка сюда.

Ольга, удивлённая, приблизилась.

Олег, сунул руку в карман куртки, покопался, вынул — на ладони лежал небольшой пистолет. Протянул ей:

— Держи, Оль. ПСМ это. Карманный. Нехорошо, что ты по Башне без оружия ходишь.

— Мне?? — Ольга прижала руки к груди, — Ой! Спасибо, Олег Сергеич!! Огромное вам!.. преогромнейшее!! Дайте я вас поцелую!

— Ой-ой, не надо! — Олег отстранился, усмехнувшись, — Я небритый и плохо пахну. Держи. Разберёшься? Миша разберётся, он в технике сечёт; да там несложно…

— Ой, да разберусь, резберёмся конечно, Олег Сергеич, огромное вам спасибо!

— Тебе спасибо. Многое для Башни делаешь — ценим… — взглянул на брата, тот чуть кивнул, соглашаясь с тем, что он собирался сейчас объявить.

— Считайте себя с Мишей полноценными гражданами Башни. Со всеми правами. Как заслужившие в бою. Васильченков, кстати, тоже касается; и Крота. Ну, им я завтра сам скажу, за завтраком.

Ещё раз многословно поблагодарив Олега, Ольга вышла.

Как только Ольга ушла, Олег встал, подошёл к холодильнику, достал из него ополовиненную бутылку и банку с засахарёнными лимонами. Взял с полки стопочку; из шкафчика — две вилки. Сел; налил под тяжёлым взглядом брата себе коньяка; подвинул ему вилку:

— На, витамины. От цынги, типа.

Толик скептически хмыкнул, взял вилку, поковырялся в банке с лимонами, молча. Выжидал.

Олег, не выпивая, сжав стопку в кулаке, продолжил вполне трезвым, злым голосом:

— Значит так. Пристреливать мы её не будем, хотя она и заслужила. Потому что. Из разных соображений. Не только из-за Сергея. И не из-за нашего общего прошлого… А… потому что! Я так чувствую. Хотя, может, Спец бы и не одобрил. Счёл бы соплежуйством. Но у него свои расклады; у нас свои. За Белкой ехать надо. Срочно, — тут ты прав. Поедем… но не мы с тобой. Поедешь ты с Серёгой…

— С Крысом??

— Угу. Как я с Ольгиной подачи понял, ему нужно встряхнуться и переменить обстановку. Хотя б на время. Думал его сначала к Спецу отправить, — но там явно не санаторий для психических. Да и Серый прогибаться под Спецовы команды не разбежался, характерный очень. Только хуже получится. А тут… смотаетесь, привезёте Белку. Там больших проблем не должно быть, я так понял. Дня за два, ну, максимум за три, если будут какие-то осложняющие факторы, обернётесь. А я пока здесь. Серый встряхнётся. Ну и… Она… Лена, в смысле — Ольга же говорит — плоха очень. Две-три недели — это навскидку. А может что и быстрее… Всяко бывает.

— Ага… — Толик задумался, — Ну… как вариант. Ага. Но лучше бы ты проявил твёрдость. Эта, как там:

Это было б круто и по-мужски. Без соплей.

— Старик… — Олег выпил, и стал в свою очередь копаться вилкой в банке с дольками лимонов, — Видишь ли. Я тут на заре «всего этого» сподобился почитать сочинение некоего Дартса насчёт политики; её приложения и к государственным моментам, и к частным, в частности, к семейным… Там много чего; в данном же случае — один момент мне вспомнился: нужно учитывать всю совокупность факторов. Не «раз-два», а все. В том числе и те, что в отдалённой перспективе. Не на виду которые, факторы. Вычленять и оценивать, — как твоё решение в бедующем аукнется. Там есть дельные мысли. «Круто поступать» — это красиво, на людей здорово действует. Но не всегда крутизна полезна. Так вот. Вот в этой вот нашей ситуации… лучше «спустить на тормозах».

— Чо, пусть ей «ничо не будет»? Ты представляешь, какой пример она подаёт… да всем! Что Башню можно предать, людей обмануть, — а потом вернуться, — и тебе тут же… эта… обогреватель. Диванчик. Бульончик! А она будет тут сидеть, и «презентации свои проводить!» Как так и надо! Да запереть её в «Мавзолей «Обои» — там как раз внимательная аудитория для презентации собралась, неразговорчивая, там перебивать не будут!..

— Ну, прекрати! — Олег поморщился, — Прекрати разводить демагогию…

— А завтра так же та же Ольга!.. Или там Васильченки! А?? — Толик, в общем, уже всё понял и принял, но доставал старшего брата чисто из беса противоречия, — Спец бы вот, ты сам говорил, повесил бы! Хоть бы и родственника! — и все это знают. Потому никто там и не дёргается. А ты — типа добренький? Да от тебя завтра все разбегутся; сдадут, — а потом придут и…

— Вот если придут в таком же виде и с таким же прогнозом на будущее, — тогда и разговаривать будем! — подвёл черту Олег, — Завязывай, Толян. Ты ж сам должен понимать, что сейчас это лучший выход. Да, в первую очередь из-за Серёги.

Помолчал. Брат тоже молчал, накалывая один за другим дольки лимона в банке, потом сбрасывая их о край обратно.

Хотя всё уже было сказано, Олег, тем не менее, ощущал желание ещё как-то объяснить и своё решение, и своё состояние. Продолжил:

— Я сегодня открытки старые нашёл, — «тех» времён. Была такая дурость у меня, у нас — на дни рождения типа открыток делать, коллажики такие, с фотографиями и вырезками из журналов, на клею — с пожеланиями. Смешные в основном. Но и… где-то трогательные. Вот… Сидел, пересматривал. Всё никак не мог, не могу понять — как можно было… это всё? предать? Ну невозможно же! Это как самого себя предать; и хуже даже, — потому что когда сам себя — то всегда найдёшь оправдание, себе-то; а вот как придумать, чего ради ты предаёшь человека, который тебе ничего никогда плохого не сделал, а наоборот… как это можно; и че-его ради??

— Ты поплачь, может. Я никому не скажу.

Олег поднял опущенную голову, в неярком свете свечи постарался заглянуть в глаза брату: нашёл время издеваться! Хотя… нет, — говорит совершенно серьёзно, без этих своих ухмылочек.

— Не, Толян. Не получается. Я бы хотел — не выходит. Разучился.

— Ну, бухни ещё, что ли. В конце концов не так часто… такие дела. Завтра готовиться будем, — без тебя обойдёмся.

— Да не. Хватит уже. Норма.

Вздохнул.

— Нет, убить не могу. То есть могу, но… не хочу убить. То есть — не надо. У меня психика реактивная, — ещё чего доброго сниться будет, нафиг мне это. Не хочу. Людей вообще-то не жалею; животных вот — жалко. Но её — нет. Не смог бы. И… и тебе не дам. И… и не надо. Пусть… сама! Сдохнет.

— Сдохнет? — переспросил, удивившись такому определению, Толик.

— Да. Сдохнет. Пусть сама. Я мараться не стану.

— Ну чо. Раз решил. Чо и жевать тогда. — Толик поднялся, подцепил за шнурок со стола свой фонарик, крутанул на пальце, — Давай, до завтра тогда; завтра начнём собираться. Как я понял, там, где сейчас Белка, ей непосредственной угрозы нет… Ладно, чо. Побудешь на хозяйстве, хы. Ты, конечно, не такой шустрый, как Крыс, случись чо — но у нас же теперь и пулемёт есть! И МОНки. Запрёшься — и пересидишь пока; да никто и не дёрнется, полагаю.

— Да я на этот счёт не переживаю.

— А надо переживать. Мы вон, тогда тоже, — оставили Серого одного считай, думали на раз-два смотаемся… Кстати, по Серому. Это ты правильно сказал, — сильно «характерный» он стал. Загордился, что ли. После этого всего. Очень, эта, дерзкий…

— Тогда, на дороге тоже, ведь это он Погара успокоил! — напомнил Олег, — Он, не ты. Есть у него основания быть «характерным».

— Да есть… — Толик вздохнул, — Только видел я, как такие вот «духовитые» кончались, потому что переоценивали себя. Чо-то он разболтался последнее время, не видишь? Дерзит, типа. Команды не слушает.

— Ты это к чему?

— Ну, что поездка эта будет, может, не такой гладкой, как «та Валя» расписывает, — а тут дисциплинка хромает!

— Вот и подтянешь в процессе.

— «В процессе» уже поздно будет подтягивать, если он на меня забивать начнёт! Раньше надо!

— Так чо от меня хочешь-то? Ну, выпорешь его!

Тут уже Толик не выдержал и засмеялся:

— Не, это уж лишнее! Даже и не по-родственному! Драть ремнём пацана, который… да не, в натуре! Хотя иногда хочется! Дерзит!

— Ничего. Приладитесь. Мне иногда тебя выдрать хочется, — ничего ведь!..

— Хы. Ну ладно. Пошли, до завтра. Ты тут добухивай — и отбой…

«ДИМА, ДИМА, ЧТО ЖЕ ТЫ ОПЯТЬ НАДЕЛАЛ??»

… Автоматные очереди подступавших снизу по лестничным пролётам десантников кромсали стены подъезда, как гигантские когтистые лапы выбивая в крашеных стенах глубокие борозды; рикошеты с визгом проносились мимо головы, едва не задев; и я некстати ещё вспомнил Толиково определение «Соловьиная трель» — это когда стремишься попасть в противника не напрямую, а как в бильярде от борта — рикошетом. Тут, в этой долбаной тесноте, выйти на прямой, а значит близкий выстрел было смерти подобно, оттого и я, и они, в основном и лупили короткими в стены, так, чтобы по-возможности зацепить друг друга хотя бы отскочившими от стены пулями. Но пока, кажется, у меня не особо получалось, — и у них тоже, только что исчеркали все стены автоматными «росписями» да накрошили штукатурки, которая мелкой пылью висела теперь в подъезде, мешаясь с пороховым дымом, забивая дыхалку.

Ещё на один этаж МЫ отступили, ещё… Эти черти понятно что хотят — додавитиь НАС до самой крыши, и там прижать и порезать из автоматов, или закидать гранатами. Интересно, чего они подствольники не используют? — у одного, у того что горшок с забралом на башке, на автомате кроме прочего обвеса, как я успел мельком заметить, есть ведь и подствольник… шарахнул бы щас в меня — и привет, Крыс!.. …ааа, хер там, ага, граната же из подствольника взводится только через 20–25 метров полёта, так что в тесноте подъезда лупить в меня из подствольника всё равно что кирпичами кидаться!..

Ещё короткая, ещё! — отпрянул, пригнулся: снизу показалась эта морда в шлеме — оттуда раскатились ответные очереди, — мимо, но как близко визжат и щёлкают рикошеты, удивительно что в меня до сих пор ничего не ляпнуло; правильно Толян говорил — надо бы противоосколочные жилеты, против рикошетов самое то, да только где бы их взять?.. — привстал, вскинул автомат, — Сссука какая, на тебе, ещё!

В ушах звенит от очередей. Увернулся, падла. Последние чиркнули по стене трассеры; оставляя цветасто-дымный след, ускакали по ступенькам туда, вниз, — ага, магазин кончается! Эти суки ведь тоже это поймут — не пальцем, небось, деланные, знают этот номер… но С НАМИ, когда МЫ В ПАРЕ, не прошелестишь:

— Пустой! — кричу я напарнику, и, присев, быстро меняю магазин, бросая его просто под ноги; а ОН, напротив, привстав за мной, поливает короткими тех, внизу, что с большого ума ломанулись было вверх!

А, суки, не нравится?? — срываю клапан разгрузки, выдёргиваю оттуда очередную батину самоделку из флакона из-под духов, — ничо они бахают, ничем не хуже чем РГДэшки; тут, в тесноте, так и разницы не особо поймёшь, — срываю, одновременно чиркая по тёрочному запалу, колпачок, обклеенный изнутри «чиркалкой» от спичечного коробка, и, убедясь что шипящий малиновый огонёк пополз по прозрачной трубке из-под гелевого стержня от авторучки внутрь флакона, кидаю её вниз, на площадку.

— Готов, отходим! — кричу я УСТОСУ, пятясь; и тот, прикрывая меня, дав ещё одну короткую вниз, также отступает вслед за мной; но не уходит вверх по лестничному маршу как я, а толкает задницей одну из дверей квартир на площадке — и та открывается.

— Крыс, давай, тяни их наверх! — больше угадываю я по шевелению его губ, чем слышу; задорно шевелится его куцая бородёнка, глаза азартно горят, — Я отсеку их сзади! Зажмём их в клещи!

Я согласно киваю: нормальный ход! Вдвоём мы их точно тут всех переколбасим! — нехер было так нагло вламываться в Башню, теперь все тут, падлы, останетесь! И этот — с горшком на голове, и автомат его с обвесом, — всё тут останется! Тем более что именно на этой площадке приготовлен очередной сюрприз.

Страха нет, а есть только азарт. Я уверен, что всех этих козлов, сколько бы их ни осталось уже, мы тут с Устосом и успокоим!

Внизу бухает батина самоделка, выбросив клуб удушливого бурого дыма, — хер знает, чем батя их начинял, самодельной «карамелькой» или резаной киноплёнкой, но вонь от них просто пиздец!

Сразу же за этим снизу опять появляются фигуры в камуфляже, с автоматами наизготовку, в очках, — это они правильно, отмечаю я как бы между делом, тут такое крошево от стен летит, как мне ещё в глаза не попало!.. Чтобы не вздумали тормозить, я, отметив для себя, что Устос уже скрылся за дверью, выставив автомат на вытянутых руках в пролёт, даю вниз короткую, — и тут же отступаю наверх, пригибаясь — те, снизу, тут же лупят в ответ; и опять чиркание пуль над головой, и опять сыпящаяся на голову и за шиворот штукатурка и бетонная крошка. Ни-че-го!! — ща вам карачун придёт!! — злобно думаю я, отступая через баррикады. Да, тут начинаются опять «баррикады», тут они меня с разбегу не достанут, притормозят! — а я им тута сюрпрайз!! А Устос им сюрпрайз номер два!! — все, суки, тут останетесь, все!! — меня тащит от злобной радости. Я не чувствую себя загоняемым зайцем, — я чувствую себя загонщиком, заманивающим, загоняющим зверьё в ловушку; мы с Устосом просто разыгрываем один из сценариев «охоты на дичь в Башне». Ну же, ну же, возьмите меня!!

Отстреливаясь, я отступил сквозь баррикаду наверх — и сразу к распределительному щитку на площадке. Распахнул его одним движением, — кроме давно остановившихся электросчётчиков в нём есть и батино дополнение: простой выключатель-тумблер от чьего-то торшера, и батарейка. И провод, само собой, уходящий в железную трубу вниз, к щитку на площадке ниже. Ну-ну, давайте, ребята!!

Снизу палят как сумасшедшие; весь подъезд наполнен грохотом очередей, щёлканьем рикошетов, пылью и дымом. Но меня тут не задеть им. Давай-давай!! Пусть первый хотя б полезет через баррикаду — я отсюда замечу. И нажму.

Но снизу, в кратком перерыве между очередями, вдруг кто-то что-то орёт каркающим командным голосом, — и я пугаюсь, что вдруг они сейчас отступят, для перегруппировки — а ведь наверняка так удобно и компактно сейчас собрались там-то, на площадке! — и я щёлкаю тумблером, — и внизу гулко, так что дрогнула бетонная площадка под ногами, бьёт взрыв!

Вот так вот падлы!! — а теперь получите «клещи!! — и я несусь вниз с автоматом наизготовку; а на площадке этажом ниже не видно ничерта: ни стен, ни фигур из-за дымного облака; но и в дыму отчётливо видны вспышки выстрелов. Вернее, одна непрерывная пульсирующая струя огня из Устосова автомата, поливающего глушённых уродов на площадке; и я также подключаюсь к веселью, прошивая дымное облако длинной, почти в весь магазин очередью, следя лишь, чтоб не задеть Устоса ни напрямую, ни рикошетом. В ответ вспыхивают лишь две-три вспышки коротких; но мы с Устосом дружно, из автоматов как из шлангов водой тлеющие окурки, заливаем их свинцом.

Опять чиркнули вниз трассеры, и автомат замолк; замолк и автомат Устоса; и те, внизу, в дыму и пыли, тоже больше не стреляли — полагаю, что больше уже и некому! Ещё бы! — глушённых, да встреченных почти в упор с двух стволов! А вот нефиг было лезть в Башню!!

Быстро и умело меняю магазин, теперь уже не бросая его под ноги, а засовывая обратно в карман разгрузки. Что-то мне кажется, что на сегодня бой закончен!..

Держа наготове автомат, аккуратно, по стеночке начинаю спускаться вниз, проскальзывая между нагроможденных тумбочек, спинок от кроватей, частей шкафов и прочего барахла, рыхло, подвижно, но надёжно, чтоб не развалилось, стянутого между собой и к перилам проволокой.

Ка-ак кра-си-во!! — дым сквозняком быстро, как в трубу, утягивает вверх по подъезду; и становится видно груду тел на площадке. Тела в грязном камуфляже, оружие, кровь; в стене на месте бывшего щитка — зияющая чёрная дымящая дыра с торчащими зубьями кирпичей, — и всё быстро покрывается оседающей пылью…

Снова меняю магазин.

Все? Все! Кажись — все! Даже добирать никого не надо, кажется!

А, нет — надо! Один, тот, что с навороченным обвесом на автомате и в понтовом горшке с прозрачным щитком-вставкой в забрале, ещё шевелится и даже, кажется, пытается поднять автомат! Нефига! — очередью в пять пуль прочёркиваю его от груди до шлема, так, что две пули оставляют отчётливые ни то дыры, ни то просто белые выбоины в прозрачном щитке — и он замирает. Все!

Как мы их!!

— Устос! — ору, и сам не слышу своего голоса, — Устос! Как мы их, а??!

В натуре голоса не слышу; только, вдохнув пыли, закашлялся. В ушах всё ещё звон от непрерывной стрельбы из нескольких стволов, да ещё этот взрыв добавил. Ничо, пройдёт.

— Устос! — ору опять, и только по напряжению голосовых связок могу судить, что ору, — голоса не слышу. Чо разоряюсь — он-то наверняка тоже не слышит!

Спускаюсь на площадку, всю заваленную телами. Здорово мы их покромсали! Ну и бомба в щитке, конечно. Все — готовы! Нет, не лежат как брёвна — двигаются еле-еле: у кого-то пальцы на руке дрожат, у этого нога скребёт пяткой ботинка по бетону, — но это агония, я-то вижу! Так-то все готовы. И контролить никого не надо. Но я всё равно настороже — мало ли что! Я Крыс стрелянный, меня так просто не проведёшь! Отпинываю в сторону один автомат, другой поднимаю и ставлю к стенке. Чо там Устос, чо застрял в квартире?

— Устос, бля; ты чо застрял?? — дублирую я мысль голосом, и опять еле себя слышу. А пыли сколько! В натуре надо будет очки завести на этот случай, — вот скажу бате, непродумал он этот момент! Хотя за бомбу в щитке — мои аплодисменты, как говорится! Ну ладно. Чо он там?..

А Устос лежит на спине, и вся разгрузка у него на груди набухла кровью. Одна из последних очередей пришлась в него, сблизи. Вот так вот.

Отбросив автомат, падаю перед ним на колени. Живой. Но… эта кровавая пена на губах, куцая бородёнка тоже вся в крови; и судорожные вдохи с хрипом… глаза мутные, и рука шарит, шарит по полу рядом, как будто ищет что-то.

— Усто-ос!!! — ору я, торопливо-судорожно хлопая себя по разгрузке, ища карман с аптечкой, с перевязочным пакетом, — Устос!! Дима!!! Держись!

Только что было ликование от победы, — и вдруг это; и в мыслях только ужас оттого, что на моих глазах умирает друг! — а что умирает он никаких сомнений… Болтанка в мыслях: сблизи — в грудь… но живой ещё — значит не в сердце… с такого расстояния наверняка навылет… как это? А, пневмоторокс; Оля говорила. Когда занятие по первой медицинской проводила: прижать пулевые чем-то непромокаемым, лучше — той же прорезиненной обёрткой от мед. пакета, прибинтовать чтобы… Разгрузку с него снять, одежду срезать — ведь не видно же ничего! Да не успею, не успею, не успею же я!! — видно же!!

— Усто-ос!! — ору, захлёбываясь рыданиями; и тут меня начинает трясти. Кто-то начинает трясти. Сильно. За плечо…

— Тихо, тихо, Серый, я это; тихо, всё нормально, успокойся!! — это батя.

Фонарик светит в лицо, лица самого бати не видно; слова из-под фонарика — на голове он, налобник.

— Папа… Устос! — там!!

— Тихо, тихо, тихо!.. Шшшш!.. Всё хорошо, всё нормально, Серый, это сон, только сон. Всё-всё-всё, ты проснулся. Успокойся…

— Устос! Пап, там Устос… был. Мы — вместе!..

— Всё-всё-всё… бывает. Приснилось. Дима же погиб, давно. Ты же знаешь. Ну, приснилось. Успокойся…

Только сон… А всё лицо мокрое от слёз; и сердце стучит как сумасшедшее. И как будто чувствуется тот вкус пороховой гари, самодельной взрывчатки и пыли от штукатурки, что пеленой висела вокруг, когда мы с Устосом… А, да-да, он же погиб. Не сейчас — давно, ещё летом. И тогда я тоже никак не помог, не смог тогда. Как и сейчас. Вот так вот…

НЕОЖИДАННАЯ ОПАСНОСТЬ

Что ехать за Белкой назначили мне с Толяном я понял и одобрил, — нормально! Сидеть в Башне, пасти пеонов, или там кататься к Спецу и обратно, — да я бы двинулся, наверно. Настолько это вот всё, эта мразотная действительность внезапно задолбала-то! Всё это: холод, вонь, одни и те же лица, один и тот же вид за окном; препирательства пеонов за столом из-за еды, их тупые подначки; опять холод, холод, холод!.. Не, не то чтобы я ныл. Где-то я даже и привык уже. Но всё равно: как же мы недооценивали блага цивилизации-то, вот хотя б в виде горячей воды и отопления! Свет и интернет — тоже важно, конечно; но когда постоянно в холоде, когда даже тепло одетый, но нос мёрзнет, уши мёрзнут, пальцы мёрзнут… Только что в «тёплых отсеках», где спим да где печка, там тепло; где печка так в общем даже и жарко, но не будешь же сидеть всё время на кухне! А у бати — дизелюхой постоянно воняет; маслом горелым; у Толяна не лучше… так это всё задолбало! Даже тренироваться никакого интереса. Да что там — после того как мама так-то вот вернулась, и как мы с ней «встретились», я про тренировки и думать забыл. Да ещё сон этот дебильный, — про прошлое, но с Устосом какого-то хрена; я уж бояться стал, раз батя «там» говорил, что это «другая реальность», то вдруг… выкинет куда-нибудь. Даже не в прошлое, где лето и апельсины, а куда-нибудь… где Устос есть, а бати нет. А вдруг?..

Так что я насчёт «с Толяном за Белкой» — с полным пониманием. Жаль, конечно, что батя не едет — вместе-то веселее, опять же потрепаться; а Толян опять начнёт бычить и строить; но я ж понимаю — тут про «веселее вместе» в последнюю очередь думать приходится.

Тем более что задолбало, что они после того моего срыва… ну, когда я маму за руку взять попытался, а она мало что меня не узнала, а и вообще… и потом сон этот. В общем, я на следующий день старался делать вид, что ничего не произошло; и они как бы тоже — но видно же, видно: стали относиться ко мне не как прежде, а как к полубольному, который непонятно то ли выздоровеет окончательно, то ли опять в болезнь свалится, теперь уже по-полной.

Меня, конечно, так и подмывало повыламываться под этот случай, повыделываться; чтоб вокруг меня все плясали, а я такой весь страдающий… только это западло. Я не пацан какой-то. Я так себе и сказал: я тут не пацан какой-то, не «Серёжка» который «сильно переживает»; я — «Стальной Крыс из Крысиной Башни»! Я в одиночку перемочил отряд здоровенных оснащённых мужиков-военных; и я не буду тут эта… как его… да! — всякие рефлексии разводить. Да, бля, переживаю. Но как, и что — это никого не колышет, не должно колыхать! Я — Стальной, поняли!! И чо бы не случилось — меня хрен сломаешь! Ну, проревелся тогда ночью; но это же во сне, а во сне никто себя не контролирует, так что не считается.

Я так себе и сказал; и так держался — соответствующе. Ну, жосско так. По-мужски. Я как раз до этого по вечерам читал «Последний из могикан» — там на меня их индейские установки сильно произвели впечатление. Чтобы терпеть — и вида не подавать. Это — по-мужски, в натуре. Это не в Халф Лайф мышкой кликать — тут всё по-правде.

Я так и держался. Только батя от этого ещё больше запаниковал кажись; начал с Олей за завтраком чо-то перетирать, на меня поглядывая; я только слышал обрывки «…ступор это у него», «шок», «заторможенность и видимая невосприимчивость — вторая стадия переживания внутреннего конфликта» и прочую ахинею; но чо-то разубеждать что «у меня всё в норме» мне не хотелось: один раз сказал — они не поверили, так чо мне теперь, землю есть чтоб доказать?? Это не по-мужски и не по-индейски; и я не стал расшибаться, пусть думают чо хотят.

Ну и батя, видать, надумал меня с Толяном, «в усиление», в командировку отправить.

Только не получилось это сразу и быстро.

Потому что сразу после завтрака Ольга Ивановна, наш «вперёдсмотрящий», подняла небольшой шухер…

То есть она как бы не собиралась паниковать; даже наоборот; и в прежнее время все эти «наблюдения» прошли б, наверно, без последствий и нашей реакции, — но после «всего этого», что батя назвал «эпической битвой Крыса со Спецназом», — явно чтоб мне польстить, — мы очень все стали настороже. Хотя батя как заклинание и повторял всё время, что «нас теперь все боятся» и «хрен кто теперь на Башню рыпнется», когда «отсюда трупы машинами вывозили». Всё это так — я, правда, этого не видел, как родственники погибших забирали тела в обмен на всякие интересные и полезные нам штучки: батя и трупы продал, а чо? Такой порядок. К нам пришли — у нас остались. Хотите забрать — платите. Ну и они как бы без претензий, — батя рассказывал; я — то тогда ещё в беспамятстве валялся; вернее был то ли «там», где тепло, чисто и апельсины; то ли завис между той и этой реальностями, как комп, у которого проц с нагрузкой не справляется.

Но всё равно. Так вот. Мы были настороже; и батя, как он говорит, «провёл комплекс мероприятий по предотвращению повторения такого вот факапа».

И в этот «комплекс мероприятий» много что входило; он, собственно, всё даже и не рассказывал; но одно из — это что он с Ольгой Ивановной, старушенцией с 12-го этажа, провёл «несколько занятий». Не, реально, как он рассказывал — именно что «занятий»: по усилению бдительности, а, главное, по более качественному наблюдению. Конечно, как он выражался, «в лёгкой игровой форме»; но, думаю, старушенция всё правильно поняла и отнеслась серьёзно. Потому что на неё тот инцидент тоже произвёл очень даже сильное впечатление — она потом, батя говорит, два дня дверь не открывала, общалась только по телефону, и, судя по всему, всё это время молилась. Потому что тогда чуть-чуть те вояки до 12-го её этажа не дошли; а шли они «громко», и она-то понимала, что если б дошли — то и её б, конечно, грохнули б. Просто между делом; как последнего нашего пеона. Вместе с её белой кошкой Пушинкой. Или без кошки, что всё равно ничего хорошего; в том числе и для кошки.

В общем, батя провёл с бабкой занятия по «грамотному наблюдению», и даже заставил всё-таки взять бинокль. И научил им пользоваться. И вести дневник наблюдений: где, что, когда. И смотреть «профессионально» — как разведчики смотрят: не просто пялиться из окна, а отмечать себе: там-то, на третьем этаже дома пять, напротив, второе окно слева — вчера стекло было расколото — но стояло; а сегодня нету. Пустяк? Могло само выпасть; могли случайно забрёдшие хулиганы выбить — но это вряд ли, не ходят сейчас мимо Башни хулиганы, пули боятся; могло ветром выдавить; или вытолкнуть шарящиеся в доме мародёры — но факт есть факт: было стекло, а сейчас нету. И почему нету — надо проверять. Мародёры? — нечего тут мародёрам возле башни шастать! Или там что следы во дворе появились: подселился кто напротив? А может разведка? И так далее. Потому что небрежение таким, мелкими на первый взгляд, делами, для нас очень было чуть плохо не кончилось. Хотя могли бы и раньше озаботиться вопросом, чем живёт та семейка, которая и навела на нас «флибустьеров». Кстати, они никак не назывались почему-то. То есть «без имени собственного» была их команда, что, в общем, неправильно. Так — «Группа Полковника», и всё. То ли дело мы: «Гарнизон Крысиной башни!»

В общем, Ольга Ивановна стала смотреть более качественно, если такое можно требовать от старухи; и ей специально вскрыли те две квартиры соседей, что выходили на её лестничную площадку; и она секла теперь не только со своих окон — но и перемещалась туда, «смотреть другие сектора». А чо бы нет, хоть и бабка? — зато дисциплинированная.

Вот бабка и заметила эти «признаки нехорошего».

Во-первых, она реально, вот как я и говорил, засекла, что в доме напротив «удалилось» одно стекло, прежде бывшее только надколотым. Она их просто отмечала в своей толстой книжке-тетрадке, которой снабдил её батя. И смотрела она не запоминая, а просто сверяясь с тетрадкой, с пометками там, — батя говорил, что так учат смотреть разведчиков и наблюдателей, за местностью на переднем крае обороны; и даже местность фотографировать, чтобы потом сравнивать что было и что стало. К примеру, «образовался» перед передним краем новый куст — не мог он сам образоваться; значит это или наблюдательный пункт замаскированный, или снайперская позиция, или пулемётная. А, стало быть, это надо учитывать.

Так, говорят, даже в Великую Отечественную делали; а сейчас-то, с цифровой техникой, это вообще намного проще! — и батя пытался Ольге Ивановне навялить планшет, чтобы фотографировать — а потом сравнивать, но где там! Бабка цифровую технику отвергла напрочь; а взялась отмечать карандашом в журнале; что, в общем, было почти что тоже самое, только дольше. Ну, со временем у старухенции был полный порядок, так что батя не настаивал.

В общем, исчезло стекло, — и бабка своевременно сигнализировала.

Ну, мы сразу ничо не предприняли, — мало ли. Таких «сигналов» каждый день было несколько, и практически никогда они ничего не значили. Но бабулька наша человек старой закалки и въедливая, — она стала за этим окном в последующие дни внимательно приглядывать. Ну, то есть обращать внимание на всякие мелочи.

И вот на второй день она заметила, что на окне на том, на подоконнике, образовались как бы «сами собой» пара горшков с цветами. Ну как «с цветами» — ясно, что с цветами бывшими: вымерзли давно цветы-то. Но стебли с сухими листьями как бы стояли. И вот два таких горшка образовалось на том подоконнике. И это было уже, извините, совсем не пустяк. Потому что если треснутое, битое стекло могло, в принципе, и само выпасть, то цветочные горшки сами собой ну никак не могли образоваться.

Значит кто-то поставил. Значит, с какой-то целью. Батя говорит, что на таких вот, казалось бы, простых, мелких моментах и сыплется множество спецопераций, — ибо нельзя всё абсолютно предусмотреть и предвидеть, и всё упирается только в то, что противник, возможно, не будет настолько тщателен, чтобы находить, вычленять и анализировать всякие несообразности, пусть и на первый взгляд мелкие. Анализировать, сопоставлять, делать выводы. Почему-то люди считают, что делать далеко идущие выводы можно и нужно только из каких-то больших, громких событий. А это, говорит батя, совсем не так, — сплошь и рядом мелкие, не бросающиеся в глаза события, дают большую пищу для анализа, чем всякие красочные катастрофы.

Например, батя говорил, что когда в 17-м, что ли, году, Сауды выставили на продажу часть акций своей АрАмко, то есть крупнейшей нефтедобывающей компании — это был звоночек, что саудам — копец вскоре. Ибо никто в уме и здравии курицу, несущую золотые яйца, не продаёт, даже и по частям. Но никто на это не обратил внимания; а может и обратил — но громко об этом не сказал. Может так и надо было — чтоб не пугать людей раньше времени. А ведь с этого в том числе всё и началось.

Это мне батя рассказывал; в приложении насчёт «обращать внимание на мелочи и делать выводы» — хотя два горшка, появившиеся в окне, конечно, совсем не пересекались с другой политической «мелочью», такой как тогдашняя продажа ближневосточных нефтяных активов. Но суть та же.

Ещё была мысль, что это кто-то заселяется, «в соседи».

Да, к нам три семейки подселились поблизости; в дома-пятиэтажки, что были вокруг Башни через двор. Причём именно что подселились-переселились, а не возвратились старые жильцы, уехавшие ещё летом и осенью. Это батя с Толиком первым делом выяснили, когда та же Ольга Ивановна заметила признаки, что кто-то что-то там «шерудит» в домах напротив; и это не мародёры — потому что вроде как обживаются.

Ну, батя с Толиком сразу визит туда; как батя говорит «с ознакомительными целями» — мало ли что. Не, нормальные люди оказались, с детьми даже. С нашего же района, с Бангалора. А чего переселяться надумали? — а это… опасно там. А тут — Башня. Тут, говорят, не шалят. Слухи такие, что, типа, которые из Крысиной Башни — они, типа, неодобряют, если рядом «шалят». И соответствующе реагируют. Вплоть до отрезания голов. Потому поблизости ни гопоты, ни беспредельщиков всяких. От последних беспредельщиков — вон, горелый остов БээМПехи на проспекте возле Башни, как памятник. А что, вы не возражаете же, нет?..

Мы не возражали, — как батя озвучил, — но, вообще, если подселяетесь поблизости, надо бы сразу и самим придти и представиться, — из вежливости хотя б. И — разрешения спросить! — батя был строг. Ибо вы ведь и подселяетесь «под стены» для опосредованной защиты, — так проявляйте, чёрт возьми, лояльность и элементарную вежливость! — так батя их построил. Но, в целом, без претензий мы. Единственно — батя им… эээ… предложил? попросил? В общем, сказал, что если будет что-то в округе «шуршать подозрительно» — чтоб сообщали. Просто чтоб пришли к Башне, постучались — и переговорили. Ну и, — если кто предложит «последить за Башней», — тоже чтоб… соглашались; но тут же к нам, сообщить. А мы уж примем меры. А если вдруг кто надумает «подзаработать на нас», информируя кого-нибудь что около Башни творится… то можете с такими познакомиться, — тут они, недалеко, в подвале лежат.

Те, конечно, уверяли, что они-то — да никогда! Ну, на этом и разошлись.

Хотя Толян предлагал прогнать их нах, и вообще «зачистить поляну», «чтоб не получилось как с теми», но батя не согласился. Сказал, что предпочтительнее, если за округой будут следить «наши люди», ну, пусть не «наши», но дорожащие нашим хорошим отношением. Рядом живущие люди лучше чего-нибудь заметят, нежели мы.

Ну и вот, сразу возникла мысль, что ещё кто-то пристраивается. Но странно, что на третьем этаже, — обычно старались на первом, или вообще в подвале. Потому что чисто на этажах — там ведь кроме стен ещё и пол, и потолок морозят; а в подвале или на первом — только потолок. И ещё, оглядев «диспозицию» с бинокля из окна, Толян сказал, что оттуда, с этого разбитого окна, вход в наш подъезд просматривается. Ну и, соответственно, простреливается. Что не есть хорошо. Там, конечно, рядом деревья; и машины старые — но когда из подъезда выходишь, на крыльцо — на некоторое время конкретно подставляешься, и с этим надо что-то делать. А прежде всего — разобраться кто это такой любопытный.

Бабах тоже смотрел на это окно, и сказал что для выстрела из СВД дистанция вполне нормальная. Что «для грамотного человека» оттуда — а это метров четыреста, не больше, — пульнуть в выходящего из подъезда как нефиг делать. И попасть, что характерно. Он бы, сказал, попал бы. И вообще предложил отсюда, из Башни, проследить это дело; и, если подфартит, и этот чел подставится — то и снять его отсюда из своей СВДэхи. «Я, говорит, за результат отвечу».

Но Бабаху нужно было в этот день обратно к Спецу возвращаться, так договаривались; и его, видно что, это ломало. Ему у нас нравилось.

В общем, меня оставили пасти ситуацию из окна и связь держать по рации; а сами втроём: батя, Толян и Бабах, — пошли туда на разведку. Не через подъезд, конечно; а через выход магазина, что на проспект, то есть вкруговую.

Вернулись через час, и вернулись озабоченные. Как батя кратко мне рассказал, прошли они к той квартире очень аккуратно, чтобы, случись там кто, не спугнуть — и, кроме того, отслеживали всякие возможные меточки, которые незваные наблюдатели могли оставить. Или, к примеру, растяжки-ловушки, на которые сам батя был большой мастер. Но, вроде бы ничего такого… Зато нашли путь, по которому этот «кто-то». Если он был один, пролазил в подъезд — с улицы, через бывший салон копировальной техники и прочего; через пролом в стене, как мы в Башне делали; там стена некапитальная, перегородка в полкирпича. Потому его наши соседи-наблюдатели и не засекли; а то Толян уже потом хотел было идти, «предъявлять» им.

Но в самой этой квартире нашли не просто следы чьего-то посещения, а конкретно, как выразился Толян, «снайперскую лёжку». Точнее, «засидку».

Достаточно, надо сказать, грамотную: человек, который это готовил, не расположился около окна — откуда его б бабулька-наблюдатель наша рано или поздно бы срисовала; а оборудовал себе пост в глубине комнаты. Нагромоздил там мебели: шкаф, на него — стол; а за столом — кресло на паре тумбочек, чтобы быть немного на возвышении, и чуть сверху, «по наклонной», наш подъезд просекать. И чтоб в глубине комнаты его было не видно. Для этого и стёкла разбитые удалил — чтоб не мешали; и горшки с цветами переставил — чтоб его в глубине комнаты не видно было, — но тут уж он перестарался. И чтоб удобно было выпасать наш подъезд длительное время, — мы ведь не так и часто теперь там шныряли. Хотя, пожалуй, и каждый день. И когда поняли, что всё это время реально подставлялись — слегонца заочковали, конечно. Но, видать этот наблюдатель совсем недавно тут обустроился, — сегодня или вчера. Батя там всё обсмотрел, и даже крошки чего-то хлебного нашёл, и — смятую пачку от печенья. Не пыльную — значит, свежую. Шерлок Холмс, хы.

И всё это было совсем не просто так, ясное дело. Потому что на столе, за которым устроился этот наблюдатель, лежала стопка книг, явно из этой же квартиры, — и лежали они так, чтобы на них было удобно класть ствол… Подставка, упор, значит. Не почитать же под похрустывание печеньем он туда приходил?

В общем, ситуация напрягла. Нет, нету спокойной жизни, совсем. С Белкой не закончили, — тут ещё проблема нарисовалась. Как сейчас уезжать?.. Мало ли что. Хорошо ещё, что по словам Вали, Белка довольно удачно и «под случай» смылась; и теперь её бывшие похитители точно не найдут; а в этом Озерье — ничего, отсидится неделю — другую лишнюю, там с ней ничего не станет. А потом мы её оттуда заберём. Главное сейчас разобраться с этой снайперской засидкой, чтобы не оставлять в тылу такую каку. Ибо мало ли что. Надо было выяснить, кто за этим стоит.

Джон-Бабах сучил копытами, так ему хотелось поучаствовать в охоте на снайпера: у них, у спецовых, инициатива не поощрялась нефига; они если куда выдвигались, то большой группой, с прикрытием, и только по делу, — никакой тебе «вольной охоты» и инициативы. Бабах, говорит, не любил с ними на вылазки ездить: сидишь, говорит, как дурак, со стволом, где-нибудь на этаже или на крыше, мёрзнешь, озираешь окрестности, пока пеоны машины ништяками грузят, — никакой инициативы и драйва. А у нас прикольно — реальная противо-охота. И вообще вот — поездили; новые лица, новые впечатления. Он ещё эту Вальку кадрить пробовал. Я так понял, — но она очень зашуганная была, боялась его. И вообще всех нас боялась, — когда ей порассказали про «Мавзолей «Обои»», и про головы на кольях. Хотя её совсем не запугивали, наоборот — чтоб расслабилась и поняла наконец, что у нас — уверенно. Но она как-то неправильно это всё восприняла, и только больше бояться стала. В общем, Джон к ней подъезжал — но с таким же успехом мог бы лесного зайца в клетке пытаться охмурить, — одни шарахания, выпученные глаза и шерсть дыбом. Но про Озерье, про ихнее житьё там она ему порассказала…

Но «охоту на снайпера» отложили; батя сказал, что засаду там делать опасно, в общем — можем спугнуть. А что Бабах его с Башни в глубине комнаты достанет — тоже не факт. Там нужно будет, чтобы он сначала проявил себя. А как? — если это снайпер. Не подставляться же. И вообще — может он не сегодня и не завтра нарисуется. И сидеть там, его выпасать, мёрзнуть — нафиг надо.

И потому батя решил сделать ставку на проверенную свою систему — на мины.

А нас, — меня и Бабаха, — отправил к Спецу. Джона — отметиться, доложиться и всё такое; и, как он сильно хотел, отпроситься у Спеца ещё на несколько дней, а лучше на недельку — была у него идея сгонять с нами в Озерье за Белкой. Меня — отвезти месячный прод-паёк для той девчонки, что забрали из подвала, и которая была сейчас в кладбищенском «детсаду», но на полном нашем обеспечении. Чьи родители сейчас мёрзлыми тушками лежали в «мавзолее», дожидаясь весны, когда их вместе со всеми можно будет куда-нибудь отвезти или закопать. А также чтобы показать новые-старые выменянные автоматы: два ППШ и ППС, спецову оружейнику Палычу, послушать его мнение; возможно — отстрелять. Я вообще реально для себя глаз на ППС положил — удобный.

Ну, мы и уехали с Бабахом; а батя с Толяном остались контролить обстановку в Башне и строить планы.

— Это хороший размен! — оружейник Палыч одобрил наше приобретение вообще, и мой выбор в частности, — Для города накоротке так вообще лучше не надо: лёгкий, разворотливый; патрон с хорошей настильностью и достаточной убойностью. Тебе, с твоими габаритами, так вообще хорошо…

Я затащился. Не зря мне ППС сразу глянулся. А Палыч продолжал:

— …если хочешь — и за отдельную оплату, конечно, если Спец добро даст, — я могу на него каллиматорный прицел поставить — у меня есть в запасе. Аймпойнт. Микро каллиматор. Хороший; главное что батарейку сажает очень медленно, можно месяцами не отключать. Даже годами наверное. Ну, или как альтернатива — Халосан, китайский. Или Липерс, тоже китайский, он чуть похеровей, но тоже… отдачу держит, даже и помпы, не ломается. А, Военный?

И улыбается.

Это он подъебнул так, конечно; но всё равно приятно, что со мной не как с пацаном, а как с бывалым солдатом общаются. А чо? Да я больше крутых вояк за день успокоил, чем любой из них тут имеет шансы за всю жизнь! Так что всё правильно. И сейчас всё правильно, — я, блин, собираюсь в серьёзную экспедицию, и со знанием дела подбираю себе оружие. Это нормально и в меру круто. Реально так. По настоящему.

Я солидно откашлялся.

— Петрович, а у вас чего-нибудь с каллиматором есть? Сравнить.

— Да не вопрос, не вопрос, Военный; сейчас глянешь!

Он засуетился, оборачиваясь; достал из шкафа калашников с эдакой рамкой-кубиком на ствольной коробке, подал мне. Я принял; приложился, всматриваясь в рамку. Красная точка. Куда её подводишь — туда и прицел получается. В натуре удобно, — тем, что это нагляднее и быстрее, чем совмещать цель, мушку, и целик. Я поприкладывался, целясь в разные углы Палычевой берлоги, всей заставленной оружием, правда в основном полуразобранным.

Реально удобно. Надо будет с батей перетереть — хочу себе такую штуку! Чо-то даже… очень хочу! Больше, чем айфон в своё время. А Палыч продолжал насчёт автомата:

— Хороший автомат! На вооружении ВДВ стоял аж до 67-го года. Прицел, видишь, на 10 и 20. На двадцатку ставишь — и на 300 метров вполне в ростовую попасть можно. Падение траектории значительное, но можно; прикидываешь так: целишь в голову — попадаешь в ноги. То есть мушку поднимаешь над целиком примерно на величину равную её ширине — пуля попадёт туда, где вершина мушки. Темп стрельбы ниже чем у этой швейной машинки… — он кивнул на лежащие на столе ППШ, — Отсечка в один патрон — легко. Поправки можно и не знать, просто следить за пулями. Пристрелочную послал — и глядишь как легла; следующая — с поправкой. Потом очередь; очередь густо идёт. На 200 метров каску вместе с головой однозначно накроет…

Новый прицел мне однозначно понравился; и я поставил себе целью однозначно чтоб такой у меня был. Выпрошу у бати. Но пока что нельзя такую уж сильную заинтересованность демонстрировать. И потому я довольно на мой взгляд равнодушно спросил:

— Палыч, и сколько вы за такой вот хотите? Ну, Аймпойнт который?

А чо? Мы богатые, небось; можем сейчас позволить себе лучшее. А чо. Не айфон небось.

Я ждал, что Палыч назовёт цену в лещах или в талерах, на край — в золоте; но он хитро улыбнулся и кивнул на стол с автоматами:

— А вот, ИХ отдадите взамен — поставлю тебе каллиматор самый лучший!

Ничо себе!

Я посмотрел на него с недоумением и разочарованием. Это, как батя говорит: «меру тоже надо знать!» Нефига ж себе аппетиты. Что мы целый ПМ отдали за приведение в божеский вид горелого пулемёта с БМП — уже не считается?? Ишь, добрый, добрый — а как завернул! Два ППШ за один каллиматор — ничо себе! Я скривился.

— Приклад ещё пластиковый, складной, регулируемый поставлю! — поспешил добавить Палыч, — Хороший приклад! Как в кино!

Ага, как в кино. Батя такое «кино» устроит, предложи такой ченчь ему…

— А каллиматоров сейчас почти что и не осталось! — продолжал соблазнять Палыч, — Даже и у вояк…

Тут стукнула дверь, и появился Бабах, весёлый.

— Ну чо, посмотрели? Нормальные агрегаты? Чо, Палыч, грузишь пацана, хы?..

— Сам ты пацан! — тут же поправил я, со вздохом отдавая калаш с аймпойнтом оружейнику.

— Пошли, что ли, к Верзиле сходим! — предложил Бабах. А сам так и пёрся от удовольствия, — точно отпросился у Спеца небось.

— Клеймиться? — с пониманием спросил Палыч, убирая в шкаф автомат.

— Типа того! — кивнул Бабах, — Вот, Крыс хочет себе крыса на плечо. Крыс, не раздумал ещё?

Я отрицательно мотнул головой и стал собираться.

— Ужас! — покачал головой Палыч, — Чо только не выдумают. Разрисуются как эти, как индейцы. Как Викинг. На том свете будет перед апостолом Петром представать — а он его не узнает!

— Ничо! — махнул рукой Бабах, — Мы крысу фотокарточку-то не будем пачкать! А Верзила — он столько нагрешил, что его не у райских врат, а этажами ниже ждать будут; и наверняка сразу «в свои» запишут! Ну, готов? Двинули.

По дороге Джон раскрыл мне причину своего хорошего настроения: как я и думал, Спец, пусть и со скрипом, отпустил его аж на целых десять дней к нам; с возможностью, если договорится, выехать и в «командировку». Помимо всего прочего, я думаю, сыграло и то, что самому Спецу интересно, что делается «на окраинах» бывшей страны; и получить информацию не в пересказе, а от своего человека ему было, конечно, ценно. Сам же Бабах давил на то, что

«— …там девки, Спец, поймите, пжалста, я тут один как лысина в парикмахерской; а мне бабу нужно, я ж семейным быть хочу, как полагается; нет, тут никто не нравится; вы ж, небось, Айшу мне не отдадите, нет?? А там девчонки из Мувского шоу-балета, из первого состава; я их на сцене в «Остров погибших кораблей» видел — это огонь, огонь!.. И они сейчас прозябают в глухомани этой, и жутко, небось, переживают, что они тама одни — и я тута, один!.. Кто не любил — тот не поймёт! — а я их заранее уже всех люблю! Найду себе там девку, фигурную… А? Пустите, Спец — отработаю!.».

В общем, его Спец отпустил, предварительно подробно расспросив о всём произошедшем с нами в эти дни, включая, конечно, и поездку в пагарово обиталище, и его неудачное «бегство». И теперь Бабах тащился, предвкушая смену скучного существования в своей каморке на поездку куда-то далеко, «за бабой».

СОРВАННОЕ ПОКУШЕНИЕ И РАСЧЁТ ЗА НЕГО

Рация отсигналила, и Олег тут же ответил. Вчера одну из них отдали во временное пользование Валентину Юрьичу, нашему новому соседу, с наказом следить за ситуацией и если что — сразу сигнализировать. В свете той самой снайперской засидки.

Это было, конечно, не очень хорошо — снабжать «соседей» рациями: раций мало. Вообще, как прикидывал теперь Олег, надо пробросить провод в соседний дом, либо, что ещё лучше, по примеру Спеца задействовать уже имеющиеся телефонные линии, благо Гена-Крот в подвале дорылся до одного из колодцев, оказавшегося по принадлежности колодцем Мувской телефонной сети. Но на это не хватало квалификации; и Олег прикидывал, что проще всего кинуть провод по тому, самому длинному тросу, что уходил в соседний дом; который натягивали в том числе и на случай экстренной из Башни эвакуации. И запитать его на слаботочку, на обычный телефон. Но пока сойдёт и рация — ситуация экстремальная.

Валентин Юрьич, чувствуется, со вчерашнего разговора, когда ясно дали понять, что нахер вы тут такие красивые нужны, что на защиту рассчитываете, а ситуацию не отслеживаете, взбодрился и предпринял некоторые шаги. Чтобы себя зарекомендовать.

И сейчас он торопливым шепотом сообщал, что вчера специально рассыпал тонким слоем стиральный порошок и золу возле подъезда и в подъезде — в своём, и в том, где мы сказали, появился «чужой». И вот — утром, говорит, в своём подъезде — они его не запирают надёжно, так — подпирают изнутри, — след. Рубчатый след чей-то. Около подъезда.

— Так около подъезда или в подъезде? — уточнил Олег. Могут ведь и напутать. Ивановна ничего не сообщала; впрочем сейчас светает поздно, а ночью бабка спит всё же. И вообще.

— Да-да-да, возле подъезда — я же говорю, в подъезде! — несколько нелогично сообщил сосед, причём чуть не заикаясь.

— А «к тому» подъезду вы ходили? — всё же переспросил Олег; и опять получил порцию заиканий, из которой понял, что, конечно же, они никуда не ходили; и вообще — теперь заперлись у себя, и ждут развития событий. Наверняка ещё и проклиная себя, что перебрались поближе к башне в расчёте на защиту и спокойное существование, а тут на тебе — чуть ли не участвовать приходится в каких-то разборках!..

Ну и пошли к чёрту. Олег отключился. Ясно только было, что долго ждать не придётся, что рыбка клюнула — пора подсекать. Наверное, надо было засаду ставить, может быть и зря он обошёлся миной-ловушкой.

— Толян! — крикнул он в соседнюю комнату, — Шухер! Кажись «он» или «они» пришли! Хорошо б если в ту же комнату. Но не факт. Давай — выдвигаемся!

— Мигом! — раздалось оттуда. Потом ещё:

— Олег, а не заманивают нас туда?

— Думал над этим. Вряд ли. Сложно слишком. — Олег торопливо надевал на себя испачканный бурой запёкшейся кровью бронежилет одного из десантников, погибших в Башне. Не помешает. Теперь, уже сверху — разгрузку с магазинами… — Но вообще выдвинемся с проспекта. Обойдём по переулку, зайдём с тылу.

— Сидеть там надо было! — рыкнул Толик, так же торопливо экипировавшийся, — Сидеть!

— …И, возможно, попасть? — отозвался Олег, — Сам же сомневался. И вообще. Я старый больной человек, и сидеть всю ночь в промороженном доме вредно для моей простаты! Я в комфорте спать привык. В относительном…

Брат не успел ещё что-то ответить, наверняка что-нибудь столь же язвительное, как со стороны двора донёсся отчётливый хлопок. Взрыв.

Вот оно! Сработало!

Почти тут же засигналила рация и задребезжал телефон от Ольги Ивановны. Ну ясно уже, ясно — сами слышали!

— Толян, пошли! Напрямую, через подъезд. Там явно кто-то попался!

Верзила, он же Викинг, оказался реально здоровенным мужиком лет тридцати пяти, с толстыми волосатыми руками, сплошь покрытыми разводами цветной татуировки. Как будто он руки по плечи сунул в бак с краской — и так всё осталось. На лицо его взглянуть нельзя было без содрогания, — это было, в натуре, не лицо, а харя: как и говорил Джон, он себе вытатуировал на лице казавшийся реальным череп: с затемнёнными глазницами, откуда дико смотрели вполне живые глаза, с якобы провалившимися щёками, обнажавшими оскал зубов черепа, — словом, со всеми тенями и переходами, включая выбритый участок на черепе, где также татуирован эдакий, вполне на вид натуральный, пролом в черепе же… В общем, если б я его увидел где-то случайно — то без разницы днём или ночью, обосрался бы со страху, но перед этим его б пристрелил чисто на автомате. Потому что нельзя так.

Но ему были чужие мнения похер; у него самого был тот, названный Бабахом Хеклер-Кох Марк 23 в кобуре на ляжке, — круто до невозможности. Пока сюда шли, Джон сказал, что он в третьей бригаде бригадиром пашет; и что дисциплина в его бригаде лучшая среди всех — а у них, типа, своего рода соцсоревнование. Не удивлюсь насчёт дисциплины, — когда у бригадира такая харя-то. Там, небось, когда он к кому обращается, люди обсираются на автомате. А может уже привыкли.

Критически осмотрел меня, явно отметив пару кобур с ТТшниками на бёдрах, и сразу быка за рога:

— Чо бить будем? Где?

Ну чо-чо. Ясно чо. Крыса будем делать. Оскаленного. Боевого Стального Крыса Крысиной Башни. Который крут. Которому похер всё. Даже если накануне мама вернулась… в том виде, в котором она вернулась.

«Попавшимся» оказался парень, по возрасту чуть старше Сергея.

Мина-ловушка, сделанная из гранаты РГД-5 с подрезанным на мгновенное срабатывание замедлителем, сработала в прихожей, у него практически под ногами.

Когда Олег и Толик, напрямую из своего подъезда, — но, тем не менее, перебежками и страхуясь, приблизились к подъезду, из окна третьего этажа уже практически перестал идти бурый дым. Граната взорвалась в прихожей, но вытягивало всё равно через окно.

Прикрывая друг друга поднялись на этаж, потом ещё на площадку. Да, это не фонтан — красться вверх мимо дверей, за каждой из которых может быть засада! — Олег между делом представил ощущения людей группы Полковника, штурмовавших Башню. Но здесь засада маловероятна — заранее поставили на дверях «маячки», чтобы сразу было видно, открывали их или нет. Это — наша территория, тут воюем по нашим правилам!

Сверху кто-то застонал. Что кто-то попался и так ясно, вопрос один ли он был?..

Он был один; и он реально попался.

Взрывом гранаты ему перебило ноги; и он лежал на пороге квартиры-ловушки, елозя в крови, закусив губу, и стараясь не стонать. Но это у него выходило плохо; и это неудивительно. В руках — вскрытый и полуразмотанный перевязочный пакет, которым он, видимо, пытался что-то делать. Но где там… больно, и практически невозможно себя перевязать, если ноги ниже колена все сплошь посечены осколками. Совсем пацан. Увидел поднимающихся по пролёту вооружённых людей; всхлипнул от бессилия; но за валявшуюся поодаль винтовку не схватился. Бессмысленно это всё уже, он понимал. Да и больно, очень больно…

— Толян. Наверху проверь.

Толик бесшумно двинулся по пролёту на четвёртый этаж.

Олег присел на корточки возле раненого, потом опустился на колени. Качественно долбануло, штатно. Как минимум инвалид теперь; а если учесть нынешний уровень медицины, то и покойник — дело лишь времени.

— Б-б-больно!..

— Это понятно, пацан… — Олег достал из аптечки турникет и принялся накладывать его парню на ногу повыше колена. Затянул. Вроде как туго… ну-ка ещё. Не поймёшь — остановил ли, нет… надо штанину срезать.

Сверху спустился Толик, ставя автомат на предохранитель:

— Никого. Следов нет, контрольки все целы.

— Понятно. Дай жгут.

— У м-м-меня есть… — пацан поскрёб окровавленными пальцами по карману армейского бушлата. Да, так и есть — аптечка. И жгут. Старый, резиновый, ещё со скобами и цепочкой. Сойдёт…

— Ммммм… — стонал раненый, извиваясь, — мммм…

Олег наложил жгут на вторую ногу и выпрямился, по-прежнему оставаясь пока на коленях. Вытер руки о бушлат раненого, взял аптечку, открыл. Стандартная армейская. Где-то должно быть, если полная комплектация… ага. Промедол, шприц-тюбик. Достал, снял наконечник с иглы, вколол парню в бедро прямо сквозь брюки. Кстати, экипирован хорошо, по-военному, прямо как те, только без каски. Трикотажная шапочка валяется рядом с винтовкой. И винтовка… Толик поднял, осмотрел. Ого, импорт. С оптикой.

— Что за агрегат, Толян?

Тот щёлкнул затвором, ловко поймал вылетевший патрон.

— Орсис — Армалайт. Под 338-й.

— Давай-ка мне не мудри здесь. По-русски говори.

— Аналог нашего 7.62Х54 по уровню. И магазин ёмкий. И прицел. Хорошая штука.

— Ага. Ясно.

Олег вновь обратил внимание на неудавшегося снайпера. Реально, совсем пацан. Чуть старше Сергея. С другой стороны, сам Сергей сейчас уже совсем не пацан. По уровню…

Обыскал лежащего.

ПМ в поясной кобуре под бушлатом. Это он зря — как бы он его доставал-то в случ-чего? Надо было переложить в боковой карман… Переложил себе.

Запасной магазин к ПМ. Надорванная, начатая пачечка ПМовских патронов. Фонарик, зажигалка. Бинокль… хороший какой бинокль! В нагрудном кармане — мобильник, смартфон. Не включается… Чего все телефоны с собой всё таскают — память «о том времени» или амулет какой? У тех «десантников» тоже у нескольких были. Подсумок — типа «сухарка». В нём штык-нож от АК. Мультитул. Скотч армированный — моток. Запасной магазин к винтовке — не такой длинный, как установленный. Полностью снаряжённый. Четыре гранаты… Ого. Не РГДэшки. Маленькие, более круглые, с белым пластиковым корпусом, закрывающим запал. Две гладкие. Две с насечкой. Ясно — в руках не держал, но читал про такие: РГО и РГН. Что ж он их в сумке-то держал?.. Фляжка с жидкостью. Большая, на литр наверно. Фляжка голубого цвета, полупрозрачная — пластиковая. Почти полная. Батончик протеиновый. Мюсли — пара батончиков. Шоколадка. Начатая пачка галет, судя по упаковке — из армейского набора. Оттуда же маленькая упаковка джема. Сладкоежка какой!..

Бумаги какие-то… с таблицами, с расчётами. Ручка, карандаш, притянутые к блокноту резинкой. Потом будем разбираться. А это?.. Маленький фотоальбом, карманного формата, с фотографиями 9Х18. Тоже потом. Что же это за чёрт здесь, и зачем?..

— Толян, помоги. Давай его в квартиру затащим, там уже разбираться станем.

Заволокли парня в комнату, уложили на диван.

Ничего, — вроде как отпустило его немного после укола-то. Глаза закрыты, но веки подрагивают. И не стонет больше.

Посмотрел — ноги посекло просто очень сильно. В мясо! Одна голень гнётся как тряпичная — перебита. Но кровь вроде бы сильно не идёт… вообще не идёт кровь — перетянул хорошо.

— Ты тут-то своих «приветов» не наставил? В комнате? — Толян опасливо оглядывается через плечо.

— Нет, только на входе. Сегодня хотел ещё тут что-нибудь вычурное соорудить — но, видишь, он раньше пришёл. Толян, ты давай-ка, постой на выходе — чтоб к нам тут никто не заглянул незваным…

— Я понял. Конечно.

Толик вытер ладони об обивку дивана, на котором лежал раненый, и перебросил автомат со спины на грудь.

— Олежа, ты не трать на него пакет; на перевязку, я имею ввиду. Нахер с ним возиться? Не истекает — и ладно. Надо быстренько колонуть его: кто такой, в каком составе, цель, кто послал. Хотя, конечно, у меня уже соображения имеются.

— Угу. И у меня тоже. Да, с перевязкой, наверно, заморачиваться не буду… ну, потом к ногам примотаем что-нибудь жёсткое, если его переносить куда будем…

— Если в живом виде.

— Да, если в живом виде.

Толик подобрал прислонённую к стене винтовку, взял с собой — разбираться между делом. Выходя в прихожую, оглянулся:

— Брателло. Ты давай с ним в темпе. Без этих, без сюсюканий, как у тебя принято. Без психологиченских заходцев. Хочешь — ты покарауль, а я допрошу? Сам, по-своему?

— Иди, Толян, карауль. Сам я. Как у тебя «по-своему» получается, я уже на примере Погара видел…

Брат фыркнул и вышел.

Допрос не занял много времени. За всё время Толик только раз услышал приглушенный вскрик из квартиры. И через десять минут Олег вышел на лестничную площадку к брату.

— Ну. Чо?

— Зовут Денис. Один. По своей инициативе. Хотел выследить и подстрелить кого-нибудь из нас. Любого; а лучше нескольких. Причём, говорит, стрелял бы не в голову или в корпус, а в живот. Чтоб, говорит, помучились. И зубами скрипит. От боли, и от ненависти — я так понимаю.

— А чего он к нам так неровно дышит?

— А вот. — Олег достал из кармана маленький фотоальбом с кошечкой на прозрачной обложке. Полистал. Цветные групповые и одиночные фото, конечно же, ещё «тех времён». Улыбающиеся лица, мирный интерьер, шашлыки на природе и дни рождения.

Открыл на середине, потыкал пальцем, где подросток, чем-то отдалённо смахивающий на этого самого парня, стоит рядом с мужчиной в полевой военной форме. Подросток неумело держит в руках автомат. Оба улыбаются на камеру.

— Вот этот вот. Видишь. Это отец его. Вяхирев фамилия. А это он, Денис Вяхирев. Это один из той команды, что Крыс тут успокоил.

— А. Ага. Я так сразу и подумал. А чо один?

— Я говорю — самоинициатива.

— Мы же вроде с ними нормально разошлись? Тела отдали; целые, не глумились нефига. Не зарубались с ними раньше, — их «наезд» был чисто по-беспределу. Сами наехали, сами «отъехали». Кто не спрятался я не виноват. Се ля ва, как говорят французы. Чо за предъявы??

— Французы ещё говорят «а ля гер ком а а ля гер» — вернее, говорили, когда были ещё нацией, а не кучкой отолерастившихся пидорасов… Серфил недавно по частотам, слышал по радио завывания муэдзина — в перемешку с речью по-английски и по-французски. Из этого понял — трансляция «с самого высокого минарета Европы — с Эйфелевой башни»! Там под ней сейчас мечеть строят… дóжили! Но это ладно… Пацан говорит, что это чисто его инициатива. Что даже поругался со своими там. Не отпускали. Сам ушёл. Мать, говорит, после смерти отца слегла, — он, говорит, как мужчина, не мог не отомстить!.. Не отпускали — поругался, ушёл. С характером, значит.

— Мститель, мля… — вздохнул Толик.

— Угу. Идёт «отдача» после этого случая… Да уж. Не, в принципе можно было ожидать — даже и очередного, более организованного наезда. Хоть мы тут по всем понятиям и чисты, а всё равно — сейчас ведь всё не столько «по понятиям», сколько по личному отношению. На все эти «кодексы» и прочую хренотень люди плевать хотели… Только у них ресурсов на наезд не осталось. Самим бы выжить — одни старики и дети с женщинами остались; сидят на остатках. Благо «остатков» Полковник им много оставил, это я понял ещё когда трупы выкупали. Пацан этот, Денис, сейчас больше всего переживает, что у его «семейки» из-за его поступка будут проблемы…

— Достойно, чо. — опять вздохнул Толик, — Что делать с ним будем? И с этими, с бывшими полковниковыми?

— Думаю вот… Я ж говорю — можно было ожидать таких вот вывихов, чисто на эмоциях. Спонтанных…

— Угу. Не уследила бы бабка — закатал бы тебе в живот пулю…

— Или тебе.

— Или мне. Или Крысу. С такого расстояния и броник бы не помог.

— Однозначно не помог бы броник. Тут метров четыреста максимум. Если только по касательной.

— Это детали. Так что с ним-то?

Олег молчал.

— Ну? Сразу в мертвецкую?..

Олег поморщился, помотал головой.

— …Или продать им же попробуем? Но ты учти, брателло, если мы всех, кто на нас наезжает, будем живыми возвращать, даже если и за деньги, то скоро мы тут замучаемся пыль глотать. Жёстко — так жёстко!

— Да согласен я… Но… пацан полюбому уже инвалид. И…

— Вот только давай не начинай опять свою гуманность! — начал злиться Толик, — Инвалид, не инвалид! — какая разница!! Ты не об этом думай. Ты о том думай, что было бы, если б он тебе в живот пулю успел засадить. И сейчас не он здесь, а ты бы крючился в Башне. Вот об этом думай!

— Да думаю я, думаю… Не, этот факт надо озвучить. — решил, наконец, Олег, — Пусть все знают. Пусть слухи пойдут, что «посчитаться» с нами по беспределу так же глухо, как и наехать. Тогда больше никто дёргаться не будет; а со временем острота ситуации спадёт. И никто уже дёргаться «отмстить» не станет.

— Ну! — поддержал Толик, — Так грохнем его? И — тушку на колья. Как наглядную агитацию.

— Вот это уж лишнее! — не согласился Олег, — Твёрдость и непреклонность мы должны демонстрировать, а вот зверство наоборот может повредить. И вызвать дальнейшие эксцессы.

— Так чо ты хочешь?..

— Первым делом, Толян, давай его отвезём туда, к его родне. Они ведь координаты свои дали, где тусуются. Переговорим там. Выясним ситуацию и отношение. Чего этот Денис говорит — это одно; а их отношение — это другое дело. Нет, продавать его я не планирую… Но показать и озвучить, — это будет более знáчимо, чем мы его просто в «Обои» определим. Пусть знают, что с нами не прошелестишь так просто. И если опять «мститель» нарисуется — тогда уж точно на кол!

— А я бы и сейчас.

— Не, Толян — излишнее зверство вредит. Живым отвезём. Пока что, — а там, по ходу дела, решим…

Определившись, вернулись в комнату. Раненый пленник был в сознании; и видно было, что промедол уже перестал действовать. По бледному лицу мальчишки, усеянному каплями пота, по закушенной губе было видно, что он еле сдерживается чтобы не стонать.

Олегу было неприятно смотреть на это. Почти тот же возраст, — он вполне мог представить на месте его своего Сергея-Крыса. А вот Толику было наплевать:

— Лежишь?.. Зорро недоделанный. Сейчас поедем с твоими родичами определяться. Чего они за тебя скажут. Олег, в Башню надо сообщить, — они там на измене все.

— Да, я сейчас свяжусь.

Олег занялся рацией.

Толик ещё раз осмотрел раненого; отметил, что кисти рук его туго стянуты перед собой синеньким хомутом-контролькой — Олег постарался. Кивнул ему на это:

— Страхуешься, братан! Молодца.

— …да, ненадолго. Опасности нет; тут мы всё порешали. Мы быстро, туда и обратно. Сидите пока тихо, не высовывайтесь. Скоро Сергей с Бабахом вернутся. Саша — ты за старшего. Связь кончаю, отбой.

Олег отнял ото рта микрофон гарнитуры рации, взглянул на брата и пленника:

— А ты как думал. Выводы надо делать, приходится вернее. После этого случая с Погаром я б ему ещё и ноги связал, не будь они перебиты. Впрочем, сейчас придётся… привязать к чему-нибудь. Глянь, Толян, что тут можно найти подходящее.

НИКОМУ-ТО ОНИ НЕ НУЖНЫ…

С представителем бывшей «группы Полковника» разговаривали на расстоянии. Ибо мало ли что. Олег прятался за полузаметённым снегом грузовиком, Толик страховал из-за джипа.

Впрочем сам «представитель», старик лет семидесяти, сурового вида, высокий, несмотря на возраст сохранивший ещё некоторое подобие воинской выправки, стоял вполне открыто, на открытом пространстве улицы, у угла дома.

Олег специально выбрал это место — тут торец девятиэтажки был глухой, без окон, и можно был не ожидать снайперского выстрела «на посчитаться» с близкой дистанции; а другие дома были метрах в шестистах и дальше. Всё это тоже не внушало оптимизма, — при желании, подходящем инструменте и навыках достать можно было и оттуда, но уже сложнее.

Тем более что старик вышел совершенно открыто; и «случись кипеш», как выразился Толик, он бы стал первой же и несомненной жертвой. То есть, скорее всего, разговор должен был быть открытый и честный. Нам скрывать нечего — не мы накосячили… А старикана этого Олег помнил ещё по той перепетии, когда они меняли тела «десантников» на оружие и боеприпасы. Старик этот и заправлял обменом; и одет был так же — в старом армейском бушлате без погон, защитного цвета брюках с узким красным кантом, — видно, что бывший военный. Только тогда он держался совсем не так холодно и отстранённо; тогда его лицо было как кусок варёной говядины — вспухшее и мокрое от слёз. Кто-то из нападавших ему кем-то приходился; Олег так и не понял, кто и кем, да это было и неважно тогда.

А сейчас…

Складывалось впечатление, что дед не то чтобы ждал того, что произошло, но был не удивлён. Очень он хладнокровно принял известие о том, что они привезли с собой их «семейника». Мальчишку. С перебитыми ногами. Того самого, что, по его же словам, затачивался на то, чтобы «засадить пулю кому-нибудь из Башни в живот, чтоб помучились!»

Угрюмо пожал плечами; отвечал хотя и метров с десяти, но отчётливо, ясным, поставленным голосом:

— Я был против… Я с самого начала был против; и не только с Денисом, а и раньше — против всего этого «промысла». Мы — военные. Нас не для того родина учила. Но меня не послушали. Ни тогда, ни теперь. «Надо как-то жить, надо учитывать реалии!.». Вот… получили «реалиии». Я говорил — прожили бы и без этого. Не послушали. И Денис — тоже сам ушёл…

— Вы что — и не знали, что он ушёл?? — не поверил Олег. Спросил, напрягая голосовые связки. Всё же у него, в отличии от старика, не было поставленного командного голоса.

— Знали, почему не знали. Он прямо сказал. Мы обсуждали это. Все… почти все были против. Он не послушал… Я не мог ему запретить… — отвечал старик с горечью в голосе.

— Но вы же… Вы же знаете, что… какие к нам претензии?? — смешался от такого спокойствия Олег. Он ожидал нервов, возможно проклятий, возможно — угроз. А тут такое спокойствие.

— К нам не могло, не может быть никаких ведь претензий — мы просто оборонялись! Вы, наверное, уже знаете — собственно, один мальчишка и оборонялся, почти ровесник вашему Денису. Да, мы подготовились; и это сработало. Но… они же сами пришли!! За что же нам мстить??..

Закашлялся. Собственно, глупость сказал, конечно. Как же «за что мстить»? Вот за то и мстить. Кто же в такой ситуации исходит из «кто виноват»?.. Может, этот старик — но он жизнь прожил. А как это всё объяснишь молодняку, мальчишке? У которого отца убили.

Старик лишь подтвердил его мысли:

— Это я понимаю. Ещё пара человек. Остальные просто об этом не думают. А мальчишке, Денису, было важно отомстить. Как угодно, любой ценой… — и он повторил, — Я был против…

— И, тем не менее, отпустили его?

— Я не отпустил… но и не мог держать. Я сказал — ты… ты больше не с нами. Ты теперь — сам по себе. Он согласился.

Олег соображал: действительно, при таком раскладе, что этому старику предъявишь? Что отпустил? Тот сам ушёл, получается. Открыто, или втихую, — это дело девятое: старик мог соврать, что пацан ушёл втихую, ночью, никому не сказав; но он рубит правду: — Да, сказал. Да, был разговор. Да, были против. И он всё равно ушёл. На свой страх и риск. Что ему предъявить? Что нас не предупредил?.. Глупо. Кто мы ему.

Старик между тем продолжил:

— Вы не кричите. Вы подойдите ко мне, или давайте я подойду. Я без оружия. А стрелков у нас больше не осталось… Так что вы можете не переживать по поводу безопасности.

Олег подумал и согласился:

— Подходите, пожалуй. Только руки держите на виду. Сами понимаете ситуацию…

Старик кивнул и приблизился. Теперь можно было разговаривать не напрягая голос.

— Вот так вот взял и у шёл? — всё же переспросил Олег, — И наплевать на ваш запрет?

— Это не запрет был… — покачал головой старик, — Я не мог запретить ему. После того как… после того как все погибли, у нас сейчас не те отношения, чтобы я мог что-то запрещать…

Он сгорбился.

— Денис ушёл на свой страх и риск. Неделю назад. Где он жил всё это время я не знаю. Осталась его мать, жена Саши… Она очень болеет сейчас, она очень тяжело… ммм… отреагировала на смерть мужа. А Денис — ушёл. Несмотря на… на это. Или, может быть, как раз из-за этого…

Помолчали.

В наушнике прорезался голос Толяна:

— Чо вы там жуёте, нах? Сколько можно? Определились, нет? — Олег не прореагировал.

Ну ладно, что. Расклад ясен. Что дальше-то делать?

— Значит, лично к нам у вас претензий нет? — переспросил он, чтобы всё же расставить все точки над «i», — Вся эта «охота» была личной инициативой мальчишки, и вы за него отвечать не собираетесь? Как и подписываться за него?

Старик поморщился:

— Молодой человек… как вас? Олег. «Отвечать за», «подписывать за» и прочее — это не из моего лексикона. Я понимаю, время сейчас такое… бандитское. И тем не менее. Впрочем, я вас понял. Да, как я сказал, — мы не собираемся отвечать за Дениса… кстати, он никого не убил?? Не ранил?..

Олег отрицательно покачал головой; и ему показалось, что старик облегчённо вздохнул. И продолжил:

— …У нас к вам претензий нет, — вы защищались, это понятно. У вас к нам… я понимаю, могут быть претензии. Вполне объяснимо, да. Но… мы не станем отвечать по ним. Откупаться и всё такое. Нет. Не станем. Если можете; если, как ВЫ выражаетесь сейчас… — слово «вы» он выделил интонацией, как бы отстраняя Олега и его сподвижников от себя, противопоставляя их, — …можете что-то нам «предъявить», — предъявляйте. Но — учтите, мы тоже будем защищаться! Может быть не так умело и продуманно, как вы, но тем не менее…

Олег опять покачал головой: нет, мы «предъявлять» не будем. Ситуация понятна. Но…

— …таким образом больше мне добавить нечего. — закончил старик.

— Постойте — постойте! — удивился Олег, — Ну, по ситуации — понятно. Но что с этим Денисом вы предлагаете делать? С раненым? Каковы ваши предложения?

Старик ещё более сгорбился и совсем опустил голову. Теперь он не напоминал осанкой бывшего военного; а был просто старым, усталым от жизни и груза ответственности стариком. И отвечал уже не так ясно и отчётливо:

— Никаких предложений. Как я говорил: Денис ушёл сам, на свой страх и риск. Всё, что с ним произошло, к нам больше отношения не имеет. У нас… у самих сейчас хватает проблем, чтобы заниматься судьбой своевольного мальчишки!

Вот так вот, а! Ничего ж себе! Такого Олег не ожидал. И потому уточнил:

— То есть вы хотите сказать, что вам начхать на его дальнейшую судьбу?? Но он ранен. Достаточно тяжело…

Старик ответил еле слышно:

— это… был… его выбор. Он сам решил. Всё.

— То есть вы даже не рассматриваете возможность его… его забрать?? — это было для Олега всё же слишком. Он многого насмотрелся за последние полгода, но такое…

— Нет. Я скажу его матери, когда она выздоровеет… если она выздоровеет; что он погиб, пытаясь отомстить за отца. Собственно, я его предупреждал… Это был его выбор! — повторил старик.

— И вам… — Олег замялся. Хотел спросить: и вам наплевать, что с мальчишкой будет дальше? Ведь вы же понимаете, что… Но зачем лишний раз переспрашивать? Всё ведь уже и так сказано. Предельно ясно.

— Да. — подтвердил несказанное старик, — Я скажу Марии, что он погиб.

Вот так вот, да?.. Лихо. Такого Олег не ожидал. Ну что ж. Всё уже сказано.

Вынул из кармана тот альбом, что был в сумке у мальчишки. Подал старику:

— Вот. Отдайте… кому-нибудь там. Или выбросьте. На ваше усмотрение. Денису он больше не нужен.

Старик взял альбом, рука его дрожала.

Ладно, что тянуть. Всё сказано.

Олег повернулся, и, стараясь не терять всё же старика из вида, двинулся к джипу, по дуге, так, чтобы не закрывать Толику директрису. В этих собачьих раскладах, когда все сдают всех, невозможно что-то наверняка предвидеть; можно только стараться максимально быть предусмотрительным и страховаться. Чёртова жизнь… Когда свои сдают своих. Хотя он, пацан, для них уже и не свой. Хотя… Но мы же не знаем, какая у них сейчас обстановка, чем и как они выживают…

— Надеюсь… — проговорил ему вслед старик, и Олег приостановился, — Надеюсь, вы… впрочем, я знаю, вижу, что вы человек порядочный… и гуманный.

Кивнув, Олег пошёл дальше. А как же. И порядочный, и гуманный. Самый — самый. Негде пробы ставить.

Возле джипа Толик встретил вопросами:

— Чо так долго?? Чо решили?

— Поехали. Они его не забирают. Даже речь об этом не шла.

— Нефига ж себе! И чо?..

— Говорит: он всё делал на свой страх и риск. Ну и — он теперь «не их».

— Ого!

— Да. Так что зря мы съездили. Впрочем, как «зря», — выяснили обстановку. С их стороны, полагаю, накатов можно больше не ждать…

— Чо, прям вот так: делайте с ним что хотите?? — продолжал удивляться Толик.

— Ну, примерно так.

— Да. Сучья жизнь пошла… — Толик уже устраивался за рулём, — Бля, поставили вместо боковых это мутное оргстекло, всё не привыкну… Надо всё ж так Михалыч напрячь — пусть где хотят находят форточки; с этим плексигласом вообще жопа… и кровь фиговое отмыли. Эх, машинка! Многострадальная.

— Поехали, хватит трепаться. — поторопил Олег.

— А с этим чо? — Толик кивнул на заднее сиденье, где лежал раненый. Оттуда раздавались приглушенные стоны. Пацан, чувствуется, терпел. Но терпел из последних сил.

— Ты тронешься или нет когда-нибудь?? — психанул Олег, — Давай, двигай! По дороге обговорим!

Джип, развернувшись, выкатился на дорогу.

Пока он не скрылся за поворотом, Олег всё оглядывался: долговязая фигура старика в бушлате всё маячила на том же месте.

Когда выехали за пределы квартала, Толик прибавил газу и джип резво запрыгал на кочках, с чего-то образовавшихся на проезжей части. Сзади раздался протяжный стон, — пацану явно поплохело. Олег молчал.

Свернув пару раз, джип встал.

Приоткрыв дверь, Толик критически огляделся. Нормально. Обернулся к брату:

— Ну, пошли поговорим.

— Пойдём.

Вышли.

…

— Ну, и что ты думаешь? С ним?

— Да, наверное, то же что и ты.

— Да неужели? Растёшь над собой, хы. Или обстановка так действует? Не был бы ты старше, я б тебе сказал: «- Взрослеешь!»

Олег еле сдержался, чтобы не вспылить. Но ответил ровно:

— Толя. Давай-ка завяжи зубоскалить. В жизни много говна. Над чем можно похихикать и поиздеваться, но жизнь и смерть как бы стоят особняком. Особенно смерть. Тут хихикать… как бы сказать… неуместно. Ибо все под богом ходим.

— Ты ещё перекрестись, ага! — буркнул Толик, но потом добавил, — Но, в общем согласен. Где его оставим?

— Да хотя бы вон в том доме! — кивнул Олег на нежилого вида многоэтажку немного поодаль. Там, вроде, подъехать можно.

— Нормально. Можно и пройти, чтоб не кружить; тут, напрямую. Нучо…

— Сейчас, погоди-ка… перекурю сначала… — Олег почувствовал, что он начал позорно суетиться и тянуть время, — Хотя… Не, погоди. Вот что сделаем…

Он открыл заднюю дверцу джипа. Парень лежал на заднем сиденье, подогнув ноги, плотно завёрнутые в скатерть и перевязанные бельевой верёвкой — всё оттуда же, из той квартиры. Стянутые перед собой кисти рук посинели. Но не жалуется, даже не стонет. Просто молчит; и ненавидяще смотрит.

Олег достал из внутреннего кармана плоскую фляжку. Тёплая. Отвинтил и откинул крышечку, — пахнуло хорошим коньяком. Протиснулся в проход перед сиденьем, упёршись коленями в бок парню, склонился над ним, протянув фляжку — но тот, мотнув головой, отстранился. Жёстко взял его за волосы, повернул лицом к себе; приподнял ему голову, всунул между губ горлышко фляжки, сильно, так, что раскровил и так вздувшуются прокушенную губу, и скрежетнув металлом по зубам. Булькнуло, парень непроизвольно сделал глоток. Ещё. Ещё. «Залив» в него весь коньяк из фляжки, Олег снова выбрался из машины. Сунул пустую фляжку в карман, достал толстый алюминиевый тюбик гаванской сигары.

Толик следил за его манипуляциями с кривой усмешкой, но молча.

Раскрутил тюбик, вытряхнул сигару, надорвал целлофановую обёртку, снял. Обратил внимание — руки дрожат, но совсем немного. Когда что-то делаешь не думая, то и волнения особого нет. Когда всё прикинул, и видишь, что это лучший выход. Для всех. Откусил и сплюнул кончик, раскурил от зажигалки. Затянулся, набрав в рот ароматного дыма, выпустил струёй. Косо глянул на брата, сказал:

— А как было бы круто в кино или там в книге!.. ОН в нас стреляет; а мы его вылечиваем, и… и становимся друзьями.

— Угу! — поддержал Толик, — Или он вырастает и нас однажды приканчивает, ибо месть за отца — это святое. Офигенный сюжет. Особенно для индийского кино. Весь зал в соплях и в носовых платочках.

Олег согласно кивнул, ещё несколько раз, уже молча, затянулся. Щелчком отправил недокуренную и наполовину кохибу в ближайшую кучу мусора, присыпанную снегом.

— Пошли, что ли.

Открыл дверь, встретился с ненавидящим взглядом мальчишки. Глаза блестят — наверное, коньяк начал действовать.

— …Вы меня лучше убейте; потому что если я выживу, я всё равно кого-нибудь из ваших застрелю! Так и знайте!

— Не переживай, всё согласно твоих пожеланий… — пробормотал Толик, помогая брату с другой стороны салона продвинуть тело мальчишки.

Осторожно, стараясь не причинять лишней боли, вытащили его из машины, и, держа под мышки и под колени, понесли к дому.

Как и ожидалось, дом был явно нежилой, что было сразу видно по следам на снегу, вернее по их отсутствию. Дверь в один из подъездов приотворена; к нему и пошли, чтобы зря не толкаться в, возможно, запертые или подпёртые снегом. А тут была достаточно большая щель.

Положили мальчишку на снег возле подъезда, пинками приоткрыли дверь; Толик проскользнул внутрь с автоматом наизготовку «ибо мало ли что». Вернулся, закидывая автомат за спину:

— Нормально, никого. И квартиры открытые есть.

Снова подняли мальчишку, и тем же порядком занесли в подъезд, потом в одну из квартир, дверь в которую была взломана. Положили его на диван. Диванную подушку — под голову.

Медля, Олег зачем-то прошёл на кухню. Настенные шкафчики распахнуты, на полу раздавленные баночки из-под круп, муки, вермишели, специй — всё как всегда, обычная картина после визита мародёров. На стене, под настенной лампой — календарь. Август месяц; на картинке синее небо, лазурное море и большая красивая ракушка на переднем плане. Давно хозяева отсюда… свинтили.

Заглянул Толик:

— Ну чо ты? Мы тут чо, до завтра тасоваться будем?

— Я полагаю, что ты…

— Знаешь!.. — перебил его брат, как будто заранее знал и ждал что Олег скажет, — Давай-ка ты из меня не будешь делать палача! А потом за это же и презирать! Давай-ка грязную работу делать вместе или хотя бы по-очереди! Вот сейчас вот — твоя очередь! В общем, я возле подъезда подожду.

И вышел.

«— Толян знает меня как облупленного!» — подумал Олег, глядя на красивую ракушку на календаре, — «- Может быть даже лучше, чем я сам себя знаю. И — воспитывает. Я — его. Он — меня. Ладно, что время тянуть».

Вернулся в комнату, встретился взглядом с горячечным взглядом пацана. Спросил, кладя руку на рукоятку люгера:

— Может, курить хочешь?

Тот не ответил.

РАЗГОВОРЫ ОБ ОТВЛЕЧЁННЫХ МАТЕРИЯХ

Толик стоял на выходе подъезда, и, стараясь не светиться, поглядывал вокруг. Рассчитывал на ожидание, но выстрел за спиной, в квартире, раздался буквально через несколько секунд. Он только качнул головой: «- Растёт над собой братан!»

Тут же появился и Олег; автомат за плечами; заталкивая в кобуру люгер. Засунул, пристегнул ремешком.

— Пошли.

Пока шли к джипу, потом выезжали со двора, Олег ощутил невыносимую жажду поговорить. Он понимал, что это всего-навсего отходняк от стрессовой ситуации; причём — он отдавал себе отчёт и в этом, — более стрессовой для него, нежели когда они на пару с братом перебили молодняк, сдуру залезший в магазин под Башней, и оказавшийся там в ловушке. Среди которого, кстати, были и Элеоноровы ровестницы-подружки. Но тут было совсем другое дело.

В общем, поговорить так и рвало. Он пытался сдерживаться; но потом плюнул — чего ради перед Толяном-то что-то из себя изображать? Не тот случай. Он меня во всяких видах видел.

— Слышь, Толян. Я что вспомнил. Помнишь, Серый когда отболел, после этой переделки. Ну, как вынырул тогда из беспамятства, как из проруби. И весь такой… ненормальный, помнишь? Чушь всякую нёс — что он «там был, он возвращался»; тебе ещё всякую ахинею: что «тебя нет», что ты… помнишь?

— Ну. И что. Прошло же.

— Не. Вроде как не прошло. Я с ним как-то на днях разговаривал, чуть коснулся этой темы — нет, чувствую, не прошло… И, самое интересное, знаешь что…

— Что? Самое интересное, хы?.. ты за правой стороной приглядывай, брателло; я через этот долбаный плексиглас не вижу нихера!

— Приглядываю я… Так вот. У меня сложилось впечатление, что он верит, что он правда где-то «там» был, в другом измерении, что ли, в прошлом. Там было ещё «до всего этого». Апельсины всё вспоминал; прикинь, там апельсины ещё были! И он жалеет, что «там» апельсинов так и не попробовал… И там со мной разговаривал; то есть с тамошней моей копией… не, — реинкарнацией… Опять нет, — с моим тамошним воплощением…

— Ой, да мало ли люди несут в бреду и после болезни?

— Нет, там очень структурировано. Такое трудно в бреду придумать.

— «Там» — это где «меня нет», что ли?

— Да. Там, он сказал, тебя нет. То есть, прикинь — я есть, а тебя — нет. Вообще нет у меня брата. Ну и, — я, говорит, тоже отличаюсь от себя, теперешнего. Даже, говорит, голосом. И зубы у… у меня тамошнего вставные, мост-керамика, — как у тебя. А тебя — нет…

— Хы! — Толик, не отрывая взгляда от дороги, ощерил зубы, четыре передних из которых на верхней челюсти и правда отличались по цвету от остальных.

— И, говорит, что «я — тамошний» ему такую теорию задвинул: что «тут» ты — это отдельная часть моего «я». А «там» мы с тобой, якобы, единая личность. Даже зубы у меня передние выбиты, как у тебя здесь — прикинь!

— Да… забавный бред! — проворчал Толик и снова ощерился.

— Вот. И я что говорю. Занятно — что только психика с нами не выкидывает, когда мы «в пограничных состояниях» находимся! Причём всё так структурировано, логично! Я б так не смог придумать…

— Даладно. Не смог бы он. Всё ж время раньше над фантастикой просиживал; вот и у Серёги от этого завихрения наследственные… Да. А чо ты вспомнил, про… про Серёгу? Ааааа… — сообразил Толик наконец, — Из-за этого… пацана этого. Так я и думал. Что ты тут комплексовать начнёшь… Не, мог бы и я, конечно, но…

— Да нет, нет, Толян, всё рóвно. Это нормально всё. Просто интересна ситуация. «Он», ну, то есть «я — тамошний» смог бы «это» сделать? Как думаешь?

— Ничо не думаю. Давай хернёй не станем маяться, а? Нету никаких «там» и «здесь». Есть только «здесь».

— Ну не скажи… очень там всё логично у него выстроено; недаром Серый сам в это верит, — что был «там», но вернулся. Почему-то. И «здесь», получается, все самые жёсткие человеческие качества в тебе сконцентрировались. Мои, в смысле, качества — но тут «в тебе». А там, получается, всё только во мне…

— Херню какую-то несёшь.

— Не хочешь, — не слушай. Нет, что-то в этом есть… Я вот замечаю, что я постепенно становлюсь жёстче, что ли. Я таким раньше не был. Чтобы пацана вот так вот… нет, раньше бы не смог. Да, жёстче становлюсь. А ты, напротив… не замечал?? Может, тебе самому не заметно — а со стороны видно! Я меняюсь. Далеко не факт, что смог бы раньше вот так-то.… А ты б — смог. А, Толян?

— Не.

— Что «не»??

— В смысле я б стрелять не стал.

— Почему??..

— Патрон. Звук. Зачем окружающих оповещать, что тут какая-то разборка? Опять же ствол чистить. Для таких вещей нож есть.

— Ааа… — Олег выдохнул, — Вон что.… Да не, извини, тут уж пацан пулю заслужил. Резать его ножом — это было бы уж слишком!..

— Ну, может быть. Но я говорю в принципе.

— И ты меняешься. Не замечал?

— Чего? — с подозрением покосился на брата Толян, — Чего я замечать должен? Что — добрею прям на глазах? Ага. Ну да. Замечаю. Каждый день, хы. Скоро буду куклам платья гладить и плакать над сериалами из коллекции твоей бывшей, ага.

— Нету у неё там сериалов, только херня феминистическая…

— И ты тоже. Меняешься, брат! В июне, когда ты только сюда, к нам приехал, ты не такой был. Нет, конечно и сейчас ты можешь и пристрелить, и голову отрезать, я не сомневаюсь. Но чтоб раньше ты так из-за какой-то… тёлки стал переживать — нереально!

— Из-за какой?.. А, ты про Элеонору? Нууу, братан, тут особая история…

— Вот. Особая. А раньше ты не был способен на «особые отношения». А тут…

— Олежа, давай, нах, тему сменим. А то я расплачусь! — фыркнул Толян, — Не про меня. А вот чтоб ты чего-то там менялся, «жесточал», я что-то не замечаю!

— Ну почему же…

— Вот потому же! Вот давай — вот Серый повёз в Спецов детский сад продукты для этой… как его? Для Маши этой, ну, девчонки, что у бомжей забрали. А нафига? Вот что это даёт??

— Толян. Ты что — предлагаешь ребёнка убить? Ты совсем, что ли?..

— Да… — Толян помялся, — Ну почему обязательно «убить». Хотя с деловой точки зрения оно, может, того и стоило б. Кто она нам? Но вообще… Вот посмотри — что вот ты о бедующем этой девчонки думаешь? А?

— Ну как что… Живёт и пусть живёт. Что мы, одного лишнего ребёнка не прокормим?

— Прокормим. Хотя, в общем, при нынешних условиях это бы и нафиг надо. Кто она нам, повторюсь? Кто мы ей? Люди, убившие её родителей. Сколько бы мы её ни кормили. Вот и думай.

— Мммм… — Олег изумлённо посмотрел на брата, — В общем верно… Но… но выхода другого я не вижу…

— А вот — думай.

Дальше ехали молча. Потом Олег, раздумывая, проговорил:

— Знаешь, что на ум приходит?.. Слышал — в Турции были янычары? Нет, не слышал? Так вот. Были это элитные войска. Это были не части из бывших крестьян, получивших оружие во время войны, это были профессионалы, с детства для войны выращиваемые. Ну и для гражданской службы тоже. Гвардия своего рода. Да, прикинь — с детства. Проходили обучение, без семьи. В специальных учебных заведениях, что ли. Воспитывались там в духе беззаветной преданности султану. Можно сказать в духе фанатичной преданности. Потому на войне были элитными частями, сражались до последнего. Но и в мирное время, надо сказать, тоже были элитой — те, кто себя проявлял в чём-либо кроме военного дела, получали шанс стать государственными чиновниками, подняться по служебной лестнице. Это была своего рода личная гвардия султана. Но самое интересное не в этом. Всякого рода «гвардейцы» у разных правителей были. Тут интересен сам принцип формирования этих частей из янычаров. Откуда брался кадровый резерв.

— Ну. И откуда же?

— Представь себе, это были не турки. Это были дети из завоёванных турками народов. Насильно изымались из семей в раннем детстве, вывозились в Турцию И воспитывались в соответствующем духе. С детства.

— Занятно. А что ты вспомнил?.. А, понял.

— Нет, я не про «воспитание в духе фанатичной преданности», конечно. Я про то, что в детстве из ребёнка можно сформировать всё что угодно. И заложить в него какие угодно убеждения. Если этим квалифицированно заниматься.

— Вот. Если заниматься. А не если кому-то подкинуть и тупо кормить. Если просто кормить — это только врага себе выращивать, проще сразу пристрелить… Подъезжаем, Олег — гляди по сторонам. И в Башню отсигналь.

— Да. Сейчас. Насчёт пацана, Толян. Для всех — взяли тяжелораненого, пока везли к его семейника — умер. Понял? Так будет лучше.

— Да. Наверное.

СБОРЫ В ДОРОГУ. СНАРЯЖЕНИЕ И ОРУЖИЕ

Толян с Сергеем собирались в дорогу; подбирали оружие и экипировку у Толяна же в «апартаментах» на девятом этаже.

Отдав последние распоряжения; определив пеонам фронт работ, Олег собрался подниматься туда, но прежде решил заглянуть в соседний подъезд, в квартиру, где сейчас «содержалась» Лена, бывшая жена.

Подходя к двери, пару раз глубоко вдохнул и выдохнул, — он знал, что зрелище будет тяжёлым. Хорошо что Сергей после того, первого раза, после встречи, про маму не вспоминал, или делал вид что не вспоминает. Да, лучше бы им поскорее отсюда уехать…

Замок на двери, как и на соседних, был взломан; но кто-то, видимо, Володя Васильченко или Миша, прикрутил «врастяг» ручку двери проволокой к крюку, согнутому из толстой арматуры, а крюк зацепил за угол распределительного электрощитка. Так, чтобы изнутри нельзя было открыть, хотя и оставалась некоторая щель. Нелишняя предосторожность: не хватало ещё, чтобы она в помутнении рассудка пошла ходить по Башне — или упала бы с лестницы во втором подъезде, где обрушены сразу два пролёта, или подорвалась бы на минах в первом подъезде, на выходе.

Снял крюк; стараясь не шуметь, вошёл; подошёл к комнате, где «содержалась» Лена — к бывшей кухне. Дверь плотно затворена, в щель воткнута бумажка — контролька, выходила или нет, открывала ли дверь. Нет, не открывала.

Прислушался. Из-за двери раздавался её голос:

— …как только вы понимаете и принимаете свою уникальность, и реализуете себя через неё, происходит волшебство…

Чуть толкнул дверь плечом, заглянул в образовавшуюся щель. Пахнуло тёплым воздухом, и вонью: смесь запаха горелого машинного масла, пота и фекалий. Не входя, заглянул.

Лена сидела на табурете за обеденным столом; перед ней были разложены какие-то обрывки бумаги, клочки упаковки, кусочки картона; и всё это, казалось, находилось в непонятном, ведомом только ей порядке. Она непрерывно водила над столом руками с подрагивающими пальцами, как цыганка, только что разложившая гаданье, и собирающаяся излагать что сказали ей карты. И она говорила, непрерывно говорила, обращаясь к кому-то по тут сторону стола; улыбаясь ему или им; при этом жутко было смотреть на чёрные круги вокруг её ввалившихся глаз и бледное лицо в кровоподтёках:

— Сейчас то время, когда мы в ожидании чудесных преобразований в нашей жизни… Пользуйтесь циклами элементов для руководства. На самом деле любой период нашей жизни подходит для такого состояния. Наш деловой гардероб так же многообразен, как и палитра нашей деловой активности. Не надо ждать понедельника, нового месяца, года. Самое главное надо, наконец, поверить по-настоящему в себя, в свои уникальные способности, в то, что вы достойны всего самого лучшего! Когда мы занимаемся имиджем, мы часто чувствуем себя в зоне повышенного риска. В любой момент или даже прямо сейчас. Весенние цветы лучше созерцать при свете солнца, сидя в прохладный день на веранде величественного дворца. И вы станете свидетелями чудесных преобразований в своей жизни!..

И при этом она улыбалась; вернее, ей, видимо, казалось, что она ласково улыбается невидимым собеседникам, а на самом деле её лицо лишь жалко кривилось.

Олег сглотнул слюну и так же неслышно притворил дверь. Из-за двери по-прежнему доносилось:

— …когда есть сомнения «а вдруг не получится», это только вопрос ВЕРЫ. Это явный звоночек «что-то не так». Надо найди причину, чтобы ВЕРИТЬ…

«Апартаменты» Толика представляли из себя трёхкомнатную квартиру, из которой только одна комната была относительно жилой, а остальные две и кухня были складом вещей и арсеналом. Вернее, частью арсенала — после всего произошедшего с Башней, после всех «наездов» и «накатов», оружие и боекомплект предпочитали держать максимально рассредоточенно.

В большой комнате было холодно: несколько стёкол в окнах прострелены или выбиты в прежних «наездах». Прострелы заклеены кусочками армированного скотча как заплатками; большие же выбитые куски просто заставлены коробками с ноутбуками, с теми, что Толик упёр у Мартовны на закате своей карьеры охранником. Сделано это было наскоро, неопрятно, «на отъебись» — Толик всегда был далёк от понимания комфорта. Одна дыра в стекле вообще была закрыта ноутбуком, приклеенным по контуру к стеклу тем же серым скотчем. Ещё стопка ноутбуков громоздилась в углу — совершенно, как оказалось, не нужные в новое время агрегаты. Впрочем, за исключением аккумуляторов — аккумуляторы Олег со всех загодя снял, вынув из них 18650-е элементы для своих нужд.

На видном месте, в нише мебельной стенки, где у бывших хозяев раньше стояли всякие ценные для них вещи, типа фужеров и хрустальных ваз, теперь красовался здоровенный «горшок»: шлем «Маска», с толстым бронестеклом в щитке, закрывающем лицо, с двумя отчётливыми отметинами от ТТ-шных пуль на стекле. Памятный Серёгин трофей, отданный Толику (скривясь, «- Да забирай нафиг!.».) в память подаренных им когда-то «часов Бонда» — «Seamaster». Как живое, вернее, вещественное напоминание и те де.

Женька-Бабах потрошил на столе свой привезённый «из дома, с кладбища» рюкзак и рассказывал-рапортовал:

— …зимой, в мороз, надеваю термобельё, свитер из полартека; штаны и куртку из прималофта, всё «от Сплава». Всё лёгкое, очень тёплое, и быстро сохнет. Технологии рулят, в общем.

— Ещё один поклонник технологий! — фыркнул развалившийся на диване Толик, — Вот, единственное что я уважаю «из технологий»!

Он оттянул у себя на груди толстой вязки защитного цвета, «с горлом» и на молнии свитер толстой вязки:

— Австрийский. Для горных стрелков. Из верблюжей шерсти. Греет как… как баба, чесслово! Сохнет быстро, как… эээ… и этот, как его!.. Гипоаллергенный. Серый — рекомендую. У нас есть несколько, на твой размер тоже подберём, — с тех времён, помнишь, когда «Старый Прапорщик» по наводке твоего бати выносили?? Хы.

— У меня своё… — сидевший напротив Крыс с видом полным достоинства вжикнул молнией на своей толстой, флисовой, зелёной куртке:

— Тоже… Германия. Класс. Сверху ещё куртку. Мой же «Агрессор» — хорошо, он на два размера больше…

— На ноги? — строго продолжал допрашивать Толик. Собственно, это он и организовал тут этот «показ мод», — чтобы потом, «в деле», «не хвататься за жопу, что тут жарко, тут холодно, а тут неприкрыто!»

— Продумано, Толян! Мои флисовые штаны «Камчатка», — в них хоть на снегу спать можно. Толстые! И под них, конечно, штанцы от термобелья. И носки шерстяные. И те зимние сапоги, что у Погара я забрал…

— Носил?

— Да не. Мерял.

— Поноси. Хотя б день в них походи, побегай. — распорядился Толик, — Это не волнует, что «по размеру подходят», — там может при ходьбе подъём жать, к примеру. Или ещё какие косяки вылезут. Так что надеваешь и носишь. Дома.

— Да чо ты, Толян. Мы же знаем где Белка. «Отбивать» её не придётся, просто забрать. Ну, подарим там местным крестьянам чего-нибудь из «городского», Дошираков каких-нибудь, хы, за содержание, — они и рады будут!..

— Ты не как воин, а как пацан говоришь! — сделал вид что сердится Толик, — На войне правило: идёшь на три дня — бери на неделю! И жрачку, и боезапас. Всё продумывай! До мелочей! Ибо мало ли!

— Вот, тут вот, в отделении — гидратор!.. — не особо обращая внимание на дискуссию рядом, продолжал Бабах, — Я раньше думал: нахера в рюке, вот, в верхней части, эти вот отверстия, закрывающиеся «окошками» на липучке. Потом дошло — для шланга гидратора!..

— Гидратор, хератор… напридумывали херни! — ворчал Толик, — Я вот флягу просто возьму. Вот эту… — потянулся, и достал из-за дивана флягу из голубоватого пупырчатоого пластика, в которой, видно было напросвет, плескалась жидкость, — Лёгкая. Хоть и пластик.

Отвлёкшийся от разбора своего рюкзака Бабах взял у него флягу из рук, покрутил:

— Это хорошая фляга. Качественная. Налжин — «Оазис». Ни запаха с неё, ни вредных выделений, и в то же время прочная и пластичная — не раздавишь. Говорят, в ней даже можно воду кипятить, хотя я не пробовал такого…

Открыл, понюхал:

— Чай…

— Дай-ка сюда! — Толик забрал обратно флягу, — Вылить надо. Это того, — снайпера. Хер знает, что он туда набодяжил. А с собой, — вон, кофе возьмём. Или твой батя чего-нибудь наварит, он большой спец до всякой наркоманской бурды, хы…

Не успел договорить — послышались шаги, скрипнула дверь, колыхнулось покрывало, которым дверь для тепла была завешена, пропуская Олега.

— Привет, собираетесь?

— В самом разгаре. Садись, комментируй.

— Серёж, сына, ты нормально позавтракал?

— Нормально, чо… — буркнул Сергей, роясь по карманам куртки, — Во, Толян, ещё взять обязательно надо. Перчатки без пальцев. Рыбацкие, из флиса. Стрелять если.

— Это да! — согласился Толик, — Это конечно. Бабах — есть у тебя? Малацца. Да, можно и эти — с «откидывающимися пальцами» — у тёток на рынке выцыганил, хы?.. Да ладно, наплевать откуда — главное весчь практичная. Но перчатки перчатками — надо и руковицы. Или толстые, полноценные перчатки… Не кожаные!

— Сергей, у тебя есть? Мои возьми! — вмешался Олег.

— Да есть у меня! — отозвался Сергей.

— Потом по оружию… — продолжил Толик, — Я, понятно, возьму полковника калаш, с обвесами. Ты, Серый, свой, как понимаю, окончательно променял на ППС?

— Угу! — утвердительно кивнул Сергей, — Я беру ППС, определённо!

— Ишь какие слова!.. Серый. Может, ты ещё передумаешь? Вот чо ты на него запал? Ну я понимаю — меньше АК, приклад складной, отдача меньше… но это же ПП, пистолет-пулемёт, не автоматическая винтовка, как АК. Дальность меньше… — Толик взялся отговаривать Крыса, хотя и без особой надежды на успех, — Понятно, что тут, в Башне, он бы был тебе удобней, чем АК, но мы-то идём «в поля»!

— Не-а. ППС возьму. — Крыс был непреклонен.

— Ну смотри… Это как всегда — «генералы готовятся к прошедшей войне». Говорю тебе, «в поле» АК лучше ППС-а будет… ну ладно. Да. Значит, ты — ППС; я — АК. Я б, чесслово, взял бы и наш ПэКа, но таскать… Если б боестолкновение предстояло, — тогда б, конечно, без вариантов: ПК и три-четыре короба-двухсотки. А так — только автомат. Хоть и нехорошо, что у нас с тобой такой разнобой в «первом» оружии. А ты, Бабах?

— Походу, ага, я — свою СВДэху, конечно! Сделано в СэСээРе!

— А вот посмотри, что у нас теперь есть! — Олег встал, и достал из шкафа чёрную винтовку с примкнутым длинным магазином, трофей. Подал.

— Ого! — присвистнул Бабах, принимая оружие, — Это вы с этого снайпера так приподнялись?.. Достойно!

— Что скажешь?

— Ну что… Прекрасный агрегат. Орсис, АР-10. Так… Магазин на двадцать патронов…

— Там ещё другой был, поменьше. Десятка, наверно.

— Угу… А сошки там были? Нет… — повертел в руках, с удовольствием пощёлкал затвором, предварительно отсоединив магазин; с некоторым сожалением отдал обратно Олегу:

— Не. Я — раз полюбил, значит — на всю жизнь! Только эСВэДэха!

— А чо?

— А чем эта лучше? Патрон — близкий по характеристикам… Ну, полегче чуть-чуть… и покороче. Но! — у Арки прицельная дальность 800 м, у СВД — 1200…

— Так уж и 1200? — не поверил Олег.

— Бля буду — век воли не видать! — скалясь, обмахнулся большим пальцем Бабах, — Я, конечно, на тысячу стрелять не возьмусь, квалификация не та; но вполне возможно, я знаю. Таблицы есть, и всё такое. Арка для города ещё норм, но мы ж «на природу» идём, там дальность — свойство определяющее. Ну, магазины ёмкие… Но это ж не пулемёт! Опять же, если лёжа стрелять, длинный магазин упираться будет, мешать — надо будет приподниматься, а это демаскировка, для снайпера — большой косяк! Для города-то сойдёт, конечно… — повторил он. И продолжил:

— Ну, отдача… У АРки частично гасится, за счёт газоотвода. Но у СВД настолько же импульс пригасится за счёт веса… Зато — и это самое главное! — СВДэха несравненно надёжнее! Что «в лесах, в полях», словом, «на войне», самое важное. Клинанёт АРка — где и как её там чинить? Опять же — её пристреливать надо. На разных дистанциях.

— А вот. — Олег выложил на стол блокнот с записями, с массой таблиц и цифр, изъятый у неудачливого снайпера, — Это не оно?

Бабах с интересом полистал, и отложил:

— Оно. Таблицы пристрелки. Но это ничего не меняет — всё нужно самому по дистанциям прогонять. Только так…

— Ясно! — кивнул Толик, — Решено. Значит, ты берёшь свою дуру…

— Не «дуру», а…

— Ладно-ладно, «недуру», извини за фамильярность к твоему инструменту. Я беру АК. Серый берёт ППС… Тут, ему, в принципе, тот плюс, что патрон с ТТ единый, — меньше разнобоя будет. У него, в смысле. Значит, дальше. Гранаты…

— Надо?.. — с сомнением спросил Бабах.

— Ты чо! — сразу же вклинился Сергей, — Гранаты — вещь! Знаешь сколько я их покидал тут, в Башне!

— Да видел я — весь подъезд раздолбан.

— Это не только я, конечно. Но и «они». Но вообще, без гранат бы каюк…

— Ну, это в доме, в застройке — конечно. А «на природе» много не особо и надо. Много и не возьмём. Хотя б и вот ваших «хаттабок». По паре РГДэшек каждому.

— Вот же ещё что есть! — Олег достал и выложил на стол гранаты, изъятые у мальчишки. Выглядели они очень аккуратно. Крыс и Бабах взяли и стали их рассматривать.

— Класс! — одобрил Сергей, — Чоткие какие. Маленькие. Видно что современные — не как твои, Жень, угрёбища! Пап, я возьму пару?

— Нет! — Отец не успел ответить, как вмешался Толик: забрал гранаты у Сергея и Бабаха и убрал их в ящик мебельной стенки, — ЭТИ мы не возьмём. И уж точно тебе, Крыс, их не надо!

— Почему это?? — Сергей был возмущён, — Чо, думаешь, я…

— Слушай меня! — прервал его Толик, — Гранаты хорошие, слов нет. Но! Это современные гранаты, у них взрыватель «на столкновение с препятствием» — то есть кидаешь, она ударяется и хлоп! — взрывается. Сразу, в момент удара. Что в некоторых случаях весьма полезно — чтобы противник не успел среагировать и спрятаться, чтобы граната после удара, пока горит замедлитель, не успела отскочить. Но… вот ты, Крыс, когда «с этими» воевал, сколько раз РГДэшки кидал?..

— Да много раз кидал! — пожал плечами Сергей, не понимая, куда он клонит, — Сколько было, столько и кидал.

— Вот. Много. И наверняка кидал и накатом; и из расчёта, чтоб ударившись, за угол улетала, так?.. И предварительно отпустив рычаг, чтобы капсюль-воспламенитель сработал; а кидать только когда секунда-другая пройдёт, чтобы сработала в воздухе, или сразу после падения? Помнишь, я тебя учил? Было?

— Ну, ясно, было. А чо ж. Да, было что и так кидал, да. Я ж умею!

— Вот. Умеешь! — назидательно продолжил Толик, — А в этих другой принцип. Если ты уже привык, что можно кольцо выдернуть, рычаг отпустить — и бросить на второй, скажем, после хлопка, секунде — то эта вот граната… — он кивнул на ящик, куда убрал новинки, — …после отпускания рычага взводится, и твой бросок «воспримет» как столкновение с препятствием! Там инерционная система такая, во взрывателе, из шариков. То есть подорвётся она у тебя непосредственно в руке при броске, улавливаешь?

Сергей кивнул, соображая.

— Вот. Если у тебя уже отработан с эргэдэшками навык кидать с учётом времени горения запала, то тут тебя это может жостко подвести. Отпустишь рычаг, выждешь секунды, попытаешься кинуть — и каюк тебе!

— Чо ж я, дурак?? — заспорил Сергей, — Я же понял — не тупой! Что эти вот «с задержкой» кидать нельзя, только сразу! Не тупой же я!

— Да я не говорю, что тупой! — отмахнулся Толик, — Только есть такая штука, как «боевой стереотип». И в бою он может сработать; когда внимание у тебя будет отвлечено на всё что угодно, кроме того какая граната у тебя в руке. В бою, — ты сам знаешь, — работают только инстинкты, нарабоотанные стереотипы, причём самые простейшие! А навыка бросать эти гранаты у тебя нет; а навык, завязанный на эргэдэшки с замедлением на 3 с лишним секунды может выйти боком! Потому эти я тебе не дам!

Сергей промолчал, набычась. Олег согласно кивал в продолжение всей тирады Толика. Бабах пожал плечами:

— Ну чо, толково. Я тебе хаттабок дам, Серый, не переживай. Из личного запаса.

— Кроме того — продолжил Толик, — мы идём «в леса». Это вам не город. Сейчас зима, снег. Если она упадёт в мягкое, в снег, взрыватель «на столкновение» не сработает. Там, конечно, есть дублирование — то есть она через те же секунды подорвётся так же точно, как и эргэдэшка, но смысл-то тогда их с собой таскать? В зиму-то? Вот… понял?

— Понял — не тупой! — отозвался Сергей.

— Не, Серёж, ты, главное, пойми — это не то что от недоверия, нет, но для предосторожности, ты ж понимать должен!.. — вклинился зачем-то и Олег. Сергей взглянул на него уже с некоторым недоумением и даже раздражением:

— Да понял я, пап, чо ты! Со мной как с маленьким.

— Ладно-ладно, что ты. Волнуюсь просто за тебя…

— Чо за меня волноваться. Тут отделение спецназа было, и чо?? Чо они со мной?

Толик переглянулся с Олегом, как бы говоря взглядом: «- Вот, вот, видишь что из него прёт! Хлебну я с ним, чувствуется! Зазнался!»

И Олег счёл нужным поправить сына:

— Серый, ты слишком-то не зарывайся! Не ты «их» в чистом поле положил, а грамотно реализовал выстроенную заранее стратегию обороны. Это совсем другое, нежели то, что, возможно вам предстоит. То есть столкновение на чужой территории с противником, которого вы не знаете. Это совсем другое, и… и ты во всём должен слушаться Толика, а не своевольничать!

— А я что, сказал что не буду слушаться?? — огрызнулся Сергей, и тут же постарался сгладить резкость. Батя сегодня был что-то весь такой «мягкий», но мог ведь и озлиться тоже. И вообще не отпустить «в командировку» — вон, отправит одних Толика с Бабахом!.. — Я и буду слушаться. Только пусть он ко мне не относится как к дебилу…

— Так. Закончили разборки! — подвёл черту Толик, — Никто к тебе «как к дебилу» не относится, но разумная предосторожность необходима! Поехали дальше. Личное оружие. Я беру свой АПБ, с принадлежностями, конечно. «На выходе» бесшумное оружие нам очень может пригодиться. Ты, Джон, как понимаю, свой макаров?

Бабах утвердительно кивнул со своим обычным: — Так-то ну, походу ага.

— Это плюс, — боезапас к ПМ и АПБ у нас будет единый. Ты, Серый… Ну, раз тащишь ППС, то и ТТ, конечно, тогда?..

— Ясен пень, куда ж я без своих стволов?? — Сергей ловко выдернул оба ТТшника, и, провернув их на пальцах, выложил на стол. Полюбовался. Трофеи! Оттого вдвойне приятно иметь.

— Вот, ТТ. Ладно. Но — два это через чур. Зачем тебе в полевом выходе два пистолета?

— Оба возьму! — упрямо сообщил Сергей и вновь убрал пистолеты в кобуры.

— Смысл?.. Вот зачем? Ну, тут, «на земле», ещё туда-сюда — понт, он, как водится, дороже денег. Но в полевом-то выходе зачем?? — попытался переубедить Сергея Толик, — Ни к чему совершенно, только лишний вес. Лучше лишний рожок к автомату взять, и ещё десяток патронов россыпью. Практичнее б.

— Нет! — Сергей упёрся, — Оба!

— Вот заметь — я только АПБ беру, ПМ тут уже излишен. Я ж не говорю о том, чтобы тащить ещё и кольт! А тебе зачем второй ТТ?

— Хочу!

— Во, блин! — Толик метнул взгляд на Олега, но тот отвёл взгляд. Ясно, тут поддержки не будет… — Ну, смотри сам. Тебе на себе ведь всё тащить! И лишний пистолет. Но гляди… А вообще… — Толик потянулся и взял с полки свой личный ПМ, — Если б тебя так не замкнуло на ППС, я бы посоветовал взять ПМ.

— Чего б вдруг?

— Более точный. Вообще если исходить из точности, то из наших всех пистолетов самые точные это ПМ и наган…

— Во, точно! — Сергей, сунул руку себе за спину и тут же в руке у него образовался наган. Тот самый — переделка, — подарок Толика. Теперь, конечно, он был уже совсем неактуален, с таким-то арсеналом; но тем не менее он всё равно его постоянно носил с собой, вдобавок к обоим ТТ. Просто привык, и чувствовал себя без этого старого нагана каким-то… неодетым!

— Ну, про наган я имел ввиду, конечно, нормальный боевой наган, а не эту дважды переделку…

— А чо переделка-то, что «переделка»? — заспорил Сергей, — Ну и переделка! А бьёт надёжно! Сколько из него уже положили! Тот, с картошкой, толстый, — раз! Гопник после «Аквариума» — два!..

— Серёж, ну это же нельзя сравнивать! — не согласился Олег, — Ну, стреляет, да, механизм надёжный. Но сам патрон… гладкий ствол, заряжание раздельное — картечиной… ну, ты же сам понимаешь!

— Да… ну ладно! — Сергей соизволил согласиться, и убрал наган опять за спину, — Он, конечно.… Но всё равно!

— Надеюсь, ты и наган с собой «в командировку» не потащишь? — с подозрением спросил Толик.

— Чо я, дурак? — ответил Сергей.

— Ну ладно. Так вот — у ПМ и у нагана ствол неподвижный. Это даёт большую точность.… Да, Бабах? — переспросил Толик у Джона, видя, что тот согласно кивает головой.

— Так-то ну, походу ага: у ТТ либрация дульного среза 0,4 мм, при 100 мм ствола это даёт отклонение на 0,4 мм. На метре это 4 мм, на 25 метрах — 10 см…

— Ого! Познания! — удивился Толик, и Олег тоже посмотрел с уважением, — «Либрация»!

— Так.… Интересовался одно время.

— Вот. Так что это всех систем с подвижным стволом касается: глотков, кольтов и всего прочего…

— У парабеллума ствол на салазках ездит вдоль, он тоже точный! — сообщил Олег.

— Ну ладно.… Значит. С оружием для ближнего боя определились… Серый, тебе всё же рекомендую не тащить второй.… А!.. делай, как знаешь.

Крыс счёл, в свою очередь, блеснуть познаниями:

— Накоротке два пистолета удобнее автомата! Этого… — он кивнул на стоящую в стенке шлём — «маску» с двумя пулевыми отметинами в забрале, — …я ведь с двух ТТ успокоил! Правый стреляет, — левый страхует, или по-очереди, или одновременно! Перезаряжаться — вот, меня Палыч научил: левый за пояс рукояткой вверх, но с опущенной задержкой, чтобы яйца не прищемить; левой же рукой вставляю магазин; левой же перезарядка — держа за кожух-затвор, с упором рукояткой о пузо. Или о бедро.

Он встал и довольно ловко продемонстрировал, как можно управляться с ТТ одной левой.

— Во. А правая в это время со вторым страхует!

— Блин, не слушаешь ты меня! — сокрушённо вздохнул Толик, — Я же тебе говорю — в городе, в тесноте, на лестничных маршах это работает, — но мы же «в поля» идём. В лес! Не будет там противника «нос к носу»!

— Откуда ты знаешь?.. — всё равно не согласился Сергей, — Всякое бывает!

— Бывает-бывает, теперь из-за «бывает» будешь лишний ствол таскать! — скривился Толик, — Ну таскай… Не наигрался ещё.

Сергея же подмывало ещё раз и ещё хоть чем-то продемонстрировать свои новоприобретённые навыки в обращении с пистолетом:

— Меня Палыч научил, как быстро и без напрягов заряжать магазины! Не заталкивать патроны по одному, что задалбывает, особенно если пружина в магазине тугая, новая. А сразу. Вот, шнурком!

Под заинтересованными взглядами он вынул магазин из одного из своих пистолетов; выщелкнул ногтём один патрон, и дальше, этим же патроном выщелкнул все остальные семь патронов, освободив магазин полностью. Потом достал из кармана обрывок обычного ботиночного шнурка; отжав чуть пальцем подаватель, просунул в боковое окошко магазина этот шнурок, протянул, — рраз! — потянул оба конца шнурка к пятке магазина, оттянув подаватель, поджатый пружиной. И уже свободно, без напряжения, удерживая левой рукой магазин и шнурок, правой быстро вновь снарядил магазин патронами.

— Здорово! — согласился Бабах, — Мне Палыч ничего такого не показывал. Чо-то он с тобой отношения строит, наверное хочет чего. Ты с ним поосторожнее — он старый торгаш! Всю жизнь с оружием — а кликуха: «Фермер!»

— Неплохо! — отметил и Олег, а Толик лишь кивнул, — Этот номер можно с любым магазином проводить, в котором есть боковая прорезь…

— А ещё он предлагал пули ТТ подрезать, чтобы останавливающее действие было выше! Сделать, типа, как экспансивные! — сообщил Сергей.

— Ну, это уж лишнее… — пожал плечами Олег; а Толик демонстративно сплюнул в сторону:

— Теперь люди стали нежные! Появились мембранные ткани, останавливающее действие, йогурт с малиной и расчёски для волос на яйцах! Хернёй только не надо страдать! Стрелять нужно «по месту», а не вы`бываться, как американцы, с экспансивными пулями!

Все засмеялись.

— Ладно. Так. Теперь ножи!..

Сергей опять первым выхватил из набедренного кармана свой «Найт Хоук»…

— Серый, Бабах — этой, тёлке из шоу, Вале, что нас поведёт, тоже подберите что-нибудь на выезд. Не в джинсах же и не в курточке Белкиной ей ехать! — распорядился напоследок Толик, закрывая «совещание», — Серый, ты ориентируешься, в каком маркете у нас какое шмотьё — проведите её. Оружия, понятно, ей не дадим…

Обсуждение закончилось, и все стали расходиться уже по своим «апартаментам» чтобы окончательно подготовиться к завтрашнему выезду, а Толик придержал у дверей Олега за рукав:

— Ну, ты видел? Видел, какой он? Зазнался — слова не скажи! Вот как с таким «на дело» идти?

— Даладно, «на дело». Съездите, заберёте… — Олег сейчас был не расположен к педагогической теме, — Поедем, смотаемся ещё к Спецу на кладбище? Пока не стемнело.

— А что тебе надо? А, каллиматор и приклад всё же сынуле хочешь?? Не, Олег, смотри, конечно, но что-то ты… слабину даёшь!

— Два ППШ за это конечно перехлёст, но в общем… Поговорю с этим Фермером, поторгуемся, может я себе ещё что полезное подберу…

— Слушай… — Толик посмотрел на брата подозрительно, — Что-то ты сегодня какой-то не такой! Ты не бухал? Да нет вроде… А чо такое тогда? Ты сегодня как любящая мамочка над дитятей, а не… а! Понял. Это ты после этого пацана что ли?

— Ну… — Олег помялся, — И после этого, конечно. И… к «бывшей» заглянул сейчас — тяжёлое зрелище…

И продолжил с неожиданной горячностью:

— Ты ведь пойми: этот пацан, Денис, не сделал ничего такого, что не сделал бы нормальный, жёсткий, настоящий, желающий отомстить за отца парень! Я и Серёгу могу на его месте вполне себе представить. Если б я… А то, что они «сами полезли» — кого это в таких разборах волнует! Родня, родная кровь всё решает! Незачто его было убивать, понимаешь! И в то же время не застрелить я его не мог! Вот…

Толик хотел что-то сказать, но потом счёл за лучшее промолчать. Просто стоял и слушал.

— Вот такая вот жизнь пошла. Хочешь-нехочешь, а… Да, ты прав, братан; депрессняк что-то на меня нахлынул. Извини. Справлюсь.

— Да ладно, чо. — нарушил Толик молчание, — Бывает. Мы ж не железяки. И не каждый день ровесника, считай, своего сына на Луну отправляешь. И не каждую неделю бывшая в таком вот виде возвращается. Серый тоже переживает, я знаю. Хотя и виду не подаёт. Я к нему заглянул вчера — сидит за столом, поставил на стол ту хаттабку, что Бабах подарил, и знаешь что делает?.. Капает клей из тюбика — и клеет на неё шарики от пневматики. Золотистые такие. Ряд за рядом, и половину уже обклеил. И сосредоточенно так. Я ему говорю: «- Ты чо делаешь? Зачем?» А он мне: «- Красиво, Толян. И, опять же, осколков больше…» А у самого голос дрожит и в глаза не смотрит. Я ж понимаю — виду не подаёт, но всё думает. Тоже. Ну и у тебя, конечно. Объяснимо в общем. Забухай, чо. Пока мы не уехали.

— Нет. Я уж вашего возвращения подожду! — Олег через силу улыбнулся, — Только вы уж возвращайтесь поскорее! Ну и… без приключений чтоб. Ну, ты понял…

Идти было тяжело, хотя и в снегоступах. Сергей пыхтел, напрягаясь изо всех сил, чтобы не сбить темп группе. Нужно было скорее уйти на пригорок, подальше от деревни, где всё шире разливалось зарево, и по-прежнему доносилась беспорядочная стрельба.

Нет, так-то неплохо получилось… Не то что, как ожидалось, «туда-сюда сгонять, Белку забрать, деревенских порадовать каким-никаким гостинцем — и назад», — тут приключения с самого начала начались! Как этот джипяра с пулемётом на крыше вылетел! Как мы ему врезали! — и через каллиматор насколько лучше, удобней стрелять! Чо бы я тут впотьмах разглядел, какие прицельные, если без тритиевых меток, — а с каллиматором совсем другое дело! Но вот приклад этот пластиковый, хоть и удобный в подгонке, но люфтит, гад! Родной был пожёстче. Как возвратимся домой надо будет вернуть Палычу — нахер нужны такие нововведения… сссуко, запарился весь… Приходится ведь весь боекомплект свой тащить на себе, немного сухпай, гранаты… Толян, гад, только скалился. Оба ТТшника, и, блин, наган зря, наверное, всё ж-таки взял… не сдержался в последний момент! И насчёт ножа тоже Толян выступал, что «нахер такой большой, ты что, свиней там в деревне колоть собрался?.». А всё нужное ить… но… «А теперь попытаемся со всей этой хернёй взлететь», как говорится. Вернее, не взлететь тут, а доползти до пригорка с церковью, где, как сказала Валя, Белка и должна быть, у общинских. Ну ничего, сейчас доберёмся, отдохнём — и назад! Вот Элеонора рада будет! И общинским этим, получается, доброе дело сделали — помогли с этим пулемётным джипом справиться, который их диверсионную группу уже было от леса отрезал! Не, нормально вышло — я вот уверен, что того, за пулемётом, именно я свалил! Хотя Толян, небось будет спорить; и Бабах, конечно… жаль что пулемёт не получилось снять!

Вытирая рукавицей пот, струившийся из-под шапочки, поднял голову: на тёмно-синем фоне ночного неба чётко виден был силуэт церковной колокольни с крестом. Близко уже. Ишь ты, деревня-деревня, — а тоже Башня. Хы.