Критерии отпущения грехов

Глава 5

Список погибших

Джексон не брала увольнительную уже почти два года. У неё не осталось семьи, которую можно было бы навестить, а даже если бы осталась, то они были бы в Атланте-Мейконе, а у неё нет никакого желания возвращаться туда в этой жизни. Так что она едет на маглеве обратно на базу Берлингтон, где есть база отдыха на берегу озера. Там она проводит два дня, поглощая еду, отсыпаясь и посещая развлекательные заведения. К концу третьего дня своей пятидневной увольнительной она уже изнывает от скуки, и поэтому отправляется на шаттле обратно в Шугарт. Лучше явиться на службу пораньше, даже если придётся пересчитывать полотенца и чистить модули оптических прицелов, чем провести ещё один день, попивая дерьмовое соевое пиво перед голоэкраном.

Когда она входит в казарму отделения, Прист и Бейкер сидят там и играют за столом в карты.

— Вы двое в порядке? — спрашивает она.

— Ага, — говорит Прист. Он проводит пальцем по лбу, где тонкая бледная линия отмечает сросшуюся рану. — Несколько отметок тут и там. Хуже всего пришлось Грейсону и сержанту.

— Хуже всего пришлось Стреттону и Патерсону, — говорит Джексон. — Что там с Хансен?

— У неё повреждён плечевой сустав, — говорит Бейкер. — Три недели реабилитации.

— Мы на лёгком дежурстве, — говорит Прист и встаёт со стула. — Старшой говорит, что мы будем вне строя до тех пор, пока отделение не пройдёт разбор полётов и психологическую оценку.

«Конечно», — думает Джексон. — «Они и близко не подпустят нас к заряженному оружию, пока психиатры и офицеры Разведки нас не проверят».

— Старшой сказал, что ты была в увольнительной на неделю, — говорит Бейкер.

— Была, — говорит она. — Хватило меня ненадолго. Не хрен там делать.

— Так что же нам делать сейчас?

Джексон открывает свой шкафчик и достаёт нож и точильный камень. Затем она обходит стол и садится на стул, который только что освободил Прист.

— Мы снова вернёмся на линию огня, — говорит она. — Простой не будут длиться вечно.

На следующее утро она проходит медицинское освидетельствование. Один из постоянных врачей МедКорпуса ТА осматривает Джексон, проверяет медицинские данные с её брони и объявляет её физически годной для неограниченной службы, как будто она не могла определить это сама. Психологическая оценка и разбор полётов Разведкой одинаково поверхностны и необстоятельны, стандартная психиатрическая чушь типа «как вы себя чувствуете?», а какой-то мозгоправ-недоучка ставит галочки на бланке. Она даёт ему ответы, которые, как она знает, позволят ему сделать нужные отметки в нужных местах.

Разбор полётов в Разведке вообще не имеет никакого смысла. Камера её шлема запечатлела всё гораздо надёжнее, чем её память.

— Сорок три, — говорит ей на разборе офицер разведки батальона.

— Извините, сэр?

— Сорок три убийства, — говорит он. — Ваш счёт в Детройте. Все — действительные убийства вооружённых противников. Вы хорошо поработали.

Должно ли это было заставить её чувствовать себя лучше, почувствовать гордость или чувство выполненного долга? Может быть, это облегчило бы её совесть? Во всяком случае, это производит противоположный эффект. Это были не солдаты чужой армии. Это были сидящие на социальном пособии крысы, без доспехов и в основном с древним оружием. Возможно, они оказались победителями, потому что их было тысяча против четырёх отделений, но они дорого заплатили за свою победу, если бы остальная часть роты убила столько же, сколько Джексон. В следующий раз, когда ТА пойдёт туда, их будет больше, и они будут гораздо более решительны, потому что теперь они знают, что могут победить. Они почти получили десантный корабль с полным арсеналом и загруженными подвесками. У Джексон нет сомнений, что они попытаются ещё раз. Она бы так и сделала.

Нет, на это нельзя смотреть иначе, как на катастрофу. Возвращение в то место уже никогда не будет прежним. С таким же успехом это могла быть и другая страна.

Джексон знает, что если она расскажет об этом офицеру Разведки, то это ничего не изменит. Похоже, что все штабные офицеры живут в другой реальности, со своим языком, обычаями и законами физики. Какая, к чёрту, разница, что она убила сорок три из этих жрущих дерьмо, свирепых канализационных крыс? Их там ещё миллионы.

Ровно через неделю после Детройта, командир роты вызывает Джексон к себе в кабинет.

— На данный момент ты самая старшая по званию в своём подразделении, — говорит ей капитан Лопес, когда она садится в предложенное им кресло.

— Да, сэр, — отвечает она. — Сержант Феллон ещё не вернулась из Великих Озёр.

— И не вернётся, по крайней мере, какое-то время. В любом случае, у меня приказ отправить людей на похороны. Я посылаю лейтенанта Уивинга на похороны рядового первого класса Патерсона. Я еду на похороны Стреттона. Я хочу, чтобы вы сопровождали меня, как представитель его отделения. Пошлите с лейтенантом ещё одного рядового. На ваш выбор.

— Да, сэр, — говорит она. Военные, вероятно, уже забрали все деньги со счетов Стреттона и Патерсона. Их семьи не увидят ни пенни из тех денег, что они заработали, пока носили форму. Если ты умрёшь до конца срока, всё вернётся правительству. Не то чтобы они были чем-то большим, чем число в какой-то базе данных. Так зачем им вообще тратить деньги на отправку похоронных делегаций? Для Джексон это не имеет никакого смысла. Но она всего лишь капрал, а капитан Лопес — командир роты, поэтому она отдаёт честь и подчиняется.

В старые времена мёртвых солдат отправляли домой в гробах, больших корытах из металла и дерева, достаточно больших, чтобы вместить тело. На трупы надевали безупречную униформу со всеми лентами и украшениями, даже если никто никогда не открывал гроб до похорон. Такое расточительство — хоронить хорошую форму вместе с мёртвым солдатом — кажется Джексон неприличным. Не говоря уже о том, чтобы похоронить тело целиком, выделяя десятки квадратных футов драгоценной нетронутой земли для вечного хранения трупа, даже после того, как тело и гроб давно распались.

В эти дни кремационные печи в моргах превращают тело всего лишь в несколько кубических дюймов мелкого пепла и упаковывают его в цилиндр из нержавейки, достаточно маленький, чтобы он поместился в подсумок для магазина. На цилиндре Стреттона выгравированы его имя, звание, род войск, и даты рождения и смерти. Капитан Лопес несёт маленькую капсулу руками в белых перчатках, когда они вместе садятся в шаттл на следующее утро. Джексон несёт флаг, который они передадут ближайшим родственникам Стреттона. Он сложен в плотный треугольник, со звездой САС, кленовым листом, и орлом точно в центре. Она также несёт небольшой, обитый изнутри мягкой тканью футляр со всеми наградами Стреттона, которых не так уж и много. Он только начинал свой второй год службы. Семья отправила сына в Базовый Лагерь чуть больше года назад, и теперь они получат обратно маленькую капсулу, полную пепла, и несколько кусочков сплава и матерчатой ленты, стоимостью около двадцати долларов в общей сложности.

Капралу Джексон всё это не нравится. Жёсткая парадная униформа, которую она одевает всего несколько раз в год, колючая и пахнет пылью из шкафчиков. Сиденья шаттла неудобны, и ей не нравится мысль о часовом полёте наедине с командиром роты. Но она считает, что обязана Стреттону хотя бы этим неудобством. Она знает, что ему хотелось бы поиздеваться над ней в этой обезьяньей парадной униформе, но он боялся её ровно настолько, чтобы не осмелиться.

Стреттон был родом из Восточного Теннесси, так что шаттлу не нужно слишком далеко удаляться от Дейтона. Во время полёта капитан спрашивает её о Стреттоне. Каким он был? Есть ли какие-нибудь смешные случаи, которыми мы должны поделиться с его семьёй? Как он держал себя во время высадок? Ладил ли он со своими товарищами по отряду? Джексон отвечает на вопросы капитана с растущим чувством отвращения. Она понимает, что несмотря на то, что капитан совсем не знал рядового Стреттона, он будет использовать информацию от неё, чтобы рассказать семье о достижениях их сына, как будто у него есть личная связь с каждым членом её роты. — «Всё это так прозрачно», — думает она. — «Пытаешься сделать вид, что тебе не наплевать на этого парня. Если бы это было так, ты бы не послал его в самый разгар бунта без надлежащей разведки или поддержки с воздуха».

Похороны — это самое мрачное, удручающее событие, которое она видела за очень долгое время. Не только потому, что они хоронят двадцатилетнего парня, за которого она отвечала, но и из-за того, где его похоронят. У Стреттона даже нет собственного места на кладбище. Они вставляют его капсулу в хранилище в стене одного из многочисленных подземных колумбариев Общественного Кладбища К-Тауна. Они запирают и опечатывают отсек, а маленькая дверца едва ли достаточно велика, чтобы на ней можно было разместить мемориальную доску размером с ладонь. Они вкладывают то, что осталось от ребёнка, в место, которое меньше, чем отделение для ценных вещей в его военном шкафчике. Джексон знала его не очень долго, но достаточно хорошо, чтобы понять, что он, вероятно, предпочёл бы быть выброшенным из открытого хвостового люка десантного корабля на пути к другому месту дислокации, а не запертым навсегда в маленькой дыре в стене вместе с десятью тысячами других таких же бедолаг.

Родители Стреттона всё это время сохраняют каменные лица. Его отец, высокий и внушительный, берёт у неё флаг, не говоря ни слова благодарности в ответ. Когда капитан Лопес протягивает руку, чтобы выразить благодарность от имени благодарного Содружества, мистер Стреттон швыряет в него сложенный флаг. Он врезается капитану в грудь и падает на землю, всё ещё свёрнутый в тугой треугольник.

— Можете взять его и засунуть себе в задницу, — говорит он капитану Лопесу. Затем он поворачивается к Джексон и берёт футляр с медалями своего сына у неё из рук.

— Я возьму их, — говорит он ей. — Но эта тряпка мне ни к чему. Так же, как и вы. А теперь убирайтесь отсюда и оставьте нас с нашим сыном.

Джексон знает, что это говорит глубокое, отчаянное горе. Она знает, что этот человек не ненавидит её лично, что его ненависть направлена на униформу, которую она носит. И всё же она чувствует прилив стыда и гнева. Ей нравился этот парень, она служила с ним больше года, учила его, делила с ним еду и играла в карты. Она не заслуживает такого отвращения, направленного на неё. Но нет никакого смысла говорить всё это этому скорбящему и сердитому человеку, который больше не является отцом, благодаря некоторым слишком самоуверенным кабинетным пилотам в батальоне. Не ТА убила его сына, но она поставила его перед ружьём, которое сделало это.

Рядом с ней капитан Лопес наклоняется, чтобы поднять флаг САС, брошенный в него мистером Стреттоном. Джексон поворачивается и выходит из кладбищенского склепа, не дожидаясь своего командира роты. Здесь больше нечего сказать или сделать. Может быть, когда-нибудь она сможет вернуться сюда и поговорить со Стреттонами, рассказать им о гневе, который она всегда будет испытывать из-за того, что подвела их сына и выжила в битве, когда он этого не сделал, но сегодня это не так.

На обратном пути в Шугарт она ни слова не говорит капитану, а он больше ни о чем её не спрашивает. И это хорошо, потому что ей не придётся посылать его к чёрту. Но она всё равно подумывает послать его. Тридцать дней на гауптвахте — похожи на неплохое начало для покаяния.