Всё в этой Вселенной имеет свои пределы и границы — кроме, разумеется, самой Вселенной и самой Господа, поскольку первая воистину безгранична, а всё, что касается второй/второго, по определению Непостижимо и Неиссякаемо — и мы сейчас имеем в виду вовсе не только вопросы Божественного Планирования. Однако Ангелы Господни хоть и принадлежат к Божественной Епархии в качестве периферийных гаджетов с относительно дружелюбным интерфейсом, однако в подкатегорию беспредельных и непостижимых все же не включены (хотя некоторым из ангелов и кажется, что по поводу беспредела можно было бы поспорить).
Стоит отметить, что ангелы довольно редко разговаривают на повышенных тонах и уж тем более кричат, предпочитая выяснять отношения молча. И вовсе не по причине своего поистине ангельского терпения. И даже не потому, что громкие вскукареки по поводу или без унижают ангельское достоинство. Просто все они отлично помнят, чем заканчиваются склоки с громкими криками на Небесах, когда Всевышний как раз настроилась хорошенько вздремнуть.
Во многих человеческих книгах ангелы по особым, строго оговоренным случаям трубят в огромные трубы и это приводит к разнообразным фатальным последствиям. Далее, как правило, идет доскональное и очень подробное перечисление этих последствий: обрушившиеся лавины, вышедшие из морских волн чудовища или несущие смерть всем праведникам развратные красотки верхом на единорогах, обращенные в кровь и выкипевшие моря, снесенные с лица земли горы и города — их число и красочность раздирающих душу описаний варьируется в довольно широких пределах и находится в прямой зависимости от личной кровожадности переписчика первоначальной рукописи, буйства его фантазии и того, насколько с ним в тот день был суров отец-настоятель при распределении ежеутренних уроков по умерщвлению плоти или каких других начинаний, полезных с его, отца-настоятеля, точки зрения.
Как бы там ни было, в подавляющем большинстве подобных книг рано или поздно упоминаются ангельские трубы. Только вот ни в одной из тех рукописей не говорится о наличии у ангелов третьей руки. Или хотя бы о том, чем же именно собравшиеся на войну ангелы эти трубы держали. Потому что если у тебя в одной руке относительно огненный меч (для покарания врагов и грешников), а в другой — совершенно недвусмысленная оливковая ветвь (для благословения праведников), то пришлось бы приложить довольно оригинальные усилия определенного рода, чтобы как-то удержать еще и трубу (нет, на самом деле ангелы не используют трубы. Они кричат. И этого, как правило, бывает достаточно.). Ну, если все ангелы правильно и однозначно понимают то, что имеется в виду под усилиями определенного рода.
Как и почти любое другое оружие (и не только оружие), смотря в чьих руках оно окажется и на что будет направлено: тот же нож может оказаться как заточкой бандита, так и скальпелем хирурга, любая отрава становится панацеей, если тебе повезло угадать с диагнозом и дозировкой, танковый завод выпускает превосходные кастрюли, а на огненном мече очень удобно запекать райские яблочки.
Тут Всевышний или проявляет непостижимую забывчивость, или лукавит точно так же непостижимо, ибо упомянутый ею тренд был введен в моду задолго до рождения недоверчивого апостола. Задала его Ева, усомнившаяся в словах подозрительного и совершенно незнакомого ей Змея, говорившего о том, что именно это яблоко не представляет собой ничего особенного и уж, конечно же, вовсе не вкуснее всех прочих апельсинов. Не стоит даже и проверять!
Да, у диванов не бывает изголовьев, это не кровать. Но ведь тут уже и не совсем диван, а почти что самое настоящее гнездо.
Да, любой орнитолог вам скажет, что у гнезд тоже не бывает изголовьев, и в этом они сходны с диванами. Но это только если речь идет о птичьих гнездах, о прочих (в том числе ангельских) орнитологи не имеют ни малейшего представления.
Хотя Азирафаэль не удивился бы наличию за этим окном и Вавилонской, причем в процессе активного строительства: у ангелов отношения со временем были довольно своеобразные.
У демонов, впрочем, тоже.
Во всяком случае, у тех из демонов, которым удавалось осознать саму концепцию времени или хотя бы научиться пользоваться будильником.
Да, Смерть говорит не капсом, а капителью. Нет, местный сайт не поддерживает подобного шрифта. Да, Смерть об этом знает. Нет. Точно нет! Поверьте, подобная мелкая мстительность не в его характере.
Азирафаэль не знал, что этот байк собирал Библиотекарь. А Смерть просто пришел, влюбился и увел.
Кроули категорически отказывался воспринимать их как предмет мебели и, помнится, один раз даже выразился в том смысле, что сидеть на этих пыточных инструментах так же удобно, как на поставленных вертикально клизмах.
Вообще-то байк Смерти был даже избыточно образным, как и многое, изготовленное вручную кустарным производителем, да к тому же взявшимся за сотворение чего-то подобного первый раз в своей жизни. Но именно поэтому у всех на него смотрящих создавалось устойчивое впечатление, что образа как такового у этого байка как раз таки и нет.
Ангел бы про такой удар сказал: «в основание крыльев». То, что Азирафаэль в критической ситуации первым делом вспоминает о человеческом определении, очень мало говорит о человечестве или ангелах, но очень много — о самом Азирафаэле.
Надо отметить, что Азирафаэль не очень хорошо разбирался в мотоциклах и их деталях. Во всяком случае — не больше, чем любой другой ангел.
Скажем прямо: совсем не разбирался.
Для желающих хрюкотать зелюками по поводу незнакомых слов стоит напомнить, что в распоряжении пытливых умов имеются еще и мюмзики. В мове.
Если бы среди книг Азирафаэля было побольше тех, которые могли бы заинтересовать Адама (например, «Конец детства»), — что маловероятно — и если бы Азирафаэль их все прочитал — что вероятно еще менее, — то, вполне возможно, многое стало бы ему куда более понятным.
Ну или ему стоило бы поговорить с Кроули. И тот, возможно, вспомнил бы, как обсуждал с каким-то малознакомым писателем за бутылкой неплохого вина концепцию воспоминаний о будущем и их влияния на настоящее человечества.
Вино действительно было неплохое.
Конечно, в устах Всевышнего слово «чертов» не может быть просто привычным обиходным ругательством. Хотя бы потому, что Она помнит те времена, когда подобного определения не существовало в природе — как, собственно, и того, что оно определяет. И так же Она помнит (ибо память Ее поистине всеобъемлюща), как оно появилось и чем было обусловлено (нельзя сказать, чтобы при непосредственном и активном Ее участии, но и не совсем уж без оного). Но какой именно смысл Она вкладывает в это понятие сейчас (особенно применительно к свободе воли) — остается ничуть не менее непостижимым, чем и весь Ее план в целом.
Ни одним из всего лишь двух, положенных при парадной форме, коей на Небесах считалась именно человеческая оболочка, сотворенная по образу и подобию. И хотя уже несколько тысяч лет (как минимум больше двух) считалось моветоном швыряться молниями в нарушителей дресс-кода, любящих покатать колеса или помахать крыльями, но посматривали на них все еще довольно-таки косо. Словно на президента солидного банка, пришедшего на отчетно-выборное собрание акционеров в шлепках на босу ногу, бермудах и сетчатой майке.
Подробнее о разграничении престижности лондонских улиц и районов после 1680-х годов, когда была завершена застройка Джермин-стрит, Азирафаэль мог бы прочитать в книге Питера Акройда «Лондон. Биография», тем более что в его магазине каким-то совершенно чудесным образом оказалось ее первое издание. Увы, ангел так и не собрался ознакомиться с ним поближе, сочтя биографией американского писателя, которого не читал, но заранее недолюбливал.
Технически Азирафаэль с сотворения мира находился в ангельском чине Княжества (как, например, тот же Уэльс), или Начала, — с самого начала начал, что для современных людей звучит как шутка, причем в обоих случаях. Тем более что по сути своей во время затянувшейся командировки на землю Азирафаэль ни Княжеством, ни Началом как бы и не является (что еще больше роднит его с Уэльсом). Однако шутка именно с Княжеством служит, пожалуй, своеобразным маркером на истинную «британскость», будучи самой английской шуткой из всех возможных: ее неспособны понять американцы и прочие пришельцы. И Азирафаэль не случайно довольно кисло реагирует на постоянные попытки Кроули сравнить его с Уэльсом, который чисто технически тоже является княжеством — и тоже именно что только технически, поскольку его геральдического дракона так и не допустили даже на герб Великобритании (хотя проекты и были, но как-то не взлетело). И хотя титул наследника английского престола до сих пор звучит как принц Уэльский (и именно это и делает Уэльс княжеством, территорией принца, его персональной делянкой-песочницей), но на самом деле там такая долгая и запутанная история, что шутить по этому поводу устали даже самые упрямые из местных жителей (то есть валлийцы).
Не чаще раза в неделю. Это не может считаться частым!
А еще клубничный ликер. И вишневая наливка. И не только вишневая, сливовая тоже. И персиковая. И то густое, почти черное, терпкое, пахнущее степными травами вино… кажется, оно называлось по имени какого-то Педро (Химонеза вроде бы или как-то так, великий грешник был этот Педро, как пить дать!) и было сладким как грех, а уж кому знать толк в грехах, как не демону? Да, вот оно тоже.
Нет, конечно же, это все не считается. Очень убедительным тоном, со значением глядя поверх темных очков: и никогда не считалось.
Ну не считать же на самом деле достойным возражением короткий стон: «Ох, ангел!», пусть даже и подкрепленный тяжелым вздохом?
Впрочем, он мог бы считаться совсем уж никчемным ангелом, если бы не был готов к чему-то подобному постоянно, ибо негласный девиз «Демоны искушают — ангелы шантажируют» был выбит невидимыми литерами на скрижалях Небесной Канцелярии задолго до истории с яблоком.
Вообще-то, Кроули играл нечестно: это была цитата вовсе не из книги и тем более не из английской, а стало быть, Азирафаэль имел крайне малую вероятность быть с нею знакомым. Но… Вы всерьез собираетесь требовать честной игры от демона, тем более в таких мелочах?
Что не помешало ему, однако, тут же вступить в полемику, встав на защиту классической английской литературы.
И даже в тот, самый важный, 1967-й, пытаясь сказать совсем другое, сказал именно это, привычное, — и успел ужаснуться. И обругать себя. И наговорить банальностей про пикник и «Ритц» (все это будет, правда будет, ты слышишь, Кроули, я обещаю, в мире много прекрасного, тебе есть для чего жить, ты только, пожалуйста, не… Не надо! Пожалуйста…) — и лишь по той пронзительной нежности, что затопила лицо Кроули, делая его совершенно беззащитным, и смог догадаться, что каким-то непостижимым чудом все-таки был понят верно.
И хотя среди изобретателей первых систем искусственной вентиляции легких не значилось имя некоего доктора Фелла, означенный доктор таки принимал в этом проекте весьма активное участие.
Не стоит на основании этого делать поспешный вывод, что у демонической психики нет своих глупостей: они есть. Просто глупости демонической психики имеют несколько иной генезис и отличаются куда большей деструктивностью и бессмысленной беспощадностью. Например, в них очень часто одним из основополагающих элементов входит лизание адских стен. И горностаи.
Азирафаэль был уверен… нет, даже не так: Азирафаэль твердо знал, что Кроули хотел бы сказать ему спасибо. Другое дело, что тот этого никогда бы не сказал, во всяком случае вслух, но хотеть хотел. Точно.
Если бы Азирафаэль был в тот момент чуть менее озабочен тем, как именно он объяснит одному вредному старому змею возникшие проблемы, то обязательно обратил бы внимание на то, без сомнения, крайне важное обстоятельство, что на сей раз ему не пришлось прокладывать лифт самому. И даже настраивать его для возвращения в нужную долю секунды — этого ему тоже не пришлось делать. И, наверное, долго бы ломал голову: не было ли это со стороны Всевышнего жирным намеком на то, что не только созданные Ею совы иногда бывают вовсе не тем, чем кажутся, — порою и камни ведут себя ничуть не лучше! Даже те самые, созданные Ею исключительно с целью проверки собственной грузоподъемности.
А может быть, кто-то просто пытался намекнуть, что уважение к чужим личным границам — это, конечно же, хорошо и очень похвально, но иногда куда важнее не дать потратить совсем не лишние силы на соблюдение этих границ.
Или же кому-то просто надоели намеки.
Когда-то очень и очень давно (точную дату Азирафаэль не то чтобы не помнил, просто не хотел лишний раз уточнять, предпочитая считать, что если что-то было настолько давно, то оно может более и не считаться правдой) Азирафаэль попытался вступить в орден вольных каменщиков (перепутав его с орденом иллюминатов, но не об этом речь). И был с позором изгнан из сей почетной ложи до истечения испытательного срока (по негласной формулировке мастера (если ее предварительно как следует отцензурить) — за избыточную леность и недостаточное благочестие). После чего начал испытывать к означенному ордену довольно-таки противоречивые чувства, ни одно из которых ангелу вообще-то испытывать не полагалось.
«Веер леди Уиндермир, или Пьеса о хорошей женщине» рассказывает историю о том, как некая верная жена и добропорядочная во всех отношениях молодая дама получает информацию от не менее добропорядочных светских подруг о неверности ее горячо любимого супруга, который предпочел собственной юной, прекрасной, любящей (и ранее вроде бы тоже любимой) жене недавно появившуюся в свете сомнительную леди с подозрительно таинственным прошлым, которая к тому же еще и намного старше его жены и вообще годится ей в матери! Возмущенная самой возможностью подобного предательства (или тем, что его уже давно и горячо обсуждают в свете), жена задает мужу прямые вопросы и требует немедленно прервать общение с подозрительной леди. Муж отказывается отвечать на вопросы (или отвечает довольно уклончиво), отказывается прерывать общение и даже приглашает означенную леди на прием по случаю дня рождения жены, несмотря на категорическое несогласие последней. В итоге верная и любящая жена, обиженная и оскорбленная в лучших чувствах, решает перейти на темную сторону (не правда ли, что-то где-то как-то слегка напоминает… особенно в части задавания раздражающих вопросов… оставшихся без ответов, естественно), то есть принять непристойное предложение давнего поклонника и сбежать с ним сразу после приема, раз уж жизнь ее все равно кончена. Но драматическая ситуация разрешается благополучно, поскольку на приеме выясняется, что подозрительная леди является родной матерью героини. Когда-то давно она с присущим молодости легкомыслием предпочла обществу своего новорожденного (и весьма беспокойного) чада более интересные и волнующие вещи (молодая была, глупая, что поделать?). А теперь поумнела, вернулась и пытается наладить отношения с дочерью через ее мужа. Все счастливы. Кроме неудачливого поклонника жены, конечно, с которым никто так и не сбежал, ну да кому какое дело до неудачников?
И вовсе не из-за слабости, просто таково его сиюминутное желание, ясно? То есть нежелание. Вот. А с желаниями и нежеланиями Кроули приходится считаться всем, даже самому Кроули.
И если это и прозвучало так, словно Азирафаэль сказал: «Я же тебе говорил!» — то кому какое дело? В конце концов, ангел тоже имеет право на маленькие слабости, а грех самодовольства даже самые ярые догматики никогда не причисляли к категории тяжких.
Любой посторонний наблюдатель, случись таковой в окрестностях восточного Сохо и имей он (или она) возможности, несколько превосходящие человеческие, мог бы легко заметить, что Азирафаэль умеет создавать уют одним своим присутствием, буквально на пустом месте. Например, на пледе, постеленном на заросших травой кочках. Вроде бы и не сделал ничего, просто переложил полотенце и салфетки, а уже уютно. Или взять этот его магазин… Там ничего невозможно купить, а люди все равно тянутся, приходят снова и снова, да и не только люди. Гавриил вот тоже… Хотя, конечно, этот достойный Архангел ни в чем подобном не признается даже самому себе и всегда отговаривается необходимостью устроить очередную выволочку нерадивому подчиненному. Или очередную медаль вручить за доблестное служение — что характерно, ему же. Или какие другие отговорки еще придумает, но посторонний (ладно, ладно, не такой уж и посторонний!) наблюдатель отлично знает, чья именно гончая здесь порылась!
И если это тоже прозвучало с долей изрядного самодовольства и явственным «И это я тоже тебе говорил», то пусть первым бросит осуждающий комментарий тот, кто сам ни разу не испытывал удовлетворения, произнося нечто подобное.
То есть поз, совершенно немыслимых в исполнении ни единого другого существа, кроме Кроули, когда во все стороны топорщатся острые локти и колени и у любого стороннего наблюдателя создается смутное ощущение, что в создании композиции этой позы принимает участие как минимум вдвое больше конечностей и все они как минимум вдвое длиннее обычного.
Всевышний не уверена, понял ли Азирафаэль, что именно Кроули имел в виду под этими словами (насчет самого Кроули Она тоже сомневается, хотя и несколько менее). Однако Она оптимистична и не считает безнадежными не только людей, но даже и ангелов, вне зависимости от окраски их крыльев. А потому уверена, что рано или поздно и до них дойдет, что дом — это не фундамент с крепким фасадом и даже (тут Она всегда позволяет себе ухмыльнуться) не кровля. Дом — это люди, которые тебя принимают и любят таким, какой ты есть. Ну или не люди. Те, к которым можно шагнуть под крыло… нет, не так — те, которые сами расправят над тобою крыло, не дожидаясь, пока их попросят об этом.