Крик ангела [СИ]

Глава 7. Благодать для бедных

Кожа вокруг глазниц Кроули припухла и воспалилась, по краям появилась желтоватая корочка, на губах застыла пленка налета. Щеки, казалось, запали еще больше, чем это было утром.

Азирафаэль отдавал себе отчет, что последнее, скорее всего, было все-таки самовнушением, вызванным чувством вины. Самовнушением. Всего лишь. Выдаванием нежелаемого за действительное. Ведь для Кроули отсутствие ангела длилось меньше сотой доли секунды, и отсутствие поддерживающего ангельского крика — тоже. За сотую долю секунды его состояние не могло ухудшиться настолько, чтобы это стало заметно. Да оно вообще не могло ухудшиться, ангельский крик не панацея, не волшебный эликсир, он просто поддержка, не более, и лечебный эффект у него накопительный, пролонгированный, а не как от удара током: раз — и готово. Кроули не могло стать хуже лишь оттого, что эта комплексная и срабатывающая только со временем поддержка прервалась на долю секунды. И Азирафаэль это отлично понимал.

Однако чувство вины никуда не исчезло.

К тому же ни воспаление, ни гнойная корочка не оставляли сомнений в своей реальности и требовали срочного внимания.

Самое простое было воспользоваться благодатью, и ее бы сегодня хватило на все: и на нейтрализацию воспаления, и на снятие боли, и даже на начальную регенерацию — пусть не на полную, но на частичную точно бы хватило, он хорошо надышался. Но благодать нужна была для другого — вся, сколько ее есть, до капли, и все равно будет мало, он знал. Благодать нужна была для того, справиться с чем не могли примочки и мази, против чего не помогли бы самые лучшие антибиотики.

Значит, снаружи человеческую оболочку лечить следует опять по старинке, человеческими же методами. Разве что еще немного увеличить концентрацию активных веществ в мази и добавить и в нее антибиотик широкого спектра действия. Три выдернутых щепотки пуха Гавриил как-нибудь переживет. И больше переживет, никуда не денется, потому что наверняка понадобится что-нибудь еще, о чем Азирафаэль сейчас даже и не догадывается. Как, например, с машиной сегодня утром…

Покончив с перевязкой, Азирафаэль приступил к главному — переливанию благодати в эфирное тело Кроули. Вернее, в эфирно-оккультную спарку, потому что оба астральных тела Кроули сплелись настолько плотно, что могли показаться единым целым.

Эфирное закуклилось в плотный и даже на вид очень тяжелый шар бледно-желтого цвета, блеклого, словно выцветшего. Вырастило на внешней оболочке многочисленные бронированные чешуйки и плотно, внахлест их сомкнуло так, чтобы каждая последующая на три четвертых перекрывала предыдущую, словно рыбья чешуя у некоторых пород, — таким образом получился тройной бронированный кокон, плотный, гибкий и непрошибаемый, да еще и ощетинившийся острыми шипами во все стороны.

Оккультное тело Кроули представляло собою змею. Азирафаэль его видел не раз, симпатичный такой аспид с почти черной спиной и ярко-алым брюшком, и улыбка у него была такая, что не перепутаешь. Ну и глаза. Конечно.

Сейчас эта змея распласталась по шару так, что почти сливалась с ним, намотавшись между шипами (а может быть, и прямо на них насадившись, не разобрать). Была она такой же выцветшей, бледно-песочной, и то ли расплющилась, то ли сумела вдавиться-втиснуться в эфирный шар, но выглядела совершенно плоской, ничуть не нарушая формы самого шара. Как ни присматривался, Азирафаэль так и не смог найти ее головы (а он искал, потому что очень хотел убедиться, что хотя бы на оккультном плане у Кроули с глазами все в порядке) — просто выцветшая грязноватая лента, плотно намотанная на шипастый шар. Словно присыпанная пылью или все тем же мельчайшим песком, тусклая, сухая, потерявшая цвет и будто бы неживая… ну, почти.

Ассоциация с песком появилась не случайно: благодать уходила в эту полумертвую спарку, словно вода в тот самый песок, не оставляя на поверхности ни малейших следов. Вся, до последней капли. И ничего не менялось. Можно хоть до рези в глазах всматриваться, хоть до того, что все вокруг поплывет и размажется, — не увидишь ничего обнадеживающего: все тот же желтовато-серый тусклый шар, ощетинившийся шипами. И не почувствуешь ничего, ни на астральном плане, ни на физическом — все та же абсолютная пустота, все те же холодные мертвые пальцы, которые невозможно отогреть ни руками, ни губами, ни даже крыльями. Такие холодные, высохшие и мертвые, словно в них совсем не осталось крови.

Кровь…

Азирафаэль задумчиво сдвинул брови, выражение его лица стало словно бы равнодушным, почти отсутствующим. Вообще-то кровь тоже по сути своей в чем-то похожа на благодать, так сказать — некий суррогат благодати для существ, вынужденных прозябать лишь в грубом тварном мире. Благодать для бедных. В тех человеческих оболочках, что выдавали ангелам, она присутствовала изначально, как и все остальные комплектующие; причем высшего качества, без вредных примесей, ультранулевой идеальной группы. Воспользоваться для ослабленной оболочки Кроули человеческой донорской кровью, пусть даже и самой лучшей, чистой и нулевой, Азирафаэль бы не рискнул: в ней все равно оставалось слишком много разной человеческой дряни вроде резус-факторов и прочих антител. Но ведь ему и не надо этого делать, правда? Зачем ему человеческая, если в пределах досягаемости есть вполне себе ангельская?

Все с тем же отсутствующим выражением лица Азирафаэль потянулся свободной рукой за резиновым жгутом…

Возможно, это тоже был всего лишь самообман. Ну действительно: жалкие пол-литра крови — Азирафаэль не рискнул перекачать больше (во всяком случае, не для первого раза), пусть даже и ультранулевой, ангельской, сверхчистой… Ну что они могут сделать такого, чего за прошедшее время не сделали никакие другие вливания, с чем не справилась даже благодать?

Но когда пластиковый пузырь с его кровью опустел (под конец, чтобы не потерять ни капли, он чудеснул туда миллилитров двести физраствора, в который уже раз мысленно извинившись перед Гавриилом), ему стало казаться, что бледное лицо Кроули больше не отливает той жутковатой мертвенной синевой, уходящей в серое, что его так пугала. Нет, оно не порозовело, но… словно бы потеплело. Чуть-чуть. И пальцы, тонкие бледные пальцы… Нет, они не сделались теплыми и живыми, резко и сразу. Но они перестали быть такими пугающе ледяными, такими мертвыми. Теперь они были просто холодными. Или даже прохладными. Всего лишь.

Пристраиваясь щекой на эти прохладные пальцы и привычно кутая Кроули расправленными крыльями, Азирафаэль понял, что улыбается — впервые со дня неслучившегося Апокалипсиса.

— Как тебе это удалось? — Взгляд Всевышнего был острым и (как всегда!) непостижимым, между нахмуренными непостижимыми бровями пролегла непостижимая складка. — Не понимаешь? Вот и я не понимаю. Хотя… Возможно, все дело в остатках моей благодати, личной, персонально окрашенной, да еще и слишком свежей… Так сказать, возвращаемся к практической проверке возможности создания неподъемного камня. Ты использовал мою благодать, и теперь я не могу пробить то, что сотворено пусть и не мною лично, но с ее помощью? Хотя даже не с помощью, тут можно говорить только об опосредованном участии, ты же просто чудесил, а не творил из нее…

Господь говорила сама с собою, скорее размышляла вслух. Азирафаэль давно сообразил, что в подавляющем большинстве случаев даже на прямые вопросы Ее отвечать не требовалось. И это было удачно, потому что чаще всего он совершенно не знал, что ответить. Вот как сейчас, например.

Он просто создал защитную сферу. Самую лучшую защитную сферу. Чтобы больше никто никогда не смог навредить Кроули. Потому что хватит. Потому что есть же пределы. Потому что… просто ну потому что! Он одинаково настроил ее на защиту и от демонов, и от ангелов, потому что окончательно запутался и не мог с уверенностью сказать, кто из них окажется опаснее.

И он понятия не имел, почему эта защитная сфера оказалась непроницаемой и для Всевышнего.

— Гавриил, кстати, рвал и метал, полчаса ругался у меня под дверью, потрясая отчетами о твоих чудесах. Их у него целый ворох накопился, есть чем потрясать, было забавно. У него задатки хорошего шоумена или маркетолога, это ведь в чем-то довольно схожие профессии… Только вот твоего упорства не хватает. И целеустремленности, пожалуй. Зато он прекрасно умеет себя подать, тебе стоило бы взять на заметку. Вы с ним, кстати, могли бы быть хорошими напарниками. Дополнить друг друга, так сказать. Он почему-то тебя невзлюбил, но я могла бы с ним поговорить, и, полагаю… Что мотаешь головой? Нет? Нет в смысле «переубедите меня» или совсем нет? Ясно. А можно узнать причину? О… Даже так. Что ж, убедительно. Ладно, как хочешь, не смею настаивать…

Лицо Всевышнего было невозмутимо, голос почти равнодушен, но Азирафаэль не мог отделаться от мысли, что и в этом голосе, и в уголках поджатых губ Она прячет улыбку.

На небесах всегда было жарко от близости Божественной любви (а вблизи Всевышнего так и вообще от этой любви млело и плавилось все живое), но это был вовсе не тот жар, от которого сейчас горели уши. Азирафаэль нервно переступил с ноги на ногу и снова подосадовал на себя, что так не вовремя подумал о Кроули — как раз когда Она спросила. Впрочем, ничего удивительного в этом не было: последние дни он думал о Кроули практически постоянно. Вот и сейчас. Но вышло не очень удобно.

Однако Всевышний выглядела довольной, и это радовало. Хотя Азирафаэль так и не понял причин этого Ее довольства.