Крабат

Глава 8 ТРАВЕРС ХИНТЕРШТОЙСЕРА

«Excelsior», радиоприемник солидный, словно старый шифоньер из провинции, был, кажется, готов сорваться с места и пуститься вскачь по гостиничному номеру:

— …Один народ! Один Рейх! Вековечная мечта миллионов и миллионов немцев сбылась! Рухнули и расточились в прах все преграды. Австрия наша, наша, наша!..

В ответ — многоголосое эхо, белогривая, сметающая все волна:

— Зиг хайль! Зиг хайль! Зиг хайль!..

— Зло угрожало каждому человеку и даже ребенку великой германской нации. Мы должны были предпринять — и предприняли — шаги по обеспечению безопасности и защиты страны, народа, грядущего тысячелетнего Рейха. Германское единство — отныне реальный и неоспоримый факт!..

Эхо! «Excelsior», привычный к фокстротам и танго, натужно захрипел. Женщина, поморщившись, убрала звук. Перо паркера дрогнуло, проведя по листу бумаги неровную волнистую черту. Она хотела записать самое главное, чтобы обдумать на досуге, но куда важнее пустых звонких слов был шторм, бушующий в эти минуты под сводами Спортхалле. Волны не мыслят, не рассуждают, они просто бьют, снова и снова, безжалостно и беспощадно.

Гитлер выступал уже два часа, умудрившись ничего толком не сказать. Даже не произнес слово «плебисцит» и тем более не упомянул части Вермахта, перешедшие австрийскую границу за два часа до начала голосования. Лондон глухо сообщал о боях возле Граца, а еще о том, что германские колонны, не останавливаясь, идут через австрийскую территорию к границе с Чехословакией. А на юге изготовились к удару венгерские войска.

— …Мерзкая, оплаченная деньгами загнивших плутократов, клевета на нашу, национал-социалистическую политику. Враги считают, что если говорить неправду достаточно долго, достаточно громко и достаточно часто, люди начнут верить. Но есть вещи сильнее денег, весомее их грязного золота. Это — наша правда, это — наша воля, это — единая, сбросившая версальские оковы Германия!..

Эхо! Женщина вновь убрала звук, записала «Враги» и поставила вопросительный знак. Ни Франция, ни Великобритания, ни Штаты помянуты еще не были. И о большевистском СССР, который полагалось ругать в каждой речи, фюрер словно забыл. Неспроста! Никто в Европе не попытался заступиться за австрийцев, даже Муссолини. Франция выразила «сожаление», британцы предпочли промолчать.

«Плутократы» тем и хороши, что их, как и вездесущих масонов, можно ловить под каждой кроватью всю свою сознательную жизнь. Есть еще евреи, но о них, как и о большевиках, вождь германской нации отчего-то запамятовал.

— …Ложь, ложь и ложь! Нас хотят поссорить со Швейцарией, нашей соседкой, где живут братья-немцы. Мы не хотим обострения конфликта. Мы лишь хотим помочь им в справедливом переустройстве Конфедерации, ставшей кормушкой для шайки…

Та, что танцевала «Апаш», невольно усмехнулась. Опять плутократы?

— …Безродных банкиров и торгашей!

Она оценила — и записала.

— Нас хотят представить врагами целой расы — славянской. Ложь! Мы противостоим Чехословакии, нежизнеспособной конструкции, задуманной и созданной в Версале. Однако наши отношения с другой славянской страной — Польшей с каждым днем становятся все лучше. Польша и Венгрия — надежный гарант стабильности на востоке Европы. В этот радостный час, когда осуществилась наша великая мечта…

«Excelsior» облегченно перевел дух. Звук снова убран, не придется хрипеть и рычать. На белой бумаге — два слова «Польша», «Венгрия». И снова — знаки, но уже восклицательные.

Женщина отложила в сторону паркер и протянула руку к стакану с виски «Dallas Dhu». Вспомнилось слышанное в комнате-склепе.

Нет! Лягушка в Спортхалле не всегда квакает к дождю.

— В Китае интереснее, — решила Герда. — Там барабаны были. И еще бумажные драконы.

Марек Шадов не мог не согласиться. Со стороны то, что происходило на смотровой площадке отеля «Des Alpes», выглядело не слишком серьезно. Черненькие фигурки резво махали руками, строились, расходились, а главное, все время орали. Если не прислушиваться, один в один собачий лай.

— Зиг хайль! Зиг хайль! Зиг хайль!..

Если же прислушаться, слова разобрать, выйдет еще хуже. Чистый швейцарский воздух начинал горчить.

«Эскадрилья прикрытия „Эйгер“» торжественно демонстрировала знамя со свастикой, которому предстояло вознестись над гребнем Норванда. На праздник звали всех, намекая, что есть шанс попасть прямиком в Историю. Женщина в белом пиджаке приступила к съемке своего великого фильма…

Мужчина в модном костюме, но без галстука, и светловолосая девочка в легком платье предпочли отойти от Истории подальше. Не всем по душе собачий лай.

— Ингрид занята, — Герда нахмурилась. — Очень-очень занята. Я ей звонила. Так что придется тебе оставить портфель в номере и запереть на ключ.

Марек развел руками.

— Извини, но я тоже…

— …очень и очень занят, — девочка кивнула. — Портфелю больше знать не положено. Я могла бы сильно обидеться, Кай. Но не обижусь. У тебя, как и у всех взрослых, искажение восприятия. Если мне десять лет, это не значит, что я проговорюсь или предам.

Мужчина присел, взял ее за плечи:

— Не предашь. Но так мне будет легче. И тебе тоже, Герда. Случиться может все. Представь, что даже я не смогу нас защитить. И тогда тебя станут спрашивать… Пополни свою коллекцию мудреных слов. «Правдоподобное отрицание». Ты скажешь «Нет!» — и рассмеешься им в лицо.

— Правдоподобное отрицание, — медленно проговорила девочка. — Запомнила, Кай. А представлять, что ты помочь не сможешь, не хочу!

Со смотровой площадки донеслись резкие звуки «Хорста Весселя».

— Зиг хайль! Зиг хайль!..

— Ты права, — согласился мужчина. — Не представляй.

— Хайль Гитлер!.. Зиг хайль! Зиг хайль! Зиг ха-а-айль!..

— Мне ящерица снилась, Кай. И теперь мне плохо.

— Ящерица была с хвостом или без хвоста?

— Можно я не буду смеяться? Кай, ты помнишь сказку о Снежной Королеве?

— Благодаря тебе — наизусть.

— Спасибо. Снежная Королева поцеловала Кая, и он позабыл и Герду, и бабушку, и всех домашних. Потом Кай спал в санях у ее ног, и ему было хорошо. А потом?

— Мерз в нетопленном замке и пытался складывать слова из льдинок. За слово «Вечность» ему были обещаны власть над миром и новые коньки. А Королева постоянно ездила в командировки по делам фирмы.

— Зачем Снежной Королеве это было нужно? Чтобы мерз и чтобы слова из льдинок? Кай ей нравился. Она его любила!

— «Если ты сложишь это слово, ты будешь сам себе господин». Не слишком понятно, согласен. Думаю, правду знала только Снежная Королева. Но — зачем-то было очень нужно. Может, дела фирмы?

— Может. Ты помнишь сказку наизусть? И я помню. «Кай совсем посинел, почти почернел от холода, но не замечал этого, — поцелуи Снежной Королевы сделали его нечувствительным к холоду, да и самое сердце его стало куском льда…»

Курц поставил диагноз с ходу:

— Dumkopf!

Подумал и добавил:

— Rotznase!..[77] Сказать не мог, что ли? Я заметил, что ты как-то боком ходишь, хотел спросить… Но ты же «категория шесть», Андреас! А если бы такое на маршруте случилось?

К приходу приятеля Хинтерштойсеру были выданы свежевыстиранные трусы и майка. А вот костюм из шкафа исчез вместе с обувью и носками.

— Ох, дать бы тебе, болвану, с носока в торец, чтобы на всю жизнь запомнил!

— Можно, — покорно согласился Андреас. — Меня уже били, ты Хелену знаешь. А Ингрид…

Курц поморщился.

— Не обращай внимания. Она почему-то решила, что ты с ней разговаривать не желаешь, вообразила невесть что. Потом плакала…

Отвернулся, кулак сжал.

— Ладно!.. Хелену твою, я, как ты догадываешься, не перевариваю, даже если с тушенкой. Но лечить она умеет, про ее секретную мазь легенды ходят. Сильно печет?

Хинтерштойсер поспешил принять страдальческий вид, хотя не пекло совершенно, пользовали же его не только мазью. Более того, как выяснилось, не всякая секретная мазь — лечения для. К счастью, внести ясность в этот вопрос оказалось некому. С ведьмой из «Гензель и Гретель» Курц столкнулся в дверях, когда та уже убегала на съемки. Был обруган, облит презрением — и оставлен в качестве сиделки. Андреас не мог не оценить того, что наряду с вручением ему трусов, Хелена не забыла сменить простыни.

— Печет — еще ничего, — рассудил он. — А вот массаж она как зверь делает. Потом лежишь, словно мертвый. Берется прямо за кость, и…

Курца передернуло. Помнил!

— Да, Хелена может… Но если она тебя, Андреас, на ноги поставит, лично за все извинюсь. Альпинист она неплохой, а человек… Вредная, конечно. Но фильмы хорошие снимает, особенно когда про горы.

«Торец» не был помянут, и Хинтерштойсер начал успокаиваться…

Ой, зря!

— Вот! — Тони извлек из кармана мятый бланк телеграммы. — Привет от родного Вермахта. И здесь нашли! Рядовым действительной службы имярек категорически запрещается подъем на Северную стену. Причина: сложные метеорологические условия. И подпись: полковник Оберлендер. Значит, Андреас, если мы все-таки помочалим, то нарушим прямой приказ командования. Со всеми вытекающими. А еще у нас самоволка и преднамеренный обман все того же командования. Это я так, напоминаю.

Хинтерштойсер почему-то не удивился. И не расстроился.

— Не «если», Тони, а «когда». Оберлендер сам скалолаз не из последних, поди, завидует, что не ему идти. Хелена, между прочим, рассказала, что «черные» нас засланцами от Вермахта считают. ОКХ дает бой Генриху Гиммлеру!.. И ребята в лагере так думают, не все, но многие. Будто бы мы на Стену — по приказу… Ну и вихтляйн с ними! Нам, Тони, на молоко смотреть надо.

Притчу про будущего министра он уже успел пересказать, поэтому Курц ничуть не удивился. Телеграмму спрятал, встал, шагнул к балкону, к распахнутой настежь двери. За нею — яркое летнее небо, облака… Эйгер.

— Про молоко… Я ведь куда спешил? Ну, сразу после заброски. Чезаре позвал — планом своим поделиться. Как младший товарищ со старшим…

Поглядел на белую вершину, обернулся:

— Лежишь? Вот и лежи, чтобы падать не пришлось. У них, у Чезаре и Джакомо, план точно такой же, как наш, один в один. Представляешь? Слушал я их и думал: сказать, не сказать?

— И? — Андреас даже на локтях приподнялся.

— Что — «и»? — Тони невесело вздохнул. — Чем мы им поможем? Итальянцы — ребята хорошие, но слабоваты, а на Стене нянек нет. Сказал, что у нас план похожий, но уточнять не стал. Правильно, что мы с тобой ночью уходим. Без нас они и до Первого Ледового поля не доберутся, назад повернут. Пусть опыт зарабатывают, полезно… Ты-то сам, Андреас, отсюда сбежишь? Постарайся, чтобы не позже полуночи.

Хинтерштойсер решил, что самое время обидеться. Тоже мне проблема! Балкон открыт, трусы в наличии, а до лагеря можно и босиком. Правда, Хелена… Вдруг вдогон кинется?

По коже поползли мурашки, но Андреас, робость преодолев, глянул соколом:

— В полночь — ровно! Ложись спать, я тебя разбужу. А пока давай еще раз прикинем насчет снаряги. Вдруг забыли чего?

— Веревку? — брови Курца взметнулись вверх.

Возможно, это была шутка, но Хинтерштойсер ответил серьезно:

— Лично уложил, на два Эйгера хватит.

Веревки уже наверху, в надежно стреноженных рюкзаках. Волноваться не с чего и незачем, но Андреас внезапно вспомнил, что пророк из Штатов выразился как-то иначе. Не «уложил», не припас в заброске, не спрятал…

«Не взял веревку, такая вот беда».

Бум! Точно по макушке, вроде как поленом. Хоть и шлем на голове, но тоже весьма чувствительно.

— Вниз! Руку вниз! — донеслось откуда-то из-под подошв.

Марек и сам помнил про руку. Подъем — кисть плавно вверх, спуск — то же самое, только наоборот. Но — растерялся слегка, слишком быстро все случилось. Только что стоял возле самолета, а теперь тоже стоит, но только шлемом в потолок упираясь.

— Плавно! Медленно! — подсказали снизу.

Роберт-пилот рассказал, что в этом и состоит главная трудность. Управление чуткое, дернешь рукой — и унесет со скоростью истребителя. Пусть не современного, а такого, как внизу скучает, но все равно — опасно. Потому предусмотрен учебный режим, чтобы не летать, а плавать. Но и к нему привыкнуть надо. Марек Шадов, несмотря на все старания, бился головой в потолок ангара уже третий раз подряд.

Кисть вниз. Пла-а-а-авно!..

Сперва было страшновато. Марек не то чтобы страдал боязнью высоты, но и не слишком любил удаляться от земли дальше чем на высоту стула. Однако успокоился быстро. Сколько ни поднимайся, внизу все равно будет опора, словно под ногами не пустота, а упругая твердь. Нажмешь — поддается, но не сильно. «Это не совсем полет, — туманно пояснил Роберт. — Скорее, перемещение в пространстве. Или даже — пространства. То ли ты двигаешься, то ли мир вокруг тебя».

О таких абстракциях Марек решил не думать. Не до того! Тут главное, чтобы пла-а-а-авно-о-о!..

Есть! Подошвы коснулись тверди — настоящей. Земляной пол ангара, «Ньюпор-Деляж-29», отставной истребитель и — Капитан Астероид при полном параде: шлем, пояс, блин-рюкзак, тяжелые перчатки.

— Ничего, освоитесь! — блеснули очки-консервы. — Но знаете, Марек, есть у меня мысль…

Снял перчатки, расстегнул ремешок шлема.

— Начинающих пловцов следует кидать в воду. А вас…

Без шлема — уже не Капитан, а просто Роберт-пилот.

— …Кинем в небо.

Марек Шадов чуть было не крикнул «Нет!» Сдержался, вдохнул поглубже.

— А-а… А когда кинем?

— А когда стемнеет.

Кофе пили там же, в ангаре. В одном из закутков пилот оборудовал маленькую кухоньку. Электричества не было, зато имелся примус, отчего чашка слегка попахивала керосином.

Мареку был предложен подозрительного вида стул с высокой резной спинкой, напоминающей готический собор, однако он, вежливо отказавшись, предпочел старый ящик с плохо читаемой готической вязью: «Юнкерс Флюгцойгверк».

— …Я мог бы ответить, что это — военная тайна, — Роберт щелкнул зажигалкой. — Но не скажу. Вычисляется на раз, стоит лишь подшивки газет полистать.

Прикурил, откинулся назад, прямо на готический собор. Стул угрожающе затрещал, и летчик поспешил выпрямиться.

— Вся эта непонятная техника появилась года три тому, причем сразу в нескольких точках. Полинезия, север Канады, Анды и где-то на Голубом Ниле. Это Англо-Египетский Судан, глушь невероятная. Никакая мысль в голову не приходит?

Бывший Желтый Сандал, офицер для поручений при странном японце, даже не стал пожимать плечами.

— Не приходит. И так все ясно. Испытания.

— Испытания, само собой…

Летчик встал, затянулся резко.

— А если следовать логике, то корень всего — где-то в самой недоступной точке Земли.

— Подкаменная Тунгуска, — ничуть не удивился филолог-германист, тоже бывший. — Прилетели гости с 61-й Лебедя, обосновались в тайге, а лет через двадцать вышли в люди. Для фантастического журнала — в самый раз. У вас за такие версии под трибунал не отдают?

Роберт взглянул грустно:

— А с 61-й Лебедя — почему?

Насчет трибунала уточнять не стал, Марек же, проявив чуткость, решил не настаивать.

— Больше неоткуда. Все, кто видели Тунгусский метеорит, утверждают, что он появился с юга. Угол наклона к горизонту — градусов семьдесят. Значит, то, что прилетело, двигалось от звезды с наклоном сорок градусов или немногим больше. Берем звездный атлас…

— Сами брали? — вздохнул пилот.

Вольфанг Иоганн Эшке гордо выпрямился.

— Сам! В университетской библиотеке. Открыл, закрыл и отдал назад… 61-я из созвездия Лебедя имеет склонение 38 градусов 15 минут. Расстояние до Земли — чуть больше одиннадцати световых лет. Для простоты представим, что Тунгусский феномен двигался со скоростью света. И что мы в результате получим?

— Строгий выговор по партийной линии, — рассудил летчик. — Но трибунал тоже возможен.

Марек охотно кивнул:

— И перед трибуналом вы, Роберт, откроете первопричину всего. Те, с Лебедя, решили, что их сюда позвали. Одиннадцать плюс одиннадцать — время прохождения световых волн туда и обратно. Плюс пару лет на раскачку, не сразу же планетобус построишь! 27 августа 1883 года взорвался вулкан Кракатау. Инопланетяне приняли взрыв за сигнал — и стали собираться в гости… Вас, конечно, спросят, кто в такую чушь поверит…

— Рейнхард Гейдрих, шеф тайной государственной полиции Рейха, — негромко проговорил пилот. — И не он один. Во всяком случае, делают вид, будто верят. Нет, для дезинформации слишком глупо и сложно. Куда проще по примеру Жюля Верна выдумать безумного профессора Шульце с его секретным городом Штальштадтом.

Затушил окурок, бросил в ведро.

— И ладно!.. Ну что, Марек, в небо?

Цеппелин, громадная серебристая сигара с черной свастикой на хвосте, появился над Парижем перед заходом солнца. На улицах темнело, но в небе еще хватало света. Дирижабль был превосходно виден — весь, от острого носа до округлых алюминиевых стабилизаторов. Вдоль корпуса-сигары — надпись, массивные черные литеры: «OLYMPIA». И еще одна на белом полотне-транспаранте под наполненным водородом брюхом: «Берлин, 1936».

Гостя не ждали, он явился сам. Не пущенный на землю, цеппелин неспешно плыл над старыми кварталами центра. Круг, еще один круг, еще… Порывы ветра разносили из-под небес обрывки бодрого марша.

Люди на улицах смотрели вверх. Молчали. Очень немногие пытались приветствовать, снимали шляпы, тянули вверх руки. На таких оглядывались, даже плевали вслед. Куда больше было тех, кто грозил небу бессильным кулаком, однако серебристому гостю не было дела ни до друзей, ни до врагов. Винты рассекали послушный воздух, ветер трепал белое полотно транспаранта.

Слова уносились прочь, негромко гудели шершни-моторы, сигара с фирменным знаком «Хакен Кройц» заходила на очередной круг. А из-за острых шпилей Собора Богоматери на тихий беззащитный город уже смотрела Мать-Тьма.

Женщина наблюдала за цеппелином от храма Святого Сердца, с небольшой площади перед главным входом. Попала сюда случайно, после важного разговора в одном из старинных особняков Монмартра. Ничего нового не узнала, лишь убедилась в собственной правоте. Франция не станет воевать — ни из-за братски воссоединенной Австрии, ни из-за обреченной Чехословакии. «Пуалю» еще некоторое время постоят на границах, демонстрируя французскую непобедимую мощь — и разойдутся к началу августа. Самое время отпусков… Это было уже решено, в правительстве яростно спорили совсем о другом: посылать ли команду на Берлинскую Олимпиаду или все-таки объявить бойкот. Это и вправду — вопрос вопросов. А война? Какая еще, sangbleu, война? Избиратель хочет мира, только мира!..

Велев остановить машину, она вышла на площадь, сунула руки в карманы легкого летнего пальто и поглядела в небо. Охрана, двое мрачных парней из «старой гвардии» О'Хары, ненавязчиво топталась в стороне. Синий «Citroen Rosalie» больше не появлялся, но женщина решила не рисковать. Ездила только с шофером, а в перчаточнице авто ждал своего часа пристрелянный «парабеллум». И все равно было тревожно, цеппелин же, нежданно-негаданно появившийся в парижском небе, принес с собой настоящий страх.

Очень хотелось курить. Женщина держалась из последних сил, хотя в сумочке лежала пачка купленных в гостиничном киоске красных «Gauloises». Но сдаваться рано — и бояться никак нельзя. Еще немного, и на сухой парижский асфальт незримо ступит беспощадная дочь греческого бога Пана, вцепится в горло, вонзит острые ногти в сердце…

…Серебристая сигара с черными свастиками на хвосте никак не хотела улетать. Кружила, кружила, кружила…

Женщина знала, как победить страх. Надо рассечь его на части, беспощадно, безжалостно, даже если кровь брызнет из пальцев. Раз! Два! Три!..

Она не забыла про «третий труп», хотя газетчики, ловцы свежих новостей, о нем больше не вспоминали. Молчание подобно омуту, в его темных глубинах может таиться все, что угодно. К примеру, полиция все-таки вышла на след, но не спешит оповещать прессу. Могли что-то заподозрить и ее подчиненные. Пока они тоже молчат и честно пытаются искать пропавшего босса. Версия про внеплановую поездку на Канары с юной манекенщицей из дома моды «Paul Karre» остается наиболее популярной. Семнадцатилетняя звезда подиума действительно исчезла, скандал только начинает разгораться, причем О'Хару поминают все чаще. Слишком известны его вкусы.

«Когда мы впервые встретились, ты была голая, с синяком на левом боку, и от тебя скверно пахло». Неудачливой эмигрантке из портового Гамбурга было тогда пятнадцать…

Ее никто ни в чем не подозревал, но женщина понимала, что обезображенный мертвец может ступить на парижский тротуар в любую секунду. Прямо сейчас!

Она вздрогнула, сжала кулаки в карманах. Пусть приходит. Она готова Раз!..

А дальше — самое простое и вероятное: конкуренты, которых за эти годы босс успел порядком раздраконить. «Военная тревога» принесла доход очень многим, но львиную долю отрезала себе «Структура». Значит, можно ждать чего угодно, вплоть до очереди из автомата «Томсон». Традиции славного города Чикаго успешно приживались в Париже подобно пырею на ухоженной грядке. Уберечься трудно, но можно, особенно если не проявлять излишнюю храбрость. Конкуренты даже полезны, именно на них, кровожадных и завистливых, следует спихнуть исчезновение несговорчивого босса.

А еще она сама неплохо стреляет. Если что, не промахнется.

Два!

Цеппелин исчез, оставив небо пустым, но где-то совсем неподалеку продолжали жужжать шершни-моторы. Значит, еще вернется. Страх не так легко прогнать…

Гертруда… Разум был бессилен, хотя женщина понимала, что среди швейцарских гор безопаснее, чем в беспокойной Франции. Несколько раз она порывалась послать телеграмму мальчишке, чтобы бросал все и ехал с Гердой прямо сюда, в Париж. Пусть дочь будет здесь, рядом с нею, а не в пугающем далеке. Она бы виделась с девочкой каждый вечер, урвала бы полдня и прошлась бы вместе с нею по самым дорогим магазинам (с охраной! да-да, обязательно с охраной!). У женщины был даже приготовлен сюрприз, открытый чек в знаменитом книжном клубе «Shakespeare & Сo». То-то бы у Гертруды глаза разбежались!..

Телеграмму посылать не стала, проявила характер. Еще несколько дней, всего несколько. Даже если вопреки всем прогнозам Вермахт перейдет швейцарскую границу, бояться нечего, в ее коллекции паспортов есть и германский…

Три…

Шершни загудели прямо над головой, низко, басовито. Вот она! Серебристый корпус, черные свастики на стабилизаторах, острый хищный нос. «OLYMPIA»… Горячие головы предлагали поднять в воздух истребители, но на самом-самом верху рассудили в духе учения «чань». Улетит же она когда-нибудь!

Не улетает…

Пальцы в карманах пальто заледенели. «Раз-два-три» не помогло. Что-то женщина не учла, не продумала. Опасность была где-то рядом, кружила, подбиралась все ближе. Незримый, беззвучный цеппелин, несущий гибель…

Парижский вечер рассыпался маленькими дрожащими огоньками. Черная река, неприкаянные души.

А над ледяной вершиной Эйгера бушевали ветры. Острый пик исчез за густой завесой туч, словно старый Огр утомился породившим его в незапамятные дни миром. Туман полз по ущельям, камни срывались с круч и катились вниз, снег на склонах твердел, превращаясь в ледяной острый наст. Северная стена нависла над долиной тяжелой темной тенью. Черные скалы, серые осыпи.

Эйгер спал, но спал очень чутко, готовый в любой миг пробудиться и открыть тяжелые веки глаз-пропастей. Огр вовсе не устал, напротив. Ветер, туман и тучи придали ему сил, и старый великан был готов встретить каждого, кто посмеет ступить на неприступный Норванд. Вечер неспешно сменялся ночью, темный горный силуэт густел, раздавался вширь и ввысь, закрывая от людских глаз первые робкие звезды.

Ветер стих с последним лучом заката. Тишина, глухая и стылая, сползла со склонов, укрывая долину своим нестойким пологом.

День умер. Пришла Мать-Тьма.

— Уходи, Хинтерштойсер! На Эйгер, на свою Стену, куда хочешь. Тебя все равно не удержать. Я могла бы сделать укол и успокоить глупого мальчишку, уложить в кровать, укрыть теплым одеялом. Но тогда бы ты проклял меня, Андреас. Лучше я прокляну себя сама. У нашего с тобой фильма скверный сценарист. Нетронутый снег — и пустое небо, снимать нечего и некого. Но я отобью у тебя охоту умирать, Хинтерштойсер! Ты не железный и не каменный, мальчик, ты живой, теплый… У женщины случаются такие дни, когда ей достаточно легкого ветерка, чтобы завязать узелок — мужчине на память. Сегодня именно этот день, мой маленький Андреас. Ручаться не могу, но… скорее всего. Молчи! Убирайся! И не смей оглядываться — плохая примета!..

После полуночи облака разошлись, над Эйгером горели звезды, но свет их был слишком слаб, чтобы сделать призрачное явным. Тени — скалы, деревья — тени, треугольные тени спящих палаток.

Два призрака — тени среди теней.

— Готов?

— Как Квекс из гитлерюгенда[78].

Луч фонаря вспыхивает внезапно, высвечивая циферблат старых часов «Helvetia». Десять минут третьего.

Фонарь гаснет…

— Идем тихо, будто в разведку. Незачем народ смущать. Чезаре и Джакомо помочалят с рассветом, «Эскадрилья» с австрийцами — еще позже. Несколько часов форы не помешают. А если узнают о нас, догонять бросятся, а оно надо? И не вздумай, Андреас, песни петь. Знаю, что традиция, но — не сейчас. К Красному Зеркалу поднимемся, там и орать будешь. И шепотом тоже нельзя.

Призраки поправляют куртки, лямки рюкзаков, узлы на шнурках тяжелых горных ботинок.

— Все, пошли!..

Уходят беззвучно, как и положено призракам. И так же беззвучно шевелятся губы одного из них, повторяя знакомые слова.

Исчезли. Мать-Тьма укрыла их. Но внезапно налетевший ветер нарушил стылую тишину. Качнул деревья, хлопнул брезентом палаток, зашумел, набирая голос. И наконец ударил, звонко и чисто.

Марек Шадов вошел в гостиничный номер, даже половицей не скрипнув. Таковой не оказалось, прочные доски пола покрывал густой ковровый ворс, гасивший звук шагов. Дверные петли смазаны, каждое движение рассчитано. От порога сразу к вешалке. Шляпу — на крючок, пиджак расстегнуть, снять, перекинуть через руку. Дверь ванной — направо…

И тихо, тихо, тихо…

Так он и сделал, но добрался только до вешалки. Из темноты послышался сухой резкий щелчок, и тут же загорелась лампа — маленькое бра над кроватью у окна.

— Половина третьего, — сообщила Герда, закуривая.

Присмотрелась, даже глаза протерла.

— Ты что, Кай… выпил?

Пиджак Марек все-таки снял и на руку набросил. Прошел через комнату — прямо к балконной двери, за которой густилась тьма.

— Нет.

Сообразив, что прозвучало как-то не так, обернулся. Девочка сидела, прислонившись спиной к стене, сигарета в руке, взгляд — не на него, даже не насквозь, а в себя, в самую глубину. Неизвестно откуда взявшаяся пепельница на прикроватной тумбочке полна окурков. Мужчина понял — не спала. Подумал, полез в карман пиджака, сначала в левый, после в правый. Отыскав нужное, сжал в руке. Теперь можно и подойти.

— Подарок.

На то, что лежало в ладони, девочка взглянула неохотно. Потом присмотрелась, убрала подальше сигарету.

— Это…

— Просто камешек, — констатировал Марек. — Я не геолог, захочешь, потом сама определишь. Бери!

Взяла — двумя пальцами, осторожно. Поднесла к глазам, прищурилась:

— И откуда?

Отвечать мужчина не стал. Вернулся к балкону, растворил пошире дверь, впуская бодрый ночной воздух — и посмотрел прямо в глаза Тьме. Так и стоял, пока не почувствовал ее руку на локте.

— Там ничего нет, Кай. Только Эйгер.

Марек Шадов негромко рассмеялся. Герда ахнула, пальцы соскользнули с мятой рубашки. Теперь они стояли рядом, светловолосая девочка, от которой несло табаком, и усталый мужчина в грязных ботинках.

— Ты стал таким, как… ящерица? — наконец спросила она.

Марек прикинул, что «нет» будет ложью, что же касается «да»…

— Ну, почти, только без корабля. И не испытателем, а совсем наоборот… Даже не знал, что там так холодно! Но имей в виду, Герда, все это тебе…

Девочка даже не дослушала:

— …Приснилось, я знаю. Вспомнила сказку про Снежную Королеву. Про то, как она помогла Каю подняться на темное облако, и они вместе полетели в ледяной город… Ты… Ты ей расскажешь?

— Королеве — обязательно! — улыбнулся Марек. — И тебе тоже, но чуть попозже. Когда Герда пройдет через ворота и попадет в зал, где стоит ледяной трон. Помнишь, как он называется?

Гертруда Веспер ответила без запинки:

— Зеркало Разума.

Потом сжала губы, нахмурилась.

— Я не потому не спала, что за тебя волновалась. То есть волновалась, но не потому. Не из-за ящерицы… Знаешь, Кай, балкон по-моему, лучше закрыть. Здесь тоже очень холодно.

— Мы сегодня ходили смотреть на «Антилопу». Пока ты там, Кай, разговаривал, я познакомилась с господином старшим мастером. На самом деле он не старший, не старый, и даже не мастер, но я спорить не стала. Он хорошо в автомобилях разбирается, картинки собирает, журналы. Ты разрешил мне после ужина сразу спать не ложиться, а еще немного погулять.

— И ты сходила в гости к господину старшему мастеру. Интересно, одобрила бы этот визит госпожа фон Ашберг-Лаутеншлагер?

— Ингрид не знала. Она тоже ушла в гости. К скалолазам, в палатку. А я — в Северный корпус. Господин старший мастер был там не один, а с госпожой супругой старшего мастера. Она, кстати, чай хорошо заваривает, травяной, вкусный очень. Так вот, господин…

— …Старший мастер, который не старший и не мастер…

— …Знает все машины в округе. Самые интересные — фотографирует. Вчера как раз новые снимки отпечатал.

— Я догадался, Герда. Хотя лучше бы мне ошибиться. «Альпийский гонщик»?

— Да, BMW 315/1, Roadster. Я и про черную машину узнавала. Mercedes-Benz 260 D, дизельный, его только начали выпускать. Таких в округе нет. А «гонщик» в Гринденвальде, это совсем рядом.

— То есть достаточно кому-то в отеле снять телефонную трубку, позвонить — и нашу «Антилопу Канну» перехватят, причем с гарантией. У «альпийского гонщика» и скорость выше, и проходимость. На железной дороге нас найти еще проще, пешком идти далеко, остается…

— …Дядя Роберт и его «Ньюпор-Деляж-29». Но, Кай, мы не можем улететь без Королевы!

— Не можем, Герда. А Королева как назло сама улетела — в теплые края, чтобы заглянуть в черные котлы.

— «Котлами она называла кратеры огнедышащих гор — Везувия и Этны…» Зачем это ей нужно, Кай? Это же опасно, очень опасно!

Хинтерштойсер поэтом не был, стихи уважал, только если они песни и, в отличие от друга-приятеля Тони, сочинительским зудом не страдал. Однажды все-таки уговорили. Редактор местной газеты, дальний родственник, попросил написать заметку об очередной взятой «стенке» для воскресного выпуска. Андреас заправил авторучку, вырвал из тетради листок в косую линейку и сел к столу, упершись локтями в скатерть. Набросал, перечитал, одобрил, исправил, перебелил. Потом проглядел раз, уже чужими глазами. И снова одобрил. Неплохая вышла инструкция для начинающих скалолазов! И сколько чего брать, и как маршрут прокладывать, и насчет техники безопасности при пересечении бергшрунда. Все на месте, но не в газете же такое печатать!

«Горы — это так красиво!» — говорили ему. Хинтерштойсер не спорил. Мир вообще красив. И родной Берхтесгаден, и Мюнхен с его дворцами и музеями, и замки безумного короля Людвига, и Адриатика, где довелось однажды побывать. Но у гор, прекрасных, безобразных — не важно, была особенность, тайна, вeдомая лишь альпинистам «категории шесть». Во всем подлунном мире люди — только часть пространства. В горах люди способны им управлять. Подобное не объяснишь на словах и не проверишь обычной логикой. Но это было и это есть. Андреас Хинтерштойсер не покорял вершины, он прогибал их под себя. Ради такого и в самом деле имело смысл рисковать.

Выше, выше, еще выше… Скала тонула в предрассветной дымке, двигаться приходилось на ощупь, но Хинтерштойсера это не слишком волновало. Со стороны он напоминал осеннюю муху, медленно, но упрямо ползущую вверх по оконному стеклу. Сам же Андреас видел и ощущал совсем иное. Вертикаль исчезла почти сразу, на первых же метрах, и теперь перед ним лежал неровный пологий склон. Двигаться по нему было сплошным удовольствием, и Хинтерштойсер с трудом сдерживался, чтобы не встать на ноги — перпендикуляром к каменной толще. Лишь иногда, на редких сложных участках, пространство вздыбливалось, и тело, переставая слушаться, начинало тянуть вниз нежданным тяжким грузом. Тут приходилось быть осторожным, переходя от одной зацепки-хапалы к другой. Но вертикаль быстро смирялась, теряя градус за градусом, и перед Хинтерштойсером вновь простирался не слишком трудный склон, большой неровный камень, повитый утренним туманом.

Самая легкая часть маршрута — до первых снегов. Здесь можно двигаться по одному, не связанными, враздробь. Курц где-то рядом, такая же муха на стекле, подминающая под себя гору.

…Пространство поддавалось легко, словно детский пластилин. Выше, выше, выше! Склон опрокидывался навзничь, тело теряло вес, хотелось вскочить — и бежать прямо к вершинному гребню, нарушая закон тяготения.

Нельзя, нельзя!.. А жаль!

— Эгей! Я на месте!..

Голос друга Тони прозвучал откуда-то спереди, из-за невысокого каменного балкона. То есть конечно же сверху и не откуда-то, а прямиком с площадки, где ждут рюкзаки. Обогнал!

Хинтерштойсер, слегка обидевшись, с упреком взглянул на склон. Тот послушно выровнялся.

Вперед!

— Ругаться буду, — решил Хинтерштойсер, поддевая носком ботинка ни в чем не повинный камешек. — Это уже свинство!

Курц взглянул грустно:

— Не надо, не поможет. Но ты прав — свинство.

Эйгер, старый Огр, в очередной раз проявил характер. Пусть и по мелочи, но все равно — неприятно. Знакомая площадка, крюк в стене, рюкзаки на привязи. Только их уже не два — полтора. Каменный обвал сработал не хуже гильотины, разрубив тот из них, что «Хинтерштойсер. Курц» пополам. Левая часть на месте, лохмотьями по ветру полощет, а правая же — неведомо где.

Поскольку его фамилия стояла первой, Андреас воспринял случившееся как персональное оскорбление. Ругаться все же не стал. Не лучшая примета, когда мочалишь. Осмотрелся на каменном пятачке, надеясь найти хоть что-нибудь из унесенного камнем. Да где там!

— Много пропало? — поинтересовался Курц, глядя куда-то в туман.

Хинтерштойсер, вновь пнув попавший под ногу камешек, без особой охоты наклонился, отвязал огрызок рюкзака. Отволок в сторону, заглянул.

— Консервы остались. И спальник, целый совсем. «Кошек» нет, убежали…

— В моем еще одни есть.

Андреас, не удержавшись, поморщился. «В моем»! Вроде не упрек, а слышать неприятно. Как и думать о том, что на Ледовых полях придется идти след в след, меняясь: сначала обутый, а после — босой. Без «кошек» не разбежишься.

— Больше ничего и не пропало. Каски в… в твоем, фонарь тоже…

— Веревки? — все так же, не оглядываясь, коротко бросил Тони.

Хинтерштойсер вначале удивился, даже обиделся. Веревки, веревки!.. Обратно покойника несут! Да полно!.. Замер. «Полно» было в «Хинтерштойсер. Курц», а в том, что наоборот — запас есть, но невеликий. Хватит, конечно, если не слишком увлекаться…

— А с собой не взял?

Курц наконец повернулся, скользнув взглядом по разоренному хозяйству. Андреас лишь пожал плечами вместо ответа. Зачем спрашивать, если каждую вещь вместе обсуждали и вместе же укладывали?

Тони прошелся по площадке, поглядел вверх, на затаившуюся за туманом скальную вертикаль.

— Не взял… Такая вот беда[79].

Сигаретный дым горчил, табак был влажным, камень под ногами — мокрым. Свитер не спасал от сырости, а первая, самая вкусная, затяжка — от невеселых мыслей. Пространство, осмелев, вздыбилось, каменная толща подступила со всех сторон, грозя сомкнуться в самом зените.

— Мы и так, Тони, много лишнего набрали. Легче мочалить будет. А за веревками я лично следить стану, чтобы и сантиметр зря не пропал. И вообще, на каждом маршруте есть свой лимит неприятностей. Свой мы, считай, выбрали.

— На Стене лимита нет, Андреас. Здесь, увы, лотерея. Докурим — и обязательно наденем каски, Огр — мастер камешками кидаться. С веревкой никакой беды, конечно, нет. Но… странно как-то совпало.

Двое в отсыревших куртках и тяжелых горных ботинках на маленьком скальном выступе. Под ногами — почти километр, над головами… Лучше пока не думать. На каменном пятачке мокро и неуютно, но чуть выше по склону вода превратится в снег и лед, и перекур возле разоренной заброски покажется отдыхом в саду Эдемском.

— Она… Ингрид меня с собой в Штаты зовет. Говорит, что в Рейхе с каждым годом все хуже, и ничем хорошим это не кончится. Будто мы с тобой сами не понимаем! Я уже прикинул, кем работать смогу. Да-да, в Штатах, такой я, Андреас, дезертир. Но загвоздка в том, что Ингрид все равно должна замуж выйти, иначе наследство дядино не получит. Значит, она будет с мужем, а я, простите, с кем? Ты не поймешь, Андреас, ты у нас человек легкий. Тебе только скалу покажи…

— Точно! Я не только легкий, Тони, я еще и скучный. Для Штатов документы нужны, и деньги на обзаведение, чтобы на Бродвее милостыню не просить. А нам с тобой для начала из Швейцарии надо выбраться. Я тоже дезертир, как вспомню господина обер-фельдфебеля, так сразу в дальние края тянет. Если совсем припечет, можно и горами уйти. А что? Нас же с тобой, Тони, ни один патруль не заметит, до самой Испании доберемся. Но это — потом. У нас сейчас с тобой все — потом.

Двое на каменном пятачке-карнизе говорят негромко, словно боясь чужих ушей. Никто их не слышит, кроме, конечно, Огра. Но и тому не слишком интересны чужие надежды. У Эйгера свои планы насчет «потом».

Последняя затяжка. Встали.

— Ну что, мочалим?

На этот раз репродукторы на смотровой площадке извергали не марш («Свободен путь для наших батальонов…»), а нечто густое, тягучее, хоть на булку намазывай.

— «Нюрнбергские мейстерзингеры», — чуть подумав, определила Герда. — Увертюра. Если тебе интересно, Кай, это Рихард Вагнер.

Мареку было не слишком интересно. Он и выходить никуда не хотел. Его б воля, спал бы до полудня, но… Можно заказать завтрак для девочки прямо в номер и вновь нырнуть под одеяло, однако не хотелось подавать дурной пример. Все должно идти как заведено. Встать, отжаться сотню раз, проследить, чтобы некоторые не забыли про зарядку… Некоторые и потащили его сюда, к главному входу в отель. Старт «Эскадрильи прикрытия „Эйгер“»! Что ни говори, а событие. К тому же распогодилось, ветер разогнал тучи над долиной, ярко и празднично сияло летнее швейцарское солнце…

Народу, несмотря на все усилия Вагнера, собралось немало. К постояльцам «Гробницы Скалолаза» добавилось десятка три гостей, приехавших кто поездом, кто на авто. На машины Марек и поглядел первым делом. «Альпийский гонщик» отсутствовал, не было и черного «дизеля», что, однако, ничуть не успокоило. На всякий случай мужчина предпочел держаться подальше от толпы, собравшейся возле входа в отель. Герда предложила подняться на небольшой холм, служивший подножием для огромного рекламного плаката, на котором уместились название отеля, его изображение в три краски и синий силуэт Эйгера. Место оказалось удачным — почти на уровне смотровой площадки. Девочка удовлетворенно кивнула и принялась настраивать взятый с собой маленький театральный бинокль.

…Черные мундиры, свастики на рукавах, девушки в старинных крестьянских платьях, суровый оратор в окулярах и шляпе, надвинутой на самый нос. Съемочная группа: женщина в белом пиджаке нараспашку, при ней два суетливых помощника. Кинокамеры тоже две, одна с «ногами», вторая без.

Вагнер…

Ветер, покончив с тучами, взялся за оратора, разнося по долине обрывки слов и фраз.

«Весь мир с восхищением… Железная воля фю… манское единство… Плутократы, унижающие и грабящие трудолюбивый на… Взятие Норванда — великий символ… Лучшие сыны Германии…»

Лучшие сыны Германии появились только к самому концу действа, причем не в альпинистском снаряжении, а, как и прежде, в черной форме с серебристыми побрякушками. Рядом с ними одетые в штатское австрийцы смотрелись откровенно неказисто.

— Они на гору строевым шагом пойдут, — констатировала Герда, отводя от глаз окуляры. — Кай, хочешь взглянуть?

Мужчина молча покачал головой. Любоваться блондинами не было ни малейшей охоты. Он оглянулся назад, где за легкой пеленой туч угадывалась хмурая снежная вершина. В этом поединке он был на стороне Огра.

К микрофону подошел один из блондинов, вероятно, главный, но расшалившийся ветер разорвал его речь в клочья.

«Великий фю… икая Герма… Олимпи… СС — лучшие сы…»

Зато ответное «Зиг хайль!» прозвучало так, что даже ураган не смог бы заглушить.

Герда спрятала бинокль в кармашек платья и заткнула пальцами уши.

И снова Вагнер.

Относительно строевого шага девочка ошиблась. «Эскадрилья» отбыла к подножию Стены на трех громоздких авто, украшенных флажками со свастикой. К некоторому удивлению Марека, женщина в белом пиджаке предпочла остаться у отеля. Камеры еще долго фиксировали толпу, лишь изредка обращая свой черный зрачок в сторону горного склона.

— Эйгер в павильоне снимут, — рассудила Герда. — И весь подъем тоже. Они бы и гостиницу там построили, но это дорого. Лучше командировочные оплатить.

Марек Шадов нашел эти слова несколько циничными, но по сути возразить не смог.

…Бинокль был не нужен — брата Отомар узнал бы даже ночью, однако Гандрия Шадовица ни среди «черных», ни в толпе гостей не оказалось. Но это тоже ничуть не успокоило.

— Герр Шадов! Герр Шадов!.. Разрешите вас…

Баронесса Ингрид фон Ашберг-Лаутеншлагер подбежала к ним возле стеклянных дверей. Именно подбежала, умудрившись едва не упасть прямо на кинокамеру, все еще снимавшую собравшихся у входа в отель. Толпа расходилась, но медленно. «Черные» убыли на свой этаж, все же прочие не спешили под крышу. Погода хорошая, Эйгер прекрасно виден, а до обеда еще полно времени.

— Добрый день, герр Шадов! Добрый день, Гертруда! Видите ли, я…

Марек уже увидел. Ингрид была трезвой, как стеклышко, но это единственное, что могло порадовать. Девочка, тоже что-то почувствовав, нахмурилась и взяла мужчину за руку. Разговаривать среди толпы не имело смысла, и все трое отошли к ближайшей урне. Баронесса, выхватив из сумочки пачку французских сигарет, нервно щелкнула зажигалкой. Мундштук на этот раз отсутствовал, вероятно, попросившись в отпуск. Герда тоже полезла в один из карманов, но Марек вовремя успел кашлянуть. Девочка вынула руку и наивно моргнула.

— Может, я погуляю? А вы тут о погоде побеседуете.

Ответа дожидаться не стала. Исчезла. Марек навострил уши, готовясь услышать еще один щелчок, но баронесса, явно не уловив тонкость ситуации, уже перешла к делу.

— Герр Шадов, вы давно знаете человека по прозвищу Лекс?

Бывший Желтый Сандал, мысленно отметив «прозвище», принялся считать.

— Двенадцать лет, фройляйн Ингрид.

Девушка вздернула светлые брови.

— Ого! Целая жизнь. Герр Шадов, мне объяснили, что здесь, в «Des Alpes», никому верить нельзя… — Замялась, сдернула с правой руки перчатку, скомкала. — Что здесь — все…

— Шпионы, — подсказал Марек. — Из «всех» смело вычитайте себя и Гертруду. И будьте снисходительны, фройляйн. Люди названной вами профессии тоже имеют право на отдых. Не на Эйгер же им взбираться!

Взгляд баронессы был способен растопить лед, но помощник странного японца мистера Мото даже не моргнул.

— Пусть так! — Скомканная перчатка исчезла в сумочке. — Я к вам по делу… доктор Ватсон.

— Мы поговорили с господином Лексом накоротке, перед самым его отъездом. Если честно, коллизия сложилась крайне странная и неприятная, герр Шадов. Неизвестно кто приставил ко мне персонального агента! Но вы его, как я поняла, хорошо знаете. Двенадцать лет — много… Мы с вами практически незнакомы, однако я вижу, как относится к вам Гертруда. Я сирота, герр Шадов, и некоторые вещи чувствую очень остро. Можете не отвечать, но она — не ваша дочь?

— Теперь — моя.

— Вы правы, герр Шадов, извините. Рискну! Мне поручили помочь двум альпинистам, двум очень хорошим людям. Сейчас они уже на Северной стене. Что случится там, ведает лишь Творец. Но вы сами мне сказали насчет «дальше». Господин Лекс прислал письмо, получила час назад. В Германии этих ребят немедленно арестуют и отдадут под суд. Но это не самое худшее…

— Вы уже намекали, фройляйн. Их могут арестовать прямо здесь.

— Именно так, доктор Ватсон. Но тогда я лишь предполагала, а теперь знаю точно. Распоряжение из Берлина уже получено. Если же учесть, что Вермахт стоит на границах, а немецкие кантоны собираются провозгласить Германскую швейцарскую республику…

— Давайте поделим проблему надвое, фройляйн Ингрид. Когда ваши подопечные поднимутся на Стену, начнется «дальше». Тут есть варианты. Но на склоне тоже опасно. Здешние брокеры упорно ставят на Эйгер, вчера вечером было уже пять к одному. Поэтому предлагаю не ждать милости от помянутого вами Творца — и взять Норванд под контроль.

— Я плохо разбираюсь в людях, герр Шадов. И в технике, признаться, тоже. Постояльцы отеля имеют возможность смотреть на Северную стену в подзорные трубы. Почти как в римском Колизее… Даже самолет бесполезен, ему не сесть на склон. Вы же не ангел!

— В незапамятные времена упал с неба камень и раскололся… Нет, фройляйн, не ангел. Если верить преданиям, ангелы — народ ненадежный. И души у них нет.

Они чуть не столкнулись возле стеклянных дверей отеля — мужчина с девочкой и широкоплечая женщина в белом пиджаке нараспашку. Девочка и ее спутник собирались войти, женщина — наоборот. Мужчина успел уступить дорогу, та, что была в пиджаке, поблагодарила небрежным кивком.

— Какой фактурный ребенок! — Палец с острым ногтем нацелился прямо в лицо Герды.

И поспешила дальше. Гертруда Веспер взглянула в широкую белую спину.

— Какая невоспитанная фрау!

Спина дрогнула. Женщина в пиджаке повернулась, подошла к девочке. Присела, чтобы взглянуть в глаза.

— Извини, не хотела обидеть. Фактурный — значит своеобразный, запоминающийся. Я снимаю кино, это профессиональное. Привычка! Зовут меня Лени, но лучше — просто Хелена. Мир?

— Мир! — чуть подумав, согласилась своеобразная и запоминающаяся. И протянула ладошку: — Гертруда, лучше просто Герда.

Инцидент был улажен. Женщина встала, собираясь уходить, но внезапно посмотрела на Марека.

— У вас совсем другое лицо, но вы, конечно, отец Герды. — Задумалась на какой-то миг, закусила губу: — Идите со мной!

И поманила пальцем, тем же, с острым ногтем. Марек покосился на девочку. Та пожала плечами.

— Это у нее профессиональное. Привычка!

Отошли недалеко, к ближайшей стене. Женщина остановилась, повернулась резко:

— Я вас ни разу не снимала, иначе бы запомнила. Но лицо знакомое. Можете объяснить?

— Могу, — согласился Марек Шадов. — А надо?

— Вспомнила! Нет усов. И глаза совсем другие.

Теперь ноготь был нацелен прямо в нос. Мужчина улыбнулся.

— Историю Железной Маски знаете? Предупреждаю сразу: я не король Людовик.

Палец исчез. Женщина по имени Хелена взглянула без особой приязни.

— Историю знаю. Мой вам совет: держитесь подальше от объектива, если не хотите в Бастилию. И от меня тоже на всякий случай. Кстати, черная форма вашему… Людовику очень идет.

Итальянцев встретили у самого Красного Зеркала, на выходе из трещины. Увидел их Тони, который шел первым. Оглянулся, придержал рукой веревку:

— Андреас, у нас гости!

Потом, чуть подумав, уточнил:

— То есть это мы — гости.

Хинтерштойсер лишь кивнул. Доползем — тогда и разбираться будем. И — раз, и — раз, и — раз!

Подъем по узкой ледяной трещине оказался неожиданно труден. Может, из-за глубокого снега, а может, потому, что заныла предательница-нога, причем не там, где ушиб, а вся сразу. Андреас решил не обращать внимания (и — раз, и — раз!), но пространство, что-то почувствовав, внезапно вышло из повиновения, склон вздыбился, обернулся почти вертикальной стеной. Хорошо еще, что идти выпало вторым. Первому еще и путь выбирать, и крюки в камень впечатывать. Тому, кто на веревке, все же легче, ступай след в след да за дыханием следи.

И — раз! И — раз! И — раз! И — раз!..

К тому же здорово мешала каска. Она была полегче, чем та, что пришлось надевать в полку, неведомый мастер вырезал часть металла из полусферы, впуская внутрь воздух и экономя граммы, но железо все равно так и норовило надавить на нос, а ремешок — впиться в горло. Трещина все змеилась, неторопливо ползя вверх по склону, снег обжигал лицо, а веревка (такая вот беда!) обрела собственную волю, так и норовя пойти в пляс. «Пляшут танец озорной Ганс и Грета в выходной…» И — раз! и — раз!.. Хинтерштойсер, не удержавшись, ругнул веревку как следует, та притихла, но ненадолго. «…Под веселый перепляс в них врезается фугас»[80]. И — раз!

Поэтому на итальянцев он поначалу почти не отреагировал. Почему-то подумал о Сандри и Менти, потом сообразил, что их тут нет и быть не может, затем пришлось поправлять каску.

…И — раз! И — раз!..

И только в тот миг, когда Хинтерштойсер почувствовал под подбородком пустоту, а под животом — влажный камень, он понял все сразу, причем без малейшего труда. Трещина наконец кончилась вместе со снегом, впереди — узкий карниз, над ним еще один, а итальянцы…

— А мы в десять вечера вышли, — усмехнулся Джакомо. — Будто бы погулять. Poco a piedi! Сделали еще одну заброску — у тропы, что на склон ведет, и тихо, тихо…

— …Piano, piano! — густым басом пропел рыжий Чезаре. — Terra terra, sottovoce, sibilando, va scorrendo, va ronzando!..[81]

Андреас и Тони переглянулись. У каждого — своя хитрость в рогоже. И крыть нечем, честно предупредили и опередили тоже честно.

— Насчет касок вы молодцы, — продолжал полиглот. — Камни здесь сыплются, как конфетти на карнавале.

Вжал голову в плечи, взглянул наверх.

— И вообще скверное место. Мы, собственно, уже назад собирались, а потом Чезаре вас заметил.

— Назад?! — обомлел Хинтерштойсер. — С какой стати?!

— Roccia аccidenti, accidenti specchio! — доходчиво пояснил рыжий, для убедительности сложив вместе большой и указательный пальцы. — A tutti loro cadere in Hell! Diavolo di culo!..

— Скала, — Джакомо дернул подбородком. — Которая Замок Норванда. Ребята, там точно не пройти. На каждом метре крюки бить нужно, если, конечно, найдется куда.

— Abbiamo provato, provato, provato. Ma tutto inutile!..[82]

Речь рыжего Чезаре прозвучала весьма убедительно, но Андреас все-таки поглядел в указанном направлении. На карте все выглядело иначе, проще.

…Две скалы, две громадные серые глыбы. Одна, отчего-то прозванная Красной, прямо над головой, ее только на крыльях облетишь. Вторая, такая же серая и неприветливая, слева. За нею — Первое Ледовое поле, прямой путь наверх. Но пройти можно лишь до половины, дальше — гладкое зеркало, то ли тридцать метров, то ли даже побольше.

Замок Норванда…

— Тупик, — резюмировал Джакомо. — Не пройти и не проползти. Баста!

Курц молчал, но Андреас хорошо помнил их разговор на маленьком пригорке с видом на Эйгер. «Не прогребем, только в обход». А он тогда ответил…

Хинтерштойсер встал, отряхнул куртку, каску поправил.

— Прогребем!

Капитан Астероид думал не долго — героям сомневаться не положено.

— Принято. Обсудим после, а сейчас…

Поглядел вниз, затем по сторонам, кивнул удовлетворенно.

— В начальную точку вышли. Слушайте, Марек, полетное задание.

Слушать Марек Шадов был готов, а вот смотреть — нет. По сторонам незачем, всюду небо. Вниз же — не решался пока. Как ни бодрись, а под подошвами ровно километр, только что замерено. Проще представить, что просто стоишь, не так важно на чем. Держит, пусть и пружиня слегка, и ладно.

— Как бы сформулировать поточнее? — Капитан Астероид на миг задумался. — Воздушный бой — слишком серьезно, не для этого случая. Точно! Догонялки! Kvach! Я убегаю вы, Марек, за мной. Задача — дотронуться рукой до моего плеча. Можно и одним пальцем, считается. Потом — наоборот, убегаете вы, я — следом. И учтите, вначале лечу по прямой, скорость средняя, затем форсаж — и начинаю figurjat'… Ну, как это перевести, а?

— Ne nado, tovarishh komandir, ja ponjal.

Марек решился — и поглядел-таки вниз. Ничуть не страшно! Прямо под ногами — долина, тонкая нить знакомой дороги-грунтовки, горы по правую руку, ангар, коробок малый, — по левую. Отель за спиной остался. Роберт-пилот уверен, что человека на такой высоте не разглядеть, а подзорные трубы, что на смотровой площадке, в сторону Эйгера развернуты. Но если кто очень захочет, пусть любуется высшим пилотажем, не жалко. Легендой больше, легендой меньше…

— Готовы? — Капитан Астероид.

— Готов! — Пилот-испытатель Крабат.

Полетели!

— …Но ты-то летать не умеешь! — сварливо молвил старый Огр. — Стенку там искривить, склон подправить, это я еще понимаю. Но в воздух крюк не заколотишь, верно? Брось, не старайся!

Хинтерштойсер решил не отвечать. Старик сегодня не по-людоедски многословен, зудит и зудит надоедливой мухой. Разве что удивило «но». Выходит, кто-то крыльями обзавелся? Ничего, мы и без крыльев!

Эйгер-людоед прав в одном — скалолазам полеты противопоказаны, потому что летать приходится главным образом сверху вниз. Однако в любом правиле имеются исключения. Верно, старик?

На этот раз промолчал Огр. Обиделся, видать. И ладно! Крюк вбит в скалу, от зеркала-замка справа, страховочные веревки вдеты, проверены, по рукам розданы…

— Тони?

— Порядок.

Братцы-итальянцы?

— Pronto! Pronto, Andreas!

И спрашивать не пришлось.

Хинтерштойсер на миг прикрыл глаза. Черная Каменная Дева Баварская, не попусти!..

Все! Дюльферяе-е-е-м!..

Скала выскользнула из-под ног. Метр, два… Правая рука — стоп, левая — стоп! Висим? Висим! Впереди — оставленный карниз, слева и выше — гладкая скальная поверхность, внизу пропасть, и сверху она же, до самого зенита. Веревка (да хватит веревки, хватит!) натянулась струной. И как тут полетишь? Можно только ногами в камень упереться и рукой слегка помочь. Влево, потом вправо… Качнуться, веревку напрягая, сместиться на полметра. И тут же обратно — на те же полметра.

Влево — вправо, влево — вправо.

Рукой упереться, ногой оттолкнуться… Полметра… Метр… Уже два… Рука… Нога, обе ноги сразу…

Был человек — стал грузик на веревке, маятник у пустого циферблата. Влево-вправо! Три метра, три с половиной, четыре… Нет, еще не четыре… Влево-вправо. Влево… Уже пять!

«Пляшут танец озорной Ганс и Грета в выходной…»

Маятник ускорял ход, маленький, еле заметный на фоне огромной серой скалы. Влево-вправо, влево-вправо! В ушах свист, во рту солоно, видать, губу прикусил. А перед глазами камень, камень, камень. Толкнешь ногой — и снова камень…

«Под веселый перепляс в них врезается фугас. Раз — ха-ха! Два — ха-ха!..»

…А потом стало легко, неожиданно, мягким сильным рывком. Веревка-струна как будто ослабла, перестав резать руки, ботинки уже не касались камня, скала отступила назад, теряя высоту и размер. Затем и вовсе исчезла, превратившись в гладкий пирс из желто-медового янтаря. Андреас Хинтерштойсер летел, парил, рассекая послушный воздух. Он мог теперь все — подняться к самой вершине, спуститься вниз, на зеленую траву, мог даже застыть на месте, презирая закон тяготения…

Человек опомнился, выдохнул, слизал кровь с губы. К вершине он еще успеет, сейчас нужно влево, только влево — туда где из стены выпирает острый выступ-хапала. Подлетаем… хватаем. Мимо! Ничего, вторая попытка!..

Летим!

«После танцев сам собой возникает мордобой. Нет под глазом фонаря…»

Обратно…

«…Значит, вечер прожит зря. Раз — ха-ха! Два — ха-ха…» Н-ну! Есть!

Его тряхнуло, приложило скалой в грудь, выбивая из легких остатки воздуха, но Хинтерштойсер все же успел вцепиться в холодную каменную твердь всеми пальцами — и самому окаменеть.

Есть! Е-е-есть!..

Маятник замер. Маятник исчез. Человек перевел дух, нащупал подошвами узкий скальный карниз, встал, все еще не веря. Взмахнул рукой.

— Я здесь, здесь! Ого-го-го-го! Здесь!..

Эхо ответило неохотно, словно сквозь зубы. Старый Огр-людоед, насупив ледяные брови, поспешил укрыться за сизым щитом тумана. Тщетно! Кто хотел — тот уже увидел его поражение, его вечный позор. Дуэльным шрамом поперек каменного лика — острая прямая отметина.

Траверс Хинтерштойсера!