Котенок. Книга 2

Глава 19

Кнопка издала тихий щелчок. Над нашими головами мигнула лампа. В квартире Леонида Феликсовича Лившица прозвучала резкая неприятная трель, похожая на звук работающей стоматологической бормашины. Я отметил, что моё сердце чуть ускорило ритм сокращений. Глубоко вдохнул, впустил в лёгкие пропитанный запахом хлорки и сырого бетона воздух. Пальцы Волковой сжали мою руку. Я накрыл их ладонью — почудилось, что прикоснулся к льдинкам. Взбодрил Алину: погладил её пальцы. Посмотрел на крохотное пятнышко света внутри дверного глазка. Отметил, что голоса телевизора в квартире стали тише. Повторил манипуляцию со звонком — снова услышал щелчок и трель за дверью. Свет за стеклом глазка исчез — я максимально приветливо улыбнулся, поправил очки.

Дверь приоткрылась — звякнула и натянулась покрытая ржавчиной металлическая цепочка. Снова появились звуки телевизора (едва слышные). К ним добавилось знакомое рычание — работал холодильник. В лицо мне дохнуло затхлым воздухом, в котором я уловил слабый запашок нафталина. Защекотало в носу. Я удержал на своём лице улыбку, крепко стиснул зубы (чтобы не чихнуть). Разглядел сетку трещин на потолке прихожей и электрическую лампочку в светильнике без плафона на стене с выгоревшими засаленными светлыми обоями. Поверх ограничивавшей открывание двери цепи я увидел бледное женское лицо, обрамлённое седыми волосами. Отметил, что женщине не меньше шестидесяти лет (постарше меня). В её бледно-зелёных глазах рассмотрел любопытный блеск.

— Здравствуйте! — произнёс я. — Мы с коллегой представляем комсомольскую организацию Черёмушкинского района. Занимаемся контролем идейного и художественного уровня студенческого и молодёжного литературного творчества. Пришли к Леониду Феликсовичу. Нас к нему Николай Иванович прислал. За помощью. Леонид Феликсович дома?

Снова звякнула цепочка — дверь распахнулась.

Невысокая щуплая женщина в потёртом халате вытянула тонкую шею, словно рассматривала что-то поверх моего плеча.

— А разве вы не знаете? — спросила она скрипучим голосом.

Посмотрела на Волкову, потом снова на меня.

— Лёня вам сейчас не поможет, — сказала женщина. — Сбежал муженёк моей внучатой племянницы. Два года назад.

Мы с Алиной переглянулись.

— Куда сбежал? — переспросил я.

Женщина вздохнула.

— Так к энтим… к капиталистам, — ответила она. — Поехал в заграничную командировку и не вернулся. А жена евоная с детишками в деревню к бабке укатила. Ждут, когда он их к себе заберёт. Да только кому они теперь нужны…

В гостиницу Волкова не поехала. Сказала, что прогуляется «по делам», пока в Москве. Я не полез к ней с расспросами и не навязал себя в сопровождающие.

В метро мы почти не разговаривали.

На станции «Октябрьская» Алина вышла из вагона — я отправился дальше: до «ВДНХ».

Снова отметил, что около гостиницы «Космос» сегодня многолюдно. Подумал: толпившиеся у входа иностранцы словно действительно спешили заселиться до начала завтрашней демонстрации. Снежка ещё вчера нас порадовала, что седьмого ноября мы увидим «главную демонстрацию страны». Мои одноклассники встретили её слова едва ли не с восторгом (причём не показным). А я тогда подумал, что массовые шествия трудящихся — это не то, по чему я скучал на старости лет. Главными радостями своего советского детства мне в будущем вспоминались походы в кинотеатр, мороженое, лимонад и газированная вода из автомата. Ноябрьские и майские демонстрации в число подобных воспоминаний не попали. Поэтому я уже прикидывал: не засяду ли в уборной и завтра утром.

У дверей «Космоса» снова подивился тому, что обычных школьников из советской глубинки поселили в люксовую (по нынешним временам) гостиницу. Вспомнил, как мои одноклассники за завтраком озирались по сторонам: рассматривали загорелые (а то и вовсе чернокожие) лица гостей за соседними столами. Подумал, что Полковник не иначе как заложил душу в счёт того, чтобы его жена с подопечными очутились в столь навороченном месте. А ещё я вдруг осознал, что гостиница «Космос» стала для меня едва ли ни связующей нитью с будущим. В её коридорах мне казалось, что за окнами не восемьдесят первый год. А я снова в две тысячи двадцатом: на десять дней заглянул в столицу для консультаций с московскими врачами. Здесь мне даже чудилось, что я опять женат.

«Холост, — успокоил я себя. — Совершенно точно: холостой». Посторонился, пропустил эмоциональную молодую пару, покидавшую гостиницу. Услышал обрывки фраз на французском языке. Вспомнил, что Снежка говорила: на открытии гостиницы два года назад выступал известный французский певец Джо Дассен. Мои одноклассники хором выразили сожаление о том, что не были в «Космосе» «тогда». Я согласился с ними: с удовольствием побывал бы на выступлении Джо Дассена. И с сожалением подумал: уже не побываю. Потому что знал: Дассен скончался от сердечного приступа двадцатого августа прошлого года, не дожив до сорока двух лет. «Француз приезжал сюда два года назад, — мысленно повторил я. — Когда Волкова уехала в Рудогорск. И когда сбежал Лившиц».

«Не в самое удачное время я вернулся в прошлое, — промелькнула мысль. — Уже умерли Леннон, Высоцкий и Дассен. И все: почти год назад. Закончилась олимпиада, улетел олимпийский мишка. Жаль, что сейчас восемьдесят первый, а не восьмидесятый. Или ещё лучше бы: семьдесят девятый». Я вздохнул, посмотрел вслед французам — сообразил, что на концерте Дассена теперь не побывают и они. Вошёл в распахнутые двери. Вестибюль гостиницы встретил меня шумом множества голосов и ароматом кофе. Я невольно остановился, когда взглянул на длинные очереди к стойке администраторов. Покачал головой. Справа от входа заметил скучавшего с газетой в руках молодого мужчину, явно советской наружности. Припомнил, что видел вчера нескольких похожих на него — огляделся.

Встретился взглядом с глазами Дарьи Матвеевны Григалавы, корреспондентом газеты «Комсомольская правда». Журналистка стояла на том самом месте, где я вчера играл на гитаре и пел песню для гостей из Острова Свободы. Наряженная в знакомый деловой костюм (в котором я видел её утром). При виде меня Григалава победно улыбнулась. Дёрнула за руку стоявшего рядом с ней усатого фотографа (тот нехотя отвлёкся от разглядывания экзотично одетых барышень-иностранок). Сощурилась, словно прикинула мои дальнейшие действия. Я не развернулся и не слинял на улицу — хотя испытал такое желание. Покосился на мужчину в сером пиджаке. Сделал глубокий вдох, шумно выдохнул: успокоил заметавшееся в груди сердце. Расставил руки и устремился к журналистке.

Воскликнул:

— Дашенька! Какими судьбами?

— Здравствуйте, Котёнок, — сказала журналистка. — Вы знаете, почему мы здесь. Мы пришли к Алине Солнечной.

— К кому? — переспросил я.

Продемонстрировал удивление: вскинул брови.

Журналистка качнула головой, сунула руку в сумочку и вынула оттуда чёрно-белую фотографию (форматом десять на двенадцать сантиметров).

— Уверена, что видела вчера рядом с вами именно эту девушку, — сказала Григалава.

Она показала мне фото — я узнал снимок из газетной статьи, где демонстрировала ямочки на щеках двенадцатилетняя поэтесса Алина Солнечная.

— Знакомое лицо, — произнёс я. — Можно?

Протянул руку.

Дарья Матвеевна вручила мне фотокарточку.

Я посмотрел на совсем ещё детское лицо Алины. Снова отметил, что у неё чудесные ямочки. Дёрнул плечами.

Сказал:

— Я уже видел эту фотографию. «Недетские стихи». Так, кажется, называлась та статья?

Журналистка поджала губы.

— Вышедший в тираж поэт воспользовался выдумкой своей любовницы, — процитировал я статью. — Он ухватился за рассказанную ею совершенно неправдоподобную историю о талантливых стихах четырехлетнего ребёнка, потому что увидел в этом шанс привлечь внимание и к своим теперь уже никому не нужным сочинениям.… Длилась эта народная любовь до тех пор, пока милая девочка не превратилась на глазах у всей страны в избалованного, дерзкого и грубого подростка.

Я помахал фотографией.

Сказал:

— На этом снимке Солнечная не похожа на дерзкую, грубую и избалованную. Не находите?

Дарья Матвеевна взглянула на изображение Алины, покачала головой.

— Это была не моя статься, — заявила она. — Я никогда не считала Алину дерзкой и грубой.

Журналистка скрестила на груди руки, посмотрела мне в лицо.

— Тогда в похожем ключе писали не только мы, — сказала она. — Так было нужно. Я… не могу вам этого объяснить. Просто поверьте мне.

Дарья Матвеевна пожала плечами.

— И после этого вы надеетесь: Алина Солнечная даст вам интервью? — спросил я.

Покачал головой.

И разорвал фотографию на две части.

— Ты что творишь?! — воскликнул фотограф.

Он дёрнулся, прижал руки к фотоаппарату.

Я сложил половинки фотографии вместе и снова разорвал их.

Произнёс:

— Ой, какая жалость! Ой, какие мелкие кусочки!

Журналистка печально улыбнулась. Стояла спокойно, смотрела на остатки фотографии.

А вот фотограф не устоял. Он всплеснул руками и ринулся ко мне. Но замер, когда увидел мою ухмылку.

— Да я тебя!.. — сказал он.

Усатый сжал кулаки.

— Давай, мужик, — сказал я, — не останавливайся. Здесь самое место для драки. На тебя смотрят иностранные туристы. За тобой наблюдают как минимум два офицера КГБ. Доставь им всем удовольствие: устрой потасовку со школьником.

Журналистка схватила своего спутника за руку.

— Олег, не надо…

Фотограф побледнел, настороженно огляделся по сторонам. Мне почудилось, что его усы печально обвисли.

— Юноша… как вас зовут? — спросила Григалава.

Она говорила тихо, спокойно. Пристально смотрела мне в глаза.

— Иван, — ответил я.

И добавил:

— Котёнок.

Ухмыльнулся. И протянул руку: фотографу. Тот не сразу, но пожал её.

Усатый взглянул на меня исподлобья.

— Олег Слуцкий, — представился он. — Странная у тебя, пацан, фамилия.

Мужчина поправил на шее ремешок фотоаппарата.

— У меня нормальная фамилия, — возразил я.

Фотограф хмыкнул. Но промолчал.

— Иван, мне не нужно интервью, — сказала журналистка. — Я не получила от редакции задание на статью об Алине Солнечной. Я здесь по собственной инициативе. Хочу просто поговорить с Алиной. С глазу на глаз. Не под запись.

— А если она не захочет с вами говорить? — сказал я.

— Ну…

Журналистка выдержала паузу.

— Иван, устройте нам встречу, — сказала она. — Такую, чтобы Солнечная меня увидела. Пусть она сама решит, будет ли со мной разговаривать.

Волкова вернулась в гостиницу раньше наших одноклассников.

Разбудила меня.

Я потёр глаза, зевнул. Отметил: Москва за окном уже погрузилась во мрак.

— Просыпайся, — повторила Волкова. — Вот. Это тебе.

Алина положила на кровать рядом со мной перевязанный шпагатом бумажный свёрток.

— Что там?

Я надел очки.

— Разверни и посмотри.

Волкова подпёрла кулаками бока.

Торшер светил за её спиной — лицо Алины скрывала тень.

— Ты журналистку внизу не встретила? — спросил я.

Приподнялся на локтях.

Алина тряхнула волосами.

— Прошмыгнула по вестибюлю тихо, как мышка, — сказала она. — Никого не разглядывала.

Я рассказал Волковой, как пообщался сегодня с Дарьей Григалавой.

— Что ей от меня нужно? — спросила Алина.

Не почувствовал в её голосе волнения или ноток испуга.

— Понятия не имею, — сказал я. — Утверждала: хочет с тобой просто поговорить. Не уточнил, что в её представлении значит «просто», а что «сложно». Поленился спорить с этой дамочкой. Назначил вашу встречу на понедельник: на девятое число. Сказал, что в выходные ты будешь с утра и до вечера занята.

Волкова чуть склонила на бок голову.

— На девятое? — сказала она. — Но ведь мы восьмого утром отсюда уедем.

Я зевнул.

— Вот именно. Уедем. И пусть ждёт тебя в понедельник хоть до морковкина заговенья.

Уселся на кровать, придвинул к себе бумажный свёрток. Взвесил его в руках. Понял, что Алина принесла не стопку книг.

Заметил: Волкова улыбнулась.

Я распутал завязанную двойным рифовым узлом верёвку. Заглянул под серую обёрточную бумагу. Не удержался: присвистнул.

— Откуда такая роскошь? — спросил я.

Взял в руки знаменитые синие «адики»: новые, с тремя белыми полосками. Взглянул на ребристую подошву. На пятке кроссовка увидел надпись «Adidas», а не уже ставшую привычной «Москва».

— Взяла на размер больше, чем твои ботинки, — сказала Алина. — Испугалась, что будут малы.

«Ничего, Ваня, если будут велики, вату в носок положишь», — память воскресила мамины слова.

Я повертел кроссовок, осмотрел его со всех сторон.

Спросил:

— Сколько такая прелесть сейчас стоит?

Волкова пожала плечами.

— Какая разница? — сказала она. — Это подарок. Тебе. От меня.

Я покачал головой.

— А не дороговато ли для подарка?

Помахал кроссовкой.

— Эти «адики» у спекулянтов стоят раза в три больше, чем месячная пенсия твоей бабушки.

Волкова пожала плечами.

— Что с того? — сказала Алина. — Я у бабушки денег не брала.

Она покачала головой.

— Мама и бабушка не тратили те деньги, что платили за мои книги, съёмки и выступления, — сказала Волкова. — В газетах и об этом наврали. Мама складывала всё на книжку. Всё, до копейки. Там сейчас столько лежит… на «Волгу» хватит. И не на одну. А если бы не ты… эти деньги вообще бы никому не пригодились.

Она махнула рукой.

— Так что не волнуйся. Лучше примерь. И штаны тоже.

Я поставил кроссовки на кровать — увидел ещё один свёрток: из листов «Правды». Пошуршал газетой и снова вскинул брови. «Все коммунистические и социалистические идеалы меркли в головах советских граждан при виде синего чуда 'Wrangler», — вспомнилось мне утверждение из интернетовской статьи о временах СССР.

Развернул джинсы — взглянул на этикетки.

— Волкова, ты и «Волгу» к гостинице подогнала? — спросил я.

— «Волги» у них не было.

Я запрокинул голову — подо мной скрипнули пружины кровати.

— Про «Волгу» я пошутил, если ты не поняла.

— Я догадалась, — сказала Алина. — Рано тебе за руль. Что бы ты там о себе ни думал.

Она улыбнулась.

— Надевай штаны и кроссовки, — сказала Волкова. — Посмотрим, угадала ли я с размерами.

— Ладно.

Я повалился на кровать, приподнял ноги, стянул с себя треники. Поправил сползшие до середины ягодиц трусы. Волкова резко отвернулась, отошла к полке для чемоданов. Мне почудилось, что у неё потемнели скулы. Я усмехнулся, но не напомнил Алине, что мои трусы она видела не только на мне, но и на журнальном столике у себя в квартире.

Свесил ноги с кровати. Натянул джинсы, чуть подвернул штанины. Встал — штаны не свалились, а повисли на тазовых костях. Я почесал живот, поискал взглядом свои брюки: подумывал было снять с них ремень. Но махнул рукой: решил, что «и так сойдёт». Вставил босые ноги в кроссовки — отметил, что вата не понадобится. Подошёл к зеркалу.

— Джинсы, рубашка и кеды «Москва», — проговорил я. — Вечером буду на танцах в ДК…

— Будешь, — сказала Алина. — Все твои поклонницы обалдеют…

Она не договорила: распахнулась дверь. Через порог шагнул взъерошенный Лёня Свечин. В руках он держал бутылки с лимонадом, буханку хлеба и большую палку варёной колбасы. Свечин моргнул, уставился на мой голый живот. Громко хмыкнул и приоткрыл рот. Но тут же будто позабыл, что собирался сказать. Потому что увидел на мне джинсы.

— Ух, ты! — воскликнул Лёня. — Это что, настоящие «Вранглеры»?

Опустил взгляд.

— И… «адики»?!

Он звякнул бутылками, застыл с приоткрытым ртом.

— Нифига се! — выдохнул Свечин.

Посмотрел мне в лицо.

— Котёнок, где взял?!

Колбаса упала на пол, подкатилась к моим обутым в новые кроссовки ногам.

— Подарок, — ответил я.

Взглянул на Волкову.

— Чей подарок?! — спросил Лёня.

Он тоже посмотрел на Алину.

— Гостей из солнечной Кубы помнишь? — сказал я. — Учи песни на иностранных языках, Свечин! И будет тебе счастье.

За вечер нашу комнату посетили все представители рудогорского туристического отряда — даже Снежка и родительницы.

Все они щупали и разглядывали мои обновки, завистливо охали.

Спел им под гитару несколько песен. В том числе и «Hasta siempre Comandante». Одноклассники внимательно прислушивались к непонятным словам испанского языка. И словно прикидывали, стоило ли моё пение «свалившейся» на меня щедрой награды.

Утром ни один из моих одноклассников не пожаловался на сонливость или отсутствие аппетита.

Ровно в семь часов они дружно ринулись к лифту.

Лёня Свечин ещё вчера вечером запланировал, какие блюда попробует за завтраком. Озвучил он свой выбор мне и Волковой. Спрашивал наше мнение о том, что стоило дороже: котлеты или сосиски.

А сразу после завтрака мы поехали на Красную площадь.

Вот только мы на неё не попали, что очень расстроило десятиклассников из Рудогорска: они ещё в метро представляли, как их покажут «по телевизору». Улыбчивый милиционер нам подсказал маршрут движения колон. Мы выбрали место для наблюдательного пункта с видом на Московский кремль. Влились в шумную толпу и замерли, словно в засаде.

Последовали минуты ожидания, в которые мы согревались, приплясывая на месте.

— …Товарищ маршал советского союза, — доносился со стороны Красной площади усиленный динамиками голос, — войска Московского гарнизона для парада в ознаменование шестьдесят четвёртой годовщины Великой Октябрьской социалистической революции построены. Командующий парадом генерал армии…

Зазвучал марш.

— Ура-а-а! — закричали рядом со мной десятки, а может и сотни голосов.

— Ура, — сказал я.

На невидимой с нашего наблюдательного поста Красной площади проходил парад.

Вокруг меня то и дело кричали:

— Ура-а-а!

Я поддакивал:

— Ура.

Ну а потом мимо нас к Красной площади потянулась вереница колонн…

Демонстрация всё же завершилась.

— Замёрз? — спросила Алина, когда мы в хвосте рудогорской делегации шли к метро.

— Ура…

Я махнул рукой.

Сказал:

— Тьфу ты… не замёрз. А ты?

— Немного. Проголодалась.

— Скоро пообедаем, — пообещал я.

После посещения столовой мы долго бродили по Москве: изучали достопримечательности.

Вечером в гостинице, весь рудогорстий туристический отряд собрался в нашей комнате. Парни и девчонки плечо к плечу расселись на кроватях Свечина и Волковой, на столах. Вася Громов забрался на полку для чемодана. Снежке и двум родительницам выделили кресло и принесённые из других номеров стулья. Лидочка Сергеева с подружкой присели рядом со мной, но не близко: они не мешали мне играть на гитаре и петь.

Десятиклассники вздыхали, то и дело жаловались друг другу, что побыли в Москве «совсем мало». Делились впечатлениями от прогулок по столице и от экскурсий. Печально улыбались.

Я увидел грусть и на лице Волковой.

Алина слушала моё пение и смотрела в окно на огни вечерней Москвы.

— Не сразу всё устроилось, — напевал я песню на стихи Юрия Визбора, — Москва не сразу строилась…

Восьмого ноября мы в третий раз посетили гостиничный ресторан.

Мои одноклассники сегодня чувствовали себя там уверенно. Уже не глазели на иностранцев. Сосредоточили своё внимание на столах раздачи. Наедались впрок, распихивали по карманам хлеб и варёные яйца. Из ресторана они вышли, едва дыша и словно нехотя.

Я заметил, что парни и девчонки с грустью оглядывались: будто взглядом прощались то ли с нарядным персоналом ресторана, то ли с оставшимися на столах не съеденными продуктами.

В тоскливом и подавленном настроении через час после завтрака рудогорские школьники покинули гостиничные номера. Они несли к лифтам сумки, печально вздыхали. У девчонок на глазах блестели слёзы.

Я подошёл к Волковой.

Спросил:

— Хочешь остаться?

Алина пожала плечами. Она стояла у дверей лифта. Двумя руками держала ручки сумки, посматривала через запылённое окно на монумент «Покорителям космоса».

— Не знаю, — сказала она. — Наверное… не хочу.

Она посмотрела на меня, улыбнулась и добавила:

— Но уезжать грустно.

Я забрал у неё сумку — Алина не воспротивилась.

Лидочка Сергеева заметила мои действия — громко хмыкнула.

— Уезжать всегда грустно, — сказал я.

Девятого ноября, во второй половине дня мы вернулись в Рудогорск.

И в тот же день мне позвонила Волкова.

Алина рассказала, что с ней только что связался Сергей Рокотов. Рокот сообщил: руководство Дворца культуры вчера получило ответ на заявку рудогорского ВИА от устроителей Республиканского музыкального фестиваля молодёжи и студентов Карельской АССР. Худсовет фестиваля одобрил для исполнения на конкурсе три заявленные композиции из четырёх: «Ты возьми моё сердце» они забраковали.

— У меня теперь шесть дней в недёлю будут репетиции, — сказала Алина. — С перерывами в субботу, когда вы будете выступать на «детских» танцах. А третьего декабря мы выезжаем в Петрозаводск.

И ещё она мне сказала, что у ансамбля Рокотова появилось название. Таково было требование устроителей фестиваля. Рокот присвоил своему ВИА гордое имя: «Солнечные котята».

— Почему выбрали такое название? — спросил я.

— Это Белла придумала, — сказала Волкова. — Она предложила назвать ансамбль «Солнечные зайчики». Но Сергей отказался быть зайцем. Потом они вспомнили, что вместе с ними уже поёт один зверь: Котёнок. Вот и сменили зайцев на котов. Но только я скорее уж кошка, а не кот. Потому и «котята».