Котенок. Книга 2

Глава 15

Волкова остановилась. Выпустила мою руку. Фонарь и луна хорошо освещали её лицо — я разглядел и шрам на брови, и ямку на Алинином подбородке, и даже пятнышки веснушек на переносице и скулах. Алина тоже не спускала с меня глаз. Я поправил очки, пригладил ладонью волосы на висках. Мимо нас прошла компания подростков, ещё не перешагнувших пионерский возраст. Парни громко разговаривали, размахивали руками; единственная в их группе девица то и дело заразительно смеялась. Волкова не взглянула в их сторону — не отводила взгляда от линз моих очков, будто рассматривала в них своё отражение. Она чуть изогнула губы, словно поддалась настроению хохочущей девицы. Сощурила глаза.

— Крылов, это ты так надо мной подшучиваешь? — спросила Алина.

Я поднял руки, показал ей пустые ладони.

— Никаких шуток, Волкова. Серьёзен, как никогда.

Алина снова усмехнулась, будто я сострил.

Но я не улыбался.

Сказал:

— Ты сама подумай. Как ещё я объясню родителям своё внезапное желание остаться в Рудогорске? Рассказать им о солдатах?

Пожал плечами.

— А вариант с невестой выглядит идеальным, — продолжил я. — Заявлю маме, что влюбился. В тебя, Волкова. Скажу, что непременно на тебе женюсь. Сразу по окончанию школы. Вряд ли такой поворот маме покажется странным. Первая любовь, как-никак. Закачу истерику, если понадобится. Мне сейчас шестнадцать лет. Можно и поистерить.

Алина нахмурилась.

— Скажешь… маме?

Развёл руками.

— Я всё лето грезил Первомайском. Все уши прожужжал родителям, что мечтаю уехать из Рудогорска. Упрашивал отца забрать меня, увезти отсюда ещё летом. А тут вдруг… скажу, что никуда не еду. Мне нужен повод, чтобы остаться. Для родителей. Понимаешь, Волкова? Такой, чтобы они не решили, что я сошёл с ума. Пусть они ещё и не старые, но зачем их пугать?

Я ухмыльнулся.

— А так получится почти идеально. Не находишь? Мальчик влюбился. А влюблённые упрямы, как носороги. Точно тебе говорю. Оба моих сына в том сне едва душу из меня не вынули, когда впервые по уши втрескались. Так что я знаю, как выглядит и ведёт себя влюблённый юнец. Никаких подозрений не возникнет. Будет идеальный повод остаться. Ну… почти.

Волкова молчала, изредка помахивала ресницами.

— В мамином случае влюблённость сработает на ура, — сказал я. — Можешь мне поверить. Она её не одобрит. Но поймёт. Ещё и порадуется, что её сын способен на такие романтичные поступки. А вот с папой у нас будет трудный разговор. Чувствую, получил бы за подобные выкрутасы по шее, будь мой отец сейчас в Рудогорске.

Повёл плечом.

— Но есть у меня доводы и для него. Покричит и успокоится. Родительские планы полетят в тартарары. Но мы с ними из-за этого не поссоримся. Если только для разговора с ними у меня будет всем понятная отправная точка. Не солдаты. И не сон. «Серьёзные отношения», «любовь», «невеста» и «планы на женитьбу» будут хорошим объяснением моей новой точки зрения.

Я взял Алину за руку, сжал в ладони её тонкие тёплые пальцы.

Мне почудилось, что Волкова вздрогнула.

— Соглашайся, — сказал я. — Не обещаю, что будет только весело. Но клянусь, что моя мама тебя не съест. Подыграешь мне, когда приведу тебя с ней знакомить. Заглянешь ко мне в гости пару раз, потерпишь мамины расспросы. Проинструктирую тебя, что и как ей ответить. Это дело тоже известное: в некотором роде, однажды уже пройденный этап. Большего от тебя не требую.

Алина снова свела над переносицей брови.

— Первая любовь? — сказала она. — А разве твоя первая любовь не Наташа Кравцова?

Со стороны Дворца культуры послышался женский смех — вновь хохотала та самая девица, что прогуливалась в компании парней.

— Кравцова? — переспросил я. — Она здесь причём? Какая же она любовь? Не совсем тебя понял. Или ты хочешь, чтобы я позвал на роль невесты Наташу?

Почувствовал, как дёрнулись зажатые в моей руке пальцы Волковой.

— Ни на что я не намекаю! — сказала Алина.

И тут же спросила:

— А мне обязательно знакомиться с твоей мамой?

— Если будешь играть роль моей невесты, — сказал я, — тогда обязательно. Не станешь же ты от неё прятаться?

— Играть роль?

Волкова высвободила из захвата моей руки свои пальцы. Сжала их в кулак, словно они замёрзли.

Кивнула.

— Ладно, — сказала она. — Если тебе это нужно… то я согласна.

Апокалипсис я запланировал на вечер вторника. Предварительно уточнил в школе у Волковой, не передумала ли она стать моей фиктивной невестой. Алина в ответ помотала головой и решительно заявила, что теперь ей нечего бояться. Перефразировала мои вчерашние слова: сказала, что знакомиться с моей мамой будет не страшнее, чем падать из окна. Она положила перед собой тетрадь, пенал с ручками и карандашами, привычным движением переместила учебник на середину парты. Добавила: верит, что я не дам свою невесту в обиду. Слово «невеста» она произнесла с усмешкой.

Я вспомнил, как знакомил с мамой свою первую жену. Признался Алине, что из моей мамы получится не идеальная свекровь. Рассказал, что в моём сне она «попила у невесток немало крови». Но Волкова с храбростью берсеркера пропустила моё предупреждение мимо ушей. Попросила лишь предупредить её заранее о встрече с моей родительницей — чтобы она «морально настроилась». Заметил во время перемены направленный на меня пристальный взгляд Кравцовой, когда перешучивался с соседкой по парте. Но во вторник Наташа на пирог меня не пригласила.

После школы я вновь отложил работу над рукописью — бренчал на гитаре, мысленно перебирал в голове Алинины стихотворения. Ещё вчера вечером пометил в уме несколько подходящих текстов, которые выглядели потенциальными песнями. Но сегодня два из них забраковал: заподозрил, что жюри петрозаводского фестиваля увидит в них политический подтекст. А ещё меня отвлекал стишок под названием «Царевна». Он отличался от прочих произведений Алины: настроением. Словно Волкова сочинила его в порыве безудержного веселья (заподозрил: она придумала его не на трезвую голову).

Сыграл короткий проигрыш и пропел:

— Я царевна: мне можно!

— Ваня, это была шутка? — спросила мама.

Она поставила на стол пустую чашку.

«Почему всем кажется, что я шучу?» — мелькнула в моей голове мысль. Я приосанился, но сохранил серьёзный вид. Мама только что сообщила мне: ждёт папин звонок. Память послушно подсказала, что до общения с отцом у меня осталось чуть больше получаса. Я прикинул: за это время мама слегка успокоится. И выпьет весь стандартный набор успокоительных таблеток и капелек. Поэтому сообщил ей о своём решении без долгих прелюдий. Но предварительно выслушал мамины жалобы на начальника и про её мечты о работе в бухгалтерии первомайского «Центрального универмага». Проследил за тем, чтобы мама доела блинчик, допила чай. И только тогда объявил: в Первомайск не еду. И мало того: я влюбился.

— Никаких шуток, мамуля, — сказал я. — Серьёзен, как никогда. Сообщаю тебе заранее: женюсь. После выпускного. Именно поэтому в Первомайск поеду только в следующем году: вместе со своей невестой, по окончании десятого класса.

— Что ты такое говоришь?!

Мамин голос сорвался на писк. Я вздохнул и повторил заранее составленные фразы. Мама потрогала свой лоб, словно заподозрила у себя лихорадочный бред.

Спросила.

— И… кто она?

Пожал плечами.

— Моя невеста, разве не понятно?

— Я спросила её имя.

Увидел, что у мамы участилось дыхание.

— У неё удивительное имя, — ответил я.

Улыбнулся и заявил:

— Но тебе его пока не скажу.

— Почему? — спросила мама.

— Чтобы ты не рванула к ней прямо сейчас. Ведь тебе сейчас интересно, не беременна ли она. Я прав?

— Ну, я же должна знать…

— Не беременна. Обещание, что я дал папе, всё ещё в силе: дедушкой он в ближайшее время не станет.

Заметил, что моё признание убрало с маминого лба морщинку.

— Но вы уже…

— Мама! Не хочешь ли ты мне рассказать, когда вы с папой первый раз «уже или не уже»? Я бы послушал.

— Причём здесь…

— Притом, — сказал я. — Не хочу обсуждать с тобой подобные вопросы.

Я отодвинул от себя блюдце с остатками варенья.

— Значит… да.

Мама потёрла халат на груди: напротив сердца.

— Сынок, ты должен понимать, что девочки…

— Я всё понимаю мама…

Слушал мамины упрёки, объяснения и угрозы — мой внутренний таймер отсчитывал время до папиного звонка. Я не умничал, напоминал себе, что выбрал на сегодняшний вечер маску истеричного юноши. Но всё замечал, что вёл беседу от лица немолодого циника. Радовался, что оглушённая моим заявлением мама почти не прислушивалась к словам — безапелляционно отметала мои доводы, давила эмоциями и на эмоции. Сдерживал желание погладить её по голове и прошептать на ухо ласковые слова (так я успокаивал своих жён). Не улыбался, когда моя родительница доказывала, что я «ничегошеньки» не смыслил во взрослой жизни. Упрямо твердил: «Я люблю её!» Мама после этих слов театрально хваталась за сердце.

В квартире появился резкий запах спиртовых лекарственных настоек, когда в гостиной задребезжал телефон: позвонил папа. Мама схватила трубку и тут же проголосила: «А ты знаешь, что мне только что заявил твой сын?!» Я подслушал мамину версию своего заявления. Услышал о том, что я «наивный мальчик», которым манипулировала «бессовестная девчонка». Прослушал жалобы на то, что я «стал неуправляем» и связался с плохой компанией. Узнал, что меня нужно срочно спасать. Мама заявила, что «немедленно» увезёт меня из этого холодного и «неблагополучного» города. Она показательно громко зарыдала в трубку. Потребовала, чтобы отец «разобрался», «вправил мне мозги» и «поговорил со мной по-мужски».

— Тебя, — сказала мама.

Протянула мне трубку. Встала в шаге от меня. Подпёрла кулаками бока.

Я подал папе сигнал:

— Ало.

— Так, Иван, — произнёс отец. — Рассказывай, что там у вас случилось.

Моя версия событий лишь в общих чертах походила на мамину. Я заявил папе, что моя жизнь в десятом классе сильно преобразилась — в лучшую сторону. Вкратце описал родителю, что стал школьной знаменитостью («Выступаю каждую неделю на сцене в ДК!»). Похвастался, что в сентябре «нахватал» в школе пятёрок и нацелился на медаль. Рассказал, что встречаюсь с девушкой (мысленно пометил, что не солгал: у слова «встречаюсь» было несколько толкований). Снова заверил отца, что роль деда он исполнит не в этом и не в следующем году. Признался, что снова пишу книгу. Объяснил, что под плохой компанией мама подразумевала парней из нашего городского вокально-инструментального ансамбля, вместе с которыми я репетировал и пел песни.

— Всё это замечательно, сын. Но мы с твоей мамой уже решили: в ноябре вы возвращаетесь в Первомайск. Ты уже взрослый. И не имеешь права поступать безответственно. Пойми, что жизнь состоит не только из развлечений…

«Ладно, — подумал я. — Зайдём с козырей».

— Возвращаемся куда, папа?

Я поинтересовался у отца, как обстояли дела с обменом квартиры. Сказал ему, что в Рудогорске на наши объявления пока никто не откликнулся. Спросил у папы, как часто ему звонили жители Первомайска, желавшие среди зимы перебраться в Карельскую АССР. Громко хмыкнул в ответ на слова отца о том, что он «пока рассматривает варианты». Напомнил папе, что он сейчас проживал у деда: в частном доме «без удобств». Заявил, что отец пока не прочувствовал те прелести жизни, которые ожидали его зимой. Описал ему процесс посещения уличного туалета на холоде. Сказал, что мы с мамой не будем принимать душ на работе — станем мыться в тазу, будем греть воду на печи (я не преувеличивал: манипуляции с тазом в «прошлой жизни» мы осуществляли до лета).

— Так кто из нас безответственный, папа? — спросил я.

Пояснил отцу: пословица «с милым рай и в шалаше» звучит прекрасно. Но жить «с милым» в квартире с центральным отоплением, горячей водой и финским унитазом — намного комфортнее, чем у деда. Спросил у папы, почему он торопил наш с мамой переезд. Поинтересовался, понимал ли он, на какие бытовые условия он обрекал свою семью. Честно признался, что очень люблю папу, что очень по нему соскучился. Сказал, что нам с мамой не нужен финский унитаз — сойдёт и обычный, советский. Добавил: «Лишь бы он в нашем жилище был: горшок или ведро — это не достойная ему альтернатива». Заявил, что понимаю причину папиной спешки: он скучал без нас. Но напомнил отцу его же слова об ответственности.

Вслух удивился, что «объясняю взрослому человеку такие элементарные вещи».

Папа никогда не отличался излишней эмоциональностью. Он хмыкнул. Около минуты молчал (я не отвлекал его от размышлений).

Потом он сказал:

— Дай-ка маму.

Я вручил маме трубку, ушел к себе. Взял гитару, завалился на кровать. Наигрывал «В траве сидел кузнечик», дожидался окончания переговоров родителей. Слушал мамины причитания и возгласы. Понял, что всегда рациональный в поступках отец признал логичность моих доводов. Сообразил, что сейчас он втолковывал их своей жене. До меня долетали фразы: «Мне не нужен твой унитаз! Я всё детство мылась в тазу! Ты нас больше не любишь!» Слышал и мамины слова: «Это та девка его надоумила!» Подумал, а не лучше ли было пригласить на роль невесты Кравцову? Промелькнула мысль: «Принцессу не жалко». Представил, как мама устроила бы Наташе весёлую жизнь — так она поступила в случае с моей первой супругой. Усомнился: приведу ли домой Волкову.

После разговора с отцом мама не заглянула ко мне в комнату — ушла в спальню, хлопнула дверью.

Лишь тогда я уселся за стол и достал из верхнего ящика свою рукопись.

В среду за завтраком мама со мной почти не разговаривала.

В четверг утром мама сказала:

— Как только твой отец разберётся с обменом, мы сразу же отсюда уедем!

С работы она вечером вернулась задумчивая — я понял: поговорила с «девчонками».

А в пятницу мама спросила:

— Когда ты меня с ней познакомишь?

За будни я не довёл до ума ни одну композицию. Но выудил из памяти статью в «Комсомольской правде» за восьмидесятый год о фестивале «Весенние ритмы. Тбилиси-80».

Я прикинул, что «технического несовершенства» у музыкантов из ансамбля Рокотова — хоть отбавляй. Поэтому решил, что компенсирую его новизной, яркостью и свежестью музыкальных композиций. И даже прикинул, у каких пока ещё посещавших начальную школу музыкантов позаимствую свежие идеи.

В субботу я передал Алине мамину просьбу. Не заметил, чтобы Волкова испугалась. Она кивнула, не задумываясь (словно я проинформировал её о вечерней программе телепередач или об изменении погоды).

— Сегодня не получится: вечером у тебя концерт, — сказала Алина. — Я приду завтра. После полудня. В два часа. Хорошо?

В субботу Сергей Рокотов впервые исполнил со сцены в танцевальном зале «Гимн ПТУшника». Сделал это буднично, без громкого анонса. Он сменил меня у стойки с микрофоном, едва отзвучала «Олимпиада-80». Подал музыкантам знак, окинул взглядом собравшихся около сцены девиц. Ещё в начале выступления мы заметили, что послушать нас явились не только школьницы, но и девицы постарше. Рокот после первого медляка указал на одну из таких слушательниц и сообщил, что знает её; сказал, что она окончила школу два года назад. Вторым медленным танцем уже традиционно стал «Котёнок»: спеть его оглушительно потребовали многочисленные женские голоса. Рокотов предвидел эту просьбу — она не изменила план концерта. «Гимн ПТУшника» Сергей расположил в сегодняшнем списке через две песни после первого «Котёнка».

Я уселся на ступени около сцены (рядом с Беллой Корж), когда музыканты отыграли вступление.

— Ты учишься в школе, а я — в ПТУ… — пропел Рокотов.

Я услышал, что в его голосе прорезалась хрипотца, будто Сергей подражал Алининой манере исполнения. С интересом слушал звучавшую раньше лишь у меня в голове музыку (моё исполнение на акустической гитаре — не в счёт). Следил за чистотой звучания композиции (вспоминал слова из газетной статьи о «техническом несовершенстве»). Видел восторженный блеск в глазах Изабеллы — её взгляд был устремлён на Рокотова. Смотрел на танцевавших в зале девчонок. Их лиц я почти не видел, но в танце девиц поначалу заметил неуверенность, будто школьницы прислушивались к непривычной мелодии и к словам песни. Скованность исчезла из движений школьниц уже после первого припева. Я понял, что угадал и с выбором структуры песни, и с ритмом. Контраст в динамике пришёлся кстати: уже к третьему припеву зал взрывался эмоциями юных танцоров.

Под потолком зала вспыхнул свет — известил танцующую молодёжь об окончании танцевального вечера. Но ни девчонки, ни парни этого словно не заметили, танцевали. Из динамиков звучала музыка.

— … Под песню Котёнка сожму тебя крепко, — пел Рокотов. — И прошепчу…

Он замолчал, направил набалдашник микрофона в сторону зала.

— Я люблю тебя, детка!! — проревели две сотни голосов.

Сергей замер на краю сцены; улыбнулся и зажмурил глаза, будто впитывал в себя эмоции зала.

Стихла музыка. Я увидел, как зевнул Чага, как распрямил спину Веник, как неуклюже выбрался из-за своей «баррикады» Бурый. Рядом со мной вздохнула Изабелла.

Рокотов снова поднёс микрофон к губам и произнёс:

— Я люблю вас! Увидимся через неделю.

В репетиционном зале, сразу после концерта, музыканты обсудили отклик школьников на «Гимн ПТУшника». Я отметил, что подобного «разбора полётов» участники ВИА раньше при мне не устраивали. «Гимн» они называли не иначе как «наша песня». Совсем по-детски радовались, когда наперебой описывали друг другу реакцию слушателей (особенно: слушательниц). Светились от счастья, будто сделали сегодня большой шаг навстречу мировой славе. Я в обсуждении рейтинга песен участия не принимал. Потому что думал не о концертах, а о завтрашнем визите Алины Волковой. После первой бутылки портвейна парни снова закурили и сошлись во мнении, что новая песня на следующем концерте «переплюнет» по количеству исполнений «Котёнка». При этом музыканты и Белла посматривали на меня, словно следили за моей реакцией на это их утверждение.

Тема «Гимна» ещё не исчерпала себя, когда дверь резко распахнулась, и в зал буквально ворвался Руслан Петров. Руся решительно прошёл к столу, где устраивали посиделки музыканты. Поставил в центр столешницы бутылку водки.

— Вот, — сказал он. — Это вам от хабзайцев. За песню. От души.

Я увидел, как взгляды участников ансамбля скрестились на бутылке «Столичной».

Белла посмотрела на Петрова.

— А… кто тебя сюда пустил? — спросила она.

Порог репетиционного зала переступил запыхавшийся усатый дружинник.

Руслан взглянул на него, улыбнулся.

— Да кто ж меня не пустит? — сказал Руся.

В ночь с субботы на воскресенье в Рудогорске выпал первый снег. Неожиданностью для меня это не стало: память вчера напомнила об этом событии и даже показала, как будет выглядеть покрытый белой пеленой город. Но я рассудил, что помнить и видеть — не одно и то же. Утром я первым делом подошёл к окну, посмотрел на окутанный предрассветным полумраком двор. Взглянул на снежные шубы, в которые принарядились деревья. Полюбовался на белые шапки, которые украсили фонарные столбы. Отметил, что жильцы пятиэтажки уже протоптали в сугробах тропинки. Рассмотрел прилипшие к стеклу большие снежинки. Почувствовал, как резко потеплела в моей комнате батарея — едва не обжёгся, когда задел её коленом. Уличный термометр подсказал, что в комплект к шапке не мешало бы сегодня же отыскать в шкафу шарф и перчатки.

За завтраком я заметил, что мама позабыла об обидах. Она выглядела свежей, бодрой и счастливой. Улыбалась, говорила больше чем обычно. Не вспоминала о Первомайске. Лишь вскользь упомянула о папе. Подкладывала мне на тарелку гренки. Иронично рассуждала об изменениях в погоде и о сегодняшней встрече с «будущей невесткой» — будто намекала, что это взаимосвязанные события. Мама сообщила, что к Алининому приходу приготовит печёночную запеканку и испечёт бисквит с изюмом, пообещала, что заварит свежий чай с чашелистиками морошки. Я удивлённо хмыкнул: бисквит у нас в меню бывал лишь по праздникам. Мама заметила моё удивление — приосанилась и повела плечом. Она посмотрела мне в глаза и заявила: «Пусть девочка сразу увидит, что ты привык хорошо кушать!» Я покачал головой: подобные слова от неё уже слышал: в будущем.

Гитару утром я не побеспокоил — музыкальный инструмент преспокойно пылился на шкафу. Я изгнал из головы мысли о песнях и о скором визите Волковой. Сосредоточился на воображаемом мире моей книги. Работал над рукописью: вдохновенно описывал приключения персонажей романа, накладывал их на фон из реальных исторических событий. На пять часов выпал из реальности. Просидел до обеда за письменным столом. Обед мама сегодня перенесла на час позже: ко времени, когда явится моя «невеста». После полудня я вдыхал проникавшие в мою комнату из кухни ароматные запахи. Сам не заметил, как с подсказки жалобно урчавшего живота усадил главного героя книги и его подругу за стол, накормил их обедом. Звонок в прихожей звякнул неожиданно для меня. Я выпрямил спину, поправил очки. Взглянул на циферблат часов. Тут же выбрался из-за стола и поспешил к двери.

Мама меня опередила.

Я выглянул в прихожую — поверх маминого плеча увидел у порога квартиры свою соседку по школьной парте.

Десятиклассница сняла шапку, посмотрела на мою наряженную в новый халат маму.

— Здравствуйте, — сказала она. — Меня зовут Алина Волкова. Я люблю вашего сына.