Космическая сказка Тапа

ДОНАЛЬД ДЕККЕР

Дональд в расстегнутой наполовину куртке с широко открытыми пустыми глазами сидел в секторе обозрения, расположенном прямо перед рубкой управления кораблем (если считать от носа «Голубой Амадины»), и в руках у него комфортно обосновалась игрушка — плюшевый ласковый слоник… Этот сектор, сектор обозрения, представлял из себя прозрачный колпак, сквозь который удавалось охватить взглядом по крайней мере половину звездного неба. Здесь было спокойно, правда, не совсем тихо: отсюда слышно было, как горит топливо во вспомогательных дюзах. Ему хорошо думалось здесь, а сейчас был вечер — после ужина. Он вообще давно заметил, что хорошие мысли приходят к нему вечером, ближе к ночи, а если не спать ночь, то можно совсем уйти в край раздумий, напичкаться мыслями и разными умными идеями до отказа, потому что, как учат нас мудрые древние греки, сова Минервы вечером начинает свой полет. Ему казалось, что «Голубая Амадина» стоит на месте, хотя он точно знал: звездолет в каждую секунду пожирает тысячи километров пространства. Происходило это потому, что звезды, видимые за «колпаком'', оставались неподвижны (то есть двигались, безусловно! — но очень медленно, неуловимо для глаза). Это как всегда напоминало о немыслимых размерах «малой вселенной», и Дональд снова (в который раз!) подумал о неуютности космоса и опять, опять с еще большей тоской вспомнил о маленькой родимой Земле.

Дональд больше всего на свете любил созерцать мироздание звезд. Здесь, в секторе обозрения, за ажурной занавеской сверхпрочного стекла, звезды смотрели с неба холодно — неприязненно и холодно, как смотрят друг на друга на улице посторонние люди. На Земле они выглядели иначе. На Земле они смотрели приветливо, смешно и подмигивали, словно старые друзья. Наверное, поэтому люди издревле с рождения брали их себе в покровители. Счастливой звездой обладал каждый человек. Она благожелала ему, светила в добрых делах, защищала в трудностях, указывала верный путь; когда же умирал человек — с неба тонкой нитью, белой черточкой в черной книге мира печально падала звезда… И каждый человек мог узнать свою судьбу и свой характер по расположению светил в день его рождения. Руководствуясь данными небесного тома, человек жил, совершал дела в бренном мире и ясно видел свой конец. Удивляло Дональда всегда и постоянство звезд. Казалось они прикреплены намертво к слегка вращающейся сфере, как кусочки стекла в витраже, составляют панно. Здесь, за потолком и стенами сектора обозрения, он не видел звездного неба, — здесь заварилась какая-то каша из звезд. Он не мог понять, куда подевались Цефей, Андромеда, Большой Пес? Где Пегас, Лебедь. Персей, Киль?.. Где дома Зодиака? Где Овен, Лев, Дева, Скорпион? Все перемешалось: лопнула арматура, рассыпалось панно… И страшнее всех, ужаснее, фантасмагоричнее изменился Водолей!

Его с самого начала полета, с первых шагов к неприютной звезде, никак не покидало гнетущее чувство страха, словно он совершал что-то невозможное, недопустимое, дерзкое, оскорблял святыню. Из четырех космонавтов межзвездного пилигрима двое — Тина и Поль — были рождены весною, Сергей — летом, а Дональд (именно Дональд!) родился зимой, в январе, под знаком Водолея. Не он один имел в детстве болезненное пристрастие к старинным гороскопам, не он один самозабвенно погружался средь бела дня в чарующую глубину астральных знаков, а ночью — жадно искал в темноте неба родное созвездье, но кому еще кроме него, выпала на долю нелегкая кощунственная участь (или кто получил право?) подлететь вплотную к своей звезде и на расстоянии протянутой руки увидеть с ужасом ее ослепительный разгневанный лик?

Он был дитя. И смотрел на жизнь как дитя — сквозь зеркальные очки неприятия существующей реальности. На своем веку он прошел сквозь столько всяких передряг и столько всяческих жизненных гадостей испытал на собственной шкуре, что, в общем, знал о жизни немножко больше, чем нужно знать о ней нормальному человеку. Ему исполнилось двадцать, когда он заканчивал школу космонавтов, но он не отличался решительностью и силой воли; полет к звездам ему не светил. Он бросился в науку, провел ряд головокружительных экспериментов, стал даже знаменит в медицинских кругах, но то была слава крошки Цахеса: не прошло и полгода, как его коллега опроверг его открытие, и теперь над ним уже смеялись те, кто раньше восхищался… Тогда он вернулся в Школу с желанием настойчиво работать — не для того, чтобы стать выносливым, решительным, здоровым, а чтобы обрести спокойствие и твердость духа и перестать быть аникой-воином. А добился непреднамеренного — ему предложили звездный рейс… и он не отказался, успел только по глупому сентиментальному обычаю всех космонавтов поклониться и попрощаться с Землей, дружески похлопав по ней ладонью, — не грусти, мол, старуха, не навеки… Короче говоря он стал взрослым, но ухитрился остаться ребенком, наивным и чистым. И окружающий его мир казался ему сказочным.

Он любил, например, сидеть также в исследовательской лаборатории, но не работать, нет, — а наблюдать за приборами. «Голубая Амадина» представлялась ему скорее волшебным домом, нежели космическим кораблем. Он здесь на каждом шагу сталкивался с феями, колдунами и гномами. И хотя поначалу казалось, что они застылы и неподвижны, он знал, что они живут своей тихой сказочной жизнью. Вот, например, удивительный аппарат эрстедметр, занимающий почетное место в приборной доске измерения магнитного поля. Он весь из себя как маленький человечек, забавный пузан с поднятыми вверх руками (одна из них — зрительная труба, вторая — трубка с оптической системой для освещения шкалы). Рядом с ним — инклинатор и деклинатор, веберметр, градиентометр, мю-метр, каппа-метр, тесламет — целый парад гномиков. И так все приборы: от мелких до крупных и очень крупных. А самый главный среди них, само собой разумеется, второй пульт управления в исследовательской лаборатории — мощный великан, почти упиращийся в потолок. Одно лицо у него стоит многого! Вот два громадных синих циферблата, как драгоценные бериллы — это глаза. Вот окулярный конец астрографа — он служит носом, а ниже — как широкая распахнутая пасть, экран траектометра. Все вместе это составляет грозное выражение лица полубога… Однако нельзя и зазорно долго предаваться детству, и он уходил оттуда, вздохнув, проводив взглядом вереницу приборов, нелепую, словно шествие альраунов. Впрочем, эти свои представления Дональд переносил не только на аппаратуру «Голубой Амадины». В его воображении магические метаморфозы происходили с образцами биосферы далеких планет, со скафандрами людей, порой с самими людьми. Что же касается садальмеликов, то они и подавно были для него сказочными существами, причем не загадочными, а именно сказочными.

Тапа была для него воплощением дьявола, чем-то потусторонним, каким-то символом, гением, злым духом! Потому что она для всех была незначительная и глупая, но он-то раскусил, что она ехидна, он-то, Дональд, чувствовал, что она все знает о нем, и все видит, и чего-то хочет; потому что никто вокруг не имел понятия, что она из себя представляет и как очутилась тут; потому что он, даже он, не ведал, как она здесь оказалась!.. Позавчера, когда Сергей играл с кошкой, а потом, смеясь, назвал ее «разумным существом», а Поль обозвал ее «Felis Sapiens», у Дональда внутри как будто что-то оборвалось. Черт ее знает, кто она такая, эта Тапа! И еще один случай. Он произошел вечером, накануне философского диспута. Звездолетчики, как водится, сидели в креслах в кают-компании, в полумраке ночников, пили чай, вечеряли, а Тапе понадобилось выйти из кают-компании, но дверь была закрыта, не то чтобы прихлопнута совсем, а так, слегка прикрыта. Тапа долго мяукала и скреблась когтями в упругий пластик. Но людям было некогда, или, скорее всего, им было просто лень вставать и идти открывать кошке. Тогда Тапа привстала на задних лапах, а передними надавила на краешек двери. Как ни парадоксально, ее силенок хватило на то, чтобы сдвинуть махину двери. Образовалась такая небольшая щель — сантиметров пятнадцать, — в которую и вылезла Тапа. «Ого! Она научилась открывать двери. Настоящее становится опасным!» — возгласил Поль. Он, известно, пошутил. Но для Дональда-то это были не шутки, Дональду-то, наверное, не хотелось веселиться при таких раскладах: что если Тапа узнает про сломанный дверной замок в его каюте?

И она действительно узнала. Узнала и пришла. Пришла, когда Дональд спал, его мучили кошмары. С тех пор, как Тапа появилась на корабле, кошмары каждую ночь его мучили. И засыпал он мучительно. Сначала появлялись первые признаки сна (мысль, которая раньше текла ровно и логично, неожиданно начинала путаться, причудливо переплетаться, возникали фантастические видения), а те клетки мозга, которые еще продолжали работать реально, подсказывали ему, что вот он — приходит сон; но он старался не слушать их и сладостно погружался в сновидения: ему казалось, что он плывет по какому-то великолепному земному водоему, а, может быть даже, не плывет, а летит над ним. Он видел прекрасные вечнозеленые деревья и заросли кустарников и их отражения в изумительно чистой воде; временами он заплывал в гущу зарослей, как в темный тоннель, потом выплывал из них под яркое солнце и тогда видел перед собой одну лишь голубую воду до самого горизонта… И вдруг голову начинала сверлить пронзительная боль, кошмарные дикие крики рвали мозг!.. Он просыпался в судорогах, переворачивался на другой бок. Безумно сильное желание спать заставляло его вновь закрывать глаза. Обычно мучения повторялись, но в ту-то ночь ему повезло: они не повторились, он довольно основательно и крепко заснул. Часа два он лежал как труп — отсутствие сознания полная слепота и глухота. Потом явились кошмары.

На этот раз была большая Стена, которую надо было взять приступом. Он был не один — с ним было еще много людей. Вооруженные тяжелыми прямоугольными щитами и короткими мечами, они на конях с чудовищным топотом неслись к Стене. Дональд как бы не участвовал в сражении а следил за ним со стороны, хотя прекрасно знал, что вот он — один из тех, кто карабкается наверх под градом камней и стрел. Он видел, как его единомышленники, сообщники, друзья (или как их там еще назвать?) лезли вверх по вертикали без всяких даже лестниц. Вот первый долез уже до зубцов, но был уничтожен защитниками Стены, другой почти одновременно с ним добрался до самого конца и уже перевалился на ту сторону, но тоже был заколот… Потом там был еще один парень, который все время, пока лез, как-то громко заразительно смеялся, и затем, когда забрался, со страшным лязгом вонзил в одного из защитников Стены свой меч. И все смеялся, как полоумный, как будто на него напала истерика; противник взял его за голову обеими руками и притянул к себе, а второй со всего размаха, как топором, чем-то железным ударил его по ребрам. Смех оборвался. Теперь слышались только глухие удары и стоны…

У Дональда было такое тревожное чувство, словно его уже взяли или еще не взяли, но обязательно возьмут в плен. У него перед глазами вихрились белые песчинки на иссиня-черном фоне (он отчетливо видел цвет), будто это были не песчинки, а мириады далеких звезд. И небо…

Он лежал ничком на дне колодца, даже не колодца, а котлована, потому что он был достаточно широкий во всех направлениях. У него были бетонные стены, исписанные красной краской какими-то цифрами и знаками латинского алфавита. Вверху было чистое синее небо… И еще одна деталь — одна из бетонных стен, та, возле которой он лежал, почти до самого низа была освещена сочным солнечным светом, так что казалась колоритно желтой. Но он не видел Солнца, хотя очень хотел посмотреть на него. Он лежал в тени, и от него до границы тени и света было метра три, не больше, притом он лежал не на прямой горизонтальной плоскости, а на какой-то наклонной, приблизительно под сто тридцать пять градусов к поверхности бетонной стены. Это была черная пластмассовая плоскость… Он попытался полезть наверх, чтобы увидеть Солнце, но вместо этого вдруг сорвался и покатился вниз. Он катился по гладкой наклонной плоскости и хватался за нее с отчаянным желанием остановиться. Вокруг становилось все темнее и темнее — он летел вниз с колоссальной скоростью. Вверху, над его головой, квадратный проем с голубым небом стремительно уменьшался в размерах и скоро вообще исчез. Он падал в абсолютной темноте… Скорее бы, что ли, упасть на дно и разбиться! Он каждую секунду ожидал жестокого удара снизу. Но вдруг с трепетом понял, что удара не будет. Он так никогда и не достигнет дна… Он падал в Бесконечность Пространства. В отчаянии он стал цепляться руками за все, что в темноте попадалось ему на пути. А те клетки в его мозгу, которые еще (или уже) работали реально, упорно твердили ему, что он ни в каком не в колодце, и никуда не падает, а лежит на кровати у себя в каюте…

Мимо промелькнула тесная освещенная комната. Люди в белых одеждах что-то делали там. И опять темнота… Вдруг он почувствовал, что останавливается. Правда, очень медленно, но останавливается. И абсолютной темноты уже не было. Снизу шел скудный свет. Он посмотрел туда и увидел свою каюту. Пластиковый пол, кровать, кресло, столик, книжная полка — это была точно его каюта. Только раньше он никогда не видел ее из этого положения: он смотрел на нее сверху, с того места, где должен был находиться потолок, или даже выше, а потолка вообще не было. Дональд как будто плавал в невесомости над своей каютой, неспеша, впрочем, опускаясь вниз. И вот он уже коснулся своей кровати, сначала ногами, потом руками и спиной.

Он почувствовал, что просыпается. Открыл глаза. Теперь он видел свою каюту так, как привык ее видеть, лежа на кровати. Он проснулся, но ощущение тревоги осталось. Кто-то стучал в дверь. По всей видимости, это Сергей или Поль. Дональд нехотя поднялся, включил свет и начал искать халат. Стук в дверь не прекращался. «Иду! Иду!» — крикнул Дональд. Там, за дверью, не унимались, напротив — стали стучать еще громче… Что за идиоты? — подумал Дональд. Наконец, он нашел свой халат, торопясь, накинул его на себя. Очевидно, случилось что-нибудь исключительно важное, раз они так ломятся к нему. Ощущение тревоги не покидало Дональда. Он подошел к двери и отодвинул задвижку. Открыл ее — и остолбенел от ужаса. Прямо перед ним в черном проеме двери неподвижно стояла в ниспадающих ослепительно белых одеждах высокая женщина с кошачьей головой.

Дональд затрясся, по его телу побежали судороги, словно волны. И каждая волна приносила ему новые силы, новые капли сознания, здравого смысла. «Вот, вот, я просыпаюсь, — подумал он. — Скорей бы! Страшно. Страшно.» Наконец, он очнулся.

Тапа была здесь.

Странно, как это дошло до него сквозь сон, но Тапа, без сомненья была здесь, у него в каюте. Он сразу заметил невысоко, метрах в двух над собой и на расстоянии четырех, два малюсеньких изумрудных огонька. Это была Тапа, она шпионила за ним. Из-под полуприкрытых век он стал наблюдать за ней. В каюте были потемки — он, как обычно выключил даже ночной свет, когда ложился спать. Зря он это сделал сегодня.

Несколько минут они смотрели друг на друга: Дональд видел только глаза Тапы и по ним делал вывод о ее местоположении, Тапа, поди, видела всего Дональда целиком, но не сомневалась, что он спит, потому что он ничем не выдал своего пробуждения. За эти несколько минут изумрудные огоньки оставались недвижимы. Но потом они вдруг начали расти. Тапа направилась к нему. Он похолодел.

Когда Тапа подошла совсем близко и запрыгнула на кровать, Дональд с силой зажмурил оба глаза. И застыл, съежившись под одеялом. Скорее всего ему надо было закричать и таким образом привлечь внимание друзей, или, хотя бы, резко включить свет, но Дональда хватило лишь на то, чтобы притвориться спящим. И вот он уже почувствовал сквозь одеяло легкое давление на свою левую голень. Нога Дональда конвульсивно дернулась. Тапа соскользнула, но тут же заскочила вновь, постояла некоторое время, понюхала воздух и, осторожная, продолжила свое путешествие по парализованному от ужаса Дональду. Вот он уже почувствовал ее лапы на своем туловище, здесь Тапа продвигалась увереннее. Вот она остановилась, дойдя почти до головы Дональда. Двумя задними лапами она упиралась в его ребра, одной передней, кажется, левой, — в его плечо, а правую переднюю, должно быть, подняла в воздух. Но не прошло и трех секунд, как Дональд отметил прикосновение к хрящику своего носа чего-то мягкого и вместе с тем когтистого. Это как раз и была правая передняя…

Потрогав нос Дональда, кошка одернула лапу и на отдельное время застыла в нерешительности. Потом, видимо, наклонилась вперед всем корпусом, поднесла свою мордочку прямо к лицу врача (Дональд ощущал ее дыхание и щекотливые кончики длинных и жестких усиков, что росли у нее вокруг мордочки), принюхалась.

Да: также она трогала и обнюхивала блюдце с молоком перед тем, как прыгнуть. Дональду стало не по себе. Каждое мгновение он ожидал прыжка. За левый глаз он не боялся, левый глаз был надежно погружен в пуховую подушку. Но зато правый ничем не был защищен. Дональд еще активнее зажмурил его… Однако, прыжка не последовало. Просто Дональд почуял давление на свою щеку пушистого, но в то же время твердого столбика — сначала одного, в скорости второго и третьего и, наконец, четвертого.

Тапа стояла на его лице, он понял это. Какими благодушными показались ему все его ночные кошмары в сравнении с пережитым в эту минуту! Он слышал, как пульсирует его сердце, его кулаки сами собой сжимались под одеялом… Тапа как ни в чем не бывало прошагала по его голове и спорхнула на перину. Только хвостик ее игриво ударил Дональда по уху.

Тут уж Дональд не выдержал. Может быть, в нем сыграл инстинкт самообороны, который вынуждает порой и зайца бросаться в атаку, а может, случилось иное? Может, некая сверхъестественная вражья сила, которая управляла им и которая не позволила ему вскочить, закричать, включить свет в тот момент, когда это необходимо было сделать, теперь, когда опасность миновала и когда логичнее всего было оставаться на месте, притворяясь спящим, подбросила его как на пружинах, заставила подлететь вверх сантиметров на двадцать и взвыть дурным голосом!.. И все-таки этот поступок был как раз и силен, и похвален своей нелогичностью, потому что Тапа вдруг испугалась. В жизни часто случаются подобные казусы. Всем известно: чтобы обогнать свою тень, достаточно повернуть лицом к солнцу. Неожиданность сделала свое дело: Тапа тоже завизжала и пулей вылетела из каюты в коридор, так что когда Дональд включил свет, то уж никого не увидел вокруг себя, лишь полуоткрытая дверь напоминала о ночной гостье.

Усевшись на кровати, он перевел дыхание. Внезапно его охватила икота и слабость, такая слабость, что он не мог смахнуть рукой холодный пот со лба и уж подавно — встать и закрыть дверь в каюту в целях защиты от нового визита. А что толку-то? Сегодня обошлось, а завтра, завтра что будет? В другой раз она еще, чего доброго, проползет под одеялом… Или Тапа или Дональд — кто-то из них должен исчезнуть, вдвоем им нет места на корабле. Убить ее из пистолета?.. А если промахнешься?!. Он прекрасно понимал, что не сможет поднять руку на подлую кошку, просто не смеет. После приступа икоты он тяжело задышал и почувствовал, как возвращаются силы. Наверное, предки Дональда очень давно, возможно, тысячи лет назад жили в стране солнца и песка, иначе как объяснить его состояние и то, что с ним происходит сейчас? Почему именно в нем, как в зеркале над колодцем, вдруг отразились, пройдя миллионы километров и сотни раз преломившись во всех поколеньях, немеркнущие лучи, когда-то выпущенные со дна человеческого сознания одной из самых старых, самых далеких цивилизаций Земли? Почему именно в нем они вдруг вырвались наружу и ярко вспыхнули, разбудив суеверный страх, дремавший до сих пор древний ужас перед священным животным — маленьким божеством, ведущим свою родословную от кошачьеголовой богини жизни и плодородия Бастет?

Однако нервишки расшатались. Дональд вспомнил, какими они у него были пять лет назад, во время подготовки к полету. Это были не нервы, это были канаты. Иначе его бы просто не допустили до межзвездного рейса. Впрочем, если признаться честно, внутренне он и тогда оставался самим собой, суетливым и раздражительным Дональдом Деккером. С виду, да, он был такой — человек жуткой силы воли, с безупречным, холодным мозгом, непостижимо отважный покоритель космоса, разведчик МАКК, супермен. А на самом деле он всегда оставался обыкновенным представителем антилогичного, противоречивого, иррационального общества землян, или, попросту говоря, человеком.

Во всяком случае, если раньше он еще и был в какой-то степени волевым типом, то теперь от этого остались одни воспоминания, космос вымотал его силы. Каждодневная каторжная работа на планетах Садальмелика, постоянная нервотрепка, кутерьма, и как контраст к ней — вынужденное безделие при полете назад, — действовали на Дональда угнетающе. Нет, все-таки его друзья (Тина, Сергей и Поль) легче переносят эти вещи. А он, Дональд, два дня назад вообще пришел к выводу, что он не создан для космоса, или космос не создан для него…

Он смотрел на звезды. То есть не на все сразу звезды (что на них смотреть на все сразу? — они же все одинаковые — белые точки, хаотично рассыпанные в унылой пустыне), он смотрел на одну малую звездочку, которую научился находить на небе безошибочно, различать по опороченным созвездиям и высчитывать время до того дня, когда она увеличится в размерах и станет намного ярче всех остальных.

Он взял слоника за задние лапы и стал раскачивать его из стороны в сторону (игрушка при этом забавно трясла плюшевым хоботком)… Ровный гул термоядерных дюз постоянно напоминал, что «Голубая Амадина» неуклонно движется к цели. Эх, очутиться бы сейчас где-нибудь на средиземноморском пляже! Он представил, как лежит на земном песке, недалеко шумит море, а теплое, нежное Солнце окутывает его, как младенца, своими лучами… Когда же случайно глянул на себя в зеркало, стоявшее рядом, то отшатнулся и сплюнул — до того противная, приторно сладкая физиономия улыбалась ему оттуда!

Он задумался, и коварный слоник, улучив минутку, сильно клюнул его хоботом в глаз. Дональд зажмурился и не открывал глаза до тех пор, пока яркие искры не потухли, и боль в нем не утихла. Потом с силой отшвырнул от себя предательского слоника. «Все вы звери, — в ярости подумал он, — и ты, и Тапа!» Он встал и отправился в свою каюту.