Космическая сказка Тапа

ТИНА ФРАНКОНИС

Тина была не в духе. Экспедиция не удалась: рухнули с треском воздушные замки, не оправдались абстрактные планы и — что ж поделаешь? — сквозь пальцы просочился гипотетичный мир, но это все уже успело уйти в прошлое. А теперь она просто была не в духе. И чувствовала себя, как это говорят, не в своей тарелке. Словно забыла что-то сделать, что-то очень важное, силилась вспомнить и не могла. С ней все утро случались разные неприятности, всякие мелкие неожиданные сюрпризы, досадные происшествия. Она долго не могла найти блокнот… Данные о хранящихся на борту представителях флоры Планеты Безмолвия она заносила в специальный блокнот, который теперь потеряла и не могла найти. Позже, за завтраком, она опрокинула на себя чашку кофе, но это ерунда… Нашелся, наконец, растреклятый блокнот, и пора бы заполнить его самым главным — сведениями о двух удивительных существах (Тина оставила им половину тетради, девяносто листов, как будто количество информации росло пропорционально важности объекта), а вот взяться за дело почти невозможно. Единственным человеком, который мог ей помочь, был Поль. Это он их нашел, ящерообразных созданий, он их выследил, подкрался, изловил. В «леске на опушке», где он гулял, «совершая моцион», — в непролазной чащобе первозданных джунглей, в таких дебрях, куда заберется разве полный болван или одержимый зверинством маньяк, — он вдруг обнаружил большую поляну, а на поляне — их. У него была камера в руках, отличная заряженная камера, киносъемочный аппарат. Поднести окуляр к глазам и нажать на «пуск», только нажать… да какое там! Умный человек тем и отличается от дурака, что забывает про камеру, увидев предмет съемки. Хорошо хоть не вздумал растеряться совсем и недолго стоял, застыв как остолоп, среди фантастических зарослей алых цветов. Хорошо, что он бросился сразу, понимая, что призраки могут уйти, схватил одного из них правой рукой, зажав под мышкой, а второго схватил левой. И так и явился на корабль, неся их, как собственных детей, их, таких же довольных и радостных, как и он сам, хотя они вполне могли оказаться злыднями — он рисковал. Они вполне могли обладать агрессивными свойствами, с помощью которых не дали бы себя в обиду. Правда, сыграл бы свою роль и защитный скафандр, прочный, непробиваемый для многих видов излучений, но все равно рисковал он многим. Вот это стоило похвалы!

Однако Поль не держался фертом. Он был ровен, спокоен и сух. Само благородство искрилось в его рыцарски-бескорыстных глазах: да, это о?н осчастливил землян, это благодаря его? мужеству и самопожертвованию сбылась вековая мечта сумасбродной цивилизации, но, черт возьми, разве мог он поступить иначе? Ведь он был храбрый, очень храбрый Поль, Поль, для которого интересы науки всегда были выше личных его интересов, и Поль, который просто не мог поступить иначе.

Да — Поль был единственным человеком, который мог ей помочь, но и единственным человеком, который не стал бы ей помогать, был он же: всему виной великолепная ссора из-за сущих пустяков!

Тина, Сергей и Дональд с трех сторон обступили аквариум и смотрели вниз, на его дно, где тихо сидели ящероподобные существа (вернее, сейчас они не сидели — медленно ползали меж трех стеклянных стенок), а Поль, слегка опершись на четвертую, говорил уверенно, как пророк и казалось, вокруг лица его, не только благородного (в профиль), но и умного (анфас), растет, переливаясь божественной позолотой, невидимый для смертных ореол.

У Поля была привычка: когда он говорил, то всегда значительно и зловеще поднимал кверху палец (или два), на манер великих инквизиторов — мол, тихо всем: я говорю. Поэтому слушали его сосредоточенно и напряженно, словно это действительно была лекция по теологии или, на худой конец, по оккультным наукам.

— Это не есть разумные существа, — говорил Поль, рассматривая одного из садальмеликов. — Это не есть даже существа, переходные к разумным. Вот смотрите, вот… Видите? Я подношу к нему металлический пинцет. Всякое разумное должно заинтересоваться его блеском и правильной формой. А это существо, видя, что предмет мой несъедобен, смотрит на него совершенно тупо и бессмысленно.

— А как же «вторая кожа»? — возразил Сергей, как своенравный ученик.

— «Вторая кожа»?

— Да. Я ведь, кажется, уже говорил тебе, что считаю садальмеликов натурами высокоразвитыми; они просто молчаливы как мумии, и пока мы с ними находимся в одной клетке, словно мастодонт степной и мастодонт болотный, нам трудно будет разговориться (Дональд отвернулся к стене, пряча неудержимо выступающую улыбку. Бортинженер растерянно выкатил глаза, нервно проводя ладонями по волосам, и Тина с удовольствием отметила, что нимб над его головой потускнел и гаснет). Я спрашиваю тебя: что такое «вторая кожа»? Эти золотистые лоскутки из непонятного материала у них на спинках и на животах? Ты же не хочешь сказать, что это естественные образования; они искусственно на них одеты, это видно простым глазом. По-моему, мы здесь имеем дело с неким подобием одежды… Да, да — самой настоящей одежды! А одежда присуща только мыслящим существам…

— Но это еще ничего не доказывает, — ввязался Дональд. — Это абсолютно ничего не доказывает. Это может быть искусственное образование, согласен. Это даже может быть одежда, но это еще не значит, что разумны именно те существа, которые носят эту одежду, а не некие другие. Не понимаете?.. Я мог бы вам напомнить про кольца для аистов, лошадиные султаны, коровьи бубенчики и домики на слонах. Или накормить вас притчей про старушку, в предвестии зимних холодов укутывающей свою таксу в вязаную теплую кофточку.

Он замолчал неожиданно и победно посмотрел на Сергея. Нимб над головой старшего навигатора померк также стремительно, как взвился над врачем.

Сергей посмотрел на Дональда с неудовольствием:

— Ты что же, Дональд? Хочешь сказать, что это собачки в вязаных кофточках? Значит, там должны были быть еще и их хозяева? Почему же они тогда пропали, бросив выпущенных погулять собачек на произвол судьбы? И так здорово пропали, что шесть месяцев тщательнейших поисков ни к чему не привели. А, Дональд? Куда это твоя «старушка» так внезапно и основательно спряталась?

— Ну, положим, можно было спрятаться…

— А зачем? Никакое мыслящее существо, будь оно хоть на самой низкой стадии развития, не уйдет от контакта с другим, инопланетным мыслящим существом, хотя бы просто из любопытства не станет прятаться. Вот ты, Поль, в своем опыте как раз исходишь из того, что это мыслящие существа на очень низком этапе развития. А может они высокоразвитые существа? Ну скажи, какое высокоразвитое станет им интересоваться, твоим пинцетом? Только какой-нибудь дикарь, первобытный, полуживотный, может этим заинтересоваться. А это, должно быть, существа тонкие. И, возможно, мыслят они не хуже нас с вами. А если они еще знают что-нибудь об исчезнувшей «цивилизации водолеев», так им вообще цены нет…

— Скажешь тоже! — оскорбился даже Дональд. — «Высокоразвитые», «тонкие»! Да разве могут такие крохотули мыслить? А если даже они и мыслят — какой нам от этого прок? Представляю, что это за ничтожные, мелкие мыслишки…

«Зелен виноград, — улыбнулась Тина про себя. — Сдается мне, что соображают они получше тебя, хоть ты и вымахал под самый потолок, увалень».

Она не вступала в разговор подчиненных, потому что знала — слово капитана должно быть значительным и твердым, а у ней своей точки зрения не было, поэтому, когда речь заходила о существах с другой планеты, Тина никогда не трепалась языком.

— Изучать разумные они или нет, — продолжал Дональд, — мы не умеем. Это в любом случае не наше дело. Ученые из научно-исследовательского центра МАКК выпотрошат их — будь здоров! Нам же надо только оттранспортировать их. Наша функция — доставить их целыми и невредимыми в Центр, где знающие люди будут с ними разбираться. Так что не надо бы нам совать свой нос не в свое корыто. Так, Сергей? Вот объясни это Полю.

— Ты прав, — подумав, веско сказал Сергей. — Прямого контакта не произошло. А мы были готовы только на прямой. Если бы на той планете нас сразу спросили, как встретили: кто вы такие? — мы сразу оказались бы у дел. А сейчас нам лучше не связываться с этими молчунами, такой пунктик даже в уставе есть.

— Ладно, — обиженно проговорил Поль. — Значит, я свой нос сую не в свое корыто. Ладно. Но скажите мне: если они такие высокоразумные, что их даже пинцет мой не интересует, почему же они не дадут нам знак, что они такие высокоразумные?

— А вот это, Поль, — сказал Сергей, — уже другой вопрос, — он ткнул его в живот кривым мизинцем. — Мы вот заточили их в посудину, а им это, может, не нравится, у них там целая планета была, одна на двоих. Они, может, сомневаются, достаточно ли мы разумны, чтобы с нами в контакт вступать. Тебе бы, например, понравилось, если бы тебя какие-нибудь орясины в клетку посадили?

— Мы посадили их не в клетку, а в аквариум без воды. А так они живут у нас в вольере. Ты что же, не знаешь, что ли?

— Вольер та же клетка, только бо?льших размеров.

— Что же ты предлагаешь? Выпустить их из вольера, и пусть разгуливают по всему кораблю?! Странные, однако, у тебя предложения. Во-первых, животным (он подчеркнул «животным») в вольере неплохо: микроклимат мы им устроили, флора соответствует, питание ихнее поставляется регулярно. Что еще надо? бисквит на десерт? Этим пусть занимаются в Центре. Во-вторых, беспокоюсь, Сергей, за хороший твой сон, если эти твари будут ползать по нашим каютам и время от времени заползать на тебя.

— Я думаю, не стоит доставлять им такую возможность. Ведь мнимая свобода не лучше реальной неволи: звездолет, в сущности, та же клетка. Они в вольере, мы в каютах — вот и вся разница. Пока мы с ними заключены в одну клетку, нам трудно будет разговориться.

— А я и не собираюсь искать с ними общий язык. Но отныне, — произнес Поль, приподымаясь и беря в руки аквариум, — цель моего пребывания здесь — доказать вам их животную сущность. Кстати, в уставе читаем: «Запрещено принуждать к контакту разумное существо. Согласие на контакт — добровольное дело обеих сторон». Про животных же нету ни слова: устав, слава Богу, достаточно гибок.

— И первое, с чего я начну, — сказал он немного погодя, — это сделаю дырку в стекле вольера. Окошко необходимо для любого общения, тут даже спорить нечего…

— Сделай дырку. Я не против. Может у тебя и получится что-нибудь. Только ты сначала дырку-то сделай, а потом уж и их туда неси.

— Э не-ет!.. — возразил Поль с научным апломбом. — Мне надо, чтоб они видели, как я дырявлю их дом. Не исключено, что их заинтересует хотя бы лазерный луч.

С этими словами он взял аквариум и пошел в коридор. Тина схватила блокнот и последовала за ним. Он остановился возле вольера, открыл дверцу и без всяких церемоний, просто руками, переставил садальмеликов из аквариума в вольер. Потом захлопнул дверцу и пошел на склад. И Тина как привязанная тоже за ним пошла. Он выдвинул на складе нужный ящик, достал стеклорез, достал электрошнуры, облачился в белый халат и вернулся к вольеру — а Тина с блокнотом все время за ним ходила. Что и говорить, она прекрасно понимала нелепость своего положения, поэтому, когда Поль обернул к ней удивленное лицо, ей оставалось только ткнуться в стекло и притвориться заинтересованной прелестями садальмеликов.

Это были в самом деле замечательные твари. Их вид был нескладный, дурацкий, гомерический; они были махонькие, ящероподобные, продолговатые (с длинными хвостами) и такие изысканно-изогнутые в спинке. Их длина была сантиметров пятнадцать — с хвостом, занимавшем ее половину. Глаза, большие и выпуклые, на тонкой шее, и под ними сразу — рот, растянутый в вечной ухмылке беззвучного смеха. Еще были короткие, незаметные, пятипалые ноги. Они хоть и были ящероподобными, эти существа, но кожа у них отнюдь не была такая дубленая и шершавая, как у ящериц конолаф, варанов и игуанов, они были скользкие и мокрые, и ярко блестели на свету. Это была первая кожа, их собственная. Но была еще «вторая». Сделанная из непонятного материала, напоминавшего рыбьи чешуйки, только более блестящие, или средневековые кольчуги, только более эластичные, она покрывала их полностью, оставляя лишь дырочки для ног, хвоста и, разумеется, головы, и имела следы миниатюрного потайного шва на их животиках. Но и первая кожа (их собственная) рассыпалась на свету разыгравшимися бликами. И отдавала синевой — темной-темной, такой же, как глаза, черные, выпуклые, дурные, точно два мыльных пузыря.

Неужели они и вправду мыслящие?! Уж вот как обрадуется весь Научно-Исследовательский Центр! Как возликует Координатор! Как наградят экипаж исторического звездолета, как начнут устанавливать с садальмеликами контакт, сначала на Земле, потом в Космосе, и как потом установят его, и сбудется, наконец, вековая мечта…

Но что же это я? Ведь надо узнать у него данные, в конце-то концов, сведения об этих красавцах — Тина сняла колпачок с ручки, развернула и перегнула блокнот на нужной странице, все еще надеясь заполнить его. Она открыла уже рот, но опять, неловкая, замялась. Поль же тем временем включил стеклорез и теперь делал отверстие в потолке вольера — вернее, не совсем в потолке, а наверху передней стенки (в том месте, где она касалась потолка).

— Послушай, Поль. Ты, конечно, прости меня, но я должна отвлечь тебя на минутку. Я понимаю: твоя работа очень важная и нужная, но мои записи не менее важны. Мне кажется, они здорово дополнят твою работу, и, вообще, нам лучше работать вкупе.

— Пиши, — безразлично пожал плечами Поль, — Ну спасибо. Мне надо знать, где ты их нашел, что они делали, что их окружало. Как они отреагировали на тебя. Короче, все то, что ты о них знаешь. И как можно полнее… Итак, вопрос первый: где ты их нашел?

— В капусте.

— В капусте?!

— О, это был такой овраг, с теми невысокими растениями и растениями повыше, фотографии и образцы которых мы везем с собой в контейнере. В общем, это было нечто наподобие нашего леса.

— Действительно ли это животные одного вида?

— Да, они очень похожи друг на друга, хотя имеют ряд отличий. Но я склонен полагать, что это животные одного вида. Просто они разного пола. По-видимому, речь идет о мужской и женской особях.

Пока Тина заносила информацию в свой блокнот, ему удалось наконец проделать отверстие. Величиной с ладонь, оно зияло в стекле вольера, как смертельная пробоина в броне.

— Было ли у них что-нибудь в руках иди во рту, когда ты их нашел?

На этот вопрос Поля уже не хватило. Истый философ и сущий педант, он не мог заниматься одновременно двумя проблемами, поэтому пока Тина покорно ждала его ответ, он заставил ее вдосталь насмотреться на начало буффонады. Достав из кармана комбинезона заранее приготовленную крошечную катушечку, он размотал с нее метра два нитки. Ниточку эту он сложил вдвое, получив, таким образом, некую веревочку, затем достал из того же кармана бумажку, также заранее приготовленную (листик — самый обыкновенный — сложенный вдвое, вчетверо и еще в несколько раз, так что получился, наконец, малюсенький тверденький сгусточек)…

— В лапах, ты, что ли, хочешь сказать? — спросил он.

— Да.

… Он привязал сгусточек к веревочке и закинул его в окошко, держа другой конец веревочки у себя — в левой ладони. Сгусточек, описав параболу в воздухе, упал напротив одного из ящероподобных созданий на расстоянии примерно пол-локтя от него. Поль нераздумывая потянул за веревку. Сгусточек медленно пополз мимо садальмелика. Существо смотрело на него саркастично, но изловить или попробовать на зуб не пыталось.

— Нет, в лапах и во рту у них не было ничего.

— Ну а чем они занимались в лесу? — справилась Тина, записав в блокнот полученный ответ.

Поль тянул и тянул за веревочку — до тех пор, пока бумажка не подползла к окошку. Тогда он вздохнул и вытащил ее. Потом развязал ее, отвязал, аккуратно ножничками (вынутыми из кармана) разрезал ее поперек напополам, снова привязал к веревочке одну из половинок и, закинув в окошко, словно удочку, стал ждать, что будет.

Тина позволила себе слегка возмутиться:

— Ты вредина, Поль! Почему ты не отвечаешь на мои вопросы! Кто мне обещал отвечать?.. Ты не держишь слово, Поль!

— Я не держу слова?! — ну тут уж Поль разошелся. — Я не держу слова! Да как это, интересно, ты мне можешь такое говорить? Сама-то ты держишь слово? Помнишь, как ты обещала мне поместить мои дополнительные образцы растений в специальные отделения контейнера… А где они сейчас? Спустя месяц ты вышвырнула их в космос, потому что у тебя, видите ли, места для них не хватило. И после всего этого — вы подумайте только! — после всего этого она еще решается вперемежку со своими ни на чем не основанными претензиями брать у меня интервью — идиотизм! Точно я не твой друг Поль Гийомар, а какой-нибудь незнакомый тебе лично гениальный мегаломан или медиум, а ты — неопытная девочка-репортерша из научно-популярного журнала. И мало того. Доставляя мне все эти трудности, ты еще создаешь для нас обоих неловкую ситуацию, ты в двадцатый раз заставляешь повторять тебе такие сведения о ящероподобных существах, которые весь экипаж «Толубой Амадины» знает уже наизусть, и в результате ты совершенно ставишь меня в глупое положение, когда заявляешь, будто не знаешь, чем могут заниматься в лесу мужская и женская особи…

Тина разозлилась. Вот всегда так — этот Поль вечно говорит ей гадости. Ее настроение, и так невысокое, упало окончательно. А тут еще проклятая проволока! Она с блокнотом пошла в свою каюту, но сделала лишь несколько шагов: когда она проходила мимо забытого кем-то переносного кресла, то споткнулась об эту подлость, непонятно откуда взявшуюся, валявшуюся на полу… Она уже перенесла центр тяжести своего тела для того, чтобы сделать очередной шаг, но тут ее правая нога, которая должна была ступить, зацепилась за проволоку, а тело ее повисло в воздухе и, в то время, как правая нога сама-собой судорожно дергалась, поднимаясь и опускаясь (инстинктивно пытаясь освободиться от проволоки), медленно, но неотвратимо наклонялось вперед, и, наконец, Тина с ужасным грохотом рухнула на пол.

Но она не очень ушиблась. Быстро вскочив на ноги, зло смотала проволоку, швырнула ее на кресло и пошла прочь от вольера… Раздраженная, она сама не заметила, как очутилась возле дверцы с крупной надписью «Бионика». Вот это хорошо! Здесь находились биологические контейнеры корабля. «Уголок забвения» — назвала его Тина. И он действительно мог принести успокоение. Забыть обо всем на свете, закрыть глаза, зажать ДВУМЯ пальцами ноздри и — бултых! — с головой погрузиться в любимое дело — что может быть лучше? Ее маленькая слабость — классификация: классификация деревьев и трав, водорослей и мхов, палеотипов и почв — всего, что есть на белом свете. Разумеется, лаборатория выполняла эту работу раз в сто быстрее и качественней, чем любой человек, но Тина время от времени выключала ее центр обработки полученной информации для того, чтобы самой заняться исследованиями. Иногда она просиживала здесь сутками. Тем более что ошибки, допущенные из-за переутомления, были не так страшны, все равно потом «Бионика» исправляла и уточняла ее решения. И, уж конечно, Лаборатория никак не понимала своим электронным умом, зачем человеку «лезть не в свое корыто». Вот и сейчас, едва лишь Тина, нажав на соответствующую кнопку, временно отстранила электронный мозг от работы, оставив включенным все остальное: и вычислительные машины, и подвижных киберов, и фотолабораторию, сразу вспыхнула и требовательно замигала переговорная лампочка, а на крохотном горизонтально-удлиненном экране под ней появилась надпись: «Что. Это. Может. Означать.» Ну и дела! Тина почувствовала, как в ней снова забурлила досада. Каждый раз, лишь только она желала взяться за работу своими руками, Мозг с бесстрастным ослиным упрямством задавал ей один и тот же неизменный вопрос, после чего, изощряясь в силлогизмах машинной логики, пытался доказать ей, что человеку здесь делать нечего. При этом он ее учил и наставлял как туповатого ребенка. Препирательства занимали время. Тина задумалась. Сначала она хотела набрать на пишущем блоке фразу, язвительную для интеллекта машины, но, поразмыслив, ответила проще: «Убирайся к дьяволу».

Интересно, как он отреагирует, — предвкушая развлечение, подумала злорадная Тина: Скорее всего для начала поинтересуется, что такое «убирайся» и что такое «дьявол», а потом, после моих объяснений замолкнет, заглохнет и выдаст что-нибудь типа: Смысл. Фразы. Отсутствует.» или «Ответ. Явно. Нелогичен.» Но на экране вспыхнуло лишь одно слово «Чао.» и Мозг сразу выключился совсем.

Тина удивилась. Она снова включила переговорное устройство и полюбопытствовала, откуда Мозгу известны подобные слова и выражения, и кто это, интересно, научил его такому. Ответ последовал незамедлительно: «Бортинженер. Гийомар. Старший. Навигатор. Сурков. Врач. Деккер. Капитан. Франконис.» Тина криво усмехнулась. Ну конечно! Мозг, этого зануду, который всем надоел, уже сотни раз посылали и к дьяволу, и к черту, и еще куда-нибудь подальше. Что же касается его коллекции жаргонных слов, то через пару лет она, безусловно, приведет в ужас земных кибернетиков.

Люди на борту «Голубой Амадины» тихо ненавидели машины. Они, разумеется, не могли и шагу ступить без машин, но это-то как раз и служило одной из причин подколодной махровой неприязни. Люди чувствовали себя зависимыми от машин, а киберы уж никак не могли быть зависимы от людей. Если бы звездолетчики, в полном составе оставившие корабль на одной из планет Альфы Водолея, по истечении девяноста трех дней не вернулись назад, «Голубая Амадина» стартовала бы автоматически, а кибер-пилот, взяв курс на Солнце, вполне надежно провел бы корабль сквозь все превратности и злоключения космоса. Мало того: всё, или почти всё в звездной экспедиции было выполняемо одними машинами. Лишь изредка человеческий ум оказывался нужнее машинного. Большинство же основных операций — предварительная разведка, посадка, общая разведка, даже научные исследования и поиск цивилизации — осуществлялись или могли быть осуществимы машинами без помощи людей. Люди нужны были только для Контакта.

Но Контакта не произошло, и страшное ощущение собственной никчемности давило на людей хуже всяческих невзгод. В том же заключалась вторая и, пожалуй, главная причина их односторонней вражды к машинам. Ведь они же обрекали людей на чудовищную скуку от безработицы! Подумать только, мыслители и труженики, гордые покорители природы, творцы цивилизации и прогресса опустились до того, что вынуждены выпрашивать у машин, у ими же самими созданных машин, этого скопища всяческих диодов и триодов, резисторов и транзисторов, реле и переключателей, конденсаторов и прочего металлолома, часок-другой работы для себя, а киберы соглашались крайне редко, словно из жалости, как дают поиграться малым детишкам, потому что потом, после ухода людей, переделывали все заново, по-своему… Плюс ко всему, киберы не обращали обычно никакого внимания на оскорбления людей, словно считали ниже своего достоинства вступать с ними в перебранку. Разумеется, это лишь подхлестывало звездолетчиков — подливало масла в огонь.

Итак, люди были обречены на страшную скуку от безработицы. Почти инстинктивно они пытались уйти от нее за непробиваемую стену юмора. Тина не раз задумывалась над этим вопросом. В самом деле, рассуждала она, юмор бывает двух типов — естественный и искусственный. В первом случае человек шутит лишь изредка, но зато вполне искренне, то есть у него мгновенно возникает в голове и срывается с языка что-нибудь смешное, что вызывает здоровый смех у его собеседников. Это естественный юмор. Бывает еще юмор искусственный. Бывает еще иногда так, что просто необходимо шутить, шутить непрерывно, по поводу и без повода, иначе начнешь медленно погружаться в бездну пессимизма, откуда потом очень трудно выбраться. На «Голубой Амадине» уже не первый год существовал только такой, искусственный вид юмора. Почти никогда звездолетчики не разговаривали друг с другом серьезно. Между ними установились такие ненормальные отношения, когда каждый при встрече с другими корчил из себя этакого супермена-забубену и старался как можно сильнее уесть всех остальных, сардонически высказываясь по любому вопросу. За этим скрывалось какое-то мрачное резюме: и на свое бездействие, и на свою никчемность — его причину, и на те обстоятельства, которые вот уже сорок лет заставляли их быть вдали от дома (разведчики почти физически ощущали замедление времени на их корабле, сердцем чувствовали, как за каждый год их пребывания в космосе на Земле проходит по меньшей мере лет десять)… Пожалуй, Дональд был первым, кто не смог дальше скрывать свои чувства и вновь стал самим собой, да и то это случилось уже потом, после Появления…

Появление… Оно очень многое перевернуло в сознании космонавтов и даже в их жизни. Ведь вот что бывает в космическом рейсе: летишь, словно ангел, в межзвездном пространстве, и все тебе ясно как солнечный день… Или нет — лучше проще: в далеком полете к звездам, каким бы диковинным он ни казался, нет ничего несусветного или сказочного. Корабль с виртуально-фотонным принципом движения и скоростью — одной четвертой от скорости света, машины, взявшие на себя всю заботу об экспедиции, машины думающие и думающие неизмеримо лучше людей, даже странные существа с чудесной планеты системы Садальмелика — все понятно, все обычно, все реально, нет ничего иррационального или необъяснимого. Остается, конечно, какой-то элемент романтики, но ты знаешь, знаешь твердо, что нет на свете таких тайн, которые не разгадываются; а тут вдруг происходит Появление, то есть вещь, настолько из ряда вон выходящая, даже какая-то потусторонняя, что у тебя волосы встают дыбом, когда ты думаешь о ней, и ты чувствуешь, как начинаешь постепенно, день за днем, мало-помалу, потихооонечку сходить с ума…

Существуют вопросы с таким построением фразы или с такой интонацией, что уже сами собой, самой своей сутью наталкивают на вполне определенный, единственно верный ответ. Например, вопрос засидевшемуся гостю: Выпьете еще кофе? уже одной своей формой предполагает отрицательный ответ, положительный здесь просто как-то даже неуместен. То же самое произошло и на «Голубой Амадине» после Появления. И хотя ситуация здесь сложилась немножко труднее, в том смысле, что ответов могло быть не два, как в рассмотренном нами примере с кофе (либо «да», либо «нет»), а намного, намного больше, все равно, верным имел право оказаться только один ответ, все остальные уводили в такую чащу непонятного, парадоксального, таинственного и мистического, что звездолетчики, боясь забрести в эту чащу, из которой потом можно было и не найти выхода, как бы молчаливо договорились считать верным лишь этот, легкий и естественный, бесхитростный ответ и не торопились проверять его верность. А потом, когда все-таки пришлось выяснять и выяснилось, что их благополучный ответ неверен, это был страшный удар для всех, для всех без исключения, — и сразу, как следствие этого, оказалась совершенно несомненной та роковая и переломная роль, которую сыграла в их жизни Тапа.

Не прошло и пяти часов, как Тина вволю насладилась своим хобби. Включив Электронный Мозг, она еще некоторое время стояла в дверном проеме и с недоброй улыбкой следила за тем, как Мозг, не дожидаясь ее ухода, принялся поспешно и раздраженно уничтожать плоды ее работы. Что делать? Машины всегда игнорировали элементарные законы человеческой этики. Тяжело вздохнув, Тина прикрыла за собой дверь в Лабораторию.

Своих друзей она нашла в каюте Сергея. Здесь было достаточно весело, космонавты перекусили и поболтали ни о чем. Потом Поль предложил просмотреть недавно проявленные кадры фильма, снятого им в экспедиции. Главным образом это относилось к Пятой планете — планете ящерок, которой Поль посвятил что-то около трехсот метров прекрасной цветной пленки отличного качества. Естественно, его никто не заставлял снимать, все необходимое делали киберы, и, строго говоря, он лишь изводил дорогостоящую пленку, но и запрещать ему Тина тоже не могла: в конце концов, не она одна, а каждый имеет право на маленькую слабость, хотя бы даже на любительское кино…

Никто не возражал против предложения бортинженера. Наоборот, все обрадовались возможности поразвлечься. Но когда в кают-компании кинопроектор радостно застрекотал, и пленка в нем поползла с верхней боббины на нижнюю, а на экране появилось изображение, то стало ясно, что развлечение развлечению рознь, и лучше, если бы Поль снимал кинокамерой солнце. Во-первых, большинство кадров было снято Полем сверху, с маленького двухместного разведывательного вертолета, и изображение так лихорадочно дергалось и мельтешило, что просто больно было смотреть на него. Во-вторых, звездолетчикам пришлось в сотый раз разглядывать ландшафты Пятой планеты, давно уже всем надоевшие (это вместо садальмеликов, которые просто просились на пленку!). И в-третьих, сама съемка, как и в каждом любительском фильме, оставляла желать лучшего.

Тину посадили в кресло во второй ряд, так как перед экраном стояло всего три табурета, и это было очень странно, потому что проектировщики и строители корабля ведь знали же, что экипаж «Голубой Амадины» будет состоять из четырех человек, и тем не менее сделали перед экраном всего три табурета, — Тина давно ломала голову над этим фактом. Неудивительно, что звездолетчикам приходилось теперь соперничать друг с другом из-за лучших мест. Поэтому, не успев войти в кают-компанию, мужчины немедленно с завидным проворством захватили все три табурета. Тина же молча с упреком взглянула на них и опустилась в кресло, стоявшее сзади. Среди мужчин возникла заковыка. После минутного колебания один лишь Сергей, чуть не сгорая от гордости за свое джентльменство, поднялся и, картинно-вежливо поклонившись, хотел уступить место даме.

— Садитесь, кэп, вперед… Прошу вас, — галантно предложил он.

— Нет уж. Я уж как-нибудь тут, знаете…

— А-а… Ну извините…

— Чего уж…

Итак, фильм начался. Сначала по экрану тянулись, сменяя друг друга, мрачные картины Первой и Второй планет. Это был какой-то унылый безжизненный пейзаж из черных камней. Естественного освещения не хватало для съемки, приходилось применять искусственное — ослепительный свет мощнейших прожекторов, из-за которого это царство вечного холода казалось еще более жутким. Потом появились люди: Тина и Дональд среди камней, Сергей в своем оранжевом скафандре среди камней, потом все вместе — Сергей, Тина и Дональд — среди камней. Одного бортинженера среди камней как не бывало… «Вообще-то, конечно, неплохая пленочка на память, — ухмыльнулась Тина. — Вот будет мне лет так девяносто-сто, посажу вокруг себя свое потомство, покажу ее им — смотрите, мол, какой была ваша прабабушка в старые добрые времена». Но прошли секунды, и кадры с разведчиками сменились другими, новыми, кадрами, на которых разведчиков уже не было. Тина нахмурилась. Опять перед ней вставали мертвые пейзажи, повергающие в уныние.

От нечего делать она решила позабавиться. Прямо перед ней, заслоняя собой половину экрана, сидело тело Дональда, и Тина позволила себе невинную шалость, так сказать, мысленный тригонометрический анализ фигуры врача.

Собственно говоря, она видела перед собой две пирамидки. Это были, натурально, не какие-то абстрактные, оторванные от мира пирамидки, это был сам Дональд, несомненно, но Тине, которая в темном зале, освещенном тусклым неверным светом, идущим из щелей кинопроектора, и тем, который шел с экрана, видела его фиолетовый силуэт, казалось, что это пирамидки.

А получалось это потому, что нижняя часть у Дональда была широкая и толстая, а плечи были узкими, и спина его, таким манером, образовывала некий равнобедренный треугольник, основной вершиной которого была шея Дональда. Это очень походило на пирамидку, поскольку был виден один силуэт. А на вершине этой пирамидки сидела еще одна — тоже пирамидка (гораздо более мелких размеров). Только это была перевернутая пирамидка, а поскольку волосы на этой пирамидке были тщательно подстрижены и не торчали в разные стороны, постольку это была гладкая, ровная и правильная пирамидка, только перевернутая…

Тина усмехнулась. Справа от Дональда сидел Сергей, слева — Поль. Сергей был вертлявый как егоза, а Поль — в очках и длинный как жердь. Сергей, пользуясь небольшим ростом, располагался удобно в любой обстановке (сейчас он уселся по-турецки, сложив под себя ноги крест-накрест, и покачивался из стороны в сторону, веселился). Поль, сутулясь, сидел неподвижно, словно Аллегория Мудрости и Научных Знаний. Он изогнул спину дугой, а шею — дугой в обратную сторону, так что голова его опустилась наполовину ниже плеч, и походил в этой позе на грифа-стервятника или сипа-кумая, из тех что водятся в заповедниках Средней Азии и Северной Америки на далекой, далекой Земле; в общем, это был толковый, интеллектуальный, здравомыслящий Поль.

Увлекшись фигурами друзей, Тина и не заметила, как кончился фильм.

— У меня есть еще одна часть, — сообщил Поль. — Тина, заряди-ка ее, пожалуйста… Она лежит там, на столике.

Тина охотно исполнила его просьбу. Ей это ничего не стоило — кинопроектор стоял рядом с ней, ей вовсе нетрудно было протянуть руку, вынуть из аппарата старую кассету и вставить новую. Теперь на экране возникла пустыня. Освещенная заходящим светилом, с длинными тенями от барханов она была прекрасна. Тина даже удивилась — как это Полю удалось снять такие кадры? По пустыне медленно ползла едва заметная коричневая точка. Тина всмотрелась. По мере того, как камера приближала изображение, точка принимала все более ясные очертания, «Нет, это не вездеход, — подумала Тина. — Даже не отдельный человек. Это человек… верхом на лошади. Какой-то туземец в экзотических одеждах с длиннющим копьем, стрелами в колчане и маленьким круглым щитом на спине…»

— Откуда это?! — закричал Поль.

До Тины уже дошло, что она просто перепутала кассету.

— Ничего страшного, — сказала она. — Это, видите ли, художественный фильм. Нам не мешало бы немножко отдохнуть перед просмотром следующей части…

— По-моему, мы здесь только и делаем, что отдыхаем, — проворчал недовольный Поль.

Фильм, рассчитанный на два часа, оказался пародией на древние развлекательные ленты, которые снимались еще на заре мирового кинематографа. Это был какой-то дикий наворот из ковбоев, индейцев, вампиров, гигантских обезьян, сыщиков-суперменов и ископаемых динозавров. Не заставляя своих героев произносить многозначительные монологи и блуждать в дремучих зарослях сложных коллизий, авторы фильма не скупились на кошмарные сцены, которые следовали одна за другой со всей несуразностью мрачных фантасмагорий того далекого времени. Получалось чудовищное переплетение нелепого, страшного и смешного.

В финале произошло грандиозное землятресение… Фильм закончился. Разведчики еще сидели некоторое время в своих табуретах к вяло обменивались мнениями, Тина не слушала их. Она с треском выключила кинопроектор и звук. Кают-компания сразу погрузилась в кромешную темноту, но Дональд, поднявшийся еще раньше, чем рука Тины потянулась к кинопроектору, уже добрел до выключателя и, нашарив его, включил свет. И тут космонавты увидели чудо…

Между ними и экраном, то есть на самом освещенном пространстве кают-компании, прямо под лампой, там, где стоял Дональд (рядом с ним), сидел на полу некий гаденыш. Обычный домашний гаденыш, белый, но с многочисленными рыжими, бурыми и черными пятнами, такой домашний, что у Тины в груди защемило при воспоминании о доме. Он сидел, подобрав под себя задние ножки (хвост его изогнулся дугой на полу), а передние поставив прямо, симметрично одна другой, и мордочку он тоже держал прямо, с интересом, даже с любопытством смотрел на звездолетчиков, в то время как те с ужасом смотрели на него.

Тина остолбенела…

Глупый и темно-рыжий, он был смешон в своей идиотской наивности, когда подбежал к Дональду и стал тереться своей мордочкой о его ботинок, видимо, надеясь, что Дональд поднимет и приласкает его.

— Прочь! Прочь! — закричал Дональд и отскочил в сторону вне себя. — Что это за зверь? Кто принес его? Его здесь не было раньше!

Котенок тоже отпрыгнул от него и, усевшись, опять обвел космонавтов взглядом, теперь уже удивленно и потерянно. Когда он посмотрел на Тину, и его глаза встретились с ее глазами, ей стало потешно, оцепенение улетучилось, появилось желание схватить его — этот пухлый, пушистый комок, погладить его, поиграться с ним…

— Чей это? — изумленно спросил Сергей, уставившись почему-то на Дональда.

Врач шарахнулся от него как от разрыва снаряда.

— Это не мой! что ты…

— И не мой, — сказала Тина, — я первый раз его вижу.

— Ничего не понимаю, — растерянно пробормотал бортинженер. Происходящее казалось Тине курьезом, забавным спектаклем, фарсом. Словно кукольники за шафранной занавеской решили разыграть космонавтов, и охота одернуть занавесь, увидеть кукольников адским током пронзила ее.

— Вот так да! — проронил Сергей. — Это непонятно и непостижимо.

И лишь сейчас Тина поняла, осознала, что это поистине непостижимо: на корабле не должно и не может быть не то что млекопитающих — кошачьих детей, но даже насекомых, вроде тараканов, клопов и прочее, потому что существует такая строгая, строжайшая, железная программа биологической обработки корабля перед стартом. Да что насекомых! — после ее проведения даже лишних бактерий не остается внутри корабля (она проводится очень, очень строго)…

Но ведь вот же — оно сидело перед ними, это существо, переступившее закон, это животное, нагло попирающее своими тонкими ножками всю систему биологической обработки корабля перед стартом!

В эдаком тупике Тине никогда еще не приходилось бывать! На некоторое время она снова обмерла… Однако котенок продолжал смотреть на нее своими круглыми глазками и был такой милый, хорошенький, домашний животный, что Тина не выдержала: она встала со своего кресла, осторожно приблизилась, аккуратно взяла его за мягкий пушистый живот, подняла, перевернув, положила на стол и стала изучать. Котенок извивался как змея, вырывался от нее, пытаясь укусить ее красивые тонкие пальцы.

— Ужас какой-то! Не мучай животное! — заорал Дональд.

— А-а, — улыбнулась Тина, разглядывая котенка, — вон ты, оказывается, кто. Ты, оказывается, кошечка!

— Кошечка? — уныло переспросил Поль. И уныло добавил. — Лучше бы котик.

Сергея перекосило.

— Да о чем вы говорите?! — взорвался он. — «Кошечка», «котик»! Вы отдаете себе отчет?! Как она проникла на корабль, эта «кошечка», как она здесь очутилась?

Дальше пошла совершенная карусель. Дональд вдруг подбежал к Сергею, цапнул его за рукав и молчком, не оглядываясь, потащил к выходу, одновременно махая рукой Полю и Тине. Поль, пожимая плечами, двинулся за ними, не соображая, по-видимому, что делает. Тина положила кошку на пол, туда, где она сидела раньше, и тоже, как сомнамбула, за ними пошла. Когда они вынырнули из кают-компании, Дональд зажег в коридоре свет, а в кают-компании выключил, захлопнул дверь и, набычившись, обвел друзей взглядом, таким взглядом, что болезненная радость у Тины сменилась жутью. Разведчики, завороженные, смотрели на врача. Прошло несколько минут. Поль, мотнув головой, согнал с себя одурь и открыл было рот…

— Тс-сс! — остановил его Дональд, испуганно приставив палец к губам.

Поль закрыл рот. В коридоре, во всех отсеках напряженная тишина затаилась, готовая разразиться зверским хохотом; Тине почудилось… нет, это свет моргнул вдали.

— Ее там нет, — вымолвил Дональд. — Нам померещилось. Чего только не привидится после такого фильма. Уф-ф! Меня аж пот прошиб… Плохи наши дела, если у нас начались видения. Фантомы проклятые. Давайте сейчас зайдем, включим свет и увидим, что там ничего нет.

Не говоря ни слова, все глазели на него, а он глазел на всех. Потом, наконец, оторвал от них взгляд (с видимым усилием) и, повернувшись к двери, открыл ее, ступил в полумрак отсека. Звездолетчики, переглядываясь, последовали за ним.

— Ну вот, — сказал он и дернул выключатель. Вспыхнул яркий неоновый свет. Кошка из глубины кают-компании торопливо подбежала к ним и, радостная, замурлыкала.

— Нет, Дональд, — вздохнул бортинженер. — Она здесь. И от этого никуда не денешься.

Врач попробовал взять себя в руки.

— Может быть, — предположил было Сергей, напуская на себя деланную безучастность… и запнулся, так и не придумав, что, собственно, «может быть».

— Ладно, — сказал Поль. — Так или иначе, нам надо решать, что с ней делать.

Тина не вступала в разговор. Тихая и незаметная она стояла в сторонке, позади всех, и, машинально отделив от своих длинных волос одну прядь, задумчиво вертела ее вокруг губ. С ней произошло удивительное: она не думала о кошке. Мысли ее, каким-то образом перекувырнувшись в мозгу, скользнули в подсознание, зарылись в самую глубину его, вынырнули оттуда, омывшись, превратившись в воспоминания… Грубые самодельные скамейки, детские песочницы, деревья, напичканные пташками, их щебет, гнезда, изворотливые тропинки, лужицы, трава, цветы на клумбах, Боже мой!.. Когда это было и будет ли вновь?.. Наваждение, выдумка, мяраж. Или чья-то дурацкая шутка: нет в мире ничего, кроме дыры — безмерной, студеной и гулкой, и живого оазиса в ней — четырех человек на потешном кораблике. Неужели существуют еще планеты, а на планетах — люди? Как странно… Трепетное мироздание Маленького Принца… Почему она раньше не думала об этом? Почему задумалась только сейчас? Почему?..

— Выбросить его в космос, да и дело с концом. Я понимаю был бы еще породистый кот!

Это сказал Дональд. Тина опустилась на Землю.

Вообще-то, конечно, котенок был какой-то паршивенький: с короткой шерстью, большой головой, сидящей на предлинной, как у мокрой курицы, шее.

— Выбросить всегда успеем. Обмозговать нужно, — возразил Сергей.

— Слушай, парень, у меня на Земле в квартире жил кот. Я знаю, что это такое, уж поверь мне… Такая морока с этими котами! Тем более котенок… За котятами ухаживать надо, песочек менять. А где мы возьмем ей песочек?

— Песочек! Третья часть всех отделений контейнеров завалена этим добром, — заметил Поль.

«Ничего себе жук! — поразилась Тина. — Образцы грунтов со спутников Садальмелика, уникальные почвы, бесценные для науки породы — кошке под хвост?! Не узнаю Поля… Впрочем, он прав: не все ли равно, сколько мы песка привезем на Землю — кубометром больше или кубометром меньше?» Дональд продолжал сыпать аргументами:

— Ладно бы кот, а то ведь это же кошка! Она нам такой жизни даст!.. Я знаю, что это такое — кошка в доме: изорвет все, перепачкает, линять со временем начнет, котят принесет… И что мы только делать с ними будем? что?

Тина не была настолько не в себе, чтобы не улыбнуться. Совсем иначе отреагировал Поль. Он был начеку и сразу насторожился. Тина подметила, с какой подозрительностью он покосился на врача — щелочки глаз, сверкнувшие очки, — не понравился Тине этот взгляд.

— От кого? — сухо спросил он.

Дональд растерялся. Неизвестность и страх заставили его осмотреться. Он пошарил взглядом по всем стенкам, переборкам, закоулкам, заглянул в промежуток между траектометром и компьютерами, обследовал запасной радарный дальномер, обернулся, поискал глазами на пульте СЖО и на аварийном пульте управления, наклонился, кинул взор на пол — под столик и стулья, — потом подкрался к книжному шкафу, резко открыл его, но не нашел никого.

— Прекрати, — сказал он, — В любом случае ее нельзя оставлять на корабле. Космический корабль — это не зоопарк.

Тина с грустью констатировала никудышный факт: космонавты взяли друг друга под подозрение. Она сама сейчас невольно подумала на Поля. Поль подумал на Дональда… А Дональд? А Сергей? На кого думают они? Тина внимательно изучила их серьезные лица… Трудно сказать: чужая душа — потемки.

— Дорогой Дональд, — произнес Сергей. — Мы не можем выбросить в космос эту кошку. По крайней мере до тех пор, пока не узнаем, откуда она здесь взялась.

Тина в задумчивости чуть не откусила кончики своих волос, но вовремя заметила это и оставила волосы в покое; убрала их со лба, тряхнув головой. Спорят, спорят, — зачем это нужно? Она присела к зверюшке, игравшей соринкой, и протянула руку — погладить ее, — Это наша кошечка, — сказала она. — Не все ли равно, откуда она появилась? Ведь если она здесь, стало быть она наша. Давайте лучше придумаем, как ее назвать.

Кошка отшатнулась от ее руки, фыркнула, спрятавшись за ноги Дональда.

— Ну как хотите, — сказал он. — Я бы выбросил ее от греха подальше.

— Тина права, — поддержал Тину Поль, — надо как-то назвать нашу новую подружку.

— Верно…

— Это у Дональда надо спросить. У него же жил дома кот. А, Дональд? Как его звали, твоего кота?

— О! Его звали Палласар. Тиглат Палласар. Такую поганку нельзя называть подобными именами.

— Правильно. Нельзя. Ни в коем случае нельзя: Тиглаты Палласары, Навуходоносоры, Гнеи Помпеи и прочие Ганнибалы исключаются априори: нам не нужны мужские имена, то был кот, а у нас кошка!

— Объявляется конкурс на знание кличек!

— Имя кошачье: Пятнашка. Мурка, Дымка, Моська, Муська, Нюська, Люська, Булька. Пулька, Снежанна…

— Назови лучше Фата-Моргана, Привидение, Оборотень.

— Нет, нет. Пулька ничего.

— Чушь какая!

— Да уж получше, чем твой Ашшур Банипал!..

— Тиглат Палласар.

— Какая разница? Еще бы Наполеоном назвал своего кота!

— Значит, выяснили, — подвел итог Сергей. — Пусть будет Пулька. А сокращенно… Поль… Ха-ха!

«Она же, наверное, есть хочет!» — спохватилась Тина. Бойко, без лишних слов, она рванулась к буфету, открыла его, покопошилась, выудила оттуда плитку сухого молока, и, кинув эту плитку в металлическую кружку, живо растопила ее на мощной электрической печке. Все это она проделала ловко, за какую-нибудь минуту. Звездолетчики затихли и с интересом (Тина видела это краешком глаза) уставились на нее. Она перелила молоко в чашечку, поболтала, перелила в блюдечко, поставила его на пол и двумя пальцами благосклонно пододвинула кошке.

Кошка жадно набросилась на еду: растопырив свои тонкие, часто дрожавшие ножки, нервно помахивая обтерханным хвостом, вся трясясь, принялась лакать из блюдечка; Тина, умиленная, смотрела на нее.

Сделав дюжину глотков, кошка остановилась. Ее заинтересовало блюдце (почему?), она, как на диво, смотрела на него. Потом, осторожная, потрогала край блюдца. Блюдце покачнулось. Кошка озадачилась. То ли глянец, то ли общая мобильность, то ли изыск закругленной конфигурации озадачили ее. Она попятилась на несколько шагов, полностью сгруппировалась, подобрав под себя передние лапы, опустив голову ниже остреньких хищных лопаток, выступивших на спине (глаза сузились пристальным взглядом). Потом как прыгнула на бедное блюдце — передними лапами прямо на край!.. Блюдце подскочило, перевернулось в воздухе, молоко разлилось во все стороны, но бо?льшая его часть, разумеется, брызнула в мордочку кошке. Кошка истерично закричала и, вне себя, ошалелая, удрала к пульту СЖО — забилась под него.

— Хамка, — желчно сказал Дональд. — Подтирайте теперь за ней.

— Ничего вы не понимаете, — проворковала Тина сквозь переливы тихого смеха. — Она Пантера. Ее надо колбаской угостить. Давай-ка дадим ей колбаски, Поль.

Бортинженер подошел к буфету, достал из него нужный тюбик и новое блюдце, молча, пожимая плечами, протянул Тине эти вещи.

Тина на четвереньках, еле удерживаясь от смеха, подлезла к кошке, и, выдавив на блюдце половину тюбика перламутровой пасты, заменяющей колбасу, снова подсунула его к ней.

— Ешь, Тапа, — сказала она.

Так появился на «Голубой Амадине» новый член экипажа — кошка Тапа. Для Тины это было чем-то, вроде неожиданно нашедшейся среди личных вещей фотографии ее родного дома на Земле, утонувшего в зелени под мирным светом бледно-голубого земного неба, и даже чем-то много, много большим, чем просто фотография. Это был сам Дом, вернее кусочек Дома, тончайшая живая нить, вдруг протянувшаяся между ними (загрубевшими в долгих странствиях и опасных скитаниях по чужим незнакомым планетам, по планетам большим и огромным, по загадочным и прекрасным планетам) и той маленькой планетой, покрытой облаками, которая где-то там — на краю Вселенной, на краю бездны, но они не забыли о ней. Человеческая память, как всякое явление в мире вообще, имеет свои законы. Иной раз достаточно хорошо прочувствовать мимолетное воспоминание, случайное ощущение, чтобы оно часами и даже сутками уже не покидало вас. Тина теперь, как заколдованная, все ходила по кругу, запершись у себя в каюте, не в силах противостоять нахлынувшему на нее потоку воспоминаний — поразительно ярких, встававших перед ней, точно кадр фотопленки. Она не знала, куда себя деть… Конечно, чувства притупляются, нельзя долго ворошить давно исчезнувшее, но что же делать, если фотопленка, передвигаясь, тянет за собой новые кадры, новые воспоминания?

Она не знала, куда себя деть. Впрочем, лучшим лекарством от мыслей высоких всегда были мысли низкие, деловые. Тине потребовалось усилие воли, чтобы настроить свой мозг на определенный лад.

Итак, на корабле появился котенок. Каким образом земное животное могло очутиться на космическом корабле? Она упала на диван лицом вверх и стала думать… Каким образом эта пройдоха, ни у кого не спросясь и не считаясь ни с одним из правил мироздания, пролезла на корабль? Тут есть над чем поразмыслить. Предположение о том, что она, несмотря на биологическую обработку, проникла внутрь корабля еще на Сатурне — исключается: Тапе еще может быть пять месяцев, но уж никак не пять лет. В таком случае, возможно, она проникла сюда за время стоянки на одном из спутников Садальмелика… Но эту мысль Тина сразу отогнала от себя, как верх несуразности: звездолет — вам не проходной двор, чтобы всякие животные могли влазить в него и из него вылазить, он надежно закрывается всегда. К тому же, на Пятой планете, какой бы волшебной она ни казалась, не могут быть те же животные, что и у нас на Земле. Нет, нет, это, бесспорно, земная кошка, а не какая-нибудь там инопланетная, типичная земная зверюшка; как только Тина могла подумать о ней, что она какая-то там инопланетная!..

Таким образом, что остается? Может, все-таки, кто-то из ребят провозит ее нелегально? Да, только это и остается; не предполагать же в самом деле, что речь идет о некоем межзвездном феномене, которому раз плюнуть — перебраться из космоса, где он обитает, в космический корабль (сквозь его корпус, защитные оболочки, металлические переборки…) Стало быть, точно: кто-то из ребят ее провозит. Но в таком случае Тапа слишком молода — ей четыре-пять месяцев, не больше, а мы в полете уже пять лет находимся. Выходит, должна быть еще и мать-кошка!.. Так. Двух животных гораздо сложнее спрятать, чем одного, но, все равно, можно, если очень постараться… Тина ахнула, схватившись за голову: беременность у кошек длится сколько — два месяца? Во всяком случае, не намного больше. А что это значит? А значит это то, что на «Голубой Амадине», разведывательном звездолете, галактическом страннике, который вот уже пять лет, как блуждает в макрокосме, который ни разу за пять лет не подлетал к Земле ближе, чем на четыре парсек, который состоит, черт возьми, из конечного числа отсеков и который закупорен герметически — наглухо, как бутылка вина, должно, оказывается, жить (совершенно незаметно для легальных членов экипажа) целое семейство земных котов! А если учесть еще один факт — если учесть, что у кошек по одному котенку почти никогда не рождается, а рождается по шесть, по семь котят за один раз, и рождаются они круглый год, если учесть все это, то это, знаете ли… это просто ужас, что получается!