Корыстный интерес (СИ)

Внутрь себя смотреть сложнее, чем на других

Радушие хозяев быстро исчерпало себя, чему в заметной степени поспособствовали Мотя и Маня. Первый сцепился с дворовым псом, а Манька залезла в хозяйский погреб и налакалась там сметаны.

Извиняясь и кланяясь добросердечному семейству, мы поскорее двинулись в дальнейший путь, до этого в подробностях разузнав о судоходстве странного мира. Оказалось, что на другой континент можно попасть на корабле, переплыв всего лишь небольшой пролив. По словам хозяйки, там, на другом континенте, в другом государстве, проживал древний колдун, снабжавший всех магическими артефактами. Встречи происходили исключительно в королевском замке и нигде больше. К нему съезжались со всего света, но попасть на «приём» без очереди можно было только по великодушной просьбе самого короля, потому что только ему известно, где проживает старец.

«Опять король… — уныло подумал я, — опять приёмы, тайны и политические интриги. Придётся снова во дворец прорываться».

Но делать нечего. Нужно искать артефакт для скорейшего открытия портала.

Всю дорогу мы не разговаривали между собой. Мотя злился на Акаду, так как получил не только разорванное ухо в драке с дворовым псом, но ещё и нагоняй от хозяйки. Помимо этого Мотя злился и на Маню за то, что ему не досталось сметаны, пока он стоял на стрёме, а Маня лакомилась. Маня же злилась на меня, когда я сообщил ей то, что о ней думаю, и на Акаду, которая не сказала и слова в её защиту. Акада же продолжала ненавидеть меня из-за постельного происшествия, а я ненавидел Акаду, потому что считал, что она всё себе нафантазировала и ничего значительного не произошло. Ну… или почти ничего.

В общем, двое суток мы в полной тишине шли лесной тропой по направлению к морю.

Остановившись вечером на живописном холме, с которого уже был слышен и виден морской прибой, мы разожгли костёр, решив, что спускаться к людям лучше утром — отдохнувшими и полными сил.

Погода стояла самая сказочная: тёплая, ни облачка, ни порывистого ветра. Только пряные запахи цветущих кустарников; свежий бриз, доносящийся с моря, и наш костёр, на котором Акада подсушивала хлеб, проткнув его длинной веткой.

Невольно засмотревшись на тонкие, изящные, безумно женственные запястья девушки, я не заметил, что и сам стал объектом пристального изучения.

Хотелось помириться, но гордость не позволяла. Или гордыня. Чёрт разберёт, что там не позволяет, но так и подмывало ввернуть очередную колкость. Решив, что это будет слишком — мы и так общались жестами — я улёгся на спину, закинул руки за голову и принялся рассматривать незнакомый звёздный небосвод.

— О чём ты думаешь? — неожиданно подала голос Акада. Я и забыл уже, какой он у неё… приятный. Она села рядом и примирительно протянула ветку с горячим куском хлеба. Недоверчиво покосившись на Акаду, я потянулся за угощением, и мой взгляд сам скользнул по декольте платья, что ей пожертвовала гостеприимная хозяйка.

— О твоих пирожках, — ответил я, с трудом возвращая взгляд к звёздам.

Даже не успел понять, что произошло, как лицо загорелось пощёчиной. Я вскочил на ноги, роняя ароматный хлеб на землю.

— Да что с тобой не так?! — взвился я. — Сейчас-то за что?

— За пирожки! — гневно воззрилась на меня Акада, прикрывая рукой вырез платья.

— Дура! Я имел в виду твои пирожки с капустой, которые ты там, в прежнем мире, готовила.

— Тогда я имела в виду комара, что впился в твою щёку! — надулась Акада, отвернувшись в костру.

Вот и помирились! Теперь она обиделась ещё сильнее.

Весь следующий день, пока мы шатались по пристани, она со мной не разговаривала. Лишь к вечеру, убедившись, что нас бесплатно никто на свою шхуну не пустит, она выдавила из себя дельный совет:

— Наймись в работники. Скажи, что грузчиком подработаешь.

— Да? — тут же вскинулся я. — Может, лучше ты предложишь себя капитану? Это и быстрее получится, и я спину не надорву, таская неподъёмные тюки да бочки.

— Сволочь.

— Нашлась тут… королевна! — гневно отшвырнув камень, что лежал рядом с моей ногой, вскипел я. — Почему женщины считают, что мужчины им вечно всё должны?! Ездят на мужиках как на ослах. Причём во всех измерениях! Сам факт, что ты женщина, вовсе не означает, что я обязан спину гнуть и тебе путь облегчать. Только и слышно, что «мужчина должен… мужчина обязан…» А, собственно, почему он что-то кому-то должен?! Он абсолютно такое же существо, с душой и телесными потребностями.

Она сузила глаза, уставившись на темнеющее море, и не издала больше ни звука, пока я изливал на неё всё негодование, что скопилось в моей душе. Простояли мы так недолго. Ненавидя Акаду за правоту — или саму ситуацию за безысходность — я пошёл наниматься моряком-разнорабочим на ближайшую шхуну.

Переночевали мы в портовой гостинице. На этот раз Акада даже рта не раскрыла, когда я вечером завалился спать рядом с ней. На двуспальную кровать у нас денег не хватило, иначе мы бы остались без ужина, поэтому, хоть и скрипя зубами, но она стоически вытерпела нашу вынужденную ночную близость.

За следующий день мне удалось заработать больше, и я уже был готов к тому, что Акада запросит отдельную комнату для себя, но, к моему несказанному удивлению, она потребовала иное.

— Вот, — уперев руки в бока, заявила Акада, указывая на два ведра воды и корыто.

— Что «вот»?

— Мойся, а то я рискую задохнуться ночью от портового парфюма.

— Поможешь? — ухмыльнулся я, заметив, что она постепенно впадает в ступор, наблюдая за моим раздеванием. Но тут она очнулась, раскраснелась и выбежала из комнаты в коридор.

Несмотря на горячую воду, мне так и не удалось смыть с себя дикое напряжение мышц. Завалившись в постель, я вытянул ноги, сокрушаясь, что впервые в жизни устал настолько сильно, что не могу ни расслабиться, ни заснуть. Да и близость Акады этому, мягко говоря, не способствовала.

Учитывая развратные нравы этого государства, было решено переодеть Акаду в парня, дабы не смущать женским полом команду корабля, на котором нам предстояло отплыть следующим утром.

Объяснялись мы с Акадой исключительно жестами. Такими же жестами я послал куда подальше Мотю и Маню, всё это время ошивавшихся возле портового отеля. Пёс и кошка ни в какую не соглашались залезать в ящик и притворяться товаром.

— Тогда вообще здесь останетесь! — шикнула на них Акада, поддержав мои рьяные жестикуляции. — Через пятнадцать минут отчаливаем. Быстро в ящик!

После чего Акада развязала узелок тканевого мешочка и вытащила пирожки, купленные у уличной торговки.

— Возьми, — стесняясь самой себя, предложила она мне, — ты почти ничего не ешь в эти дни.

— С чем пироги?

— С мясом.

— Ты же знаешь, что я не ем мяса. Я ловил тебе рыбу и приносил птицу для Моти, Маньки и тебя, но сам не ел. Зачем сейчас подсовываешь?

— Что за глупости? Ешь, тебе нужны силы. У тебя серьёзные физические нагрузки.

— От поедания трупов силы не прибавляются. Это самообман.

— Ты так исхудаешь.

— Разве? — не стесняясь прохожих, задрал я свою кофту. — Где ты здесь немощь углядела? — Акада отвела взгляд от рельефного тела, которым я не столько гордился, сколько принимал как должное. — Отравление даёт эффект насыщения, так как организму требуется чистка и срочный отдых, оно же оказывает стимулирующее воздействие. Такое же наблюдается у кофеманов, например.

— Первый раз такое слышу, — возмущённо фыркнула она, натянув мне кофту обратно. — Хватит здесь своим прессом светить! У вас все нефилимы вегетарианцы?

— Почти. И люди когда-то были вегетарианцами и сейчас таковыми оставались бы, если бы не разучились слышать ушами и уразуметь сердцем. Вам ещё в Библии всё сказано было: «Не убий!» и «Только плоти с душою, с кровью её не ешьте» или «Я взыщу и вашу кровь, в которой жизнь ваша, взыщу её от всякого зверя, взыщу также душу человека от руки человека», ибо «заклающий вола — то же, что и убивающий человека». И много, что там сказано было на эту тему, но половину священного знания никто и никогда не увидит, а другую половину неправильно переводят и заведомо искажают ложными разъяснениями.

— Там и про мясо сказано, — съехидничала она. — Даже животные перечислены, коих есть можно.

— Теперь там много что сказано, — в тон ей передразнил я. — И даже про месть, и про то, как нужно обращаться с иноземцами, и как лицемерить, и про многожёнство, и про многое-многое другое. Что же теперь, всему следовать? Почему-то святые отцы вашей церкви сами мясо не употребляли. Не говоря уже об Иисусе.

— А вот и неправда! — весело отсекла она.

— Правда, — даже заморгал я. Как-то непривычно было спорить с простым человеком, хоть и полукровкой, на темы, которые я знал наверняка. Доказывать ничего не хотелось, но и позволить Акаде одержать верх я не мог. — Акада, я не стану с тобой спорить. Просто ты пойди и сама проверь: убей хотя бы Маньку. Сможешь?

— Что?! — раздалось из ящика.

— Да-да, — закивал я, пнув ящик, — перережь засранке горло. Хватит за ней лотки выносить! Одна кошка, а сколько какашек! И перережь ей горло так, чтобы с первого раза получилось. Посмотри ей в глаза, впитай её муки и крики, а затем сдери с неё шкуру да кожу.

— Акада, — испуганно мяукала Манька, — ты же не станешь этого делать? Ты же любишь меня!

— Нет, конечно, она не любит тебя, — вещал я, смотря в расширенные глаза Акады. — Она всего лишь в одном шаге от твоего убийства, Манька. А после тебя — в одном шаге от убийства человека. Что ты на меня вылупилась, Акада? Об этом все древние религии твоего мира говорят: и буддизм, и индуизм, и джайнизм, и даже суфизм.

— Индуизм и буддизм здесь совершенно ни при чём! — авторитетно заявила Акада. И я сразу вспомнил её домашнюю библиотеку, состоящую из теософской и эзотерической литературы. — Люди испокон веков держат скотину и птицу ради этих целей.

— Ты тоже Маньку держишь, чтобы она крыс да мышей гоняла. И Мотю, чтобы он сигнализацией работал.

— Меня ты тоже предложишь на ужин? — подал голос Мотя.

— Пусть на ком-нибудь из вас поучится, — предложил я. — Пусть увидит, как коченеет труп, эзотеричка фигова. Как после этого приходится ждать следующей стадии — стадии созревания мяса. После чего нарежь ломтиками и поджарь с приправами или сделай шашлычок из кошатины. Думаешь, такая пища принесёт тебе здоровье и пользу? Ты реально так думаешь? Или полагаешь, что всё, описанное сейчас мной, не происходит с говядиной на скотобойне? Да там во сто раз хуже и страшнее! Если у твоей Маньки и Моти души да мозги имеются, почему бы и корове душу с разумом не иметь?

— Что за гадости ты говоришь?! — замахнулась на меня Акада.

— Только правду, которую ты не хочешь знать! — поймал я её руку. — Страшную правду, на которую омерзительные трусы-люди закрывают глаза, ссылаясь на свою нежную душевную организацию! Вы все насквозь больные. И запах от людей — запах смердящей плоти и гниющей души. Ничто не проходит бесследно. Кара всех настигает. От ваших святых, кстати, иной запах исходит.

Акада побледнела.

— Что ты позеленела вся? — сощурился я. — Как и все остальные, даже не задумываешься над тем, что ты ешь. И какой ценой всё это добывается, какие стадии проходит, прежде чем лечь на твой стол и в твою тарелку. Вы все рассуждаете о добродетели, о грехах и морали, но элементарно о том, что происходит ежедневно за вашими столами, даже боитесь подумать! Открытыми глазами смотрите, да не видите. Знаешь, как раньше веки назывались при открытых очах? Веждами. Догадываешься, что такое «невежды»?

— Вы там что, Библию изучаете?

— Не только Библию. И не изучаем, а корректируем. И вам, сонным слепцам, отдаём то, что выгодно нам. Поэтому и знаем первоисточники. Пойдём, скоро отплывать.

Акада хотела откусить пирожок, но, покрутив его в руке, передумала и брезгливо отдала Моте.

— Тогда возьми хотя бы яблоко, — смущаясь ещё больше, протянула она мне ярко-красный плод. — Не бойся, не у змея-искусителя купила.

— Хм, давай своё яблоко, Ева, — подколол её я, потому что сейчас Акада меньше всего походила на Еву. Но, по крайней мере, она хотя бы начала со мной разговаривать.

Капитан шхуны — мужик с накрученными прокуренными усами, цепким взглядом и обветренным лицом — оценил нашу скромную поклажу, взвесил в руке монеты, что я отдал ему, и махнул в сторону каюты.

— Располагайся. По пути помогать будешь. У меня один из матросов загулял, не пришёл, так что лишние руки не помешают.

Я согласно кивнул. Выбора-то всё равно не оставалось.

— А это что за хиляк такой? — фыркнул он в сторону Акады, голова которой была замотана чалмой, дабы скрыть её длинные волосы, а лицо измазано сажей. — С тобой путешествует?

— Да, это мой… — призадумался я, окидывая Акаду взглядом со стороны. Версия кровного родства никак не тянула на правду. Братьями мы совсем не могли считаться, даже сводными. Скрепя сердце, я выдал новую, неоговорённую заранее версию: — Это мой… приятель.

— Хм, да? — глумливо крякнул капитан судна. — И насколько приятен этот чумазый «приятель»?

— Я привык к нему.

— Понятно. Тогда держи паренька запертым в каюте. Уж слишком попа у него аппетитная.

Я выразительно посмотрел на Акаду, дескать, предлагал же другие брюки купить, а ты, дурында, выбрала в обтяжку!

Она виновато опустила взгляд и засеменила следом за мной, тащившим ящик с нашими хвостатыми попутчиками.

Два дня пути — два дня нескончаемого шторма, когда гигантские волны били нас так, что не оставалось никакой надежды на спасение. Моя спина уже отказывалась сгибаться и разгибаться, она просто одеревенела, и каждое движение давалось чуть ли не со слезами, пронзая тело острой болью, но страх погибели неизменно заставлял подниматься с кушетки и из последних сил вместе со всей командой сражаться с разбушевавшейся стихией.

В трюме была течь, палубу то и дело заливало так, что она превращалась в глубокий бассейн, а небо и море стали совершенно неотличимы друг от друга. Само судно наклонялось под углом 15–20 градусов к поверхности воды, иногда практически ложась набок, после чего нас мгновенно бросало ввысь, на самый пик волны, или вниз, под неё. И каждый раз, когда хлёсткая волна отступала, мы с трудом осознавали, что всё ещё живы. Собственно, мыслей в такие моменты не было вообще. Особенно на фоне усталости и полного бессилия.

На третий день, когда шторм превзошёл сам себя, нашу шхуну просто раздавило очередной волной. Скользя по мокрым доскам, падая, с трудом поднимаясь и захлёбываясь в ледяной воде, мне удалось добраться до каюты и открыть дверь. Там я успел лишь схватить ящик с животными одной рукой, а другой рукой вцепиться в перепуганную до смерти Акаду и привязать её к себе верёвкой, как нас сразу же выбило из каюты мощным потоком воды.

Вокруг всё шумело, уши глохли от грохота волн, грома и треска досок. Шхуна лопнула по швам, не выдержав натиска стихии. И когда перед глазами распахнулась древняя бездна… внезапно шторм прекратился.

Буквально за двадцать минут небо очистилось от туч, выглянуло утреннее солнце, и волны больше не открывали свои голодные чудовищные пасти, заглатывая обессиленных моряков.

Жалкие щепки — то, что осталось от шхуны, — плавали на поверхности, качаясь на всё ещё высоких волнах. За деревяшки хватались ослабевшие матросы. Никто никому не бросался на помощь, и если человек испускал дух, плавно скользнув с деревяшек в непроглядную пучину, его никто уже не провожал сочувственным взглядом. Все, кто выжили, из последних сил держались на волнах и смотрели только внутрь самих себя.

Ящик с псом и кошкой пришлось открыть и перевернуть. Мотя плавал вокруг него, а Маня, уже не мяукая, вцепилась когтями в доски и ошалевшими глазами безмолвно смотрела на воду.

Чалма Акады намокла и превратилась в тяжеленный тюрбанище. Протянув руку, я стянул его, и когда волосы Акады рассыпались мокрыми прядями, никто из матросов даже глазом не повёл — всем было не до удивления.

— Похоже, мы не сможем вернуться, — криво улыбнулся я Акаде. — Прости, красавица, что испортил тебе всю жизнь. Мне искренне жаль.

— Поцелуй меня, — вдруг попросила она.

— Это ты вовремя придумала, — не поверил я своим ушам.

— Пожалуйста, — произнесла она одними лишь губами, и я понял, что Акада сейчас просто отключится.

Сам не знаю почему, но, подплыв к ней вплотную, я с безмерной радостью и бесконечной тоской коснулся её посиневших, дрожавших от холода губ. Она ответила, со всей страстью прильнув ко мне, обвивая шею одной рукой, а второй слабо держась за ящик. Дальше всё произошло словно во сне: только я хотел обнять её за талию, как девушка выскользнула у меня из рук, стремительно погружаясь в бездну.

— Нет, нет!!! — закричал я.

Нырнув, я успел схватить её за волосы и вытянуть обратно. Мои пальцы не слушались, коченели… Ноги работали на автомате и скоро должны были бы перестать двигаться… мышцы на руках отказывались делать гребки и держать меня на поверхности, да ещё и с ношей… Закрыв глаза, я в отчаянии воскликнул:

— Ну что же ты, Риши! Сделай уже что-нибудь! Вы сейчас утоните!!! Воля, где же ты?!

«Это он к тебе…» — простонало Сердце, обращаясь к старинному другу.

«Не в этот раз, — откликнулась Воля. — Я сделала всё, что от меня зависело. Больше не могу».

«Тогда кто? Что же ты молчишь, Рассудок? Где твои выводы, где неординарные решения, озарения?»

Рассудок засомневался.

«Озарения не по моей части. Но существует ещё одна возможность. Правда, это означает крах всей системы контроля над Риши».

«И ты готов жертвовать собой, всеми нами, лишь бы держать Риши под контролем?» — возмутилось свободолюбивое Сердце.

«У меня приказ, — пояснил Рассудок. — Я не имею права выпускать его из темницы».

«Кого?» — благоговейно уточнило Сердце.

«Разум, — отозвался Рассудок. — Если я открою его, он свяжется с Духом… Тем самым я нарушу прямой запрет. Я не оправдаю свою миссию, своё предназначение».

«Мы сейчас погибнем вместе с носителем! — зацепилось за соломинку Сердце. — Не будь слабым, тюремщик! Решайся!»

И Рассудок, проанализировав исход ситуации, всё же решился на игнорирование основных директив. Достав секретный ключ, он открыл потайную дверь темницы…

Облокотившись о водную гладь, словно о твёрдую поверхность, я подтянулся и забрался на неё, встав как на стеклянном полу.

Акада распахнула глаза, всё ещё держа меня за руку.

— Вставай! — приказал я ей. — Иди за мной!

— Но как?! — в изумлении и ужасе она уставилась на меня, стоявшего на воде.

— Просто верь мне! — И я потянул её за руку.

Она поверила, поднялась, а следом за ней ещё двое матросов, да наши Мотя и Маня — этих не пришлось уговаривать, сами запрыгнули.

Спасённые люди совсем не желали отпускать меня, чем невероятно усложняли задачу. С трудом отцепив их руки от своих, я заставил их схватиться за мою одежду, а сам развёл руки в стороны, чувствуя, как потоки силы концентрируются на кончиках пальцев, как собираются в центре ладоней, разливаясь по рукам, вплоть до предплечья, как идут к сердцевине… как пульсируют в звезде… как тянутся во все стороны и устремляются в самую высь…

Теперь вокруг нас возвышались многометровые волны. Они, подчиняясь моему приказу, росли, словно горы; крутились, набирая сумасшедшую скорость.

Стоя в центре этой «центрифуги», мы видели только гладкие стены, но уже не воду.

Логика верещала:

«Сейчас должен образоваться страшный водоворот! Почему его нет?! Почему?!»

«Отвали! — восхищённо заткнуло её Сердце. — Не видишь, что ли, Риши и без того трудно. Думаешь, легко ему все сомнения преодолевать? Не мешай!»

— Пойдём, — вскоре обратился я к Акаде.

— Куда? — одними губами произнесла она.

Я указал направление. Там, правее от нас, на водной стене, показалась дверь.

«У него не получится», — предательски шепнул кто-то из солдафонов моего Рассудка.

«Я верю в него, — ответил Разум. — Я открыл доступ к его Духу».

«Скоро его отключат, скоро заметят… — метался в панике Рассудок, — нам всем хана!!! Зачем я послушал Сердце?! Теперь гореть нам в аду! Нас переплавят, нас разорвут на частицы, и ещё повезёт, если на протоны!»

«Тогда надо поторопиться! — решительно толкнул меня вперёд Разум. — Иди, Риши, возьмись за ручку двери. Не сомневайся! Ни секунды не сомневайся! Я держу канал открытым и буду держать, сколько в моих силах. Иди же!»

Я подошёл и осторожно коснулся округлой и мокрой дверной ручки. Кто-то внутри меня зашептал:

«Прежде чем войти, подумай, как выйдешь».

«Не слушай, ступай вперёд! Сконцентрируйся! Сделай этот долбаный шаг!» — крикнул напоследок Разум, прежде чем его снова посадили под замок.

Повернув ручку, я открыл дверь, не имея ни единого предположения, что ожидало всех нас там, за этой водной стеной.