Корпорация Богги

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

Полночь в Сейлеме, штат Массачусетс.

Колдовской час пробил, когда Дов сидел во взятой напрокат роскошной машине, припаркованной перед «Котом и котлом», и занимался колдовством высшего и тончайшего порядка, а именно: включив свой палм-топ, он откровенно по-хакерски рылся в документах тех докторов, которые, по всей вероятности, вынесли смертный приговор его матери. Для начала Дов применил на практике собственные навыки, усиленные всеми магическими фокусами, которыми он только владел, для того чтобы пробиться к личным финансовым записям Эдвины. Там он нашел подтверждение недавнего платежа за медицинское обследование (это обследование, как и предполагал Дов, Эдвина прошла исключительно в рамках оформления страховки). По этой платежке Дов выяснил имя и фамилию врача, который обследовал его мать.

Взломать записи врача оказалось довольно просто.

Поиски копии того отчета, который был послан врачом по электронной почте в страховую компанию, и вообще были детской забавой.

Обнаружение записи о том, что Эдвина Богги, по мнению врача, проживет как пить дать лет до девяноста, оказалось подобно удару обухом по макушке.

Решение о том, что Эдвина не проживет и девяноста секунд с этого самого момента (если его мнение кого-нибудь интересует), Дов, конечно, принял в состоянии аффекта, и эту мысль он отбросил сразу же, как только она пришла ему в голову. Забавно: как вышло, что к пониманию того, что его мать на самом деле вовсе не стоит на пороге смерти, так быстро присовокупилось желание отправить ее к оному порогу с ближайшей оказией.

Убить ее Дов, пожалуй, не мог, но уж точно, черт побери, он намеревался заставить ее заплатить за то, как она ему подкузьмила.

— И мне, и Пиц тоже, — пробормотал он, глядя на светящийся дисплей своего палм-топа. — Проклятие, Эдвина, о чем ты только думала, когда решила заставить нас пройти через все это? Меня, а уж особенно — Пиц. Она всегда больше переживала за тебя, чем я. Она на все откликается так болезненно, так быстро, и ты об этом знала! Вернее говоря, ты бы знала об этом, если бы обращала на каждого из нас хоть каплю внимания. Почему ты это сделала, Эдвина? Ничего интересного по телеку не показывали?

Дов захлопнул крышку палм-топа, завел двигатель автомобиля и поехал в гостиницу, где его ждал номер, а наутро — завтрак. Всю дорогу его не покидали самые мрачные мысли.

Парадная дверь оказалась заперта и закрыта на засов. Вывешенные на всеобщее обозрение на стене в номере правила проживания в гостинице ясно и четко сообщали о том, что проживающие обязаны строить свои планы так, чтобы возвращаться либо до полуночи, либо уж к шести утра. Чужие планы Дова совершенно не интересовали. У него имелись свои. Поэтому он провел кончиком пальца по замку, а потом — по засову, и они беззвучно сработали.

Поднимаясь по лестнице и открывая дверь в свой номер, Дов все еще был погружен в мысли о том, как бы все-таки образцово и показательно отомстить матери. Эти мысли так увлекли его, что в первое мгновение он принял то зрелище, которое предстало перед его очами, когда он переступил порог — а зрелище разыгрывалось прямо у него на кровати, не больше не меньше! — за иллюзию.

Амулет по кличке Амми, верный спутник Дова на протяжении недавних странствий, стоял на ребре на маленькой кружевной подушечке — из таких, которые словно созданы для того, чтобы ими швыряться, — и его серебряные глазки неотрывно смотрели на мерцающий призрак плюшевого медвежонка, парящий в воздухе над изголовьем кровати. Медвежонок и амулет вели весьма и весьма оживленную беседу.

— Ну вот, а я, значит, ей и говорю: «Пиц-цуленька, ну на что он тебе сдался, этот Новенький Орлеанчик, скажи ты мне, ласточка моя? Ну что в нем такого хорошенького, чтобы оставаться еще и в кроватку тут ложиться и ночку ночевать? Это же такое болото, Орлеанчик этот, что тут только жаба, извиняюсь, в кроватку ляжет». — Вид у медвежонка был сердитый и недовольный. — Ну вот, я ей и говорю: хватит нам тут, мой зайчик, прохлаждаться, пора, как это говорится, лошадок седлать, а то застоялись наши лошадки, и в путь-дорожку, а не то твой братец ка-ак обставит тебя и ка-ак уведет компанию прямо у тебя из-под носика! И знаешь, что она мне на это ответила?

— Нет, — ответил Амми. — Но если в той чепухе, которой ты набит, есть хоть унция жалости, то ты сейчас же прекратишь это баловство и ребячество и все мне скажешь нормальным языком.

— Послушай, а ей такая болтовня очень даже нравится. Из-за этого ей кажется, что за детство можно держаться всю жизнь. — Медвежонок ухмыльнулся. — Как говорит Эдвина: «Надо только правильно играть с детьми — и без труда отведешь их туда, куда хочешь отвести».

— Ну, она-то, может, и без труда, — фыркнул Амми.

— Золотые слова, — вздохнул медвежонок, соглашаясь с амулетом. — Даже не знаю, что такое творится, но чем больше Пиц путешествует, тем труднее мне становится вести ее туда, куда мне хочется. Конечно, я мог бы прибегнуть к помощи Эдвины, но как только я пытаюсь выйти с ней на связь, она говорит, что я не должен заниматься ничем, кроме отправки последних данных разведки.

— Это ты мне рассказываешь? Я ей докладываю по буковкам про все, чем ее драгоценный сыночек занимается в последние дни, выхожу на связь четко по расписанию, а когда я у нее спрашиваю, не поможет ли она мне хотя бы чуточку, чтобы я мог осуществить кое-какие мои планы, так нет — она меня затыкает, и все тут.

— Твои планы?

— Всего три слова: волосы на груди. Я уже сто лет уговариваю его сбрить их.

— Это же просто варварство какое-то! — воскликнул медвежонок, скрестив лапки и как бы пытаясь защитить свою, покрытую искусственным мехом грудку. — Неудивительно, что Эдвина не...

— И что же «Эдвина не...»? — вопросил Дов, переступив порог спальни. Голос его был пугающе лишен эмоций.

— Ой. Обознатушки-перепрятушки, — испуганно изрек призрачный медвежонок. — Сочувствую, Амми. Ну, хотя бы с моей стороны все чисто. Пока!

Видение исчезло в то самое мгновение, когда ладонь Дова накрыла амулет.

— Давай, — велел Дов Амми. — Выкладывай.

— Даже не догадываюсь, что ты имеешь в виду, — отозвался Амми, всеми силами пытаясь разыграть невинность, что ему напрочь не удалось.

— Не догадываешься, само собой. Ну, я не стану гадать, как это ты угодил в унитаз и как тебя смыло. Может быть, тебя не пугает мысль о том, что ты проведешь остаток своей сверхъестественной жизни в канализации. Может быть, ты полагаешь, что Эдвина спасет своего верного маленького шпиона. Может быть, в тебя вмонтировано какое-то возвратное устройство, а может быть, нет, но все сводится к одному: ты думаешь, что тебе повезло, панк несчастный?

— Ай-ай-ай-ай-ай! — заорал Амми так громко, что этим воплем запросто мог перебудить всех постояльцев гостиницы. — Только не это! Все что угодно, только не это. Я расскажу тебе все-все, только, пожалуйста, умоляю тебя, заклинаю, взываю к твоему милосердию, прошу, как друга: прекрати этот жуткий разговор на манер Клинта Иствуда! Простое смертное серебро не в состоянии этого вынести!

Дов осклабился. Он решил, что Клинта Иствуда он разыграл весьма успешно.

— Ладно, — произнес он отрывисто. — Заметано. Колись. Рассказывай то есть.

— Да рассказывать-то особо нечего, ты почти все знаешь, — начал Амми. — Эдвина тайно связалась с Мишкой Тум-Тумом и со мной и попросила нас повнимательнее наблюдать за тобой и за Пиц, чем...

— Повнимательнее наблюдать? — прервал его Дов. — И давно вы за нами шпионите?

— А давно ли у Пиц это плюшевое трепло?

— Сколько я ее помню. Ну а как насчет меня? Ты был частью комплекта офисного оборудования с самого начала, но ведь при таком раскладе за большей частью моей жизни не подглядишь. Если речь идет о домашнем шпионаже, то я от Эдвины ожидал большего.

— Ну, тогда и не переживай так сильно. Тебя не унизили, можно считать. Твоя сестрица привязана к этому медведю, поэтому и было логично поместить внутри него подслушивающее устройство. У тебя же, с другой стороны, нет ничего такого, что ты носишь при себе постоянно, поэтому Эдвина просто-напросто разбросала по всей твоей жизни десятки «жучков». С того момента, когда ты начал свои странствия, следить за тобой с их помощью было бы сложно, поэтому она назначила ответственным меня.

— А ты, скотина, втерся ко мне в доверие. Очень круто, Амми, просто блеск. За одно только это тебя нужно спустить в канализацию.

— Ну ладно тебе, Дов. Ты так не думаешь, — с укором проговорил маленький амулет. — Признаюсь, поначалу все это для меня было только работой, но чем дольше я с тобой путешествовал, тем больше узнавал тебя и тем больше к тебе привязывался. Я знаю: я всего лишь побрякушка, и я не должен ни к чему и ни к кому испытывать чувства, но когда дело доходит до тебя, то я их испытываю, эти чувства.

— Молодец. Складно излагаешь. Если бы у меня была дурная привычка верить в невозможное, тебе бы, пожалуй, почти удалось снова меня обвести вокруг пальца.

— Эй, ну я же знаю, что я чувствую, а что — нет! Только не проси меня объяснять, почем и как это произошло. Я же волшебный, будь оно все неладно! Чары просто-таки сочатся из всех моих пор! Да-да, знаю, нет у меня никаких пор, но, наверное, какие-то из тех заклятий, которые на меня наложила Эдвина, настолько прочно вросли в меня, что меня так скрутило. И у меня появились чувства, хочу я их или нет. Ты мне действительно нравишься, Дов, и мне ужасно стыдно шпионить за тобой, но ради этой работы меня и сотворили. И если ты считаешь, что смоешь меня в канализацию и тебе станет легче, — ну так сделай это. Смой меня, я тебя на это благословляю!

Дов поджал губы, обдумывая страстную речь амулета. Наконец он изрек:

— Не-а. Не буду. Ты только трубу засоришь. — Он повесил цепочку с Амми на шею и добавил: — Можешь остаться, но будет несколько условий.

— К примеру? — осторожно поинтересовался амулет.

— Во-первых, ты позволишь мне наложить на тебя заклятие правды. Под страхом уничтожения.

— О-о-ох...

Лежа на пружинистой подушке волос на груди у Дова, маленький амулет дрожал от волнения. Заклятия правды применялись не для того, чтобы вынуждать или заставлять кого-то говорить только правду. Подлинная их цель заключалась в том, чтобы в тех случаях, когда обработанный таким заклятием субъект или объект врал, ему становилось очень и очень плохо. Эти заклятия были настолько могущественными, что требовали полного согласия и участия того, на кого они накладывались, — ну, что-то вроде «Ты знал, что работа ужасно опасная, когда соглашался на нее».

Заклятие правды под страхом уничтожения — это ясно и четко говорило о том, каковы будут последствия вранья. Самоубийство — точнее и не скажешь.

Амми вдохнул поглубже, выдохнул и наконец произнес:

— Ладно уж. Но только все-таки установи временное ограничение, хорошо? Я не против того, чтобы поклясться говорить тебе правду, только правду и ничего, кроме правды, ну и так далее, и тому подобное, но не навечно же! Я не выдержу такого испытания.

— Семьдесят два часа тебя устроят?

— Только и всего? — Идеальные серебряные бровки соединились на переносице. — В чем хитрость?

— Нет никакой хитрости. И мне не нужно, чтобы кто-то накладывал на меня заклятие правды для того, чтобы я тебе ответил. Через семьдесят два часа Эдвине больше никогда не понадобишься ни ты, ни Мишка Тум-Тум, ни какое бы то ни было еще устройство для шпионажа за мной и моей сестрой!