Королева ночи

Глава вторая

А через неделю в городе появились новые мертвецы, и их тела напугали горожан еще больше того, что люди видели раньше. Новая смерть казалась еще страшней. Тела не были разорваны клыками или когтями, а были только высохшими, плоскими, похожими на осеннюю листву. Иногда они были настолько легкими, что их мог поднять в воздух порыв ветра.

Вряд ли этих несчастных людей выпивал вампир, тот пьет только кровь, а в этих телах не было вообще никакой жидкости.

Мертвые теряли свой вес, который имели при жизни, ветер поднимал их и тащил по улице, пока не попадали в ручьи нечистот, которые текли по улицам, где тела снова набирали свой вес, впитывая в себя влагу, как губки привезенные с далекого моря.

Вот тогда впервые заговорили о том, что наш город проклят, и без помощи королевских магов нам не обойтись.

Когда обнаружили первый труп, лежащий в вонючей луже, люди собирались вокруг него до тех пор, охая и ахая, пока не образовалась огромная толпа. Тогда появились стражи. Пять человек в кирасах раздвинули толпу, чтобы дать возможность пройти к телу городскому магу.

Тот долго стоял и смотрел, и его еще совсем молодое лицо бледнело с каждым ударом сердца, пока не сравнялось цветом с трупом, а у которого кожа была совсем белой.

Маг у нас молодой, город его получил из столицы, когда умер старый чародей. Старого волшебника любили все, горожане ходили к нему, чтобы получить любовной травки, увеличивающей мужскую силу, либо получить купить мощный оберег от супружеской неверности. Он никому ни в чем не отказывал, и помогал всем. Не знаю, насколько он был силен в боевой магии, но не думаю, что при старом чародее по улицам стал бы разгуливать оборотень, или вампир.

Может быть так совпало, а может и на самом деле старый чародей был мастером своего дела, но ни одна нечисть к нам не забредала, и горожане даже забыли, что за городскими стенами находится страшный мир, в котором полно всевозможной нечисти.

Даже сейчас, когда прошло уже пять лет со дня смерти мага, люди до сих пор его вспоминали.

Да такого количества смертей не помнил ни один старожил, сама смерть поселилась в нашем городе, и чтобы ее изгнать нужен был кто-то посильнее молоденького парнишки, бледнеющего при виде мертвого тела, тем более, что молодой чародей показал свою полную неспособность справиться с бедой, скользящей среди черных теней под огромным ликом Луны.

Маг еще долго стоял бледной мраморной статуей похожей на те, что стояли в садах богатеев, потом наклонился и поднял тело. Вот тогда все и ахнули.

Это было невероятно страшно вдруг увидеть, как от человека еще вчера полного жизни, осталась только высохшая кожаная оболочка, которая даже вместе с одеждой пропитавшейся вонючей жижей вряд ли весила больше, чем кошель с серебром.

Чародей держал мертвеца двумя пальцами, брезгливо отстранившись, внимательно разглядывая то, что осталось от сапожника, живущего и работающего на соседней улице. Кто-то его уже узнал и рассказывал всем, как шил у него сапоги.

Мастер он действительно был хороший и к нему обращались многие, мои сапоги тоже тачал он, а я ими нахвалиться не могу.

Тело мастера стало плоским, кости практически исчезли, как мышцы и жир, в наличии имелась только тонкая кожа, словно выбеленная в дубильных чанах, от человека осталась только тень.

Так в наш город пришла новая беда.

Горожане еще не смогли примириться с оборотнем, а уже появилась новая нечисть. Определенно кто-то проклял наш город.

— Его убил вампир? — спросил кто-то из толпы. — Отвечай, маг, ты обязан это знать.

— Нет, это не вампир, — покачал головой маг. — Все гораздо хуже. Вампир выпивает кровь, а это странное существо выпило всю влагу, в том числе из мяса и костей. Видите даже череп похож на высохшую солому?

Он сжал голову, и она смялась под его пальцами, словно яичная скорлупа.

— И как ты собираешься с ним бороться? — поинтересовался все тот же неугомонный голос из толпы. — Или опять скажешь, что без серебра его не победить?

— Без серебра не победить ни одну нечисть, — проговорил задумчиво и как-то отстранено чародей, он словно витал где-то далеко, хоть естественный цвет так и не вернулся на лицо и руки. — Мне неизвестно, что за тварь забрела к нам в город, знаю только, что она сильнее меня. Чтобы так высосать человека, нужна мощная магия, которой я, увы, не обучен.

— И что же нам теперь делать?

— Не знаю, — маг растерянно развел руками. — Уверен, что эта нечисть не будет жить в городе вечно, она возьмет свою дань и уйдет. Я слышал, что в других городах подобные твари убивали по десять, кое-где двадцать человек, а потом уходили. Молитесь о том, что оно выпило не вас, а кого-то другого — это все, что я могу посоветовать.

— Может нам самим убить тебя, раз ты так бесполезен?

Толпа яростно подалась вперед, но стражи выставили вперед алебарды, сдерживая передние ряды. Послушались пронзительные свистки, и толпу разделил на части целый отряд, который привел мой отец.

Стражники разогнали людей, а потом, окружив чародея со всех сторон, отвели того домой, посоветовав, не выходить из дома без охраны.

Правда, я слышал, что мальчишки все равно обстреляли неудавшегося волшебника конскими яблоками с крыш, а бывалые воины, которые должны были защитить его от нападения, только усмехались в усы, глядя, как молоденький маг вытирает испачканное лицо, размазывая дерьмо по своим щекам.

Этим наш маг только добавил себе городской нелюбви, если бы он испепелил бы мальчишек каким-нибудь заклинанием, его бы осудили, но поняли, а тут он еще раз подтвердил, что совершенно беспомощен.

И все стало ясно, что деньги, которые на него потратил город, были выброшены на ветер.

Правда, была и польза от этого случая, что-то в головах людей сдвинулось в правильную сторону. Горожане вдруг поняли, что помочь они могут себе только сами, городская управа от всего на свете не спасет, даже имея три отряда стражников.

Купцы собрали целый пуд серебра и передали его стражам, кузнецы отковали бесплатно из него наконечники для копий и алебард, а также болты для арбалетов и наконечники для стрел. Теперь по ночам стражники по-настоящему патрулировали город, а не отсиживались в трактирах. Конечно, им было не охватить весь город, но по крайней мере там, где горели фонари, теперь по ночам слышались свистки, которыми дозоры перекликались между собой.

И действительно это помогло. Разорванные трупы перестали находить, правда, каждое утро обнаруживали по-прежнему высохшие. Самым страшным казалось то, что людей от этой лютой смерти не спасали даже толстые стены домов и кованые двери.

Не раз бывало, высосанными находили людей из богатых кварталов, которых охраняла личная охрана, вооруженная так, что стражникам оставалось только мечтать.

Двери обитые железными полосами закрывали на мощные засовы, ставни и трубы прикрывали специальными металлическими заслонками, а людей по-прежнему находили утром рядом с домом в виде высохших тел. Замки и засовы были не тронуты, заслонки закрыты…

Странные творились дела в нашем городе и очень страшные.

А чуть позже стали говорить о том, что и за пределами города не все благополучно. Неизвестно как пришло известие о том, что в горах появились огромные твари, похожие на человека и ходящие также на двух ногах. Они таскали с собой дубины и нападали на ближайшие села, причем после этого в деревне исчезали все жители, не находили ни раненых ни убитых, ни живых…

То ли великаны ели их, то ли продавали в рабство.

Магистрат даже собрался послать стражей на подмогу, но как только узнал, что эти существа выше, сильнее и быстрее любого человека, то сразу передумал. Если погибнут стражники, станет некому защитить город от нечисти, а и так у нас было не очень-то хорошо. Но со стражниками имелась хоть и слабая но надежда, что они когда-нибудь изловят эту тварь, а вот без них все станет безнадежно.

В голову управе пришло только одно — после долгих обсуждения они решили направить гонца к королю, чтобы тот прислал к нам в город своих гвардейцев и настоящих магов, которые смогли бы справиться с нечистью.

Прошение вызвался доставить один богатый купец, который как раз собирался ехать в столицу по своим делам. Отбыл он на следующий день в сопровождении десятка лучших наемников, состоящих у него в охране, и городу оставалось только ждать и надеяться на то, что король благосклонно воспримет просьбу горожан, смилостивится и пришлет помощь.

То ли так совпало, то ли еще что-то произошло, что не заметил, но именно в этот момент отец изменил отношение ко мне, если раньше он меня просто не любил, то теперь возненавидел. Он стал задумчив, почти не улыбался, и мне вдруг начало казаться, что он меня стал побаиваться. Понимаю, это звучит, как глупость.

Как может командир одного из отрядов городской стражи бояться своего сына? К тому же, не очень рослого, вряд ли умного, и не очень везучего, но такое ощущение у меня не проходило. А своим чувствам я доверяю, они меня никогда не подводят.

С каждым днем обстановка в доме накалялась, на меня уже братья и сестры стали смотреть с подозрением, а когда я интересовался, чем им не нравлюсь, то отводили свои взгляды в сторону. Что-то происходило в нашей семье, что я не понимал.

В голову пришло только одно — возможно всем вспомнилась история моего рождения, когда мое появление на свет убило нашу маму, и теперь они решили, что пришло время мне за это мстить.

На всякий случай я решил найти ту бабку — повитуху, которая принимала роды, чтобы знать все обстоятельства дела на тот случай, если придется оправдываться.

Признаюсь сразу, это оказалось не просто. Отца я, понятное дело, спрашивать не мог. Братья и сестры отпадали по той же причине, поэтому пришлось опрашивать соседей.

Хорошо, что среди них нашлась пара человек, которые всегда жили на этой улице и прекрасно помнили наше семейство, и все то, что у нас происходило все эти долгие годы.

С трудом один дед вспомнил, что за бабка в это время принимал на этой улице роды. Я узнал, что была она в те времена — семнадцать лет назад — довольно молодой женщиной, значит, у меня есть шанс на то, что она еще не потеряла свою память или не умерла от старости.

Дедок к концу разговора хоть уже и не помнил, как меня зовут, и кто я такой, сумел назвать район города и приблизительно улицу, на которой жила в те давние времена повитуха.

Трудно было поверить в то, но эта женщина по-прежнему жила там, старик не обманул. Я нашел улицу и дом, и саму бабку. Она была жива, находилась в добром здравии и еще не потеряла памяти, и оказалась, далеко не так стара, как мне думалось.

Она меня не узнала, да и как могла, если видела меня только младенцем, еще ничего не умеющим, ничего не знающим и умеющим только плакать.

Хорошее было время, жаль, быстро закончилось. Впрочем, еще больше жаль, что я его не помню.

Я вежливо поздоровался, повитуха долго вглядывалась в мое лицо, потом огорченно покачала головой.

— Не помню тебя. Кто ты и чего тебе надо?

— Семнадцать лет назад вы принимали роды в семье одного стражника, — я назвал дом и улицу. — Ничего не расскажете о том вечере?

— Я ничего не помню, давно это было, — она соврала. Я видел, как забегали ее глаза, а лицо побледнела от сильного волнения. — Может это и не я принимала. Повитух у нас в городе много, у бедняков свои, у богатых другие, они и живут лучше, им и платят больше. Так что иди, милый, поспрашивай кого другого. Не я это была, наверняка, тогда в таких богатых кварталах не работала, меня туда не приглашали. А может это была моя мать, я у нее училась, но она умерла еще пять лет назад — так что ты опоздал.

— Я пришел только для того, чтобы узнать, что тогда происходило, — я сделал паузу для того, чтобы повитуха меня правильно поняла. — Но слышал, что мой отец до сих пор считает, что в смерти его любимой виновата та, что позволила его женушке умереть при родах. Он искал ее долго, но найти так и не смог. Я могу ему напомнить об этой истории и назвать твой адрес, если хочешь. Не знаю, поверит ли он тебе, что принимала ребенка не ты. А может он тебя сразу узнает? Если с ним встречаться не хочешь, а это я вижу по твоему лицу, лучше рассказывай мне…

— Что ты хочешь от меня? — сдалась женщина. — Твоего отца я и тогда опасалась, а сейчас, когда он приобрел еще большую силу и власть, боюсь до смерти.

— Говори только правду и ничего кроме нее, — произнес я дурацкие слова, которые часто любил говаривать отец. — Расскажи, как я родился и что тогда происходило. Все, что вспомнишь, но лучше бы вспомнить все. Я не мой отец, но характером на него похож, так что могу и вспылить, если начнешь врать.

— Знаешь, я до сих пор не уверена, что тебя принимала я, — повитуха успокоилась, она села на лавку, сложив на коленях свои натруженные руки в синих узелках вен и старой морщинистой кожей. — Если хочешь, чтобы тебе рассказала то, что происходило в тот ужасный вечер на самом деле, то покажи пупок. Свой узел на пуповине я узнаю, каждая из нас вяжет его по-своему….

Я задрал рубашку.

— Узел не мой, но принимала тебя я, тут ты прав, — огорченно проговорила женщина. — Много лет прошло, а я до сих пор чувствую свою вину, хоть и ни в чем не виновата. Но кто знает, может быть что-то и действительно сделала не так. Даже наверняка. Видно пришло время рассказать. К тому же есть у меня кое-что, что обязана тебе передать.

— И что же это?

— Потерпи, скоро все узнаешь. Садись, — повитуха махнула рукой на соседнюю лавку. — Разговор будет долгим и тяжелым, лучше сидеть, чем стоять. А на твоем пупке следы так и остались — не думала, что это на всю жизнь…

— Следы чего?

— Но ты же видел наверно, что в глубине там что-то блестит…

— Не обращал внимания, да и не заглянуть мне туда — не согнуться.

— Ну ничего, сейчас все расскажу, и ты сам поймешь, о чем это я…

Женщина налила себе в глиняную кружку какой-то мутной жидкости из кувшина, выпила и закашлялась, по небольшой комнатке забитой старыми древними вещами, напоминающими если не о смерти, то о чьей-то тяжелой и унылой старости, разошелся запах пряных трав.

— Роды были тяжелыми, схватки нерегулярными, — начала она свой рассказ. — Твоя мать слабела прямо на глазах, лицо покрылось крупными каплями пота, с каждой минутой все больше бледнело, а кожа на руках стала холодной. Братьев твоих и сестер отец отправил к соседям, сам же долго сидел с нами, пока не ушел в ближайший трактир. Там и просидел до утра, выпивая со своими приятелями. Да и любой бы на его месте такого не выдержал. Мужики плохо терпят, им трудно сидеть, слушать крики, и не иметь возможности помочь чем-то своим любимым женщинам. Да и плохо все шло, начала твоя мать рожать утром, а закончила глубокой ночью.

Я сразу поняла, дело закончится смертью, только не знала твоей ли, ее или обоих? Ты шел ногами вперед, и пуповина душила тебя. Как ты сумел в ней запутаться? Это не каждому дано, а только одному из сотни. Думаю, ты непоседой был, даже в материнском чреве не мог тихо, мирно лежать.

— Говори все, но без глупых реплик, — я слушал повитуху внимательно, не пропуская ни единого слова. — Мне с ранних лет отец говорил, что я свою мать убил, и этим испортил жизнь братьям и сестрам. Только я никого не убивал, и если он это говорил с твоей подачи, то сейчас сам придушу тебя за это — прости, но накипело за семнадцать лет…

Повитуха тут же заткнулась, настроение у нее переменилось, она снова выпила чего-то из кружки и уже продолжила так тихо, что мне постоянно приходилось напрягаться, чтобы расслышать все ее слова. С этой минуты она поглядывала на меня с опаской и правильно делала — я свои обещания обычно сдерживаю.

— Ничего я ему не говорила, но это скоро сам поймешь, когда дойдем до часа твоего рождения. Потерпи немного.

— Терплю, — я вздохнул. — Не обижайся, но трудно жить с таким обвинением. Мне и самому материнской ласки всю жизнь не хватало, а когда на тебя твои братья и сестры смотря с ненавистью, жить совсем плохо.

— Слушай, — женщина закрыла глаза, видимо, чтобы вспомнить, что происходило душным летним вечером семнадцать лет назад. — Я когда поняла, что без моей помощи ты сам не выйдешь, долго не решалась начать. Полезла помогать, только когда поняла, что у твоей матери сил не осталось. Возможно, если бы поверила в себя раньше, вы бы оба остались живы, но я еще тогда была молодой, многого не понимала. До этого случая я ходила на роды только с моей матерью, в качестве ученицы и помощницы, но она приболела в тот вечер. Пришлось одной. Я бы не пошла, но твоему отцу уже в те времена не стоило отказывать. Убил бы, не задумываясь!

Вытащила я тебя из чрева, но при этом вывихнула тебе левое плечо и оба бедра, так что сразу решила — если выживешь, будешь настоящим уродом.

— Почему?

— Да потому, что не могла я обратно твои косточки на место поставить, не получалось, — В глазах повитухи появились слезы, они побежали по ее коричневым морщинистым щекам прозрачными ручейками, но мне ее почему-то не было жалко. — Да и закричал не сразу, сначала думала — так и не очнешься. Я тебя и переворачивала вниз головой, шлепала, а ты все не кричал. Бледнеть стал и холодеть прямо на моих руках. Догадываешься о моем тогдашнем состоянии?

— Вполне, — кивнул я, начиная что-то понимать. Вот кто убил мою мать! Конечно, она была тогда молодой девчонкой, и сама растерялась, но за ее ошибку пришлось мне тяжело платить. Впрочем, возможно, это была и не ошибка, а судьба. Кто знает, как все происходит в этом мире? Боги любят такие шутки. — Что происходило дальше?

Я словно видел все как наяву. Мигающая плошка с маслом, умирающая женщина, измученная долгими родами, уставшая, ослабевшая, мало понимающая в том, что происходит. А рядом растерянная девушка, почти девочка, с полумертвым изуродованным младенцем на руках.

— Не знаю точно, — бабка вздохнула. — В какой-то момент от страха и усталости мне и самой плохо стало. Попробуй, посиди с роженицей с утра до вечера, послушай ее крики, и пойми, что ничего не умеешь. В общем, сомлела я. Села на табурет и то ли задремала, то ли что-то еще…

Вот тогда и случилась нечто странное: амулет на груди твоей матери неожиданно засветился желто-оранжевым цветом да так ярко, что я чуть сама не представилась от страха.

— Дай мне его, — прошептала она, бледнея все больше. — Моего ребенка. Он непохож на других, я знаю. Мне ему помочь нужно.

Нос ее заострился, лицо посинело, думаю, она уже за моей спиной свою смерть видела.

Я обтерла тебя какими-то тряпками, перекусила зубами пуповину и завязала своим узлом, не особо стараясь. Ты же мертвый был, не оживал.

— Убью! — скрипнул я зубами, глядя пустым взором в окно. Я видел все, что происходило семнадцать лет назад, и мне было плохо от этого.

— Да, убивай, давно пора, — горько усмехнулась женщина. — Думаешь, мне жить тогда хотелось? Поверь, ни тогда ни сейчас жить бы не стала, но живу, потому что вера умереть не разрешает. Не виновата я. Позвали мою мать, а не меня, только она не смогла придти, потому что болела. Она тоже твоего отца испугалась, поэтому и послала. Думала, роды будут легкими, и я справлюсь. Кто ж знал, что так все выйдет? А не пошла бы, убил бы мою мать твой отец, он грозился…

— Слушаю тебя, — я отвел свой взгляд от окна, еще раз внимательно осмотрел повитуху и понял, что ее смерть не снимет с моей груди ту тяжесть, что сейчас легла на мои плечи. Мне было всего семнадцать лет, примерно столько же, сколько этой женщине, когда она меня принимала. — Рассказывай, что было дальше…

Я положила тебя ей на грудь, она попросила, чтобы я ее приподняла и подложила под спину подушку, так она могла сидеть. Я сделала, стараясь не смотреть вниз, на ее ноги…

— Почему?

— У нее кровь текла, не останавливаясь, а мои травки не помогали, уже и кровать была вся в крови, и даже вниз протекло, капало на пол…

— Дальше, — потребовал я, уже находясь в какой-то прострации, не совсем понимая, что требую. — Говори все!!!

— Она заново перевязала мой узел, поэтому и говорю, что на тебе узел не мой. Только вязала не просто так, а вкрапляя звенья тонкой золотой цепочки от амулета в твою плоть.

А потом положила свой оберег тебе на тельце и произнесла несколько гортанных фраз на странном неизвестном языке, амулет засветился, полыхнул светом так, что меня отбросило в угол. Я упала и потеряла сознание. Сколько пролежала, не знаю. Но только очнулась от страха. До меня дошло в моем забытьи, что если твой отец вернется и увидит все, что здесь произошло, то мне не жить. Я вскочила, подошла к кровати и увидела, что мать твоя лежит мертвая, не дышит. Даже зеркальце к губам подносила, хоть уже сразу поняла, что все кончено. Кровь начала сворачиваться, стала черная и… наконец-то перестала течь.

— Ты когда-нибудь закончишь свой рассказ, или так и будешь тянуть?

— Что тяжело? — криво усмехнулась повитуха. — А я с этим семнадцать лет жила, никому ничего не рассказывала. Спать не могла, просыпалась от кошмаров и собственных криков. Вот только сейчас чувствую, как мне легче становится, так что потерпи.

— Терплю, — вздохнул я, дотянулся до ее кружки и жадно выпил все, что в ней находилось. Травянистый настой немного поднял мне настроение и дал силы, знахарка все-таки кое-что умела. — Продолжай.

— Я нашла тебя на остывающем теле с амулетом, который ты сжимал в своей правой ручке, разорванные звенья цепочки так и остались в твоем почему-то уже заросшем пупке. Так что он у тебя не простой, в нем золото и довольно много, только не достать.

— Понял, — я вспомнил, как меня братья дразнили золотым пупком, теперь знаю почему, а тогда мне это казалось обидным. — Что дальше?

— Все твои ножки и ручки оказались целыми и невредимыми, словно не выворачивала их, когда тебя тянула, и самое главное — ты был жив. Смотрел вполне осмысленным взглядом, причем таким, будто все знал и понимал, и почему-то не кричал так, как все новорожденные.

— Дальше…

— А не было ничего дальше, — женщина вздохнула, налила из кувшина кружку настоя и выпила ее залпом, потом предложила мне. Я тоже выпил, как и она. Плохо мне было, да и ей похоже тоже. Дурные воспоминания. Кошмары потом будут мучить. — Я убежала, бросила все, как только тебя переложила в колыбель. Помчалась по пустым ночным улицам, мне так страшно было, что я даже воров и грабителей не боялась. Дома все рассказала маме, и она сразу же отправила меня к дальним родственникам в деревню, взяв с меня слово никому ничего не рассказывать.

Так что ты первый, кому я открываю тайну твоего рождения. Все остальное знаю с чужих слов.

Отец твой пришел под утро пьяный, и долго не мог понять, что произошло. Мне рассказывали, что он искал меня по всему городу, но спьяна забыл адрес и дом. Только это нас и спасло. Потом он со стражниками наведывался ко всем повитухам и допрашивал каждую. Моя мать рассказала, что поскольку была больна и никуда не выходила в тот вечер, соседи подтвердили, что она на роды не ходила, поэтому ее не тронули.

А я долго еще этот квартал города стороной обходила, боясь, что твой отец меня узнает, даже волосы остригла коротко и одежду стала носить другую, более яркую. Но до сих пор страшно. И сны плохие снятся. Так что расскажешь отцу?

— Я тебя и сам могу бить, — сидеть на лавке мне было неприятно, да и слушать эту женщину тоже. — Зачем мне отца для этого звать? Могу братьям рассказать, те в стражники готовятся, они тоже любого готовы порешить, а уж ту, что убила их мать, зарежут с огромным удовольствием. Но не буду этого делать. Никому не расскажу, и никто не узнает. И не потому что мне тебя жалко стало. Не в этом деле. Просто больно внутри. К тому же твоя смерть ничего не изменит, мою мать не вернешь, а она мне так всегда была нужна…

— Считаешь, что я виновата? — повитуха взглянула на меня сквозь слезы, Нои у нее так и не кончались. — Думаешь, я твою мать убила? Поверь, большинство тяжелых родов заканчиваются смертью, только обычно мы еще и ребенка теряем. Это не к нам, повитухам претензии предъявлять надо, а к богам.

— Не мне тебя судить. Не знаю. Верю, что старалась, как могла, только умела немного. Ответь еще на один вопрос: Получается, что моя мать была волшебницей? Или может быть ведьмой?

— Не знаю, кем была, но точно имела дар, — женщина разлила по кружкам настой, теперь налила и мне. — Я с магией дело имела пару раз, да и сама кое-что умею, так что силу чужую чувствую. У нее она была какой-то особенной, странной, ни на что не похожей. Кстати, у тебя тоже способности есть, и, кажется, такие же, как у нее. На, возьми, извини, что отдаю только сейчас.

Я недоуменно уставился на костяной амулет, который она вытащила из небольшой шкатулки.

— Я его тогда унесла с собой, растерялась, думала, если его найдут в твоих руках, то меня обвинят в колдовстве. А ты знаешь, чем это кончается…

Я знал, поэтому только кивнул и стал разглядывать оберег.

Он не производил впечатление дорогого, золота в нем не было, как и драгоценных камней, сделан из костяной довольно большой чешуйки, неизвестного животного, или может быть рыбы, а еще на нем имелся рисунок, вырезанный искусным художником, он изображал крупного волка.

Амулет, как амулет, но я его никому не отдал бы даже за золотой, и дело даже не в том, что эта единственная вещь, которая мне досталась от матери — просто родной он. Сразу как только повесил себе на шею на кожаном шнурке, то почувствовал, как кто-то нежно меня обнял и прижался, к груди маленький ласковый зверек.

Трудно это объяснить, да и не надо — мой он и все!

Он и на самом деле почувствовал себя неплохо, тело согрелось, защищенное огромными каменными стенами от ветра и дождя, и даже перестало дрожать. Костя плавно перетек из скрюченной позы дрожащего зародыша в нечто более прямое и достойное, ощущая, как влажная одежда начинает понемногу шуршать при движении, а не хлюпать, как раньше.

Внутри дома за громадными каменными валунами, из которых он был сложен, создавался свой микроклимат. Пашка не обманул — несмотря на то, что за стеной по-прежнему шел холодный дождь, здесь внутри температура воздуха была явно больше двадцати градусов, каменные глыбы хорошо прогретые днем, теперь отдавали свое тепло.

Костик вытянул ноги, разместился поудобнее, достал фонарь каким-то невероятным образом оказавшийся у него в кармане и осветил внутреннее пространство каменного дома. Оно оказалось совсем небольшим — маленькая комната размером четыре-пять квадратных метров высотой меньше двух. Стоять можно, только согнувшись. Вместо потолка имелась еще одна массивная глыба, покрытая сажей от разводившихся здесь костров, горевших свечей и факелов. А в самом углу имелась надпись, сделанная на камне зубной пастой: «Здесь были Слава и Люда из Первоуральска».

Прочитав это Костя окончательно успокоился — какие ужасы могут происходить там, где побывали Слава и Люда?

Ясно любому, что после них не осталось ни одного привидения или необычного явления — все давно растащено по домам в качестве сувениров.

Юноша усмехнулся, выключил фонарь и закрыл глаза. Дождь шелестел за стеной, иногда взрывая ночь громом и молниями. Тепло навевало сон, он согрелся, ему даже в какой-то момент стало невыносимо жарко. Сам не понимая, что делает, в полудремоте, которую никак не удавалось развеять, Костя сбросил с себя все, оставшись в одних трусах, и погрузился в странный, тягостный сон.

Он пробирался по узким ходам какой-то пещеры, светя себе под ноги фонариком, батарейки которого уже наполовину разрядились, поэтому спешил к выходу, чтобы не остаться в тягучей липкой темноте.

Когда до выхода осталось не больше десятка метров, он запнулся о лежащий в проходе камень и покатился вниз, в боковой ход, едва успев в падении сгруппироваться, чтобы не разбить голову и руки, но при этом все равно получая синяки и царапины.

Острый камень, пробороздил по боку глубокую царапину, разорвал трусы, и они остались на этом камне. Даже во сне его это удивило — зачем он полез в пещеру в одних трусах, грязно же, сыро, да и холодно?

Тут его подбросило, он на мгновение словно завис в воздухе, готовясь к сильному удару от падения с большой высоты.

Перед глазами вспыхнула ярко-зеленая вспышка, его повлекло вниз, но падение почему-то состоялось не на острые камни и сталагмиты, а в густую траву пахнущую гвоздикой. Земля была мягкой, он ничего не отбил, да и падал как будто только с высоты метра.

Костя попробовал открыть глаза, но они не открывались. Такое часто бывает во снах — особенно когда снятся кошмары, тебе хочется проснуться, а не можешь.

«Откуда взялась трава? — подумал вяло Костик. — В пещере не растет ни одной травинки, да и в том Стоун Хедже, где он заночевал, нет солнца. Какой-то дурацкий сон, все нереально, призрачно и глупо. Еще это падение, царапины, удары — до сих пор все болит…»

В голове прокатывался неясный шум, словно от поезда в метро, глаза никак не открывались, в них вспыхивали разноцветные круги, а внутреннее ощущение было таким, словно он только что прошел через первый круг ада. Говорят там, так же плохо.

Головокружение прошло быстро, юноша приподнялся на локте и неимоверным усилием открыл глаза.

Его обнаженное тело лежало на широкой поляне, покрытой высокой по колено жесткой уже слегка пожелтевшей травой, переливавшейся, как бриллианты, от обильной утренней росы. Вдали сквозь серый клубящийся туман проглядывали заснеженные горы. Огромное неизвестное ему багровое светило медленно поднималось над горизонтом, подсвечивая туманную дымку кроваво-красным цветом.

Прохладный ветерок овевал мокрую от пота и росы кожу, и от этого ему стало холодно.

Костик мрачно выругался и погрозил кулаком розовому утреннему небу с серо-зелеными барашками облаков.

— И что теперь? — он еще раз огляделся, отмечая для себя неизвестные ему растения и насекомых, убеждаясь с каждым новым неизвестным экземпляром, что его предположения верны, и он находится не на Земле, а на неизвестной ему планете. — Новый сон?

Стоять босыми ногами на холодной земле было некомфортно, к тому же из травы вырвалось прозрачное облачко кровососущей мошки и словно чулки облепило ноги. Юноша подпрыгнул от боли, когда его укусили в первый раз, и помчался к горам, на бегу размахивая руками, чтобы отогнать рванувшихся за ним насекомых, по дороге ворча на то, что сон слишком достоверный, с болью, запахами и цветами.

Раньше ему такого никогда не снилось, но он не раз читал о том, что многие люди видят цветные сны, которые невозможно отличить от реальности — некоторые от этого даже сходят с ума…

Пробежав пару сотен метров, Костя остановился, увидев, что кровососы отстали. Сон похоже не собирался кончаться. Он для проверки ущипнул себя за руку — боль показалась ему даже сильнее, чем наяву. Правда, это ни о чем не говорило, мошка кусала еще больнее, вот даже на руках сейчас вздуваются мощные шишки от аллергической реакции организма на впрыснутый в кровь яд.

У него всегда так, поэтому Костя никогда не любил осень, когда появлялись комары в городских кварталах. Если его кто-то из кровососов кусал, то шишки проходила не один день.

Похоже, проклятый Стоун Хедж навеивал реальные сны. И это совсем неплохо, даже интересно, вот только холодно оттого, что он стоит голый, поочередно отрывая то одну то другую ногу от земли, чтобы согреться.

Прохладный ветер холодит кожу, а трава как по заказу вся в росе и сверкает словно драгоценность, слепя глаза Попробуй сделать шаг и все это красота тут же окажется на тебе, растечется ледяной водой, вгоняя тебя в дрожь.

Каждая капля казалась огромным рубином в свете багрового неизвестного светила.

«В любом мире, куда бы тебя не закинула судьба, нужно искать людей — так гласит старый закон путешественника, ибо только они смогут тебе рассказать обо всех опасностях этого мира, обогреть, накормить мясом, или чем-то другим, не менее вкусным, и помогут вернуться обратно к себе домой. — Костик облизнулся в предвкушении, неожиданно почувствовав, как в воздухе пахнуло шашлыком из баранины, но тут же поежился и с отвращением глядя на вновь роящуюся у ног мошку. — Вряд ли они живут в горах, поэтому не стоит туда бежать, глупо это и бесперспективно, нужно идти в лес, несмотря на, что тебе снится сон. Сны бывают разные, иногда они слишком реальны, и поэтому даже в них нужно вести себя логично…»

У опушки он остановился, разглядывая деревья и кустарники.

Незнакомых пород было много, но это вполне могли быть земные деревья.

У кустов чем-то похожих на орешник — эти он знал, потому что когда был маленьким, ему показали деревья, на которых росли орехи. Тогда ему показалось странным, что они растут на ветках, поэтому и запомнил.

С этих кустов он и наломал гибких упругих веток. Зубами ободрал кору, потом сидя на поваленном дереве, сплел нечто похожее на набедренную повязку.

Получилось не очень хорошо, скрыть таким плетением почти ничего не удалось, но что сделаешь, если в этом дурацком сне он остался без трусов? А ведь прекрасно помнит, как засыпал в них, и даже в мокрой одежде…

Когда еще раз себя осмотрел, то вынужден был заново переплетать всю получившуюся корзинку, добавляя клубки травы.

Вид теперь получился комический, зато с тем, что висело между ног по крайней мере, можно было ходить, не беспокоясь о том, что какой-то жук или мелкий хищник нанесет непоправимый вред его мужскому достоинству. А такие случаи бывали, ему кто-то рассказывал, правда, происходило это в тропиках, а здесь… неизвестно что, поэтому нужно быть вдвойне острожным.

На самом деле Костик уже давно подозревал, что не спит, но признаться в этом не мог — внутри сразу просыпался страх и вздымалось что-то похожее на истерику.

Полюбовавшись своим творением, в котором оказалось не очень удобно ходить — полоски коры натирала кожу, к тому же трава красила ее в яркий изумрудный свет, что не добавляло красоты его телу. Да и смотрелось нелепо.

Если кто-то увидит его в таком виде, пусть даже во сне, то он станет объектом насмешек на всю оставшуюся жизнь, и не спасет даже карате — всех насмешников не поубиваешь…

Немного подумав, Костя отломил с поваленного сухого дерева большой сук и получил что-то похожее на дубину — хоть не самое лучшее, но все-таки оружие.

Первобытные люди, конечно, делали дубины намного лучше, чем он, но у него не было такой практики, как у них, а также огня и опыта.

Еще надо было бы что-то придумать для ног — меньше всего ему бы хотелось поранить ступни, в чужом мире пусть даже и призрачном, это было смертельно опасно без йода и антибиотиков, поэтому юноша содрал кору со ствола поваленного дерева в том месте, где уже поработали когти какого-то явно хищного зверя, и привязал к ногам.

Получилось нечто не очень красивое и удобное, но все равно лучше идти так, чем натыкаясь на острые сучья и превращая свои стройные в меру волосатые ноги с тонкой и нежной привыкшей к обуви кожей в кровавые лохмотья.

Юноша еще раз критически осмотрел себя, горько усмехаясь над нелепостью своего наряда. Потом мрачно посмотрел в глубь леса, где все пропиталось холодом и сыростью от прошедших не так давно в этой местности дождей.

Было студено и промозгло, редкие волоски на коже вставали дыбом, пытаясь его согреть, но увы, ему это нисколько не помогало.

Хорошо еще, что солнце понемногу согревало воздух. Но что толку от такого тепла, если каждое дерево или куст так и норовит обдать тебя ледяным душем?

Тут поневоле начнешь дрожать от одного предчувствия очередного выливающегося на тебя ведра воды.

В этом лесу не было дорог, просек — ничего, что говорило бы о том, что где-то поблизости имеются люди. Думать о том, что его могло выбросить в такие места, где нет ни одного человека, Косте думать не хотелось. Он точно знал, что так не бывает, если что-то произошло, то имеет смысл и какую-то связь, которую пока не понимает. К тому же если это сон, то какой смысл в нем бродить там, где никогда не было людей?

Костик пробирался сквозь густые заросли кустов — другого пути просто не было, все заросло здесь, как в джунглях, он видел такое по телевизору — обдирая колючками тело, залезая все дальше в чащу.

Когда уже изнемог, расцарапал кожу колючками до крови, все больше понимая, что идет куда-то не туда, лес неожиданно кончился, и он вышел к деревне, расползшейся по травяному косогору вдоль небольшой речушки.

Спрятавшись за кустами у одинокой скалы недалеко от пустого заброшенного дома, юноша стал разглядывать селение.

Дымились печные трубы. По улицам, пусть редко, но ходили люди, среди них имелись даже молодые девушки с ведрами. Они несли воду с реки, некоторые из них были очень даже симпатичными.

Костя скрипнул зубами от раздражения — если выйдет на улицу голый, с кровавыми царапинами, облепленный травой и иголками то все станут смеяться над его корзинкой для мужского достоинства. А мужики могут еще и по шее настучать. Лично он бы, увидев такое чудище, выходящее из леса, так бы и сделал.

Костя расстроено фыркнул и стал присматриваться к дому, стоящему отдельно от других, почти у самого леса — большая крыша, две высоких трубы, строение почему-то казалось похожим на кузницу, пристроенному к жилому дому. Возможно, потому что в нос от него пахнуло древесным углем и раскаленным металлом.

Возможно — это самый лучший вариант, добраться туда он сможет скрытно, а на самой кузнице вряд ли работает больше двух человек и точно мужики, с ними он как-нибудь сумеет договориться.

Они не испугаются его вида, а если попробуют намять бока, то это не страшно, драться его учили с раннего детства. Будет возможность попрактиковаться в блоках и ударах, тут главное никого не убить, и не ударить слишком сильно. А после драки и хорошей выпивки мужчины всегда находят общий язык.

Дадут какую-нибудь одежду, расскажут, где находится телефон, он позвонит домой, и все сразу образуется. Вот тут-то Костик и поймал себя на мысли, что уже давно не верит, что видит сон — слишком уже реально болели царапины и мышцы от усталости.

Действительно, ни один сон не может длиться так долго, и главное, не может быть в нем так больно, холодно и неприятно.

«Ладно, — Костя отмахнулся от своих мыслей. — В конце концов на дворе двадцать первый век, если нет телефона, то найдется дорога, такси наконец, хотя, конечно, чтобы добраться до города станет в копеечку, но тут уж ничего не поделаешь. Его предупреждали, не лезть ночью в Стоун Хедж. Интересно, а как провели ночь ребята? Ирина? Панька?»

Он снова посмотрел на дом, и, принюхавшись к густому черному дыму, идущему из трубы, убедился в правильности своих выводов — точно пахло древесным углем, плохим железом и гарью. Явно кузница. Он пробрался за кустами поближе к строению и сразу услышал редкие звонкие удары молота о наковальню.

Во рту снова появился вкус баранины, ему сразу захотелось есть, словно он не ел пару суток. Вкусный запах мяса шел из крайней трубы, принадлежащей к жилому дому.

Кусты закончились, юноша, пригибаясь к земле, чтобы его не заметили с единственной, а значит, центральной улицы, стал подкрадываться к дому.

Кузня имела три стены под крышей, четвертая представляла собой двухстворчатые ворота, одна створка которых сейчас была распахнута для вентиляции, и можно было рассмотреть все, что находилось внутри.

У стены, сложенной из массивных каменных глыб, находился довольно большой очаг, на котором сейчас лежал пористый серо-зеленый кусок болотного железа, а перепачканный сажей мальчишка лет десяти в коротких штанах и прожженной рубашке, работая мехами, раздувая серый древесный уголь.

Это Костику показалось немного странным — давно в кузницах не использовали такого железа, а перековывали в основном детали от тракторов на что-то полезное для хозяйства, вроде тяпки или лома.

Около наковальни два мужика обрабатывали раскаленную до малинового жара заготовку — высокий с бочкообразной грудью настоящий гигант — сам кузнец и его подручный — высокий юноша лет двадцати довольно крепкого телосложения. Подручный умело орудовал молотом, а кузнец подправлял молоточком заготовку, заодно показывая, куда бить. Оба были одеты в крепкие домотканые штаны и кожаные фартуки, защищающие обнаженные до пояса тела.

Осмотрев обоих, Костя решил, что мужики не представляют для него большой опасности и негромко покашлял, чтобы привлечь к себе внимание.

Он конечно предполагал, что вызовет интерес и даже неприязнь, но такого эффекта не ожидал — кузнец, охнув, схватился за раскаленную железную полосу, а подручный, угрожающе размахивая молотом, направился в его сторону.

Костик вытянул вперед грязные расцарапанные до крови о колючие кусты руки, показывая, что в них ничего нет и выкрикнул:

— Мужики, вы чего? Я — человек мирный, никого не трогаю, мне бы поесть, да одежду какую-нибудь, и еще подсказали бы у кого есть телефон, пусть сотовый, я заплачу… позже, сейчас правда, ничего нет. Видите, голый, помогите… а?

— Сейчас я тебе башку проломлю, и станешь совсем мирным, — прорычал подручный замахиваясь молотом. — Еще не хватало, чтобы к нам в деревню чужаки приходили, у нас и без вас бед хватает.

Костя увернулся от мощного удара молота вспоровшего воздух, сбросил с ног кору, чтобы та не мешала двигаться, и снова крикнул, увертываясь от сильных ударов:

— Я просто попал в неприятную ситуацию, но бить-то зачем? Если нет телефона, то милицию позовите, должен же у вас быть участковый, я видел в одном телевизионном сериале, что они у вас есть. Песни еще поют… под гитару.

Кузнец, и подручный, то ли не расслышав, то ли не обратив на его слова никакого внимания, двинулись на него с мрачными не предвещающими ничего хорошего лицами, мальчишка спрятался в углу возле горна и кидал в него оттуда довольно метко ноздреватыми кусками железа.

Костик легко поймал один из комков, летящий ему прямо в лицо, растер в руках и отбросил в сторону:

— Железо у вас плохое болотное, металл из него получается слабый, гнуться будут ваши вилы… или что вы там делаете. Для такого железа особая обработка нужна, а вы по нему просто так лупите…

Он пританцовывал, уклоняясь от ударов подручного и кузнеца, это напоминало тренировку в спортзале, в котором когда-то пролил немало пота, страха Костя не испытывал совсем — кузнец и подручный были довольно неуклюжи, и уже через пару минут сопели от злости и раздражения.

— Уходи, откуда пришел, лесной человек! — взревел кузнец. — Не нужен ты здесь никому, не мы тебя убьем, так другие, скоро сюда все мужики из деревни сбегутся, тогда тебе конец придет.

— Может, просто поговорим? — юноша на мгновение остановился. — А если милицию позовете, то сам сдамся…

— Сначала я тебе башку проломлю, а потом уже эту… как ее, Милиссию звать стану, — прорычал разъяренный подручный. — Кстати, кто она такая, как выглядит? У нас в деревне девок с таким именем нет. И вообще откуда ты здесь взялся? Как тебя не заметили дозорные — заснули что ли? А ведь мы им за работу харчи даем, которые своим потом и кровью добываем!

Мокрая тряпка, которой кузнец подхватил раскаленную заготовку, высохла и вспыхнула, он отбросил горящий лоскут в сторону вместе с железкой и замахал обожженной рукой:

— Подожди, Лог, может, он не побираться пришел, и польза нам от него какая-нибудь будет, вишь какой ловкий — вдвоем его зацепить не можем! К тому же, ему девка какая-то наша нужна — Мелиссией зовут.

Подручный махнул молотом еще раз и остановился, тяжело пыхтя от усталости:

— Какая же польза от него может быть? Голый, страшный. Может он упырь какой, или того хуже — оборотень? А я всех девок знаю, нет у нас таких. Видать, спутал чужак деревни…

— На упыря не очень то похож, у них кровь не идет, они же мертвяки самые настоящие и лица бледные, а этот смотри весь исцарапан, и сукровица сочится. У оборотней мелкие царапины в момент заживают, их просто так не убьешь, только осиновый кол помогает. Когда его в сердце втыкают, только тогда они затихают, а через время разваливаются, как глиняное чучело на солнце. Нет, на нечисть не очень он похож — может, действительно, в беду попал?

— Ты кто, парень? — спросил подручный, останавливаясь и взваливая молот на плечо. — И чего тебе здесь надо?

— Странник я, — пробормотал Костик, пытаясь сообразить, что же он должен сказать, чтобы вызвать хоть какую-то симпатию, слова подбирал те, чтобы должны быть понятны сельским жителям, сам себе удивлялся, откуда такое знает. — Шел по дороге, выскочили на меня из леса какие-то лихие люди, по голове дубиной стукнули. Очнулся, одежды нет, портмоне нет, сотового телефона тоже — даже трусы и те забрали, хорошо еще, что девственности не лишили…

— Чужаки совсем обнаглели это точно, если на дорогах путников стали грабить… — вздохнул кузнец. — А где напали-то?

— Я в ваших краях впервые, ничего здесь не знаю, — развел руками Костя. В кузницу он не входил, держался в стороне, чтобы была возможность увернуться, если кто-нибудь в него опять что-то бросит.

Разговоры, разговорами, но если этим людям что-то не понравится, придется бежать. А когда все мужики из деревни соберутся, то от толпы не отмахаться.

Скорее участковый пришел бы что ли… он-то не позволит на него кидаться, конечно, в кутузку посадит, зато все выяснит по телефону. А потом разрешит домой позвонить, мать, конечно, расстроится, но все равно приедет выручать. Интересно далеко ли они от города?

— После того как очнулся, через лес пошел, вот это на себя нацепил, чтобы людей не пугать…

— Дорога в город — какая ж еще? — покивал подручный. — Там и подстерегли, других здесь и нет, да и к лесу она одна близко подходит.

— Вот-вот, — закивал Костя, настороженно косясь на подходивших к кузнице мужиков, не зная как на них реагировать — если зажмут в круг и начнут дубинами махать, то не вырвешься, точно убьют.

А каждый что-нибудь в руках да нес — кто дурно сбалансированный меч, больше похожую на плохо заточенную полоску металла, обмотанную на конце тряпками для того, чтобы ее можно было хоть как-то держать, кто дубину или деревянные вилы — рогатину с острыми закаленными на огне краями.

Косте это не понравилось, пока ни у кого он видел ничего, что говорило бы о том, что они живут в двадцать первом веке.

В перемещение во времени он не верил — получается все-таки староверы?

Тогда почему ни у кого крестов на шее не видит, ладанок или образов мелких.

Что-то тут было не так…

Девушки были одеты в сарафаны, а цвета всего два — красный и коричневый, видимо других красителей здесь не было, да и ткань, похоже, сами ткали, волокна грубые, толстые…

Да и у мужиков штаны и рубахи так сотканы — что у них совсем магазинов нет?

Девицы, разглядывая Костика, хихикали, прикрывая рот ладошкой, с огромным интересом разглядывая его набедренную повязку, точнее то, что от нее осталось после прыжков и падений. Юноша даже руки опустил, чтобы прикрыть срам — так кажется это у староверов называется — но этим вызвал только новый взрыв смеха.

К его облегчению кузнец все-таки настроился на мирный лад и махнул рукой, приглашая зайти в кузницу:

— Ладно, заходи, поговорим, не похож ты парень на чужака, может о чем и договоримся. А вы, люди добрые, расходитесь, представление закончено, тут вам не городская ярмарка. Мы как-нибудь без вас разберемся, парень вроде безобидный, дурачок…

— Ты где такого справного дурачка нашел, дядя Кирилл? — поинтересовалась одна из девушек. — Может там и другие такие имеются, не такие стеснительные…

Сквозь толпу пробрался невысокий мужик, в домотканых штанах и такой же серой плохо выбеленной рубахе, немного постоял, хмуро разглядывая Костю, а потом замахал руками на девушек и баб:

— Расходитесь. Ишь сбежались, чтобы посмотреть на голого мужика. Глаза-то свои бесстыжие отведите, побойтесь бога. Нечего тут баловством заниматься. С пришлым человеком как-нибудь без вас разберемся, ваше дело кашу варить, да холсты прячь, а на чужаков у нас охранники есть.

— Подожди, Ефим, — остановил его кузнец. — Девок мне надо кое о чем спросить. Вы мне скажите, среди вас есть среди вас хоть одна Мелиссия? Может, кто так дразниться, или соврал, когда имя свое называл? Паренек эту девку ищет…

— Да, откуда у нас такая возьмется? Мы баловством разным не занимаемся, у нас все строго, а имя не наше, не местное. Может, паренек, заблудился и не в ту деревню зашел? Нет у нас никаких Мелиссиев…

Кузнец нахмурился, что-то соображая. Пока тот не придумал чего-то, что ему точно не понравится, Костя быстро скользнул в кузницу, подошел к очагу, подставляя замершие бока и руки ласковому теплу.

Мальчишка при виде его тут же забился в самый темный угол, настороженно поглядывая на него, выставив перед собой большой плохо скованный нож. Кузнец и кряжистый мужик зашли в кузницу.

— Это староста наш, Ефим, — представил его кузнец. — Он твою судьбу решать будет, если скажет убить — убьем, и рука не дрогнет, а если скажет оставить, то оставим.

— Да я вроде оставаться-то и не собирался, — Костик повернулся к Ефиму лицом, всматриваясь. Нормальный мужик, по лицу видно, что не дурак, и решительный, привыкший повелевать. Глаза оценивающие, спокойные. — Мне бы одежду, пусть рваную, а еще хорошо бы телефон, я позвоню, и за мной тут же приедут. А убивать меня нельзя. Вы, что, здесь совсем никого не боитесь? Узнают же, и всех посадят, прокуратура, думаю, даже в такой глухомани есть…

— Так говоришь, напали на тебя лихие люди? — хмыкнул недоверчиво староста. — А как же ты от дороги до нас по лесу шел? И почему к нам? Деревень вокруг хватает, по тракту их с десяток, а то и больше наберется — проще туда, чем к нам, мы далече от города находимся, да и бедные…

— Я же говорю по голове ударили, — вздохнул юноша. Не нравилось ему здесь, ой, как не нравилось. Скорее бы дали телефон, сотовых-то здесь похоже отродясь не видали. Тьфу! Даже думать стал, как они. — А сейчас сам не помню, куда шел… зачем шел…

— Голову покажи, — нахмурился Ефим. — Что-то я крови на ней не вижу, неправду говоришь, а я этого не люблю.

Костик тихо выругался и сделал шаг к стене, готовясь к драке, да только сзади навалился подручный, схватив за плечи. Сила у парня была недюжинная, схватил так, что даже ребра затрещали. Староста за волосы его схватил, голову наклонил, внимательно всю осмотрел и вздохнул:

— Ни шишки, ни крови, как я и думал. Врешь ты все!

Костя невесело усмехнулся.

— И что дальше Убивать будете, или разрешите позвонить в город?

— Может, будем убивать, а позвонить не дадим, нет у нас в деревне ни колокола ни часовни, ни к чему это нам, вера она же в душе…

— Мне ваш колокол не нужен, я про телефон спрашивал…

— Теле… фон говоришь? — староста задумчиво покатал на языке незнакомое слово. — Мы о таком сроду не слыхивали, да и в соседних деревнях тоже, это у вас в городе такой есть? А он зачем вам нужен?

«Точно староверы, — подумал Костя и задергал плечами, чтобы его отпустил подручный, но тот убрал свои руки, только увидев разрешающий кивок Ефима. Юноше стало как-то нехорошо, словно умерла последняя надежда. — Вот попал, так попал. Где-то читал, что они все заодно — могут и убить, труп за околицей закопают и никто не узнает о нем. Матушка погорюет, поплачет, да толку-то? Пашка расскажет историю о Стоун Хедже, поищут, не найдут и успокоятся. А где он? Как сюда попал? Неужели все-таки не сон?»

— Телефон — это такая трубка, в нее говоришь, а на другом конце тебя слышат, звук по проводам идет, а они по всей России растянуты.

— Нет, не слышали о таком, если здесь поблизости где-то был бы, точно знали бы. А Россия что такое?

— Так вы и о телевизоре ничего не слыхали? — слова о России Костик пропустил мимо ушей, решив про себя, что над ним издеваются. Родную страну по всему миру знают, чуть ли не в каждую войну его соотечественники стараются влезть. — А радио у вас есть?

— Это еще что за невидаль?

«Все… попал, — Костя вздохнул, все больше понимая, что дело даже не в том, что деревушка глухая, даже если это было и так, все равно что-то бы знали, дело, похоже, гораздо хуже — он оказался в другом времени. Видать, все-таки сон. — Как же отсюда выбираться? Одно пока ясно, надо вести себя тихо и смирно, чтобы оставили в деревне, иначе погибнешь без еды и одежды, а в лесу наверняка дикие звери водятся…»

— Телевизор — это когда что-то происходит в одном месте, а картинка оказывается здесь.

— Да… — Ефим вздохнул. — Парень, может что другое придумаешь, не такое странное. Вранье должно быть более правдоподобным, иначе кто ему поверит. А может, для разнообразия правду скажешь? Так откуда шел?

— Не помню, — юноша развел руками. — Как по голове ударили, все забыл, а то, что шишки нет, ничего не значит, на мне все быстро заживает — природа такая…

«А что ему еще говорить? Мир незнакомый, ничего здесь не знает, стоит назвать что-то, как окажется, что такого в округе нет, как и с телефоном и телевизором, хорошо бы вообще молчать, только есть очень хочется…

Нет, зря пришел в эту деревню, определенно зря. Правда, шел сюда, потому что думал — это сон. А сейчас что думать?»

— Природа, говоришь? — староста внимательно его еще раз осмотрел с ног до головы. — Только что же твоя природа царапины не заживила от колючек? Или ты это специально нам сказал, чтобы мы тебя колом осиновым проткнули? Мы вообще-то только оборотней знаем, у которых все заживает. Их убить трудно, сердце проткнешь, а как только нож вытащишь, а он снова встает, разорвать тебя хочет. Не хочешь ли ты сказать, мил человек, что оборотень? Так мы с тобой быстро разберемся…

— Это я неудачно пошутил, — Костя испугался, тем более, что сзади снова придвинулся подручный и схватил за плечи, а кузнец снова взялся за заготовку меча, которую поднял с земли, она уже остыла — И о телевизоре просто так сболтнул…

— Нет у нас к тебе веры, парень, а правду ты говорить не хочешь. Подумай, стоит ли врать? Убьем же… нам это раз плюнуть!

— Мне бы одежду, да поесть, и я бы ушел, — угрюмо проговорил Костик. — Хорошо бы еще меч, раз у вас тут средневековье, без него, похоже, будет никак…

— Одежда понятно, а меч-то зачем? Я понимаю топор, или там вилы, ими сподручнее…

— Вдруг лихие люди встретятся или зверь, а с дубинкой неудобно, — юноша показал на брошенную в угол кузницы свою самодельную дубину, которой так и ни разу не воспользовался. — Топором ни разу не пользовался, как и вилами, а мечом меня драться учили — убивать, правда, еще никого не пришлось…

— А где тебя учили с оружием обращаться? — поинтересовался староста. — Меч — оружие не крестьянское, для нас вилы привычны, и по-моему никто против рогатины хоть с каким мечом не устоит…

— Да хоть толпой со своими вилами налетайте, хоть по одному — мне без разницы, только меч дайте самому выбрать, — улыбнулся юноша, чувствуя как слабеет хватка подручного. Так и должно быть, невозможно в одном и то же напряжении долго мышцы держать. Сейчас он легко бы вырвался — одним движением, но спешить некуда, надо понять, куда разговор староста ведет, не из простого же любопытства о мече спрашивает. Только вот отвечать надо так, чтоб им понятно было. Не о секции же карате рассказывать и о деревянных мечах, которыми там сражались? Говорить надо так, чтобы решили, что он может им пригодиться для защиты. Предложить ему все равно больше нечего, за всю жизнь только и научился, что кулаками махать, да еще деревянным мечом и шестом…

— А откуда у тебя такое редкое уменье, парень? Кто учил ратному делу?

— Отец обучал с раннего детства, — Костя вздохнул, все еще чувствуя, как внутри адреналин бурлит. Ему было страшно, холодно и противно. — Он — воин.

Тут он не соврал, отец действительно был офицером, только его воинскую часть сократили, а всех офицеров отправили в отставку. Пришлось папе мастером на завод устраиваться, денег после этого в семье стало мало, а жить трудно.

— А ты чего по его стопам не пошел? Воинам в мирное время сытно и не обременительно, ходи себе в воздух плюй, тебя кормят, поят, одевают. Война — понятное дело плохо, убить могут, но когда ее нет — не жизнь, а одно удовольствие…

— Меня в армию не взяли, у меня отсрочка есть, я в институте учусь…

— Похоже, опять чего-то врешь, да не пойму что, — недоверчиво хмыкнул Ефим. — Но ладно, это твое дело, парень ты, может, и неплохой, да только не можем тебя к себе в деревню принять. Уже две семьи взяли — больше никак.

Хоть и жалко тебя, но деваться некуда, вас наверно сотни три, а то и четыре бездомных наберется, да, считай, деревни три пропало — не дай бог, объявятся. Нам всех пришлых не прокормить…

Руки у подручного разжались, тот отодвинулся и потянулся к бадье с водой.

— Дайте поесть что-нибудь, одежду, меч, и я уйду, если участкового нет … — Костик, пользуясь свободой, подошел к очагу, снова подставляя бока и руки теплу. — Немногого же прошу, доберусь до города отдам все, и даже денег пришлю электронным переводом, только не сразу, их еще мне заработать надо, я в кафе вечерами работаю иногда грузчиком, чаще официантом…

Он слушал себя и сам себе удивлялся. Чего это он несет? Какие могут здесь быть электронные переводы, если даже телевизора нет!

— Шустрый ты, парень, да только невнимательный, объясняю тебе, не можем мы…

— Подожди, Ефим, — вступил в разговор кузнец. — Что ты там о железе говорил, когда я за тобой с заготовкой по всей улице гонялся? Чем оно тебе не понравилось? Ты, что с кузнечным делом знаком?

— В кузнице работать не приходилось, но меня кое-чему учили, поэтому и сказал — не так куете. Плохие мечи у вас получаются, неудобные, баланс неправильный, это сразу видно…

— Одежда, меч и еда с неба не падают — все чьим-то трудом создано, — заметил кузнец. — Я дам тебе то, что просишь, да только за это придется отработать. А когда на кузнице потрудишься, тогда и решим, что с тобой делать. Спать будешь здесь же, если только Ефим что другое не придумает. Другого места кроме кузни у меня нет. По деревне не ходи, ни с кем не разговаривай, иначе мужики побьют. Согласен?

Юноша вздохнул. Не того он хотел, но ничего не поделаешь, придется подстраиваться к обстоятельствам, другого выхода-то все равно нет. Хотя бы понять, где оказался, что за место и далеко ли город…

— Согласен, мне деваться некуда, голым и без еды далеко не уйдешь, только одежду сейчас дайте, холодно, да и девчонки смотрят…

— Если к вечеру меч не скуешь, убьем мы тебя за твой обман, врал ты уже нам много, — закончил кузнец, словно его не слыша. — А вот здесь ты не то сказал, тебя тут легко проверить. Мечи я ковать не умею, в этом ты прав. Плуг — пожалуйста, косу, вилы, петли на ворота — никаких проблем, а оружие не ковал, не приходилось. Научишь меня — все дам, что просишь, а если наврал — не обижайся, убьем…

— Есть хочется, два дня не ел, работать не смогу, пока не накормите…

«Хоть умру сытым… — подумал Костик. — И голова работать станет лучше, а то подсасывает под ложечкой, все мысли только о еде. А сковать может, что и получится. Учили нас в институте, кое-что помню, как булат ковали, правда, здесь не получится, придется японский способ пробовать, они один и тот же кусок железа изо дня в день проковывали десятилетиями, а то и столетиями, отчего металл менял свою структуру, становился твердым и в то же время упругим…»

— Накормим, но помни, что я сказал, не шучу, да и Ефим тоже, — кузнец подал знак мальчишке, тот выскочил из кузницы и куда-то убежал. — Из одежды пока дам только фартук, чтобы не обжегся, а сапоги и все остальное сначала заработай.

— Выходит, кузнец, ты его под свою ответственность берешь? — Староста вышел из ворот кузни и остановился на улице, глядя на реку. — Если что не так — за чужака ответишь? Вдруг он девок наших захочет пощупать, или украдет чего — с тебя спрос будет…

— Ты мечи от меня требуешь, а как я их тебе скую, если никогда не ковал? — вскинулся кузнец. — Мне бы посмотреть хоть раз, как их делают, а дальше уж сам. Вчера две заготовки испортил, сегодня одну, а ты все торопишь. Я могу пришлого прогнать, мне эта ответственность не нужна, но и ты тогда об оружии больше не заговаривай, копья сделаю и наконечники для стрел, а все остальное в городе заказывай. Забирай свой заказ вместе с чужаком, мне он только для твоих мечей нужен…

— Мечи скуешь, как обещал, и за чужака ответишь, если потребуется, — Ефим сплюнул в густую пыль, плотно покрывающую кособокую улицу. — Мне тоже твое оружие не нужно, да только того и гляди, воевать придется, а тогда потребуется все, что убивать может. И копья и наконечники для стрел и мечи. Дурные времена пришли, опасные. Я тебе заказ от всей деревни даю, не от себя лично, а мне самому ничего от тебя не надо…

— Вот и я о том же, — кузнец подал Костику фартук. — Чужак меня объедать будет, деревня не в обузе, несправедливо это. Мне он не нужен, как и заказ на мечи, все равно ты за них мне платить не станешь, а раз так, то давай и ответственность делить вместе, и еду для него тоже. Мне-то что, скажешь, чтобы прогнал, пожалуйста, сейчас и прогоню, только потом никаких претензий…

— Что значит никаких претензий? — староста притопнул сапогом, поднимая густую деревенскую пыль в воздух. — Сход решил, не моя прихоть. Нужен тебе пришлый, бери, но присматривай за ним, у меня сторожей лишних нет поэтому сам отвечать за него все равно тебе придется…

Кузнец мрачно взглянул Ефиму в глаза и повернулся к юноше:

— Ты, парень, и, правда, оружие ковать умеешь? Если обманул, лучше сейчас признайся, потом поздно будет.

Костя набросил тяжелый из плотной ткани фартук на себя, стоя у огня, он понемногу согрелся, и оттого еще больше захотелось есть.

— Сковать — скую, хоть и не кузнец — об этом не беспокойся. Только зачем вам мечи, если вы ими пользоваться не умеете? Копья — куда ни шло, это оружие попроще, оно любому подойдет, большого мастерства не требует…

— Ладно, пошел я, — староста это прокричал издалека, отойдя метров на двадцать. — А за пришлого паренька ты кузнец перед деревней все равно в ответе, а еду пополам, на мечи вечером приду смотреть, тогда и еду для него принесу.

— Отвечу, если надо будет, — кузнец хмуро посмотрел на подручного и сплюнул на землю. — А ты не стой, огонь потух, давай, берись за меха, посмотрим, что пришлый умеет, а то малец что-то долго не идет. Нет, ты посмотри, каков староста, опять все нас тобой свалил, и чужака уже к нам привязал, нам что его к наковальне цепями приковывать, чтобы он по деревне не ходил?

Костик натянул на ноги, поданные ему подручным кожаные вериги, они были для него велики, но все приятнее, чем босиком, а когда у щиколоток перевязал кожаными ремешками, то стало вполне удобно и комфортно.

Ноги отозвались с благодарностью, принимая тепло обуви и ровную мягкую подошву, кора хоть и спасла от порезов и мелких ранок, но довольно сильно натерла кожу, и та теперь горела неприятным огнем.

Щелястая створка ворот распахнулась, и в кузницу вбежал мальчишка, неся в руках горячий котелок каши, он поставил это на чурбак и вытащил из кармана штанов кусок засохшего хлеба. Настроение у юноши сразу поднялось, когда поднес ложку ко рту.

Плохо ли хорошо, но, похоже, из этой неприятной ситуации он как-то начинает выходить и без особых потерь, а еще полчаса назад думал, что не выживет.

Каша, конечно, не мясо, но есть ее можно. Правда, сразу вспоминалась институтская столовка, где кормили также противно и невкусно, но когда голоден и выбора нет, то и такая еда — благо…