Корабль ночи

3

Вода в гавани была спокойной, Кисс-Боттом не пропускал сюда морскую зыбь и волны. Мур стоял на носу баркаса и смотрел, как форштевень стремительно рассекающего морскую гладь корабля разваливает его отражение на две, три, четыре части. Показались причалы; там ждали местные мальчишки, готовые поймать и закрепить носовые и кормовые швартовы. Сквозь завалы всякого хлама на верфях, где прибой без устали накатывал на прибрежный песок, через колючий кустарник и траву пробирались крабы. Там же темнел наполовину погребенный в песке остов рыбацкого ялика, но теперь никто уже не помнил, чье же это было суденышко. На полукружье песка, обнимавшем гавань, лежали рыбачьи лодки, на деревянных шестах сушились сети, под пальмами одинокий рыбак наблюдал за приближением баркаса.

Суда покрупнее стояли у пристани, терлись боками о старые автомобильные покрышки, защищавшие ветхие деревянные конструкции причала. На воде переливались на солнце всеми цветами радуги пятна солярки, среди них плыла дохлая рыба, такая же радужная. Через мгновение баркас подмял ее носом.

– Всю свою жизнь я провел на этих островах, Дэвид, – сказал Кип, подходя к нему вплотную и перекрикивая шум работающих двигателей. – Но на моей памяти здесь не случалось ничего подобного. Я это к тому говорю, что тебе страшно повезло – мог ведь и концы отдать. – Он сердито нахмурился, поняв, что Мур его не слушает.

Кип родился в семье бедного рыбака на Хэтчер-Ки, маленьком островке примерно в ста милях от Кокины, названном так потому, что на одном из его пляжей откладывали яйца черепахи

. (Кипу до сих пор частенько снилось, что он снова мальчишка и носится с приятелями по горам желтовато– белого песка неподалеку от берега, на который накатывают увенчанные белыми гребнями волны прибоя.) Потом его отец сломал руку и плечо, наскочив на не обозначенный на картах затонувший пароход. Кости срослись неправильно, и отцу пришлось бросить рыбную ловлю. Семья собрала пожитки и переехала в кингстонские трущобы, где во множестве теснились скособоченные лачуги, а по улицам безостановочно двигался песок. Чтобы выжить здесь, приходилось делать соломенных куклят – для туристов – или, как в случае Кипа, за гроши работать экскурсоводом. За самым Кингстоном, на опушке леса, жили тетя и дядя Кипа, люди странные. Их верования, привычки, заведенный в доме порядок пугали Кипа, казались противоестественными – и необъяснимым образом меняли будничный облик хозяев. Кип терпеть не мог ходить к ним в гости.

Мать Кипа, женщина неграмотная, с великим трудом читавшая по складам, настояла на том, чтобы сын учился. Если ты научишься читать, твердила она, ты научишься думать. Только тот, кто умеет думать, может выжить в этом мире. И Кип взялся за учение. Пока какая-то женщина занималась с ним, отец сидел отдельно от них в крохотной комнатушке, любуясь игрой света и слушая призывный рокот далекого моря.

Кип уехал в Соединенные Штаты, во Флориду, и стал самостоятельно зарабатывать себе на жизнь. Там с ним случилась неприятность: какой-то ухмыляющийся белый с лошадиной физиономией напал на него, избил и забрал все деньги, которые Кип заработал, подметая полы в общественном бассейне Майами. Это переполнило чашу его терпения. Днем он жадно впитывал все, что мог увидеть и услышать на улице, а по ночам взахлеб читал книги, все, какие сумел купить или одолжить. Некоторые из них произвели на него сильнейшее впечатление – например, «Длинная рука закона», повесть о жизни лондонских «бобби». И вот Кип на борту океанского лайнера пересек Атлантику, сошел на берег в Ливерпуле и устроился матросом на портовый буксир. Поначалу было трудно, белые «старички» с буксира всячески насмехались и издевались над ним, но постепенно Кипу удалось завоевать если не их дружбу, то по крайней мере уважение – ведь он работал за троих. Потом, на счастье Кипа, британское правительство развернуло программу защиты правопорядка, и в шестидесятых он вернулся на острова в офицерском чине, получив образование и накопив жизненный опыт. На Больших Багамах он встретил свою будущую жену, потом родился их первенец, Эндрю. Потом Кипу предложили стать констеблем на Кокине. Он принял предложение в силу неопределенности будущих обязанностей, а также из желания сделать в этой жизни хоть что-нибудь стоящее.

Жизнь на Кокине показалась им с Майрой прекрасной, мирной и спокойной, и они остались. Сразу после того, как они переехали, родилась Минди, а еще через пять лет Эндрю – ему тогда уже сравнялось семнадцать – на борту китобойного судна отбыл в Штаты, чтобы найти свою дорогу в жизни. Кип увидел, что все повторяется, но, хотя очень скучал по сыну, понимал: не стоит отодвигать неизбежное. Таков уж этот мир.

Баркас выключил двигатели и причалил к пристани. Мальчишки привязали швартовы к специальным тумбам. Мур взял Кипа под руку:

– Смотри, кто идет.

– Его превосходительство пожаловали, – хмыкнул Кип, наблюдая за приближавшимся к ним негром в темном костюме и белой рубашке.

Мур перелез через борт и спрыгнул на пристань. Неподалеку двое готовили наживку для предстоящей рыбалки. Их ножи были в крови. Работая, они время от времени поглядывали на странный объект, застрявший среди рифов.

– Что это? – спросил у Мура негр с блестящим золотым зубом во рту. Он покосился на риф. – Повезло кому-то, большую рыбину поймал…

– Верно, – отозвался Мур. – Рыбка чертовски большая.

– Мур! – окликнул человек в темном костюме, пробираясь между штабелями ящиков и контейнеров, сохнущими сетями и бочками с рыбьими потрохами, облепленными мухами.

Кип следом за приятелем вышел навстречу мэру. Нюх у Рейнарда был, как у ищейки: стоило произойти чему-нибудь такому, что Кип представал не в лучшем свете, и мэр оказывался тут как тут.

– Откуда это? – поинтересовался Рейнард у Мура, глядя поверх плеча Кипа на силуэт лодки у Кисс-Боттома. Мэр щеголял в чистом, опрятном костюме, но тугой узел темно-синего галстука был вывязан из рук вон плохо, а воротник и рукава рубашки заметно обтрепаны. Когда он хмурился, морщинки у носа и ниже редкой седой шевелюры превращались в глубокие трещины, отчего лицо Рейнарда приобретало сходство со старым написанным маслом портретом.

– Боже милостивый! – воскликнул он, не глядя ни на хозяина гостиницы, ни на констебля. – Вы знаете, что это такое?

– Она всплыла из Бездны, – ответил Мур. – И – да, я знаю, что это…

– Она открыта? – повернулся мэр к Кипу.

– Нет.

– Похоже, застряла? Благодарение Господу, что она не пришла в гавань, а то нам пришлось бы чертовски дорого платить за это, джентльмены. Отсюда она кажется совершенно невредимой…

– Да, – согласился Мур. – Все две сотни футов.

Мэр скривился, словно проглотил что-то горькое.

– Что вы намерены предпринять, констебль?

– Еще не знаю. До поры до времени мы здесь в полной безопасности. Пока это судно не снялось с рифа…

– А нет ли способа снова утопить его? – спросил Рейнъярд, переводя взгляд с одного собеседника на другого.

– Можно было бы вскрыть все люки или проделать дыру в днище, – ответил Кип. – Но я не уверен, что мы рискнем это сделать. Есть законы о спасенном или найденном имуществе, и с ними необходимо считаться. Пожалуй, выходит, что эта посудина – собственность Дэвида…

Мур взглянул на него. Он впервые подумал о такой возможности. И верно, он обнаружил эту лодку и в некотором смысле собственноручно выкопал ее из песков Бездны. Конечно, ее трудно было поставить в один ряд с теми вещами, на которые он обычно пытался заявлять свои права как на спасенное имущество, – некоторые подводные лодки скорее подходили под категорию исторических реликвий. Но эта по-прежнему была в хорошей форме и на поверхности… об этом стоило подумать.

– Кроме того, – продолжал Кип, – это странное судно. Ни одного опознавательного знака или метки, но, смею вам заметить, очень многие историки и военно-морские музеи проявят к нему большой интерес. Так что я не спешил бы возвращать его в морские глубины. Если хочешь, Дэвид, я специально для тебя могу написать свидетельство. Сомневаюсь, что там внутри есть хоть что-то, что не рассыпалось бы при первом же прикосновении, однако прекрасную бронзовую табличку в каком-нибудь музее мы точно получим…

– Я хочу, чтобы этот корабль исчез с моего рифа, – сердито пробурчал мэр. – Мне не нравится, что он так близко от гавани. А вдруг там что-нибудь взорвется?

– Говорю вам, мы ничего не станем предпринимать, пока хорошенько не обдумаем все возможности и последствия, – решительно заявил констебль. – Я мало смыслю в подводных лодках и взрывах, но думаю, что трогать эту посудину с места не стоит: беды не оберешься. Лучше оставить ее, где она есть.

Рейнъярд достал из заднего кармана платок и отер блестящие от пота щеки и лоб:

– Лучше б она вообще не всплывала. Гнила бы на дне с другими – мало ли здесь тонет кораблей! Так нет же, нате вам, повисла на Кисс– Боттоме, точно черная пиявка! Господи, да я в жизни ничего подобного не видал!

– А нет соображений, что это может быть за корабль? – спросил его Мур.

– Я приехал сюда только после войны, – с некоторым вызовом проговорил мэр. – Мне неизвестно, что именно лежит на дне Бездны, вероятно, всякий хлам. Но этот корабль… Не знаю, что и думать.

– Может, рыбаки что подскажут, – сказал Кип. – Но сперва, Дэвид, надо сходить в бюро находок, сделать заявление. А уж оттуда двинем к рыбакам…

Они с Муром пошли с пристани. Рейнъярд крикнул им вслед:

– Не забывайте, эта лодка – не только ваша, но и моя проблема. Я за него отвечаю и возлагаю полную ответственность на вас двоих…

– Понятно, – отозвался Кип.

Пробравшись сквозь толпу островитян, бежавших из деревни на пристань, поглазеть на диковинку, они с Муром сели в старенький полицейский джип, припаркованный в тени высоких пальм. Кип завел мотор и поехал по Фронт-стрит, где по обочинам в беспорядке теснились рыбачьи хибарки из дранки, к пересечению с Хай-стрит, которая вела прямо к центральной части деревни. Они миновали квартал баров, вереницу мелких магазинов и покатили в сторону Сквер, где помещался полицейский участок.

Худой угрюмый негр в рабочем комбинезоне проводил взглядом промчавшийся по Хай-стрит джип констебля и вновь уставился на гавань и на то, что – он сам видел – вынес на рифы океан. Лопни мои глаза, это корабль, сказал он себе и дрожащими пальцами поднес к губам самодельную папиросу. Это наверняка тот самый корабль, тот самый. Но ведь то было так давно… тридцать пять, сорок лет назад… и вот эта сволочь всплыла из Бездны. Нет, быть того не может, чушь. Как он мог подняться оттуда?.. Но ведь я вижу его и, Господь свидетель, узнаю… Он бросил окурок на землю, придавил носком башмака и медленно побрел по Хай-стрит – мимо баров, мимо людей, глазевших на него со ступенек парадных крылечек, мимо девиц легкого поведения, слонявшихся по центру поселка в поисках клиентов. Обычно он не упускал случая воспользоваться их услугами, особенно когда видел стройную высокую азиатку из Олд-Мэнс-Ки, которая появилась на острове несколько дней назад, чтобы подзаработать на поездку на Тринидад. Но сейчас ему было не до развлечений.

Свернув на Фронт-стрит, он миновал столпившихся у входа на пристань островитян, которые обсуждали появление на рифах Кисс– Боттома загадочного корабля. По глазам нескольких старых рыбаков он понял, что они знали правду, но не хотели ее знать, как не хотел ее знать он сам. Пристань осталась позади; он шел теперь мимо рыбацких хибарок. Из-под облупленной стены на него с яростным лаем кинулась черная собака. Он прогнал ее. Он шел туда, где за деревней вставали густые, буйные зеленые джунгли, где высоко в красноватых кронах деревьев, похожих на кухонные ершики, щебетали птицы и где Фронт– стрит превращалась в песчаную колдобистую тропинку. Он уходил все дальше, углубляясь в чащу под пронзительные, печальные крики птиц. Обогнув заросли колючего кустарника, он увидел впереди церковь.

Церковь была небольшая, приземистая, с высоким шпилем. Здесь заканчивалась Фронт-стрит. За церковью было кладбище, обнесенное оградой из заостренных кольев, а сбоку к ней примыкал курятник. На кладбище давно проникли джунгли, они держали деревянные надгробия цепкими, корявыми зелено-бурыми пальцами. Стены церкви пестрели рисунками и надписями: здесь были рожи, цифры, обведенные кружком, и всевозможные имена – Эрзули, Зок, Легба. Широкие, жирные потеки черной и красной краски спускались к самой земле. Два церковных окна, закрытые кем-то, как видно, совсем недавно, были разбиты.

Негр приблизился ко входу, взялся за простой металлический дверной молоток и тихо стукнул в дверь.

Тишина.

Он приложил ухо к двери, потом снова легонько стукнул по филенке.

– Ваше преподобие, это Томас Лэйси! – сказал он через несколько мгновений.

Последовала длительная пауза, слышалось лишь пение птиц и шелест листвы под ветерком. Потом загремел отодвигаемый засов. Дверь распахнулась. В проеме возникло скуластое лицо с козлиной бородкой и большими, как плошки, глазами за стеклами очков в роговой оправе. Показав глазами: входи, его преподобие с заметным французским акцентом пригласил:

– Прошу!

Томас вошел в помещение с голыми полами и длинными рядами деревянных скамей. В центре был алтарь, а где-то сбоку – хоры. Пахнуло пылью, сыростью и старением; аромат ладана едва пробивался сквозь табачную вонь. Когда священник захлопнул за Томасом дверь, церковь погрузилась в темноту, лишь слабые лучики света проникали через разбитые створки окон, бросая на стены тусклые неясные тени. Его преподобие поставил засов на место и повернулся к посетителю:

– Что вам угодно?

– Я насчет того, что выплыло из моря, – едва слышно заговорил Томас, но даже его тихий голос эхом отразился от стен церкви и наполнил ее, как дым – коробку. – Насчет того, что сегодня выбросило на рифы Кисс-Боттома.

Глаза его преподобия, темные стеклянные шарики, плавающие в желтоватой белизне, сузились. Его длинное, на вид хрупкое тело склонилось к Лэйси:

– Что-что? Простите, мне некогда.

– Один белый по имени Мур сегодня нырял в тех местах, – продолжал Томас, пытаясь говорить медленно. – Он поднял это на поверхность, он откопал это на дне. Вы говорите, оно, мол, давным– давно сгинуло. Но сейчас, вот сейчас вот, эта пакость на рифе…

– Чепуха! – не дрогнув, проговорил по-французски его преподобие. Почти все его лицо пряталось в тени, видны были только шевелящиеся губы.

– Корабль! – сказал Томас, и капелька слюны выступила в уголке его рта. – Он поднялся со дна…

– Нет, – мягко возразил священник.

– Я видел его собственными глазами. Видел, там, на рифах.

– Нет, – голос его преподобия по-прежнему оставался мягким, однако в него прокралась властная нотка, и Томас Лэйси со страхом посмотрел священнику в лицо. На некоторое время воцарилось молчание. Потом Томас, вновь обретя дар речи, пробормотал:

– Этот корабль долго пролежал под водой. Теперь он весь покорежен, побит – но это тот самый корабль…

Его преподобие уставился на своего собеседника, пристально изучая глаза Томаса, словно никак не хотел поверить в то, о чем ему толковал этот человек. Волнуясь, он заговорил по-французски.

– Как это может быть? – тихо спросил он, не ожидая ответа, и заметно ссутулился, поник, на спине выступили острые лопатки. – Нет, нет. – Снаружи, в гуще спасительных ветвей, крикнула птица. – Белый? – переспросил он наконец.

– Совершенно верно.

– Оставьте меня в покое. Пожалуйста. Я хочу, чтобы вы сейчас ушли и на некоторое время оставили меня в покое.

Томас не двинулся с места и стоял, моргая, обеспокоенный тем, что его слова чем-то обидели старого священника.

– Пожалуйста, – снова попросил его преподобие, отворачиваясь от Томаса.

Томас попятился к выходу. Его преподобие уходил по проходу между рядами длинных деревянных скамей к двери за хорами. Полумрак поглотил его. Томас помедлил на пороге, потом распахнул дверь и зажмурился от яркого света. Не оглядываясь, он быстро вышел из церкви.

В своей убогой, тесной келье его преподобие зажег свечу и посмотрел, как язычок пламени вытянулся в длинное белое острие. Потом снял с полки буфета черный ящичек и положил перед собой. Из кармана появился маленький ключ; священник отпер ящик и стал разглядывать его содержимое: белую кроличью лапку, пузырек с темной жидкостью, какие-то темные зерна в бумажном пакете, серебристые свечи, очки с затемненными стеклами. Наконец он нашел то, что искал. Есть. Вот оно.

Черная коробка.

Он извлек ее из-под других вещей и открыл. Внутри был синий стеклянный глаз синего цвета на серебряной цепочке. Его преподобие расстегнул облачение и накинул цепочку на шею – так, чтобы глаз лежал у него на груди поверх сорочки.

Он шагнул вперед и поднес руку вплотную к пламени свечи.

Стоя посреди комнаты в кромешной тьме, он очень тихо, словно его собеседник был совсем рядом, спросил по-французски:

– Что ты видишь? Что ты видишь?