Корабль ночи

19

– Прошу прощения, – сказал незнакомец с заметным акцентом. – Дверь была открыта, и я зашел, чтобы подождать здесь. – Он поднял пресс-папье. – Прошу вас, скажите… где вы это взяли? – Он опустил глаза и заметил нож в руке Мура и очень спокойно добавил: – Я… не имел в виду ничего плохого.

– Кто вы? – спросил Мур.

– Меня зовут Фредерик Шиллер. Мне сказали, что здесь можно подыскать комнату, но, пока я шел по деревне, я не встретил ни одного человека…

Мур на миг замер, пытаясь определить, что у гостя за акцент. Ну как же – немецкий! Он по-прежнему осторожно отложил нож на стол.

– Так откуда это у вас? – снова поинтересовался Шиллер. Пресс– папье он держал так, точно это был бесценный самоцвет.

Мур не стал удовлетворять его любопытство и вместо этого спросил:

– Как вы сюда попали?

– Приплыл на грузовом судне с Ямайки. – Шиллер помолчал, сунул руку во внутренний карман пиджака и вытащил недорогой коричневый бумажник. – Деньги у меня есть, – сказал он.

Мур отмахнулся от кошелька.

– Я не знаю, что у вас за дела на Кокине, мистер Шиллер, но вы выбрали не самое удачное время для визита.

– О? Почему?

– Надвигается буря – вон какое нынче небо. Последний ураган чуть не развалил гостиницу.

– Я ненадолго, – отозвался Шиллер. – А теперь, пожалуйста, скажите… где вы нашли этот предмет?

– На лодке…

Шиллер закрыл глаза.

– …или, вернее, на том, что от нее осталось. – Дверь-ширма за спиной у Мура открылась, вошла Яна. Она посмотрела на Мура, потом на Шиллера, потом опять на Мура. – С вами все в порядке? – встревоженно спросил он.

Она кивнула и провела рукой по лбу.

– Да… просто я очень устала. У меня… у меня еще путаются мысли.

– Молодая леди нездорова? – спросил Шиллер.

– Пожалуй, я пойду отлежусь, – сказала Яна Муру.

Он взглянул на немца.

– Если хотите кофе, кухня в глубине дома. Я провожу мисс Торнтон наверх. – Его заинтриговал этот человек, он гадал, кто это и откуда.

Мур помог Яне подняться по лестнице, проводил в конец коридора, в номер, и откинул одеяло на постели. Когда он уже уходил, Яна вдруг схватила его за руку пониже локтя. Золотистые волосы веером рассыпались по подушке.

– Я не понимаю, что здесь творится, мне страшно, я не знаю, что делать…

Мгновение Мур стоял, глядя на нее сверху вниз, а потом отвел волосы с ее лба – бережно, как когда-то с другой женщиной.

– Отдыхайте, – сказал он. – Зажечь свет?

– Нет, – ответила Яна. Секунду-другую она лежала очень неподвижно, потом закрыла лицо руками. – Я его видела… я его трогала… Боже милостивый, мне кажется, от меня все еще разит тухлятиной…

Мур прошел через комнату и закрыл дверь на террасу. Когда он опять посмотрел на Яну, то увидел только ее затылок. Светлые волосы в бледном свете казались почти серебристыми. Интересно, удастся ли ей уснуть, подумал Мур, а если да, то что ей приснится? Труп с развороченным мозгом? Ухмыляющаяся физиономия твари, в ком еще сорок лет назад должна была угаснуть последняя искра жизни? Яна пошевелилась, не отнимая рук от лица, и Мур услышал, как она протяжно, страдальчески вздохнула. Он еще немного постоял подле нее и вышел, но оставил дверь открытой.

Он пошел к себе и проверил, на месте ли пистолет. Обойма была полная, и в ящике лежали еще две запасные. Он убрал пистолет и спустился вниз.

Немец, окутанный клубами сизого табачного дыма, сидел, держа в руках пресс-папье со скорпионом. При виде Мура он положил стеклянный куб на столик у своего кресла. Мур, не обращая на него внимания, налил себе рома и единым махом проглотил. День клонился к вечеру, солнце спряталось за тучи, и спустились бледно-серые сумерки, но, хотя в комнате царил полумрак, а в углах колыхалась паутина теней, Мур не собирался зажигать лампу.

– Итак, – начал он, наконец поворачиваясь к гостю, – что привело вас сюда?

Шиллер выпустил струю дыма.

– Подводная лодка.

– Так я и думал.

Немец полез в нагрудный карман и показал Муру вырезку из газеты. Мур наскоро пробежал ее глазами.

– Эта женщина – доктор Торнтон… она занимается подводной археологией и тоже приехала посмотреть на лодку. Не знаю, в чем состоит ваш интерес, но, если оставить в стороне историческую ценность, эта лодка – никчемное корыто. Вы представить не можете, как я жалею, что нашел эту проклятую посудину… – Он умолк и снова отхлебнул из стакана.

– И вы были внутри?

– Да.

Шиллер откинулся в кресле, вздохнул, затянулся.

– Что от нее осталось? – странным далеким голосом спросил он.

Мур пристально разглядывал его: седина, острый нос, острый подбородок, высокие скулы, усталые, измученные глаза, глубокие складки на лбу. Возможно, представитель фирмы, занимающейся подъемом затонувших кораблей; прислан с Ямайки оценить старую лодку в плане металлолома? Нет. Он немец – вряд ли это простое совпадение. Мур сказал:

– Взять там нечего.

На губах гостя промелькнула тонкая улыбка.

– Взять? Нет, этот аспект меня не волнует; по моим соображениям, она давно должна была пройти эту стадию. Вообще, это невероятно – видите ли, я думал, что море давно разбило ее на куски, что не осталось ничего. – Он поднял голову и встретился глазами с Муром. – Значит, газета не врет. – Это было утверждение, не вопрос.

Мур сидел так, чтобы видеть лицо немца.

– Верно.

Немец вновь взял пресс-папье; Мур заметил, что руки у него чуть– чуть дрожат. Шиллер бережно повернул пресс-папье, провел пальцем по гладкой поверхности.

– В сорок втором, – сказал он, – я, матрос германского флота, служил на U-198 и был на борту, когда ее потопил у берегов вашего острова британский морской охотник.

Мур подался вперед, лицо его застыло.

– Да-да, – сказал Шиллер. Его глаза походили теперь на кусочки стекла, взгляд посуровел, сосредоточился в одной точке у Мура на лбу. – Спасся только я… Все прочие… кроме одного… пошли на дно вместе с лодкой, а тот, что не утонул, сгорел – попал в горящую солярку. Я звал его… я пытался его найти, но море было усеяно трупами, а в воздухе воняло дымом и горелым мясом. Наша лодка ушла; буквально ушла из– под ног… нет-нет, на месте командира я сделал бы то же самое – видите ли, у них не оставалось времени… И тогда я остался один, а вокруг гремели взрывы, выли сирены, звучали крики… – Шиллер вдруг спохватился; взгляд его едва заметно смягчился, он ткнул окурок в пепельницу. – Извините, – сказал он. – Я не хотел вдаваться в подробности.

– Да нет, – сказал еще не пришедший в себя Мур, – я понимаю. А как вас занесло на Ямайку?

Шиллер рассеянно провел по губам тыльной стороной ладони – привычка, от которой он так и не избавился. У всех, кому довелось стоять вахту на мостике подводных лодок типа «U», вырабатывался и в разной степени укоренялся в подсознании схожий жест – приходилось вытирать с губ соленую корку, а волны снова и снова, тысячу раз окропляли их брызгами, с грохотом разбиваясь о железный фальшборт. Еще одно звено в цепи, которая связывает меня с погибшими, понял он, касаясь губ.

– Теперь я живу на Ямайке, – сказал он. – В конце пятидесятых я вернулся сюда преподавать немецкий язык и историю в Вест-Индском университете, в Моне. По крайней мере, так я объяснял себе это поначалу. Но, наверное, на самом деле я вернулся на Карибы из-за лодки.

Мур ждал продолжения, но Шиллер молчал, и он спросил:

– Из-за лодки? Почему?

– Потому что, – с усилием выговорил Шиллер, – пока я жив, я остаюсь одним из команды… последним из команды этой лодки. – Он снова погладил грани пресс-папье и поставил его на стол. – Я никогда не был рьяным сторонником дела нацизма и, возможно, с самого начала понимал, что Гитлер ведет нашу страну к полному разорению. Но история подарила нам краткий – очень краткий – миг торжества и славы, яркий, как пламя, и, как пламя, канувший в забвение. Этого я никогда не забуду.

В тишине комнаты слышно было, как гудят снаружи насекомые и тихонько шелестит, поет в натянутой на дверь сетке морской ветерок.

– Кажется, вы не сказали мне, как вас зовут, – нарушил молчание Шиллер.

– Дэвид Мур, – представился тот. Он поставил стакан, поднялся, зажег лампу. При свете немец вдруг показался старше своих лет. Взгляд его был подернут дымкой воспоминаний.

– Я бы сейчас с огромным удовольствием выпил, – сказал Шиллер.

– Иногда, знаете ли, надо.

– Да. Со мной так тоже бывает. – Мур плеснул рома в другой стакан и протянул гостю.

Шиллер с благодарностью принял его, пригубил и прислушался к звону насекомых. Он встал, подошел к двери и устремил взгляд на темнеющую бухту.

– Красивый остров, – сказал он чуть погодя, не оборачиваясь к Муру. – Вы знаете, что наша лодка чуть было не уничтожила его?

– Да, знаю.

– И вам… не горько?

– Некоторым – наверняка.

Шиллер кивнул.

– Честный ответ. Видите ли, этот остров находился в зоне нашего патрулирования. Мы получили приказ обстрелять верфь – было известно, что англичане ремонтируют здесь свои суда… и потом, была война…

Мур вновь уселся, не сводя с немца глаз.

– Я помню, – спокойно проговорил Шиллер, – как во время первого обстрела стоял на мостике и считал взрывы на берегу. Мне казалось, все это происходит не со мной, с кем-то другим, где-то далеко. Да, я знал, что мы уничтожаем человеческие души, и все же… это были враги. Морские охотники в ту ночь отчего-то не появились, и обстрел продолжался много часов. Конечно, береговая артиллерия вела ответный огонь, но нас им было не достать. Пламя вырастало в ночи словно буйные алые цветы на черном бархате. Командир посмотрел в бинокль и велел прекратить огонь. И когда эхо выстрелов носового орудия стихло, мы услышали крики… – Шиллер надолго умолк; Мур неотрывно смотрел на него. – Командир остался доволен, и мы снова ушли в патруль.

– И после такого вы не испытывали угрызений совести? Ни разу?

Шиллер повернулся к нему, хмурясь, словно не вполне понял вопрос.

– Я выполнял свой долг. Но будьте покойны, я расплатился за это… и не однажды. Через несколько дней мы вернулись в этот квадрат – командир заподозрил, что на верфях начат ремонт, и хотел еще раз обстрелять их, пока работы не завершены. Неподалеку от острова вахтенный заметил впереди медленно идущий корабль. Мы ушли на глубину и некоторое время следовали за ним. Это был грузовой транспорт. Мы расстреляли его торпедами, но вспышки привлекли внимание военных кораблей, стоявших в вашей бухте. Они засекли нас и зашли сзади. В это время я и еще один матрос, тот, о ком я упоминал, были на палубе. Во время срочного погружения нас смыло…

Шиллер умолк, глядя на море.

– А что стало с лодкой?

– Не знаю, – прошептал немец. – Или, вернее, знаю, но неточно. – Он отпил из стакана. – Морские охотники оцепили район ее погружения и стали сбрасывать глубинные бомбы. Гидролокаторы англичан нащупали нашу лодку, и начался многочасовой обстрел. Все это я был вынужден наблюдать с палубы британского корабля – меня подобрала шлюпка союзников. Море бурлило, как лава в кратере вулкана, плевалось песком, обломками кораллов, растерзанной рыбой. Я подумал о своих товарищах – о тех, кто надеялся спастись от обстрела под многометровой толщей воды.

Обстрел глубинными бомбами страшная вещь, мистер Мур. Вам слышно, как сталь прогибается от взрывов, и вы молите Господа, чтобы не вылетели заклепки. На больших глубинах струйка воды, брызнувшая в крохотное отверстьице, способна снести человеку голову, а заклепки рикошетят, как пули, пробивают не только плоть и кость, но и металлические переборки. И шум… грохот подводных взрывов, пронзительный скрип железа, и лучи гидролокаторов шарят по корпусу лодки, словно в него бросают пригоршнями гравий. – Он содрогнулся и отвел взгляд. – Но вам нельзя издать ни звука, вы должны загнать вглубь страх, подавить вопль, рвущийся из горла, ведь если вы закричите, примерно в трехстах футах у вас над головой люди в наушниках услышат этот крик, и на вашу лодку, кувыркаясь, посыплются новые бомбы. Это чрезвычайно жестокая игра, война натянутых нервов, когда вода из защитницы становится врагом и один– единственный возглас может подписать вам смертный приговор.

Два дня британские морские охотники не оставляли лодку в покое; они знали, что заперли ее в своем кольце, и хотя порой надолго воцарялась тишина, обстрел неизменно возобновлялся. Они сбрасывали на нее, казалось, тысячи глубинных бомб – и ждали, не кашлянет ли кто, не выдохнет ли сквозь стиснутые зубы, не лязгнет ли ведро, не застонет ли разорванный металл. – Глаза у Шиллера были безумные, и Муру сделалось не по себе. – Но лодка так и не всплыла. Немного солярки, да, но ничего, что говорило бы о прямом попадании. Из того, что я сумел разобрать, я понял: локаторы морских охотников потеряли лодку, точно она вдруг испарилась, но англичане не сомневались: она где-то на дне.

В эту минуту Муру живо вспомнилось его погружение – гора песка и кораллов, нависающий над головой неровный край былого выступа материковой отмели. Может быть, командир немецкой лодки пытался уйти от врага, поднимаясь вдоль стены Бездны, вместо того чтобы опускаться глубже, а потом завел субмарину под каменный карниз, где ее не могли нащупать радары? И, может быть, в тот самый миг, когда кто– то из команды подвинул рычаг, открыв сжатому воздуху доступ в резервуары, карниз от сотрясения обвалился и похоронил лодку под тоннами песка. Экипаж оказался в заточении и час за часом, задыхаясь в накапливающихся вонючих испарениях, ждал – вот-вот иссякнет воздух. Когда остов лодки в досточной мере освободился от песка, чему немало способствовали ураган и последний взрыв глубинной бомбы, остатки сжатого воздуха подняли ее на поверхность.

– Наконец, – негромко говорил Шиллер, – морские охотники сдались и прекратили поиск. Меня допросили и отправили за решетку. Конец войны я встретил в тюрьме. Я вернулся в Германию, в Берлин. Я помню, как шел по улице к родительскому дому… От него остался один фасад – печная труба, стена, дверь. А поперек двери намалеванное кем-то ярко-красной краской «Семья Шиллеров погибла». – Он заморгал и отвернулся. – Они погибли во время воздушного налета.

– Мне очень жаль.

– Ничего, ничего. Ведь была война, – Шиллер допил свой ром и поставил стакан на стол. – Где лодка сейчас?

– На верфи.

Шиллер мрачно улыбнулся и кивнул.

– Странно, не правда ли, как иногда поворачивается судьба? Возможно, за столько лет моя лодка еще не исполнила своего предназначения…

– Предназначения? – ошарашенно переспросил Мур. – Как это?

Шиллер пожал плечами.

– Куда ее денут? В какой-нибудь морской музей? Может быть, даже в сам Британский музей? Полагаю, это возможно. А значит, моя лодка еще жива, а? Быть может, ее поставят в выстланном линолеумом огромном зале среди громадных орудий. Возможно, там будет даже старый, подбитый в бою танк. А дальше будет выставлен сияющий «спитфайр» или восстановленный «юнкерс». Туда будут ходить вспоминать дни своей славы медленно выживающие из ума старики. Будут приходить и молодые – но они не смогут понять, что перед ними, они будут смеяться и показывать пальцем, недоумевая, неужели этот старый хлам когда-то был хоть на что-то годен.

– Хоть на что-то! – фыркнул Мур.

Шиллер посмотрел на него долгим взглядом и наконец потупился. Да, возможно, Мур был прав. Возможно, сейчас это была лишь потрепанная, ржавая развалина, тень прошлого, где плещется морская вода и живут призраки.

– В марте сорок второго, – сказал он так тихо, что Мур едва расслышал, – это был самый страшный боевой корабль из всех, что я видел. Я попал туда с другого судна, ночью; желтые фонари в Кильской гавани, где стояла U-198, горели тускло – ради экономии электричества. Туман с моря висел над лодкой густыми седыми прядями; работали дизели, их шум передавался по воде, и настил у меня под ногами подрагивал. Я смотрел, как туман скользит вдоль бортов и втягивается в воздухозаборники дизеля. С того места, где я стоял, казалось, будто труба перископа уходит в темное небо; на палубах уже работали люди, из открытого носового люка поднимался столб мутного белого света. Лодка готовилась к походу – величественное зрелище. Я не могу его забыть… и не хочу. И все же… сейчас, вероятно, эта лодка ничто.

Мур помедлил, потом встал и пошел на другой конец комнаты, чтобы заново наполнить свой стакан. Снаружи в еще светлом вечернем небе висели тяжелые тучи, кое-где в окнах загорался свет. Ветер стих, и Мур сквозь дверь-ширму вдруг увидел на горизонте далекий сполох – то ли зарницу, то ли молнию, предвестницу грозы, выползающей из-за горба планеты. Сегодня ему не хотелось, чтобы темнело. Если бы только можно было не дать свету померкнуть – тогда он знал бы, что приняты все меры предосторожности… Мур обшарил взглядом темные складки джунглей. Они прятались там; он не знал, сколько их, но они прятались там. Ждали.

– Я не хотел рассказывать о лодке, – сказал Шиллер. – Это старая история. Но, видите ли, это все, что у меня осталось.

– Команда, – вдруг сказал Мур, поворачиваясь к немцу. – С ней что– то случилось… – Он осекся. Шиллер едва заметно подался вперед:

– Что – команда?

Мур помолчал, соображая, что сказать. Было бы безумием полагать, что этот человек ему поверит.

– Вы нашли останки? – спросил Шиллер. – Я готов в меру своих сил и возможностей помочь с опознанием.

Воцарилось молчание. Мур погрузился в свои мысли. Лучше бы этот человек, что сидит сейчас напротив него, не читал ту заметку в газете, не приезжал на Кокину… Наконец он показал в сторону кухни:

– Если вы проголодались, я могу поджарить рыбу.

– Да… Danke. Это было бы неплохо.

– Тогда идите-ка на кухню, – сказал Мур, – а я схожу погляжу, как там доктор Торнтон.

Когда немец исчез в глубине коридора, Мур поднялся наверх и обнаружил, что Яна еще спит. Прежде чем отправиться на кухню, он вышел из дома, закрыл и запер все ставни и защелкнул замок на двери– ширме. По Кокине медленно растекалась тьма. Мур задвинул засов на входной двери, словно этот деревянный брусок мог сдержать наступление ночи.