Конкурс-семинар Креатив: Безумные миры

Игорь Бадаев Триплет

Он медленно брёл вверх по переулку. Вода ревущим потоком тянула его вниз к реке, а он крепко опирался о склонившиеся к нему стены. Заляпанный чёрный зонт висел на его локте, омывая остриё в мутном потоке, постукивая по ноге. Кровавый след за ним легко растворялся в этой грязной жиже городского дождя.

Справа от него проплыла дохлая собака; задержавшись на мгновение в омуте у водосточной трубы на тротуаре, она перевалила через почерневшую цветочную клумбу и вновь понеслась вниз. На её хвосте был огромный красный бант.

Узкая улица убегала далеко вперёд: можно было протянуть руку вправо и, держась за оконные решётки, пробираться всё выше и выше.

«Главное не напороться на безумцев с электрозащитой». Горожане пропускали ток по периметру жилья. Иногда вешали об этом предупредительные таблички. Но чаще не вешали. «Преступники должны умирать сразу, при мысли о преступлении».

Справа показался первый сухой поворот. Можно было остановиться на время — переждать этот бесконечный дождь. Говорят, не стоит выходить на улицу с зонтом в ясную погоду. Если просто выйдешь, он, может, и не понадобится, но если этим зонтом кого-нибудь пришибёшь, то тебя точно попытаются смыть с лица этого мира. Надо было прятаться… Но… но надо было бежать.

Для Макнили — это было незнакомое чувство.

На следующий день он должен был вернуться. Ему предстояло прийти на набережную и осматривать эти трупы уже в качестве копа.

Он хотел всего лишь понять. Понять: зачем эти чёртовы шары? почему трое? Зачем, в конце концов, сваливать жертв вместе?

Когда он вышел из машины, Уиллер уже стоял над телами. Полицейский крутил в руке и упорно всматривался в бильярдный шар — «жёлтую девятку».

— Как чисто вокруг, — заметил Макнили. Ни крови, в которую он так по-детски вчера боялся ступить, ни прочего мусора, присущего городской набережной. Сами тела сбились в кучу под ограждением, снесённые вчерашним бесконечным потоком воды. Макнили вспомнил: накануне небо словно прогневилось на него; стоило ему отойти шагов на десять от трупов, обтирая кончик своего хитрого зонта, как снова прогремел гром, и на голову обрушился гнев божий: ливень, град и молнии.

Из-под груды виднелся обвязанный красным бантиком собачий хвост.

— Если бы дожди всегда шли после убийств, а не до, то наши улицы были бы намного чище! — обронил Уиллер. Только сейчас Макнили заметил, что старый коп за ним внимательно наблюдает.

— Борис, — попытался разрядить обстановку Макнили, — а собачку тоже наш мальчик хлопнул?

Борис поднял глаза:

— Как ты по хвосту узнал, что это собака? А если это была шутка, откуда ты узнал, что маньяк не трогает собак? И как ты думаешь, стал бы маньяк оставлять на месте преступления этот шар?

У детектива запершило в горле, но он старался не подать вида. Уиллер сунул ему в руку «жёлтую девятку» и с такой глубокой старческой укоризной глянул поверх его головы, что Макнили моментально осел. «Сдулся, — пронеслось в его голове, — сдулся в первый же раз». Но Борис Уиллер лишь промолчал минуту, не опуская взгляда, и пошёл прочь. Тут же вмешался напарник, Фред III, шустрый парень. Фреды — всегда шустрые.

— Борис, что ты вообще здесь делаешь? Это дело Макнили!

— Я уже понял, что это — дело Макнили, — как-то грустно ответил Уиллер и исчез за поворотом.

— Что он сказал вам, шеф? — теперь Фред обратился к своему напарнику. — Вы побледнели, а ваши руки — неужто дрожат?! Меньше слушайте этого придурка! Он просто отстреливает всем преступникам половые органы.

Макнили вздрогнул и улыбнулся реальности.

Шеф ненавидел иголки. Ненавидел каждое утро, когда он видел, как игла пробивает его бренную оболочку и входит внутрь, раздирая плоть. Это не больно, но это, всё-таки, его плоть. Он её растит и кормит, и каждая собственная частица ему слишком дорого обходится. Но ещё больше, чем уколы, шеф полиции ненавидел свою работу. Ненавидел и колол — что продолжало его жизнь и, вместе с тем, тянуло его службу.

Некоторые слова шеф полиции умел произносить с отчётливой осязаемой ненавистью, например, Триплет. Маньяк, обезумевший в своём аппетите, оставляющий за собой по три жертвы и по три бильярдных шара. Жёлтая единица, синяя двойка, красная тройка, фиолетовая четвёрка, рыжая пятёрка, зелёная шестёрка, коричневая семёрка, чёрная восьмёрка… и опять жёлтая девятка. Шеф очень не любил радугу и яркие цвета терпеть не мог. Главному копу особо не нравился красный. Он всегда был каким-то грязным цветом: всё время оставался и засыхал на одежде.

Шеф ожидал отчёта Макнили. «Макнили это дело не по зубам», — думал про себя Шеф и млел от мысли, как будет сейчас распинать детектива за отсутствие результатов.

В дверь без стука вошёл подчинённый. Среднего роста, прямые короткие волосы, широкие скулы на грушеобразном лице, чёрные глаза. Шеф всегда автоматически отмечал то, что ему не нравится во внешнем виде человека. Особенно ему не понравилось, что в руках у Макнили были булавки. Шеф вспомнил об уколах. По телу пробежала дрожь.

Коп готовился у большой карты на стене. Вонзив булавку прямо в сердце города, он повернулся и сказал: «Я знаю, где живёт Триплет».

Вчера Макнили впустил в себя убийцу, и тот подсказал ему, что делать. Этот тихий голос нашёптывал верные шаги и неожиданные решения. Коп просто заточил острие зонта кухонным ножом, укрепил на нём лезвие, скрыл чёрным лаком, чтобы не бросалось в глаза, и вышел на улицу. На солнце сразу наползла большая жирная туча.

Человек, который шёл перед Макнили, поднял глаза к небу и заторопился, чем сразу привлёк внимание. «Спешит. Скорее всего, до дома неблизко». Коп решил идти за ним. Будущая жертва свернула в узкий проулок.

Пятнадцать минут ходьбы, Макнили почувствовал, что не выдерживает ритм незнакомца, и начал подыскивать подходящее место для трупа. Спуск вправо — к набережной. Сейчас или никогда.

Макнили приблизился к жертве сзади, полуобнял его в области шеи и вонзил зонтик, навалившись на него, пока остриё не вылезло у мужчины из груди. Тот даже не вскрикнул — просто сразу обмяк и повис на руках у полицейского.

Прогремел гром. Тогда тихий голос в голове напомнил, что требуется ещё два тела… и быстро. Макнили огляделся — вправо и влево вели проулки. Сначала он сходит направо, потом налево.

— Убийца — идеален, и мы уже убедились, что он не оставляет следов. Но я знаю, как его найти, — Макнили про себя усмехнулся: кто бы знал, как ему досталось это понимание. — Во-первых, убийства в разных частях Старого Города. Маньяк оставляет тела далеко от дома. Он не пользуется машиной, чтобы не привлекать внимание. Он — ходок. Он долго идёт за жертвой, прежде чем убивает её. Что общего у всех мест преступления? Это просто пустынные узкие распутья в старых районах города, но при этом места, где можно после первой выверенной жертвы быстро и безопасно найти не присмотренную заранее вторую и третью. Один труп из каждого триплета является основным. Причём их нетрудно определить — это тоже люди, которые любили ходить. Маньяк двигался за ними более тридцати минут. Он знал, куда они придут и где он с ними разберётся. Остальной дуплет — это случайные прохожие. По этим признакам я определил основных жертв из каждой троицы, — на стол Шефа легли три фотографии. Все мужчины, любители моциона. — А их ноги!.. по ногам всё видно. У всех — большие и мозолистые. Стайеры… Ха!

Я уже выяснил маршруты, по которым ходили первые двое. Они пересекаются в одном месте, которое я отметил на карте — условно назовём его «точкой отсчёта». Потом оба шли длинными переулками, без поворотов и ответвлений, и выходили каждый к месту своей гибели. Эти проулки были выбраны не случайно — по ним можно идти до тридцати минут без возможности куда-либо свернуть. Убийца просто шёл за ними до места, которое уже знал. А они, сами того не подозревая, спешили к перекрёстку своей решённой судьбы.

Я рассмотрел данные перекрёстки — у них есть ещё одна особенность: одним из поворотов всегда можно выйти на соседнюю улочку. Это — дорога жизни для маньяка, на которой он не искал жертв, так как это был его путь к отступлению, длинный и безопасный. И она также ведёт к кварталу с точкой отсчёта: наблюдательному пункту маньяка — месту, где он выбрал жертв. Это — престижный квартал. Но мы знаем, что наш маньяк — идеальный. Он не будет высматривать добычу из окна своей квартиры. И он любит ходить — он сидит в самой дальней точке квартала, с которым его можно связать, и в наиболее ближней, чтобы его не спрашивали, что он тут делает, наблюдая за прохожими. И ещё — там есть в пяти минутах бильярдный клуб. Естественно, маньяк не хочет, чтобы его, оставляющего шары на месте преступления и убивающего заточенным кием, связали с бильярдным клубом. Он держится максимально далеко от него и от квартиры.

В итоге я очертил квартал, который отвечает этим нашим условиям. И вот, что получилось, — Макнили нарисовал маркером на карте прямую, соединяющую «точку отсчёта» и клуб. А затем соединил равносторонний треугольник и, ткнув в последний не проколотый булавкой угол, сказал: «Вот дом, в котором живёт Триплет».

— Гениально, — Шеф зааплодировал. — Арестуем там всех… или женщин и детей можно не трогать?!

— Нет, ищем человека, который когда-то посещал этот клуб, любителя ходить, вероятнее всего, по нуждам профессии. Страховой агент подойдёт. Если судить по престижности района — страховой агент с постоянными клиентами. А по странной любви к моциону при хорошей квартире — его клиенты не любят, чтоб к их дому подъезжали машины и тем привлекали к ним внимание.

Ориентировочно ищем не играющего ныне бывшего спортсмена-бильярдиста, работающего чёрным страховщиком. Скорее всего, мужчина в возрасте маньяка, лет тридцати-сорока, потому что уже добился положения, крупного телосложения — не легко убивать деревяшкой. По этим исходным данным выяснение личности займёт не более дня; даже если прочесать не только этот ряд домов, но и весь квартал.

— Но если найдём, нам нечего ему предъявить, кроме твоих домыслов. Он идеальный убийца — ты уже сказал — у нас нет и намёка на доказательства! — Шеф захохотал.

— Мне не нужны большие доказательства, — сухо ответил Макнили. — Я просто его пристрелю.

Комиссар полиции поднялся и протянул подчинённому руку. Затем прослезился.

— Ты знаешь, как я давно не слышал ничего подобного? — А когда Макнили с сомнением принял рукопожатие, он подошёл ещё ближе и обнял его. — Копы перестали думать. Нет, мы притравим этого типа по всем правилам, как в старые добрые времена. Признание — царица доказательства, и он у нас признается… Знаешь, ты кто? Ты — эвклид, копогеометр, — Шеф натужно и неприятно хохотал своей шутке. Его неожиданная благожелательность смотрелась до того фальшиво, что, получив необходимую подпись, Макнили поспешил на свежий воздух. Но в глубине его души зашевелился толстый солитер социальной радости и удовлетворённости.

Когда подчинённый закрыл за собой дверь, Шеф вздрогнул и закурил сигару. Макнили слишком отчётливо напомнил ему Уиллера. Неожиданная сообразительность детектива заставила его беспокоиться о собственном будущем. На улице за открытым окном веяла изморось — и словно стояла теперь и в самом кабинете, и в глазах, и внутри.

Он часто представлял, как его схватят. Когда его окружили на улице — сначала фоторепортёры, потом копы — он понял: «Наконец!» Его свалили на мокрый асфальт, вытряхнули на землю портфель, и из него выкатились три крашеных шара слоновой кости: синяя десятка, красные одиннадцать, фиолетовые двенадцать. Коп в плаще, который вытряхивал портфель, замер, бросив на маньяка удивлённый взгляд; удивление на его лице также неожиданно перешло в радостную улыбку. Пока Триплета вели в машину, этот коп провожал его с довольным видом. Второй, более полный коп с блестевшей лоснившейся лысиной позировал корреспондентам, сдерживал их и отвечал на вопросы…

Он до мельчайших деталей мог рассказать, что будет на суде. Он видел, как встаёт и признаётся в каждом из убийств, описывая всё в мельчайших подробностях; он видел, как присяжные жмурятся от ужаса, а одного из них, самого старого с большими капитанскими усами, вдруг хватает удар, и того уносят из зала на носилках медики с большими чёрными крестами на спинах. А Триплет светится от бесконечных фотовспышек. Он уже слышит приговор — смертная казнь. Как полицейские боязливо приближаются к нему, а он, словно из снисхождения, протягивает им руки и позволяет за них взяться! Затем его усадят на стул. И включат ток. А он будет хохотать. Все, конечно, испугаются, достанут ружья, пистолеты: начнут в него стрелять, а он будет хохотать. И вот, когда он поднимется с электрического стула, все упадут на колени и поймут, наконец, что он — Бог.

Он так и собирался сделать, но потом ему бросили вызов. Кто-то посчитал себя равным его величию и оставил своё послание — коричневая семёрка, чёрная восьмёрка и жёлтая девятка в первую лузу. Конкурент забил девятку и тем больно задел Триплета. И тогда Триплет понял, что это — Игра, которая покажет его истинное предназначение. Если он — бог, то он победит в этой игре. А посмевшее бросить ему вызов ничтожество будет низвергнуто в прах. Или, убедившись в божественности Триплета, станет его наивернейшим помощником на бриллиантовой дороге судьбы. И маньяк уже знал, что будет дальше…

— Тебя скоро будут жрать черви в подворотне, — прорвался чей-то голос сквозь пелену грёз. Триплет открыл глаза: вокруг холодные стены камеры, решётка. — Я тебе лично разворочу грудь, — Макнили достал из кобуры пистолет и навёл на Триплета, но раздались тяжёлые шаги за спиной — появился Шеф.

— Прекратить истерику, Макнили. Эту девочку будут судить законники. Мы им уже давно ничего не подкидывали, а они готовы вцепиться в нас, как голодные волки.

Шеф сделал знак рукой и второй коп с конвоиром ушли. Он остался с верзилой-маньяком один на один. Только решётка их разделяла, и старый лис смотрел через неё на Триплета, как на свой зачётный трофей. Перед глазами плясали очередные награды, благодарности и фотовспышки. И тут Триплет посмел взбесить Шефа.

— Ты меня не тронешь, гадёныш, — огромный мужик хохотал как дитё, поймавшее крысу и усадившее её на импровизированный электрический стул из двух проводов от папиного амперметра и маминого сендвич-тостера вместо седушки.

Сигара потухла. А Шеф на минуту действительно стал похож на затравленную крысу. Он распахнул решётку, схватил Триплета за густой чёрный загривок и выволок из камеры. Затем ударил его в лицо.

Психопат сплюнул. Поднялся и продолжил:

— Страховки копов. Я знаю, что ты с ними делаешь. Я знаю, на чём ты зарабатываешь, и если я сегодня не выйду отсюда, об этом узнают кое-кто ещё…

Шеф поднял руку, затем замер, словно, наконец, понял, что Триплет хотел до него донести.

— Чего ты хочешь?

— Уйти отсюда. Сегодня же.

Коп был снова спокоен, разжёг сигару:

— Договорились.

— Сейчас.

— Хорошо, иди за мной.

Шеф вытолкнул Триплета через главную дверь, пока остальные копы изумлённо на него таращились. Маньяк вылетел прямо в нахлынувшую толпу корреспондентов, которая приняла эту подачу с благодарной прожорливостью.

— Стойте, стойте. Я — Триплет, и это я всех убил! Полиция думает, что я псих. Они говорят, что этих людей постигла другая небесная кара. Но я покажу всем, что небесная кара — это Я. Я — судья, и я — Триплет. Мне бросили вызов, и я объявляю игру!

Фотоаппараты щёлкали, маньяк практически ослеп. Толпа сомкнулась, и его сжали, чтобы выдавить, как зубную пасту из тюбика, а потом тыкать в это кровавое месиво микрофонами. Он громко крикнул: «ИГРА!».

— Игра, игра, игра, игра, — ответили репортёры нескончаемым эхом.

— Вы не понимаете, это — игра! Это новая крышесносная, доступная и богатому, и бедному игра! Карта Старого города — полотно. Шесть луз — набережная, больница, участок полиции, церковь, озеро, стройка. Все, кто хотят участвовать, кто желает обойти меня, Триплета — шлите заявки в полицию, — и исчез в толпе. Фотокорреспонденты ещё долго снимали в его поисках друг друга и пустые чёрные подъезды, а затем Шефа, который вышел из-за двери, поднял указательный палец и выстрелил из него кому-то вдогонку.

Над узкими улицами города заходило последнее осеннее солнце. Подул ветер с севера. Старый город под прощальными закатными лучами тихо погружался в очередной кровавый сон.

Было мерзко и холодно. Макнили, закутавшись в плащ, спешил в полицейский участок. Вокруг висел туман, липкий и противный, облизывающий город в первые месяцы зимы. Странный туман или сама земля города, омытая осенними дождями, чадила низко стелящимся смогом. Когда туман уйдёт, город вновь будет засыпан снегом, окутан ледяной скользкой коркой и забит сумасшедшими.

Он забежал за дверь участка, сдёрнул повязку с носа, и, не успев перевести дух, столкнулся взглядом с начальником.

— Что ты, мелкий гадёныш, делал в церкви?! — Шеф опять жевал свою сигару. — Через час поднимешься ко мне. Ортопед вернулся.

Макнили промолчал. Шеф посмотрел на него с нескрываемой ненавистью — недолго оставалось до того момента, когда он выразит эту ненависть в словах или даже в действиях — и удалился.

«Месяц—два, сколько мне осталось?» — Макнили вспомнил участь Уиллера, и всё похолодело внутри. Но он знал — он прекрасно знал, что делал в то утро в церкви.

Падре Кэрролл… Макнили помнил, как всадил пол-обоймы в грудь обезумевшего служителя церкви. Он помнил, как вёз в морг это тело. Коп, палач и коронёр в одном лице — он хорошо запомнил посмертную ухмылку священника.

Тогда была ночь, и падре Кэрролл был всего лишь ещё одним маньяком, которого предстояло пристрелить на одной из улиц Старого города. Макнили успел увидеть, как падре расправился с очередной жертвой. Заметив копа, священник упёр ногу в живот бывшего прихожанина и вытянул длинный зазубренный меч из его тела. Затем, не стесняясь забрызганной кровью рясы, призвал Макнили принять покаяние и прощение из его рук.

— Agimus tibi gratias, omnipotens Deus, pro universis beneficiis tuis, qui vivis et regnas in saecula saeculorum. Amen.

Для любого копа этих слов было достаточно, чтобы открыть огонь. Два выстрела и так навсегда бы успокоили съехавшего с катушек падре Кэрролла, но Макнили любил счастливое число семь и превратил грудь маньяка в кровавое месиво. На чёрной сутане при блеклом свете грязных фонарей это всё равно не было заметно. А на лице падре так и осталась всепрощающая улыбка.

«Падре Кэрролл» — именно эти два слова Макнили увидел вчера на информационном стенде возле старого разбитого дома, первые этажи которого приспособили под церковь местные католики. И он решил тогда сходить и узнать — почём идут теперь прощения за разные смертные грехи.

Макнили ожидал встретить кого угодно — родственника, однофамильца, клона, но у небольшого стыдливо закрашенного под золото амвона, перед скамейками, забитыми угрюмыми похмельными рабочими со своими блеклыми некрашеными жёнами стоял он, в чистой рясе, которая, наверняка, уже вечером будет липкой от крови — единственный падре Кэрролл с улыбкою всепрощающего мессии.

Макнили слушал латинский текст, а в его сознании росла ярость, оттого что он ничего не смог сделать, что он ничего не изменил.

Падре Кэрролл, сорвавшись, наконец, с латыни, возвещал о воскрешении и прощении. И только один человек в церкви знал, о каком своеобразном прощении рассказывал этот высокий худощавый человек. Когда глаза детектива встретились с тёмными глазами священника, Кэрролл сошёл с кафедры и, указав на него простёртой дланью, громко и чётко произнёс: «Да не избудет милости Божьей в моих руках для всеблагого прощения! Да разверзнет Господь стянутые мои уста и даст волю даровать прощение и тебе, и всем, и тебе, и!..» Потом Падре закатил глаза и, уже не поворачиваясь к прихожанам, завершил мессу. Его руки дрожали — как он жаждал кого-нибудь простить!.. Заиграл, захлёбываясь Пахельбелем, старый скрипучий церковный орган…

«Чёртов воскрешенец!» Макнили наткнулся на Фредов. Сразу на всех трёх, также стоявших в приёмной… Они о чём-то оживлённо беседовали, и произнесённая несколько громче, чем надо было бы, фамилия «Уиллер» привлекла его внимание. Он приостановился и стал слушать. Беседующие сразу подвинулись, чтобы впустить Макнили в свой круг. Три Фреда — редкость; нечасто три копа из единой партии, практически не отличимые друг от друга, попадают в один участок — один из них с жаром рассказывал историю:

«И тогда Борис Уиллер достаёт пистолет и начинает говорить. Он, вообще, очень любил говорить и стрелять одновременно. Так вот: идёт он к этому бешеному психу, а тот дрожит, словно лист осиновый, а ножичек перочинный из руки не выпускает. Направляет Уиллер свой ствол на него и, как обычно — «Я заберу твоё оружие» — бах — бах. Пальцы бедняги разлетаются в разные стороны. А затем опускает ствол ниже — «…Оба твоих оружия». Бедный маньяк крикнул «мама» и спрыгнул с моста на рельсы, прямо перед скоростным поездом. А Уиллер дождался, пока поезд проедет, подобрал труп и закинул в багажник. Просто взял и сложил. Прыгун этот, со сломанным в трёх местах позвоночником, занял места меньше, чем запасное колесо. Так в газетах и написали — «Прыгун закончил под поездом». Но тут с головой парню и с заголовком статьи просто не повезло — как он мог со своим ножичком затмить звезду Ортопеда?!»

Макнили опять стоял бледным перед подчинёнными. Он вспомнил другую историю про Уиллера и поспешил отойти. За спиной он слышал сочувственные слова одного из Фредов: «Уиллер и… — говорящий незаметно кивнул в сторону Макнили, — что-то на тройняшках Триплета не поделили. Уиллер со многими тут на ножах. Говорят, ему сам Шеф денег должен… был».

А побледнел Макнили, потому что вспомнил другую историю про Уиллера, последнюю историю. Тогда брали Подражателя.

Очередной маньяк. Рыжий курчавый любитель газет. Дело Уиллера, что грозило маньяку известно чем. Последнее дело на памяти копа, когда что-то расследовали, которое не было просто гонкой с преследованием в бешеном темпе по узеньким улицам города.

Подражатель просто от точки до точки повторял описание зверств самого свежего маньяка из утренней газеты. А в том, что газеты не сумели описать, он проявлял особую свойственную только ему изощрённую и извращённую фантазию. И попался он, не по-глупому напоровшись на ночной патруль — просто измазал в крови кеды и, раздосадованный этим, поменялся обувью с жертвой. Вычислить его после этого оставалось делом техники. На задержание выехали Уиллер, Макнили и сам Шеф. Когда копы взломали дверь, Подражатель сидел и рыдал в ванной за голубенькой занавеской.

Шеф проверял кухню, Уиллер вломился в ванную, а Макнили пошёл в жилую часть.

Он услышал, как Уиллер начал свою обычную тираду про «я забираю твоё оружие…», затем три щелчка — осечка. И грохот. Макнили поспешил на подмогу. Когда он ворвался в комнату, старый коп пытался отцепить от себя голое тело, замотанное в занавеску, а Подражатель вцепился ему зубами в область шеи. Отчаянный рывок Уиллера — и Подражатель отлетел обратно в наполненную водой ванну.

По стене полоснуло красным, маньяк выплюнул кусок плоти, а из шеи Уиллера на кафель хлестала кровь. Он встал, покачнулся и тоже рухнул в воду. Подражатель барахтался, пытаясь выбраться из-под тела копа, а Макнили решил всё закончить. Он подошёл и навёл пистолет на лоб убийцы. Безумны были глаза маньяка, но, словно чуя свой конец, он перестал барахтаться, вцепился обеими руками в смеситель над головой и сделал жалобное лицо.

Макнили нажал на курок — осечка, ещё одна осечка… а затем вырванный из стены смеситель опустился на его голову.

Он рухнул; маньяк, резво выскочив из ванны, приложил его ногой и, уже не прикрываясь занавеской, пошлёпал к двери. Дорогу ему преградил Шеф. После выстрела из тяжёлого револьвера ванную комнату заволокло липким кровавым туманом. Подражатель присел, махнул рукой и, ничего не найдя там, где раньше была правая половина головы, завалился на уцелевшую сторону.

Макнили лежал с открытыми глазами и не мог пошевелиться. «Смерть, смерть, смерть, привет…» — пульсировало в его голове, но… он увидел, что было дальше.

Приподнялся Уиллер — когда он встал, лицо у него было уже белое, без единой кровинки, глаза закатывались, а он пытался всё время их сфокусировать и найти цель. Сжимая себе шею свободной рукой, он склонился над трупом Подражателя, попытался что-то прохрипеть, но вместо этого опять заляпал стену. Он навёл пистолет и начал щёлкать, но барабан вращался вхолостую. Уиллер приблизил ствол к глазам — просто пустые щелчки. Затем, запрокинув голову и опёршись о стену, стал медленно оседать, будто мир заваливался на него всей своей тяжестью.

Шеф, до этого аморфно наблюдавший за сценой, подошёл к нему и бросил в исчезающее лицо горсть патронов. С противным трезвоном они разлетелись по кафелю, отскочив от Уиллера. А потом был смех — злобный смех Шефа. Больше Макнили ничего не помнил…

Старый лис схватил Макнили за плечи и затащил в кабинет.

— Если бы знал, что Триплет доставит столько хлопот — сам бы пристрелил, — затем показал руками на заваленный бумагой стол и коротко добавил: — Всё сгребай и уноси. Это наши игроки. Что, кстати говорят в участке, не перепугались?

— Говорят, сам Сатана пришёл, чтобы поучаствовать в игре, — мрачно ответил Макнили. — И я этого дьявола видел.

— Поэтому в церковь бегал богу плакаться? Вот и славно, что заранее познакомились, — главный коп улыбнулся чему-то своему.

— …Триплет был твоим? Значит, и остальные бильярдисты твои. Бери и занимайся! Ты ж у нас клон и евклидокоп, — затем Шеф зажёг сигару и, прежде чем договорить, сделал глубокую затяжку. Макнили эту минуту просто стоял и смотрел в пустоту.

— …Смотри, я за тебя… — Комиссар замедлялся с каждым словом, прерываясь на свою сигару, — …проделал уже пол-работы. На участие в игре поступило тридцать три заявки, — дымная лента тянулась вверх, цепляясь жабрами за потолок… — Достойны внимания только пара из них: наш старый знакомый Ортопед… вынул патологоанатом из очередной жертвы:

— …И вторая — некто, назвавшийся Таксидермистом, оставил эту бумагу прямо в моём кабинете. При закрытой двери, в моё отсутствие.

— …Остальные, — Шеф столкнул заявки на пол так, что они разлетелись по комнате, а две упомянутые записки остались под массивным пресс-папье, изображающим двух бьющих друг друга молотками медведей. — Остальные — несерьёзно. Двое спрашивают, зачтётся ли им по баллу, если они убьют друг друга. Свояки выискались. Вообще скажу Слону не принимать больше заявок. Если серьёзные люди — пусть оставляют на трупах.

Шеф отвернулся, зажёг сигару, и стал тоскливо глядеть в открытое окно. Шёл снег. Он мягко укрывал крыши домов, и комиссар, глядя на него, тоже смягчался. Он чувствовал любовь ко всему вокруг, и даже у Макнили был шанс выжить… но подчинённый не мог видеть своего шефа добрым, а потому спешно и бесшумно, покинул кабинет. Он отправился на задание. Копы будут патрулировать лузы, упомянутые Триплетом, пока не перебьют всех городских психопатов.

…Уиллера продали в городской морг двадцать первого ноября. По участку расползлись слухи о неких карточных делах главного копа и старого лиса. И даже Фред не преминал упоминать, что «вот не просто так подох скотина Уиллер». Шеф замечал взгляды и однажды, посмотрев в зеркало, понял, как же сильно ненавидит Макнили.

Тук-тук-тук. Макнили настойчиво стучал жетоном в окошко. Ответа не было, но охранник не спал. Он просто глупо, не мигая, смотрел на посетителя и то сводил, то разводил глаза. Детектив увидел, что тут ничего не добиться, и прошёл внутрь корпуса без дополнительных согласований.

В глаза сразу бросалась пустота Больницы Старого Города. Уже давно в этом заведении никого не лечили. Здесь просто хранили замороженные тела пациентов, надеявшихся на панацеи лучших времён, а когда проплаченный срок хранения заканчивался, продавали на органы. Это оказалось намного прибыльнее, чем лечить, а хоронить своих родственников в учреждениях здравоохранения стало намного престижнее, чем на кладбищах. «И человечнее!» — гласила огромная вывеска на заведении.

Макнили шёл по коммерческому моргу, который по привычке ещё называли больницей. Тёмные помещения первого этажа не вызывали у него страха — всё было слишком похоже на место его рождения и воспитания, а потому — совершенно привычно. Но нечто шевельнулось в душе, когда за дверью очередного морозильника он услышал детский смех. Макнили остановился — подумал, что показалось. Неприятный звук повторился, и коп потянулся к ручке камеры. Положил на неё пальцы, нажал, и в его ноги стремглав вылетела кошка. Через приоткрытую дверь он сразу почуял этот запах — запах многолетнего гниения то ли этого города, то ли конкретно этой морозилки, набитой телами, выложившими в своё время значительные суммы, чтобы не быть, как все, и не гнить, как все. Тело заплатило, и теперь его пальцы были обглоданы оголодавшей киской.

Макнили захлопнул дверь и прекратил размышления. Рука легла на прохладную рукоять беретты. «На первом всё спокойно — иду на следующий», — твёрдой походкой Макнили преодолел лестницу и посмотрел в глубину второго этажа.

Неравномерно освещённый коридор подмигивал одинокой люминесцентной лампой далеко в глубине своей развёрстой пасти. Вокруг этого единственного маяка безумно скакали тени ночных мотыльков.

Макнили достал пистолет и поплыл сквозь темноту по направлению к свету. Пять, семь, десять шагов по мягкому ковролину, а свет словно и не приближается. За спиной что-то хрустнуло, как будто сломанным позвоночником. Нет, будто кто-то наступил на сухую ветку. Но откуда сухая ветка могла взяться в пустом больничном коридоре?!

Хруст повторился вновь. Теперь это точно был позвоночник. Огромное существо, сожравшее души всех покойников в этом здании, ползло, похрустывая сломанным позвоночником и облизывая длинным шершавым языком его ещё не остывшие следы.

Пятнадцать, шестнадцать шагов. Макнили перешёл на бег, ещё твёрдо уверенный, что у окна обернётся и без жалости пристрелит ползущую за ним тварь. До лампы оставалось ещё метров пять, когда она замигала и потухла, и страх проник в сердце Макнили. Он рванул, не оборачиваясь — холодная рука до боли сжала рукоять оружия. Свет мигнул в последний раз и исчез.

Снова детский плач, смех… Макнили выбил своим телом окно в конце коридора, кувырком пролетел по крыше пристройки и рухнул в заброшенный и занесённый хламом двор — в кучу мертвецкого тряпья, припорошённую тяжёлым январским снегом.

Из пустой чёрной дыры в здании ничего не лезло и не гналось. «Значит, преследователь сзади». Сердце Макнили забилось ещё сильнее; обернувшись, он упёрся носом в трухлявую стену деревянного навеса. Детектив забился в это спасительное укрытие, опасливо озираясь по сторонам.

До машины он добежал, держась за подранный бок. Быстро заполз в салон. Словно ожидая хозяина, радостно взревела рация:

— Макнили. Я сегодня занят. Кончай охранять морг. Следишь за нашим участком тоже ты! А то там только клоун Фред и дефективный в приёме. Радуйся, пока есть возможность… посидеть в кабинете начальника. Подберёшь на набережной Фреда II и III. Конец связи.

Таурус легко завелся и, взревев, рванул в ночь.

Приёмная была чуть залита кровью, пол липкий, в воздухе — запах жжёного мяса и как будто серы.

— Они что, убили уже кого-то тут или нет? — заметил Фред, первым пройдя к двери приёмной.

— Не знаю, но крови столько, как будто слона выжали, — ответил второй и сразу вспомнил их ночного сотрудника по кличке Слон, которому все с патрулей носили пончики. Несмотря на дефекты всех внутренних систем органов, он пересиливал себя и приходил работать в полицию. Каждую ночь. И вот сейчас они, возможно, шли по его останкам.

— Вы двое, держите главный вход. Один снаружи, другой становится на приём. Я наверх, в кабинет Шефа. Не терять бдительности — где-то тут труп и, возможно, маньяк.

Макнили, почему-то, не хотелось подставлять Фредов. Наверх, в кабинет Шефа, он пошёл в одиночку.

— Per signum crucis de in cimis nostris libera nos, Deus noster, — падре Кэрролл встретил вошедшего детектива улыбкой. Он стоял, облокотившись на стол Шефа. Его руки были в чернилах, а поверхность бюро разрисована разнообразными крестами с готическими завитушками. После приветствия он отбросил маркер и приподнял свой длинный зазубренный меч. Рядом с ним, накрепко привязанный к тяжёлому шефскому стулу, стонал Фред со щеками, также украшенными крестами, и теперь еще и с мечом поперёк горла.

Внутри Макнили всё бушевало: надо было стрелять сразу.

— Выбрось свою игрушку в окно, и мы поговорим. Я расскажу тебе о Господе. Я тебе расскажу, какой он. Ведь я, благодаря тебе, его видел!

— Откуда ты выполз, Кэрролл? — Макнили решился на переговоры. Коп не боялся сухощавого противника. Человек в рясе и с мечом может вызвать страх только у впечатлительных хилых отроков. Он бросил свой пистолет в окно.

Священник загорелся неким зеленоватым внутренним светом и начал проповедовать. От его слов большое шефское бюро словно превратилось в кафедру, а дёргающийся Фред стал похож просто на слишком чуткого к господним заповедям прихожанина.

— Я встал и увидел свет. Я был воскрешён для особой миссии. А потом Господь сказал мне: «Иди в полицейский участок и прости трёх человек. Эти люди достойны прощения!» Я агнец Божий и я есмь меч в его руках, меч несущий и прощающий. Ты готов к прощению, сын мой? — священник склонился над Фредом, а тот только мотал головой и мычал. Макнили подумал, что сумеет выиграть время.

— …И в голове моей стало ясно и светло, как в храме на рассвете: моя миссия — прощать! Для грешника главное — прощение, лишь так он попадёт в рай. Если я могу простить, я должен это сделать даже ценой его жизни. Если для того, чтобы простить, мне надо убить — я готов взять на душу этот грех. Ибо жертвую своею бессмертной душой ради всевышнего прощения. Я прощал, прощаю и буду прощать. Прощён и свободен.

С этими словами падре Кэрролл не без усилия надавил на клинок — острие пробило грудную клетку Фреда в области сердца и вышло сквозь спинку стула. Заложник стал захлёбываться, закатил глаза, попытался дёрнуться, но лишь опрокинул стул навзничь. Лужа крови в несколько мгновений натекла к ногам священника. Макнили понял, что переоценил свои возможности и недооценил противника, который пришёл в участок не для проповедей. Он резко рванулся вперёд, оттолкнул маньяка.

Падре Кэрролл попятился, но удержался на ногах. Его рука обхватила массивное пресс-папье на шефском бюро. Он сделал шаг вперёд. Коп, увидев, что его противник уже вооружён, попытался поднять меч, но тот крепко застрял во Фреде.

Священник расхохотался и сделал шаг к очередной жертве. Макнили тщетно пытался вытянуть оружие, при каждой его попытке живучий Фред хрипел. Когда маньяк подошёл уже совсем близко, Макнили поставил ногу на грудь раненого и предпринял последнее усилие. Меч вышел, что-то брызнуло копу в лицо, Фред прохрипел в последний раз. Макнили вслепую махнул мечом и, кажется, попал. Он рукавом вытер с лица кровь напарника и стал искать безумного падре.

Кэрролл уже поднялся и надвигался вновь. В руках было всё то же пресс-папье. Священника слегка шатало, а на щеке виднелся свежий кровоподтёк. Он приблизился — Макнили опять неумело взмахнул тяжёлым мечом. Удар пришёлся под рёбра, и опять плашмя. Раздался звон, будто что-то лопнуло. Падре Кэрролл испустил стон, и его ноги подогнулись. Он пытался опереться о стол, но свет померк в глазах. Он начал двигать губами — innomineepatris… crucesdesinsimus… inter omnesvieetvitehuiusvarietatestuo… — затем упал, завалившись на спину. Макнили приблизился и глянул на него сверху вниз.

— …persignumcruces… — Священник поднял дрожащую руку, которой из последних сил стал кстить копа.

— Теперь ты больше не вылезешь обратно! — удар легко отделил голову от тела. Обрубок, словно повинуясь ещё какой-то неведомой силе, закатился в самый тёмный угол комнаты, под сейф. И там шептал молитву.

…In nomine Patris, et Filii, et Spiritus Sancti. Amen…

Макнили, чтобы убедиться, что священник мёртв окончательно, полез за головой. Когда он вытянул её за волосы из-за сейфа, глаза были закрыты, на губах застыла блаженная улыбка святого. Где-то в глубине души у Макнили шевельнулась чёрная зависть. «Зависть — это грех», — сказал себе Макнили и спрятал её подальше.

Под сейфом блеснуло что-то ещё. «Ещё одна голова… с золотыми зубами?!»

Коп отогнал от себя безумные мысли, протянул руку и нащупал револьвер. Достал, обтёр рукавом от пыли, но испачкал в крови — и, узнав револьвер Уиллера, машинально сунул в кобуру.

Подлёдный лов вдали от города — это предел мечтаний. На милю вокруг ни одной живой души, смеющей мешать этому священнодействию.

Ветер дул с востока. И словно выдувал души из тех, кто вышел этим вечером на широкое ледовое поле.

Он достал шнековый ледобур и аккуратно положил на снег. Затем неторопливо извлёк из ящика остальную снасть. Каждую он выкладывал с некоторым трепетом: грузила, балансиры, изощрённые приманки о пяти крючках. Когда всё выложил и распутал — он стал так же аккуратно прятать обратно, теперь попутно озираясь по сторонам, чтобы никто не увидел его богатства; собрал и оставил только один удильник. Потом, встав лицом к закату, стал бурить лунку.

Закат, слегка подмазавший красным ледовую поверхность, постепенно затухал. Он был готов уступить это белое незакрашенное полотно другим художникам, у которых и кистей больше, и красную краску они разливают без жалости — густо кладут, а если понадобится — размазывают пальцами. Солнце же пальцами в свои картины не лезет.

Приманку он опустил ко дну, потом замер на несколько минут, словно заснул, и неожиданно начал игру, постепенно подматывая леску на мотовильце. Два широких взмаха рукой вправо — и снова задёргалась кисть, две минуты — и опять взмах…

Три раза по два взмаха, нетронутая приманка выскочила из-подо льда. Он вздохнул, поднял коловорот, сделал четыре шага на запад и стал готовить новую лунку.

С первого же облова Шеф почуял добычу. Царапало на глубине двух метров. Его движения стали более спокойными. Он ловил крупного хищника. Когда рука почувствовала, что добыча крепко села, начал наматывать мотовильце… всё ближе и ближе к поверхности.

Добыча. Шеф отскочил от неожиданности, когда из лунки вырвалась посиневшая рука и начала судорожно скрести лёд. Рука дёргалась, не останавливаясь, пытаясь удержаться, но лишь сжимала снег и всё больше соскальзывала обратно. Шеф схватил ледобур и, затянув высунувшуюся руку леской, стал обсверливать лунку.

Минуту по пережавшей руку леске бежала кровь; значит, человек подо льдом был еще жив… ещё немного. Пару отчаянных ударов ногой, ледовый покров обвалился, образовав небольшую прорубь. Показалась голова — синее вздувшееся лицо утопленника, который жадно, как рыба, хлопал ртом, пытаясь глотать воздух. Пока он хрипел, Шеф, накинув на него веревку, вытащил на лёд…

…И улыбнулся. Шеф был рад видеть Триплета в таком состоянии. Руки спасённого были неестественно вывернуты и обвисли как плети. Маньяк не пытался приподняться, он просто лежал и хрипел. Он не мог даже открыть глаза. Плечо было рассечено, но кровь оттуда не шла. Триплет быстро покрывался инеем. Шеф стоял и думал — в руках у него была уже приготовлена запасная ветровка, а, с другой стороны, ему было интересно: если Триплет такой везучий и живучий, сколько он протянет ещё.

Комиссар сделал шаг по направлению к маньяку и услышал подозрительный треск за спиной.

«Лёд или позвоночник», — подумал Шеф. Сделал ещё шаг — треск повторился — он обернулся.

То, что он увидел, заставило его прищёлкнуть языком. За ним на четвереньках, на вывернутых на сто восемьдесят градусов, чтобы удобно было ходить именно таким образом, ногах и руках, прижатое ко льду, ползло человеческое создание. Потрёпанный тёплый свитер, теплые башмаки, разорванная шевелюра без головного убора, меж клоками волос были видны металлические вставки. Вдоль позвоночника, который почему-то проваливался посередине спины, шло некой подобие металлического каркаса, с обхватами в области шеи, груди и живота.

Существо, заметив, что шеф на него смотрит, двинулось вбок, всё также прижимаясь к поверхности озера, и при этом движении внутри него защёлкали вывернутые суставы, переломанные кости и позвоночник. Хруст, от которого Шеф зажмурился, и тошнота подкатила к горлу, хотя он видел это тело ранее. Это было тем мешком с костями, который Уиллер достал из багажника и так и бросил на стоянке полицейского участка. Тот маньяк, которого в городских газетах за его безумный прыжок под поезд с издевательской иронией назвали Прыгуном.

— Кто же тебя откопал? — вслух подумал Шеф. Маньяк зашипел в ответ и стал медленно обходить копа. Смотреть, как эта куча костей и металла, завёрнутая в тряпьё, теперь двигалась, Шеф не мог, а потому, из гуманизма обхватил покрепче ледобур. Прыгун же не испугался — он явно подбирался к холодеющему Триплету, который даже не пытался двигаться, а просто вывалил раздувшийся язык и лежал в молчании.

Добравшись до Триплета, он обхватил ему передними конечностями шею и потащил мертвеца с выпученными глазами в сторону леса, медленно покряхтывая и похрустывая позвоночником.

Шеф прибавил шагу. Взмахнув ледобуром, он вспугнул Прыгуна, так что его правая нога поскользнулась, спина вогнулась вовнутрь, и между двумя металлическими обхватами через пуховик вылезло сломанное ребро.

Шеф улыбался, пока сам от неожиданного удара сзади не полетел вперёд и, обдирая подбородок, прокатился по снегу. Когда он попытался повернуться, кто-то сел ему на спину. Комиссар рванулся в сторону, и его обожгло жутким холодом. Он увидел, как зазубренный клинок легко вошёл в лёд, раздирая ватник, и почувствовал, как острая боль будто разорвала его правый бок. Тогда он сделал последний рывок. Тот, кто был сверху, не удержался и со странным звоном упал. Шеф воспользовался моментом, отполз и встал на ноги.

Уже метрах в двадцати виднелся уползающий со своей добычей Прыгун. Шеф бросил взгляд на своего нового противника: высокий человек в чёрной рясе священника, из-под рясы выглядывали носки кед; его грудная клетка немного выпирала вперёд; с надетым, словно ради нелепой шутки, жестяным ведром вместо головы. Из единственной прорези на ведре светился, как будто подвешенный в темноте, огромный голубой глаз без век и ресниц — только глаз в пустоте тёмной прорези. Этот глаз шарил по окружающему миру, не останавливаясь ни на чём — Шефа пробрала дрожь. Чёрт возьми, он знает этот глаз — он вспомнил, как точно такой же остался когда-то на стене после его прямого выстрела в голову хозяина.

Не глядя на Шефа, бегая своим немигающим взглядом, противник медленно поднимался. Опорой ему служил длинный зазубренный меч, уже обагрённый кровью комиссара.

— Omnipotens sempiterne deus salus eternal…

…credencium exaudi nos pro famulis…

…tuis pro quibus misericordie tue ploramus imploramus…

…auxilium ut reddita sanitate graciarum tibi…

…inecclesiatuareferantacciones… — рука маньяка легко легла на рукоять оружия.

— Сам убирайся к дьяволу, — Шеф достал из кобуры за пазухой револьвер и разрядил в ведро весь барабан. Глухие звуки — пули проходили пустую жестянку насквозь.

Если бы маньяк был без ведра и его обезображенный рот был способен на какие-то движения — он бы ухмыльнулся. Шеф выругался и начал медленно отходить. Правая рука лихорадочно искала в кармане патроны, левая — так и осталась держать наведённый на ведроголового ствол. Коп видел рассыпанные патроны там, где маньяк распорол ему пуховик.

«Хотя бы ещё один патрон», — он сунул руку за воротник и нащупал два завалявшихся в капюшоне металлических цилиндра. Существо в рясе, заметив суету Шефа, остановилось и монотонно загудело из-под ведра.

А Шеф просто закинул найденные патроны в барабан, и курок ударил два раза. В груди у наступавшего монстра что-то лопнуло — по чёрной рясе через дыры от пуль потекла мутная кислотно-зелёная жижа. Поток жидкости становился всё сильнее, в воздухе запахло жжёным льдом. Сущёство дёрнулось ещё пару раз, но удержалось на ногах.

Крупные жёлтые и зелёные капли падали на ледяную поверхность, которая на глазах стала таять и проваливаться. Мелкие пористые осколки вылетали из-под дымящихся ног истекающего неизвестно чем монстра.

Долгожданный хруст — и его правая нога ушла под лёд. Левая проскользнула вбок и, неестественно изогнувшись, тоже хрустнула.

— Per signum crucis de incimis nostris libera nos, Deus noster. In nomine Patris, et Filii, et Spiritus Sancti-i-i. Я таю, та-аю, — раздалось из-под ведра, которое теперь беспрерывным маятником вращалось из стороны в сторону и мелко вибрировало.

Полынья расширялась. Шеф благоразумно отошёл. Лёд истаял и искрошился, постепенно исчезая уже на поверхности воды. В этом фраппе барахтался ведроголовый маньяк. Меч, оставшийся последней опорой, валялся плашмя, соединяя ещё крепко державшиеся на поверхности куски льда, прошлую подлунную жизнь и скорое подводное будущее утопающего. Руками в лохматых изодранных перчатках тот пытался схватиться за эту опору, но оставлял на нём лишь красные кровавые следы.

Шеф огляделся. Прыгун уполз за пределы поля зрения. Но его можно было легко найти по следу от волочения жертвы, которую тот, скорее всего, сожрёт где-нибудь в укромном уголке.

«Как же тут хорошо, — подумал Шеф, присел на ящик, вытянул из-за пазухи толстую сигару и разжёг. Он сидел и глядел на бултыхающегося противника — то поднимающего ведро надо льдом, то исчезающего вновь, пока маньяк не прекратил борьбу со своим мечом и не исчез под толстой волнующейся коркой раскрашенного жёлтым, зелёным и кровью льда. — Хорошо, когда вечера встреч заканчиваются именно так!»

Рация в машине противно зашипела, разбудив Макнили.

— Куда ты исчез, гадёныш, — раздался скрежещущий голос Шефа. — Думаешь, натворил дел, ушёл в патруль и свободен?

— Я — старший детектив. И тебе, Старый Лис, не следует звать меня гадёнышем. Или забыл, кому ты обязан…

— Ты загадил мой кабинет, — не дал договорить Шеф. — Как мне тебя ещё называть? Может, тебе напомнить твои обязанности?! Ты обязан взять труп, сесть в труповозку и отвезти его в морг. Получить деньги, сдать в бухгалтерию. Почему труп в приёмной? Ты мне берёзовый паркет угробил, гнида. У меня расщелина посередине комнаты, и меч торчит. А сюрприз под сейфом… Мне не нравится, когда в моём кабинете улыбаются бесхозные головы, если это не оторванные головы моих сотрудников! На работу, понял?!

— Шеф, — сквозь шум рации вмешался голос ещё одного собеседника. — Шеф, не наезжайте на Макнили. Вы не знаете, как долго Слона пришлось собирать. Тут не до труповозки было. А записку вы видели на вашем столе: «Команда таксидермиста: Падре, Подражатель, Прыгун». Кто это такие?

— Макнили, я разберусь с тобой. Фреды, оба, ко мне на лузу, тьфу — на точку шесть.

— Шеф, но остальные объекты… — попытался возразить Фред.

— Молчать и слушать. Сегодня там будет бойня… я чую это.

— Может армию, спецназ… — попытался вмешаться Фред II. Мы ведь должны оборвать эту игру!

— Ты что, идиот, не понимаешь? Мы должны её выиграть! — Шеф громко щёлкнул рацией, и воцарилась тишина.

«Никогда не думал, что Фред такой паникёр, — промелькнуло в голове у Макнили, — неужели он не понимает, что значит ИГРА?! Мы должны её выиграть». «Таурус» завёлся — нехотя, со второго раза — и покатился по узкой дороге, вяло набирая обороты. В такие моменты детектив ненавидел свою машину. До последней лузы оставалось два часа.

Стройка. Загадочное место, которое с заведомым постоянством обедало городским бюджетом. Строили то ли театр, то ли торговый центр. Возможно, и не строили, а разбирали. Но последний год, скорее, строили. Шеф, бросив взгляд на этого прожорливого металлокаркасного монстра, сразу вспомнил об испорченных полах у себя в кабинете. Словно заметив ненависть комиссара, здание уставилось на пришельца своими пустыми глазницами. Кто кого сожрёт на следующей делёжке бюджета, Шеф не знал, но пару кровавых пятен на обнажённых скулах-стенах противника только помогли бы полицейскому департаменту откусить на кусок больше. Например, чтобы увеличить страховки сотрудникам… — Шеф закатил глаза: перед ним медленно проплыла мачтовая яхта «Chief’s Dream». Затем он открыл глаза и увидел подъехавшего Макнили и Фредов. Из-за вспыхнувшей внутри ненависти он смог объясниться с ними только жестами. Сотрудникам достаточно было показать направления, и они всё поняли.

Копы преодолели ступеньки. Макнили и Шеф прошли на западную сторону. Оба Фреда остались держать главную лестницу.

— Ты видел глаза Шефа, Фред? В них столько злобы. Мне кажется, он хочет тут всё к чёрту разнести.

Второй лишь хмыкнул в ответ. Он был здесь в первый раз и теперь внимательно осматривался.

Широкая лестница упиралась в недостроенный бельэтаж. Внутренние стены и переборки ещё словно висели в воздухе, ожидая заливки полов, а из-под чёрных технических провалов между перекрытиями и положенным местами полом ломились в бой сотни тёмных чудовищ. Фреда I передёрнуло от тяжёлого предчувствия.

Фред II заметил и указал напарнику на выползшего из глубины анфилады Прыгуна, который деловито взобрался по колонне и теперь поглядывал на них, в бессилии выбрать первую жертву.

— Я сейчас эту каракатицу палкой, и мы её разделаем, — первый Фред выбрал длинный железный прут и попытался, пригнувшись, подобраться к сомнамбулирующему маньяку.

Существо дёрнулось и внимательно посмотрело на приближающуюся фигурку. Его противник подошёл ещё ближе и окончательно разрешил вопрос мучительного выбора: сделал его очевидным. Прыгун бесшумно и без крика предупреждения спрыгнул с лесов на жертву, неловко взмахнувшую арматуриной, и по рукоять загнал тому в глаз свой перочинный нож. В воздух брызнула кровь — Фред I рухнул плашмя, подёргался и затих.

Началась пальба — напарник выхватил пистолет и открыл по Прыгуну огонь. Тому пришлось удрать, быстро перебирая всеми четырьмя конечностями, и забиться под пол. В самый дальний угол, в благодатную тьму.

Фред громко выругался и стал осторожно приближаться к зияющей чёрной трещине. Ему показалось, будто что-то шевельнулось: ещё два выстрела — и опять в пустоту. Ничего он там не видел, в этой чёртовой тьме.

Прыгун успокоился, и на него опять сошла благодать. Такая благодать, что захотелось петь и танцевать, похрустывая и потрескивая спиною, как кастаньетами. И десятки его жертв танцевали бы вместе с ним под зажигательный трескучий ритм. А если бы не танцевали, он бы вырвал им всем сердца и отнёс бы хозяину.

Глухой металлический стук вернул его к мёртвой реальности. Он увидел, как Фред, тяжело ворочая, подтащил газовый баллон, свернул вентиль, скинул на бок и толкнул в его безопасное убежище. Затем последовал второй баллон. Они подкатились совсем близко и противно шипели. Прыгун бросился выталкивать один из них, но пули стукнули по металлу. Маньяк забился в свой тёмный угол, и ему стало по-настоящему страшно — как на мосту, когда старый коп хотел забрать его «второе оружие». Он невольно сжался и зажмурился.

Фред зажмурился, но взрыв успел обжечь ему глаза и заставил попятиться. Руку, с которой он стрельнул в баллон, странно развернуло, а сам пистолет отлетел в сторону и с грохотом скатился по водостоку. Всё стихло, потом пронеслось нечто воспламенённое.

Фред поднял слезящиеся глаза: горящая тварь пыталась перевернуться на спину, но ей мешали навешанные на неё крепления. Поэтому психопат просто бегал, визжал и вонял, пока не врезался в стену. Фред разбежался и со всей силы ударил туда, где предполагал у маньяка живот. И Прыгун разлетелся на две половины. Задняя часть отлетела к лестнице и, дёрнувшись раз, стала мирно догорать. Передняя ещё чуть поскреблась куда-то своими обожжёнными пальцами, пока обрушенный на голову арматурный прут не прекратил её страдания.

Макнили и Шеф прошли на западную сторону. Шеф деловито закрыл дверь и почему-то хмыкнул. Макнили щёлкнул реле на огромном трансформаторе. Свет не зажёгся. Они подступили ближе к окнам, где вдоль застеклённой стены падал косой свет от полной луны и было хоть что-то видно.

Копы притаились друг напротив друга в разных углах зала. Шеф подхватил пустое жестяное ведро, перевернул и сел. Макнили облокотился о стену. А зал был огромный. Эта часть этажа была уже завершена и напоминала спортивную площадку. Паркет был гладко уложен и вскрыт лаком. «Испортим сейчас паркет», — пронеслось в голове у Макнили. В знак согласия противно загудел трансформатор, но свет не включался.

Прогремели выстрелы. Макнили рванулся от стены, но, взглянув на Шефа, увидел, что тот отрицательно качает головой. «Он прав, — понял детектив, — как раз сейчас нас ждут, и, наверняка, единственная дверь на прицеле. Фредам надо продержаться пару минут».

Он вернулся обратно и вновь подпёр стену. Но сердце его бешено колотилось в предчувствии радостной бойни. Он глядел на Шефа, как на опытного загонщика, которому стоит подать знак, и он рванётся вперёд и разорвёт всех врагов. Стрельба за стеной не прекращалась — Шеф поднял правую руку. Скоро он подаст сигнал.

Раздался взрыв — трансформатор заискрился; по центру зала вспыхнула одна-единственная лампа. Неожиданно яркий свет резанул по глазам, и Макнили на мгновение зажмурился.

Когда он открыл глаза, то сразу глянул на Шефа. Тот уже стоял, и чёрное дуло его крупнокалиберного револьвера было направлено на Макнили. Шеф улыбался, как крокодил. Смеялись даже глаза.

Детектива охватило бешенство. Он вскинул револьвер: Шеф не двигался и улыбался. Макнили почувствовал, как кровь пульсирует в его жилах, приливает к голове, чтобы через минуту, возможно, разлететься кровавым дождём от предательской пули. Макнили вспомнил Уиллера…

— Ты слишком много болтал, Макнили, — затем, словно опасаясь, что сказал слишком тихо и противник его не услышал: — Чёрт побери, ты слишком много болтал, Макнили.

А Макнили вновь представил кровавый дождь из его головы.

Дверь зала с грохотом распахнулась, и на пороге возникла огромная двухметровая фигура. Громадный чёрный силуэт. За спиной у него болталось что-то похожее на мешок. Он размахнулся, и «мешок» вылетел в круг света посреди площадки.

— Чёрт подери, — ещё раз выругался Шеф, глядя на безвольную куклу с перепутанными конечностями, бывшую минуту назад Фредом, но ухмыляться не перестал. А когда раздались глухие щёлчки пустого барабана Макнили — он расхохотался в полный голос и, пританцовывая, исчез в темноте. Хлопнула дверь на внутреннюю лестницу, щёлкнул замок, и Макнили остался с новым пришельцем один на один.

Коп ещё дёргал спусковой крючок, направив его в поглотившую Шефа темноту, но револьвер отвечал лишь пустыми щелчками. Макнили отбросил оружие и задрожал от бешенства и бессилия. Чёрная фигура уже приближалась к нему. Свет единственной лампы осветил врага. Нереально распухшая голова. Его тело — неестественно большое, мертвенно синее. На шее поблескивал металлический головодержатель, металлические пояса перехватывали его и ниже, в области раздутой груди и вываленного живота. Вдоль бёдер, справа и слева, частично вшитые прямо в мертвенную кожу, шли прозрачные резервуары с жёлтой и зелёной жидкостью кислотного грязного цвета. В грубых разрезах по телу вились трубки, перекачивающие эту жидкость, а из самих ран стекали чёрные мутные потоки с мелкими сгустками плоти.

Лицо — выпученные бешено вращающиеся глаза, вываленный язык, но Макнили всё равно узнал Триплета. Маньяк, напрягшись, так что по посинелым щекам потекли тёмные струйки воды и закапали по паркету, свёл глаза в одном направлении и уставился на копа. В пустом взгляде Триплета Макнили прочёл свою скорую смерть.

Целлофановый пакет с записью, обнаруженный зашитым в плечо Триплета: