Конец Петербурга

XI

С вокзала я отправился в гостиницу, а потом по делам службы.

К обеду часть нужных сведений была собрана, и я счел себя вправе отдохнуть, почему решил отправиться к своему бывшему товарищу, жившему на даче в Вешняках. Он со своей женой и матерью составляли симпатичнейшую семью, в которой я чувствовал себя… ну, как рыба в воде.

Первой встретила меня на балконе Варвара Сергеевна и всплеснула руками:

— Батюшки, как хорошо! Николай Николаевич! И всегда-то вы, как снег на голову!

Я расшаркался и приложил руку к сердцу:

— Это моя специальность и истинное призвание. Счастлив, что оправдываю надежды.

— Чьи?

— Создавшей меня природы, конечно.

— А что ж Вера Николаевна?

— Вера? Гм… как бы вам точнее сказать, очень не соврать? Вера теперь, должно быть, разговаривает где-нибудь под Тулой, вероятно.

— Как так?

Ну, тут мне здорово попало за то, что Вера не заехала погостить к ним. Только всестороннее выяснение обстоятельств и того, что Вера имела твердое намерение заехать к ним на обратном пути, если все обойдется благополучно (что было совершенно верно), прекратило град упреков т от Коли, и от Варвары Сергеевны, а главное, от ее матери, которая особенно горевала, что не увидит теперь моей Мани, этого, по ее мнению, монстра детской прелести.

После дружеских излияний разговор, естественно, перешел на злобу дня.

— Ну что, как у вас, в Москве, относятся к комете?

— Да трусим, конечно, — отвечает Коля. — Молимся усерднее обыкновенного; больше-то ведь что ж предпримешь? Да вот еще Москва валом валит на феерию «Столкновение Земли с кометой». Говорят, очень чувствительно.

— Ты разве не был еще?

— Все как-то не соберусь.

— Пойдем сегодня со мной!

— А что ж, пойдем.

Варвара Сергеевна захлопала в ладоши и объявила, что это прекрасная мысль, что она тоже хочет смотреть столкновение и что мы даже и думать не можем ехать туда без нее. Ну, если не можем думать, то делать нечего, и мы милостиво разрешаем Варваре Сергеевне одеваться.

Часам к 8 1/2 вечера мы были в саду, а еще через час началась феерия. Для нее было выстроено особое помещение в виде неимоверно длинного и высокого сарая для сцены с навесом перед нею, под которым были устроены места для публики за особую. Администрация сада разрешала смотреть феерию и без такой особой платы, но издали. И к тому же приходилось все время стоять в густой толпе. Поэтому мы раскутились и заняли места в самом зрительном зале.

Народа очень много, и везде оживленный говор; многие по мере сил и способностей подшучивают над героиней феерии.

А она теперь, небось, смотрит на шутников и думает (если обладает глазами и мозгом):

— Шутите, голубчики, шутите! Каково-то вам покажется, когда я шлепнусь на Землю? Да, невкусно!

Наконец поднимается занавес. Сначала в четырех картинах шли шаблонные разговоры на тему о кометах и вообще об астрономических перспективах; ну, будто роман Жюля Верна, переделанный в пьесу. Кой-кто из действующих лиц балаганил, кой-кто пущал слезу.

Между прочим, были там и добродетельные молодые люди обоего пола, влюбленные друг в друга; но злая судьба в продолжение четырех актов ни за какие коврижки не давала им повенчаться и они, не решаясь противоречить всемогущему автору, ходили по сцене и в каждом углу испускали по вздоху.

Я уж даже соскучился. Видно было по всему, что для избавления публики от этих добродетельных козявок требуются решительные меры хотя бы даже космического характера.

Варвара Сергеевна высказала неукротимое желание, чтобы появилась наконец комета и хорошенько приплюснула обоих героев и всех вообще блуждавших по сцене и изнывавших от безделья лиц.

— Все-таки некоторое развлечение, — прибавила она легкомысленно.

Но последняя картина искупила все.

Перед нею антракт был довольно продолжителен, и мы несколько подкрепились в буфете, не желая принимать комету на тощий желудок. Наконец поднялся занавес.

Открылась сцена, черная, как ночь. Для большего эффекта садовые фонари были погашены, и осталось только несколько электрических лампочек, защищенных от сцены большими непроницаемыми абажурами. Где-то вдали, в глубине сцены, вспыхивают изредка молнии, крупными яркими зигзагами прорезая мрак. Потом показалась светлая точка, все увеличивающаяся в объеме и яркости. Теперь видно, что это звезда с хвостиком. Среди публики, стоявшей сзади, послышались вздохи, и они усилились, когда увеличившийся блеск кометы осветил кучку людей, стоявших в ближайшем к нам углу сцены и с ужасом взиравших на комету. А вдали виднеются горы, лес, море.

Комета все ближе и ближе. Лампы в зрительном зале гаснут, и все кругом озаряется зловещим кровавым светом.

Становится как-то жутко. Люди на сцене начинают бегать в смятении, падают на колени, воздевают руки к небу.

Комета еще ближе. Вот она заняла уж полсцены. Яркость света почти нестерпима: вся сцена точно в пожаре. С пола поднимается струйками пар и по временам слегка застилает все. И еще ужаснее кажется огонь кометы сквозь этот волнующийся занавес.

Вдруг послышался сильный свист и завывание урагана. Люди на сцене упали ниц и издали раздирающий душу крик ужаса. И в тон ему раздался такой же крик среди зрителей; многие даже привстали.

Море огня и дыма, ужасающие громовые удары, оглушительный треск и грохот обрушивающихся зданий…

Все вдруг исчезает и кругом воцаряется непроглядная тьма.

На мгновение гробовое молчание. Но вдруг поднялся страшный вопль:

— Огня, огня!

Все сразу осветилось.

Оказывается, что добродетельных молодых людей даже комета не могла уничтожить. Черт возьми, они живы и, кажется, уже могут вступить в брак! Это уж слишком! Мы поднимаемся и удираем, тем более что Коле и Варваре Сергеевне пора на последний поезд.

— Ах, я чувствую себя, как после хорошей бани, — определяет Варвара Сергеевна свое впечатление.

Мы с Колей говорим «угу» и предаемся своим мыслям. Наконец Коля замечает:

— Хорошо, до отвращения хорошо! А только я больше не пойду.

Проводив их до вокзала, я потихоньку возвращаюсь домой и тут впервые замечаю на чистом, ясном небе яркую звезду с коротким толстым хвостом.

Итак, она появилась наконец, такая маленькая, такая невинная с виду!

Холодный ужас, который я уже испытывал однажды, снова овладевает всем моим существом.

Я снова переживаю отвратительнейшую ночь, и нет со мною Шопенгауэра в переводе Фета.