Комиссар Хольмг. Становление

День четырнадцатый

ДЕНЬ 14

НЕМОРИС

Тканевые маски не спасали, а наоборот, казалось, заставляли задыхаться еще больше, хоть это было и не так. Спертый, наполненный ужасающим запахом мертвечины воздух сдавливал легкие, не давая вдохнуть полной грудью. Ощущения были такие, как будто приходилось дышать водой. Лонгин несколько раз хрипло выдохнул, сдерживая рвущийся наружу кашель. Алонсо Барро, борясь с такими же приступами кашля, прерывисто дыша, шагнул вперед, продолжая ощущать каждой клеткой своего тела угрозу, исходящую от камней, что выстроились вокруг них в узкое горло штольни. Очень и очень медленно они продвигались вперед к тому месту, над которым одиноким светлым пятном маячил выход на поверхность. Ведана, согнувшись почти к самому дну штольни в кашле, перемежающимися позывами к рвоте, шла впереди всех. Сразу за ней шел Барро, а замыкал шествие кадет-комиссар, в одной руке сжимая болт-пистолет, в другой — силовой меч, готовый выполнить любой приказ по первому слову инквизитора.

«Здесь», — раздался в голове Алонсо голос Веданы, и почти тут же ее шаги замерли.

Инквизитор и кадет-комиссар остановились, внимательно глядя на замершую впереди псайкера. Теперь было слышно лишь сдавленное, хриплое, на грани рвоты дыхание и более ничего. Могло показаться, что прошла вечность, прежде чем псайкер пошевелилась.

— Не опасно, — произнесла она вслух и зашлась в тяжелом кашле.

«Здесь пролилась кровь первой жертвы», — инквизитору показалось, что голос Веданы, раздавшийся в его голове, теперь стал звучать тише.

Барро «прислушался» и сам уловил вибрацию, слабую, как пульс умирающего. Он сделал вперед еще несколько шагов и наконец узрел то, что явилось первопричиной.

В конце длинного неровного коридора забоя, под слабым пятном света, дотягивающимся сверху, лежало нечто, отдаленно напоминающее груду разлагающейся плоти, от которой исходил тот тошнотворный запах, что пропитал здесь абсолютно все.

Алонсо осторожно переступил кучу гнили, делая шаг вперед, вставая на полкорпуса позади Веданы. В напряженной тишине инквизитор услышал, как рядом с ним остановился кадет-комиссар. Тишина стала настолько же вязкой, как удушливый смрад, обволакивающий их толстым и жирным слоем отвращения. И тогда груда плоти шевельнулась и подняла на воззрившихся на нее людей гниющее бесформенное лицо. Оно выплыло из задрожавшей подобно желе массы и раззявило оплывший рот, как будто силясь что-то произнести…

РЭКУМ

…Должно быть, она ненадолго задремала. Еще полностью не отойдя от тягостного ощущения после долгого сна, Атия попыталась провести рукой по лицу и тут же вспомнила…

Мысленно содрогнувшись, открывая слипшиеся от долгого сна веки, она осторожно коснулась левой рукой правого плеча. Острыми зубами в плечо тут же вцепилась боль. Культя, которую Атия нащупала своими пальцами, заканчивалась сразу под плечевым суставом. И тогда она вспомнила все.

Дверь резко распахнулась, впуская в комнату свет и свежий поток воздуха, и на пороге показался невысокий силуэт.

— Где я? — Атия не узнала собственного голоса.

— Уже проснулись, кадет-комиссар? — голос, ответивший Хольмг, показался ей чересчур молодым. — Не беспокойтесь, вы в госпитальных палатах.

Обладательница юного голоса чем-то щелкнула, и комната наполнилась слабым неоновым светом, который все же заставил Атию прищуриться.

— А к вам посетитель приходил, — девушка в одеждах послушницы подошла к Хольмг вплотную и внимательно осмотрела повязку.

— Кто? — спросила Атия, продолжая морщиться от света и по-прежнему не узнавая собственного голоса, таким глухим и хриплым он ей казался.

— Сам Лорд-Комиссар, — убедившись, что повязка на культе чистая и надежно зафиксирована, юная послушница отошла к небольшому хромированному столику, на котором были разложены инъекторы. — Справлялся о вас, хотел узнать…

Послушница не успела договорить и, уловив позади себя движение, обернулась. К своему величайшему удивлению, она увидела, как пошатываясь, смертельно бледная пациентка поднялась с кровати и уже почти перешагнула через порог.

— Стойте! — сестра догнала ее, пытаясь подхватить Хольмг под руку, которой не было. — Вам нельзя вставать. Ваши раны…

— Я должна доложить Лорду-Комиссару, — лицо Атии побледнело еще больше, хоть это и казалось невозможным. — Где он?

— Вчера! — голос сестры сорвался на крик. — Это было вчера!

Хольмг остановилась. Перед глазами все поплыло. К горлу подкатила тошнота.

— Это было…

— Вчера, — юная сестра почти умоляюще посмотрела на Атию. — Он приходил вчера, пока вы спали.

Кадет-комиссар пошатнулась, и послушница, быстро обойдя ее с другой стороны, подставила плечо, видя, что пациентка сейчас упадет.

— Вас нельзя было беспокоить, и Лорд-Комиссар ушел, — сказала сестра, помогая Атии вернуться к койке и сесть.

— Хорошо, — поддерживаемая послушницей, Хольмг села на койку, чувствуя, что ее сейчас вырвет, если она не ляжет. — Помоги мне…

— Да, да, конечно.

— Что здесь происходит? — голос прозвучал резко, подобно выстрелу тяжелого болтера.

— Палатина, пациентка хотела… — послушница резко замолчала, встретившись глазами с немигающим взглядом наставницы.

— В ночную смену, — строго произнесла Штайн, делая знак рукой послушнице, что та может идти. — На неделю, с сегодняшнего дня. Исполнять.

— Слушаюсь, Палатина, — быстро юная сестра скрылась за дверью.

Алита Штайн присела на край кровати.

— Боли есть? — она осторожно приподняла повязку, посмотрела, как идет процесс заживления и удовлетворенно кивнула.

— Нет, — у Хольмг пересохло в горле, и она закашлялась.

— Не врите мне, кадет, — Штайн поднесла Атии стакан с водой и помогла сделать несколько глотков. — От вас мне нужна правда, чтобы как можно скорее поставить вас на ноги.

— Так точно, — сдержанно ответила Хольмг, чувствуя, как боль впивается в плечо с новой силой.

— Это нормально. Так и должно быть. А теперь отдыхайте, — Штайн поднялась, максимально приглушая свет. — Можете считать, что это приказ. Здесь их отдаю я.

И она вышла, осторожно закрыв за собой дверь. Но Атия уже ничего не слышала. Она снова погрузилась в тяжелый сон, в котором монстры кромсали ее на части, поочередно отрывая руки и ноги, пока не превратили ее в кровоточащий обрубок.

Но милость Императора безгранична. И терзавшие Хольмг кошмары наконец ушли, оставляя ее в одиночестве, пустоте и безмятежности.

НЕМОРИС ПОСЛЕ ЗАКАТА

Болты, выпущенные будущим комиссаром, пронзили колыхающуюся, гниющую массу и вспенили ее, погружаясь в самые ее недра. Но Барро уже знал, что это бессмысленно. Стараясь слиться с сознанием Веданы как можно плотнее, Алонсо Барро направил силу в самую суть того, что стояло у них на пути, чтобы разрушить его до основания. От стен начал исходить стон, распространяя вокруг себя отраву ереси и пытаясь заслонить собой гниющее нутро.

«Твой праведный гнев и Твоя гневная сила наполняют меня!» — инквизитор вскинул вперед руки, с силой сжимая в сцепленных ладонях Святую Инсигнию.

Стон, начавший исходить от стен, теперь усилился, окутывая инквизитора своими мрачными холодными волнами, стремясь поглотить и подчинить своей воле.

Поддерживаемый Веданой, сопротивляясь тому, чтобы упасть под гнетом враждебной воли, Алонсо сделал еще один шаг вперед, приближая Инсигнию к извивающейся массе.

Стон превратился в бесконечные волны шепота, который все усиливался, пока из его смердящих волн не вышло полное имя. Оно предстало перед инквизитором во всем своем шокирующем великолепии, окруженное венцом из багряно-алых брызг, облаченное в стонущие одежды, сотканные из запахов тлена и еще дымящихся ран. И весь этот образ вопил и стенал, и взывал к инквизитору с единственным призывом: покорись!

Алонсо Барро пошатнулся, едва устояв на ногах, и в его сознании вспыхнул неистовой силой гнев.

«Я верный слуга Его! Властью, данной мне Священной Инквизицией, я уничтожу ересь!»

Призывающий вопль коварного бога перемен перешел в смерч визга. Его бесконечно расширяющаяся воронка высекла искры на безжизненных камнях, заставив инквизитора на мгновение оглохнуть.

«Именем Его!»

Горячие клубы пара и тонкой взвеси пыли поднялись от дна штольни. Воздух вокруг стал совершенно плотным и жарким. Он словно лава затекал в легкие, обволакивая и обжигая их, не давая вдохнуть. Барро сделал еще один шаг вперед, почти коснувшись Инсигнией разлагающегося лица, что продолжало взирать на него из кучи сгнивших кусков мяса с выпирающими оттуда костями цвета желчи. И тогда загорелся воздух.

Он вспыхнул фиолетовым огнем прямо перед инквизитором. Неровные, хаотически мечущиеся язычки пламени подрагивали, создавая тонкую завесу между пальцами Барро, в которых Алонсо сжимал Инсигнию, и наполовину сгнившим трупом, который вопреки всему подавал признаки жизни. По горлу Алонсо прошла судорога. Он начал задыхаться, с трудом вдыхая воздух, обжигающий и едкий. Барро нашел в себе силы, чтобы вытянуть руки с Инсигнией еще дальше вперед, коснувшись ими полосы огня и пронзив ее насквозь, и коснуться святым символом Инквизиции монстроузных останков. В это же мгновение на руки инквизитора обрушился немыслимый жар, граничащий с болью. Однако Барро остался стоять непреклонным, продолжая посылать удары один за другим, стремясь как можно скорее уничтожить проклятое имя.

«Да распространиться Его Священный Свет! И да выжжет он любую скверну, мерзкую перед Взором Его!»

Связь с Веданой вдруг ослабла настолько, что инквизитор понял: еще немного, и он окончательно перестанет ее ощущать. Его пальцы начали воспламеняться.

«Сейчас! — крикнул Алонсо, превозмогая боль в загоревшихся руках, используя всю свою мощь псайкера и с трудом удерживая Инсигнию. — Разом!»

Нить, объединявшая их сознания, лопнула со звоном, как порвавшаяся струна. Разросшийся, уже полностью скрывший руки инквизитора огонь, жадно пожирал трепещущую, истерзанную плоть, стремительно подбираясь к костям. Когда это произошло, и загорелись сами кости, боль стала настолько невыносимой, что Барро закричал. Он собрал последние силы, чтобы высвободить свое сознание из тех пут, которыми оплела его боль, и понял, что теряет контроль.

«Во имя Твоих мук и кровавого пота; во имя Золотого Трона Твоего; Во имя гибели Твоей и воскрешения, как Бога Человечества — храни и укрепляй нас, сражающихся ради Тебя».

Обуглившаяся плоть почернела и начала осыпаться мелкими хлопьями пепла. Алонсо пошатнулся и…

Чьи-то сильные руки удержали его от неминуемого падения. Чья-то непоколебимая воля слилась с его. Имя бога перемен затрепетало, потом задрожало в жестоких конвульсиях, и, наконец, распалось на отдельные звуки. Эти звуки изошли стоном и, отразившись от стен слабеющим эхом, угасли.

Инквизитор и кадет-комиссар единым порывом ударили в самое сердце истошно визжащего, еще пытавшегося сопротивляться, не живого, но и не мертвого существа.

«О, Всемогущий и Святейший Император, вижу я свет Твой и осязаю присутствие Твое».

Разложившийся труп завопил, исторгнув из глубин своих последний, полный отчаяния стон, затем дрогнул, нелепым образом изогнулся и, вспыхнув черным огнем, разом превратился в золу. Эта зола смешалась с прахом, в который к этому моменту полностью превратились кисти инквизитора, и опала, рассыпавшись по каменному дну штольни.

Барро медленно развернулся, увидел стоящего рядом с собой кадет-комиссара, словно осознавая присутствие последнего; перевел взгляд на его руки, которыми Лонгин поддерживал Алонсо, не давая тому упасть; потом уронил свой взор на торчащие из обуглившихся рукавов, почерневшие, потрескавшиеся кости и потерял сознание.

РЭКУМ ПОСЛЕ ЗАКАТА

Хильдегад Витинари услышала громкий смешок позади себя, но не обратила на него внимания. Это лживые слуги. Они подглядывают за ней и смеются. Наверняка их приставили шпионить за ней. Надо будет выяснить, кто на это осмелился.

«Кто? — губернатор мысленно усмехнулась со всей горечью, на какую была способна. — Это все они. Прилетели, чтобы лишить меня власти. Статуса. Жизни…»

Хильдегад вдруг со всей отчаянностью поняла, что не живет. Жизнь закончилась, сменившись чередой дней, полных унылого и бесцельного существования. Как давно это началось? Она не могла сказать. Возможно, еще тогда, когда она получила пост губернатора Ферро Сильва после смерти своего отца. А возможно, что еще раньше.

«Я совсем одна», — думала губернатор, с тоской устремляя взгляд к высоким потолкам личных покоев, где среди розовых облаков мерцали люминесцентным светом серебряные звезды. — Вокруг меня нет ни единого человека, на которого можно было бы положиться».

Это соображение беспокоило ее уже который день, прорастая своими корнями в мысли, разрывая их, делая тревожными и совершенно не подконтрольными голосу рассудка. От нее все скрывают. Не говорят всей правды. И наверняка плетут сети заговора.

«Надо перестать об этом думать, иначе я сойду с ума», — эта мысль засела у Витинари в мозгу с упорством вколоченного гвоздя. Однако перестать думать не получалось. Наоборот. Тягостные мысли растаптывали спокойствие губернатора, заставляя с нарастающей ненавистью ко всему живому пялиться в изящный потолок, красота которого и ощущение беспечности, от него исходящее, вызывали еще большую злость.

Сон. Надо лечь спать. Губернатор неестественно улыбнулась. В последние дни сон стал для нее отдушиной, бегством от невыносимого дневного кошмара. Поднявшись с нагретого ложа, ступая по роскошному ковру, в ворсе которого стопы утопали почти до щиколотки, Хильдегад подошла к изящному трельяжу. Выполненный из Хрустального дерева, названного так за полупрозрачные волокна, имеющие бледно молочный оттенок, губернатор привычным жестом открыла шкатулку, контрастирующую с бледной чистотой древесины трельяжа чернью своих форм. С благоговением губернатор смотрела на россыпь розовых капсул, покоящихся внутри. Еще несколько ночей спокойного, умиротворяющего сна и столько же пробуждений в приподнятом состоянии духа, с чувством, что любая проблема разрешима. Что надо только подождать, и все пройдет само собой. Из коридора снова раздался смешок. Проклятые слуги! Она выяснит, кто подослал их. Но это будет завтра. Сегодня она слишком устала, чтобы отвлекаться на этих… Этих… Она никак не могла подобрать подходящее слово.

«Об этом я тоже, подумаю завтра», — ешила Хильдегад.

Она вынула заветную капсулу из шкатулки, вскрыла специальным ключом и, сжимая в ладони заветный эликсир, вернулась в кровать.