Комиссар Хольмг. Становление

День двенадцатый

ДЕНЬ 12

РЭКУМ ПЕРЕД РАССВЕТОМ

Он медленно открыл глаза, изо всех сил пытаясь сосредоточиться и понять, где находится. Он помнил, что был ранен. Что гвардейцы несли его в Рэкум. Помнил свой разговор с инквизитором и лицо, склонившейся над ним Клавдии Шульц. Все остальное выпало из его памяти. Кимдэк провел рукой по груди. Тело под бинтами отозвалось тянущей болью.

«Император защищает», — подумал Кимдэк и попробовал подняться. Со второго раза это ему удалось, и, сев на кровати, он начал осматривать помещение, в котором находился. Это была квадратная комната, в которой стояло около двух десятков кроватей. Все они были заняты, кроме одной во втором ряду слева. Там, на сером, пропитанном кровью и потом матраце алели свежие следы, свидетельствуя, что совсем недавно на нем лежал раненый. В дальнем углу комнаты, рядом с дверью, стоял стол с медицинскими препаратами, за которым, уронив голову на руки, спала одна из сестер.

Кимдэк медленно попытался встать, но не удержался и тут же повалился обратно. Среагировав на шум, сестра вскинула голову и, увидев падающего Кимдэка, поспешила к нему.

— Нет-нет. Лежи, — она подбежала и подхватила его за плечи. — Лежи.

— Какой сегодня день? — Кимдэк почувствовал, как заныли отвыкшие от движения мышцы. — Мы в Рэкуме?

— Да. Мы в Рэкуме, — Ванесса уложила голову Кимдэка на небольшой валик. — Все хорошо. Город стоит.

— Сколько я тут?

— Почти четверо суток, кадет-комиссар. После операции вы провалились в кому, и мы уже не надеялись… — сестра неловко замолчала. — Дать воды? — спросила она, осматривая повязки Кимдэка.

— Да, — при упоминании о воде ему сразу захотелось пить.

Кимдэк провел языком по воспалившемуся небу и понял, насколько пересохло у него во рту. С помощью сестры он приподнялся, сделал несколько жадных глотков из протянутой кружки и откинулся назад, прислонившись спиной к холодной, каменной стене.

— Я посижу, — он настойчиво отстранил руку Ванессы.

На соседней кровати застонал и зашевелился еще один раненый, и сестра госпитальер, оставив кадет-комиссара, быстро подошла к нему. Сначала она склонилась над стонущим гвардейцем, но затем быстро метнулась к столику и, схватив оттуда небольшой инъектор, кинулась обратно. Она не успела ввести препарат, когда тело гвардейца выгнулось, подобно арочному мосту, сведенное жестокой судорогой. Спустя несколько мгновений оно обмякло, безвольно растянувшись на испачканном матрасе, а к запаху запекшийся крови и немытых тел добавился запах человеческих испражнений. Ванесса медленно, чуть растеряно вернулась обратно к столу и положила на него так и не использованный инъектор. Затем вернулась к телу гвардейца и, склонившись над умершим, тихо зашептала слова заупокойной молитвы.

Откинувшись на стену и сложив руки в аквилу поверх бинтов, Кимдэк мысленно воззвал к Повелителю человечества:

«О, Божественный Император, взгляни на меня с добротой. Даруй мне силы и дальше, преданно служить Тебе, искореняя врагов Твоих».

Он повторил про себя эту фразу несколько раз, прежде чем сестра поднялась с колен и подошла к Кимдэку:

— Его сейчас унесут, — ее голос едва заметно подрагивал. — Ложитесь, вы еще очень слабы.

Кимдэк не стал спорить с очевидным. Его силы, которые еще только начали восстанавливаться, действительно были на исходе. Но, вытягиваясь на кровати, кадет-комиссар мысленно пообещал себе, что, начиная с завтрашнего дня, начнет потихоньку вставать и что приложит все силы к тому, чтобы как можно быстрее оправиться от ранения и вернуться в строй.

— Я молю, чтобы раны мои затянулись и силы вернулись ко мне, — прошептал он, погружаясь в сон.

НЕМОРИС ПЕРЕД РАССВЕТОМ

Сэм знал, что это агония. Понимал, что ему никто не поможет и что агония его будет долгой. Настолько долгой и мучительной, что к тому времени, когда смерть соизволит его забрать, она станет для него милосердным избавлением. Он знал, что боль, которая нещадно терзала его искалеченное тело, теперь будет сопровождать его всегда, и что даже после смерти он может остаться в ее жестокой, безграничной власти. Псайкер, принявший смерть в призрачном мире, рисковал навеки остаться в нем, где его разум стал бы бесконечно балансировать на узкой грани между мирами, не живя и не умирая, ежесекундно погружаясь в пучину боли, которой не наступит конец никогда, и переживая последние мгновения свой жизни бесконечно. Он не слышал своего дыхания, как не слышал ничего, оглушенный и потерявший полностью ориентацию в пространстве. Не осознавал своего тела, что с ним и где он находится. Весь мир сжался для него в одну непрекращающуюся конвульсию с растекающейся по всему его существу болью.

Барро внимательно осматривал покалеченного псайкера, пока один из гвардейцев, монотонно перечислял все повреждения, полученные Сэмом.

— Почти полностью раздроблены ноги. Несколько осколков пробили брюшную область и застряли там. Потребовался бы медицинский сервитор, чтобы их извлечь. Кроме того, он получил серьезную контузию. Его глаза, — Юджин замялся, подбирая слова, — они странно реагируют на свет. Либо он ничего не видит, либо находится без сознания. Мы ничем не смогли ему помочь. Чудо Императора, что мы доставили его к вам живым.

— Ступайте, — Алонсо подкрепил приказ, сделав знак рукой в сторону двери.

Гвардеец, мгновенно отсалютовав, скрылся за ней раньше, чем инквизитор успел сказать что-либо еще. Было очевидным, что он торопился как можно быстрее оставить и самого Барро, и его умирающего псайкера. Проводив взглядом закрывающуюся за гвардейцем дверь, Алонсо перевел его на Сэма. Его прерывистое, редкое дыхание почти не прослушивалось. На посеревших, вытянувшихся в ниточку губах выступила розоватая пена. Из-под открытых век на мир взирали безжизненные глаза. В левом из них инквизитор заметил обширную гематому, которая медленно расползалась по помутневшему зраку. Постепенно темная до черноты кровь полностью залила глазное яблоко так, что оно стало больше походить на глаз демона или чудовища. А пена на губах из бледно-розового приобрела пронзительно алый цвет, все интенсивнее скатываясь по заострившемуся подбородку.

Барро холодно взирал на агонию умирающего, понимая, что не может ничем облегчить его участь. Даже принести мгновенную смерть он был сейчас не в праве. Выброс энергии от насильственного убийства псайкера, когда душа его была в плотном контакте с силами варпа, могла повлечь за собой энергетический взрыв, последствия которого могли стать как непредсказуемы, так и непоправимы. Начиная от зарождения демонической сущности до создания варп-разлома.

Инквизитор посмотрел на Ведану. Ее тонкая высокая фигура безмолвно стояла в одном из дальних углов, совершенно не приметная для остальных, сливаясь со сгустками мрака, притаившимися на грани света и тени.

«Ты говорила с ним?» — мысленно обратился к ней Алонсо, чувствуя, как от напряжения у него вздуваются вены на висках.

«Нет. Я не пробилась к его сознанию», — так же мысленно ответила Ведана, тихо приблизившись к длинной поваленной трибуне, на которую уложили Сэма.

Дыхание умирающего почти прекратилось, превратившись в отрывистые всхлипы на грани слышимости. В такт этим всхлипам шли короткие конвульсии, сотрясающее изуродованные останки того, что некогда было телом.

— Ты можешь помочь ему? — раздражение в голосе Барро было из-за охватившей инквизитора усталости, и Ведана это понимала.

— Нет, — слово вырвалось у нее вместе с выдохом, и его эхо, отразившись от холодных потолков и пустых стен, умерло на излете.

— Мы должны идти дальше, — инквизитор едва склонился над умирающим, складывая на груди знак аквилы. — Теперь только Император сможет его защитить.

Алонсо прошептал короткие слова молитвы и снова посмотрел на Ведану. Внешне она никак не изменилась, но инквизитор ощутил ее дрожь, и как она напрягается изнутри, глядя на предсмертную агонию своего собрата.

«Уходим», — мысленно приказал Барро, одновременно вырывая разум псайкера из тягостных раздумий, в которые та погрузилась, и делая знак следовать за ними.

Молча Ведана шевельнулась и начала двигаться к двери. Она устремила взгляд своих незрячих глаз к полу, низко опустив голову. Проходя мимо умирающего собрата, она вздрогнула так, словно ее саму пронзила такая же судорога, что прокатилась в этот момент по истерзанному телу Сэма.

— Уходим! — резкий окрик инквизитора заставил ее вздрогнуть еще раз.

Теперь несколько иначе, так, что она пошатнулась от этого крика.

Когда Алонсо последним покидал комнату, псайкер еще дышал. Последнее, что услышал в своей жизни Сэм, был скрип закрываемой двери. После этого он прожил еще долгие десять часов.

РЭКУМ

Прорыв произошел на территории, прилегающей к космопорту, когда волна орков, начала стремительную атаку. Одновременно с этим зеленокожие начали свое наступление еще по трем направлениям. Оттеснив к ангарам гвардейцев, сильно «разбавленных» ополчением из бывших рабочих, орки собирались развивать атаку дальше, когда против них с позиций второго эшелона обороны выступили «Химеры». Встреченные болтерным ливнем плотного огня, звери подавились собственной атакой и вынуждены были отступить. Особо крупные особи зеленокожих, вошедшие в состояние неконтролируемой ярости, еще пытались продолжить наступление без поддержки основной массы своих сородичей. Они врывались в ряды людей, сминая их и оставляя позади себя прогалины, покрытые кровью и кишками из выпотрошенных тел, но и они в конце концов падали, сраженные множественными попаданиями из лазганов или искромсанные штыками тех, чьи запасы энергетических батарей подошли к концу. Остервенение, с которым ополченцы и гвардейцы обрушивались на врагов, превосходило всю ярость вагха, который пытались продемонстрировать орки. Тех зверей, которым, несмотря ни на что, удавалось порваться за укрепления и редуты на территорию ангаров и складских помещений, отлавливали и добивали, не давая монстрам шанса даже близко продвинуться к рабочим кварталом, с таким трудом отвоеванным ранее.

Он стоял там. Склонившийся над чем-то, издающий утробные, чавкающие звуки. Мгновенно отреагировав на приближение, зеленокожий монстр поднял то, что можно было назвать головой, и Атия увидела, как с его оскаленных клыков стекает кровь вперемешку с отвратительной слизью. Секунду спустя, когда взгляд Атии Хольмг скользнул вниз, к своему ужасу, она поняла, что у ног истекающей мерзостью и злобой твари, лежит человеческое тело. Обглоданное человеческое тело. Монстр издал гортанный рев и, отшвырнув изорванный труп так, что тот с силой ударился в стену соседнего дома, кинулся вперед. Сделав несколько выстрелов из лаз-пистолета почти в упор, Атия выхватила силовой меч. Ворвавшийся в ближний бой зеленокожий монстр принес с собой запах гнили и тлена. С его когтистых лап скатывались густые капли слизи, и сам он весь был покрыт странной билирубиновой субстанцией, под которой просматривались элементы доспехов и одежды, присущей оркам. В первые минуты могло показаться, что ксенос вынырнул из какой-то зловонной лужи, но присмотревшись, становилось понятно, что слизь сочится из многочисленных ран, полученных им в бою. Такая же омерзительного вида субстанция стекала у орка изо рта и по его острым клыкам.

Смрад, исходящий от чудовища, был настолько удушающим, что в другой ситуации Атию бы непременно вырвало. Но сейчас она продолжала наносить удар за ударом, сдерживая натиск превосходившего ее по силе и массе противника и противопоставляя ему скорость и маневренность в сочетании с техникой и хладнокровным расчетом наносимых ударов. За спиной Хольмг раздались крики. Она не обернулась на них, лишь отметив про себя, что действия орка стали еще яростнее. Еще секунда, и зеленокожий выродок замахнулся, направляя в своего противника невероятной силы удар, который, несомненно, должен был бы размозжить Атии голову. Клавдия Шульц возникла из-за спины Хольмг, делая резкий выпад и подставляя свой клинок под удар. Вместе они не дали ксеносу проломить выставленный блок, принудив сделать шаг назад. Воспользовавшись этой возможностью, Атия начала проводить контратаку, которую тут же поддержала Шульц. Два почти синхронных росчерка клинка, и Клавдия почувствовала, как ее меч вспорол вязкое тело монстра, впиваясь в его недра.

Она приложила все силы, чтобы вогнать лезвие как можно глубже в смердящую плоть, и сделала вперед под-шаг, когда большие, липкие от пузырившейся слизи, руки монстра схватили ее за плечи и с невероятной силой отшвырнули прочь. Клавдия выпустила рукоять меча, оставив клинок в груди монстра, чувствуя боль в груди от пришедшегося в нее удара. Она уже ощутила под ногами рокрит, когда до ее слуха донесся противный хруст. А спустя долю секунды левую ногу пронзила острая боль. Шульц хотела сжать зубы, чтобы не закричать, но в этот самый момент голова ее резко дернулась и со всего размаха врезалась в каменный выступ дома. Последняя мысль Клавдии Шульц была о том, что у орка открыт левый бок для удара и что необходимо контратаковать именно сейчас. Потом боль в раздробленной кости ушла и одновременно с ней ускользнули остатки сознания, погружая разум кадет-комиссара в черную бездну небытия.

Откинув от себя одного из противников, монстр полностью переключился на второго, но Хольмг уже ждала его. Она подскочила к нему на расстояние вытянутой руки и вогнала свой меч чуть ниже того места, где застрял клинок Клавдии. Одновременно с наносимым ударом Атия ухватилась за его торчащую рукоять другой рукой и изо всех сил потянула на себя. Монстр взревел. Из обнажившейся раны фонтаном вырвался поток мерзкой жижи.

«Это кровь?» — успела подумать кадет-комиссар, стремясь вырвать из груди монстра свой клинок, когда тот схватил ее за руку чуть выше правого локтя.

Другой рукой зверь попытался ухватить Атию за плечо, но, вздрогнув всем своим громоздким телом, начал оседать. Увидев, что противник почти побежден, Хольмг сильнее потянула за рукоять своего силового меча. Тот подался вперед. Губы кадет-комиссара уже тронуло бледное подобие улыбки, когда издыхающий зверь из последних сил рванул Хольмг за предплечье.

Тень улыбки исчезла, и лицо Атии исказила гримаса боли. Мир раскололся на части, когда она замахнулась мечом, который держала в левой руке. Уже обрывком сознания кадет-комиссар поняла, что падает в зловонную жижу, в которую стремительно начал превращаться монстр. Голоса за спиной стали ближе. Но потом вдруг начали отдаляться и внезапно стихли, оставляя Атию Хольмг один на один с навалившейся на нее темнотой.

Темнота схлынула с нее так же внезапно, как пришла. Голова кружилась. Тупая боль отдавалась в плече, словно Атия отлежала руку. Самой руки она не чувствовала и, попытавшись ею пошевелить, поняла, что ничего не происходит. Руки словно не было, и тогда Хольмг открыла глаза.

Мрак, окруживший Хольмг, медленно начал развеиваться, раскалываясь на отдельные светлые пятна, которые постепенно складывались в картину. Она лежала на рокрите, а рядом с ней сидела сестра из Ордена Госпитальер, шевеля губами и что-то произнося. Прошло несколько секунд, прежде чем Атия расслышала знакомые слова, льющиеся негромким шепотом:

— Император встретит меня, и я буду объят его святостью.

— Если только я пронесу верность Ему через это время мучений, — закончила Атия вместе с сестрой и, убедившись, что не может пошевелить ни единым пальцем правой руки, начала ее осматривать. Первое, что она увидела, был жгут. Он стягивал руку почти у самого основания. Ниже, там, куда пришлась стальная хватка монстра, рука казалась невообразимо распухшей, а из-под слоя грязи и слизи, что оставила после себя тварь и которую сестра безуспешно пыталась оттереть, проглядывали куски торчащих костей, обрывки кожи и кровоточащей плоти. Хольмг судорожно сглотнула и отвернула голову, чтобы не смотреть на то месиво, что осталось у нее от руки. В этот момент взгляд кадет-комиссара уперся в растекшуюся невдалеке, источающую отвратительную вонь и пузырящуюся лужу. Все, что осталось от монстра, который только что ее атаковал. Атия сглотнула подкативший к горлу тошнотворный ком и перевела взор на сестру госпитальер. Та ответила ей участливым взглядом:

— Боли нет.

— Боль — иллюзия чувств, — прошептала Атия в ответ.

— Верно, — сестре, наконец, удалось оттереть слизь. — Я ввела небольшую дозу успокоительного. Это поможет.

Она взялась за поврежденное плечо обеими руками и потянула, складывая обломки костей, друг с другом. Атия с силой сжала зубы и закрыла глаза. Сквозь сбившееся дыхание послышался приглушенный рык. Внезапно Хольмг поняла, что онемение, плотно сковавшее ей руку, начало расползаться выше, за жгут. Подкатившую тошноту стало почти невозможно сдерживать.

— Руку надо удалить, — Атия чувствовала, что крупицы сил, что еще оставались в ней, покинут ее с минуты на минуту. — Выше раны. Прямо сейчас.

— Но…

— Скорее, — ей почему-то вспомнилась Кадис и ее ранение.

Хольмг почувствовала, как в голове поднимается невообразимый шум и ломящая виски боль. Перед глазами поплыли синие пятна, и губы кадет-комиссара дрогнули в беззвучной молитве:

— Брось меня в горнило войны, дабы выковать из меня оружие Твоих Битв.

Сквозь деревенеющее сознание Атия ощутила холодное прикосновение в области предплечья, а до ее умирающего слуха донеслось урчание монолезвия пилы для ампутации.

— Испытывай меня как угодно. Удостой причастия героев… — прошептала Хольмг, но договорить так и не смогла.

Остатки сил покинули ее, и кадет-комиссар провалилась в беспамятство, плотной пеленой обволакивающее изможденную плоть.

НЕМОРИС

Когда-то глубокий, почти отвесный спуск был оборудован лифтом, который поднимался и опускался, доставляя рабочих к шахтам и обратно. Но это было давно, в те времена, когда Неморис еще только возводили. Позже, когда вместо палаток и временных сооружений над отработанными шахтами был возведен рабочий городок и рабочих перестали привозить к местам разработок посменно, лифт разобрали. Потом место было решено закопать и засыпать шлаком, однако это так и не было сделано. Когда из-за несчастного случая погибло несколько рабочих, провалившихся в старую штольню, ее обнесли по периметру проволокой и установили заграждение, как предполагалось тогда — временно. Теперь же, пережив процветание и упадок планеты, вторжение орков и окончательную гибель Немориса, пустая глазница заброшенной шахты впилась своим отрешенным и немигающим взглядом в инквизитора, что стоял на самом ее краю, вглядываясь в черноту ее зева.

Барро кивнул, и наскоро сработанная платформа с двумя гвардейцами начала медленно опускаться в штольню.

«Ведана, — мысленно приказал Алонсо, — следи за ними».

«Да», — мгновенно отозвалась псайкер.

Инквизитор отошел от края штольни и бросил взгляд в сторону кадет-комиссара и оставшихся гвардейцев, которые вчетвером крутили лебедку. Трос, пропущенный через блок, спускался все ниже и ниже. Ведана, стоя у самого края, там, где совсем недавно взирал во мрак уходящей вниз штольни инквизитор Барро, вдруг встрепенулась и задергалась всем телом. Дрожь, родившаяся в ее тонких кистях, со скоростью лесного пожара передалась рукам и следом и всему телу, а лицо Веданы, до этого спокойное, исказила гримаса боли. Псайкер упала, как подкошенная, на колени, схватившись руками за живот, словно из того выскребали внутренности, и ее скрюченные до судорог пальцы впились в одежду в тщетной попытке ее разорвать. В это же мгновение со дна шахты раздался протяжный душераздирающий крик.

Барро развернулся почти мгновенно. В считанные секунды он оказался возле Веданы, подхватывая ее и не давая рухнуть вниз. Ее похолодевшие, как ледышки, пальцы, еще раз судорожно вздрогнули, силясь вонзиться в собственную плоть. Из-под повязки, покрывающей глаза псайкера, появились тонкие кровяные разводы, стекающие по смертельно побледневшим щекам.

«Они, — мысленно простонала псайкер. — Они уничтожены. Враг искалечил их».

— Быстро! Вытаскивайте их! — оттащив Ведану от края штольни, Барро присоединился к гвардейцу и схватился за трос.

Те несколько долгих минут, прежде чем платформа вынырнула из мрачного зева шахты, показались инквизитору вечностью. Едва стальная решетка подъемника, показавшись у поверхности, была вытащена на неровную поверхность расколотого рокрита, Алонсо Барро склонился над лежащими на ней гвардейцами, и на краткое мгновение его охватил ступор.

— Бессмертный Император… — прошептал стоящий позади Юджин, в то время как оставшиеся гвардейцы еле сдерживали позывы рвоты.

— Ведана, — произнес инквизитор, не отрывая взгляда от окровавленных тел, настолько спокойным голосом, что от его звучания хотелось содрогаться больше, чем от созерцания того, во что превратились тела людей, бесформенной грудой лежащие на платформе. — Что ты почувствовала?

Алонсо развернулся в ее сторону одновременно со стоном, вырвавшимся со стороны псайкера:

— Их тела… — голос Веданы звучал слабо и дрожал настолько, что слова с трудом было разобрать. — Они… Их вывернули… наизнанку.

— Так и есть, — совсем тихо произнес Лонгин, пытаясь понять, как такое вообще могло случиться с людьми.

Инквизитор шевельнул пальцами. Осторожно он коснулся останков одного из гвардейцев, желая осмотреть тех более тщательно.

Тело несчастного было разорвано в области живота и верхняя его часть, в буквальном смысле, оказалась вывернута, подобно перчатке, наизнанку. С разломанных, неестественно перекрученных ребер, свисали окровавленные ошметки легких и сердца, а вывороченный позвоночник уходил к фантасмагорично выгнутым плечам, под которыми угадывалась окружность черепа. Оторванные по локоть руки валялись рядом в луже крови и обрывках плоти, из обрубков которых выпирали потрескавшиеся кости. Глядя на эту страшную и в то же время завораживающую картину, очень хотелось верить, что гвардеец умер сразу, до того, как все это было проделано над его телом. То, что осталось от его напарника, было смято и искорежено настолько, что в нем уже почти не угадывалось даже намека на человеческое тело. То, что некогда, скорее всего, было черепом, ныне широкое и сплюснутое теперь больше походило на огромное, чуть вогнутое блюдо, по которому в произвольном порядке размазали глаза, нос и рот. Бывшие колени были вывернуты назад, под странным, непостижимым геометрией углом. Руки переплетены за спиной, отчего и без того раздутая до невероятных размеров грудная клетка казалась еще больше. А ступни ног сломаны пополам, изгибаясь вместе с армейскими ботинками так, что их носы оказались притянутыми к заднему краю подошвы. Барро невольно вздрогнул, когда, склонившись совсем низко над изломанным гвардейцем, услышал, как из его шарообразной, жутко раздутой груди, вырвался стон, а на расплющенном лице задрожали веки. До его слуха донесся рвотный позыв откуда-то сзади, когда на размазанном, покрытом кровью и сукровицей лице, потерявшим любое сходство с человеческим, один глаз открылся, и в его расплывшемся, трепещущем зрачке отразился невообразимый ужас и бесконечный океан боли…

Они отреагировали мгновенно. Их выстрелы синхронно прозвучали среди всеобщего оцепенения, охватившего гвардейцев. Голова несчастного раскололась. Черная, как чернила, кровь еще растекалась из прострелянной головы гвардейца, а инквизитор и кадет-комиссар уже простреливали тело второй жертвы несколькими одновременно сделанными выстрелами. Изуродованное нечто дернулось несколько раз и вновь замерло, теперь уже навсегда.

— Сохрани нас Трон, — с суровой отрешенностью во взоре произнес Алонсо Барро, убирая свое оружие и складывая на груди аквилу.

Остальные последовали его примеру, шепча про себя молитву Императору.

— Сжечь, — приказал он после непродолжительного молчания, повернувшись затем к Ведане. — Ты будешь «вести» меня, пока я буду спускаться, и до тех пор, пока не поднимусь обратно.

Псайкер открыла рот, должно быть, чтобы возразить, но инквизитор прервал ее мысленно, сурово и безоговорочно:

«Если связь со мной прервется, ты выжжешь это место дотла. Будь бдительна. Мы все уже можем нести на себе скверну».

«Да», — мысленно прошептала Ведана.

Авель смотрел на псайкера. Из-под ее повязки, скрывающей слепые глаза, продолжали катиться рубиновые слезы. Они прожигали багряные дорожки, которые, высыхая, превращались в бурый иссохший пепел. Она вздрогнула, как от удара плетью, развернув лицо в сторону инквизитора. Она молчала, как молчал и сам Барро. Но молчание это звучало громче и многозначительнее тысячи слов.

РЭКУМ ПОСЛЕ ЗАКАТА

С неистовой силой ветер хлестал его по лицу. Миллиарды острых песчинок, врезались в иссушенную кожу. Глаза слезились. А он все продолжал идти вперед, зная, что рядом никого не осталось. Зная, что обезумевший ветер занес серым песком могилы, оставленные позади, как и само воспоминание о них. Смертельно хотелось пить. Он продолжал идти, зная, что умрет здесь, в забытом Императором месте. Что его безымянная могила, сложенная из праха и песка, пополнит бессчетный ряд безликих курганов, по которым сейчас ступает он сам. Ветер завыл еще сильнее и словно бич полоснул по стонущим от напряжения глазам. Горячая слеза сорвалась из-под дрогнувшего века и, упав на щеку, заскользила вниз, прожигая за собой дрожащий след. Ее соленая влага растеклась по губам, когда они встали препятствием на ее пути. С ужасом Гай Тумидус осознал, что от жажды, выжигающей его изнутри подобно радиоактивным палящим лучам, он готов пить что угодно. Даже собственные слезы. К горлу подкатил тошнотворный ком из праха мертвой пыли, что окутывала все здесь. Когда, скатившись по второй щеке, жгучая как лава слеза сорвалась и устремилась вниз, чтобы исчезнуть в бесконечном потоке песка и ветра, Октавиан подставил ладонь, прерывая ее падение в пропасть. Он поймал ее, такую горячую, что казалось, она вот-вот прожжет его ладонь насквозь, и такую неподъемную, будто в ней была тяжесть целого океана слез. Медленно Лорд-Комиссар поднял ладонь вверх, поднося ее к лицу, и, взглянув на нее, вдруг понял, что это кровь…

…Он вздрогнул и очнулся, сметая с встрепенувшегося разума остатки ночных кошмаров. Поняв, что уснул сидя за столом, опустив голову на руки, Октавиан поднялся, разгоняя кровь в затекших конечностях. Бессонные ночи дали о себе знать. Он резко расправил плечи, привычным движением поправил сбившийся мундир, после чего сделал по кабинету несколько шагов, слегка массируя себе кончиками пальцев виски. Видение окончательно исчезло, оставив после себя горьковатый привкус во рту. Пройдя кабинет вдоль и поперек, Лорд-комиссар вернулся к столу, за которым сидел, и продолжил просматривать поступившие рапорты и сводки. Прочитав поступившие донесения, Лорд-Комиссар поднялся. Миновав кадет-комиссара, дежурившего у входа в кабинет, Гай Тумидус прошел вдоль длинного коридора и вышел на улицу Рэкума, спустившись по обветшалым ступеням. Его рука потянулась к внутреннему карману.

«Сегодня не тот день», — привычно возразил сам себе Октавиан.

Он привычным жестом поправил фуражку с черепом и крыльями орла и направился в сторону Миссии сестер Госпитальер. Ночь, охватившую Рэкум, разрезал свет прожекторов, установленных по всему городу. Теперь все они работали в полную мощность, не выключаясь даже в дневные часы. Посты из гвардейцев, получивших серьезные ранения для того, чтобы продолжать сражаться на передовой, но из тех, кто был еще способен самостоятельно передвигаться и держать оружие, были расставлены по административному сектору, и на пути от комиссариата к Храмовому комплексу Лорд-Комиссар насчитал как минимум три таких.

«Если зеленокожие не перестанут прибывать на планету, лишь вопрос времени, как скоро они ворвутся в город, — думал Тумидус, подходя к Миссии. — И теперь все зависит от инквизитора и того, сможет ли он выявить причину их появления и полностью ее нейтрализовать».

Он сложил на груди аквилу, остановившись возле одной из статуй Бессмертного Императора, что возвышалась в Храмовом комплексе. Огромная площадка перед Его изваянием была обрамлена по периметру скульптурами, изображающими смертных людей, преклонивших колени перед Повелителем человечества. Это добавляло и без того исполинскому образу в центре, выполненному в золоте и стали, еще больше мощи и величия, зрительно увеличивая в размерах, хоть это и казалось чрезмерным. Фигуры коленопреклоненных людей были расположены таким образом, чтобы между каждым из них могло встать еще как минимум трое, и давая тем самым пройти к статуе Владыки людей. Лорд-Комиссар на мгновение задержался перед изваянием Его, опустившись на колено, подобно выполненным из гранита людям. Он молчал и даже мысленно не произносил молитву, хотя знал каждую из них наизусть, просто открывая свое сердце перед Возлюбленным всеми и вознося самую свою душу к Его стопам. Простояв так несколько минут, Тумидус продолжил свой путь к Миссии сестринства.

О своем визите Лорд-Комиссар известил заранее, и Палатина Штайн ждала его. Она встретила Тумидуса в одной из палат, временно пустовавшей, из которой было вынесено все лишнее и которую готовили для очередного потока раненых, чтобы их было, где разместить при необходимости.

— Аве Император, — приветствовал Гай Тумидус Алиту Штайн, едва переступая порог.

— Аве Император, — отозвалась Палатина, и ее руки сложились на груди в Имперского орла. — Вы пришли справиться о здоровье вашего кадета?

— Да. Мне доложили, что ей отняли руку прямо на поле боя. С чем была связана подобная мера?

Алита со сдержанной холодностью кивнула:

— Решение о проведении подобной операции должно было быть принято мной лично, но ваш кадет меня опередила. И теперь могу с уверенностью сказать, что ее приказ был как верен, так и своевременен.

— Поясните, Палатина, — вежливо и в то же время требовательно произнес Лорд-Комиссар.

— Несколько поступивших к нам раненых имели в ранах аналогичную слизь, что была обнаружена у кадет-комиссара Хольмг, перед тем, как ей отняли руку. На сегодняшний день все они под особым контролем и переведены в закрытый стационар, — сообщила Алита Штайн.

— Причина? — в голосе Тумидуса Штайн услышала не удивление или вопрос, а скорее, понимание и предположения, которым суждено было подтвердиться.

— Признаки того же заражения, что проявились у самого первого пациента, но теперь в более серьезной форме. И если тогда мы только столкнулись с подобным проявлением, то теперь можно уверенно говорить об еще одной угрозе, которая исходит от самих ксеносов либо от их оружия.

— Заражение?

Штайн сдержано кивнула.

— Я уже сообщила об этом досточтимому Биологусу Ван Калифшер.

Гай Тумидус согласно кивнул, оставаясь при этом совершенно безэмоциональным.

— Что с моим кадетом? — сухо спросил он безо всякой паузы, словно торопил Палатину с ответом.

— Никаких признаков заражения, — Алите почудилось, что на этих ее словах прежде непроницаемое лицо Лорда-Комиссара чуть просветлело. — Она потеряла много крови, и сейчас все еще пребывает без сознания, однако раны ее довольно быстро заживают.

Октавиан снова кивнул.

— Милостью Императора, — продолжила Штайн, после непродолжительной паузы, — состояние еще одного вашего кадет-комиссара, поступившего к нам, так же улучшилось. Однако я бы хотела, чтобы он более точно исполнял рекомендации сестер.

— Что с ним? — Строго спросил Тумидус.

— Улучшения явные, раны заживают, но ему еще рано покидать больничную палату. Я бы сказала, слишком рано.

— Я навещу его, возможно, сегодня. Есть что-нибудь еще, что мне необходимо знать? — уточнил Лорд-Комиссар, глядя на Штайн и собираясь уходить.

— В Миссию поступает слишком большое количество раненых, в связи с чем, наши запасы препаратов на исходе. Хуже всего дело обстоит с обезболивающими и анестезией. Я уже докладывала об этом факте подполковнику Кнауфу. Так же, как и о том, что большую часть операций нам приходится проводить «на живую», — голос Палатины едва различимо дрогнул. — Мы молимся, чтобы Император укрепил сердца раненых и придал им силы стойко переносить все тяготы и муки.

— Император защищает, — с ледяным спокойствием Октавиан сотворил на груди аквилу.

— Подполковник ответил мне то же самое, — так же сложила руки в аквилу Алита. — И в те минуты, что остаются у нас с сестрами между помощью раненым и служебными обязанностями, мы взываем к Бессмертному и Всеблагому Богу-Императору, дабы проявил Он милосердие к тем, кто приносит себя в жертву, защищая Империум от врагов, и отдает жизни в служении Ему.

Не говоря ни слова, Гай Тумидус извлек из глубин черной шинели небольшой контейнер, украшенный личной монограммой, и протянул Палатине:

— Возьмите. Это хорошее обезболивающее. Действует быстро и наверняка, так что, думаю, достаточно будет и половины дозы.

— Я прослежу, чтобы оно досталось вашим кадетам, — ответила Штайн, принимая лекарство из рук Лорда-Комиссара, но тот непреклонно качнул головой:

— Нет, Палатина. Проследите, чтобы оно досталось тем, кто в нем больше всего нуждается. Мои кадеты в состоянии перенести такую мелочь, как боль. Они не рядовые гвардейцы и, тем более, не ополченцы из гражданского населения.

«Он говорит о своих кадетах так, словно лично выковал их из стали», — подумала Алита, но, посмотрев на Тумидуса, ничего не произнесла вслух.

Словно услышав ее мысли и соглашаясь с ними, Октавиан ответил ясным, немигающим взглядом, преисполненным гордости этого стяга доблестных и бесстрашных.

— Сообщите мне, если в состоянии кадет-комиссаров появятся существенные ухудшения, — обратился Лорд-Комиссар к Штайн, по-прежнему не выдавая на своем лице ни малейшей эмоции.

— Непременно, — пообещала она.

— Император защищает, Палатина, — произнес Тумидус, вновь осеняя себя символом Святой аквилы.

— Аве, — отозвалась Штайн.

Она лично проводила Лорда-Комиссара до самого порога Миссии и еще несколько минут смотрела вслед его удаляющейся фигуре. Она увидела, как Гай Тумидус остановился возле статуи Защитника человечества, склонив голову и преклонив одно колено. Опустившись на колени, Палатина мысленно присоединилась к его молитве, о чем бы этот суровый воин ни просил сейчас Императора. Она поднялась с колен через секунду после того, как это сделал Лорд-Комиссар, после чего поспешила вернуться к делам, которых было много.

Гай Октавиан Тумидус чеканным шагом возвращался в комиссариат, чтобы оттуда отправиться на передовые позиции. Остатки усталости развеялись в прах, и о том, чтобы уснуть или отдохнуть, не было и мысли. Уже подходя к крыльцу комиссариата, взгляд Лорда-Комиссара упал на болт-пистолет, покоящийся у него на поясе. Страшное заражение, благодаря проведению Бога-Императора, не коснулось еще одного его кадета. И все же риск пока еще оставался.

Октавиан вновь посмотрел на болт-пистолет. Если понадобится, он сделает это сам. Он сделает это быстро.