Командор

Глава 17, в которой Олег склонен верить приметам

Альберт фон Горн устало опустился на песок в тени скалы. Чёртово пекло…

Он бы ещё больше поразился, если бы увидал своё отражение в зеркале, — тело его усохло и загорело на солнце так, что приняло цвет седельной кожи.

Живот втянулся, а рёбра, наоборот, выступили. Но он всё ещё жив!

Боже, как же его мучила жажда в тот ужасный день, самый первый день на этом проклятом острове! Пить хотелось ужасно!

А дьявольское коварство Капитана Эша, одарившего его ромом, фон Горн оценил очень скоро. Это была настоящая пытка!

Первую ночь он провёл в полузабытьи, калачиком свернувшись на песке, а ранним утром обнаружил росу на остывших за ночь камнях.

Альберт чуть язык себе не стёр, вылизывая каменные бока!

И лишь затем догадался расстилать на камнях нижнюю сорочку.

На рассвете он бережно, нежно, любовно выжимал её в широкогорлую бутылку, смакуя каждую каплю.

На третий день пошёл дождь, и фон Горн хохотал, раскидывая руки и хватая ртом струи, льющиеся с небес. Приноровился.

Стол его был скуден — робинзон ловил яшериц и мелких змей (крупных тут не водилось, к сожалению), убивал их и высушивал на камнях, после чего поедал, не брезгуя.

После отлива собирал мелких крабов и ракушки, а однажды поймал целую черепаху.

Маленькую, правда, со шляпу величиной, зато он впервые наелся досыта.

После шторма Альберт собирал полные горсти морской живности, а когда набрёл однажды на обломки шлюпки, вознамерился развести огонь.

Два дня он ожесточённо, в манере дикарей, тёр палочкой по деревяшке, но лишь мозоли заработал.

Лишь на третий день ему удалось достичь результата — завился дымок, занялась искорка… И вот он, огонь!

Правда, к тому времени черепаха уже была съедена, а рыбу он так и не научился ловить. Да и чем? Руками?

На острове не росло ничего крупнее жёсткой невкусной травы, и сделать острогу не получалось…

…Фон Горн застонал — опять солнце продвинулось по небу, скоро оно зависнет в зените, и тени не останется вовсе.

Рано утром он «подоил» рваную сорочку, сделал два глотка мутной тёплой жидкости и повязал мокрую тряпку на голову.

Тряпка, то бишь сорочка, давно уж высохла и никакой приятности не доставляла.

Может, обойти остров, поискать, вдруг чего принесло море? Сил нет…

За весь вчерашний день он не встретил ни единой ящерицы. Неужели он съел их всех?

А змейки? Эти противные, извивающиеся змейки? Где они?

Ругаясь шёпотом, Альберт встал на четвереньки, потом взгромоздился на колени и поднялся, держась за скалу.

Его качнуло, а в ушах зазвенело.

Ещё бы… Третий день толком ни поесть, ни попить.

Росы и той меньше малого по утрам…

А морскую воду пить… Это хуже рома.

Фон Горн поплёлся по берегу, высматривая хоть какую-то живность.

Парадокс, но на необитаемом острове испытываешь гораздо меньше беспокойства, чем в обществе себе подобных.

Тут нет хищников, нет врагов, тут вообще никого нет.

И грозят тебе лишь три опасности — умереть от голода, от жажды или сойти с ума от одиночества.

Человек начинает разговаривать сам с собой и, бывает, до того уверует, будто он не один, что больная душа принимает воображаемое за истинное.

Капитан Эш глумливо усмехался, провожая не одного лишь его. Альберто де Корон. Албертус ван Хоорн, Элберт Хорн, Бледный Вендиго… Нет!

Дыхание у фон Горна сбилось, кулаки сжались.

Бывало, люди стойкие, попадая в невыносимые обстоятельства, не погибают лишь потому, что у них оказывается сильна воля к жизни.

А вот он слаб, тут его враг прав.

Но именно существование этого врага, Капитана Эша, Длинного Ножа, Олегара де Монтиньи, и помогает ему выжить, ибо рождает тяжёлую, свинцовую ненависть.

Он выживет! Он обязательно выживет, хотя бы назло Капитану Эшу! И отомстит!

Месть — вот то, что удерживает его от покорности судьбе.

Сколько уж раз — каждый день, каждый час — приходит к нему искушение поддаться слабости, наплевать на всё, улечься и не вставать.

Как там сказал этот новый сочинитель трагедий — Шекспир, кажется? — «Умереть, уснуть и видеть сны, быть может?».

Ах, как порою хочется испытать верность этой строки!

Не терзать свою изнемогшую плоть, не заставлять её таскаться по чёртову острову, а покорно принять свой удел…

Вон как этот осьминог, выброшенный на берег, — лежит на песке и сохнет.

Высыхает, пока не станет твёрдым и ломким и его не смоет волна на корм обитателям океана. Из праха — в прах.

Утомившись, фон Горн вышел к наветренной стороне и присел на камень отдохнуть.

Волны набегали одна за другой, ворошили песок, с шелестом утягивая его и снова возвращая суше.

Подгоняемые ветром, океанские валы катились из волглой бесконечности. Так было всегда.

Как только Господь отделил воду от земли, так с тех пор и накатывает прибой.

Войны сменялись миром, рождались и уходили в небытие поколения, народы переселялись, а волны всё так же накатывались на этот пустой берег, безостановочно и безразлично. Империя…

Фон Горн усмехнулся. Какая глупая прихоть…

Всё сущее тщетно.

Даже будучи коронован, он выйдет на берег где-нибудь к югу от Чесапика, на один из плоских островков Внешних Отмелей, и что увидит?

Да то же самое, что и здесь, — размеренное биение волн, отмеряющих Вечность.

И что пред Вечностью императорский венец?

Никчёмная безделушка…

Разглядев в морском просторе корабль, Альберт даже не поверил сначала. Задохнувшись, он вскочил, давя рыдание.

Надо дать о себе знать! Но как?

Огонь давно потух, даже углей не осталось. Да и что тут разжигать?

Проковыляв на верх пологой скалы, фон Горн сорвал с головы рубашку и замахал ею, закрутил.

Попытавшись крикнуть, он издал лишь жалкий писк, переходящий в хрип. Неужели не заметят?!

Заметили! Они идут сюда! О, боже…

Приблизившийся корабль ещё раз окатил счастьем Альберта — он узнал в нём свой собственный флейт «Дельфин».

Флейт не стал подходить к самому берегу, а спустил шлюпку.

Матросы, гребущие в ней, казались фон Горну анге-лами-спасителями.

Вот только что лее так медленно они работают вёслами?

Когда нос шлюпки с шорохом налёг на песок, несколько человек спрыгнули в мелкую воду.

— Кто таков? — крикнул один из них.

— Не узнаёшь, Дирк? — криво усмехнулся Альберт.

— Не может быть! — охнул матрос, бледнея. — Вы?!

— Я, я… Привет, Симон. Привет, Виллем.

— Отец Альберт! — вскричали матросы.

— Вот и свиделись…

Чтобы постричься, побриться, переодеться, фон Горну хватило дня. Но чтобы отъесться за месяц, проведённый на Сундуке Мертвеца, недостало и недели.

Всё шло хорошо, просто замечательно — «подданные» искали своего «императора», и они его нашли.

Искали долго, прошли по следам «Феникса», по-расспрашивали своих, высадившихся на берег Гонава.

Флейт «Фортуна» нынче должен был ожидать их всё там же, в заливе Гонав, а пинас «Ла-Рош» отправился в Санто-Доминго.

В день восьмой после своего счастливого избавления Альберт взошёл на квартердек, к капитану Генриху Цимссену.

Походив, заложив руки за спину, фон Горн остановился у кормового фонаря.

— Чтобы поймать зверя, — медленно проговорил он, — нужно знать, где у него водопой или логово. Мне неведомо, что так притягивает Капитана Эша к северному побережью Эспаньолы, но он постоянно туда устремляется.

Когда я был в плену на его корабле, то видел даже то место, кое и сам капитан, и его ближайшие друзья разглядывали весьма пристально. Вздыхая при этом так, словно проплывали мимо родного дома!

Там есть такая скала, со сквозным проходом с моря, будто большая пещера…

— Знаю такую, — кивнул Генрих. — Голландцы зовут её Опрокинутой Чашкой. С ручкой, хе-хе… Хотя старые капитаны побаиваются того места.

— А что так?

— Иной раз там пропадали корабли. В тихую погоду, почти при полном безветрии…

И ни одного обломка потом не находили, словно в бездну какую проваливались!

— Ничего, Генрих, — усмехнулся фон Горн, — нам это не грозит. Курс на Эспаньолу!

Прямиком идти к Опрокинутой Чашке (Бэк-Кап, как англичане говорят) Альберт не стал. Рисковать зря не хотелось, ему нужна была обеспеченная победа над Капитаном Эшем.

А кто же, кроме испанцев, мог её обеспечить?

Вот поэтому «Дельфин» и отшвартовался в порту Санто-Доминго, где уже находился пинас «Ла-Рош».

Его капитан, молодой фримен из Джеймстауна, окрещённый Оуэном Кедриком, тут же явился пред светлы очи фон Горна и доложил, сияя, что всё-то у них в порядке, и как же он рад видеть «отца Альберта» во здравии.

Терпеливо дослушав, Альберт спросил:

— Что слышно о Капитане Эше?

Кедрик подтянулся и сообщил:

— Галеон «Симург» и ещё три корабля его сопровождавших видели с острова Тринидад следовавшими к югу, к устью Ориноко. Сейчас там находится наш человек, он владеет быстроходным навиетто. Как только командор де Монтиньи двинется обратно, он передаст эту новость сюда, в Санто-Доминго. Разумеется, за деньги ему обещанные…

Фон Горн отмахнулся небрежно.

— Иное знание дороже золота, — сказал он и внимательно поглядел на Оуэна: — Вы ещё что-то хотели мне сообщить, капитан?

— Д-да, — в некотором смущении промолвил Кед-рик. — Тут к вам один человек из Мехико…

— Из Мехико? — удивился Альберт.

— Да, он дожидается вас уже вторую неделю. Хотел было вернуться, но тут вы и сами воротились, и…

— Где он?

— У меня на борту.

— Проводите меня…

На борту «Ла-Роша» фон Горна поджидал священник в чёрно-белых одеждах доминиканца, худой и длинный, с невзрачным плоским лицом.

Альберту он напомнил скромненький полевой цветок, засушенный между страницами книги, да и забытый.

— С кем имею честь?

Священник приторно улыбнулся, выказывая нездоровые зубы, и заговорил:

— Прежде всего поздравляю вас со счастливым избавлением, дон Альберто. Знать, вы угодны Богу, раз Он явил вам милость Свою. Зовут меня дон Эстебан, с недавних пор являюсь главным инквизитором Мехико. Но здесь я не по делам «священной службы». Видите ли, не так давно я ходил всего лишь в помощниках у отца Мануэля, дона Карлоса Мануэля де Акунья. Отец Мануэль казнил некоторых приспешников Капитана Эша, и сей враг церкви и короля, в неумеренной наглости и гордыне, заявился в Мехико, где позволил себе казнить самого отца Мануэля, предав его огню аутодафе. Такое поношение святая инквизиция стерпеть не могла. Но лишь теперь мы обрели возможность покарать кощуна и еретика. Надеюсь, возмездие настигнет богоотступника де Монтиньи — с вашей помощью, дон Альберто.

Фон Горн учтиво поклонился:

— Несомненно, отец Эстебан.

Инквизитор важно покивал головой:

— Святая матерь церковь не может позволить себе преследование разбойников, — лицемерно вздохнул он, заводя глаза горе, — но я поспособствую тому, чтобы губернатор Эспаньолы, дон Габриэль де Чавес-и-Оссорио, оказал в вашем благородном деле всю необходимую вам помощь, в том числе деньгами, людьми и оружием. Тем более что дон Габриэль и сам невероятно зол на Капитана Эша. Я договорюсь, чтобы он передал под вашу руку полсотни лансерос под командованием капитана Руя Фернандеса де Фуэмайора, снабдил боеприпасами, провизией и водой.

— Этого будет достаточно, святой отец, — кивнул фон Горн.

— Кстати, капитан де Фуэмайор не так давно потерпел разгром от корсаров Капитана Эша, объединившихся с индейскими мятежниками. Так что его уговаривать не придётся — Руй Фернандес просто сатанеет при упоминании одного имени Олегара де Монтиньи!

И ещё об одном важном обстоятельстве, дон Альберто… — приглушил голос инквизитор. — Сейчас я открою вам тайну, в которую, кроме вас, посвящён лишь Великий инквизитор в Мадриде, а также вице-король Новой Испании, также пострадавший от Капитана Эша. А дело вот в чём. Так получилось, что ещё в прошлом году Олегар де Монтиньи, выполняя задание кардинала Ришелье, перебежал дорогу герцогу Бекин-гему, да столько вреда принеся его светлости, что герцог обратился за помощью к дону Антонио Сапате Сиснеросу, Великому инквизитору Испании. О, не стоит удивляться, дон Альберто! Хоть англичане и еретики, но кой-какие связи между сильными мира сего сохраняются… обходя вопросы веры.

Великий инквизитор заинтересовался делом де Монтиньи и велел собрать всё, что можно было к сему делу присовокупить. И выяснилось много странного, вероятно имеющего природу диавольскую. К примеру, стало ясно, что рекомый Олегар де Монтиньи, представлявшийся при дворе французского короля как виконт д’Ар-си, на самом-то деле никакого отношения к Рене Жере-ми Непве де Монтиньи, графу д’Арси не имеет, хоть его сиятельство и признал Олегара своим родным сыном, пропавшим в далёкой Московии ещё в отрочестве и якобы вернувшимся. Впрочем, к чести Капитана Эша, он не употребляет своего виконтского титула с тех пор, как ушёл в моря вольным корсаром. Однако самое интересное кроется в ином. Олегар де Монтиньи действительно является шевалье и был произведён в рыцарское достоинство его величеством на поле боя. Но! Произошло сие событие шестьсот лет тому назад, в эпоху правления Людовика IV, прозванного Заморским!

— Да что вы такое говорите, святой отец! — отшатнулся фон Горн.

— Правду, сын мой, — кротко ответил инквизитор. — В королевских архивах мы откопали грамоту, где чёрным по белому вписано о подвиге Олегара де Монтиньи, за что молодой король и сделал его рыцарем. Там же находится и факсимиле оного рыцаря — всего одна строчка размашистым почерком, но то был почерк человека, которого мы все знаем как Капитана Эша!

— Но этого не может быть!

— Может! — с силою сказал отец Эстебан. — Может, если к тому приложил руку враг рода человеческого, сам Сатана! Вот откуда все великие умения командора де Монтиньи! Нет, я не думаю, что дьявол водит рукою его. Просто полагаю, что за шестьсот лет жизни любой человек обретёт воинский опыт, не сравнимый ни с чьим иным. Но мог ли Господь даровать Олегару столь долгий срок жития, коли де Монтиньи на каждом шагу посрамляет святую церковь и казнит отцов её?! Разумеется, нет! А потому, дон Альберто, будьте чрезвычайно внимательны, помните, что Капитан Эш — не обычный смертный. Но уж если вы сподобитесь погубить этого нечеловека, то пропадёт и дьявольское семя, посеянное в Олегаре де Монтиньи. И тогда, — инквизитор тонко улыбнулся, — священный трибунал закроет глаза на ваши собственные шалости, вроде создания империи на землях еретиков. Мм?

Фон Горн криво усмехнулся. Империя… Забытый сон.

— Нынче, отец Эстебан, — отрывисто сказал он, — я отбросил сию затею, ибо познал тщету всего сущего. Отныне цель моя проста и незатейлива — очистить мир от Капитана Эша, человека или дьявола во плоти, мне всё равно!

— Аминь! — торжественно заключил отец Эстебан.

Пару дней спустя в каюту фон Горна вихрем влетел капитан Цимссен и, задыхаясь от бега, доложил:

— Верный человек привёл свой навиетто с Тринидада! Оказывается, еще две недели назад галеон «Си-мург» и ещё два корабля— «Коронадо» и «Эль-Тигре» — вернулись с моря и долго болтались в заливе Пария. Там они и встретили галиот, на котором отправлялся Капитан Эш! А нынче вся пиратская флотилия держит курс на норд-вест!

— Отлично! — грянул фон Горн. — Замечательно! Опередим их, Генрих, и первыми явимся на место действия! Скоро этот затянувшийся спектакль будет окончен, и занавес опущу я, убив в последней сцене главного злодея! Отдать швартовы, капитан! Мы отплываем!

Обратный путь дался Олегу куда легче — река Карони сама несла каноэ вниз по течению.

Лишь изредка приходилось пробираться вокруг порогов, таща весь груз на себе.

Но это пустяки, ибо кто же сочтёт драгоценности тяжкой ношей?

Обнесёшь водопад, кряхтя от натуги, и снова куриары на воду.

И вперёд. До следующих порогов…

Как ни накручивал себя Сухов, однако ничего из выдуманного им негатива не воплотилось — «Синяя чайка» дожидалась их в условленном месте, все были живы-здоровы и встретили «экспедицию» радостными воплями.

Было, конечно, и огорчение при известии о том, что Олег с друзьями покидает их, но и тайное, немного стыдное довольство тоже присутствовало — ведь кто-то же заменит самого Капитана Эша! Надо же кому-то возглавить их малый, но губительный для испанцев флот.

А там, глядишь, и многие табу, наложенные Суховым, удастся снять…

И можно будет нападать на корабли и портовые городки без оглядки, грабить вволю и насиловать направо и налево.

Олег прекрасно понимал настроения команды, но заповеди давать даже и не думал.

Можно сколь угодно назидать, но словами человеческую природу не переделать.

Всё время их плаваний он сдерживал инстинкты своих головорезов, разнузданных мужиков, которым убить — что ребёнку пописать.

Вероятно, обрести статус «благородного пирата» — это само по себе насилие. Разбой, даже если он морской, остаётся уголовно наказуемым деянием, несовместимым с честью и достоинством.

Он попытался сыграть «капитана Блада», получился Капитан Эш.

Ну а теперь ему пора покинуть сцену, оставить «труппу».

Возможно, с иным «режиссёром-постановщиком» она добьётся большего успеха? Как знать…

…Когда галиот вышел на просторы залива Пария, в отдалении уже маячили корабли. Слава богу, не испанские.

Сухов с удовольствием разглядел красный «Си-мург», а поодаль дрейфовал «Эль-Тигре». За ними прятался «Коронадо».

— Все здесь! — хмыкнул Быков. — Соскучились, видать.

— Они тоже люди, конечно же, — высказался Акимов.

Разумеется, Жирон Моллар, завидев «Синюю чайку», не преминул салютовать из орудий.

Галиот ответил тем же на прогрохотавший вопрос: всё в порядке, чего и вам желаю!

По-настоящему обнимашками занялись на пустынном берегу Тринидада, где можно было дать волю чувствам, а заодно и угоститься как следует.

Тем более что «Симург» давеча «остановил» навио, следовавший с Канар, и винца тамошнего в его трюмах хватало.

А уж дичи набить в лесу — это и вовсе забава.

Подняв свой кубок, Олег оглядел свою многочисленную команду и громко сказал:

— Я пью за всех! Ну, поехали!

Корсары радостно взревели, подхватывая почин своего «адмирала». Хорошо пошло!

Как-то так получилось, что после тисканий, хлопаний по плечам, по спине и дружеских рукопожатий, от которых пальцы трещали, Олег с друзьями уединился вместе с капитанами и офицерами.

Закусив, Сухов покончил с торжественной частью и перешёл к официальной:

— Значит, так, ребята… — Он потянулся за своим ларцом, подхватил его и поставил перед капитанами. — Вот здесь наши векселя — мои, Яра, Понча и Виктора.

Там, куда мы уйдём, они нам не понадобятся, а вот вам очень даже могут пригодиться…

— Так не пойдёт, командор, — твёрдо заявил Диего. — Это ваши законные доли! Давайте тогда мы вам золотом отдадим.

— Верно, — поддержал его Моллар. — Иначе несправедливо получается.

— Ну не совсем так, — улыбнулся Олег. — «Синюю чайку» мы заберём с собой…

— …Вот на неё и погрузим золотишко! — заключил Мулат.

— Ладно, ладно! — засмеялся Сухов. — Я не против. Ещё одно.

Когда выйдем к Скале, на галиоте останемся только мы четверо. Там дело-то минутное, дай бог, оно нам удастся. Так что приютите команду «Синей чайки» и не забудьте про их доли.

— Всё сделаем, командор.

— Ну тогда давайте ещё по маленькой, и баиньки. А с утра — в путь.

Ранним утром, доев и допив остатки вечернего пиршества, флотилия вышла в Карибское море, ложась на курс норд-вест.

Дорога предстояла дальняя — к Наветренному проливу, в обход Эспаньолы, к той самой Скале веков.

Пончик по-прежнему командовал своими канонирами, Сухов и Быков стояли вахты, как все, однако самая большая, тяжёлая и ответственнейшая нагрузка легла на плечи Акимова.

Виктор мудрил над Т-установкой.

Серватиус сколотил ему ящик из красного дерева, с гроб величиной, замазав его изнутри сургучом, не ведая, что мастерит корпус гальванической батареи на полторы тысячи вольт.

Он же сработал деревянные рамки для самой установки и каркас, в который эти рамки встраивались, и дощатые стенки, чтобы обшить всё снаружи для пущей красоты и целости.

Сперва Виктор переделал все самые лёгкие дела — отшлифовал изумруды, сварганил нечто а-ля лампы Яблочкова с угольными электродами для создания вольтовой дуги, долго ковырялся с допотопным хроностабилизатором, аккуратно обкладывая его платиновыми зеркалами «от Монтесумы».

А потом начались главные страдания.

Акимов собрал у друзей их айфоны со смартфонами, которые два года болтались у тех на шее, как ладанки, и принялся за ювелирную работу — сборку процессора.

— Только ты… это, — пробормотал Ярик, протягивая Виктору свой «сотик», — поосторожнее там, ладно? Смотри, чтобы фото не удалились, о’кей?

— Ты кого опять фотал? — подозрительно спросил Пончик.

— Ну так, — туманно ответил Быков, — кое-кого…

— Колись давай!

— Ну-у… Ришелье, короля и королеву, Бекингема…

— Знал бы, — коротко сказал Олег, — убил бы!

— Так батарейки же сели! — подивился Шурик.

— А у меня там солнечная панелька встроенная… На один-два кадра хватало.

— Вывод, — сказал Акимов, — горбатого, конечно же, могила исправит!

И утащил всё электронное оборудование в мастерскую, попросив никого не мешать ему, даже Гли-Гли.

Пару раз Сухов заглядывал одним глазком — Виктор, прицепив вскрытые и распотрошённые айфоны к рамкам, тянул между ними золотые проволоки, линкуя, да так, чтобы те не касались друг друга.

Изолированных проводков в семнадцатом столетии не водилось, а покрывать жилки каучуком или ещё чем вручную было муторно и ненадёжно.

Вытачивая изоляторы из кости, Акимов бережно наматывал на них непрочный золотой провод, соединяя, подключая, выводя на пульт.

А уж о том, зачем учёному занадобились серебряные шестерёнки, выдвигавшие некие золотые стержни с насечками, или золотой тубус с грубыми линзами из изумрудов, Олег даже спрашивать не пытался.

Не потому, что боялся на грубость нарваться — его-то Витька никуда не послал бы, почтение имея, — а только зачем мешать человеку и задавать глупые вопросы?

Как будто, узнай он ответ, стал бы лучше разбираться в хронотехнике…

Главное, чтобы установка сработала один-единственный раз, и сработала успешно, остальное — от лукавого.

Прошла неделя, и Акимов покинул мастерскую.

Нервничая и обедая через раз, он здорово схуднул, зато выглядел внешне спокойным.

— Всё! — выдохнул он. — Готово!

— Скоро уже… — пробормотал Пончик, нервно потирая руки, и взмолился: — Господи, только бы ничего не случилось, не помешало бы!

— Всё под контролем, Понч, — внушительно сказал Быков.

— Дай-то Бог…

Олег в разговор не вмешивался.

Он задумчиво смотрел вдаль, на красный «Симург», шедший впереди и ощутимо кренившийся под громадой парусов.

На догонявшие его «Коронадо» и «Эль-Тигре».

На море, плещущее вокруг.

На весь этот мир, прекрасный и ужасный, чистый и грязный, жестокий и смиренный.

Сухов ощущал в этот момент, что его уже отделила от текущего столетия некая грань, проведённая надеждой, желанием, любовью. Переступить её возможно, но это обязательно породит сожаление, тождественное личной трагедии. Да и зачем?

Возвращаться — плохая примета…