Кое-что о Еве

Часть III Книга Дунхэма

– Доброе утро, мадам, – начал Джеральд. Конь его был привязан к пальме, Горвендил ушел, и теперь можно было сосредоточиться на принцессе. – Чем могу служить?

Однако голос его дрожал, когда он стоял рядом с алебастровым ложем... Ибо Джеральд был восхищен. Принцесса Эвашерах была этим великолепным ранним майским утром так изумительно хороша, что превосходила всех женщин, которых он когда-либо видел. Лицо ее было правильной формы, повсюду подобающего цвета, и соответствующее количество волос украшало ее чело. В ее чертах невозможно было усмотреть ни малейшего недостатка. Цвета обоих глаз прекрасной молодой девушки замечательно сочетались, а ее нос располагался точно между ними. Под этим находился ее рот, и еще у нее была пара ушей. In fine – девушка была молода, у нее не было никаких уродств, и влюбленный взгляд молодого человека не мог обнаружить в ней никакого недостатка. Впрочем, она напоминала ему кого-то, кого он знал раньше...

Такие пламенные мысли проносились в голове у Джеральда, пока он произносил эту вежливую фразу: «Доброе утро, мадам. Чем могу служить?»

Но принцесса, со свойственной царственным особам стремительностью, не теряла времени на формальные условности, которые были более или менее обыкновенны в Личфилде. И хотя республиканское воспитание Джеральда было слишком очевидным, чтобы он мог правильно себя вести в монархических семействах, он был до глубины души поражен живостью и искренностью, с которой его здесь встретили. Невозможно было усомниться, что принцесса склонялась к тому, чтобы довериться ему и отдать ему все.

– Но, мадам, – сказал Джеральд, – вы меня неправильно поняли!

Теперь он догадался. Эта женщина была необычайно похожа на Эвелин Таунсенд.

Джеральд вздохнул. Весь пыл покинул его. И при помощи нескольких тщательно выбранных слов он поставил их отношения на более приличную основу.

Сейчас принцесса Эвашерах, та самая прекраснейшая Хозяйка Водного Пространства, лежала точно так же, как и когда Джеральд пришел к ней впервые, как раз после восхода солнца. Она лежала на алебастровом ложе, четыре ножки которого были сделаны из слоновьих бивней. На ложе было покрывало из зеленого атласа, расшитого красным золотом. На покрывале возлежала принцесса Эвашерах в короткой рубашке из шелка абрикосового цвета, а над всем этим нависал шафрановый балдахин, украшенный фиговыми листочками из жемчужин и изумрудов. Кроме того, ложе было покрыто тенью трех пальмовых деревьев, а стояло оно неподалеку от берега реки Дунхэм. И струящиеся потоки этой глубокой реки – как объяснила принцесса Эвашерах вскоре после того, как она и Джеральд достигли полного дружеского взаимопонимания без всякой там неамериканской чепухи – скрывали резиденцию принцессы, в которой они в настоящий момент завтракали.

– Но у меня, – сказал Джеральд немного удрученным тоном, – сейчас совсем нет аппетита.

– Это неважно, – ответила принцесса и рассмеялась безо всякой на то причины.

– А жить под водой, мадам, представляется беспрецедентной разновидностью царственной причуды.

– Ах, я должна поведать тебе, о, князь мира сего и самый упорный отвергатель всех, кто стремится соединиться с тобой, что очень давно, по причине детской влюбленности в одного молодого человека, имя которого я позабыла, я была в пламени низвержена из Дома Небожителей в воды этой реки. Ибо я нанесла оскорбление своему отцу (да святится имя его!), похитив шесть капель другой воды – влаги Океанической Пены.

– Ты имеешь в виду божественную амриту?

– О, сад радости моей и вершина мудрости, – заметила принцесса, – ты учен! Ты обладаешь знанием вещей небесных, ты пересек Девять Пространств. И я думаю, что ты, кто, отягощенный бременем неотзывчивости, странствует по этой дороге богов – тоже замаскированный бог.

– О нет, мадам. Просто каждый, кто занимается магией, подбирает какие-то крупицы сведений. Я – подлинный престолонаследник, и честно не могу сказать о себе ничего более этого. Ныне я держу путь в свое царство, но это, я совершенно уверен, не Царствие Небесное.

Принцессу было не переубедить.

– Нет, мой наставник и мой единственный идол, ты, несомненно, бог, равно совершенный как в красноречии, так и в любезности, соблазн для влюбленных, кажущийся земным раем для жаждущих. Во всяком случае, здесь, в силу крайнего моего уважения к твоим добродетелям и в обмен на эту твою огромную неуклюжую лошадь, в каждой черте которой сквозит ее полнейшая непригодность к соприкосновению с божественными ягодицами, здесь, в этом флаконе, еще остались пять капель...

Джеральд изучал маленькую бутыль с такой же недоверчивостью, с какой принцесса отнеслась к его заявлению, что он не бог.

– По мне, мадам, так это обыкновенная вода.

Она пролила одну каплю на кончик пальца и нарисовала у него на лбу треугольник мужского начала и треугольник женского начала, таким образом, что одна фигура накладывалась на другую, и призвала Монахиэля, Руах, Ахидеса и Дегалиэля. Всякий, кто изучал магию, смог бы признать в ее действиях любопытный, хотя и неканонический вариант Пентакля Венеры.

Затем принцесса Эвашерах весело рассмеялась. – Теперь, о друг мой сердечный, теперь, когда ты пообещал мне эту наипрезренную лошадь, я сорвала с тебя маску. Теперь я вижу, что ты, о мой повелитель, предсказанный в пророчестве Спаситель Антана.

– Довольно, мадам, я уже знаю...

– Короче, – сказала принцесса, – ты – Светловолосый Ху, Помощник и Хранитель, Князь Третьей Истины, Возлюбленный Небожителей, скрытый в человеческой плоти, человеческой забывчивости и в совершенно нечеловеческой холодности. Но вскоре сила амриты возвратит твоим мыслям неиссякаемую живость, и свора воспоминаний вот-вот загонит зайца твоей бесценной славы.

– Хорошо сказано, мадам. Сказано с прекрасным чувством стиля. И хочу также заметить, что, хотя лучшие стилисты обычно забывают об этом ингредиенте, сказанное не лишено смысла... Однако вы намекаете на мои рыжие волосы, но ведь заяц моей бесценной славы, о котором вы также упоминаете, это не волосы, а – если продолжить игру в метафоры – животное. Вкратце, вы утверждаете (по-восточному живописно), что я снова и снова буду припоминать нечто, о чем я позабыл. Но что это, мадам, что, как вы с такой уверенностью ожидаете, я вспомню?

– Мой князь, acme моего счастья, ты вспомнишь ту любовь, что была между нами в пору младенчества сего мира, когда ты не отвращал от меня вдохновляющих взглядов, исполненных нежной страсти. Ибо ты, о светловолосый, сияющий, без сомнения – Возлюбленный Небожителей. Я прекрасно помню тебя, твой вздернутый нос, твой выступающий подбородок и еще одну выдающуюся часть тела, чьи благородные пропорции приводили меня в глубочайший восторг, когда я гостила в твоей райской Дирге, и которая, думаю я, по-прежнему героически не знает поражений.

Джеральд мягко, но решительно взял ее за руку. Ему казалось, что настал подходящий момент.

Тогда прекрасная госпожа Водного Пространства, которая могла бы быть так восхитительна, если бы только все более и более не напоминала Джеральду Эвелин Таунсенд, стала рассказывать о том, чего Джеральд и в самом деле не помнил.

Она говорила о высоком золотом доме Джеральда, в котором, казалось, эта принцесса доверилась Джеральду и отдала ему все. Она рассказывала также о непреодолимом человеколюбии, которое побудило Джеральда покинуть этот благородный дом среди безмятежных лотосовых прудов Вайкантхи, о девяти других случаях и о девяти его замечательных подвигах на пути искупления.

Она рассказывала о том, как Джеральд являлся людям, когда в своем настоящем героическом и элегантном обличьи, когда в виде отвратительного карлика, а в иных случаях – в образе черепахи, кабана, льва или огромной рыбы. Его вкус в одежде был столь же переменчив, сколь постоянной была его щедрость. Ибо многократно, говорила принцесса, проявлялось могущество Джеральда как Помощника и Хранителя, который спас несколько народов и одну-две династии богов от полного истребления демонами, коих Джеральд сам уничтожил. Именно Джеральд, как он узнал сейчас, таким же образом спас Землю от полного опустошения и неведения, когда, во время первого великого потопа Князь Третьей Истины, воплотившись в огромную рыбу, вынес из потопа семь брачных пар и четыре книги, в которых содержались сливки литературы Земли. А позднее, во время еще более страшного потопа, Джеральд взял Землю между своих клыков – это было, конечно же, когда он воплотился в кабана – и, плывя таким образом, уберег оказавшуюся в опасности планету от заплесневения.

А еще Эвашерах рассказала о том, как в то время, когда Джеральд был черепахой, он создал первого слона, первую корову и первую совершенно привлекательную женщину. Тогда же, добавила она, он сотворил Луну, и гигантский алмаз Каустубха, и дерево, именуемое Парьята, которое производила все что пожелаешь, и именно тогда Светловолосый Ху, Возлюбленный Князь Третьей истины, изобрел опьянение. А всего, подвела итог Эвашерах, в то время Джеральд изобрел девятнадцать высочайших и бесценных благ, но она призналась, что не способна по памяти перечислить их все.

– Достаточно, вполне достаточно! – заверил ее Джеральд со всецело дружеским снисхождением, – а не то, мадам, мне придется составить каталог моих скромных добродетелей.

Но Джеральд, хотя и сказал это шутливым тоном, затрепетал от самодовольной гордости за свое прошлое. Разумеется, он не был на самом деле удивлен, поскольку сама логика подсказывала, что правитель Антана, естественно, должен быть божественной личностью с именно таким величественным прошлым. Быть богом казалось ему прекрасной идеей. Итак, он для начала спросил, что означает тот череп, там, на траве. Принцесса разъяснила, что это не ее череп, но один посетитель оставил его там примерно два месяца тому назад. Тогда Джеральд, согласившись с ней в том, что людям следовало бы повнимательней относиться к своей собственности, продолжил говорить о том, что действительно было у него на уме.

– Во всяком случае, мадам, – рискнул он, неуверенно покашливая, – между нами, кажется, были нежные отношения и до сего утра.

– Я поверила тебе! Я отдала тебе все! – воскликнула она с упреком. – А ты, податель божественных наслаждений, прекрасный сосуд души моей, забыл даже то, каким способом ты добился моего доверия. Ибо как скромность хрупкой женщины может устоять против грубой силы решительного мужчины!

– Нет, Эвелин, не сегодня – прошу прощения, мадам. Я не то хотел сказать. Я имел в виду, что на самом деле должен просить вас перестать... Напротив, моя милая леди, наша любовь незабываема. Я помню каждое ее мгновение, я помню даже тот сонет, который я сочинил для вас в день моего первого робкого признания в вечной любви.

– Ах, да, тот чудесный сонет! – ответила принцесса с беспокойством, которое испытывает любая нормальная женщина, когда мужчина начинает говорить о поэзии.

– А в доказательство я сейчас же прочту этот сонет, – сказал Джеральд. И прочел.

Однако голос его так дрожал от избытка чувств, что, закончив восьмистишие, Джеральд замолчал, так как был не в силах сопротивляться красоте возвышенной мысли, когда она столь адекватно выражена в безупречном стихе. Итак, мгновение он стоял в молчании.

Он взял мягкие и беспокойные руки принцессы Эвашерах, своей порывистой и находчивой леди, которая столь тревожным образом напоминала ему Эвелин Таунсенд, и прижал эти руки к своим дрожащим губам. Эта прелестная девушка, возвращенная ему почти что чудесным образом, казалось, несмотря на его почти забытое прошлое, намеревалась не просто еще раз довериться ему и отдать ему все. Она надеялась, как чувствовал Джеральд с той глубокой проницательностью, которая свойственна божественным существам, ввести его в заблуждение и причинить ему какой-то материальный ущерб. Что именно принцесса хотела у него выклянчить, было не совсем ясно. Несмотря ни на что, он чувствовал, что Эвашерах пытается так или иначе обмануть его. Возможно, что ни ее объяснение насчет того черепа, ни даже ее кажущиеся такими чистосердечными восторги по поводу его мудрости и приятной наружности не были полностью искренними. Ибо таковы женщины: они не всегда говорят то, что думают, даже когда беседуют с богом. Поэтому, решил Джеральд, богам приходится выполнять чрезмерно болезненные обязательства.

Затем он вздохнул и продолжил читать свой сонет тоном высокого самоотречения, смешанного с определенно справедливым одобрением действительно хорошей поэзии.

– Свет очей моих, это в самом деле прекрасный сонет, – заметила принцесса, когда он закончил, – я горжусь, что послужила для него источником вдохновения, и почти в той же степени я горжусь тем, что ты (благодаря превосходному изяществу и благосклонности кого мое сердце снова переполняется экстазом) так хорошо помнишь его даже столько тысячелетий спустя.

– Годы очень мало значат, мадам, для Светловолосого Ху, Князя Третьей Истины, Возлюбленного Небожителей, и столетия, вполне естественно, бессильны затмить всякие мои воспоминания, которые хоть сколько-нибудь связаны с вами. Хотя менее значительные события склонны покрываться туманом по мере того, как проходят века... Например, в промежутках между моими спасительными подвигами – по обычным будним дням – богом чего я был?

– Это, – ответила принцесса, – о мой повелитель и источник всяческих добродетелей, слишком глупый вопрос для тебя, кто, как известно, является Князем Третьей Истины.

– Ах да, конечно, Третьей Истины! Мои божественные интересы инвестированы в достоверность. Ну что ж, это великолепно. Однако, мадам, богов много, и это весьма прекрасная идея – наблюдать, как эти боги отличаются друг от друга, даже когда их профессиональные сферы совпадают. Так, Вулкан – бог одного огня, а Веста – богиня другого, но Агни, Фудо и Сатана правят еще иными огнями, каждый из которых совершенно особенный. Купидон и Люцина входят в одну и ту же дверь, но не одним и тем же путем. Эол повелевает двенадцатью ветрами, Тецкатлипока – четырьмя, а Крепитус – только одним ветром.

– Владыка моей жизни и добрый пастырь души моей, я знаю. Немногие боги остались чужды мне или моим объятьям. Многие Небожители искали моей любви, и я благочестиво соглашалась: книга моих религиозных увлечений написана моими поцелуями на множестве божественных щек.

– И я догадываюсь, что эта вода из Океанского Водоворота не предназначалась, в первую очередь, для моего дальнейшего апофеоза. Я имею в виду, мадам, что я не думаю, что вы взяли на себя труд похитить шесть капель амриты только для того, чтобы напомнить мне о моей божественности, о которой я, подавленный бременем других забот, каким-то образом позабыл?

– Владыка и единственный прообраз семи добродетелей, ты говоришь правду. Ибо пять остальных капель, как я пыталась тебе объяснить, когда ты снова стал перебивать меня, о возлюбленный моего сердца и радость очей моих, предназначались для пяти человеческих чувств молодого человека, от которого я тогда была без ума и которому я намеревалась подарить бессмертие и вечную молодость. Первую каплю – так как амрита сообщает бесконечную силу – я, разумеется, уже поместила. За это мой Отец (да святится имя его!) в приступе гнева поразил нас молнией и вышвырнул нас из Дома Небожителей в эту реку. Мой молодой человек утонул прежде, чем я успела сообщить ему какое-либо из благ, которые, как я очень опасаюсь, твое физическое превосходство могут сейчас из меня вытянуть.

Джеральд ответил:

– Я и в самом деле думаю, что ты гораздо быстрее продвинулась бы со своей историей, если бы с самого начала учитывала это. Положение, как видишь, более американское: в нем нет того прежнего духа свободы личности, о которой демократия придерживается не лучшего мнения.

– Светоч эпохи, слушаю и повинуюсь. Да станет вся моя история тебе известна...

– Да, твоя история интересует меня гораздо больше...

– Гораздо больше, чем что, о жестокий и прекрасный?

– Ну, гораздо больше, чем я могу выразить. Итак, давайте продолжим!

– Но моя печальная история теперь для твоего проницательного взгляда – как чистое стекло. Добавлю только, что бессмертная часть моего юноши была благополучным образом спасена из вод реки, и теперь ему как богу поклоняются в Литрейе. Но, увы, белка моих бедствий продолжала крутиться в колесе божественного гнева. Ибо мой Отец (да святится имя его!) ведет себя так нелепо всегда, когда малейший пустяк расстраивает его, что я была обречена в течение девяти тысяч лет исполнять определенные обязанности в водах сей реки в устрашающем обличье крокодила.

Услышав это заявление, Джеральд тут же сделал вывод.

– В чем заключались твои обязанности в качестве стража этих вод так же ясно, как и то, каким образом твои посетители оказывались столь беспечны, что забывали свои черепа. Это и в самом деле такая оплошность и неосмотрительность, что я не мог над этим не призадуматься. Однако я уверен, что формы, которые я созерцал и большую часть которых вижу и сейчас, не имеют ничего общего с очертаниями крокодила.

– Воплощение всяческого величия и высшая точка моего существования, это потому что девять тысяч лет моего проклятья счастливым образом истекли. Доказательством тому послужит прибытие моей несчастной заместительницы. Сейчас мы увидим ее встречу с истребительницей наслаждений и разлучницей влюбленных. После этого, когда мы позавтракаем, о дух жизни сердца моего, которого моя неутолимая любовь меня побуждает сожрать в порыве чистой страсти, я уеду отсюда на коне, которого ты столь любезно мне подарил, чтобы снова вступить в Дом Небожителей.

С этими словами она вытянула руку в указующем жесте.

С этими словами принцесса вытянула руку в указующем жесте. И Джеральд посмотрел на реку. Он увидел непостоянный, подвижный, туманный мир. Прямо перед ним глубокая река, искрясь, струилась на восток неспешной мелкой рябью. Но дымившиеся здесь и там над нагретой солнцем водой струйки пара тоже медленно плыли на восток так неравномерно, что то одна, то другая часть простиравшегося за рекой пейзажа то возникала из тумана, то вдруг постепенно, хотя и на удивление быстро, покрывалась вуалью. Прелестные медальоны зеленых лужаек, кустарника и отдаленных холмов, казалось, обретали форму, а затем растворялись в непрекращающемся течении тумана по направлении к восходящему солнцу.

И еще Джеральд увидел, что на расстоянии пятидесяти футов от него раздетая пожилая женщина с ребенком на худых руках приближается к берегу реки. Женщина устало тащилась к реке, словно одурманенная из-за лежащего на ней проклятья.

И вот женщина как будто споткнулась и упала в воду, но в падении отшвырнула ребенка от себя, так что он остался невредим в густой высокой траве.

Женщина, которую божья воля привела сюда, чтобы служить козлом отпущения для принцессы Эвашерах, продолжала благополучно и довольно эффектно тонуть. Она дважды уходила под воду без единого всплеска воды из-за наложенного на нее проклятья. Ребенок, которого годы еще не научили принимать как должное преобладание в жизни неприятных моментов, беспрестанно вопил, искренним мяуканием выражая неодобрение божественной воле. Из близлежащих зарослей камыша выглянул, сверкая глазами, шакал и крадучись начал приближаться к ребенку. Принцесса поднялась с алебастрового ложа и освободилась от слабых объятий Джеральда. Мгновение она стояла в нерешительности. На ее миловидном личике появилось озабоченное выражение. Ее слегка приоткрытый рот задергался. Джеральду это понравилось. Это был порыв вечно-нежного женского сердца и великодушного сострадания всем обиженным существам, чувства, которое, как жизнь научила Джеральда, встречается только в высокой литературе.

Принцесса покинула Джеральда. Она поспешила к берегу реки. Шакал отскочил от нее, оскалившись, попятился полукругом, и заросли тростника поглотили зверя. Принцесса наклонилась и милым жестом сострадания поймала женщину одной рукой и помогла ей выйти на берег.

Затем принцесса Эвашерах издала крик крайнего удивления. Она стиснула свои маленькие кулачки и взмахнула ими в воздухе жестом неподдельного раздражения.

Потом женщина, которая только что была спасена от гибели, отстегнула маленький медный сосуд и нож, которые висели у нее на поясе на медных цепочках. Принцесса взяла это, подошла к кричащему младенцу, остановилась, и плач прекратился. Принцесса повернулась к странной женщине, выкрикивая: «Хранг! Хранг!». Кровью, которая была в сосуде, принцесса смазала серые губы этой женщины, а остатками крови побрызгала на ее обнаженные груди и у нее между ног, которые та держала широко расставленными для такового оплодотворения.

– Здравствуй, Мать! – сказала Эвашерах. – Приветствую тебя, о кровавая и морщинистая Мать Всех Принцесс! Здравствуй, плодородная и ненасытная Хавва! Приветствую тебя! Сфенг! Сфенг! Приветствую тебя и желаю тебе всяческих удовольствий на тысячу лет твоих сред. Пей до дна, возлюбленная и мудрая Мать, ибо кровавое жертвоприношение, которое священные тексты сделали чистым, слаще амброзии.

Поначалу пожилая леди казалась необычайно красной, распаленной и ужасной со своими растрепанными космами. Потом она успокоилась. Она тяжело дышала, а ее глаза томно закатились. Она заговорила обиженным тоном, с упреком:

– Но дорогая моя! Ты впала в свойственное мужчинам милосердие, тем самым утратив свой шанс на спасение.

– Горе и траур воцарились в сердце моем, о Мать, члены мои дрожат от сожаления. Ибо я никак не предполагала, что это ты. Просто я решила, что какая-то смертная женщина пришла, чтобы исполнять мои обязанности в отвратительном обличье крокодила, и я не могла спокойно слышать, как маленький ребенок плачет тоненьким голоском, в то время как острые зубы шакала приближаются к нему, и мне была невыносима мысль, что ценой двух человеческих жизней я покупаю свою свободу от этого бесконечного занятия любовью и переедания.

– Но это был мальчик! Дорогуша, ты рассуждаешь так, как будто эти сыны Адама и в самом деле что-то значат. Послушать тебя, так никто никогда не окажет тебе заслуженного уважения за то, что ты благочестиво пресекала амбиции сотен таких, охраняя дорогу богов и мифов от бесстыдства этих романтиков.

– Однако защита возвышенных и убежище сильных, люди, чья кровь питала меня в изгнании, были все до одного молодые люди, распаленные нечистыми намерениями. Ребенок – другое дело. Негоже, чтобы невинная плоть маленького мальчика, жертвоприношение, подобающее всей нашей великой расе, была разорвана клыками дикого пса.

– Это правда. Это похоже на мысль здравую и благочестивую. Ребенок отличается от всех других бед тем, что только он постоянно всякий раз приносит новые неприятности. Этого никто не может знать лучше, чем я – Мать Всех Принцесс, чьи дочери повсюду проявляют такое неадекватное отношение к бредовым мужским мечтаниям. Но что сделано, то сделано. Наверное, я снова и снова буду обращаться к твоему Отцу...

– Да святится имя его! – подхватила принцесса.

– Это, дорогуша, тоже мудро подмечено, хотя – как я говорила – ты знаешь так же хорошо, как и я, какая он свинья. Тем не менее тебе ничего более не остается, помимо нового воплощения и еще пары столетий соблазнов в окрестностях Дунхэма.

– Но я, – заметила принцесса, – была профессиональным крокодилом девять тысяч лет, а ведь кожа у меня на груди такая нежная! Кошки предположений разбрелись по лугам моего размышления и мурлычут, что на этот раз мне хотелось бы чего-нибудь посуше.

– Дорогуша, поскольку твое новое воплощение – всего лишь обличье, пусть тебя утешает мысль о том, что ты останешься гибелью для юношей и их злосчастных стремлений. Ты плохо вела себя сегодня утром, как я вижу...

– Но ведь... – отвечала смущенная принцесса.

Она понизила голос и продолжала говорить очень тихо, так что Джеральд не мог расслышать ни слова. Он мог видеть только, что пожилая леди сделала предположение, которое принцесса тотчас же отвергла, энергично замотав своей прекрасной головкой. Он увидел также, как принцесса соединила ладони, а затем развела их примерно на семь дюймов.

– Да, сперва вот такой! – заявила она, повышая голос, тоном легкого раздражения. – В общем, этот невосприимчивый тип (пусть свиньи плодятся на могиле его предков!) остается непостижимым.

Старуха ответила:

– В любом случае, ты потерпела неудачу; но это неважно. Ты говоришь, он путешествует в компании с тем, кто наверняка предаст его. А дорога, по которой он идет, тоже достаточно оживленна и достаточно далека, чтобы предать его в конце. Ведь он встретит других моих дочерей, а если и все остальные не справятся, тогда он встретится со мной.

– Корабль моей непоколебимой решимости еще не разбился об айсберг его безразличия, и я еще не закончила с ним, ни в коем случае. Я возвращаюсь, о Мать, к этому неблагодарному узурпатору моего ложа – позавтракать.

И пожилая леди ответила с вечно отзывчивой материнской нежностью.

– Вот это мое дитя! Кто-то же должен заниматься этими романтиками вне зависимости от того, сколь сложной представляется задача. Ведь никто из нас не знает, чего угодно этим мужчинам-романтикам. Мои дочери готовят им прекрасную еду и выпивку, следят за чистотой их жилища, и на исходе каждого дня усердно занимаются с ними любовью. Все, чего могут пожелать мужчины, мои дочери предоставляют им. И почему столько мужчин питают странные, бессмысленные желания? И как мои дочери могут удовлетворить такие желания?

– Можно только настаивать на своем, о Мать, губительница наслаждений, разлучница влюбленных, полагающая конец всем мечтам.

– Есть другие способы, дорогая моя, более утонченные. Этот способ восточный, он стар и груб. Хотя этот способ тоже успокаивает чрезмерно амбициозные мечты, и он срабатывает.

Джеральд протер глаза. Его слегка обеспокоили происходившие на его глазах совершенно невероятные события.

Ибо пожилая леди преобразилась. Она увеличилась в размерах, краснота ее исчезла, и она стала темно-синей, багровой, как грозовая туча. В левой руке она держала весы и аршин. Жутко улыбаясь, она становилась все больше. Стало заметно, что ее ожерелье сделано из человеческих черепов, а в ушах, как серьги, болтались тела повешенных, находившиеся в последней стадии разложения. В общем, Джеральд не огорчился, когда Мать Всех Принцесс достигла всей своей божественной стати и исчезла.

Но Госпожа Водного Пространства изменилась на совсем другой манер. Там, где она стояла, теперь порхала большая черно-желтая бабочка.

Итак, Эвашерах вернулась к Джеральду в виде крупной бабочки и начала нежно порхать и виться вокруг него, пестря яркими красками.

– Моя милая!...

Он протянул руку, чтобы схватить ее, и она не попыталась увернуться.

Джеральд держал это прекрасное созданье за горло на расстоянии вытянутой руки. Он начал произносить заклинание.

– Шемхамфораш... – но лицо его вовсе не выражало восхищения. Напротив, он довольно мрачным голосом продолжал:

–...Элоха, Аб, Бар, Руахакоккиес... – и так до конца этого кошмарного списка, снова и снова повторяя: – «Кадош».

Теперь его жертва отчаянно вырывалась. Легкомысленная девушка не учла, что ее возлюбленный был знатоком магии. И трепыхание ее крылышек вполне понятным образом пробудило эстетическое чувство Джеральда, так что он на мгновение остановился, чтобы полюбоваться красотой последнего воплощения принцессы, прежде чем произнести фатальное заклинание Гауза.

Ибо крылышки Эвашерах были прекрасного фиолетово-черного и ярко-оранжевого цветов, тело ее было золотистой окраски, а грудь – малиновая. Он также заметил, что Эвашерах, чье волнение все увеличивалось, выпустила из затылка мягкие вилкообразные рожки, испускающие отвратительную вонь.

А эти изогнутые, сильные, острые как иголки клыки были столь изящны, что ему оставалось только с огорчением удивляться их исключительной эффективности. Из их кончиков сочилась желтоватая маслянистая жидкость. Он мог видеть, что они изгибаются, как пара кошачьих клыков: где бы они ни вонзились в плоть, жертва, отпрянув, только бы еще глубже загнала в себя клыки такой формы и получила бы большее количество яда. Это было довольно-таки хитроумное приспособление. И все это также полностью объясняло, каким образом гости такой общительной, дружелюбной и наипрекраснейшей принцессы умудрялись забывать свои черепа в густой траве вокруг ее алебастрового ложа.

Затем Джеральд сказал:

– О бабочка, разноцветная ты моя, сегодня твой завтрак – разочарование, вилка – агония, а салфетка – смерть. О бабочка, покайся чистосердечно, оставь неправду, отложи обман и лесть, перестань думать о своих обманутых любовниках даже с сожалением. Покайся воистину, а не как дикая кошка, которая слушает, да ест. Где теперь твоя хитрость, где наивные обманутые любовники? Ныне вся ложь мертва. Этот мир – рынок, бабочка моя: каждый приходит и уходит – и чужестранец, и гражданин. Последний из твоих возлюбленных – благочестивый друг, он помогает миру идти своим путем.

Все-таки было довольно странно, что тело, которое она избрала, принадлежало, по всей видимости, виду Ornithoptera croesus, подумал Джеральд, с хрустом раздавливая ногой мягкие останки и превращая их в липкую пасту из крови и золотистой пыли. Ведь этот вид бабочек более свойственен Малайскому Архипелагу, нежели здешним краям, не говоря уже о том, что наличие у бабочки змеиных зубов было энтомологической ошибкой. Однако география, местные обычаи и все, касающееся окрестностей Антана, было отмечено явной непоследовательностью, размышлял Джеральд, возвращаясь к своему привязанному жеребцу. Затем он вскочил на коня, воодушевленный новой мыслью о том, что он позаимствовал у Эвашерах весьма прекрасную идею – быть богом, а также получил четыре оставшиеся капли Океанической Пены. Свойства этой влаги были вполне хорошо известны каждому, кто изучал магию.