Князь мертвецов

Глава 1. Череп в зазеркалье

— Сегодня самый важный день в моей жизни!

Он посмотрел в зеркало и с нажимом повторил:

— Самый важный день моей жизни! Сегодня!

И встретил собственный напряженный взгляд, в глубине которого прятались разом и страх, и предвкушение.

Бережно провел гребнем по тщательно уложенным темно-русым волосам, повернул голову, придирчиво оглядывая себя со всех сторон. В большом настенном зеркале отразился юноша неполных шестнадцати лет, не слишком высокий, хоть и низкорослым не назовешь, изрядно широкоплечий.

Дмитрий Меркулов, сын коллежского советника Аркадия Меркулова, и Рогнеды, в девичестве кровной княжны Морановны из рода Белозерских, неприязненно воззрился на свое отражение. Черты собственного лица его устраивали — пусть они и не блистали особой красотой, но в них сквозило древнее благородство рода покойной матушки (по крайности, Мите хотелось так думать!). Зато в коренастой фигуре, увы, не было ни грана модных в высшем свете тонкости и изящества. Сполна сказывалось отцовское наследие. Отец нынче, конечно, человек значимый, потомственный дворянин и многих орденов кавалер, но происхождение имел вполне плебейское — отец его, Митин дед, был всего лишь городовым! О чем сам Митя предпочел бы забыть, только вот отец ни в какую не соглашался. И вспоминал, и говорил, и гордился, и от Мити требовал того же.

Митя повернулся перед зеркалом, оглядывая себя с боков. Коренастость можно списать на долгие занятия греблей, да облагородить правильно скроенной одеждой, но… Вот в одежде-то все и дело!

Митя попытался одернуть сюртук и застонал от ощущения полной и абсолютной безнадежности! И полугода еще не прошло как Его Императорское Величество, Александр III Даждьбожич, наградил отца имением, и отправил из Петербурга в Екатеринославскую губернию, создавать первый в империи губернский Департамент полиции, объединяющий полицию, жандармов и порубежных стражников. Назначение отца считали ссылкой, наказанием за то, что осмелился обвинить в воровстве, страшно подумать, императорского племянника, одного из Великих Князей, Кровного Внука Даждьбога-Солнца! Увы, верно обвинить, но тем хуже для нечуткого и неделикатного сыскаря — так считали в свете. Сам же отец и матушкины родичи Белозерские видели в новой должности ступеньку для грядущего триумфального возвращения, и не только отцовского. Дальше начинались не просто сложные, но еще и постоянно меняющиеся политические расчеты, от которых у Мити голова шла кругом. А ведь настоящий светский человек должен разбираться в интригах двора. Или хотя бы убедительно делать вид, что разбирается.

Сам Митя от глухой провинции ничего хорошего не ждал, и был совершенно прав! Ну, почти… Нет, жизнь его оказалась не такой скучной и однообразной, как он думал, а вовсе наоборот, бойкой и оживленной… то толпой бродячих мертвецов в имении, а то и вовсе грабительским набегом на губернский город варягов на боевых паро-драккарах! Пришлось ввязаться в расследование нескольких убийств, хотя он клялся никогда не идти по стопам отца. И началось сбываться обещанное дядюшкой Белозерским мрачное предназначение, от которого Митя с подростковых лет бегал как слабый Даныч от лесного пожара. Но и это все было ерундой по сравнению с главной бедой!

Отправляясь из Петербурга в провинцию, Митя вез с собой полный, тщательно и любовно подобранный гардероб. Тончайшие сорочки от «Калина», перчатки и жилеты от «Генри», сюртуки от Иды Ладваль. А еще ботинки, шейные платки и множество иных мелочей, без которых человек не может считать себя одетым! И всё это, всё… Нет, не так. ВСЁЕЕЕЕ! Погибло, пропало, было безжалостно растерзано не мертвецами и не варяжскими налетчиками, а одним, всего одним, совершенно живым и здешним подлецом!

Попытки восстановить утраченное оканчивались, увы, ничем. Будто злой рок преследовал Митю!

Он снова с отвращением одернул жилет и выровнял рукав сюртука. И то, и другое было куплено в лавке готового платья. Товар оказался из недурных тканей и даже модного кроя — хозяин клялся, что все привезено из Берлина, и Митя, после долгого изучения, ему поверил. Но помилуйте Предки, это же было готовое, да-да, готовое платье, как у какого-нибудь… приказчика, а не сшитое портным по меркам, как следует каждому порядочному человеку!

И он вынужден это носить, ведь не ходить же ему голым, не поймут!

Вот где ужас, вот где страдание! Уж лучше бы и впрямь — голым!

А те, кто виновен в этой муке, убийцы и погубители Митиного гардероба (а также изрядного количества живых людей, но то дело иное), так вот, эти мерзавцы и негодяи еще и мести сумели избежать! А все отец: доказательства ему нужны, видите ли! Достаточно глянуть на физиономии господина Лаппо-Данилевского, Ивана Яковлевича, и тем более сынка его, Алешки, чтоб понять — по ним петля плачет!

Митя почувствовал, как густая, точно патока, и такая же темная ненависть поднимается в его душе. Отражение в зеркале дрогнуло, стекло подёрнулось мутной пеленой, как бывает в туалетной комнате от горячей воды. Сквозь плавающий за стеклом туман вспыхнули два тусклых огонька, начали стремительно разгораться, озаряя глядящий с той стороны… череп. Череп пялился на Митю пылающими в пустых глазницах огнями, а безгубый рот кривился в предвкушающей усмешке.

Митя шарахнулся от стекла и судорожно рванул жесткий ворот сорочки. Замер, упираясь рукой в стену и тяжело дыша. В сторону зеркала он старался не глядеть. Постепенно дыхание его успокоилось. Он выпрямился, решительно направился снова к зеркалу и принялся застегивать ворот сорочки, морщась от ощущения слишком грубых швов под пальцами.

— Ничего… Все еще будет… хорошо. У меня. А кой кому будет… плохо… И это тоже… будет… хорошо… — сквозь зубы бормотал он, повязывая шейный платок — один из немногих уцелевших петербургских.

Туман за стеклом снова начал медленно, вкрадчиво сгущаться, но Митя мрачно зыркнул, зеркало мгновенно очистилось и замерло, добропорядочно демонстрируя его хмурую физиономию и безупречный узел шейного платка.

— Смотри у меня! — предостерегающе буркнул Митя, сколол платок булавкой с навершием в виде мораниного серпа, повернулся на каблуках и направился вон из комнаты.

— Па-а-адумаешь… — прошелестел у него за спиной, кажется, женский, или скорее девичий голос, но так тихо, что можно решить — показалось. В зеркале мелькнула тень — будто черное крыло взмахнуло, ветерок качнул края тяжелых бархатных портьер, и все стихло.