Княжич Олекса. Сказ второй

1. СЛОМЛЕННАЯ ВОЛЬНИЦА

Дружину князя Ярослава встречал громогласный колокольный звон новугородских церквей. Звон этот разносился далеко за пределы крепостных стен вольного града, летел над водами реки Волхов, над лесами и полями и, казалось, достигал самого неба, затянутого в этот день тяжелыми свинцовыми облаками. Все жители гордого Новугорода — и старцы с отроками и богачи с бедняками — в этот день высыпали на улицы, дабы засвидетельствовать почтение и покорность князю Ярославу.

Князь вошел в Новугород со стороны Славянского конца, дабы, пройдя со своей дружиной через всю обширную торговую сторону города, продемонстрировать всем жителям численность и мощь своей военной рати. И его замысел удался: новугородцы, видя множество хорошо вооруженных ратников, следующих вослед хозяйской дружине Ярослава, в исступлении крестились и молили святых уберечь их жизни от гнева сурового князя.

— Глядите-ка, княжичи вослед отцу едут! — шептались горожане, провожая взглядами отроков, двигавшихся за отцом. — Привел своих сыновей снова к нам. Неужто опять посадит их на новугородский столец?

Все трое — Федор, Александр и Андрей — был наряжены в искусно расшитые кафтаны, плечи их закрывали парадные плащи-корзно, застегнутые драгоценными брошами, на головах мальчиков красовались шапки из богатого меха, а ноги их обуты были в червлённые сапоги. Сразу видно, князь Ярослав не жалеет гривен на содержание своих птенцов! Пусть вокруг чернь гибнет от голода и лишений, княжичи не будут знать нужды ни в чем — уж об этом-то князь-отец непременно позаботится! Горько было видеть новугородцам изобилие, в котором купались сыновья Ярослава, ох как горько!..

Миновав Славянский конец, князь Ярослав въехал на деревянный мост, зовущийся «великим», и связывающий Софийский и Торговый берега Новугорода. При этом собравшийся люд еще пуще принялся креститься — припомнив, как вскоре после побега княжичей Федора и Александра из Новугорода, поднялась на Волхове страшная буря и разрушила часть древнего моста. Тогда по городу ходили суеверные слухи, что, должно быть, нечистая сила, благоволящая князю Ярославу, отомстила горожанам за то, что те хотели навредить княжичам.

Сразу за мостом из земли вырастали мощные бревенчатые стены детинца и Пречистенская башня, чьи врата в ожидании прибытия князя Ярослава были распахнуты настежь. А за стенами начиналась почетная мощеная дорога, ведущая к белокаменному Софийскому собору, по обе стороны которой выстроились в ряд наиболее именитые и богатые горожане.

Вид распахнутых перед дружиной врат детинца и бьющих земные поклоны бояр и купцов радовал сердце Ярослава. Не сразу, но удалось ему окоротить новугородскую вольницу! И те, кто доселе кричал о свободах, теперь вынуждены просить у него пощады и смиренно склоняться перед ним!

И как Ярослав мог не припомнить того, как пятнадцать лет назад он впервые миновал стены новугородского детинца и оказался у порога Святой Софии? Каким гордым и духовно возвеличенным он себя ощущал, получив от тестя своего, князя Мстислава Удалого, благословение на княжение в Новугороде!.. И как был он потрясен, уразумев, что новугородская вольница зовется таковою не просто так — а потому, что люди здесь и вправду считают себя народом вольным. Всё в местных порядках да обычаях безмерно раздражало Ярослава! Сколько же сил ему пришлось приложить, чтобы переломить волю строптивых новугородцев! И вот он въезжает в город на правах победившей стороны, в сопровождении трех сыновей и окруженный устрашающей военной силой! Теперь эти гордые новугородцы бояться и слово сказать в его сторону, а лишь смиренно гнут пред ним спины да исступлённо молятся.

Хозяйская дружина на подходах к площади, примыкавшей к Софийскому собору, рассредоточилась на местности, чтобы держать под надзором ближайшую проулки и переулки. Старшая дружина, войдя в детинец, заняла территорию вдоль стен детинца, таким образом заполнив собой все свободное пространство древнего укрепления. Младшая дружина осталась на рассветном берегу Волхова, остановившись у моста, и дожидаясь дальнейших приказов. Князь Ярослав превосходно понимал, как сильно злит и пугает новугородцев вид такой многолюдной дружины на улицах города — и это усиливало его чувство торжества. Пущай новугородцы потрясутся да помаются, глядя на его ратников! Им полезно будет.

Въехав на площадь у Софийского собора, Ярослав остановил коня неподалеку от широкого каменного крыльца. На самом крыльце его встречали самые именитые представители Новугородской вольницы. Архиепископ Спиридон, лишь год назад принявший епархию из рук занемогшего и по той причине ушедшего на покой архиепископа Антония. Посадник Степан Твердиславович, избранный на вече из числа бояр Софийской стороны, после того как Водовик с позором сбежал из Новугорода. Тысяцкий Микита Питрилович, представлявший собою глас простолюдинов на Вече, и так же избранный взамен прежнего тысяцкого, утратившего доверие народа. Архиепископ вооружился большим золотым крестом и иконой Божьей матери, знаменитой тем, что много лет назад она помогла новугородцам одержать победу над войском князя Андрея Боголюбского. А посадник держал в своих руках блюдо, украшенное богатым рушником, с лежащим на нем румяным караваем хлеба и плошкой соли.

Князь Ярослав, не спешиваясь с коня, перекрестился, глядя на крест Софийского собора. Этот жест повторили трое его сыновей, остановивших своих лошадей за спиной отца. После этого князь перевел взгляд своих грозных очей на тех, кто встречал его, сохраняя при этом молчание. Первым заговорил архиепископ Спиридон, обратившись к князю с приветственной речью, в которой всячески восхвалил достоинства переяславского князя и поведал о том, с какой радостью ждут новугородцы конца смутных времен, возникших в городе после того, как Ярослав отвернул от них свой светлый лик.

Князь Ярослав, выслушав архиепископа, только усмехнулся презрительно и промолчал. Посадник, тысяцкий и архиепископом переглянулись с многозначительностью — стало понятно, что князь ожидает от них раскаяния публичного и унизительного. Хоть и знает он твердо, что Новугород безоговорочно преклонил перед ним колени, но мало того Ярославу! Хочет он ценой гордости знатных новугородцев потешить свою гордыню и лицезреть, как именитые бояре валяются в грязи у копыт его скакуна!

Но делать нечего, ведь Ярослав отныне господин всея Новугорода! Не упадешь на колени сейчас, кто знает, что взбредет в голову мстительному князю? Он привел с собой большое ополчение не просто так, а прямо давая понять, что, коли душа его того пожелает, то спустит он своих дружинников на свободный город, наказав его уже не только голодом и мором, но и огнем и мечом!

Кряхтя и тяжело вздыхая от обиды, преклонили колена посадник, тысяцкий — а вслед за ними упали на колени и прочие бояре. Согнувшись, они челом коснулись земли, показывая свою покорность силе ярославовой. И только владыка Спиридон остался стоять, продолжая прижимать к груди крест, и только проголосил решительно:

— Негоже мне, слуге божьему, вставать на колени перед человеком — пусть и преисполненным силы и праведности! — ибо человек не бог! Возьми же, княже, бога в свидетели и поклянись, что супротив Новугорода не имеешь намерений! — после чего архиепископ поднял вверх крест, тем самым увещевая Ярослава выказать почтение священной реликвии и церкви.

Помедлив еще немного, князь все же снизошел до призывов Спиридона.

Ярослав никогда не отличался излишней набожностью, справедливо полагая, что нельзя править княжьим уделом как воин и при этом соблюдать все библейские заповеди. Он даже презирал церковных людей, которые, не будучи в силах защитить сами себя мечом, смеют учить его, князя-воина, как надо думать, как надо жить и как дела княжеские вести! Однако также Ярослав понимал, что одной военной мощью и законодательными приказами сложно управлять городской чернью и смердами — ибо, когда простой люд впадает в крайнее отчаяние, то он перестает бояться меча и закона. Единственное, чего чернь и смерды боятся больше смерти — это гнева господнего и вечной кары за прегрешения. Вот почему так важна поддержка церковников для князя! Ведь церковник всегда разъяснит холопу, что власть князя — то власть от бога и грешно сопротивляться такому владычеству, а надобно смиренно принять свою тяжелую долю и терпеливо нести свой крест. Именно такие соображения заставили князя Ярослава отнестись снисходительно к нежеланию Спиридона падать пред ним на колени. Поддержка архиепископа ему еще пригодится в будущем — так что не стоит сейчас унижать духовного старца без особой на то надобности!

Откинув в сторону плащ-корзно, подбитый пурпурной паволокой и украшенный собольей опушкой, князь спешился с коня и неторопливо приблизился к архиепископу. С должным почтением Ярослав снова перекрестился и поцеловал протянутый ему золотой крест и икону. Спиридон с чувством облегчения благословил его на княжение на Новугородской вольнице и всех землях, что платили ей дань. Еще пуще затрезвонили колокола на церковных звонницах, объявляя всем, что архиепископ дал свое благословение князю и что отныне Новугород находится под опекой князя Ярослава и его грозной дружины.

Приняв слова приветствия и пожеланий долгих лет жизни от посадника, тысяцкого и именитых бояр, Ярослав вместе со своей свитой и сыновьями отправился в палаты Владычного двора, где по случаю прибытия князя было устроено пиршество. Зрелище ломящихся от яств столов, расставленных в просторных палатах, невольно удивило княжича Александра — он много слышал от разнообразных послов о страшном голоде, терзающем Новугород, и знал о роли своего отца в этом, однако только сейчас задался вопросом: «А разумно ли так роскошествовать в столь трудные для новугородцев времена?»

Княжич взял было ложку, но потом отложил её — кусок в горло не лез, в голове крутились досадливые мысли о голодающем народе. Зато Федор и Андрей, притомившиеся от верховой езды, резво работали ложками, насыщая свои утробы. Александр сосредоточил свое внимание на отце, который восседал во главе стола в окружении новугородских управленцев и архиепископа и вел с ними беседу.

— Урожай в этом году не радует, пресветлый князь! Уж осень наступила, пора думать о лютой зиме, что вскорости постучится в наши двери! А который год летом непогода лютует, уничтожает посевы — то заливает ледяными дождями, то иссушает палящим солнцем, то на аршин вглубь промораживает землю! Народ мрет аки мухи — без числа! — дребезжащим гласом вещал Спиридон, обращаясь к Ярославу. — Столь много погибло от голода, что отстроил я скудельницу для погребения умерших, так три тысячи мертвых тел так быстро заполнили скудельницу, что пришлось строить еще две! Доколе, князь, народ новугородский будет претерпевать горести и лишения? Когда же благодать вернется на эти земли и снова начнет господин Великий Новугород процветать?

Ярослав ответствовал не сразу, он неспешно отпил вина из золотого кубка, отер усы и только потом поглядел на взволнованного архиепископа. Князь не хотел сейчас, на пиру, обсуждать политику; ему хотелось насладиться своим триумфом, отдохнуть после славного завершения борьбы за власть над Новугородской Вольницей, быть может даже потешить себя надеждами, что отныне никто из здешних именитых богатеев не посмеет «указать дорогу» ему или же его сыновьям… Впрочем, князь Ярослав был человеком деятельным и хорошо понимал, как важно ни на миг не выпускать из рук узд, коими управлял он подвластными ему землями и людьми, их населявшими.

— Не кручинься, владыка Спиридон! Коли вернулся я княжить в Новугород, то, не сомневайся, в беде я земли эти не брошу! — так ответил князь ему.

Но столь туманное обещание отнюдь не удовлетворило архиепископа. И Михаил Черниговский, придя княжить в Новугород, щедро сыпал разнообразными обещаниями — а что из того вышло? Что толку от добрых слов, ежели на деле князь Черниговский побоялся вступить в войну с Ярославом и позорно отступил, стоило только переяславскому князю созвать свою дружину?.. Нет, хотел Спиридон услышать более надежные заверения в том, что, с приходом князя Ярослава на эти земли, настанет конец всем напастям и страданиям народа!

— Как же не кручиниться, княже? Зело тяжело нам дались последние три годины! Городская чернь от голода или в другие веси уходит или смутьянствовать начинает — зажиточные дома и лавки огнём жжёт, бояр как собак вешает на оградах, — продолжал повествовать Спиридон с возмущением. — Мало того, от всех напастей, обрушившихся на долю людскую, начал отступать народ от веры православной! Нет вспомоществования от бога христианского и слуг его — так говорит люд — так мы обратимся к богам древности, коим поклонялись предки наши! Понатыкали деревянных идолищ в лесу и ходют туда на поклонение, бесов тешут своим отступничеством! Коли так пойдет и дальше, то ослабнет вера православная на сих землях, одичает люд совсем, пошатнется основание Святой Софии!..

Князь Ярослав, недовольный его жалобами, бросил на архиепископа тяжелый взгляд.

— Сказал же я, что горести народные я унять собираюсь! А раз сказал, значит, сделаю! — сурово проговорил он. — Но ежели надобно тебе, владыка, немедля узнать, что я делать собираюсь — то скажу тебе прямо, что замыслил. Открою я пути торговые через Волок Ламский и Торжок, чтобы к зиме подвезли купцы хлеб в Новугород. Окромя этого, призову я в Новугород немецких купцов — у них нынче урожай на славу удался! — по первому зову моему приплывут они сюда на шнеках, полных жита. Не пропадет Новугород этой зимой, не печалься!

Спиридон истово перекрестился, довольный его ответом.

— Хвала тебе, княже Ярослав, за мудрость твою и милосердие! — пробормотал архиепископ почтительно. — Опора ты наша и защита! Пропали бы мы без тебя, сгинули бы в водовороте бед и горестей…

Александр, внимательно слушавший отца, почувствовал легкое — едва ощутимое! — но все же облегчение. Значит, отец сменил гнев на милость и собирается остановить голод в новугородской земле!

Жестоковыйный Ярослав Всеволодович, которого все вокруг обвиняли в бессердечии и сребролюбии, воспитывал своих сыновей под стать себе: приучая их смотреть на беды мирских людей свысока, драть с подданных три шкуры и ставить княжеские интересы поперед народных. Княжич, заседая в гриднице рядом с отцом, когда тот судил-рядил да принимал послов, гонцов и выдвиженцев от бояр, привык равнодушно внимать рассказам о бедах и напастях, о неурожаях и наводнениях — памятуя о наставлениях отца о том, что князю негоже вестись на уловки хитрецов, не желающих платить дань или протестующих против княжеского притеснения. В глазах Александра любое решение отца являлось конечной истиной, но по приезду в Новугород шевельнулось что-то в душе мальчика — испытал он непривычное ему чувство сострадания, увидев, как вольный и некогда гордый новугородский народ вынужден униженно целовать землю перед копытами княжеского коня.

Поймав себя на таких странных мыслях, Александр тут же устыдился их. Как может он, сын князя, сострадать тем, кто в прошлом унизил их княжеское достоинство? Разве не прогнали новугородцы его отца три года назад, когда Ярослав призывал их вступить в его дружину и вместе идти войною на Ригу? Разве не пытались они похитить самого Александра и его брата, чтобы удерживать в заложниках до возвращения князя из похода? Разве не из-за дурных намерений новугородцев Александру и Федору пришлось срочно бежать из Новугорода и затем подвергать свою жизнь опасности, добираясь сначала до Смоленска, а потом до Переяславля-Залесского?.. Нет, новугородцы не заслужили сострадания — сами они навлекли на себя княжеский гнев!

Александр задумчиво посмотрел на нетронутое блюдо перед собой. Из-за чего он отказался есть? Из-за жалости к новугородцам?.. Узнай отец о его мыслях, то, несомненно, назвал бы его недостойным воинской и княжеской доли! Воинской — потому что голодающий воин ослабевает и в битве не может сражаться в полную силу. Княжеской — ибо князь должен руководствоваться не жалостью и сердечным волнением, а холодным рассудком и твердым расчётом. Отец являлся для Александра небом и землей и не было для княжича никого важнее и влиятельнее на всем белом свете — и страшнее смерти для него было осуждение отцовское! Потому не имел права он, как сын Ярослава, позволить себе слушать свое сердце! Мальчик взял ложку и принялся есть, наслаждаясь вкусом сытной и горячей пищи.

Князь Ярослав, откинувшись на спинку резного кресла, с удовольствием прислушивался к тому, как скоморохи играют на гуслях и флейте. Этим вечером ему хотелось отдыхать душой! Он поглядел на своих сыновей, сидевших по его правую и левую руку, отмечая про себя, что каждый их них выглядит как будущий богатырь — это заставляло его отцовское сердце преисполняться гордостью за свое потомство.

Федор и Александр уже достаточно взрослые, чтобы учиться командовать дружиной и управлять подвластными землями — потому Ярослав впредь собирался брать их с собою в походы и разъезды, чтобы они могли понемногу овладевать необходимыми для князя-воина умениями. По древней традиции на тринадцатый-четырнадцатый год жизни княжича отцу следовало провести сына через ритуал «крещения боем». А значит, через где-нибудь год Федор должен будет не просто сопровождать отца в военном походе, но и вместе с оружием в руках лично участвовать в сражении. Ну а потом настанет очередь Александра…

Князь задержал свой взгляд на Александре. Ярослав уже предвидел, как будет протестовать и гневиться второй его сын, едва услышит, что Федора отправляют воевать, а ему еще нужно ожидать своей очереди! Этот непоседа вечно стремится во всем обойти Федора, не желая признавать его старшинства. Как же в этом Александр походил на Ярослава! И эта схожесть, проявляющаяся в характере и поступках, будила в сердце князя Ярослава нежность по отношению к сыну, хоть он и старался это скрывать — и лишь иногда чувства, вопреки его воле, прорывались наружу.

Да, князь любил своего второго сына пуще других своих отпрысков. Ярослав старался не думать о своих чувствах слишком много, но, если на смертном одре кто-то спросит его, ради чего он прожил свою жизнь так, а не иначе, то он ответит: «Ради сыновей… Ради сына».

Когда появился на свет Александр, Ярослав почитался на Руси опальным князем. Князем, который проиграл решающее сражение в борьбе за власть и только милостью победителей не лишился своего маленького удельного княжества. Князем у которого отняли жену, словно у бесправного холопа. Князем, от которого его собственные родичи-князья требовали смирения и тихого прозябания в Перееславле-Залесском… И Ярослав действительно несколько лет жил так, как хотели от него победители, будто впав в спячку, подобно усталому медведю — но рождение сына, нареченного Александром, пробудило его от этого тяжелого сна.

Помнится, он держал на руках сына, вглядываясь в его серо-зеленые глаза и Ярослава пронзила мысль о будущем, которое ожидает Александра. Что он оставит своему сыну? Завещает Переяславль-Залесский, в обход старшинства Федора? Или, по традиции передав столицу княжества старшему сыну, выделит Александру город в глубинке удела, тем самым поставив его в зависимость от Федора, еще сильнее раздробив и без того небольшое владение и тем самым еще больше ослабив его? Разве такой судьбы он хотел для своего любимого сына?..

Вот тогда Ярослав принял решение бороться за власть на земле русской. Он готов был драться с кем угодно даже за толику власти и сажень земли! На сей раз он действовал мудро и основательно: ему нужна была сильная и преданная ему дружина — потому он не жалел для своих ратников ничего, тратя на содержание своей дружины куда больше, чем прочие князья на Руси. Благодаря этому вокруг Ярослава собрались лучшие воины, преданные ему как воеводе и господину, и его дружина начала внушать страх прочим князьям. И страх тот был оправдан — ибо больше князь не проиграл ни одной битвы!

Именно желание заполучить как можно больше власти и тем самым сколотить наследство для сына, вынуждало Ярослава упрямо бороться за Новугород. Ради этого он без пощады морил их голодом и делал всё, чтобы никто не пришел новугородцам на помощь! Эта республика была землей без потомственной княжеской власти и Ярослав хотел удержать право княжить в Новугороде за собой, в расчете посадить здесь на княжение Александра, когда тот подрастет. Но чтобы принудить новугородцев принять Ярослава и его род как единственно возможных князей, нужно крепко утвердиться на этой мятежной, вольной земле. И если надобно будет заморить голодом две трети живых душ в Новугороде, сжечь их огнем или вырезать мечом — он пойдет на это не задумываясь!

«Мой сын, мой Олекса будет княжить здесь! А потом его сын и сын его сына!» — размышлял Ярослав и в его душе пылали два всепожирающих огня: любовь к Александру и ярость, направленная на тех, кто стремился помешать ему претворить в жизнь задуманное.

Он перевел взор на новугородского посадника да бояр, восседавших за его столом — ярость в его душе была направлена на них. Это сейчас они смирились и признают его силу и верховенство. Но это двуличные собаки, коим нет веры! Как только покажется новугородским боярам, что накопили они сил, то сразу же они попробуют скинуть с себя иго княжеской власти! Нельзя этому позволить случиться! Нужно основательно поломать их всех да запугать, дабы и заикнуться не смели о том, что Новугород может обойтись без покровительства Ярослава…

Тем временем посадник Степан Твердиславович поднялся со скамьи и, держа в руках чашу с вином, произнес торжественные слова во славу князя Ярослава. Князь, милостиво улыбнувшись, кивнул ему и снова пригубил свой кубок в ответ, продолжая думать о своём:

«Здесь будет вотчина Александра, его княжий столец! А тех, кто встанет на пути у меня, я разорву и растопчу!»