Книга Готель

Глава 6

Последние несколько недель перед Великим постом принесли сплошные горести. Я голодала. Страдала от одиночества. Боялась выходить из дому. Но мне нужно было продавать матушкиных кукол, чтобы покупать еду, покуда не созреют весенние овощи, так что я все-таки выходила и пробиралась на рынок в своем рваном одеяле-плаще. Пачкала себе лицо и одежду, чтобы не привлекать холостяков и казаться им нищенкой или того похуже. Довольно скоро я обнаружила, что такая личина дарит свободу. Как только распродавались все принесенные куклы, меня больше никто не замечал. Ни дворяне, ни купцы, ни даже детишки, игравшие на улицах.

К Пепельной среде на матушкиных полках остались только Гютель и несколько недошитых кукол, которых никто бы не взял. Девочки без нарядов, шуты без рук, принцессы с пустыми лицами и недоделанными коронами. Я бы их обезобразила, если бы попыталась смастерить все недостающее сама. Как только начало светать, я забрала волосы назад, накинула одеяло и выбежала посмотреть, не вернулся ли Маттеус из Цюриха. Весна еще не успела прогнать зимнюю стужу из ранних утренних часов. Даже в одеяле было холодно.

Когда я свернула на его улицу, у меня затрепетало сердце. Как я надеялась, что он окажется дома. Мы так давно не виделись. У него могли быть добрые вести о решении отца. Их дом возвышался над мастерской, пронзая серое небо острой крышей. Глядя на него, я не могла не представлять, каково было бы поселиться там вместе с Маттеусом. Их жилище не было каменным, как у дворян, но смотрелось по-своему величественно. Перекладины, соломенная крыша. Шесть больших окон, лестница и два этажа.

Когда я подошла ближе, о мои ноги с мурлыканьем потерся рыжий котяра, которого мы спасли совсем маленьким, – с той поры он стал громадным и лишился уха в уличной драке. Я рассеянно его погладила, подобрала камешек и бросила тот в окно спальни на втором этаже, которую Маттеус делил с братьями. Камешек стукнулся о ставни. Воздух вырывался у меня изо рта отчаянными стынущими облачками.

Хс-с-ст.

Еще мгновение ничего не происходило, кроме того, что на нос мне свалился мокрый снег. Затем ставни открылись, и показался Маттеус в ночном колпаке. В моей душе словно разлился бальзам. Нахлынуло облегчение. Дыхание перехватило.

– Хаэльвайс? Это ты?

Я постаралась справиться с чувствами.

– Можешь спуститься?

– Конечно.

Рядом с ним появились три лица поменьше. Я услышала возражения его братишек, которым Маттеус велел вернуться в постель.

Когда он открыл дверь, у меня что-то затрепетало в животе. Он был таким высоким перед отбытием в Цюрих? Неужели я успела запамятовать, насколько он красив? Даже в ночной рубашке, со взъерошенными каштановыми волосами, падающими на глаза из-под колпака, он оказался поразительно хорош. От его улыбки мои надежды воспарили. Как я по нему скучала.

– Не сразу понял, что это ты, – кивнул Маттеус на мою одежду.

Я посмотрела вниз.

– Не хотела, чтобы меня узнали.

– Мне очень жаль твою матушку, – сказал он. Притянул меня к себе со взором, полным печали. – Я узнал от своей прошлой ночью.

В его объятиях мое горе всплыло оттуда, где все это время поджидало своего часа. Глаза обожгло слезами, и я почувствовала, что сжимаюсь у него в руках. Я хотела, чтобы он держал меня так вечно.

– Мне очень жаль, – прошептал он, отстраняясь, чтобы на меня посмотреть. – Я знаю, как вы были близки. Я тоже буду скучать по ней.

Я не знала, что и ответить. В горле у меня встал ком. Я вытерла лицо одеялом, внезапно заметив, что нос у меня течет.

– Когда ты вернулся?

– Только вчера.

– Прости, что разбудила, – сказала я, стараясь не выдавать отчаяние. – Куры все улетели. Я забывала их кормить. Мне нужна помощь, нужно дошить остатки матушкиных кукол, чтобы продать их и купить еды.

– Твой отец не может вас обеспечить?

– Он женился на вдове Фелисберте.

Глаза Маттеуса расширились от гнева.

– Женился… так скоро?

– Ага, – сухо подтвердила я, вновь переживая собственный гнев на отца. – Матушка умерла в декабре. Он перебрался на другой день после Рождества. Я живу одна, продаю кукол ради денег.

– Он не позвал тебя жить с собой?

Я покачала головой, крепко сжимая губы.

Сочувствие на лице Маттеуса стало невыносимым. Внезапно осознав, какой жалкой должна сейчас казаться, я вздернула подбородок.

– Да и позови он, я бы не пошла.

Тот покачал головой.

– Пойду скажу отцу.

Как только он ушел в дом, я тщательно вытерла лицо одеялом. Разгладила полотно, жалея, что не пришла в чем-нибудь поприличнее. Я так привыкла выходить из хижины в таком виде, что не подумала о том, какой предстану перед Маттеусом.

Пока я ждала его возвращения, на улице заметно рассвело. Я стала думать о том, что Маттеус обещал зайти, как только приедет. То, что он медлил и не навестил меня сразу по прибытии, не предвещало ничего хорошего. Если бы он договорился с отцом, разве не пришел бы сразу рассказать мне? К тому мгновению как Маттеус появился на пороге, мое сердце преисполнилось ужасом.

Он сменил одежду на повседневную, накинул верхнюю рубаху и воткнул в плащ иголку. Прочесть выражение его лица было трудно.

– Прости, что так долго. Еле убедил дать мне выходной.

Сердце у меня дрогнуло. Я открыла рот, собираясь спросить, обсуждал ли он все с отцом, но решила, что не готова. Нежелание его родителя отпускать Маттеуса мне на помощь этим утром тоже казалось дурным знаком.

Мы двинулись обратно к моему дому, звук наших шагов эхом разносился по почти пустынной улице. Изо всех горожан нам повстречалась только одна женщина, опорожнявшая ночной горшок.

– Извини, что не пришел к тебе вчера, – заговорил Маттеус. – Я хотел, но отец настоял, чтобы я сначала навестил кое-кого еще.

– Кого?

– Фебу Кюренбергерскую.

Я знала, кто такие Кюренбергеры. Им принадлежали поместья в предгорных северных лесах и красивый летний домик на берегу озера.

– Ей нужна было снять мерки?

Маттеус тяжело вздохнул.

– Увы, нет.

– Так почему отец хотел, чтобы вы повидались?

Он выглядел огорченным. У меня от ужаса свело живот. Я должна была спросить. Я не могла больше ждать.

– Маттеус. Ты говорил с отцом?

– Хаэльвайс…

– О чем ты не рассказываешь?

Он не смог взглянуть мне в глаза.

– Разговор не задался.

Примерно такого ответа я и ожидала, но, будучи сказанными вслух, его слова меня раздавили.

– Я работаю над этим, – быстро добавил Маттеус. – Клянусь…

Мысли у меня заметались. Все эти мои надежды, все молитвы. К горлу подступила дурнота.

– Хаэльвайс, я серьезно. Я пытаюсь до него достучаться. И мать на моей стороне.

Он посмотрел прямо на меня. Я глубоко вдохнула.

– Спасибо, что сказал.

Несколько долгих мгновений мы оба молчали. Над мостовой разносилось эхо наших шагов.

– Я по тебе скучал, – проговорил Маттеус наконец.

Лицо у меня, должно быть, сделалось несчастным. В следующее мгновение он сменил тему.

– Слыхала о свадьбе княжны Урсильды?

– Нет, – призналась я, изо всех сил стараясь отвечать ровным голосом.

– Ее отец наконец убедил кого-то из князей на ней жениться, – продолжил Маттеус. – Венчание на следующей неделе. Отец вчера закончил ее платье. Все не мог нашутиться о том, что стоит пришить к рукавам волчий мех в пару к наряду ее братца.

Маттеус продолжал болтать о свадьбе, и в конце концов я снова обрела способность вслушиваться. На церемонии должен был присутствовать король Фредерик, он заказал платье для своей беглой дочери на случай, если та появится. Очевидно, принцесса и княжна дружили, а Фредерика была обручена с братом Урсильды, князем Ульрихом, до того как сбежала.

Это привлекло мое внимание. Я замерла как вкопанная. Князь Ульрих, с волчьей шкурой?

– Неудивительно, что Фредерика удрала!

Маттеус кивнул.

– Знаю.

– Зачем ему обещать дочку Ульриху?

Он вздохнул.

– Могу только предполагать, что король не верит историям.

Когда мы пришли в хижину, я развела огонь и выложила на стол обрезки ткани, скопленные матушкой, и всех недоделанных кукол. Лысых князей и принцесс с пустыми ногами, полуголых герцогов без всего, кроме жалких накидочек. Мы придумали облики для семерых из них и сели мастерить платья и штаны и вшивать пряжу в макушки. Я все кололась иглой и чертыхалась. Когда это случилось в третий раз, Маттеус остановил меня, опустив ладонь на мое запястье.

– Хаэльвайс, не откажешь мне в просьбе?

Я взглянула на него с надеждой. Кожу покалывало там, где наши руки соприкоснулись. Судя по глазам, он тоже это ощутил. С изумленным выражением открыл рот, потом закрыл. Все мысли явно читались у него на лице. Он желал меня, и еще: его ошеломила сила собственного желания. Я взяла его пальцы в свои и крепко сжала, улыбаясь ему и молясь, чтобы просьба как-то касалась нас.

Но когда Маттеус опустил глаза и взглянул на это, что-то в нем изменилось.

– Отдай мне иглу, – сказал он, отнимая руку со смирением на лице. У меня с губ сорвался несогласный стон. – Тебе не дается шитье, – рассмеялся он, сосредоточиваясь на деле. – Лучше расскажи мне историю.

Я отвернулась, чтобы он не заметил мое разочарование. Ты запросто позабавишь его, мелькнуло в голове, ты в этом хороша. Оставалось сосредоточиться и понять, какую историю выбрать. Я помнила, что Маттеусу нравится слушать о настоящей знати, об исцелениях недугов и о восстановленной справедливости. Но горечь отравила мои мысли. Мне шли на ум только безвкусные байки, которые ему точно не пришлись бы по душе. Вспоминались скандальные истории с дурными развязками. У меня не было настроения ему угождать.

Уступив собственным пожеланиям, я ухмыльнулась и начала рассказ.

– Древние предания гласят, что жила однажды прекрасная юная королева, у которой не рождались дети. Она долгие годы делила постель с мужем каждую ночь, но живот у нее так и не рос.

Маттеус моргнул от упоминания соития и застыл, не закончив продевать нитку в иголку.

Я наклонилась ближе к нему, так, что наши плечи почти соприкоснулись, вскинула брови и продолжила шепотом:

– Королева пила травяные отвары дворцового целителя. Она молилась. Она перепробовала все травы, что ей давали придворные монахи, и все уловки, что советовали повитухи, но живот у нее так и оставался плоским, будто доска. В конце концов из сплетен она узнала, что король будет добиваться расторжения брака. Она послала за ведьмой из леса, знавшей потаенные свойства растений. Королева втайне попросила у той зелье, что помогло бы ей понести ребенка. «Жизнь может быть слеплена только из жизни, – сказала ей ведьма скрипучим голосом. – И у этого будет цена».

Маттеус сел совершенно прямо. Части меня было стыдно. Я понимала, что делала. Пользуясь языком собственного тела, я напоминала ему об испытанных чувствах. Намеренно пыталась вывести его из равновесия, выбрав волнующую историю. И все же я не могла заставить себя прекратить. В глубине души у меня плескалась злоба от того, что Маттеус не смог противостоять отцу, пытавшемуся нас разлучить.

– Королеве было все равно, – вызывающе сказала я. – Она была готова променять на ребенка что угодно. Ведьма дала ей сверхъестественной силы снадобье. Той ночью королева не давала супругу спать долгими часами.

К этому мгновению Маттеус совсем оцепенел, а лицо у него раскраснелось. Часть меня наслаждалась зрелищем.

– Следующей зимой у нее знатно вырос живот. Она смеялась и пела. Ей все время было жарко, какая бы стужа ни стояла. Чем ближе становился важный день, тем хуже ей спалось. Ночами напролет она вышивала крошечные платья, сидя на подоконнике у открытого окна и глядя на улицу. Однажды во время шитья королева укололась. Алая капля упала на снег. Кровь просочилась в землю, и на этом месте вырос цветок. Ярко-красная, бесконечно ужасающая роза.

Маттеус смотрел на меня с недоумением, озадаченный развитием истории, но я видела, что он поневоле находит ее занимательной. На лице у него блуждала слабая улыбка. Я обратилась к его увлеченности – к той потаенной части его души, что любила истории сами по себе, – и говорила напрямую с ней.

– Из лепестков этой розы появилась фея. – Мой рассказ двинулся дальше. Голос у меня стал громче. – Злая нимфа с волосами цвета ночи и кожей цвета снега. Вместо прически у нее был клубок черных колючек, а губы горели краснотой крови. Она пропела жуткую песнь:

Маттуес отложил иглу, словно потрясенный угрозой феи. Выругался:

– Гром и молния! И что королева сделала?

Я улыбнулась, торжествуя, что история его захватила.

– Она закричала. Фрейлины помчались к ней со всех ног. Но к тому времени, как они прибежали, фея исчезла, осталась только роза. Босиком, в помрачении, в ночной сорочке королева метнулась на улицу, чтобы сорвать цветок. Только вот пока она добралась туда, роза тоже пропала. Вернувшись в свою комнату – со снегом на пальцах ног и со сбитым дыханием, королева почувствовала первые схватки. Ее роды длились три ночи, прежде чем повитуха наконец сказала ей тужиться.

Маттеус наклонился вперед, ожидая продолжения. Я улыбнулась ему, гордая тем, что мой рассказ его настолько поглотил.

– Королева так измучилась, пока дитя рождалось на свет, что ей казалось, будто она не в силах больше жить. Когда долгожданная дочь оказалась у нее на руках и королева увидела все ее странности – белую кожу, красные губы, черные волосы, ей стало ясно, что именно произошло: она променяла свою жизнь на жизнь этой девочки. Королева прижала малышку к груди, чтобы покормить, и глаза у нее наполнились слезами.

Маттеус в ужасе уставился на меня. Я подняла палец.

– Она позвала короля и сказала, что нужно немедленно назвать ребенка. И настояла на имени Белоснежка, чтобы ее жертва не оказалась напрасной. Затем – с разрывающимся сердцем – королева потеряла сознание. На следующий день она умерла.

Маттеус выронил куклу, над которой работал.

Я выждала подобающее время, прежде чем продолжать. Этому научила меня матушка, научил лекарь епископа. Смерть значительна и важна. Она требует молчания.

– Король тяжело переживал смерть супруги. Горе его ослабило. Через месяц он повторно женился. Его новая невеста, Златокосица, была могущественной ведьмой, и он попался в ее сети, ослепленный скорбью. Та носила при себе золоченое ручное зеркальце, что могло показывать ей все королевство. И ходила в волшебной желтой шали, сплетенной из ее собственных волос.

Я округлила глаза, подыгрывая заметной тревоге Маттеуса, услышавшего о противоестественном колдовстве новой королевы. Всякая хорошая история нуждалась в каком-нибудь злодее, а я до сих пор злилась на Фелисберту. И не видела причин не сделать злодейку из мачехи.

– Когда Белоснежка начала расти и хорошеть, стареющая Златокосица стала ей завидовать. Ее губы алели. Щеки цвели розовыми лепестками. Дочь напоминала королю его покойную жену, по которой он будто бы до сих пор горевал. Когда девочке исполнилось двенадцать, Златокосица убедила мужа пообещать ее нечестивому князю. Король и не ведал, что тот в каждое полнолуние обращается волком.

Я немного помолчала; меня обуревали чувства, я погрузилась в историю и начала сопереживать ее героям. Скорбящему королю. Дочери-фее. На миг я даже почти посочувствовала королеве.

– Белоснежка бежала из замка верхом на коне, черные волосы развевались у нее за спиной. Король попросил супругу воспользоваться зеркальцем, чтобы ее отыскать. Но королева солгала, сказав, что в нем сплошной туман. На самом деле она видела Белоснежку: невинная девочка лежала на поляне и крепко спала. Когда король удалился в свои покои, Златокосица закрыла глаза и стала нашептывать заклинание, от которого ночных птиц в округе настиг голод. Жестокая королева наблюдала через чудо-зеркало, как из лесов слетаются кваквы и совы. Те окружали Белоснежку, рассаживаясь на ветвях ближайших деревьев. Королева продолжала читать заклинание, так что на поляне оказались сотни птиц. И не замолкала, пока Белоснежку не заклевали насмерть.

Маттеус охнул.

– Вот и все, – добавила я ровным голосом. – Это конец.

Маттеус помолчал, выпрямляя спину. Взял куклу, которую дошивал, и уставился на нее, будто на нечто незнакомое. Долгое время он не заговаривал, рассматривая поделку. А потом вернулся к шитью и задумчивым голосом произнес:

– Можешь назвать меня дураком. Не знаю. Только дурак будет ждать, что в жизни все сложится хорошо. Но я предпочитаю сказки, которые дарят надежду.