Клятва киммерийца

Глава четвертая

Паук, одно лишь имя которого наводило суеверный ужас на тех, кому доводилось его слышать, отходил в иной мир. Он жил так долго, и это занятие ему порядком надоело. Ничто более не удерживало его на земле. Он равно пресытился и властью, и богатством, и страшной своей славой. Он имел все, чего бы ни пожелала его черная душа; великие правители трепетали перед ним и в страхе склоняли головы. Самые прекрасные женщины были у его ног, и отталкивающее уродство властелина отнюдь их не смущало.

Смерть на страшила Паука: с нею он был прекрасно знаком, и ее одну любил по-настоящему, ибо всегда был обручен с нею. Она не стояла в конце его земного пути жутким призраком, а верно служила ему.

Только смерть могла дать ему власть еще более безграничную, нежели та, которой Паук обладал при жизни, из потустороннего мира он мог дотянуться до кого угодно, и мысль об этом наполняла его сердце сладостной истомой.

Он коснулся скрюченными длинными пальцами ожерелья, покоящегося на его груди, и хрипло рассмеялся, отчего и без того предельно отвратительное, сморщенное, изрезанное глубокими морщинами лицо колдуна с огромными выпуклыми водянистыми глазами сделалось еще более отталкивающим.

— О, мой повелитель, — проскрежетал Паук, обращаясь к кому-то, кого видел только он сам, — верный твой слуга идет к тебе, правая рука твоя на земле, и отныне мы будем править вместе… Одного лишь опасался я — проклятого Шин-дже-шедда, но он мертв, и теперь последняя преграда, способная разлучить нас, сокрушена и повержена. Проклятый меруанец умер, как жалкий нищий раб, на пыльной дороге, и сам обратился в пыль, и даже пепел развеял без остатка ветер. Как же я счастлив, что и это желание мое исполнилось! Итак, открой слуге своему твои объятия, повелитель, и явись мне в блеска славы твоей, ты, пред именем которого трепещут народы, и по чьей воле великие империи рассыпаются в прах!..

Смрадное дыхание с хриплым дыханием вырывалось из широко раскрытого рта с гниющими осколками зубов, но с последними словами, напоминающими шипение, оно прервалось. Черный распухший язык вывалился изо рта, глаза Паука еще более вылезли из орбит и остановились, словно обратившись в два мутных стеклянных шара. Пальцы, стискивающие холодный камень, разжались, и похожая на птичью лапу рука бессильно упала.

Сердце Паука остановилось, прекратив гнать по жилам его ленивую черную кровь, и колдун умер.

Четырнадцать могущественнейших магов, в молчании ожидавших его кончины, приблизились к ложу своего божества. Никто из них не мог сравниться силой с великим чернорезом, и мимо не осмелился бы заявить о себе, что достоин занять место усопшего.

Они съехались и сошлись в Гандерланд со всей Хайбории, и из Черных Королевств, из Кхитая и Вендии, чтобы воздать тому, кто был им известен лишь под именем Паука, последние земные почести и достойно предать земле его хилое, скрюченное, словно причудливо искривившийся древесный ствол, тело.

Сползлись, точно змеи, на похороны величайшего из колдунов, владевшего тайной власти над дымчатым морионом… Он никому ее не передал. Сила мориона уходила вместе с Пауком, и возвестить о том, как управлять ею, он мог только оттуда, куда не проникает взгляд непосвященных, и тому лишь, кто решится вызвать его дух.

Тало Паука покоилось на специально изготовленном для него ложе из черного дерева.

Двое магов подошли к нему вплотную, продолжая хранить молчание, более приличествующее величию момента, нежели возвышенные речи. Они осторожно подняли тело, оказавшееся неожиданно тяжелым — настолько, что лица колдунов мгновенно покрылись испариной пота, а мышцы напряглись до предела, — и переложили в длинный, стоявший здесь же на возвышении гроб.

Едва только они покончили с этим, как сами собою загорелись на сводчатых стенах чадящий факелы, и все помещение наполнилось гулом и шелестом, от коего кровь стыла в жилах.

Это явились духи потустороннего мира, приветствуя отлетающую душу колдуна-чернореза, чтобы встретить ее и с величайшим почетом препроводить в то царство, к которому он так стремился.

Среди все усиливающейся какофонии звуков отчетливо можно было различить чей-то визгливый смех, очевидно выражающий радость и торжество, и вздохи и стоны загубленных чарами Паука душ, и странные пронзительные вопли, заменяющие погребальные песнопения.

Полумрак, освещаемый неверным светом факелов, вспучивался и шевелился, и из него вылезали чудовищные морды тварей, напоминающих не то летучих мышей, не то саламандр. Они жадно сползались к гробу, хихикая и беспрестанно корчась, расталкивая друг друга и норовя хоть какой-то частью тела прикоснуться к его стенкам. Мерзкие создания путались в волосах и садились на плечи колдунов, равные среди равных; а Паук, мертвый и неподвижный, казалось, благосклонно взирал на них своими раскрытыми остекленевшими глазами!..

— Жертва… — разлепил, наконец, губы кхитайский чародей, взявший на себя обязанности распорядителя жуткой церемонии. — Время пришло.

Он трижды медленно и гулко хлопнул в ладоши. Высокие двери залы тут же сами собой растворились, и стражники ввели двоих людей, необыкновенной красоты юношу и девушку. Те не оказывали никакого сопротивления, то ли находясь под сильным воздействием какого-то притупляющего все чувства дурмана, то ли вообще ни понимая, что происходит. Они шли, как овцы на заклание, не поднимая глаз и безвольно переставляя босые ступни по причудливому каминному орнаменту пола.

Потусторонние твари завизжали от возбуждения и задергались еще пуще прежнего. Несчастных поставили на колени возле гроба. Кхитаец подошел к ним сзади, схватил девушку за волосы и, резко откинув ей назад голову, одним взмахом вынутого из широкого рукава одеяния ножа перерезал горло.

Мощной струей хлынула алая кровь, и прекрасное тело, слегка вздрагивая, рухнуло на пол подобно тряпичной кукле. Та же участь постигла юношу — нож мага вонзился ему в сердце, прочие создания тут же, отчаянно вереща, кинулись лакать их теплую кровь. Не обращая на них внимание, кхитаец вызвал следующую пару…

Почти всякий раз колдун менял способ убийства: некоторым жертвам он отрезал головы, иным же вспарывал животы, и дымящиеся синеватые внутренности вываливались на камень пола из выпотрошенных тел; или же он вырезал у еще живых сердце и держал на ладони кровавую, судорожно пульсирующую плоть, чтобы затем бросить ее на растерзание ненасытным тварям, явившимся из самых глубин царства безраздельно господствующего зла.

Двенадцать пар были введены в залу, и двадцать четыре мертвых тела лежали возле гроба Паука, когда жертвоприношение, наконец, завершилось. Почти никто из несчастных не кричал и не оказывал сопротивления палачу.

Лишь один, уже стоя на коленях, вдруг словно очнулся, безумным взглядом окинул место кровавой бойни и неожиданно вскочил с яростным воплем, намереваясь если не спастись, то дорого продать свою жизнь.

Ему даже удалось выбить окровавленный нож из руки на миг растерявшегося кхитайца, но дотянуться до оружия он уже не успел — стремительный удар, нанесенный ему сзади чернокожим дарфарским колдуном, швырнул его на пол, и человека, еще живого, немедленно разорвали и куски. По окончании этого чудовищного действа маги, среди которых более половины были, подобно Пауку, ювелирами-чернорезами, сохраняя молчаливое достоинство, удалились в соседнюю залу, где продолжили совершать тризну по почившему гению зла, который остался пребывать в окружении любезных его сердцу демонов и нетопырей, все еще издававшим довольное сытое урчание, с наслаждением вылизывая кровь, лужами собравшуюся на полу из растерзанных тел.

Между тем киммериец и Ллеу на всем скаку приближались к городским воротам. Однако невиданное дело — стража преградила им путь. В эти дни доступ в Зильбербург, гандерландский город, где окончил свои земные дни Паук, был закрыт для чужеземцев.

— Ну-ка, живо разворачивайте коней и езжайте в обход, — рявкнул стражник, мощный и прекрасно вооруженный детина, с ног до головы обвешанный всеми мыслимыми средствами защиты и нападения.

— Это почему же, дяденька? — наивно округлив глаза, поинтересовался Ллеу. — Мы люди мирные, да и спешим очень: сестра моя замуж выходит, мы чуть коней на заморили, чтобы на свадьбу поспеть, а ты вон какой суровый, пропустить нас не хочешь… Нехорошо, сестрица моя шибко расстроится, ежели любимого брата в такой радостный день увидеть не сможет!

— Ты, щенок, дурака-то брось валять, — охранник злобно и заковыристо выругался. — Вали отсюда, пока я подмогу не позвал, иначе как бы на брюхе уползать не пришлось. Какие нынче свадьбы?!

— Ой, дяденька, ты меня так сильно не пугай, а то не ровен час заикаться начну. Вон ты какой грозный, куда ж тебе еще и подмога! — даже не подумал униматься юноша. — А что случилось-то? Мор, что ли, какой на вас напал?

— Мор, — проворчал стражник, — какой там мор… это было бы еще полбеды! Тут похуже дела творятся. Великий человек, могущественный маг умер… — и, спохватившись, что не в меру разговорился с дерзким чужаком, заорал с удвоенной яростью: — Пошел вон, бродяга, пока я тебя с коня не стащил и задницу не надрал так, что и седло сесть с седмицу не сможешь!

— Вот это уж ты совсем напрасно, — вконец опечалился Ллеу, неторопливо спешиваясь.

Он, как и Конан, уже понял, что хотя охрана и выставлена, но непохоже, что усиленная, иначе за время перебранки к стражнику успели бы присоединиться пара-тройка таких же крепких ребят. Впрочем, один, по крайней мере, в наличии имелся — к первому стражнику торопливо приближался напарник, полный решимости разобраться с настырными чужаками.

— О, какая встреча! — белые зубы Ллеу сверкнули в приветливой улыбке. — Конан, ты погляди только! Это, видно, насчет твоей задницы поговорить пришел!

Киммериец даже не подумал слезать с коня. Двое — это для зеленоглазого так, слегка поразмяться. Ни к чему обижать парня собственным вмешательством.

Однако стражники были настроены серьезно» очевидно, получив приказ убивать при необходимости всякого, кто осмелится претендовать ни то, чтобы проникнуть за городские стены.

Во всяком случае, на Ллеу они смотрели с ненавистью. Двигаясь, невзирая на мощь, с легкостью крупных хищников, они приближались к юноше, обходя его с двух сторон. Все ясно, подумал варвар, они с Ллеу просчитались, предполагая, что малое количество охраны свидетельствует о слабой защите городских ворот.

Судя по их уверенным, точно рассчитанным движениям, то были опытные бойцы. Он спрыгнул на землю, но все произошло очень быстро…

Ллеу отступил на пару шагов. Руки его висели вдоль тела, как плети.

Двое убийц — а в том, что именно они собираются сделать, сомневаться не приходилось, — продолжали неумолимо прижимать его к стене. Конан успел подумать — если им это удастся, все закончится менее чем через минуту. Вдруг первый из стражников сделал быстрое движение, и в руке у него сверкнул кинжал. Юноша словно разом лишился костей.

Он упал, мигом перевернулся на живот и сразу же — снова на спину, с силой выбросив в стороны ноги. Подошвы сапог описали стремительный круг.

Лезвие кинжала рассекло лишь воздух. Державший его стражник, видимо, был столь убежден в неотразимости выпада, что, промахнувшись, потерял равновесие.

Носок сапога Ллеу ударил его в висок, и было ясно — удар смертельный.

Но самое поразительное заключалось в другом…

Юноша вовсе не казался в этом поединке проворнее или быстрее в реакции, нет — он просто действовал так, словно знал заранее, что произойдет в следующий миг.

Второй нападавший находился левее и чуть позади. Он быстро пригнулся, что-то нащупывая управой лодыжки. Ллеу шагнул к нему.

Его движения стали каким-то странными, глаза расширились, рот приоткрылся. Юноша взмахнул руками, будто собирался плыть; тесноватая рубаха лопнула у него на спине.

Противник выпрямился, сжав деревянную рукоятку своего оружия, к которой была прикреплена стальная струна. На другом ее конце свисал граненый металлический шар размером с кулак взмахнул рукой, и шар полетел в лицо Ллеу. Раздался звон предельно выжатой струны.

Шар не достиг цели буквально на полпальца.

Тогда стражник закружил возле юноши, не отрывая от него взгляда. Внезапно он прыгнул вперед, разом покрыв разделявшее их расстояние.

Рука изогнулась в резком рывке — но на миг позже, чем требовалось. Только на миг…

Ллеу резко — упреждающе — поднял левую руку, и стальная струна захлестнула его запястье. Он отклонился назад, натягивая струну, и неожиданно легко — словно черенок из гнилой сливы — вырвал оружие из руки врага, одновременно нанеся ему удар ногой в пах.

Стражник с воем упал и перекатился в сторону, в последней отчаянной попытке подняться. Возможно, это могло бы помочь ему — в бою с обычным противником.

Но не с этим.

Едва поверженный враг оказался на спине, Ллеу подпрыгнул, вымахнув вверх почти на три локтя.

На миг он словно застыл в воздухе… Потом каблуки его сапог ударили лежащего человека в грудь.

Раздался хруст костей — и тяжесть тела юноши, умноженная на страшную силу прыжка, смяла грудную клетку. Вероятно сердце и легкие были мгновенно раздавлены — стражник содрогнулся, изо рта его выплеснулся фонтан крови. Потом он затих. Юноша быстро восстановил дыхание.

— Путь свободен, — сквозь зубы проговорил он, оборачиваясь к Конану, все еще находящемуся под впечатлением увиденного; глаза юноши сузились, и горели яростью, он ничуть не сожалел о том, что сделал. — Это не человек, — выдавил он, очевидно, о втором убитом. — Сволочь, мразь… сколько невинных людей он погубил…

Ллеу был прав: он знал, что имел дело с тем, кто прошедшей ночью доставлял жертв к гробу Паука.

Взяв лошадь под уздцы, юноша первым вступил в Зильбербург.

Город словно вымер. На улицах не было ни души. Ноздри юноши хищно раздулись.

— Уже сейчас здесь творятся страшные дела, — тихо произнес он. — Что же завтра-то будет, когда эту гадину хоронить поволокут?

— Ллеу, — попросил киммериец, — ответь мне только на один вопрос. Ты действительно заранее знаешь, как и куда будет нанесен удар? Ты можешь предвидеть чужие действия?

— Когда я дерусь, я ни о чем не думаю, — ответил юноша. — Все происходит, как во сне. Понимаешь, какая штука: я родился бойцом. Это дар. Я уже говорил тебе, что не умею, не могу объяснить… Я не люблю убивать. Но иногда другого выхода. Вот Аватара поступил бы иначе. Он просто прошел бы мимо них незамеченным или сквозь стену бы проник. Всевидящие тоже могли бы им отвести глаза, наверное… А я не умею. Только драться. Видно, каждому свое.

— Ну, что ж… А куда, собственно, мы идем?

Ллеу задержал шаг.

Глядя в глаза своему спутнику, он тихо и отчетливо произнес:

— К Пауку. Как бы его ни охраняли, мы должны до него добраться. И чем скорее, тем лучше. Помнишь, ты мне рассказывал, что был в Заморе королем воров? Думаю, теперь тебе потребуется вспомнить все свои таланты по этой части.

— Ты собрался украсть морионовое ожерелье.

— А ты считаешь, мне его могут подарить?

Довольно скоро они приблизились к замку, в котором жил — и умер — чернорез. Строение не особо впечатляло размерами, но в том, что это именно замок, сомневаться не приходилось. Никаких следов охраны, тем не менее, заметно не было.

Однако Ллеу прислушался к чему-то словно внутри себя и проговорил:

— Он там. Я чувствую. Но туда так просто не войдешь. Колдуна стерегут не люди.

— Тогда кто же еще, во имя Крома?!

— Кто-кто — нечисть. И она тут просто кишмя кишит. Правда, бдительность у них у всех малость притуплена. Сытые они сейчас… кровью и болью невинных жертв сытые, — глаза юноши юниц, сузились и яростно блеснули, что свидетельствовало о праведном возмущении и с трудом сдерживаемом гневе. — Ладно же, ублюдки… берегитесь! Я испорчу вам празднество! — Ллеу с трудом перевел дыхание. — Конан, здесь есть потайной ход. Двинемся к нему — так надежнее.

Точно собака, безошибочно взявшая след, он развернулся и пошел прочь от замка, остановившись примерно в квартале от здания.

— Здесь. Вообще-то, выходов несколько, но один из них…

— О чем ты говоришь?! Ничего не вижу!

— А тебе и не надо… — Юноша встал на колени и слегка раскачал булыжник дорожной кладки. Выдернул его и отбросил в сторону, потом таким же образом поступил еще с несколькими камнями и поднял, наконец, тяжелую прямоугольную крышку, прикрывавшую вход. — Есть! Увидеть нельзя — надо знать. Или чуять.

Он сел, упираясь руками в мостовую.

— Ага. Здесь вроде лестница. Давай за мной!

Гибкое тело Ллеу скользнуло вниз. Варвар последовал за ним.

— Задвинь крышку, — сказал юноша. — Камни наверху сами на место сползутся.

— Как это — сами?!

— Очень просто. Ты что, с магией никогда сталкивался?

Киммериец пожал плечами. Сталкиваться приходилось не раз, причем очень часто столкновения эти заканчивались крайне невыгодно для колдунов и чародеев, но вот привыкнуть этому… Крышка входа с лязгом встала на место, а затем он услышал, как с той стороны на нее словно кто-то аккуратно положил булыжники

— Нет, все же не любил он магов, ох, не любил!

Темнота была абсолютной, и ориентироваться приходилось наощупь, да по звуку шагов Ллеу, двигавшегося вперед если и не очень быстро, то достаточно уверенно. Словно юноша видел, куда идет. Они спускались все ниже. Наконец, узкие крутые ступени кончились,

— Это не просто подземный ход, — сказал Ллеу. — Лабиринт. Собьешься с курса — никогда не выберешься. Хитрая штука!

— Но ты ведь не собьешься?

— Да так сразу и не скажешь. Я ведь не колдун, а здесь морок очень сильный наведен. Нежитью надо быть, чтобы не ошибиться. Понимаешь, в чем дело, Конан: я чувствую, где они и как туда добраться кратчайшим путем, но идти надо правильно. То есть в обход.

— И что?

— Ничего. Сейчас я нам с тобой подыщу провожатого. Подожди… молчи пока.

Киммериец так и сделал. В полной тишине слышно было только, как где-то падают капли воды — медленно и редко. Потом он уловил что-то вроде хлопанья крыльев, и почти сразу услышал возмущенное и испуганное верещание.

— Мышка, мышка, — со злорадным смешком произнес Ллеу, — что, мышка, влипла? Жирная потому что. Обожралась, гадина. Резвость потеряла. Да ты, мразь, не кусайся! Конан, ты здесь? Я тут упыренка отловил, — после этих слов последовал хруст тонких костей и чего-то рвущегося сопровождаемый пронзительным визгом.

— Эй, ты что там с ним делаешь? Жрешь живьем, что ли?!

— Вот еще! Терпеть не могу сырой упырятины. Воняет противно, жесткая, да еще полный рот шерсти. Отплевывайся потом… Я ему просто крыло порвал. Отлетался, мерзавец. Остальные уже не полезут. Вон он как орет. Сигнал опасности. Точно не полезут — трусливые они все. А ты, мышка, давай-ка, показывай дорогу. Иначе — придушу.

— Он что, понимает?

— А как же. Все они понимают. Жить захочешь, научишься. Пошли, Конан.

Нежить, очевидно, действительно осознала всю серьезность своего положения. Она исправно пищала, если Ллеу поворачивал не туда, куда следует, покорно выполняя роль провожатого. Идти — а местами и ползти по воде — пришлось долго. Наконец, юноша снова остановился.

— Так. Теперь опять подъем. Вижу… Давай! Но помни: как только мы высунемся, нас встретят, причем не думаю, что рыдая от восторга.

Он одним движением свернул шею проводнику и отшвырнул тело упыря в сторону. Быстро поднявшись по ступенькам, Ллеу нащупал головой еще одну дверь, отодвинул ее — и одним прыжком вылетел на поверхность, тут же присев, подобравшись в полной готовности щ атаке. В тот же миг варвар оказался с ним рядом. Это была та зала, в которой ночью происходила жуткая оргия смерти. Гроб с телом Паука стоял на прежнем месте, а то, что осталось от растерзанных тел его жертв, было уже убрано.

Нечто, полузверь-полуптица с перепончатыми крыльями, острым клювом и широко расставленными когтистыми лапами, стремительно спикировало сверху, но юноша неуловимым движением уклонился, а киммериец ударом мелькнувшего в воздухе меча разрубил гадину пополам.

— Прикрой меня! — крикнул Ллеу, короткими перебежками устремляясь к гробу.

Нежить налетала со всех сторон.

Конан крутился волчком, вращая мечом с немыслимой скоростью, отбиваясь сам и защищая своего спутника, которому твари норовили вцепиться в глаза. Но вот Ллеу вспрыгнул на возвышение — и оказался лицом к лицу со страшным мертвецом.

В гробу лежал сморщенный старичок с непропорционально огромной, совершенно лысой головой и огромными же, широко распахнутыми остекленевшими глазами, веки которых невозможно было закрыть. Здесь, в непосредственной близости от его тела, нежить отступила — очевидно, полагаясь на силу самого Паука, а варвар внизу продолжал держать оборону, отбиваясь от целой орды разномастных тварей, тучи которых заполнили собой залу. Медлить было нельзя ни секунды. Ллеу протянул руку — и одним резким движением сорвал ожерелье с шеи покойного.

Из глаз Паука в этот момент вытекла какая-то черная жидкость, а тело его судорожно дернулось — но этого юноша уже не видел. В его собственных глазах на миг потемнело — морион обжигал его живую плоть, словно раскаленный металл, но Ллеу не разжал руки, мужественно перенося страшную боль.

Не выпуская ожерелья, он спрыгнул вниз, и в этот момент в зал ворвались пятеро или шестеро из четырнадцати колдунов во главе с изувером-кхитайцем.

— Ну, мерзавцы! — яростно выкрикнул юноша, высоко поднял над головой руку, сжимающую смертоносное ожерелье. — Подходите, кто самый смелый!

Он стремительно отступал, плечом к плечу с киммерийцем. Кхитайский маг первым пришел в себя и бросился на них — но острие меча Конана вонзилось в грудь и прошло насквозь, пропоров спину. Изувер захрипел и задергался, истекая кровью. Варвар опустил меч, прижал тело кхитайца ногой и выдернул лезвие. Остальные соваться уже не осмелились, а морион в руке Ллеу надежно защищал спутников от собственно магического воздействия — нападать на нового владельца ожерелья было чистой воды безумием.

Оказавшись на улице, оба, не сговариваясь бросились бежать со всех ног до самых городских ворот, по дороге прихватив чьих-то лошадей за своими возвращаться времени не было и стремительно покинули Зильбербург.

Только когда они отъехали на достаточно безопасное расстояние, киммериец заметил, что с Ллеу творится что-то неладное. Парень едва держался в седле. Варвар остановился сам и помог спешиться другу, продолжавшему судорожно сжимать в руке ожерелье.

— Не трогай его, — предупредил юноша, — опасно.

— А я и не собираюсь. Да разожми ты руку Ллеу медленно разжал пальцы, и ожерелье скользнуло на землю. Ладонь юноши была обожжена и выглядела как сплошная рана. Зеленые глаза стали белыми от невыносимой муки, губы кривились и прыгали.

— Конан, — он вынужден был опереться на плечо друга, ибо ноги не держали его, — Аватара… не ошибся в нас. Паук больше не смол вернуться. А это, — он указал на морионовое ожерелье, черной змеей извивающееся в траве, — надо сжечь. Седьмая дверь закрыта. Последняя…

— Разве камни горят? — усомнился варвар.

— Еще как, — подтвердил его спутник, стараясь улыбнуться.