Классная дама (СИ)

Глава шестнадцатая

Я упиралась. Стоя практически на пороге, я рассказала Ветлицкому все, что узнала о смерти Калининой, и злился он всерьез. Классная дама его не занимала, и у меня все сильнее крепла уверенность, что умерла она неспроста. Терпение у Ветлицкого истощилось, он вызвал жандарма, и я, подчинившись грубой силе, покинула кабинет, успев заметить в отражении удивленный и даже восторженный взгляд себе в спину.

Ветлицкий еще не знал о главном. Бутылочка, предусмотрительно спрятанная в моем саквояже, ждала своего часа.

Меня отношение Ветлицкого беспокоило в том смысле, что от него зависело все, от еды и тепла для воспитанниц до моего положения в академии. Я вспомнила, что не спросила, кто присматривает за мной, уже когда шла по лестнице. Наша досада с Софьей стала одна на двоих, только причина была различна.

Софья страдала из-за реплики Ветлицкого про слишком умных женщин и потому, что я его на эту реплику спровоцировала, а я — от разочарования больше в самой себе. Мы друг на друга дулись, но без азарта. Возница привез меня в академию, я попросила его подождать, велела Аскольду отнести коробки из экипажа в мою комнату и кинулась опустошать чемодан с дарами, о которых я не просила. Так, чтобы никто не догадался, мне нужно было передать мои заметки и бутылочку связному жандармерии, и как нельзя лучше для этого подходил чемодан. Я торопилась успеть до прихода Аскольда или его подручных с коробками, но не настолько, чтобы не остолбенеть при виде того, что для меня накупили.

— Что это? — пискнула Софья — впервые с того момента, как мы покинули жандармерию.

— Нижнее белье, я полагаю, — я поморгала — наваждение не исчезло. — Он же сказал, что поручил это женщинам-агентам… кому-то из них. Погоди, козочка, не верещи. Никто не хотел тебя обидеть. Как бы тебе сказать? Женщины-агенты в это время… то есть понимаешь, в основном они… не самого праведного поведения. На девять э-э…

— Называй вещи своими именами? — оскорбилась Софья.

— На одного агента жандармерии в стенах академии приходится девять агентов в публичных домах. Никто не собирался тебе намекать на непристойности, просто вот это вот, — я со вздохом подняла из чемоданчика и осмотрела жуткие кружевные панталоны противного бледно-розового цвета, — лучшее, что бедные агенты видели в жизни. Я клянусь, что исполнительница подошла к делу со всей ответственностью. Зачем ей настраивать против себя жандармов, когда это отличная крыша… то есть защита. Она купила тебе то, что с радостью надела бы сама, вот и все.

— Я не буду это носить.

— А придется, — я кинула панталоны к прочему белью, а потом вытряхнула все из чемодана на кровать и прикрыла покрывалом. — Потому что в нашем с тобой саквояже обноски, которые и не зашить. В конце концов, никто это непотребство не увидит.

Софья со мной была не согласна. Я, не вступая в полемику, вытащила из глубин своего саквояжа бутылочку, кинула ее, свои записи и письма девочек в чемодан и начала писать Ветлицкому записку — содержимое бутылочки нужно как можно скорее проверить, и вот почему, и как раз под дверью завозились. Я приказала положить коробки возле порога, дождалась, пока Аскольд уберется, открыла дверь и запинала посылки ногой в комнату. Софья требовала глянуть хоть одним глазком, что там внутри, для меня же было дело в первую очередь. Помахивая чемоданчиком, я вернулась к подъезду и с громкой благодарностью неизвестной мне мадам попросила передать ей чемоданчик, уповая, что возница — жандарм — меня понял.

— Не извольте сомневаться, Софья Ильинична, — гаркнул он браво, чем вышел слегка из своей роли — днем он вел себя несколько благороднее.

Я жестом подозвала его поближе.

— И еще передайте мадам, что мои… — я оглянулась на Аскольда, который опять стоял на посту и ловил каждое наше слово, и зашептала: — Откроете чемодан, найдете там письма институток, отправьте их, прошу. Я заплачу вам. Это важно. Важно лично для меня. А записки и бутылочку прямо сейчас свезите господину полковнику. Он знает.

Ветлицкий заявил, что ему плевать, но вот этому жандарму не зря платили деньги. Он понимал, когда подыграть, когда пойти навстречу, но в любом случае был безупречен на все сто.

— Синий гарус, — повторил он, чтобы Аскольд расслышал, и поставил чемодан внутрь экипажа. — Не сомневайтесь, Софья Ильинична, все будет сделано. Будьте здоровы, прощайте.

— Как вас зовут? — ухватила я его за рукав и говорила тихо, словно продолжая интимные переговоры насчет услуг швеи.

— Петр Асафыч, Софья Ильинична. К вам приставлен, вам буду и служить.

— Спасибо, Петр Асафович, — тепло попрощалась я и поспешила в академию — на улице холодало, постепенно растягивались облака, в просветы брызгали звезды — наутро должен был ударить сильный мороз.

Неужели они так и не увеличат этой ночью отопление в академии?

За всю свою жизнь я ни разу не выглядела, как девица легкого поведения, просто потому, что это слишком утомляло. Но не проблема, козочка, мы это все переживем. Обязательно переживем, быть бы живу…

Я полагала, что в коробках шляпки, хотя успела заметить, что здесь нет культа головных уборов. Теплые вязаные шапки я считала необходимостью, но нечто на голове, вся суть которого в том, что это еще одно громоздкое украшение, принять было сложнее. Но нет, не шляпки, а обувь…

— Сукин же ты сын, — сказала я, не то злясь, не то радуясь. Наверное, радуясь все же больше. — Они все-таки провели в комнате обыск. Но спасибо, что сообразили насчет ботинок, теперь нам с тобой есть что носить. Сразу несколько пар.

— А белье… — простонала Софья, и как мне показалось, она была близка от всего увиденного к потере сознания.

— Забудь. Ветлицкий, да и любой мужчина, не отличит панталоны от чулок.

— Откуда ты знаешь? — возмущенно завопила Софья так, что я едва не оглохла.

— Эм-м… Знаю.

Оставались моменты, которые Софья предпочитала у меня не выяснять. Я признавала за ней это право, да и была убеждена, что Ветлицкий рылся в моем исподнем не сам, а если и сам, то задрав голову к потолку. О нравах этого времени я знала только по книгам, но хотелось верить, что классики живописали хроники и от подлинных обычаев в своих романах отступали разве что ради красного словца. Чуть-чуть. И грела забота об агентах.

На ужин я явилась вовремя, и мне почудилось, что царит какая-то нервозность. И классные дамы, и старшие девочки были немного взвинченными. Я пристально всматривалась в лица Яги, Каролины Францевны Штаубе, Окольной… Что-то действительно произошло.

Я прошла вдоль стола моих малышек, отметила, что Трубецкая сидела рядом с Алмазовой, но не знала, специально ли или случайно так вышло. Кто-то из прислуги уронил тарелки, от звона все вздрогнули как от выстрела, и сердце у меня тоже зашлось. Я пропустила что-то важное, и что-то подсказывало, что это важное напрямую связано со мной.

Меня заподозрили? Уличили в связи с жандармерией? Нет, ерунда, это касалось бы лишь заговорщиков — заговорщиц, если Ветлицкий прав и заговор исходит отсюда, — но не обслуживающего персонала и старшеклассниц. Мои девочки, и те, постарше, и самые маленькие были спокойны как всегда, если можно назвать их спокойными, а не пришибленными…

— Софья Ильинична, дорогая моя!

Каролина Францевна делала мне страшные знаки. То ли просила подойти, то ли намекала, что мне намерены открутить голову. Кивнув Лариной, которая собиралась что-то спросить, и надеясь, что не она хочет просветить меня о случившемся, я не спеша, чтобы не вызвать лишних кривотолков, подошла к Штаубе.

— О, моя дорогая, это ужасно. Вы были в городе? Купили что-нибудь?

Я страдальчески воззрилась на нее. Бестолочь, ну не из-за моей же отлучки и покупок такой переполох? «Конечно нет», — фыркнула Софья. Козочка, ты на меня все еще дуешься?..

Каролина Францевна вытолкала меня за дверь. Пока она на меня напирала, я печально думала, что классные дамы и преподавательский состав легко могут задавить меня массой. Исключение составит разве Яга, но у той увесистая палка… Беги, Софья, беги.

— Конечно, никто не сказал ее сиятельству, — обдавая меня ядреным запашком чеснока, зашептала мне на ухо Штаубе. — И мы надеемся, что по крайней мере этот раз от нее возможно будет скрыть.

Я беспечно предположила беременность кого-то из старшеклассниц, и меня сие не касалось.

— И скажу вам честно, хорошо, что вас в это время не было в академии, потому что слухи, слухи… они сильно задели бы вас.

— Каролина Францевна, — взмолилась я, окончательно потеряв терпение, и отстранилась, потому что запах был невыносим. — Ближе к делу! Я могу чем-то быть полезной?

Штаубе заозиралась, убедилась, что никто не подслушивает — нашла тоже повод для опасений, в курсе, похоже, все, кроме малышек и меня.

— Анастасия Ивановна упала с лестницы, — выпалила Штаубе, и я чудом не села на пол. Не то чтобы меня это задело, но, учитывая наш конфликт, меня могли бы и обвинить, пожалуй. — В классе… Юлия Афанасьевна поговорила с девочками, и она уверена, что Анастасия Ивановна уже и в классе… ох, какой стыд. Она была нетрезва, вы понимаете?

Я хлопала глазами как дурная. Софья тоже — потом она зачастила, что никогда не замечала за Миловидовой подобных пристрастий, но два года прошло и все же свобода, которая есть у преподавателей и классных дам, не всегда идет им на пользу.

— Между нами, — продолжала Каролина Францевна, и, к счастью, дышала уже не прямо на меня, — девочки помогли ей встать и отвели в комнату, и пришел доктор Хуфф, о, он знает столько тайн! Неприятная история, кажется, Анастасия Ивановна не сильно пострадала, но ваши девочки рано или поздно начнут задавать вопросы, и я…

— Да-да, ужасно, — закивала я, думая о своем. В самом ли деле Миловидова упала потому, что была подшофе? А Калинина? — Я боюсь, что мои девочки уже взрослые, чтобы сопоставить случившееся с Анастасией Ивановной с тем, что происходило с Натальей Филипповной. Она тоже падала, и девочки об этом знают.

— Владыка! — Каролина Францевна всплеснула руками. Аромат чеснока цапанул глаза, и я сморгнула. — О, нет. Нет, нет, Наталья Филипповна не брала в рот ни капли. Конечно, — и она доверительно наклонилась ко мне — да пропади ты пропадом! — Бывало, по случаю приезда ее величества и его высочества давали прием, вы, разумеется, не помните, воспитанниц не приглашали, но Наталья Филипповна, клянусь вам, только-только могла пригубить вино. И потом уходила, ей становилось трудно дышать. — Штаубе перестала возмущенно тараторить, подумала. — Девочки могут вас спросить, но знаете что? Скажете им, что Анастасии Ивановне стало худо?

Да ты знаешь детей еще хуже, чем я… Они не отстанут, пока не выпытают все, а если их не устроит ответ, такое додумают. «Худо» для них совершенно не объяснение ничему.

— Пожалуй, — протянула я, заглушая в голове крики Софьи — «Что ты задумала!». — Я скажу, что у нее нехорошее состояние перед ежемесячными днями. Заодно будет повод рассказать девочкам, что их ждет, чтобы они не пугались, когда подрастут.

Тысяча чертей! Софья расхохоталась, а Штаубе начала сползать по стене. Но возразить ей мне было нечего, не предлагать же версию, что Миловидова в положении… Я и насчет тех самых дней была не сильно уверена, так как сама всю жизнь переносила их постольку-поскольку, но по коллегам могла примерно предположить. Этого хватит.

А Калинина, выходит, не употребляла спиртное совсем. Что это значит?

— Ничего, полагаю, — рассудительно заметила Софья. — А должно?

Я неопределенно хмыкнула. В моем мире значить могло — от здорового образа жизни и нелюбви к алкоголю до заболеваний, а здесь? Возможно, Софья права, Штаубе не хочет лишних пересудов, а я ищу трудности там, где их нет.

Через четверть часа Миловидова вылетела у меня из головы. В спальне девочек ощущалось тепло — недостаточно, чтобы закрыть эту тему, но морозной ночью холоднее в дортуаре не стало, наоборот. Старая грымза экономит на отоплении, вызверилась я на Мориц, и здесь, куда ни плюнь, тоже воруют. Я найду на тебя управу, поклялась я, стиснув кулаки, как только Ветлицкий немного оттает.

Как у меня много дел, и какое малое количество я могу сделать без чьей-либо помощи здесь и сейчас.

Девочки не знали о случившемся с Миловидовой, привычно готовились ко сну, помогая друг другу раздеться и расплести косы, и были несколько оживленнее, чем вчера, и в то же время более уставшие. Тепло в дортуаре и игры на воздухе, и вот результат, и неужели это так сложно, что до меня никто до этого не додумался?..

Все наконец совершили вечерний туалет, и, пожелав малышкам спокойной ночи, я вышла из дортуара и почти со спокойной душой отправилась во Вдовий флигель. По пути я прижалась к стене, пропуская двух бородатых мужиков — они волокли куда-то вязанку дров. Значит, и я сегодня буду спать с комфортом, но все же, что за треклятая роскошь внешне и повальная нищета там, куда никто из чужаков не заглядывает?

Воруют.

Все двери комнат во Вдовьем флигеле были закрыты, и я задержалась у каждой, прислушиваясь и принюхиваясь. Если был доктор, то оставил какие-то снадобья, и они точно должны издавать специфический запах. Но ничего, ничего, и чисто случайно я услышала негромкий болезненный вскрик.

Я коротко стукнула и открыла дверь, не дожидаясь ответа. Комната Миловидовой была такая же, как и моя, и из окна здорово сквозило. Она повернула голову, увидела, кто зашел, и попыталась подняться, я махнула рукой.

— Зачем ты пришла?

— Проведать, — я закрыла дверь и села на стул. — Все же мы были в одном дортуаре довольно долго, чтобы считаться неплохо знакомыми.

— Что тебе нужно?

Ей было больно, может, не перелом, но серьезный ушиб или трещину она при падении получила. Но даже если она позволит мне себя осмотреть, толку будет мало. Я постаралась улыбнуться как можно добросердечнее и потянула носом: да, пахнет спиртным, и, кажется, Миловидова приложилась к новой порции недавно.

— Что у тебя болит?

— Я дочь врача, если ты не забыла, Сенцова, — сквозь зубы ответила Миловидова. — Мне не нужны ни твоя помощь, ни твое участие.

— Ладно, — я согласно наклонила голову. — Ты правильно думаешь, что повод для визита у меня не один, и я воспользуюсь тем, что встать тебе трудно. Мне не нравится, что ты провоцируешь девочек на издевательства друг над другом, и я настоятельно рекомендую тебе отказаться от этой привычки.

— Да что ты, Сенцова? — притворно-сахарно проговорила Анастасия, и прорвалось ее состояние навеселе, пусть сложно было назвать ее веселой. — Как травить меня, ты была первая. Сама Бахтиярова признала твою красоту, когда ты появилась в дортуаре, но что-то ты не вступилась, когда меня начали дразнить дохлой мышью и сравнивать с тобой, такой прекрасной?

— Бахтиярова была моей хорошей подругой, — зашептала Софья. — После выпуска она ушла в монастырь — она всегда этого очень хотела. А Миловидову дразнили не за гнездо из пуха на голове, а за то, что ее никогда не стоило просить ни о чем. Она даже фартук не могла никому завязать нормально.

— Нас сравнивали в тот день по опрятности, а не по внешности, если я верно помню, — холодно откликнулась я, далее словно считывая в памяти то, что Софья мне сказать не успела. Гофман знала? Безусловно, но не вмешалась ни разу, ладно, опустим. — Мне жаль, если ты от меня ждешь раскаяния, но то, что когда-то происходило с тобой, не причина подвергать этому же других, тем более маленьких девочек. Моя очередь спрашивать. Почему ты так удивилась, когда я прекратила избиение старшеклассниц?

Некрасивое лицо Миловидовой исказилось. Я посмотрела на очертания ее тела под одеялом, подумав, что преподавательница танцев, та самая Беранже, прошлась и по ее упитанности, отказывая в приеме в труппу. Софья признала, что я, пожалуй, права, не в одной лени дело.

— Кто-то тебя этому научил? — наконец разлепила губы Миловидова. — Ты не такая конченая дрянь, какой была в академии. Тебя не били, хотя и стоило бы, ты зазнайка и задавака, высокомерная, капризная, и дядя присылал тебе достаточно денег, чтобы ты могла бегать к Аскольду и просить его купить сласти хоть каждый день. — Ого, козочка, то есть ты приучилась к транжирству с детства. — Ты угощала нас, нищенок, словно кидала подачки. Не помнишь?

— Нет, — помотала я головой — я не верила Миловидовой. Софья недоумевала, а я знала, что у каждого здесь своя правда. — Так, значит, ты застала момент превращения дряни в человека. А я, получается, наоборот?

— О чем это ты говоришь?

Она приподнялась на постели, несмотря на боль. Губы ее дрожали и на лбу выступил пот. Допустим, как дочери врача тебе видней, что ты при падении повредила. Но в остальном — мне нужно закончить беседу, и на моих условиях, извини.

— О том, что вся академия знает, что ты была нетрезва. Старшеклассницы все превосходно поняли, вспомни себя, или ты до академии не видела пьяных? Никто пока не сказал ее сиятельству, но ты же понимаешь — это вопрос времени и того, кому ты помешаешь, ведь так? Поэтому заключим с тобой сделку. Ты перестаешь науськивать девочек друг на друга, уделяешь больше внимания их физическому здоровью — гимнастике в первую очередь. А я — я молчу.

Вид у меня был многозначительный. Софья оглушила меня аплодисментами. Мы с Миловидовой смотрели друг другу в глаза и молчали, но я уже знала, что она пойдет на мои условия.

Меня же привел всесильный его сиятельство. Ну?.. Сдавайся, я в более выгодном положении даже с учетом того, что я заговорщица и агент жандармерии, и того, что у меня полная комната шмоток, о которых мечтают в любом приличном публичном доме.

— Паршивка, — выдавила Анастасия и отвернулась. — Если ты сболтнешь, я тебя прикончу.

— Договорились, — улыбнулась я, поднялась и вышла. О да, козочка, мы молодцы, а что она говорила по поводу сластей?

— Она считает, что дядя присылал мне капиталы, — Софья картинно закатила глаза. — Пять целковых в месяц. Это совсем немного, если ты хочешь знать.

Да, кому-то сто тысяч за недельный тур в Турцию — очень дешево, кому-то неподъемная сумма. Сытый голодного не разумеет, все так, все так.

Я разобрала вещи, прибралась в комнате, чтобы горничная не слишком хозяйничала с утра, съела уже остывший, но относительно вкусный ужин. Спала я прекрасно, без снов, без пробуждений, и когда утром открыла глаза, заслышав в коридоре шаги и звон посуды, не поняла, что же не так. Я села, потерла лицо, откликнулась на стук горничной и позволила занести в комнату завтрак, а потом…

— Козочка? — позвала я, холодея, когда за горничной закрылась дверь. Нескольких сумасшедших дней мне хватило, чтобы сжиться с кем-то в моей голове, но теперь Софьи не было. Я не чувствовала ее, не слышала, как будто все это время она не существовала — или существовала только в моем воображении.

Нет-нет-нет. Без нее мне конец. Без нее я не справлюсь. Я привыкла к ней, я ее полюбила, черт побери. Она единственный близкий мне здесь человек.

— Софья!..