Кладезь Погибших Сюжетов, или Марш генератов

Глава 3 Три ведьмы, множественность выбора и сарказм

Мисс Сингх воспользовалась шансом и собрала несколько судмедэкспертов-стажеров, знакомых ей по Кладезю, на импровизированный семинар. Они все сидели как завороженные, пока я излагала имеющиеся у меня ограниченные сведения по их профилю. Спустя четыре часа мне, донельзя измученной, удалось смыться. Домой я попала уже вечером. Я открыла дверь в гидросамолет и сбросила туфли. Пиквик кинулась приветствовать меня и принялась возбужденно дергать за штанину. Я проследовала за ней в гостиную и затем была вынуждена ждать, пока она припомнит, где оставила яйцо. Наконец мы обнаружили пропажу под стойкой с аппаратурой, и я поздравила свою любимицу, несмотря на отсутствие каких-либо внешних изменений в предмете восхищения.

Наконец меня отпустили на кухню. ибб и обб весь день изучали пособие миссис Битон, и теперь ибб пытался приготовить стейк «Диана» с картофелем-фри. Лондэн не раз готовил его для меня, и я внезапно почувствовала себя очень маленькой и одинокой, заброшенной так далеко от дома, что с тем же успехом могла бы находиться на Плутоне. обб наносил последние штрихи на четырехъярусный свадебный торт.

— Привет, ибб, — сказала я, — как дела?

— Какие дела? — переспросил генерат, как всегда понявший мой вопрос буквально. — И я обб.

— Извини… обб.

— Почему ты извиняешься? Ты что-то натворила?

— Не важно.

Я уселась за стол и открыла доставленный пакет. Мисс Хэвишем прислала мне текст «Стандартного беллетрицейского вступительного экзамена». Беллетриция являлась полицейским агентством внутри литературы, и попала я туда почти случайно: мне надо было извлечь Джека Дэррмо из «Ворона», и поступление в агентство казалось лучшим способом овладеть необходимыми для этого навыками. Но беллетриция запала мне в душу, и теперь я очень серьезно относилась к поддержанию незыблемости печатного слова. В ТИПА мне приходилось заниматься тем же самым, только с другой стороны. Но в данном случае меня поразило, что мисс Хэвишем оказалась не права: я не была готова к полноправному членству.

Пухлый том содержал пять сотен вопросов, причем почти на каждый имелось несколько вариантов ответа. Я заметила, что экзаменационный материал оснащен устройством автоматического контроля времени: стоило открыть книгу, как стрелки в верхнем левом углу начали отсчитывать минуты от положенных двух часов. Вопросы были в основном по литературе, и с ними у меня трудностей не возникло. С законами беллетриции дело обстояло хуже, тут мне могла потребоваться консультация мисс Хэвишем. Я приступила и десять минут спустя добралась до вопроса номер сорок пять: «Какой из нижепоименованных поэтов никогда не использовал запрещенное слово „величавый“ в своем творчестве?» — когда раздался стук в дверь, сопровождаемый раскатом грома.

Я захлопнула экзаменационную книжку и открыла дверь. На пирсе топтались три облаченные в грязное рубище уродливые старые карги. Их костлявые физиономии покрывала грубая бородавчатая кожа. Как только дверь отворилась, они тут же начали хорошо отрепетированное действо.

— Когда все трое мы сойдемся вновь, — произнесла первая ведьма, — у Тарбера,[5] Вудхауза[6] иль Грина?[7]

— Когда уляжется переполох, — откликнулась вторая, — когда сплетем рассказа паутину!

Повисла пауза, пока вторая ведьма не ткнула локтем третью.

— Когда на Эйр закат сойдет, — произнесла та поспешно.

— А где?

— Сюжетный поворот.

— Там ждет нас встреча с Нонетот!

Они умолкли, а я уставилась на них, не понимая толком, чего от меня ждут.

— Спасибо большое, — произнесла я наконец, но первая ведьма пренебрежительно фыркнула и сунула ногу в дверь, когда я попыталась закрыться.

— Погадать вам, милая барышня? — спросила она, а остальные две омерзительно закудахтали.

— Честно говоря, не думаю, — ответила я, выпихивая ее ногу. — Может быть, в другой раз.

— Привет тебе, мисс Нонетот! Привет тебе, Суиндона гражданин!

— Честно, мне очень жаль… да и мелочь закончилась.

— Привет тебе, мисс Нонетот, беллетрицейский полноправный, — ты скоро станешь им!

— Если вы не уйдете, — сказала я, начиная раздражаться, — то…

— Привет тебе, мисс Нонетот! И быть тебе Глашатаем самим!

— Конечно быть. Давайте убирайтесь, вы, убогие болтуньи! Доставайте своей чепухой кого-нибудь другого!

— Шиллинг! — сказала первая. — И мы скажем тебе больше… или меньше, как захочешь.

Я закрыла дверь, невзирая на их ворчание, и вернулась к своим вопросам. Но только я покончила с сорок девятым: «Какая из нижеприведенных словоформ не является герундием?» — как раздался новый стук в дверь.

— Проклятье! — пробормотала я, поднимаясь и стукаясь лодыжкой о ножку стола.

Это снова были три ведьмы.

— По-моему, я вам сказала…

— Тогда шесть пенсов, — произнесла главная карга, протягивая костлявую руку.

— Нет, — твердо ответила я, потирая лодыжку. — Я никогда не покупаю ничего с рук.

Тогда они затянули втроем:

— Трижды раз, да два, да три, получается…

Я опять захлопнула дверь. Суеверностью я не отличалась, и у меня имелись более важные предметы для беспокойства. Едва я села, отхлебнула чаю и ответила на следующий вопрос: «Кто написал „Жаб из Жабхолла“?» — как в дверь снова забарабанили.

— Так, — сказала я себе, шагая через комнату, — эта троица меня достала.

Я распахнула дверь и произнесла:

— Слушай сюда, старая хрычовка, меня не интересовали, не интересуют и не будут интересовать твои… Ой.

Я вытаращила глаза. Бабушка Нонетот. Думаю, явление адмирала Нельсона собственной персоной не потрясло бы меня сильнее.

— Ба?!! — воскликнула я. — Ради бога, что ты здесь делаешь?

На ней был эффектный наряд из синей в полоску ткани, от платья до пальто и даже шляпки, туфель и сумки. Я обняла ее. От бабушки пахло одеколоном «Бодмин для женщин». Она ответила мне хрупким объятием, как это свойственно очень старым людям. Да она и была очень старой — последний раз мы насчитали сто восемь лет.

— Явилась присматривать за тобой, малышка Четверг, — заявила она.

— Э… спасибо, ба, — ответила я, гадая, каким образом она сюда попала.

— У тебя родится ребенок, и тебе понадобится помощь, — пояснила бабушка величественно. — Мой саквояж на пирсе, и тебе придется заплатить за такси.

— Разумеется, — пробормотала я, выходя на пристань и обнаруживая там желтое такси с надписью на двери «Трансжанровые перевозки». — Сколько? — спросила я водителя.

— Семнадцать и шесть.

— Да ну? — язвительно откликнулась я. — Долго катались?

— Поездки в Кладезь по двойному тарифу, — отрезал таксист. — Платите, а не то я позабочусь, чтобы об этом узнали в беллетриции.

Я протянула ему фунт, и он захлопал себя по карманам.

— Извините, а помельче у вас нет? У меня столько сдачи не будет.

— Оставьте себе, — сказала я, когда его комментофон забормотал что-то насчет группы из десяти человек, желающих выбраться из Флоренции в «Декамероне».

Он выдал мне чек и пропал из глаз. Я взяла бабушкин саквояж и поволокла его в «сандерленд».

— Это ибб и обб, — объяснила я, — их прислали ко мне на постой. Слева — это ибб.

— Я обб.

— Извини. Этот — обб, а тот — ибб.

— Привет, — сказала бабушка Нонетот, разглядывая моих постояльцев.

— Вы очень старая, — заметил ибб.

— Мне сто восемь, — гордо сообщила бабушка. — А вы двое что-нибудь еще умеете, кроме как таращиться?

— Вообще-то нет, — сказал ибб.

— Плок, — сказала Пиквик, высовывая голову из-за двери.

Она возбужденно встопорщила перья и помчалась приветствовать бабушку, у которой, похоже, всегда имелось при себе несколько лишних зефиринок.

— А каково это, быть старой? — спросил ибб, пристально разглядывая мягкие розовые складки на бабушкиной коже.

— Отрочество смерти, — ответила бабушка. — Но знаете, что хуже всего?

ибб и обб помотали головами.

— Я на три дня опоздаю на собственные похороны.

— Ба, — проворчала я, — ты их запутаешь: они склонны понимать все буквально.

Поздно.

— Опоздаете на собственные похороны? — пробормотал ибб, усиленно думая. — Как такое возможно?

— Подумай, ибб, — сказал обб. — Если она проживет на три дня дольше, то сможет выступить на собственных похоронах, улавливаешь?

— Конечно, — обрадовался ибб, — как глупо с моей стороны.

И они удалились в кухню, обсуждая произведение миссис Битон и наилучший способ разобраться с любовными связями между судомойкой и чистильщиком обуви — видимо, им досталось старое издание.[8]

— Когда ужин? — спросила бабушка, презрительно оглядывая внутреннее убранство гидросамолета. — Я умираю от голода, но, имей в виду, ничего тверже нутряного сала. Жевалки уже не те.

Я осторожно помогла ей выбраться из пальто и усадила за стол. Стейк «Диана» был для ее зубов все равно что железнодорожная шпала, поэтому я принялась сооружать омлет.

— А теперь, ба, — произнесла я, разбивая яйца в миску, — расскажи-ка мне, что ты тут делаешь.

— Мне следует находиться здесь, чтобы напоминать тебе о вещах, которые ты можешь забыть, малышка Четверг.

— Например?

— Например о Лондэне. Моего мужа тоже устранили, и мне был очень нужен кто-то, способный помочь мне пройти через это. Посему я здесь — чтобы сделать то же самое для тебя.

— Я не собираюсь забывать его, ба!

— Да, — согласилась она немного странным тоном, — я здесь, чтобы позаботиться об этом.

— Это касательно «почему», — не отставала я, — но как насчет «каким образом»?

— В свое время мне тоже случалось работать на беллетрицию, — объяснила бабушка. — Давным-давно, правда, но это был всего лишь один из многих подрядов в моей жизни, и не самый странный, кстати.

— А какой самый? — спросила я, в глубине души понимая, что спрашивать не стоило.

— Ну, однажды я побывала богом-императором Вселенной, — ответила она тем же тоном, каким могла бы принять приглашение сходить на выставку, — и, скажу тебе, оставаться мужчиной двадцать четыре часа в сутки очень стрёмно.

— Да, — откликнулась я. — Мне тоже так кажется.

Спустя десять минут ибб накрыл на стол, и мы сели обедать. Пока бабушка посасывала свой омлет, я пыталась завязать беседу с иббом и оббом. Трудность заключалась в том, что ни один из них не обладал навыками светского общения, требуемыми для восприятия чего-либо, помимо голых фактов. Для затравки я рассказала слышанный от моего ТИПА-напарника Безотказэна анекдот про осьминога и волынки. Но когда я произнесла ключевую фразу, оба генерата тупо уставились на меня.

— Почему волынки были одеты в пижамы? — спросил ибб.

— Не в пижамы, — ответила я, — а в шотландские пледы. Просто осьминог принял одно за другое.

— Понимаю, — сказал обб, не понимая ничего. — А можно еще раз?

— Так, — решительно сказала я, — вы обретете личность, сдохнуть мне на этом месте.

— Сдохнуть? — переспросил ибб со всей серьезностью. — Почему ты должна сдохнуть?

Я глубоко задумалась. С чего-то же надо начинать. Я щелкнула пальцами.

— Сарказм, — сказала я. — Начнем с него.

Оба собеседника непонимающе смотрели на меня.

— Итак, — начала я, — сарказм тесно связан с иронией и предполагает двойственный взгляд: то, что говорится, диаметрально противоположно тому, что подразумевается. Например, если бы вы солгали мне, заявив, что не вы съели все анчоусы, оставленные мной в буфете, а на самом деле вы, то вы могли бы сказать: «Это не я», а я бы согласилась: «Конечно, не вы», подразумевая, что уверена в обратном, но в саркастической, или ироничной, манере.

— Что такое анчоус? — спросил ибб.

— Маленькая и очень соленая рыбка.

— Понятно, — ответил ибб. — Сарказм применим и к другим вещам или только по отношению к рыбе?

— Нет, украденные анчоусы просто подвернулись в качестве примера. А теперь попробуйте сами.

— Анчоус?

— Нет, сарказм.

Они продолжали таращиться на меня. Я вздохнула.

— Как об стенку горох, — пробормотала я вполголоса.

— Плок, — сказала во сне Пиквик, мягко опрокидываясь. — Плокети-плок.

— Сарказм лучше объясняется через юмор, — вставила бабушка, с интересом наблюдавшая за моими усилиями. — Вы в курсе, что Пиквик не очень умна?

Пиквик завозилась во сне, лежа вверх тормашками там, куда упала.

— Да, мы это знаем, — ответили ибб с оббом, единственным достоинством которых являлась старательность.

— Итак, если бы я сказала, что проще дрожжи заставить выделывать трюки, чем добиться того же от Пиквик, я бы использовала мягкий сарказм с целью пошутить.

— Дрожжи? — засомневался ибб. — Но дрожжи не обладают разумом.

— Именно, — подхватила бабушка. Получается, я сделала саркастическое замечание, что у Пиквик ума меньше, чем у дрожжей. Теперь вы.

Генерат думал долго и упорно.

— Ну а если, — медленно произнес ибб, — что-то вроде: «Пиквик так умна, что сидит на телевизоре и смотрит на диван»?

— Для начала неплохо, — одобрила бабушка.

— И, — добавил ибб, с каждой секундой набираясь уверенности, — задумай Пиквик написать диссертацию, она выбрала бы в качестве темы «Яйца дронтов».

обб тоже начал улавливать.

— Если бы мысль пересекла ее сознание, это было бы рекордно короткое путешествие…

— Пиквик вызвала бы сенсацию в Оксфорде — но только в рамках внутривидового конфликта…

— Хорошо, на сегодня сарказма достаточно, — быстро вклинилась я. — Признаю, звание «Мозг Книгомирья» Пиквик не светит, но она верный товарищ.

Я оглянулась на дронтиху, которая соскользнула с дивана и с глухим стуком приземлилась на пол. Она проснулась и принялась громко плокать на диван, на кофейный столик, на коврик — практически на все, что оказалось поблизости, прежде чем успокоиться, усесться на яйцо и заснуть обратно.

— Вы хорошо справились, ребята, — сказала я. — В следующий раз займемся подтекстом.

Вскоре после этого ибб с оббом отправились к себе в комнату, обсуждая, как сарказм соотносится с иронией и возможно ли выделить чистую иронию в лабораторных условиях. Мы с бабушкой болтали о доме. Мама, похоже, чувствовала себя прекрасно, а Джоффи, Уилбур и Орвил пребывали в обычном безумии. Будучи в курсе моих дел с Ганом, бабушка доложила, что вскоре после эпизода с Бет Глатисант в Скокки-Тауэрс этот тип объявился, лишился места в парламенте и снова встал у руля своей газетно-издательской компании. Я знала, что он вымышленный и представляет угрозу моему миру, но не могла придумать, как разобраться с этой проблемой отсюда. Мы допоздна проговорили о Книгомирье, Лондэне, устранениях и деторождении. Бабушка сама выносила троих, поэтому она рассказала мне все, о чем не предупреждают, когда ты подписываешься на это дело.

— Подумай о награде в виде распухших лодыжек, — произнесла она как-то беспомощно.

В ту ночь я уложила бабушку в своей комнате, а сама устроилась в спальне под летной палубой. Я умылась, разделась и залезла в постель, усталая от дневных трудов. Глядя на пляшущие по потолку узоры отраженного света, я размышляла об отце, Эмме Гамильтон, Джеке Шпротте, глазури «Мечта» и детях. Мне полагалось здесь отдыхать, но я не могла игнорировать угрозу разрушения «Кэвершемских высот». В случае чего можно, конечно, переехать, но мне здесь нравилось, и, кроме того, хватит с меня побегов. Появление бабушки было странным, но, поскольку странностей в Кладезе хватало, они сделались общим местом. Если и дальше так пойдет, скучное и бессмысленное начнет вызывать нездоровый интерес.