Карта костей

Глава 25

Мы отослали одного из охранников в город за повозкой. Когда мы доставили сундук в Нью-Хобарт и выгрузили его в конторе мытарей, уже стемнело. Нам не удалось бы скрыть свою находку от Инспектора — его солдаты охраняли городские ворота. Но когда мы собрались в зале заседаний и я открыла сундук, верхняя губа Инспектора дернулась от отвращения.

— Не хочу к этому даже прикасаться. — Он отпрянул, когда все остальные наоборот подались вперед.

— Муж Эльзы умер не потому что прикасался к этим бумагам, — заметила я. — Его ваш Синедрион запытал до смерти. Если не желаешь знать, что здесь, нам не по пути.

Дудочник взял верхний лист и зачитал вслух, запинаясь и останавливаясь на незнакомых словах и в местах, где бумага была потрачена плесенью или просто рассыпалась:

— Первый год, двадцать четвертое ноября. Меморандум 14б Временного правительства Ковчега: протоколы безопасности.

[…] и сохранение безопасности Ковчега остается нашим главным приоритетом. Тем не менее, состояние выживших на поверхности (в частности, процент выживших, чьи повреждения сетчатки глаз практически лишили их зрения — 65% — см. доклад Экспедиции 2) позволяет сделать вывод, что существующие меры безопасности весьма адекватны.

— Не может быть, — пробормотал Инспектор.

Мы уже рассказывали ему о документе из Ковчега, который хранился у Салли, но я понимала его неверие. Наш мир был построен на пепелище времен До. Казалось невероятным, что какая-то часть До сумела выжить после взрыва, пусть даже ненадолго — такое осознавалось с трудом.

— Как, черт побери, эти документы попали к Джо? — Зои присела у сундука и достала следующие листы. — Он же не исследователь, судя по всему. Не из тех, кто обнаружил Ковчег.

— Он ходил на ярмарки только в города, до которых не больше пары дней пути, — сказала Эльза. — Все двадцать лет, что я его знала.

Дудочник пожал плечами:

— Кто-то достал документы из Ковчега. Тот, кто наткнулся на него первым, возможно, даже раньше Синедриона. Где-то на полпути бумаги затерялись или были украдены, скорее всего, по нескольку раз переходили из рук в руки, и кто знает, могли ли временные владельцы их прочитать или нет. И наконец документы попали к мелкому торговцу Джо. Он наверняка даже не догадывался, что приплыло к нему в руки.

— Вероятно, он показал кому-то несколько листков, — предположила я. — Когда пытался продать. Этот кто-то осознал их ценность и донес Синедриону.

— Не важно, как он их нашел или откуда взял, — сказал Инспектор, отойдя дальше. — Что хорошего может из этого выйти? Что хорошего вообще в чем бы то ни было времен До? Мы знаем, что машины разрушили мир и привели к тому, что мы сейчас имеем. — Он махнул рукой, видимо, указывая на мир за стенами: засыпанные щебнем поля, обломки запретных городов, мертвые земли на востоке. Но мы понимали, о чем он говорит в первую очередь, упоминая загубленный мир. О нас. — Я освободил этот город, чтобы поддержать табу и остановить воскрешение машин. Что Ковчег может предложить нам помимо новых механизмов?

— Ты боишься, — произнес Дудочник. — Слишком боишься машин, чтобы думать, к чему мы можем прийти, если найдем Ковчег.

— Боюсь, — согласился Инспектор, оглядывая всех по очереди. — Если бы вы знали то же, что и я, то тоже боялись бы. Вы должны благодарить за табу. Мы все должны. Не знай твой близнец, сколько людей боятся машин, он не стал бы ограничиваться только программой резервуаров. Даже когда я встретился с ним впервые — он тогда только появился в Уиндхеме и еще не звался Реформатором, — он уже разглагольствовал о некоторых вещах, которые использовались во времена До: машинах и оружии, которые даже невозможно представить. Зака всегда интересовали времена До. Хорошо подумайте, прежде чем перетряхивать запретные артефакты. Если бы не табу, солдаты Реформатора прибыли бы сюда на самоходных фургонах в сто раз быстрее лошадей. Опустошили Нью-Хобарт из оружия, которое может уничтожить роту с расстояния в километр. Думаешь, он не сделал все, чтобы найти и воссоздать эти вещи? Но большинство из них было невозможно сделать заново. Зак постоянно твердил о топливе и других материалах, которые не мог достать. Но он знает, что эти трудности — не единственное препятствие. Потому что есть табу. Появись он завтра на улице Уиндхема на какой-нибудь электрической повозке, его голыми руками разорвут. И никто за него не заступится — в людях слишком силен страх перед машинами.

Мне вспомнилось, как побледнел Дудочник, когда шагнул в тень резервуара, и даже Зои с опаской обходила висящие провода и трубки.

— Из-за слухов о баках ко мне переметнулась половина армии, — продолжил Инспектор. — Люди не станут поддерживать машины. Страх перед табу объединяет, сдерживает и дает нам возможность вместе противостоять твоему близнецу и Воительнице.

— Ты прав в том, что машины опасны, — ответила я. — Но не менее опасно их игнорировать. Синедрион не расправился бы с Джо так жестоко, если бы не представлял важность документов. Ксандер говорит, что в Ковчеге — где бы он ни был — снова есть люди. Готова поспорить на свою жизнь, что Зак с Воительницей нашли Ковчег, и уже давно. Документы из сундука — лишь часть Ковчега. Они очень важны, поэтому Синедрион продолжает поиски. — Я указала на открытый ящик передо мной. — Здесь могут быть карты Далекого края. Или самого Ковчега. Схемы оружия, машин или лекарств, которые могут помочь омегам. Кто знает, что еще.

— Именно, — подхватил Инспектор. — Ты суешься в дела, в которых ничего не понимаешь.

— Она понимает больше, чем ты думаешь, — прорычала Салли. — И ты бы понял больше, если бы позволил ей высказаться.

Я попыталась придать своим словам такую же уверенность, какую с завистью отмечала у Дудочника и Зои:

— Мы не остановим Зака и Воительницу, если не разберемся в том, что они делают.

— Мои войска спасли ваш город от неминуемого поражения, — заявил Инспектор. Я повышала голос по мере нашего спора, он же продолжал говорить спокойно и твердо. И это казалось более грозным, чем если бы он кричал. — Без моих солдат тебя бы за минуту схватили и поместили в бак — в такую же машину, какую ты вознамерилась отыскать. Солдаты последовали за мной, потому что знают: я выступаю против машин и хочу защитить от них людей. Если я предам это доверие, мы потеряем их верность и Нью-Хобарт падет.

— В сундуке может заключаться то, что все изменит, — возразила я. — И я сейчас не о тех изменениях, о каких ты привык думать, вроде смены руководства Синедриона, щадящей системе убежищ или сборе подати. Я говорю о радикальных переменах. Шансе выяснить, что на самом деле было во времена До, что тогда умели люди. Существует ли Далекий край, как у них устроен мир — как у нас или по-другому? Это может изменить все и навсегда. Это могло бы спасти твою жену и твоих детей.

Он шагнул навстречу и схватил меня за запястье:

— Их уже ничто не спасет! Как ты смеешь их приплетать!

Дудочник и Зои ринулись вперед, на ходу выхватывая ножи. Я не отводила глаз от Инспектора и думала о словах Эльзы, которые она произнесла на кухне приюта. «Появятся новые дети».

— Ты прав. Их уже ничто не спасет. Но есть другие жены и мужья. Родятся другие дети. Боишься ли ты настолько, что не дашь им шанс познать другой мир?

Он долго держал меня за руку. Затем оттолкнул:

— Возьмите документы. Изучите. Но я жду полный отчет обо всем, что найдете.

Ω

[…]Прошло двадцать лет, и можно больше не обманываться. Заявленная еще до взрыва цель Ковчега собрать наиболее выдающихся в своих областях людей неизбежно привела к тому, что большинство обитателей Ковчега — пожилые люди. В настоящее время в Ковчеге находятся 1280 человек, и только двадцать процентов из них репродуктивного возраста. С момента детонации имели место только 348 случаев рождения, 70% из них — в первое десятилетие. В Ковчеге явно не может поддерживаться жизнеспособная фертильная популяция. Пусть припасов здесь хватит на многие десятилетия, а атомные блоки переживут всех нас, психологические последствия жизни под землей уже проявляются все более тревожными признаками. Зачем же сохранять изоляцию Ковчега от поверхности, если защищенное население не может предложить реальные перспективы сохранения человечества? […]

[…]с самого начала предназначенный для сохранения человечества, а не как убежище для привилегированного меньшинства. Даже сейчас электричество для проекта «Пандора» поставляется в ущерб другим программам. Мы, нижеподписавшиеся, подтверждаем нашу надежду на то, что Временное правительство пересмотрит приоритеты в целях удовлетворения насущных потребностей выживших вне и внутри Ковчега, а не продолжит выделять […]

Ω

Мы отвезли сундук к Эльзе — в конторе мытарей днем и ночью не переставая сновали караульные и вестовые. Я с радостью осталась там же, однако Дудочник и Зои настояли, чтобы у дверей и на заднем дворе выставили стражу. Я не возражала, с облегчением покинув пространство, опутанное паутиной подобострастия и подозрительности.

Саймон, Дудочник, Салли, Инспектор выслушивали там доклады разведчиков, решали конфликты между боевыми отрядами, спорили по поводу дальнейших шагов. Даже окруженная нестихаемым гомоном, я знала, что Инспектор пристально за мной наблюдает.

Да и вдали от постоянного бормотания Ксандера мне стало намного легче. Конечно, он не беспокоил меня намеренно — он вообще почти не обращал внимания ни на кого, кроме Салли, — но когда он пускал слюни и лепетал о возвращении «Розалинды», я ловила себя на том, что слежу, не подрагивают ли мои ладони в такт его движениям. Зои тоже тщательно отводила от него глаза, и я не могла ее за это винить, зная, что сама шарахаюсь от бедняги.

Я обосновалась в спальне приюта, где было место, чтобы разобрать документы и привести их хоть в какой-то порядок. Я раскладывала листы на кроватях, затем на полу, и вскоре все поверхности оказались завалены бумагами, словно снегом с улицы.

Я оставила одну койку для сна, но мне приходилось пробираться к ней через нагромождение документов. Правая рука по-прежнему висела на перевязи, и дни и большую часть ночей я проводила, сгорбившись на полу, за изучением материалов из сундука.

Когда у Эльзы появлялась свободная минутка, она приходила в спальню и сидела рядом, наблюдая, как я читаю. Она не ходила в школу, но за долгие годы выучилась азам чтения, хотя для нее это по-прежнему было тяжело. Изучение документов затрудняло то, что многие слова приходилось выдирать из хаоса плесени и дыр в бумаге, так что чтение скорее походило на угадывание смысла предложений по нескольким обрывочным словам. После нескольких попыток Эльза бросила это дело, но все равно приходила, чтобы со мной посидеть. Брала листки, откладывала те, что были особо повреждены плесенью, и держала на коленях. Всегда такая бойкая и занятая, когда здесь жили дети, сейчас, в заваленной бумагами спальне, Эльза застывала. Покрасневшие исцарапанные руки, которые мыли и подметали разгромленное здание, на этот раз неподвижно держали бумаги, погубившие ее мужа.

Пока она сидела рядом, я работала в тишине. Мы не могли, не смели обсуждать то, что когда-то было обыденным в нашей жизни — детей, Нину, Кипа и многое другое. Но научились вместе молчать, находя утешение в тихих часах общности в спальне или в пище, которую делили на сломанной скамейке в холодной кухне.

Но большую часть времени я оставалась одна с бумагами и своими видениями. Разнообразие документов сводило с ума. Иногда мне удавалось собрать воедино несколько фрагментов, которые, похоже, составляли единое целое, хотя шли и не по порядку, но чаще страницы казалась надерганными из разных материалов. Некоторые были разорваны пополам, на других текст не просматривался из-за черной плесени. На Острове я видела, как дети кропотливо распутывают рыболовные сети. Я точно так же распутывала слова, разгадывая их на хрупких листках. Даже на относительно нетронутых часто встречались непонятные слова или целые абзацы. Но я смогла разобрать достаточно, чтобы рассортировать их по примерно равным стопкам. Многие назывались отчетами, меморандумами, приложениями, иногда приказами — написанные таким же сухим, замысловатым языком, как и тот документ, что Салли нашла десятилетия назад. Другие содержали столбцы цифр или схемы, которые я не могла расшифровать.

Даже сама бумага была странной, незнакомой — гладкая и почти прозрачная, если не считать мест, испорченных плесенью и сыростью. Глядя на просвет, можно было рассмотреть буквы на обратной стороне. Страницы оставляли мелкую пыль на пальцах, некоторые рассыпались прямо в руках. Те, которые выглядели так, словно не переживут прикосновения, мне приходилось неуклюже переписывать левой рукой — даже столбцы цифр и символов, которые для меня ничего не значили.

На некоторых документах стояли даты, хотя даты времен До никак не соотносились со всеми остальными.

Первые документы отмечались первым годом, последние, из тех, что я отыскала — пятьдесят восьмым. Но даже те, на которых не значилась дата, можно было соотнести по времени, исходя из содержимого. Самые ранние были напечатаны — маленькими буквами, более четкими, чем любая нынешняя печать. Но после сорок третьего года или около того обитатели Ковчега вернулись к письму от руки. Часто бумага использовалась повторно — писали на полях и в промежутках между строк на ранее напечатанных листах. Рукописные буквы и цифры наскакивали друг на друга, теснились на краях страниц. Каждая рассказывала двойную историю.

38 год, 12 марта. Меморандум 18б, тема: Рост популяции близнецов (Наверху)

Среди выживших Наверху по сообщениям остается высокий процент бесплодия (или нежизнеспособных новорожденных). Экспедиции (см. приложение 6) собрали доказательства высокой доли выкидышей, мертворожденных и нежизнеспособных младенцев, умирающих сразу после рождения. Однако экспедиции 48-49 сообщили о более высоких показателях успешных родов, отмечено внезапное увеличение случаев рождения близнецов (разнополых XX/XY). Важным аспектом этого нового явления является рост здоровых детей, хотя и не поголовно […]

[…] в каждом засвидетельствованном случае (и еще в 17 случаях, доведенных до экспедиции, но не подтвержденных) первичный близнец не имел каких-либо мутаций, в то время как у вторичного мутации проявлялись в более тяжелой форме […]

[...] у всех вторичных близнецов деформации классифицируются седьмой и более высокой степенью. Экспедицией 49 отмечены полимелия, амелия, полидактилия, синдактилия (в некоторых случаях полисиндактилия на обеих конечностях), дисгенезия гонад, ахондроплазия, нейрофиброматоз [...]

[...] сообщается, что первичные близнецы не только лишены деформаций, но и имеют улучшенные по сравнению с медианными жизненные показатели (крепость костей, объем легких, устойчивость к вирусным и бактериологическим инфекциям). Эти более жизнеспособные субъекты, несмотря на прискорбный побочный продукт — вторичных близнецов. [...]

[...] можно охарактеризовать как резкие генетические реакции компенсаторного характера из-за устойчивого воздействия остаточного излучения [...] которые обеспечивают зарождение и развитие жизнеспособного субъекта (первичный близнец) и эффективно смещают мутации на вторичного близнеца, которого можно рассматривать, как неудачное (но необходимое) сопутствующее явление.

Ω

Через четыре дня Салли привела в приют Ксандера, чтобы узнать, может ли тот что-нибудь сказать о документах. Мы медленно провели его через спальню, устланную стопками бумаг. В центре комнаты он огляделся и кивнул:

— Пахнет, как лабиринт костей.

— Ковчег? — подтолкнула его Салли.

— Я же говорил — они искали, — ответил Ксандер.

— Это? — Я указала на страницы, пожелтевшие, словно старые зубы. — Искали это?

Но он снова завел свою волынку:

— Это не закончено.

— Что не закончено? — Я стиснула его руки. — Какие из этих бумаг нам нужны?

Ксандер принюхался и сморщил лицо:

— Пахнет лабиринтом костей. — Он высоко поднял локоть, уткнулся лицом в плечо, отмахиваясь другой рукой, будто не давая чему-то приблизиться.

Повернувшись к Салли, он задел ногой кипу бумаг, которые разлетелись под кроватью. Нам пришлось вывести его из комнаты, пока он еще больше не навредил. Он кричал даже когда Салли тащила его по двору.

— Лабиринт костей! Вечный огонь!

Я больше часа разбирала документы, которые он пнул. Когда я наконец уснула, в мои грезы о взрыве и плавающем Кипе вклинились потрескивание бумаги и запах плесени и чернил.

[...] очевидно не может рассматриваться как локальное явление. Это согласуется с докладами последних экспедиций (40 и 41), которые наблюдали распространение близнецов дальше на восток до [...]

Примечание 5: Не следует успокаиваться из-за улучшения здоровья первичных близнецов — Наверху по-прежнему высоки показатели детской смертности. Опросы выживших на поверхности выявили несколько случаев синдрома внезапной смерти здоровых первичных младенцев. Учитывая, что об этих смертях сообщалось одновременно со смертью ранее нездоровых вторичных близнецов, наиболее вероятной причиной гибели является экологический фактор или какой-то (еще не идентифицированный) вирус. Однако эти отчеты основаны на статистически незначимой выборке. [...] оперативная группа по-прежнему уверена, что последующий мониторинг покажет увеличение числа многоплодных беременностей, что приведет к увеличению коэффициента жизнеспособной рождаемости [...]

Ω

Раз в несколько дней ко мне приходил Дудочник.

— Нездорово целыми днями сидеть тут взаперти.

Он вытаскивал меня на прогулки к конторе мытарей или вокруг города, расспрашивая обо всем, что я нашла в документах.

Улицы Нью-Хобарта возвращались к нормальной жизни. Разбитые ставни сняли, окна заколотили нетесаными досками, чтобы не залетал снег. Заработали пекарни, на рыночной площади открылись несколько лавок. Но мы отвоевали для города странную свободу. Солдат Синедриона изгнали, но войска Инспектора носили такую же форму и все еще патрулировали стены. К ним присоединились патрули омег, сменяя альф на городских стенах. Войско Саймона пополнилось новыми добровольцами-омегами из города. Но отряды альф и омег препирались между собой из-за смен и распределения обязанностей. Как-то во время прогулки Дудочник остановился у восточных ворот, чтобы переговорить с нарядом омег, только что вернувшимся с дежурства. Ожидая Дудочника, я случайно услышала, как одна из солдат Инспектора насмехается над безногим лучником, который сменял ее на сторожевой башне.

— Что ты сделаешь, если в стене пробьют брешь? — спросила она, наблюдая, как тот забирается по лестнице при помощи одних рук. — Потащишься в бой против конных войск?

Омега не ответил, лишь продолжил карабкаться с луком через плечо.

Также случались стычки между солдатами Инспектора и жителями, которых они должны были защищать. Например, из-за того, что Инспектор не хотел отменять регистрацию. Дудочник рассказал, что на ступенях конторы мытарей собралась большая толпа и сожгла свои документы. На следующий день кострище темнело пеплом на снегу.

Жителям города разрешалось приходить и уходить, когда вздумается. Многие взяли то, что смогли унести, и отправились на восток. По словам Дудочника, вероятно, ушло бы больше, если бы было куда идти и зима не была такой лютой. Я не могла винить их за побег. Мы все знали, что контратака вполне вероятна. Наши разведчики и дозорные уже сообщали о сборе войск Синедриона неподалеку от города. Они не окружали стены, да и Инспектор заверил, что численность его людей вполне сопоставима с отрядами Синедриона, если они перейдут в наступление или решатся на осаду. Но этого не происходило. Солдаты Синедриона просто караулили и выжидали.

Городской гарнизон был на грани — как альфы, так и омеги. Без боевых действий бойцам оставалось лишь патрулировать на снегу и холодном ветру. Рацион обеднел — торговцы по-прежнему обходили Нью-Хобарт стороной, а ранний снег повредил озимые. Лютовала зима, скудные запасы топлива подходили к концу. Ближайшие участки леса сгорели, а многие горожане не решались отходить далеко от городских стен туда, где собирались войска Синедриона. На улицах мимо нас с Дудочником проходили люди, сгибающиеся под тяжестью досок и бревен, оставшихся от разрушенных зданий. Многие жители получили в бою ранения и исхудали, зимняя одежда не скрывала костлявые запястья и изможденные лица. Я снова и снова вспоминала слова Зака: «А что ты предлагаешь им в качестве альтернативы?». Казалось, что хуже сражения и костра из полусожженных тел ничего нет. Но существовали еще серые ужасы затянувшейся войны, когда бои приостанавливаются.

Однако случались мгновения, пронзавшие однообразие этих зимних недель. Однажды, гуляя с Дудочником мимо пепелища, где когда-то стоял дом, мы увидели, как трое подростков-омег гоняют мяч. Когда мяч подкатился к забору, один из молодых солдат Инспектора пнул его обратно и вскоре присоединился к игре. Через несколько минут его позвал командир отряда, и он побежал прочь, но я заметила, как его рука вскинулась в небрежном прощальном жесте.

В другой раз у кузни, где подковывали лошадей, солдат-омега помогал ловить сбежавшую лошадь. Когда он бросил уздечку альфе, тот принял ее без содрогания. Они вместе закатили глаза, что-то бормоча о неуклюжем подмастерье, который испугал животное.

Вряд ли это можно назвать примирением — всего лишь несколько слов, брошенных одномоментно. Но эти редкие случаи дарили мне надежду. Однако только ее было недостаточно, учитывая Синедрион и его машины, собранные против нас. Главные надежды возлагались на Ковчег и Далекий край.

— Нужно отправить отряды к побережью, — твердила я снова и снова, когда присоединялась в другим на совете в конторе мытарей. — Нужно снарядить еще несколько кораблей для поиска Далекого края.

— Мы и так задействовали все резервы, — отвечал Инспектор. — Не только для защиты этого города. От Уиндхема до побережья происходят стычки. Каждый гарнизон, который объявил о лояльности мне, вынужден защищаться от армии Синедриона.

В ожидании поддержки я посмотрела на Дудочника, но тот отвернулся. Даже он не желал говорить о Далеком крае с тех пор, как Зак бросил к нашим ногам головы носовых фигур. Когда я спросила напрямую, он покачал головой:

— Если Далекий край где-то и существует, наш единственный шанс узнать о нем — Ковчег. Даже имей мы ресурсы, нельзя больше посылать людей в неизвестность. — Он посмотрел на свою руку. — Я послал достаточно своих на верную смерть. И на море, и на суше.

Когда Ксандер начал снова бормотать о возвращении «Розалинды», у нас не хватило духу рассказать о том, что мы знали.

49 год, 23 ноября. Оперативное совещание по материально-технической базе и оборудованию.

Сырость проникла в секцию Б и влияет на электропроводку и вентиляцию. Команда технического обслуживания попыталась повторно уплотнить вентиляционные каналы, но Уолш говорит, что оползень в секции А, вызванный взрывом, исключает доступ к с [...]

Экспедиция на поверхность 61: радиационный фон без изменений, все еще как обычно выше на востоке (от лагеря 3 и далее). Далее лагеря 5 выживших не наблюдается.

Психиатрическим отделением (секция Е) становится управлять все тяжелее, т.к. валиум в дефиците. По крайней мере половину пациентов требуется разместить в защищенной секции Г, но это невозможно из-за отказа генератора. Сейчас ждем ответа от Временного правительства на наши неоднократные просьбы перекинуть дополнительные ресурсы и электроэнергию с проекта «Пандора» (не только для освещения, но и для охлаждения — пища теперь хранится в холодильниках морга наряду с [...]