Камень первый. Холодный обсидиан

Глава двенадцатая. Архангел и дьявол

Кангасск проснулся и понял, что болтается головой вниз, повиснув через плечо Флавуса.

— Флавус… отпусти меня, пожалуйста, — попросил он. И мир перевернулся с головы на ноги: теперь Кан сидел на земле и ждал, пока кровь отольет от висков.

— Вовремя ты проснулся, — вздохнул Флавус, присаживаясь рядом, — я устал тебя тащить.

Молчаливая, тихая, возле них остановилась Сильвия и еще плотнее закуталась в теплый плащ. Кангасск глянул на нее и виновато опустил глаза: жизнь-то спас, а судьбу — сломал… чем он теперь лучше Серега? — припомнилась обида на Серого Инквизитора, которую теперь, пожалуй, хватило бы наглости высказать…

— Пошли, — сказал Кан, поднимаясь. — Глядишь, успеем к обеду!

Никто не улыбнулся.

«Интересно, как нас встретят? Должно быть, тот Охотник, Вестрен, оповестил всех… Все знают, в чем дело».

Встретили молча. Усталые, суровые Охотники только уважительно кивали проходившему мимо Ученику миродержцев. Вскоре дорогу троим загородил Вестрен. Рядом с ним, по правую руку, стояла Рамуне, словно вернулись давние годы ее ученичества.

— Я рад, что ты жив, малыш. И девочку спас, — улыбнулся старый Охотник. — Не удивляйся: простые люди еще ничего не знают, а серая элита так просто не поверит, что двоедушника больше нет…

— Я убил его… — глухо отозвался Кангасск.

Вестрен понимающе кивнул.

— И все же, — сказал он, — мы продержим периметр еще одну ночь. Того требует Устав. И если нападения не будет, к утру я сложу с себя полномочия Старшего, а ты проснешься героем! — пообещал старый Охотник и отечески похлопал Кангасска по плечу.

Уходя, Кангасск оглянулся, почувствовав чей-то взгляд — и встретился глазами с Рамуне. Было в их серой глубине что-то особенное, словно дар, предназначенный ему…

Ну что ж, все ждало до утра. И — он чувствовал — утром должен вернуться кто-то из миродержцев. Лучше бы Влада.

…Кан не остался на ночь у Брианов, как Флавус ни просил.

— Позаботьтесь лучше о Сильвии, — сказал он, собирая вещи. Застегнул у горла свой дорожный плащ, пристроил меч на поясе, взял под мышку серый фолиант и дракона посадил на плечо. — Ей… плохо, бедняжке…

— Да, — согласился Флавус. — И я ее понимаю. Самому-то мне тоже несладко… Когда я принял ее амбассу, на какой-то миг ко мне вернулось то, что я потерял. И пришлось потерять это снова. Будто ослеп второй раз…

— Ты прости меня, Флавус…

— За что?!. Ты моей сестре жизнь спас! Ты собой рисковал! За что?..

— За то, что в нашей с тобой победе не обошлось без горечи.

— Только в книжках бывают победы без горечи, — возразил другу Флавус.

— Не смогу я больше читать такие книжки, — грустно сказал Кангасск и шагнул за порог гостеприимного дома, и сапфировые глаза каменных чарг провожали его, уходящего.

Он вернулся в палатку. С «потолка» свисали шнурки, на которые он позапрошлой ночью привязывал Лихт. Лихт давно уже выгорел, и теперь они висели сами по себе.

«Будто ослеп второй раз,» — вспомнилось Кангасску.

Как же так? Если верить Флавусу, он, Кангасск, сам был амбасиатом и должен был ощутить такую же потерю, когда Серег поставил его донором. Почему же не ощутил?

Он искал ответ и не мог его найти.

И что оставалось делать теперь? День только начинался, а Кангасску некуда было идти. Семье Брианов попадаться на глаза он не хотел. Присоединяться у общего котла к Охотникам, по его милости после бессонной ночи проведших еще и бессонный день, — тем более…

Так Кан-Гасси и просидел до вечера у безымянного притока (за что тот потерял свое имя? или не получал его никогда?). Он размышлял над своими вопросами, грустил, и даже есть ему почему-то не хотелось. И вернулся к себе уже затемно. В отличие от Охотников, сохранявших периметр, он-то беды не ждал: витряник в образе дракона умер в неведомом мире от его руки. Хотя… если бы не Малконемершгхан, лежать бы Кангасску в куче соли на дне собственного высохшего моря… И зачем он пришел? Что хотел сказать? — эти вопросы Кан весь день задавал безымянному притоку…

Всю ночь он сладко спал и смотрел сон с тревожным смыслом, но смысл, к несчастью, улетучился, стоило открыть глаза. Вот и утро, у которое Кангасск Дэлэмэр должен проснуться героем… Выглянул наружу: там шел мелкий дождик; двое Охотников, прошедших вдали, прятались от хмурой мороси под капюшонами.

Тело начало знобить; проклятый сырой озноб не прошел даже когда Кангасск оделся. Некоторое время он сидел, завернувшись в одеяло и поглаживал большим пальцем зажатый в кулаке харуспекс. Внезапно почувствовал: снаружи его ждут…

…У палатки он встретил Владу. Не верилось, что Воительница прошла под дождем — на ее плаще только сейчас появились первые капли, — скорее, примчалась на трансволо.

— Здравствуй, Кангасск, — сказала она приветливо. — Я очень горжусь тобой. Правда горжусь, Ученик!..

— Здравствуй, Влада, — отчего-то посветлел душой Кангасск. — Я… знаешь, я хотел бы звать тебя Учителем, как Осаро, но… ты понимаешь… Могу я…

— Ученик мой, — Владислава Воительница укоризненно склонила голову набок, — жила на свете такая талантливая женщина, которая писала стихи. Так вот, она страшно обижалась, когда ее называли поэтессой. Она говорила: «Не поэтесса! Только поэт»… Это я говорю каждому своему Ученику… Их было много за всю историю Омниса, и никто не стыдился звать меня Учителем.

— Хорошо, так и буду звать тебя: Учитель…

Кангасск положил руку на сердце и склонил голову. Не тогда он принимал ученичество, когда согласился на него на площади Хандела — он принимал его сейчас, под серым небом и моросящим дождем, и — как хотите — но для него, Кангасска Дэлэмэра, это был торжественный момент.

— А ты очень изменился, Кангасск, — сказала Влада, внимательно вглядываясь в его зеленые глаза. — Ты выглядишь… старше, спокойнее… в мире с собой. Похоже, многое случилось за один день и одну ночь, и не только в витрянике дело?..

— Да… Учитель… — вздохнул Кан. — Я много чего понял.

— Расскажешь мне, по пути, — покачала головой Влада. — Нам с тобой пора в Серую Башню. Серег на рассвете напутствовал своих Охотников, а теперь ждет нас там. Трансволо быстро нас домчит…

Кангасск растерялся: вот так исчезнуть, не прощаясь?..

— Но сначала, — Влада словно угадала его мысли, — пойдем к реке. Тебя очень ждут. Не буду же я лишать своего Ученика часа славы…

…Его действительно ждали… А Кан еще поражался, как пуст этим утром Ивен: он был здесь, в полном составе. И поодаль, видимо, подошедшие позже — Дэнка, Коссель, Девалла. Храня порядок, серые Охотники окружили граждан, словно еще держали над ними периметры… В жизни Кангасск не видел столько народу сразу.

Владислава Воительница накинула капюшон и смешалась с толпой, а Кангасска Рамуне, Вестрен и еще несколько Охотников зазвали подняться на холм. Тот самый, под которым Сильвия и Флавус ждали его вчера. Они и теперь стояли на том самом месте и смотрели на него снизу вверх… Стало неловко, захотелось спуститься… Но Вестрен взял его за плечо и произнес речь, где говорилось о добром и могучем маге, который сумел сразить витряника и сохранить жизнь человеку, носившему демона в своей душе; который рискнул жизнью ради этого. И такой великий, добрый и боевой был этот маг, что Кангасск как-то не сразу понял, что это он сам. А когда понял, вся толпа, собравшаяся под холмом, уже в восторге кричала: «Кангасск Дэлэмэр! Кангасск Дэлэмэр!»…

…Охотники умеют хвалить… И чем младше герой, тем громче хвалят его. Пусть кому-то покажутся напыщенными речи и преувеличенными деяния — все равно: молодого Охотника окрыляет такая похвала, и он уже никогда не свернет с верного пути… Впрочем, за то, что сделал Кангасск Дэлэмэр, на руках носили бы любого мага…

Подняв вверх правую руку, Рамуне восстановила тишину. А потом провозгласила: «Песня в честь героя!» и вместе с Охотниками, стоявшими на холме, принялась петь. Они пели дружно, слаженно — видимо, в долгих осадах и походах было время притереться характерам и спеться голосам…

«Так вот он, твой дар, Рамуне: ты сложила обо мне песню»…

Кангасск не знал судьбы этой песни. Не знал, что Флавус упросит старших коллег, а жители четырех спасенных поселений — поддержат — и Охотники еще раз все вместе споют о Кангасске Дэлэмэре, Ученике миродержцев, уже в присутствии сотни музыкальных кристаллов. Эти кристаллы растут в пещерах, разбросанных по всему Омнису, и магия в них слабенькая: она поет в блестящих гранях, составляющих простой природный стабилизатор, вроде того, что несут в себе животные: ведь, увези дракона-зажигалку на Север или на Юг, а он и не заметит разницы, и огонь его будет гореть, как прежде. И если у драконов — магия Огня, то у музыкальных кристаллов — магия Памяти. А их простое природное свойство — не замечать ни Лунную Хору, ни Солнечную — открывает им дороги всего мира.

Кому дано видеть судьбы музыкальных камней?.. Придет время — и один из них попадет в Таммар, к маленькой Занне…

Не говорите, что дети не умеют любить: умеют, и сильнее всех на свете. Но это чувство пугает их, и порой они стыдятся его…

Снова и снова будет Занна слушать эту песню и смутно, во сне и грезах, видеть сквозь новенький, не прирученный еще харуспекс, зеленый холм, хмурое небо и Кангасска, хвалу которому поет северное воинство. А нет да и всплакнет на плече своей мудрой бабушки, которая и нагадала ей необычную судьбу…

— Слава — это прекрасно. Если человек сделал что-то хорошее, его воистину стоит наградить торжественно и при всех, — сказала Влада, бросив последний взгляд в сторону безымянного притока. — Но пир и танцы мы им оставим, Кангасск. Пусть радуются. А нам пора…

Они вернулись к палатке, за вещами. Пока Кангасск складывал рюкзак, в руки ему попалась толстенная «Теория Ничейной Земли». И она не лезла ни в какие ворота, словно желала остаться здесь.

— Я ее Флавусу отнесу! — догадался Кан. — Я быстро… — и выбежал под дождь.

Флавус и Сильвия чуть не столкнулись с ним…

Девочка теперь хоть и грустно, но улыбалась. Верный пухляк прятался от сырости в капюшоне ее плаща. Кангасск порадовался, что зверек не бросил маленькую хозяйку, вдруг ослепшую к тонкому миру; не укусил, не скрылся в лесу — остался с ней. Хоть в этом судьба справедлива к Сильвии.

Книгу Кан отдал Флавусу, сказав: «Мне жаль ее: ведь полмира со мной прошла. Но, смешно сказать, в рюкзак не помещается, как будто не хочет. Да я хоть и читал ее, а почти ничего не понял… Пусть будет у тебя — ты поймешь. Она хорошая, книга…» Он обнял друзей на прощание и, уже уходя, оглянулся на безымянный приток. И попросил:

— Флавус, Сильвия… Дайте имя этой речке: она заслужила…

…И снова — звезды трансволо вокруг. И рюкзака больше нет на плечах. А потом черный мрак сменяется белым: снег в лицо… Кангасск удивился снежному крошеву, закрылся от него, разом продрогнув до костей, потому что дорожный плащ, с которым он прошел сквозь Ничейную Землю и Кулдаган, исчез. Но в тот же миг на его плечи опустился другой, тяжелый, теплый, с подбоем из серебристого волчьего меха.

Хозяин холодной земли побеспокоился и об обуви: и в снег Кангасск шагнул в диковинных ботинках на толстой подошве, со шнуровкой до колен и меховыми отворотами. Вроде как подросшие, утеплившиеся любимые всеми ботинки для мягкого шага.

Рядом из метели вышла в такой же теплой обуви Владислава, и мех ее плаща был белее снега, мельтешащего вокруг.

— Какое чудо! — сказал Кангасск, щурясь от ледяного ветра и ловя снежинки руками. — А я вот чуть ли не испугался с непривычки…

— Я же говорила, тебе понравится снег… Серег уже знает, что мы здесь, — тут Влада осмотрела свой плащ и, видимо, осталась довольна: — Надо же: мех снежной лисицы!.. Сейчас он и ветра уймет, вот тогда будешь говорить о чудесах…

У себя в Башне Серег волен был приказывать всему, до самых границ карламана. Нет ничего проще, когда стоишь рядом с одним из стабилизаторов и когда в твоей чаше бурлит магический океан. Но теперь… появился некий оттенок, полутон, который мог почувствовать лишь он сам, хозяин Серой Башни: приказать ветру на этот раз было чуть труднее, чуть больше усилий потребовал приказ. И хотя ветер не посмел ослушаться, Серег ощутил, что стабилизатор далеко, хоть и не колыхнул пока границ карламана, ни высокого, ни полосатого… Ветер послушался. И затих. Никто не знает, о чем думал после этого Серый Инквизитор, стоя на вершине Башни за громадными серыми зубцами, глядя на снег, лес и горы, залитые ярким солнечным светом — обычно редким здесь гостем…

Снег был всюду и ложился роскошными белыми плащами на склоны гор, таких высоких, что Кольцо Кулдагана в простом сравнении с ними превращалось в грядку невзрачных холмиков… Горы Фумо до середины покрывал великолепный лес — казалось, хвоя покрыта изумрудной пылью, а стволы — из темного янтаря. Над ним то и дело взмывали в воздух странные птицы, безмолвные, потому что ветер стих и не доносил их криков.

…Белоснежный, блистательный, молчаливый мир! И холодный, такой холодный… Тому, кто раньше знал лишь холод ночей Кулдагана, странно чувствовать мороз, кусающий за щеки.

— Почему здесь снег? — спросил Кангасск. — В Ивене еще только конец лета, даже листья не пожелтели…

— Здесь почти всегда снег. Так пожелал Серег, — отчего-то невесело сказала Влада. — Но весна иногда касается здешних мест. Тогда маленькие первоцветы вырастают прямо в снегу, птицы вьют гнезда, холодные ручейки бегут в Гиледу. Всего несколько недель, или месяц — и все опять замирает…

Некоторое время они шли молча. От воздуха, сухого и холодного, горели щеки; а снег звонко хрустел под ногами.

Кангасску нравился этот уголок Омниса, и идти по нему, да еще без котомки за плечами — одна сплошная радость.

— Мы идем к Серой Башне, да… Учитель? — спросил Кангасск.

Владиславу почему-то невероятно умилило то, как непривычно ему произносить это слово. Она даже приобняла своего Ученика.

— Да, Серег ждет нас, — ответила она живо.

— Тогда… мы могли бы добраться на трансволо… — развел руками Кангасск и смешался: — Тут очень красиво, правда… Но мы и так потеряли много времени с двоедушником.

— Благодаря тебе, не так уж много, — возразила Влада. — Да к тому же, мы с Серегом не торчали в одном только Ивене. Мы во многих местах успели побывать, так что разведали кое-что о стабилизаторе.

— И как?..

— Линия карламана не сдвинулась ни на шаг, — она многозначительно поправила Кангасску капюшон. — Стабилизатор все еще на Севере.

— Значит, можно его найти?

— Сложно будет… — Влада поморщилась. — Магическими средствами его не обнаружишь. Опознать этот камень можно только столкнувшись с ним нос к носу. Но теперь, когда Охотничья элита Серега освободилась от разыскивания двоедушника, все границы будут на замке: Хора Лунарис не выйдет за пределы Севера. А это значит, рано или поздно его найдут. Пока не двинется карламан, ситуация никому ничем не угрожает.

— А разве с помощью стабилизатора нельзя совершить что-нибудь… Ну открыть портал куда-нибудь, сколдовать какую-нибудь страшную штуку?..

— Не-а. Воистину, в этом плане нет вещи бесполезнее, чем стабилизатор. Силы у него не почерпнешь: потому что ее там нет. Вот для саботажа его использовать — запросто: если сместить границы Ничейной Земли, жертв будет много… Или — та жуть, о которой ты подумал: поставить их рядом. Но этого вору уже не сделать. Да и вряд ли он стал бы: это значит разрушить мир, в котором живешь. До основания… — все: видимо, эта тема закрыта… — Мы уже почти гору обогнули, Кангасск. Сейчас выйдем к Гиледе, и ты увидишь, ради чего стоило пройтись пешком…

Гиледа, глубокая и темная, и холодная от питавших ее горных снегов, несла свои воды с достоинством, полным скрытой силы.

Грозная река. Дрожащее зеркало неба…

Теперь Кангасск видел, где берет начало это спокойствие: там, где почти смыкались два горных хребта, сжималось русло Гиледы, и в нем, вздымая белую пену, бушевал поток, при одном взгляде на который за сердце брала жуть. И над потоком, по обе стороны выступая из скалы, стояли два каменных стража исполинской высоты: чтобы создать каждого из них, кто-то, будто ножом, срезал гору. Они были сама древность — ровесники Омниса, и трещины — отметины времени — змеились по их телам и лицам.

Оба стража были крылаты, и сложенные крылья лежали, как плащи, за спиной. У одного были крылья, как у орла, и он смотрел спокойно, а в уголках рта крылась улыбка. У другого, — как у дракона, и он смотрел сурово и хмуро, сжав тонкие губы.

И каждый опирался на боевой посох, как у Серега, и носил шнурованные ботинки на подошве для мягкого шага. Одежда их была свободной — как для битвы, — но время почти затерло ее детали и складки.

…Кангасск долго не мог оторвать взгляда. Он все смотрел, смотрел, задрав голову вверх, пока не затекла шея. И даже когда он опустил глаза, слов не нашел.

После он молча шагал рядом с Владиславой и слушал.

— …Эти великаны не человечьих рук дело. Их сотворил Серег, еще на заре Омниса. Даже в нашем мире такие существа были легендой. Вон тот звался архангелом, а этот — дьяволом. Оба они — ученики Единого, только этот, второй, пошел против Учителя и с тех пор враждует с ним.

Кангасск уже не видел каменных лиц: теперь они с Учителем шли вдоль берега беснующейся Гиледы у подошвы того, кого в мире-первоисточнике звали дьяволом. Шум воды заглушал голос; река неслась, как краткая жизнь смертного между Добром и Злом… Потому, проходя берегом, и Влада, и Кан молчали.

Выше по течению русло вновь расширялось, шум стихал; Гиледа текла спокойнее, и горы скрывали спины гигантов. Тогда заговорил Кангасск, и каждое слово срывалось облачком пара с его губ:

— У нас в Арен-кастеле я часто видел жрецов Единого. Они приходили с Севера, рассказывали о своей вере, звали нас присоединиться. И иногда забирали с собой уродцев вроде меня… Говорят, уводили на Север и растили из них новых жрецов. Они и меня хотели забрать: мама не отдала… Так вот, я со многими говорил, легенды о чудесах Единого слушал… но вот об архангеле и дьяволе жрецы не упоминали ни разу.

— Мы не принесли сюда легенд нашего мира, — ответила ему Влада. Слова сопровождал хруст снега под ее мерным шагом. И звучали они странно в огромной морозной пустоте… — У Омниса должны быть свои откровения, поверья и легенды… Хотя все-таки Серег поддерживает веру в Единого у себя на Севере и язычества не одобряет. Но в остальном… В Кулдагане — культ Прародителей, на Юге вообще каждый верит так, как чувствует; в Ничейной Земле очень уважаем культ Троих: Бога-отца, Бога-сына и Духа битвы, — Владислава улыбнулась снисходительно: — Видно, Серег когда-то давно пытался проповедовать, и его не так поняли: это все отголоски Святого Писания нашего мира, только перевернутые с ног на голову.

— А как правильно? — с детским наивом спросил Кангасск.

Когда-то Влада решила; вместе с Серегом они решили: не навязывать свою веру Омнису, какой бы она ни была и священных книг своего мира не цитировать. Но, видимо, вопрос Ученика, а вернее, тон, которым этот вопрос был задан, Владу растрогал.

— У нас говорили: Бог един в трех лицах, — сказала она. — И благословляли так: во имя Отца, Сына и Святого Духа. Аминь.

Казалось, повеяло чем-то от этих слов, и мягко тукнуло в сердце…

— А ведь что-то есть в одной этой фразе… — покачал головой Кангасск…

…С реки дул холодный ветер. Он набегал волнами, порывами, трепал плащи и уносил с собой крохи тепла. Чтобы закрыться от него, пошли лесом. Глубокие сугробы здесь прорезала хорошая утоптанная тропа. Утоптанная странно: без грязи, без следов. Будто гигантская лыжня. Только вот кому здесь кататься на лыжах?..

Неловко повернувшись, Кангасск задел еловую лапу и получил снега за шиворот; и надо же было капюшону упасть на плечи мигом ранее… Ругнувшись, он принялся отряхиваться, чувствуя, что с каждой секундой снег все вернее превращается в холодную воду, стекающую по шее…

— Ты устал, Кангасск? — спросила Влада. — Мы идем уже четыре часа подряд.

— Да… Учитель… — Кан склонил голову и позволил помочь выгрести снег из-за шиворота.

— Мы можем добраться до Башни на трансволо. Если хочешь…

— Нет-нет! — Ученик замахал руками. — Подумаешь, снегу набрал… Здесь здорово. Давай дойдем пешком к самым дверям Башни… Снег, горы, лес этот разлапистый… когда еще выдастся случай посмотреть на все это?..

— Думаю, тебе на все это смотреть еще полгода, а то и больше… — посмеялась Владислава и водрузила теплый капюшон Ученику на голову.

— Я знаю, — вздохнул Кангасск, вспомнив о висящей над Омнисом проблеме, — не время болтаться просто так.

— Эх, — махнула рукой Влада, — куда же ты все торопишься… Поверь, простая прогулка по лесу порой дает больше пользы, веры и надежды, чем беготня с мечом наголо. Мы пойдем дальше, Кангасск. Только остановимся на полчасика. Отдохнем, перекусим. Погреемся, наконец…

…Неизвестно, откуда появились добротные еловые дрова — елок никто не рубил, — и еда — фрукты и мясо, — и питье — какой-то густой горячий напиток со сладким запахом. Как оказалось, какао. Все это ждало их за следующим поворотом тропы, уложенное на боку старой поваленной ели, под навесом, закрывавшим от снега.

Кангасск впервые видел, как, с трудом, вбирая в себя живые силы мага, рождается огонь на Севере. Он предлагал воспользоваться зажигалкой, но Влада возразила: «Нет, ты должен на это посмотреть»…

И он смотрел. И многое понял в тот момент, когда огонь наконец сформировался и весело захрустел дровами… Воистину, надо быть могущественным магом, чтобы здесь, в царстве Хоры Лунарис, заставить термальное заклинание работать по законам солнечного стабилизатора. Дракончик со своей примитивной магии, справился бы куда проще, он ведь даже не заметил переезда с Юга на Север… почему же человек так не может?..

Кан думал об этом. Говорил об этом с Учителем, греясь у веселого огня, но так и не узнал ничего нового: человек просто не может сам стабилизировать магию, — таков был ответ. Почему не может? — Такова его природа… В общем, не получилось откровенного разговора. Тогда Кангасск спросил: а что за горами Фумо? Ведь и вправду, не видел он ни одной карты, которая бы показывала, что лежит за. И ответ был: там дикие земли, которые человек исследует, когда придет время и нынешний обитаемый круг станет ему тесен… «Там леса, реки, горы, все как здесь. И живет множество зверей. О большинстве из них даже мы не знаем,» — «Но как? Вы ведь творили их!» — «Творения — как мысли, Кангасск. Ведь бывают у тебя такие мысли, которые ты гонишь от себя. И такие, о которых ничего не знаешь…»

…Еда подняла настроение и прибавила сил. И еще вежливо отстранила все глубокие вопросы, мешающие желудку наслаждаться сытостью съеденного. Через час Кан готов был бежать до Башни бегом.

Но путь был долог. И к воротам Серой Башни Учитель и Ученик подошли только поздним вечером, когда на небе во всей красе проступили Луна и звезды… Раз решившись, Кангасск уже не отступился, хоть и устал смертельно и едва не спал на ходу. Но, даже засыпая, он умудрялся удивляться, что до сих пор при каждом выдохе из ноздрей у него идет белесый пар, точно дым у особо наглого дракона…

Серая Башня выглядела так, будто, единожды сотворенная монолитом, гладким, как зеркало, отражающим звезды и облака, была расколота на бездну кусочков и затем собрана вновь: мозаика камней, больших и малых, составляла ее от основания до верхушки, и у каждого было неизменно гладкое, без единой выщерблинки, ребро.

Вершина терялась, мыслилось, среди звезд и балкончиком, должно быть, выходила прямо на Луну… Одинокая Башня, без замка, без крепостной стены, которую должна бы охранять; огромная, с половину Арен-кастеля в основании, поднимающаяся в облака, как мистическая стела… И десять тысяч… и даже больше умелых рук не смогли бы собрать такое: она была создана. Единожды и навечно.

Человек в теплом плаще открыл им двери и учтиво пригласил войти. Он был ростом Кангасску до подбородка, но в плечах куда шире, и подбитый черным мехом плащ, наброшенный на эти плечи, скрывал недюжинную силу.

Привратник и Владислава тут же разговорились прямо у порога, а Кана отправили вперед. Он шел коридором, высоким, светлым, где по стенам вились узоры из разноцветных жил набухшего полупрозрачного стекла. Не сразу, но Ученик понял, что это две карты Омниса, с разных стен глядящие друг на друга. На одной («год первый от пришествия») не было ни одного города, ни одной дороги, ни одного леса: весь Омнис покрывала бледно-зеленая травкая, словно молодая кожа — ожог, а на другой («год номер ноль») багровела открытой раной выжженная земля. Стало не по себе; к горлу подступил даже не ком, а здоровенный ледяной булыжник…

…кто жил в этом мире до миродержцев, до людей?.. кто превратил свой мир в кашу из земли и магмы?.. на чьем поле битвы разбили Влада и Серег свой райский сад?… и зачем встречать каждого, входящего в Башню, этими двумя картинами?..

Сзади захлопнули тяжелую дверь; по коридору пробежал последний сквознячок. Он-то и принес певучий голос привратника:

— …Конечно… и я всегда рад тебе, Хельга-Влада! Так, как только создание может радоваться создателю. Так, как только друг может радоваться другу! — говорил он складно и искренне. Кан невольно почувствовал себя косноязычным и даже позавидовал. На новое имя Владиславы он и внимания не обратил: мало ли имен и прозвищ можно набрать за пятнадцать тысяч лет?..

Их встретила небольшая уютная гостиная, залитая мягким неярким светом камина. Кангасск тут же потянул замерзшие руки к огню.

Тем временем появился привратник. Галантно припав на одно колено, он поцеловал Владиславе руку, а после поднялся и принял у нее плащ. Свой плащ Кангасск, не дожидаясь приглашения, повесил на крючок сам. И вообще едва удержался, чтоб не показать этому малому язык за все его изысканные манеры и восторженные возгласы. Хотя прекрасно понимал, что переносить неприязнь к Серегу на его слугу не есть хорошо… Слугу?.. или Ученика?..

— Кангасск Дэлэмэр, мой Ученик, — уже представляла его Владислава. Видимо, как младшего старшему. Пришлось отвернуться от огня, подняться на усталые ноги и склонить-таки голову в знак приветствия. — А это Орион-мастер.

Звавшийся Орионом кивнул и откинул капюшон…

Он не был человеком. Хотя почти человечьим выглядело его лицо, чистое, даже без намека на бороду или усы. ПОЧТИ человечьим: потому что большущие, золотисто-карие глаза с пушистыми ресницами занимали чуть ли не пол-лица. А так… удивительный, с горбинкой нос и правильно очерченный тонкий рот могли бы принадлежать потомку какой-нибудь северной аристократической династии. Волосы, аккуратно подстриженные и уложенные, черные, как смоль, были слишком пушисты для человеческих. Так мог бы выглядеть стриженый мягкий мех. Образ довершали роскошные острые уши: вроде как у человека (за правильные, хоть и большие, ушные раковины), а вроде как у большого черного кота (за тряпочные кончики и подвижность). Чудесные уши, покрытые особо теплой пуховой шерстью с блестящими в свете огня остевыми волосками.

— Здравствуй, Кангасск, — приветствовал его диковинный не-человек. Под верхней губой мелькнули перламутровые острые зубы. Нечеловечья его улыбка была, тем не менее, очень приятной… по какой-то неизвестной причине.

— Здравствуй, Орион, — Кан изо всех сил попытался перестать удивленно на него пялиться: опустил глаза… И уперся взглядом в две массивные меховые лапы, выглядывающие из-под плаща…

— Красного вина? И чего-нибудь горячего? — осведомился Орион у Влады.

Та кивнула, и он бесшумно скрылся за дверью.

Кангасск рухнул на диван и тут же утонул в мягких подушках. Не будь он так заинтригован, уснул бы, не дождавшись ужина. Но тут он разлепил сонные глаза и спросил:

— Учитель, кто это? Еще один Ученик?..

— Нет, — рассмеялась она. — Орион — смотритель Серой Башни. Поддерживает здесь порядок и принимает посетителей, когда Серег не в духе или умчался куда-нибудь по делам.

…судя по всему, в данный момент Серег был не в духе… Кана так и подмывало съязвить. Но он себя пересилил.

— А что он за существо, этот Орион? — спросил он с интересом.

— Орион — дитя звезд, — мелодично рассмеялась Влада. Серая Башня всегда навевала воспоминания… — В мире, откуда мы пришли, на небе было созвездие Ориона…

…Это давно было, еще на заре Омниса. Серег попросил у меня для своей Башни орка — были в нашем мире легенды о таких существах. Я приступила было творить, но тут отвлеклась: над Югой в тот вечер сияли необыкновенной красоты звезды. Небо было таким чистым, таким черным, что впору забыть, что стоишь за земле. Так и виделось, что глядишь в безграничную звездную карту, на целый архипелаг неисследованных миров, где в каждом свои законы и свои миродержцы.

И под этим небом я пыталась сотворить орка. Долго пыталась. Слушала, как дышит юный Омнис, слушала свои мысли. Ну не могу — и все. Как взгляну на звезды, так и вижу каким-то внутренним взором чудесные пушистые уши, вроде как у человека, а вроде как у большого черного кота, и эти глазищи, большие, умные, добрые… Так и сотворила его, как сердце подсказало, и назвала Орион: в этом созвездии над нашим миром звезды складывались в человечью фигуру, и три звезды в одну линию составляли ее пояс.

Орион был маленький, как человечье дитя, и заплакал, когда его коснулся ночной ветер… Он жил и учился у меня десять лет, прежде чем я привела его к Серегу. Я помню, как он обрадовался. Больше, чем обрадовался бы любому орку. И принял Ориона не слугой, а Учеником…

В годы ученичества Ориона они с Серегом всюду путешествовали вместе и часто бывали у меня на Юге. Старые книги всего Омниса до сих пор помнят о сыне звезд…

В этот момент сам Орион ступил за порог. Плаща на нем больше не было, и Кангасск увидел, что строение тела его почти человечье, разве что ноги напоминают меховые звериные лапищи. На теле под расстегнутой до середины рубашкой никакой шерсти и в помине не было. При каждом движении под гладкой кожей перекатывались внушительные мышцы.

Руки Ориона-мастера, державшие тяжелый бронзовый поднос с ужином, были на редкость красивы: сильные, с длинными тонкими пальцами, чем-то похожие на руки Серого Инквизитора, только, как видно, больше привыкшие держать кисть и краски, чем оружие. Он поднял поднос на одной руке, а другой ловко подогнал к дивану сначала столик, а потом и кресло… вместе с Владой, которая в нем сидела… и только затем поставил нагруженную яствами бронзу и объявил ужин…

— Угощайся, Кангасск, — радушно произнес Орион, заметив, что парень отчего-то задумался.

— Ага… — только и ответил тот.

Мастер Орион пожал плечами и по-хозяйски плюхнулся на диван рядом с Кангасском, забросил ногу на ногу и запустил острые зубы в тоненький кусочек сыра.

— Вы ведь надолго, правда? — с надеждой спросил он у Влады.

— Видимо, да, — задумчиво ответила она.

— Жаль, что тебя привела сюда беда, но я все равно рад. Воистину, нет худа без добра…

Разговор затянулся. Кангасск почти не слышал его, потому что сон после ужина решил взять свое. Все слова, которые, возможно, значили очень много, слились в монотонное бормотание, убаюкивающее, как журчание реки.

Кажется, потом он шел вслед за Орионом куда-то… потом снял ботинки… потом заставил себя раздеться и рухнул на кровать, уснув раньше, чем голова коснулась подушки.

Все. Этот день исчерпал себя.