Кабинет диковин

Глава 1

Пол Карп не мог поверить, что наконец-то ЭТО ему обломится. Ему семнадцать лет, и он ЭТО получает. Пол потянул девчонку глубже в заросли. Самая глухая часть Центрального парка, которую избегали посетители. Место, конечно, не лучшее, но для первого раза сойдет.

– Почему бы нам просто не пойти к тебе? – спросила девица.

– Предки дома. – Сделав паузу на то, чтобы обнять и поцеловать подругу, он продолжил: – Не робей, здесь все нормально.

Лицо парня залилось краской, он слышал, как тяжело дышит девушка. Мальчишка огляделся по сторонам в поисках наиболее укромного местечка. Не желая терять ни секунды, Пол нырнул в густые заросли рододендронов. Девица с готовностью последовала за ним. Парень настолько разнервничался, предвкушая ЭТО, что его начала бить дрожь. «Место только кажется заброшенным, – думал он. – Ведь люди сюда все-таки заходят».

Он продирался сквозь кусты дальше. Хотя осеннее солнце опустилось уже довольно низко, через листву пробивалось достаточно много света.

В конце концов им удалось найти укромное местечко – толстое покрывало из мирта, окруженное со всех сторон густыми кустами. Здесь их никто не увидит. Они были одни.

– Пол... А если грабитель?..

– Никакой грабитель нас здесь не увидит, – поспешил заверить Пол, обнимая и целуя девушку, которая ответила на поцелуй вначале довольно сдержанно, а затем более горячо.

– Значит, ты уверен, что это место годится? – прошептала она.

– Абсолютно уверен. Мы здесь совсем одни.

Оглядевшись в последний раз по сторонам, Пол улегся на матрас из мирта и потянул ее к себе. Они снова поцеловались. Парень засунул руку под блузку, и девушка его не остановила. Он чувствовал, как поднимается и опускается ее грудь. Птицы над их головами учинили гвалт, а мирт расстилался под ними наподобие толстого зеленого ковра. Все было прекрасно, и Пол решил, что место подходит просто идеально. Одним словом, будет что рассказать приятелям. Но сейчас должно случиться самое важное. Друзья перестанут издеваться над ним как над последним девственником выпускного класса школы «Хорас Манн».

Он еще крепче прижал девушку к себе и попытался расстегнуть кое-какие пуговицы.

– Не дави так сильно, – прошептала она смущенно. – Земля здесь жутко неровная.

– Прости, – сказал Пол, и они в поисках более удобного места чуть подвинулись.

– А теперь у меня под спиной какая-то ветка, – сказала девушка и вдруг замерла.

– В чем дело?

– Я услышала хруст.

– Это всего лишь ветер, – сказал Пол и, подвинувшись еще чуть-чуть, снова ее обнял.

Он неловко расстегнул остальные пуговицы на блузке и молнию на брюках. Ее груди оказались на свободе, и Пол ощутил, как еще сильнее напряглись его чресла. Он принялся поглаживать обнаженный живот девушки, постепенно опуская руку все ниже и ниже. Но ее гораздо более опытная ручка первой коснулась его деликатного места. Почувствовав умелый захват, он набрал полную грудь воздуха и что есть силы двинул вперед бедра.

– Ой! Подожди. Подо мной по-прежнему какая-то ветка.

Девушка, тяжело дыша, села. Пол тоже сел, испытывая желание и разочарование одновременно. Там, где они только что лежали, мирт был изломан и примят, сквозь гущу зелени он увидел очертание какой-то светлой ветки. Парень сунул руку в поросль, схватил проклятую ветку и сильно рванул на себя.

Но оказалось, что здесь что-то не так. Ветка была холодной и упругой на ощупь. А когда она появилась из зелени, стало ясно, что это вообще не ветка, а рука. Листья неохотно разошлись, открыв все тело. Он разжал пальцы, и мертвая рука снова упала в зелень.

Девушка завизжала, вскочила на ноги, оступилась, упала, поднялась и бросилась бежать. Молния на джинсах осталась расстегнутой, а легкая блузка развевалась у нее за спиной. Пол поднялся и услышал треск кустов, через которые не разбирая дороги продиралась его подруга. Все это произошло настолько быстро, что казалось ему каким-то дурным сном. Он чувствовал, как умирает в нем желание, уступая место ужасу. Надо было бежать. Но прежде чем удариться в бегство, Пол машинально обернулся, чтобы убедиться, что все это не сон. Нет, все было именно так. Пальцы на руке были слегка согнуты, и белая кожа покрыта грязью. А в полутьме под густой зеленью он увидел и все остальное.

Глава 2

Доктор Билл Даусон, опершись на раковину, без всякого интереса изучал свои аккуратно подстриженные ногти. Еще один жмурик – и ленч. Слава Богу. Чашка кофе и сандвич с беконом скрасят его существование. Доктор не знал, почему ему захотелось съесть именно такой сандвич. Не исключено, что мысли о беконе навеял ему серовато-багровый цвет последнего трупа. Как бы то ни было, но работающий в заведении на углу доминиканец возвел приготовление сандвичей в ранг подлинного искусства. Даусону даже показалось, что он уже ощутил во рту вкус салата и приправленных майонезом томатов...

С блокнотом в руках в прозекторскую вошла сестра, и доктор поднял глаза. У нее была короткая стрижка и очень аккуратное тело. Доктор посмотрел на блокнот и, не прикасаясь к нему, спросил:

– Что там у нас?

– Убийство.

Доктор демонстративно вздохнул и закатил глаза.

– Как это прикажете понимать? Четвертое за день. Видимо, открылся охотничий сезон. Что у него? Очередной огнестрел?

– Нет. Многочисленные ножевые ранения. Труп обнаружили в Центральном парке – в «Лабиринте».

– В некотором роде на свалке, – сказал доктор. – Что ж, все закономерно. Надо же, еще одно вшивое убийство. – Он взглянул на часы и произнес: – Волоки его сюда.

Доктор посмотрел вслед уходящей сестре. Миленькая, очень миленькая. Через несколько секунд сестра вернулась с каталкой, на которой лежало прикрытое зеленой простыней тело.

– Как насчет того, чтобы вместе поужинать сегодня? – спросил он, не сделав и шага в сторону покойника.

– Думаю, что это не самая хорошая идея, доктор, – улыбнулась сестра.

– Почему так?

– Я уже вам говорила, что не встречаюсь с врачами. И особенно с теми, с которыми работаю.

Доктор улыбнулся, опустил на нос очки и спросил:

– А вы разве забыли, что у нас с вами родственные души?

– Боюсь, что это не совсем так, – ответила она улыбкой на улыбку.

Однако доктор видел, что его интерес ей льстит. «Не будем форсировать события, – подумал он. – Не те времена. Сексуальные домогательства и все такое...»

Патологоанатом вздохнул, натянул на руки свежую пару перчаток и сказал:

– Включайте видеокамеру. – Взяв из рук сестры записи, он начал: – Итак, мы имеем женщину европейского типа, идентифицированную как Дорин Холландер, двадцати семи лет от роду. Постоянно проживала в Пайн-Крик, штат Оклахома. Опознание провел ее муж.

Он пробежал взглядом оставшуюся часть записи, повесил блокнот на каталку, натянул на лицо хирургическую маску и с помощью сестры переложил прикрытое простыней тело на прозекторский стол из нержавеющей стали.

Почувствовав за своей спиной чье-то присутствие, доктор резко обернулся и увидел в дверях высокого стройного мужчину. Кожа рук и лица незнакомца была на удивление бледной, резко контрастируя с его черным костюмом. За спиной мужчины торчал коп в синем мундире.

– В чем дело? – спросил Даусон.

Человек подошел ближе, открыл бумажник и сказал:

– Моя фамилия Пендергаст, и я – специальный агент ФБР. А мой спутник – сержант О'Шонесси из департамента полиции Нью-Йорка.

Даусон внимательно посмотрел на агента. Правила запрещали присутствие посторонних при вскрытии. Кроме того, этот человек выглядел довольно странно – почти белые волосы, чрезвычайно светлые глаза и ярко выраженный акцент южанина.

– И что же из этого следует?

– Вы разрешите нам присутствовать при вскрытии?

– Этим делом занимается ФБР?

– Нет.

– Где ваше разрешение?

– Такового у меня не имеется.

– Вам известны правила, – раздраженно бросил Даусон. – И выступать в качестве зрителя здесь никому не позволено.

Агент ФБР приблизился еще на шаг, что Даусону крайне не понравилось. Он с трудом поборол искушение отступить назад.

– Послушайте, мистер Пендергаст, выправите нужные бумаги и возвращайтесь. О'кей?

– Это займет слишком много времени, – сказал человек по имени Пендергаст. – И существенно замедлит вашу работу. Я был бы весьма вам благодарен, если бы вы разрешили мне присутствовать при вскрытии.

В тоне человека было нечто такое, что звучало гораздо жестче тех слов, которыми была изложена просьба. Патологоанатом начал испытывать некоторую неуверенность.

– Послушайте, при всем моем уважении...

– При всем моем уважении, доктор Даусон, у меня нет никакого желания обмениваться с вами любезностями. Приступайте к вскрытию.

Голос агента теперь звучал холодно и сухо, и Даусон вспомнил, что диктофон давно работает. Он почувствовал, что очень скоро ему придется испытать унижение. Все это будет скверно выглядеть и может в дальнейшем доставить неприятности. Ведь этот парень так или иначе служит в ФБР.

– Ну хорошо, Пендергаст, – вздохнул он. – Только наденьте на ноги бахилы.

Когда они вернулись, доктор одним движением сдернул простыню с трупа. Тело лежало на спине. Молодая блондинка со свежей кожей. Прошлая ночь была довольно прохладной, и разложение еще не коснулось трупа. Даусон склонился к микрофону и приступил к описанию, а агент ФБР с интересом разглядывал мертвое тело. Представитель департамента полиции, напротив, демонстрировал нервозность, переминаясь с ноги на ногу и плотно сжав губы. «Только блевотины мне здесь не хватает», – подумал доктор.

– Как вы считаете, он выдержит? – негромко спросил Даусон у Пендергаста, кивая в сторону копа.

– Вам не обязательно смотреть на это, сержант, – сказал агент ФБР.

Полицейский судорожно сглотнул, посмотрел на Пендергаста, бросил взгляд на покойницу и сказал:

– Подожду вас в комнате отдыха.

– Бросьте бахилы в бачок у двери, – саркастически сказал Даусон, испытывая при этом полнейшее удовлетворение.

Дождавшись, когда коп уйдет, Пендергаст сказал:

– Я бы порекомендовал перевернуть тело на живот, до того как вы приступите к рассечению грудины.

– Это почему же?

– Вторая страница, – ответил Пендергаст, показывая на висящий на каталке блокнот.

Даусон взял записи и перевернул первую страницу. Обширные раны... Множественные ножевые ранения... Похоже на то, что женщину несколько раз ударили ножом в нижнюю часть спины. А может быть, что-то и похуже. С медицинской точки зрения из полицейских протоколов всегда очень трудно понять, что произошло на самом деле. Судмедэксперта на место преступления не вызывали, и это говорило о том, что расследованию особого значения не придается. Эта Дорин Холландер, судя по всему, не очень большая шишка.

– Сью, помогите мне ее перевернуть, – сказал Даусон и возвратил блокнот на место.

Они перевернули тело, обнажив спину. Сестра судорожно вздохнула и поспешно отошла в сторону.

– Создается впечатление, что она скончалась на операционном столе, – изумленно произнес патологоанатом. – Во время удаления злокачественной опухоли на позвоночнике.

Опять они там внизу что-то начудили. Только на прошлой неделе ему дважды присылали трупы, перепутав при этом сопровождающие бумаги. Но, взглянув еще раз, Даусон понял, что травмы нанесены не в больнице. Об этом говорили земля и листья, прилипшие к краям огромной раны, захватывающей поясничный и крестцовый отделы позвоночника.

Здесь было что-то странное и пугающее. Очень странное и очень пугающее.

Доктор склонился над трупом и принялся диктовать описание раны, стараясь при этом ничем не выдать своего изумления:

– Даже при поверхностном наблюдении характер ранений совершенно не походит на случайные удары ножом или разрезы, о которых говорится в полицейском протоколе. Рана имеет вид... вид рассечения. Надрез – если это считать надрезом – начинается примерно в десяти дюймах ниже лопатки, или в семи дюймах выше линии талии. Создается впечатление, что иссечена вся нижняя часть позвоночника, начиная от первого позвонка и вплоть до крестца.

Услышав эти слова, специальный агент ФБР поднял глаза на патологоанатома.

– Иссечение включает в себя и самую нижнюю часть ствола спинного мозга. – Даусон склонился еще ниже и бросил: – Сестра, очистите рану, пожалуйста.

Девушка протерла края разреза губкой. После этого в прозекторской наступила тишина, которую нарушал лишь стрекот видеокамеры да шорох листьев и мелких веток, перемещающихся по дренажной системе прозекторского стола.

– Спинной мозг, или, точнее, вся его нижняя часть, включая нервный узел «конский хвост», отсутствует. Она была изъята. На периферии рассечения имеются расширения и присутствуют поперечные надрезы. Сестра, проведите спринцевание раны между первым и пятым позвонками.

Сестра послушно промыла требуемый участок.

– При иссечении вокруг раны была частично снята кожа, а подкожная ткань и прилегающие к позвоночнику мышцы раздвинуты. Для этой цели прозектор, видимо, использовал самофиксирующиеся зажимы. В нескольких местах заметны их следы. – Доктор показал на некоторые участки раны, чтобы видеокамера могла их лучше зафиксировать. – Остистые отростки иссечены. Что касается твердой мозговой оболочки, то она сохранилась. Однако в ней от первого позвонка до крестца имеется продольный надрез, который позволил изъять спинной мозг. Создается впечатление, что резекция была произведена... весьма профессионально. Сестра, бинокуляр, пожалуйста.

Сестра подкатила к прозекторскому столу микроскоп, и Даусон быстро исследовал остистые отростки.

– Похоже на то, что для извлечения ствола мозга из твердой мозговой оболочки применялись специальные щипцы.

Доктор выпрямился и провел затянутой в резину ладонью по лбу. Все это совсем не походило на стандартное вскрытие, которое проводится в обычном морге. Это скорее было похоже на упражнение продвинутых студентов-нейрохирургов при изучении анатомии спинного мозга. Патологоанатом вспомнил о присутствии агента ФБР Пендергаста и поднял на него глаза, чтобы увидеть его реакцию. Ему не раз доводилось быть свидетелем шока у людей, присутствовавших при вскрытии. Но такого выражения лица, как у агента, доктор Даусон никогда не видел. Пендергаст не испытывал шока. Он был просто мрачен. Мрачен, как сама смерть.

– Доктор, вы позволите мне задать вам несколько вопросов?

Даусон в ответ молча кивнул.

– Явилась ли причиной смерти данная резекция?

Вопрос для доктора прозвучал неожиданно, поскольку он об этом не задумывался.

– Если субъект во время операции был жив, то да – операция могла стать причиной смерти. – Представив подобную возможность, патологоанатом непроизвольно содрогнулся.

– В какой момент должна была наступить смерть?

– Как только был сделан разрез твердой мозговой оболочки, произошло истечение спинномозговой жидкости. Одно это могло послужить причиной смерти.

Он снова изучил рану. Судя по всему, операция вызвала массивное венозное кровотечение, и некоторые кровеносные сосуды были пережаты. Это говорило о прижизненном характере травмы. Но в то же время тот, кто делал операцию, не обходил вены, как поступил бы любой хирург, работая на живом пациенте, а просто их рассекал. Операция, бесспорно, проводилась с большим искусством, но в то же время крайне торопливо.

– Большое число вен рассечено, и только на самые крупные – кровотечение из которых могло помешать операции – были поставлены зажимы. Субъект мог скончаться от потери крови еще до вскрытия твердой мозговой оболочки. Это зависело от того, насколько быстро этот... эта личность работала.

– Но был ли субъект жив в начале операции?

– Полагаю, что был, – ответил Даусон, глотая слюну. – Однако позже не предпринималось никаких усилий, чтобы субъект оставался живым до конца резекции.

– Скажите, для того чтобы установить, применялись ли транквилизаторы, видимо, надо будет провести анализ крови и тканей. Не так ли?

– Это стандартная процедура, – кивнул доктор.

– Насколько профессионально, по вашему мнению, была проведена операция?

Доктор не ответил, так как пытался привести в порядок мысли. Это дело таит в себе потенциальные неприятности. В настоящее время они хотят как можно дольше не поднимать шума, чтобы избежать радаров нью-йоркской прессы. Но все, как всегда, выйдет наружу, и сразу же объявится куча типов, которые примутся ставить под сомнение все его действия. Надо кончать со спешкой. Теперь он будет делать все по инструкции – шаг за шагом. Это вовсе не спонтанное убийство, как доложила полиция. Слава Богу, что он сразу не приступил к вскрытию. Впору поблагодарить этого агента.

Повернувшись к сестре, он распорядился:

– Пригласите Джонса подняться сюда с широкоугольной камерой и с фотокамерой для бинокулярного микроскопа. Кроме того, я хочу, чтобы в работе участвовал еще один судмедэксперт. Кого мы можем вызвать?

– Доктора Лофтона.

– Он мне потребуется через полчаса. Нужна консультация одного из наших нейрохирургов. А именно доктора Фельдмана. Доставьте его сюда как можно скорее.

– Хорошо, доктор.

Затем он повернулся к Пендергасту:

– Боюсь, что я не могу вам позволить оставаться здесь без формального письменного разрешения.

К немалому его изумлению, агент протестовать не стал.

– Понимаю, доктор. Полагаю, что вскрытие в надежных руках. Лично я видел вполне достаточно.

«Я тоже», – подумал Даусон. Теперь он не сомневался в том, что резекцию проводил профессиональный хирург. И от этой мысли ему стало не по себе.

О'Шонесси стоял у автомата в комнате отдыха и размышлял, не купить ли чашечку кофе. В конце концов он эту идею отверг. Ирландец был изрядно смущен. Он, циничный и прожженный нью-йоркский коп, оказался слабаком. Еще чуть-чуть, и все съеденные им булочки оказались бы на полу прозекторской. Вид этой бедной обнаженной девочки на столе... Посиневшей и покрытой грязью. Юное, слегка опухшее лицо... Листья и ветки в волосах... Он снова содрогнулся, припомнив эту картину.

Кроме того, в нем кипела злость к тому, кто это сделал. О'Шонесси никогда не занимался расследованием убийств и никогда к этому не стремился. Он терпеть не мог вида крови. Но его невестка жила в Оклахоме. И ей примерно столько же лет, сколько этой девочке. О'Шонесси казалось, что теперь он готов выдержать все – лишь бы схватить убийцу.

Из стальных дверей словно призрак выскользнул Пендергаст. Агент ФБР едва удостоил полицейского взглядом, и О'Шонесси двинулся за ним следом. Они молча вышли из здания и так же молча влезли в машину.

Что-то явно привело Пендергаста в мрачное расположение духа. У парня часто менялось настроение, но таким угрюмым О'Шонесси его еще никогда не видел. Полицейский все еще не мог взять в толк, почему Пендергаст вдруг заинтересовался новым убийством, прервав расследование преступления девятнадцатого века. Но в данный момент спрашивать об этом не стоило.

– Мы высадим сержанта рядом с его участком, – сказал Пендергаст шоферу. – А после этого можете доставить меня домой.

Пендергаст откинулся на кожаную спинку сиденья, и О'Шонесси наконец осмелился.

– Что случилось? – глядя на специального агента, спросил он. – Что вы увидели?

– Зло, – сказал Пендергаст и после этого за всю дорогу не проронил ни слова.

Глава 3

Уильям Смитбек-младший в своем лучшем костюме от Армани (только что из химчистки), свежайшей рубашке и с самым строгим, деловым галстуком из его коллекции стоял на углу Пятьдесят пятой улицы. Его взор был устремлен на вершину огромного монолита из хрома и стекла, известного под именем «Моген – Фэрхейвен». Залитый солнечным светом сине-зеленый небоскреб походил на гигантскую глыбу воды. В этом муравейнике стоимостью сто миллионов долларов должна была находиться его жертва.

Он не сомневался, что при помощи своего языка сможет проложить путь к Фэрхейвену. В этом деле Смитбек был мастером. Интервью с магнатом было гораздо более многообещающим заданием, чем статья об убийстве туристки в Центральном парке, которую поначалу захотел получить от него редактор. Этот чудак с покрасневшими от работы глазами за толстыми стеклами очков и прокуренными пальцами почему-то считал, что материал о мертвой даме из Оклахомы произведет фурор. Фурор? Откуда старик это взял? В Нью-Йорке туристов мочат ежедневно. Это, конечно, плохо, но против фактов не попрешь. Репортажи об убийствах не больше чем журналистская поденщина. Совсем другое дело – Фэрхейвен. У Смитбека было предчувствие, что из старых убийств, которыми так заинтересовался Пендергаст, и из всего того, что связано с музеем, может получиться первоклассный материал. А Смитбек привык прислушиваться к своим предчувствиям. Он не разочарует редактора. А сейчас он забросит свой первый крючок, и Фэрхейвен наверняка проглотит наживку.

Смитбек еще раз глубоко вздохнул и пересек улицу, показав на ходу средний палец таксисту, машина которого с ревом клаксона проскользнула в каких-то нескольких дюймах от него. Вход в здание являл собой монументальное сооружение из гранита и титана. В вестибюле его ожидали еще несколько квадратных акров гранита. Там же находилась большая стойка, за которой сидели чуть ли не пара дюжин охранников. Дальше за стойкой виднелось несколько групп лифтов.

Смитбек решительным шагом направился к охранникам. Опершись на стойку, он коротко бросил:

– Я пришел на встречу с мистером Фэрхейвеном.

– Имя? – спросил ближайший охранник, изучавший (впрочем, без всякого интереса) компьютерную распечатку.

– Уильям Смитбек-младший из «Нью-Йорк таймс».

– Минуту, – буркнул охранник и поднял телефонную трубку.

Набрав номер, он передал трубку Смитбеку.

– Чем могу быть вам полезна? – произнес сухой женский голос.

– Говорит Уильям Смитбек-младший из «Нью-Йорк таймс». Мне необходимо побеседовать с мистером Фэрхейвеном.

Была суббота, но Смитбек поставил на то, что строительный магнат находится в своем офисе. Парни, подобные Фэрхейвену, всегда работают по субботам. И как раз по субботам окружающее их ограждение из секретарей и личных помощников оказывалось наиболее жидким.

– У вас назначена встреча? – услышал он вопрос женщины, расположившейся высоко над ним, где-то в районе пятидесятого этажа.

– Нет. Я репортер, который готовит материал об Энохе Ленге и телах, обнаруженных в тоннеле на Кэтрин-стрит. Мне необходимо побеседовать с ним немедленно. Дело не терпит отлагательства.

– Вам следует договориться о встрече заранее.

– Отлично. Вот и считайте, что я звоню, чтобы предварительно договориться о приеме. Но, скажем... сегодня на десять утра.

– Мистер Фэрхейвен очень занят, – последовал мгновенный ответ.

Смитбек облегченно вздохнул. Значит, он все-таки на месте. Пора усилить нажим. Не исключено, что за девицей на телефоне парня окружает еще с десяток рядов секретарей. Но ему уже не раз удавалось прорывать и не такую линию обороны.

– Послушайте. Если мистер Фэрхейвен слишком занят, чтобы меня принять, я буду вынужден написать, что он отказался от всякого рода комментариев.

– В настоящее время он очень занят, – повторил тоном робота женский голос.

– Значит, «никаких комментариев»? Вы не представляете, какие чудеса творят с образом человека эти простые слова в глазах публики. Придя в офис в понедельник, мистер Фэрхейвен в первую очередь пожелает узнать, кто не допустил к нему журналиста из «Нью-Йорк таймс». Понимаете, куда я клоню?

После этого наступило довольно продолжительное молчание. Смитбек набрал полную грудь воздуха. Иногда подобная операция занимала много времени.

– Представьте, что вы читаете заметку о каком-нибудь скользком парне и видите, что этот парень отказывается от комментариев. Что вы подумаете об этом самом парне? Особенно если он занят строительством и спекуляцией недвижимостью. «Никаких комментариев»... Из такого прокола я могу очень много выжать.

Снова последовало молчание. Неужели она бросила трубку? Нет. На другом конце провода послышался смешок.

– Отлично, – произнес приятный мужской голос. – Хорошо сработано.

– Кто это? – довольно грубо поинтересовался Смитбек.

– Скользкий спекулянт недвижимостью.

– Кто?! – У Смитбека не было ни малейшего желания терпеть издевательства со стороны какого-то лакея.

– Энтони Фэрхейвен.

– О... – На какое-то мгновение Смитбек утратил дар речи. Однако, быстро придя в себя, он начал: – Мистер Фэрхейвен, это правда, что...

– Почему бы вам не подняться, чтобы мы могли побеседовать лицом к лицу, как взрослые люди? Пятьдесят девятый этаж.

– Что? – спросил еще не совсем оправившийся от изумления Смитбек.

– Я сказал, поднимайтесь ко мне. Меня очень интересовало, когда наконец объявится амбициозный и жаждущий сделать карьеру репортер, каким вы, судя по всему, являетесь.

Кабинет Фэрхейвена оказался вовсе не таким, каким его рисовал в своем воображении Смитбек. Эту святая святых фирмы действительно защищали несколько рядов секретарей. Но когда репортер миновал все барьеры, он оказался вовсе не в «имел-я-вас-всех» помещении из хрома, золота, черного дерева, с картинами старых мастеров или африканского примитива на стенах. Кабинет оказался небольшим и скромным. Нет, на стенах, конечно, имелись произведения искусства, но это были в основном малоизвестные, изображавшие фермеров литографии Томаса Харта Бентона. У стены стоял застекленный и явно оборудованный сигнальной системой шкаф, в котором на черном бархатном заднике хранились разнообразные пистолеты и револьверы. Единственный письменный стол оказался совсем небольшим. И сделан он был из простой березы. В кабинете находилась пара кресел, а пол был покрыт потертым персидским ковром. Вдоль другой стены выстроились книжные шкафы, заполненные книгами. Книги, судя по их виду, читали, а не покупали ярдами для украшения интерьера. Если не считать витрины с оружием, то помещение скорее напоминало кабинет университетского профессора, а не офис строительного магната. Однако в отличие от профессорской берлоги этот кабинет блистал безукоризненной чистотой. Все просто сверкало. Казалось, что даже корешки книг были отполированы. В воздухе витал запах какого-то чистящего вещества, и запах этот никак нельзя было назвать неприятным.

– Присаживайтесь, – сказал Фэрхейвен, сделав жест рукой в сторону кресел. – Может быть, вы что-то пожелаете? Кофе? Вода? Виски?

– Спасибо. Ничего не надо, – ответил Смитбек и опустился в кресло. Его уже охватило чувство возбуждения, которое он всегда испытывал в предвкушении острого интервью. Фэрхейвен, конечно, соображал неплохо, но он был богатеем, защищенным от всякой прозы жизни, и ему явно не хватает уличной смекалки тех крутых парней, которых доводилось интервьюировать Смитбеку. Таких же, как этот тип, он насаживал на вертел десятками. Это даже не будет состязанием умов.

Фэрхейвен открыл холодильник и достал из него небольшую бутылку минеральной воды. Налив воду в стакан, он уселся, но не за свой стол, а в кресло напротив Смитбека. Магнат скрестил ноги и улыбнулся. Вода в бутылке искрилась под лучом солнечного света. Смитбек глянул через плечо Фэрхейвена. Вид из окна оказался просто сногсшибательным.

После этого журналист обратил все свое внимание на хозяина кабинета. Темные вьющиеся волосы. Сложение атлета.

Легкость движений. Сардонический взгляд. Возраст – тридцать – тридцать пять лет. Смитбек сделал зарубку в памяти.

– Итак, – начал Фэрхейвен с легкой и, как показалось Смитбеку, самоуничижительной улыбкой, – скользкий спекулянт недвижимостью готов ответить на ваши вопросы.

– Я могу записать все на диктофон?

– Мне и в голову не приходило это запрещать.

Смитбек вытащил из кармана диктофон. Парень, естественно, делает все, чтобы произвести впечатление. Люди вроде него – спецы по части того, чтобы очаровать своих ближних, а затем ими манипулировать. Но он, Смитбек, не таков, чтобы позволить этому типу вертеть собой. Для этого надо просто помнить, что имеешь дело с бессердечным и алчным бизнесменом, который и мать родную готов удавить ради того, чтобы вытрясти у нее долги за квартиру.

– Почему вы уничтожили захоронение на Кэтрин-стрит? – начал журналист.

– Темпы строительства несколько отставали от плана. Нам следовало ускорить экскаваторные работы. Каждый день простоя обходился мне в сорок тысяч долларов. Археология, увы, вовсе не моя сфера деятельности.

– Некоторые археологи утверждают, что вы уничтожили одно из наиболее значительных открытий, сделанных в Манхэттене за последние четверть века.

– Неужели? – вздернул голову Фэрхейвен. – Какие именно археологи?

– Американское археологическое общество, например.

На губах Фэрхейвена появилась циничная улыбка.

– Ах вот оно что. Понимаю. Конечно, они против этого. Если их слушать, то ни один американец не смеет воткнуть в землю лопату без того, чтобы рядом с ним не торчал археолог, вооруженный ситом, совком и зубной щеткой.

– Вернемся к захоронению...

– Мистер Смитбек, все мои действия были абсолютно законными. Как только мы обнаружили останки, лично я остановил все работы. Лично я осмотрел место захоронения. Мы пригласили криминалистов, которые провели необходимое фотографирование. Останки были извлечены, тщательно изучены и достойно похоронены. За мой счет, имейте в виду. Мы не возобновляли работ до тех пор, пока не получили прямого разрешения от мэра. Чего еще вы от нас хотите?

Смитбек ощутил какое-то беспокойство. Интервью развивалось вовсе не так, как он рассчитывал. Дело в том, что он позволил Фэрхейвену контролировать тему беседы.

– Вы сказали, что похоронили останки. Почему? Может быть, вы тем самым пытались что-то скрыть?

На сей раз Фэрхейвен не смог сдержать веселья. Он откинулся на спинку кресла, демонстрируя в хохоте свои великолепные зубы.

– Неужели в ваших глазах это выглядит подозрительно? С некоторым смущением должен признаться – я человек верующий. Эти люди были убиты самым жестоким образом, и я хотел, чтобы они получили нормальные похороны. С церковной службой, тихие и достойные, без вашего журналистского цирка. Именно это я и сделал. Они и все их убогие вещи нашли покой на настоящем кладбище. Я не мог позволить, чтобы их кости валялись в музейных шкафах. Итак, я купил красивый участок на кладбище «Небесные врата» в городе Валгалла, штат Нью-Йорк. Не сомневаюсь, что кладбищенский смотритель будет рад показать вам это место. Я отвечал за эти останки и был просто обязан так поступить, поскольку город отказывался иметь с ними дело.

– Так-так, – произнес Смитбек и задумался.

«Из этого может получиться прекрасная вставка, – думал он. – Тихие похороны под вязами». Но размышлял журналист недолго: «Боже, неужели этот парень начинает мной манипулировать?!»

Время испробовать новый подход.

– Как следует из некоторых сообщений, вы являетесь одним из самых крупных финансовых спонсоров предвыборной кампании мэра. У вас возникли сложности со строительством, и он приходит вам на помощь. Простое совпадение?

Фэрхейвен снова откинулся на спинку кресла и произнес:

– Не надо делать круглые глаза и притворяться идиотом. Вы прекрасно знаете, как проходят выборы в нашем славном городе. Финансируя кампанию мэра, я всего-навсего использую свое конституционное право, не получая и не требуя за это каких-то особых привилегий.

– Но если привилегии все же предоставляются, то тем лучше.

На лице Фэрхейвена появилась широченная циничная улыбка, но он промолчал, а Смитбек снова ощутил тревогу.

Парень очень тщательно формулирует свои высказывания, а записать на диктофон его циничную ухмылку, увы, невозможно.

Смитбек поднялся с кресла и подошел, как ему показалось, с небрежной уверенностью, к картинам на стенах. Некоторое время он, заложив руки за спину, постоял перед ними, пытаясь выработать новую стратегию. После этого он перешел к витрине, в которой поблескивало прекрасно вычищенное и отполированное оружие.

– Интересный выбор для украшения кабинета, – сказал Смитбек, показывая на витрину.

– Я коллекционирую только самое редкое оружие. Я могу себе это позволить. Например, тот пистолет, на который вы показали, является «люгером» сорок пятого калибра. Сделан в единственном экземпляре. Кроме того, я коллекционирую гоночные «мерседесы», но, поскольку хранить автомобили в кабинете невозможно, я держу их в моем доме в Саг-Харбор, – сказал магнат. – Мы все что-то коллекционируем, мистер Смитбек, – продолжил он, глядя на журналиста с циничной улыбкой. – В чем заключается ваша страсть? В библиотечных книгах, взятых вами с якобы исследовательскими целями, но так и не возвращенных? Случайно, конечно.

Смитбек уставился на Фэрхейвена. Неужели этот тип обыскивал его жилье? Нет, этого быть не может. Мерзавец просто ловит рыбку в мутной воде. Снова разместившись в кресле, он начал:

– Мистер Фэрхейвен...

Однако Фэрхейвен не дал ему закончить. Теперь голос магната звучал резко и недружелюбно:

– Послушайте, Смитбек, я понимаю, что вы осуществляете свое конституционное право, учиняя мне допрос третьей степени. Большой и скверный спекулянт недвижимостью всегда является легкоуязвимой целью. А вы обожаете легкую добычу. Это потому, что все вы, парни, скроены по одной мерке. Вы полагаете, что занимаетесь важной работой. Однако сегодняшняя газета завтра годится лишь на подстилку птичьего гнезда. Это всего лишь однодневка. Абсолютно эфемерная вещь. Все, что вы делаете, по большому счету не более чем тщета.

«Тщета? Интересно, что, дьявол его побери, это означает? Впрочем, не важно. Наверняка что-то оскорбительное. Однако, похоже, я его достал. И это уже неплохо».

– Мистер Фэрхейвен, у меня имеются все основания считать, что вы оказываете давление на музей с целью положить конец расследованию.

– Простите, какому расследованию?

– Расследованию убийств, совершенных в девятнадцатом веке Энохом Ленгом.

– Ах, этому! Почему это расследование должно меня каким-то образом трогать? Оно не останавливает строительство, и это, честно говоря, единственное, что меня могло бы озаботить. Они могут вести свое расследование до посинения, если им того хочется. Мне страшно нравится фраза, которой вы, журналисты, так часто оперируете: «У меня имеются все основания полагать». На самом деле она означает: «Я хочу так считать, но у меня, черт бы его побрал, нет никаких доказательств». Создается впечатление, что вся ваша братия окончила одну и ту же школу, где основной заповедью было: «Делай из себя осла, когда берешь у кого-нибудь интервью», – закончил Фэрхейвен с издевательским смехом.

Смитбек напряженно ждал, когда умолкнет это идиотское ржание. Он еще раз попытался внушить себе, что сумел достать мерзавца, это и вызвало его сарказм. Выждав еще немного, он заговорил, стараясь изо всех сил придерживаться нейтрально-холодного тона:

– Скажите, мистер Фэрхейвен, почему вы проявляете столь живой интерес к музею?

– Да потому, что я его очень люблю. Для меня это самый лучший музей в мире. Я практически вырос в нем, любуясь динозаврами, метеоритами и драгоценными камнями. Меня туда водила нянька. Пока она, спрятавшись за слонами, обнималась со своим парнем, я в одиночку бродил по залам. Но вас это не должно интересовать, поскольку никак не вписывается в образ большого и жадного капиталиста. Вообще-то, Смитбек, если напрямую, то я вам не по зубам.

– Мистер Фэрхейвен...

– Хотите выслушать мое признание, Смитбек? – ухмыльнулся Фэрхейвен.

Смитбек выжидающе умолк.

– Я совершил два совершенно непростительных преступления, – понизив голос до шепота, произнес Фэрхейвен.

Смитбек сделал все, чтобы сохранить вид ничему не удивляющегося, прожженного репортера, который он специально репетировал для подобных случаев. Он знал, что сейчас последует какая-то шутка. Не исключено, что оскорбительная.

– Мои преступления заключаются в следующем... Вы готовы?

Смитбек помимо воли покосился на диктофон, чтобы убедиться, что тот работает.

– Я богат и, кроме того, занимаюсь недвижимостью. Это два моих смертных греха. Меа culpa[6].

Журналистский инстинкт подсказывал Смитбеку, что на сей раз он полностью облажался. Он провалил интервью. Потерпел сокрушительное поражение. Парень наверняка кусок дерьма, но он здорово умеет обращаться с прессой. До сих пор Смитбек от него так ничего и не получил, и скорее всего ничего не получит. Однако он решился еще на одну попытку:

– Вы все еще не объяснили...

– Смитбек, – сказал, поднимаясь с кресла, Фэрхейвен, – если бы вы только знали, насколько предсказуемо все ваше поведение и ваши вопросы. Если в вы знали, насколько вы утомительны и убоги не только как журналист, но, простите, и как человек, вы бы наложили на себя руки.

– Я хотел бы получить объяснение...

Фэрхейвен нажал на кнопку, и его голос заглушил конец фразы, которую произнес журналист.

– Мисс Галлахар, проводите, пожалуйста, мистера Смитбека.

– Хорошо, мистер Фэрхейвен.

– Это весьма неожиданно...

– Я утомился, мистер Смитбек. Принял я вас только потому, что не хотел прочитать в газете о своем отказе побеседовать с вами. Мне было также интересно выяснить для себя, не отличаетесь ли вы в лучшую сторону от остальной журналистской братии. После того как я удовлетворил свое любопытство, у меня нет никаких оснований для продолжения нашей беседы.

В дверях появилась секретарша. Она стояла молча и неподвижно, словно истукан.

– Сюда, мистер Смитбек, – произнесла она, как только ее босс закончил фразу. – Следуйте за мной, пожалуйста.

Проходя анфиладой кабинетов, Смитбек ненадолго задержался у стола самой дальней от Фэрхейвена секретарши. Несмотря на все попытки держать себя в руках, от негодования его просто трясло. Фэрхейвену более десяти лет приходилось парировать удары недружественной прессы, и неудивительно, что он набил на этом руку. Смитбеку не раз приходилось иметь дело с отвратными типами, но этот достал его по-настоящему. Иметь наглость назвать его утомительной посредственностью, эфемерной однодневкой и тщетой (надо будет взглянуть, что это значит)... Да что он из себя корчит?!

Фэрхейвен оказался слишком скользким, и прижать к стене его не удалось. Ничего страшного. Есть и иные способы узнать всю его подноготную. У могущественных людей всегда есть враги, а враги обожают поговорить. Случается так, что эти враги служат у них прямо под носом.

Он посмотрел на секретаршу. Она была совсем юной, очень милой и более доступной, чем закаленные воины, оккупирующие более близкие к боссу офисы.

– Каждую субботу на службе? – спросил он небрежно.

– Почти, – ответила она, отрывая взгляд от компьютера.

«Очень миленькая», – подумал Смитбек. Блестящие рыжеватые волосы и брызги веснушек на лице. Он вздрогнул, неожиданно вспомнив Нору.

– Заставляет вас вкалывать изо всех сил?

– Мистер Фэрхейвен? Да, конечно.

– Скорее всего и по воскресеньям?

– Нет, что вы, – ответила девушка. – По воскресеньям мистер Фэрхейвен никогда не работает. По воскресеньям он ходит в церковь.

– В церковь? – изобразил изумление Смитбек. – Неужели он католик?

– Пресвитерианин.

– Держу пари, что работать на такого жесткого человека очень нелегко.

– Что вы! Мистер Фэрхейвен – один из лучших боссов, у которых мне приходилось работать. Всегда заботится о малых сих.

– Ни за что бы не подумал, – сказал Смитбек и, подмигнув, двинулся к выходу.

И скорее всего трахает ее и других «малых сих» на стороне, решил он.

Оказавшись на улице, Смитбек позволил себе несколько отнюдь не пресвитерианских выражений. Теперь он начнет копаться в прошлом парня до тех пор, пока не узнает все, чтоб он сдох. Включая имя его любимого плюшевого медведя. Невозможно стать крупным дельцом в сфере строительства и недвижимости, не замарав при этом рук. Особенно здесь, в Нью-Йорке. На руках мерзавца есть грязь, и он ее найдет. Да, там окажется грязь. Смитбек был готов поклясться в этом даже Богом.

Глава 4

Мэнди Экланд выбралась по отвратительно грязным ступеням подземки на Первую улицу, свернула на авеню "А" и побрела в направлении Томпкинс-сквер. Перед ней на фоне едва брезжившего рассвета виднелись анемичные деревья небольшого парка. На самом горизонте, готовясь нырнуть в небытие, поблескивала Венера. Мэнди в тщетной надежде спастись от прохлады раннего утра потуже затянула на плечах накидку. У нее слегка кружилась голова, а в ногах при каждом шаге ощущалась боль. Но это не очень огорчало девушку. Ночь в клубе «Писсуар» прошла бесподобно. Музыка, бесплатная выпивка, танцы. Там резвилась вся банда из агентства «Форд» вкупе с массой фотографов, людей из журналов «Мадемуазель» и «Космополитен». Одним словом, на этой тусовке присутствовали все, кто имеет хоть какой-нибудь вес в мире моды. Похоже, что она идет вверх, и это продолжало ее изумлять. Подумать только, что каких-то шесть месяцев назад она работала в родном Бисмарке у «Родни», демонстрируя за спасибо время от времени какие-то поделки. Но однажды в магазине появился полезный человек, и вот теперь ее допустили к испытательным показам в агентстве «Форд». Сама Айлин Форд приняла ее под свое крыло. Карьера развивалась быстрее, чем она смела об этом мечтать.

Папа почти каждый день звонит ей со своей фермы. Жутко смешно, как он за нее беспокоится. Папа считает Нью-Йорк гнездом порока. Отец сошел бы с ума, узнав, что его дочь веселилась до утра. Папа по-прежнему продолжает мечтать о том, чтобы дочь поступила в колледж. Возможно, со временем она это сделает. Но сейчас ей восемнадцать, и она наслаждается жизнью. Девушка с любовью улыбнулась, представив, как ее консервативный старый папа тревожится за нее, раскатывая на своем тракторе. На сей раз она устроит ему сюрприз – позвонит сама.

Мэнди свернула на Седьмую улицу и, внимательно оглядываясь по сторонам, миновала темный парк. Нью-Йорк стал значительно безопаснее, но грабежи все же случались довольно часто, и следовало проявлять осторожность. Она запустила руку в сумочку и нащупала прикрепленный к связке ключей баллончик с перечным спреем.

Она не увидела никого, кроме пары спящих на картоне бездомных да какого-то бедолаги в протертом до дыр вельветовом костюме. Бедолага сидел на скамейке, потягивал что-то из горлышка и, не открывая глаз, раскачивался взад и вперед. Легкий ветерок, шелестя листьями, пробежал по кроне платана. Листва деревьев только-только начинала приобретать желтоватый цвет.

Девушка не в первый раз пожалела о том, что живет так далеко от станции подземки. Она не могла позволить себе взять такси – по крайней мере пока, – а ночная прогулка в девять кварталов была нелегким испытанием. Поначалу ей показалось, что она попала в приличный район, но унылое окружение постепенно начинало ее доставать. Программа городского облагораживания приближалась и к этой округе, однако делала это крайне неспешно. Ряды старых и давно пустовавших домов нагоняли уныние. Даже Йорквилл был бы, пожалуй, лучше, не говоря уж о районе Флатрион. Множество преуспевающих моделей агентства «Форд» обитали именно там.

Миновав парк, Мэнди повернула на авеню "С". По обеим сторонам авеню тянулись дома из песчаника, а ветер с шорохом гнал мусор по мостовой. Из темных подъездов до нее долетал запах мочи. Здесь никто и не думал подбирать за своими собаками, поэтому она шагала осторожно, чтобы не вляпаться ненароком в собачье дерьмо. Это был самый скверный отрезок пути.

Впереди на тротуаре замаячила какая-то фигура, и она решила перейти на другую сторону улицы. Однако, вглядевшись, девушка успокоилась. Это был старик. Старец шагал с трудом, опираясь на палку. Пройдя еще несколько шагов, она увидела, что старик носит смешной котелок. Старикан тащился наклонив голову, и она хорошо видела ровные поля и четкие линии тульи. Подобные головные уборы ей приходилось встречать лишь в старых черно-белых фильмах. Человек тщательно выбирал место, куда поставить ногу, и выглядел ужасно старомодным. Интересно, почему он оказался здесь в такую рань? Бессонница, наверное. Мэнди где-то слышала, что старики часто страдают бессонницей. Просыпаются в четыре утра и больше не могут уснуть. Интересно, бывает ли бессонница у папы?

Когда они почти что поравнялись, старик вдруг ощутил ее присутствие. Он поднял голову и коснулся рукой края шляпы. Видимо, старец решил ее таким образом поприветствовать.

Шляпа чуть приподнялась. Рука старика закрывала все лицо, за исключением глаз. Взгляд этих глаз оказался на удивление ясным и холодным. Наверняка результат бессонницы. Несмотря на такой ранний час, в глазах не было ни грана сонливости.

– Доброе утро, мисс, – произнес скрипучий старческий голос.

– Доброе утро, – ответила она, стараясь ничем не показать своего изумления. Здесь, в Нью-Йорке, никто никого не приветствует на улицах. Старец ее просто очаровал.

Когда она проходила мимо милого старика, какой-то хлыст вдруг со страшной скоростью обвился вокруг ее шеи.

Мэнди закричала и хотела сорвать его, но на лицо опустилась влажная тряпка, а в ноздри ударил тошнотворно сладкий запах. Инстинктивно задержав дыхание, она на ощупь сунула руку в сумочку и вытащила оттуда баллончик с перечным газом. Однако сильнейший удар выбил баллончик из ее руки. Крича от боли и страха, она попыталась вывернуться. Легкие обожгло огнем. Захватив широко открытым ртом последний глоток воздуха, Мэнди погрузилась в беспамятство.

Глава 5

Смитбек сидел в своем закутке на пятом этаже здания «Нью-Йорк таймс» и с отвращением изучал в записной книжке составленный им самим перечень неотложных дел. Стоящие на первом месте слова «служащие Фэрхейвена» были вычеркнуты. Он не смог вторично попасть в «Моген – Фэрхейвен». Об этом позаботился сам Фэрхейвен. Слово «соседи» также было перечеркнуто. Несмотря на тщательно разработанную стратегию проникновения и все ухищрения, его, грубо говоря, просто вышибли из дома, в котором обитал магнат. Он встретился с его прошлыми партнерами по бизнесу, но те отделались либо фальшивыми похвалами, либо вообще отказались говорить.

Потерпев поражение на этих фронтах, Смитбек занялся изучением благотворительной деятельности магната. В Музее естественной истории он потерпел очередное фиаско. Те, кто знал Фэрхейвена, не хотели ничего комментировать по вполне понятным причинам. Однако в другом финансируемом мерзавцем проекте Смитбек добился кое-какого успеха. Хотя слово «успех» здесь вряд ли годилось. Речь шла о детской клинике, именуемой «Маленький Артур». Это была небольшая больница, где занимались исследованиями так называемых «сиротских болезней» – крайне редких недомоганий. Тех, что в силу своей редкости совершенно не интересовали крупных производителей лекарств. Смитбек объявил себя репортером «Таймс», интересующимся данной проблемой, и проник в больницу, не вызвав никаких подозрений. Администрация даже устроила ему экскурсию по всем помещениям клиники. Но в конечном итоге это оказалось мартышкиным трудом. Доктора, медсестры, родители и даже дети пели Фэрхейвену осанну. От этих похвал его начало тошнить – индейки на День благодарения, дополнительные выплаты на Рождество, игрушки для детишек, коллективные выходы на «Янки стадион». Фэрхейвен даже иногда присутствовал на похоронах, что было для него нелегко. Все это говорит только о том, что магнат пытается приукрасить свой образ в глазах общественного мнения.

По части пиара парень уже много лет вел себя как подлинный профессионал. Смитбек не нарыл ничего интересного. Абсолютно ничего.

Это печальное заключение ему кое о чем напомнило. Смитбек повернулся в кресле, снял с полки толковый словарь и быстро пролистал страницы до слова «тщета». Оказалось, что «тщета» означает «бесполезность», «безрезультатность».

Смитбек с недовольным видом вернул словарь на место.

Видимо, надо копать глубже. Порыться в том далеком времени, когда Фэрхейвен по части общественных отношений еще не вел себя как профессионал. Обратиться к годам, когда мерзавец был обычным прыщавым школьником. Фэрхейвен заблуждается, считая его еще одним недоумком-репортером, занимающимся «тщетной» работой. Ему будет не до смеха, когда он в понедельник откроет свежую газету.

Смитбеку потребовалось всего десять минут, чтобы найти в Сети золотую жилу. Оказывается, что этот тип окончил самую обычную школу номер восемьдесят четыре на Амстердам-авеню и его класс в прошлом году отмечал пятнадцатую годовщину выпуска. Они даже создали в Интернете сайт, воспроизводящий школьный ежегодник. Там оказалась информация о Фэрхейвене и его однокашниках, включая фотографии, прозвища, личные интересы и название клубов, в которых они состояли. Одним словом – почти все.

Вот и он. Симпатичный, весь из себя правильный мальчишка нахально улыбался Смитбеку с довольно нечеткой выпускной фотографии. Парнишка был одет в белый теннисный свитер и клетчатую рубашку. Типичный городской юноша из хорошо обеспеченной семьи. Его отец занимался недвижимостью, а мать вела домашнее хозяйство. Смитбек очень скоро узнал и другие подробности. Молодой Фэрхейвен был капитаном команды пловцов, родился под знаком Близнецов и возглавлял дискуссионный клуб. Его любимой рок-группой были «Иглз», сам он скверно играл на гитаре, хотел стать врачом, любил бордовый цвет, и почти все его одноклассники считали, что среди них он первым сколотит миллионное состояние.

По мере того как Смитбек просматривал страничку Интернета, им все больше овладевало уже знакомое ощущение безнадежности. Все это было неимоверно скучно. Правда, там была одна деталь, на которую журналист обратил внимание. Все школяры имели прозвища, и Фэрхейвен, естественно, не избежал этой участи. Одноклассники прозвали его Резун. Это слегка улучшило настроение Смитбека. Резун. Будет прекрасно, если выяснится, что он в детстве мучил животных. Это уже кое-что.

Парень окончил школу всего шестнадцать лет назад. Наверняка в школе еще работают люди, которые его помнят. Если юный Фэрхейвен совершал недостойные поступки, то он, Смитбек, до этого обязательно докопается. Мерзавец откроет газету, и гнусная улыбка исчезнет с его смазливой рожи.

Итак, школа номер восемьдесят четыре. Она совсем недалеко. Всего лишь короткая поездка на такси. Смитбек поднялся с кресла и потянулся за пиджаком.

Школа находилась в зеленом квартале между двумя авеню: Амстердам и Коламбус, неподалеку от Музея естественной истории. Это было длинное здание из желтого кирпича, отделенное от внешнего мира кованой железной оградой. По меркам Нью-Йорка, учебное заведение выглядело совсем неплохо. Смитбек подошел к главному входу и обнаружил, что дверь заперта. Пришлось звонить. Дверь открыл полисмен, Смитбек показал ему журналистскую карточку, и коп пропустил его в здание.

Царивший здесь запах сразу же напомнил ему ароматы его школы, находившейся очень далеко от Нью-Йорка. И стены из шлакобетона в восемьдесят четвертой средней были выкрашены точно в такой же унылый темно-серый цвет. «Руководство всех школ в стране, видимо, следует одним и тем же рекомендациям», – думал Смитбек, пока коп вел его к кабинету директора, пропустив предварительно через металлоискатель.

Директор отправил его к мисс Кайт, и Смитбек нашел ее за столом. Она, воспользовавшись свободным часом, проверяла тетради школяров. Это была приятная седовласая женщина, и, когда Смитбек упомянул имя Фэрхейвена, она сразу заулыбалась. Отлично, значит, мисс его помнит.

– Да, конечно, – произнесла она довольно мягко.

Однако в ее голосе Смитбек уловил обертоны, говорившие о том, что эта дама вовсе не мягкосердечная няня, на которую можно давить.

– Я хорошо помню Тони Фэрхейвена, поскольку это был мой первый выпускной класс, а Тони был одним из лучших учеников. Он занял второе место в Национальном конкурсе школьников.

Смитбек кивнул и сделал запись в блокноте. Диктофон он использовать не собирался, поскольку это частенько отпугивало людей.

– Расскажите мне о нем. По-простому. Каким он был?

– Способный мальчик. Пользовался большой популярностью не только у одноклассников. Насколько помню, он возглавлял школьную команду пловцов. Хороший, трудолюбивый ученик.

– А неприятности у него случались?

– Естественно. У них у всех бывают неприятности.

– Неужели? – как можно небрежнее произнес Смитбек.

– Он приносил в школу гитару и играл на ней в коридорах, что запрещалось правилами. Играл он очень скверно, и делал это ради того, чтобы посмешить других учеников. – Мисс Кейт задумалась и добавила: – Однажды из-за него коридор оказался полностью заблокированным.

– Заблокированным? – удивился Смитбек. – И что потом?

– Мы конфисковали гитару, и на этом все кончилось.

Смитбек кивнул с вежливой улыбкой на лице и спросил:

– Вы знали его родителей?

– Его отец занимался недвижимостью, хотя ему и не удалось добиться такого успеха, которого позже добился Тони. Маму его я, к сожалению, не помню.

– Братья? Сестры?

– В то время он был единственным ребенком. До этого в семье произошла трагедия.

– Трагедия? – непроизвольно наклонившись вперед, переспросил Смитбек.

– От какой-то очень редкой болезни умер его старший брат Артур.

В мозгу Смитбека мгновенно возникли кое-какие связи.

– А они, случайно, не называли его «маленьким Артуром»?

– Насколько я помню, называли. «Большим Артуром» был отец. Тони очень сильно переживал кончину брата.

– Когда это случилось?

– Когда Тони был в десятом классе.

– Значит, умер его старший брат. А он тоже учился в этой школе?

– Нет. Он много лет провел в больнице. Какая-то очень редкая и обезображивающая человека болезнь.

– Какая именно?

– Право, не знаю.

– Вы сказали, что это тяжело отразилось на Фэрхейвене. В каком смысле?

– Он погрузился в себя. Отошел от общественной жизни. Но в конечном итоге мальчик оправился и снова стал самим собой.

– Да, понимаю. Позвольте взглянуть... – Смитбек сверился со своими записями и спросил, стараясь делать это без какого-либо нажима: – Были ли проблемы с алкоголем или наркотиками? Имелись ли с его стороны случаи правонарушения?

– Что вы?! Совсем напротив, – услышал он в ответ и увидел, что выражение лица учительницы неожиданно обрело жесткость. – Скажите, мистер Смитбек, – произнесла она, – почему вы решили написать эту статью?

– Я просто хочу опубликовать небольшой биографический материал о мистере Фэрхейвене, – приняв свой самый невинный вид, ответил журналист. – Я не выуживаю каких-то особых сведений.

– Понимаю. Тони был хорошим мальчиком и горячо выступал против наркотиков, против алкоголя и против курения. Насколько я помню, он даже не пил кофе. Мне иногда кажется... – она немного помолчала, а затем не очень уверенно продолжила: – ...что он был чересчур хорошим. Иногда было трудно понять, о чем он думает. Надо сказать, что в целом Тони был достаточно скрытным ребенком.

Смитбек для проформы сделал в блокноте очередную запись.

– Он имел какое-нибудь хобби?

– Тони любил поговорить о том, как следует делать деньги. Вечерами после школы он работал, и у него всегда было много карманных денег. Я нисколько не удивилась, узнав о его финансовых успехах. Время от времени я читаю в газетах, как он проталкивает свои проекты, несмотря на протесты всех жителей округи. И я, само собой, читала вашу статью об открытии на Кэтрин-стрит. Ничего удивительного. Мальчик просто вырос и стал взрослым мужчиной.

Смитбек был потрясен. Мисс Кейт ничем не выдала того, что ей известно, кто он такой, и что она читала его материал.

– Да, кстати, я нашла вашу статью очень интересной и слегка тревожной.

– Благодарю, – залившись от удовольствия краской, сказал Смитбек.

– Я прекрасно понимаю, почему вас так заинтересовал Тони. Спешка и разрушение захоронения – очень в его духе. Он всегда был ориентирован на достижение определенной цели. Ему хотелось как можно скорее завершить задуманное, как можно скорее добиться успеха. Именно поэтому он преуспевает в строительстве и торговле недвижимостью. Кроме того, он мог демонстрировать сарказм и проявлять нетерпение в отношении людей, которых он считал ниже себя.

«Точно», – подумал Смитбек.

– А враги у него были? – произнес он вслух.

– Разрешите подумать... Нет, не припоминаю. Тони никогда не вел себя импульсивно и всегда продумывал свои действия. Кажется, однажды произошла какая-то ссора из-за девочки. Назревала драка, и его на всю вторую половину дня прогнали из школы. Но обмена ударами тогда не было.

– И с кем же он тогда не поделил девочку?

– Кажется, с Джоэлом Амберсоном.

– И что же потом произошло с Джоэлом Амберсоном?

– Абсолютно ничего.

Смитбек кивнул и закинул ногу на ногу. Опять он ничего не добился. Пора пускать в ход главный козырь.

– У него было какое-нибудь прозвище? Вы же знаете, что в школе все ребята получают клички.

– Нет, я не помню, как его еще называли.

– Я имел возможность познакомиться со школьным ежегодником, размещенным на интернет-сайте.

– Мы начали делать это несколько лет назад, – улыбнулась учительница. – Оказалось, что сайт пользуется большой популярностью.

– Не сомневаюсь. Но согласно ежегоднику, прозвище у него было.

– Неужели? И какое же?

– Резун.

Мисс Кейт задумалась, но затем ее лицо прояснилось, и она чуть ли не радостно сказала:

– Ах это!

– Ну и что же? – наклонившись вперед, спросил Смитбек.

– Они должны были препарировать лягушек на уроке биологии.

– И?..

– Тони оказался слишком чувствительным. Два дня он пытался заставить себя резать лягушку, но у него ничего не получалось. Ребята над ним потешались, а кто-то назвал его Резун. В шутку, как вы понимаете. В конечном итоге он преодолел свою чрезмерную ранимость и, насколько я помню, получил по биологии оценку "А". Но прозвище к нему так и прилипло.

Смитбек и бровью не повел, хотя дело шло все хуже и хуже. Парень оказался первым кандидатом на причисление к лику святых. Журналист отказывался в это поверить.

– Мистер Смитбек...

Смитбек сделал вид, что сверяется со своими заметками.

– Еще что-нибудь вы можете мне сказать? – спросил он.

Седовласая дама негромко рассмеялась и ответила:

– Мистер Смитбек, если вы заняты поисками какой-то грязи о Тони – а на вашем лице написано, что это именно так, – то вы напрасно тратите время. Он был нормальным, преуспевающим в учебе мальчиком, который, судя по всему, вырос в совершенно нормального, преуспевающего в бизнесе мужчину. А теперь, если вы не возражаете, я должна закончить проверку тетрадей.

Смитбек вышел из школы и печально побрел в направлении Коламбус-авеню. Все получилось совсем не так, как он рассчитывал. Он потратил массу времени, энергии и усилий, не получив ничего взамен. Неужели чутье его подвело и это была охота за тенью? Тупик, в который он угодил, ведомый жаждой мести? Нет, такое просто немыслимо. Он опытный журналист, и его предчувствия обычно оправдывались. Как могло получиться, что он не накопал ничего плохого в прошлом Фэрхейвена?

Подойдя к углу, Смитбек посмотрел по сторонам, и ему в глаза бросился заголовок на первой полосе свежего выпуска «Нью-Йорк пост». Подойдя к газетному киоску и прочитав баннер, он окаменел.

НАШ ЭКСКЛЮЗИВ!

ОБНАРУЖЕН ЕЩЕ ОДИН ОБЕЗОБРАЖЕННЫЙ ТРУП

Под заголовком стояло имя Брайса Гарримана.

Смитбек нащупал в кармане мелочь, бросил монеты на прилавок, схватил газету и принялся читать. Все время, пока он читал, его била нервная дрожь.

Смитбек даже застонал от отчаяния. Ведь ему поручали заняться делом туристки из Центрального парка, а он, как последний идиот, отказался, пообещав редактору доставить на блюде голову Фэрхейвена. Но получилось, что он не только напрасно молотил весь день мостовые, но ему еще и вставили фитиль по теме, которую он сам открыл. А хуже всего то, что фитиль этот вставил ему его вечная Немезида Брайс Гарриман.

Похоже, что на блюде в конечном итоге окажется его собственная голова.

Глава 6

Нора свернула с Кэнел-стрит на Мотт. Ей приходилось пролагать путь сквозь толпу, поскольку был вечер пятницы и Китайский квартал кишел людьми. На мостовой и тротуаре валялись испещренные плотным китайским шрифтом страницы газет. Вдоль стен зданий расположились прилавки торговцев продуктами моря. Естественно, на льду. В витринах на крючьях весели тушки уток и кальмаров. Покупатели, главным образом китайцы, отчаянно вопили и толкались, не обращая ни малейшего внимания на видеокамеры многочисленных туристов.

Заведение, именуемое «Чай и женьшень Тен Рена», находилось в нескольких сотнях футов от угла. Нора толкнула дверь и оказалась в длинном, светлом и очень чистом помещении. Воздух в чайной полнился самыми разными и чрезвычайно тонкими ароматами. Поначалу ей показалось, что в зале никого нет, однако, оглядевшись еще раз, она увидела Пендергаста. Агент сидел за столиком в дальнем конце зала между двумя застекленными витринами с образчиками женьшеня и имбиря. Девушка была готова поклясться, что всего за секунду до этого стол был пуст.

– Вы пьете чай? – спросил Пендергаст, знаком руки приглашая ее сесть.

– Иногда, – ответила Нора.

Ее поезд простоял между станциями двадцать минут, и у нее была масса времени на то, чтобы продумать линию своего поведения. Девушка решила закончить это свидание как можно быстрее.

Однако специальный агент ФБР явно никуда не торопился. Они сидели молча, пока Пендергаст изучал листок, заполненный китайскими иероглифами. Если это был перечень чаев, которые предлагались в этом доме, то он казался ей слишком длинным. Такого количества сортов чая существовать просто не может.

Пендергаст повернулся лицом к хозяйке – миниатюрной жизнерадостной женщине – и что-то быстро произнес по-китайски.

Хозяйка ответила ему на том же языке, отошла и скоро вернулась с фарфоровым чайником в руках. Она налила напиток в крошечные чашки и поставила одну из них перед Норой.

– Вы говорите по-китайски?

– На мандаринском наречии довольно слабо. Однако должен признаться, что кантонским диалектом владею гораздо свободнее.

Нора замолчала. Почему-то она совсем не удивилась.

– «Царский чай», – сказал Пендергаст, показывая взглядом на ее чашку. – Один из самых тонких вкусов и ароматов в мире. В нем используются только молодые листья с кустов, растущих на южных склонах гор. Сбор ведется лишь весной.

Нора подняла чашку, и нежный аромат коснулся ноздрей. Она сделала маленький глоток, ощутив смесь вкуса зеленого чая со сложной примесью каких-то других, удивительно ласковых ароматов.

– Очень приятно, – сказала она, возвращая чашку на стол.

– Рад слышать, – ответил Пендергаст, подняв на нее глаза.

Затем он что-то сказал по-китайски. Хозяйка наполнила чаем пакет, взвесила его, запечатала, написала цену на пластиковой этикетке и протянула пакет Норе.

– Это для меня? – спросила девушка.

Пендергаст молча кивнул.

– Я не хочу от вас никаких подарков.

– Прошу вас, возьмите. Этот чай весьма способствует пищеварению, и кроме того – он прекрасный антиоксидант.

Нора с недовольным видом взяла пакет в руки и, увидев цену, воскликнула:

– Постойте! Неужели двести долларов?!

– Вам хватит его на три-четыре месяца, – ответил Пендергаст. – Совсем недорого, если принять во внимание...

– Послушайте, мистер Пендергаст, – сказала девушка и положила пакет на стол, – я пришла только для того, чтобы сказать вам, что работать с вами больше не стану. На кон поставлена моя работа в музее. И пакет чая не заставит меня изменить решение, пусть он даже стоит двести баксов!

Пендергаст внимательно слушал ее речь, едва заметно наклонив голову.

– Они потребовали – и сделали это без всяких экивоков, – чтобы я прекратила с вами всякое сотрудничество. Мне нравится то, что я для вас делала. Но если я и дальше буду вам помогать, то потеряю работу. Один раз это уже произошло, когда закрылся музей Ллойда. Потерять работу вторично я позволить себе не могу. Мне она очень нужна.

Пендергаст молча кивнул.

– Брисбейн и Коллопи дали мне деньги на радиоуглеродный анализ, и я могу продолжать работу. Теперь у меня не останется свободного времени.

Пендергаст продолжал хранить молчание.

– Да и зачем я вам нужна? Я археолог, а потенциальный объект моего исследования уничтожен. Копия письма у вас есть. Вы работаете в ФБР, и десятки специалистов с готовностью прибегут вам на помощь, стоит вам пошевелить пальцем.

Пендергаст молчал, и Нора отпила немного чая. Когда она возвращала чашечку на блюдце, ее рука задрожала, и фарфор издал слабый звон.

– Итак, – сказала она, – вопрос исчерпан.

Теперь заговорил Пендергаст:

– Мэри Грин жила в нескольких кварталах отсюда. Чуть дальше по Уотер-стрит. Дом номер шестнадцать. Здание все еще на своем месте, и до него всего пять минут ходьбы.

Нора посмотрела на него, вскинув от удивления брови. Ей и в голову не приходило, насколько близко они находятся от округи, в которой когда-то обитала Мэри Грин. Она вспомнила о написанной кровью записке. Мэри Грин знала, что обречена на смерть. Ее последнее желание было очень простым – девочка не хотела умереть в полной безвестности.

Пендергаст ласково положил ладонь на руку Норе и сказал:

– Пошли.

Нора почему-то не стряхнула его ладонь. Пендергаст перекинулся несколькими словами с хозяйкой, взял пакет с чаем, слегка поклонился, и через несколько секунд они уже оказались на кишащей людьми улице. Они прошли по Мотт-стрит, пересекли Баярд-стрит и Чатам-сквер и оказались в лабиринте примыкающих к Ист-Ривер темных, узких улочек. Солнце давно опустилось за горизонт, и силуэты крыш были едва заметны на фоне умирающей вечерней зари. Дойдя до Кэтрин-стрит, Пендергаст и Нора свернули на юго-восток. Когда они проходили Генри-стрит, девушка с любопытством посмотрела на строительную площадку фирмы «Моген – Фэрхейвен». Работы по строительству жилой башни значительно продвинулись. Мощный фундамент был закончен, и на нем уже вырос довольно высокий каркас будущего здания. Из бетона торчали металлические стержни, похожие в полусумраке на стебли гигантского тростника. От угольного тоннеля, естественно, ничего не осталось.

Еще пара минут – и они оказались на Уотер-стрит. По обеим сторонам улицы стояли допотопные здания каких-то мастерских, складов и обветшалые жилые дома. Чуть дальше лениво текла Ист-Ривер. Лунный свет придавал воде лиловый оттенок. Почти прямо перед ними темнела громада Манхэттенского моста.

Пендергаст остановился напротив старого жилого дома, выходящего одной стороной на речной пирс, которым заканчивалась Маркет-стрит. Дом все еще оставался заселенным, одно из окон теплилось желтым светом. На фасаде первого этажа была металлическая дверь, рядом с которой находился помятый домофон с несколькими кнопками.

– Вот он, – сказал Пендергаст. – Дом номер шестнадцать.

Некоторое время они молча стояли в густеющей темноте. Первым нарушил молчание Пендергаст:

– Мэри Грин принадлежала к рабочей семье. После того как ферма отца в северной части штата разорилась, семейство перебралось сюда. Отец работал в порту грузчиком. Но когда девочке было всего пятнадцать, родители умерли во время локальной эпидемии холеры, вызванной скверной водой. На руках Мэри остались семилетний брат Джозеф и пятилетняя сестренка Констанция.

Нора продолжала хранить молчание.

– Мэри Грин пыталась зарабатывать стиркой и шитьем, но денег не хватало даже на то, чтобы заплатить за жилье. Их выгнали из дома. Работы не было, заработать было негде, и Мэри сделала то, что должна была сделать ради малышей, которых она, видимо, очень любила. Она стала проституткой.

– Ужасно... – прошептала Нора.

– Но это еще не самое худшее. Ее арестовали, когда ей было шестнадцать. Видимо, в это время ее братишка и сестренка стали беспризорными. В то время таких, как они, называли «помощниками». В городских архивах больше сведений нет. Скорее всего они умерли от голода. В тысяча восемьсот семьдесят первом году на улицах Нью-Йорка обитали по меньшей мере двадцать восемь тысяч бездомных детей. Так или иначе, но Мэри отправили в так называемое «Убежище для девушек» на Деланси-стрит. Вообще-то это была потогонная мастерская. Но жизнь там была все же лучше, чем в тюрьме. Так что Мэри Грин в некотором роде повезло.

Пендергаст замолчал. До них издалека донесся гудок плывущей по реке самоходной баржи.

– А потом что с ней произошло?

– Все документальные следы обрываются на пороге «Убежища для девушек», – ответил Пендергаст. Он повернулся к Норе (ей даже показалось, что лицо агента фосфоресцирует в лунном свете) и продолжил: – Энох Ленг – доктор Энох Ленг – предложил свои медицинские услуги «Убежищу для девушек» и работному дому, расположенному в районе Пяти углов. Сиротский приют стоял на месте теперешней Чатам-сквер. Доктор оказывал этим учреждениям медицинскую помощь pro bone, то есть бесплатно. Насколько нам известно, Ленг в течение всех семидесятых годов девятнадцатого века арендовал помещение на верхнем этаже Кабинета диковин Шоттама. Наверняка где-то в Нью-Йорке у него имелся собственный дом. Связь с обоими воспитательными учреждениями он поддерживал примерно год, вплоть до пожара в Кабинете Шоттама.

– И нам из письма уже известно, что именно Энох Ленг совершил эти преступления.

– Вне всякого сомнения.

– В таком случае почему вам требуется моя помощь?

– О самом Ленге практически нет никаких сведений. Я пытался найти информацию о нем в Историческом обществе, в Нью-Йоркской публичной библиотеке и даже в мэрии. Создается впечатление, что все упоминания о нем сознательно изъяты, и у меня есть большое подозрение, что все картотеки почистил сам Ленг. Судя по всему, доктор Энох Ленг был одним из первых спонсоров музея и, кроме того, слыл энтузиастом-таксидермистом. Я уверен, что в музее есть документы, касающиеся деятельности Ленга – пусть и не напрямую. Архивы музея настолько велики и находятся в таком беспорядке, что целенаправленно подчистить их практически невозможно.

– Но почему именно я? Почему ФБР просто не сделает официальный запрос на поиск нужных материалов?

– Дело в том, что после официального запроса документы имеют тенденцию бесследно исчезать. Кроме того, я видел, как вы работаете. Редко приходится встретить такую компетентность.

Нора в ответ лишь покачала головой.

– Мистер Пак, вне сомнения, продолжит оказывать нам свою поистине бесценную помощь. Да, и еще кое-что... Дочь Тинбери Макфаддена до сих пор жива. Она обитает в старинном доме в Пикскилле. Ей девяносто пять лет, но, насколько я понимаю, вполне compos mentis[7]. He исключено, что она может очень много поведать о своем отце. Вполне вероятно, что она была знакома с Ленгом. Мне почему-то кажется, что с молодой женщиной она согласится побеседовать гораздо охотнее, чем с агентом Федерального бюро расследований.

– Вы мне до сих пор так и не объяснили, почему вас так интересует это дело.

– Причины моего интереса не имеют значения. Однако я считаю, что лицо, совершившее подобное преступление, не может остаться безнаказанным. Даже после смерти. Мы же не забываем и тем более не прощаем Гитлера. Очень важно помнить. Прошлое – кусок настоящего. И именно сейчас оно в значительной своей части является настоящим.

– Вы имеете в виду два последних убийства?

Весь город только об этом и говорил. И на устах у всех была одна фраза: имитация старинного преступления.

Пендергаст в ответ молча кивнул.

– Но неужели вы действительно считаете, что между всеми этими убийствами имеется связь? Что существует псих, прочитавший статью Смитбека и пытающийся воспроизвести эксперименты Эноха Ленга?

– Да, я считаю, что между убийствами имеется связь.

Наступила ночь. Уотер-стрит и лежащие за ней пирсы были совершенно пустынны. Все это окружение действовало на Нору угнетающе.

– Послушайте, мистер Пендергаст, – сказала она. – Я хотела бы вам помочь. Однако я считаю – и об этом я вам уже говорила, – что пользы принести не могу. И если позволите, то я посоветовала бы вам заняться расследованием не старых убийств, а новых.

– Именно этим я и занимаюсь. Однако разгадка новых убийств скрыта в преступлениях девятнадцатого века.

– Каким же образом? – удивленно вскинув брови, спросила Нора.

– Пока не время, Нора. Я еще не накопил достаточно информации, чтобы дать вам исчерпывающий ответ. Однако я уже сказал больше, чем следует.

Нора раздраженно вздохнула и сказала:

– В таком случае прошу меня извинить, но я не могу во второй раз ставить под угрозу свою работу. Особенно не имея информации. Вы меня понимаете, не так ли?

– Конечно, – после недолгого молчания ответил Пендергаст. – Я уважаю ваше решение.

Агент ФБР слегка наклонил голову, и этот простой знак вежливости получился в его исполнении весьма элегантным.

Пендергаст попросил шофера высадить его в квартале от дома. Когда «роллс-ройс» бесшумно отъехал, специальный агент ФБР в глубокой задумчивости двинулся по тротуару. Через несколько минут он остановился и поднял глаза на здание, в котором обитал. Эта глыба камня, украшенная горгульями и башенками, именовалась «Дакота». Однако, глядя на громадный дом, он почему-то видел перед собой разрушающееся строение на Уотер-стрит, в котором когда-то жила Мэри Грин.

Пендергаст понимал, что дом номер шестнадцать по Уотер-стрит никакой особенной информации в себе не содержит и обыскивать его не имеет смысла. Но в то же время здание таило в себе какие-то особые и загадочные свойства. Для него имели значение не столько факты и цифры, сколько дух и настроение эпохи. Формы и ощущения того времени. В этом доме росла Мэри Грин. Ее отец участвовал в великом исходе из сельских мест в город, случившемся после Гражданской войны. Ее детство было не очень легким, но назвать его несчастливым вряд ли можно. Портовые грузчики в те времена вполне могли заработать на жизнь. Давным-давно девочка играла на булыжниках мостовой, по которым он сегодня ступал, а веселые крики отзывались эхом от тех кирпичных стен, которые он видел. Но затем холера унесла обоих родителей, навеки изменив ее жизнь. И кроме нее, было еще тридцать пять подобных жизней, которые столь жестоко закончились в угольном тоннеле под домом.

Позади него в конце квартала раздался слабый шорох, и Пендергаст обернулся. По направлению к нему с трудом брел одетый в черное сгорбленный старик с котелком на голове. В руках старец тащил кожаный саквояж. Он передвигался еле-еле, опираясь на палку. Создавалось впечатление, что размышления Пендергаста породили эту фигуру из прошлого. Старик приближался, размеренно и негромко постукивая тростью о тротуар.

Пендергаст бросил на старца еще один взгляд и снова обратил взор на «Дакоту», ожидая, когда свежий ночной воздух внесет ясность в мысли. Но никакой ясности не последовало. Перед его мысленным взором снова возникла Мэри Грин – маленькая девочка, весело играющая на булыжниках мостовой.

Глава 7

Прошло уже несколько дней с того времени, когда Нора в последний раз заглядывала в свою лабораторию. Оставив открытой старую металлическую дверь, она включила свет и огляделась. В лаборатории все оставалось на своих местах. У дальней стены стоял белый стол, а на столе – бинокулярный микроскоп, компьютер, набор инструментов для флотации. У боковой стены находились черные металлические шкафы, в которых хранились собранные ею образцы – угли, камни, керамика, кости и другие органические останки. В застоялом воздухе витал запах пыли со слабой примесью дыма, аромата сосны и можжевельника. Эти запахи сразу же заставили ее вспомнить о Нью-Мексико. Что она вообще делает здесь, в Нью-Йорке? Ведь она же специалист по археологии Юго-Запада. Ее брат Скип чуть ли не каждую неделю требует, чтобы сестра вернулась домой, в Санта-Фе. Она сказала Пендергасту, что не может позволить себе потерять работу в музее. Но разве это так страшно? Она вполне может рассчитывать на хороший пост в университете Нью-Мексико или университете штата Аризона. И там и там имеются прекрасные кафедры археологии, где ей не придется доказывать полезность своей работы кретинам вроде этого Брисбейна.

Мысль о Брисбейне заставила ее разволноваться. Кретины или нет, но это был Американский музей. Никогда в жизни у нее не будет другой подобной возможности.

Девушка закрыла дверь и быстро прошла в комнату. Теперь, когда она получила деньги для радиоуглеродного анализа, можно было вернуться к настоящей работе. Из своего фиаско она извлекла хотя бы одну пользу – получила деньги. Теперь следует подготовить древесные угли и органику для отправки в лабораторию Мичиганского университета. Как только она получит результат датировки, ее работа по связям ацтеков и индейцев анасази примет самый серьезный характер.

Нора открыла первый шкаф и осторожно извлекла из него плоский контейнер с множеством закрытых пробирок. В каждой из них находился единственный образец: кусочек древесного угля, обуглившееся зерно, фрагмент початка кукурузы, древесная щепка или осколок кости. Она вынула три контейнера и поместила их на белый стол. После этого девушка включила компьютер и, выведя на экран каталожную матрицу, принялась сверять точность маркировки пробирок и их содержимого.

В ходе работы ее мысли начали снова обращаться к событиям последних дней. Нору занимал вопрос, удастся ли ей когда-нибудь полностью восстановить свои отношения с Брисбейном? Этот тип был отвратным и лживым, но все же, как ни крути, боссом. Брисбейн не лишен проницательности, и в силу этого обстоятельства он рано или поздно придет к выводу, что для общего блага следует зарыть томагавки в землю...

Нора в негодовании затрясла головой. Девушке крайне не понравился такой эгоистический образ мыслей. Ведь статья Смитбека не только отравила ей жизнь, но и вызвала к жизни убийцу-имитатора, уже получившего кличку Хирург. Она никак не могла взять в толк, с какой стати Смитбек решил, что статья ей поможет. Норе давно стало ясно, что Смитбек – карьерист. Но на сей раз он перешагнул все границы. Самодовольный, маниакальный эгоист. Она припомнила свою первую встречу с ним в Пейдже, штат Аризона. Окруженный дешевого вида девицами в бикини, он раздавал им автографы. Или, вернее, пытался раздавать. Ну и тип. Следовало больше доверять своему первому впечатлению.

Затем ее мысли обратились к Пендергасту. Странный человек. Нора даже не была уверена в том, что он имел полномочия вести это расследование. Может ли ФБР разрешить одному из своих агентов отправиться в свободный поиск наподобие этого? Почему он так уклончиво говорит о причинах своего интереса к делу? Может быть, Пендергаст по своей природе человек очень скрытный? В любом случае ситуация выглядит довольно странно. Однако теперь она в стороне от дела, и это ее радует. Очень радует.

Однако, вернувшись к своим пробиркам, девушка вдруг осознала, что не так уж и рада. Может быть, потому, что сверка ярлыков и сортировка образцов были довольно унылым занятием. Но думы о печальной участи Мэри Грин никак не хотели уходить из ее головы. Мрачный дом. Убогое платье. Щемящая душу записка.

Ценой изрядных усилий ей удалось отогнать все посторонние мысли. Мэри Грин и ее семья давно канули в Лету. Все это было трагично и даже ужасно, но ее лично никаким боком не касалось.

Закончив проверку и сортировку образцов, она принялась укладывать пробирки в другой контейнер – с ячейками из пенопласта. Пожалуй, лучше разделить их на три партии. На тот случай, если часть затеряется. Закончив упаковку, она принялась заполнять транспортные накладные и ярлыки «Федерального экспресса».

Раздался стук, ручка двери повернулась, и закрытая на замок дверь задребезжала от нетерпеливого удара.

– Кто там? – оторвала взгляд от писанины Нора. Из-за дверей послышался хриплый шепот.

– Кто?! – повторила она, неожиданно для себя испугавшись.

– Это я. Билл.

Нора поднялась со стула, испытывая одновременно облегчение и гнев.

– Что ты здесь делаешь?

– Открой!

– Ты что? Шутишь? Убирайся отсюда! Немедленно.

– Пожалуйста, Нора. Это крайне важно.

– Для меня крайне важно, чтобы ты убрался к дьяволу. Предупреждаю!

– Мне надо с тобой поговорить.

– Все. Вызываю охрану.

– Не надо, Нора! Подожди.

Нора подняла трубку и набрала номер. Охранник ответил, что немедленно поднимется наверх.

– Нора! – выкрикнул Смитбек.

Нора уселась за стол и попыталась собраться с мыслями. «Закрой глаза и не обращай на него внимания, – сказала она себе. – Просто не обращай на него внимания. Служба безопасности будет здесь через пару минут».

– Пусти меня хотя бы на минуту, – продолжал ныть Смитбек. – Прошлой ночью...

До нее долетел звук тяжелых шагов, и суровый голос произнес:

– Сэр, вы находитесь в месте, куда посетители не допускаются.

– Послушайте! Я репортер газ...

– Пройдите, пожалуйста, со мной, сэр.

За дверью началась какая-то возня.

– Нора!

В голосе журналиста прозвучала несвойственная ему нотка отчаяния. Нора вопреки желанию подошла к двери, приоткрыла ее и высунула голову в коридор. Смитбек находился между двумя охранниками. Он смотрел на девушку, а вихор на его голове укоряюще трепетал.

– Ты все-таки вызвала охрану, – произнес он, делая очередную попытку освободиться. – Не могу в это поверить!

– С вами все в порядке, мисс? – поинтересовался один из стражей.

– Я в порядке. Но этот человек здесь находиться не должен.

– Сюда, сэр. Мы проводим вас к дверям.

С этими словами охранники стали уводить журналиста.

– Отпустите меня! Я сообщу о вашем поведении.

– Да, сэр. Сделайте это, сэр.

– Перестаньте называть меня «сэр». Это оскорбительно.

– Так точно, сэр.

Охранники, не теряя выдержки, повели его по коридору к лифту.

Нора следила за тем, как уводят Смитбека, и в ее душе боролись противоречивые чувства. Бедный Смитбек. Какой унизительный исход. Но он сам навлек на себя это и заслуживает наказания. Он не смеет вот так появляться, корча из себя черт знает что. Сплошные трагедии и тайны...

– Нора! – долетел до нее вопль из коридора. – Умоляю, выслушай! Я слышал на полицейской волне, что на Пендергаста совершено нападение. Он в больнице Святого Луки на Пятьдесят девятой. Он...

Голос умолк, заглушенный дверями лифта.

Глава 8

С Норой никто не хотел разговаривать.

Прошло более часа, прежде чем доктор смог уделить ей внимание. Он появился в зале ожидания – очень юный, с загнанным взглядом и двухдневной щетиной на физиономии.

– Доктор Келли? – произнес он, заглянув в листок с именами.

Нора поднялась с кресла и, поймав взгляд врача, спросила:

– Как он?

На лице медика появилась усталая улыбка.

– С ним все будет в порядке, – ответил он, посмотрел с любопытством на Нору и спросил: – Вы медик, доктор Келли?

– Археолог.

– О... И какое отношение вы имеете к пациенту?

– Мы друзья. Смогу ли я его увидеть? И что с ним?

– Прошлой ночью он получил ножевое ранение.

– О Боже!

– Клинок прошел в каком-то дюйме от сердца. Ему очень повезло.

– Как он сейчас?

– Он... – Доктор замолчал, и на его губах снова появилась легкая улыбка. – Потрясающая сила духа. Странный парень ваш мистер Пендергаст. Потребовал, чтобы операцию проводили под местным наркозом, что, согласитесь, весьма нетривиально. В противном случае он отказывался ставить подпись под разрешением на операцию. После этого он настойчиво попросил дать ему зеркало, и нам пришлось доставить таковое из родильного отделения. Мне еще ни разу не попадался столь... столь требовательный пациент. Поначалу я даже подумал, что на мой операционный стол попал хирург. Из хирургов, для вашего сведения, получаются самые скверные пациенты.

– Зачем ему понадобилось зеркало?

– Мистер Пендергаст пожелал следить за ходом операции. Его жизненные показатели ухудшались, поскольку он потерял много крови, но ему почему-то очень хотелось осмотреть рану под разными углами еще до начала операции. Очень странно. Скажите, где работает мистер Пендергаст?

– В ФБР.

Улыбку мгновенно смыло с лица доктора.

– Понимаю... Это многое объясняет. Вначале мы поместили его в двухместную палату – все одиночные были заняты, – но нам пришлось одну из них освободить. Мы срочно переселили сенатора штата Нью-Йорк.

– Но почему? Неужели Пендергаст жаловался?

– Нет... он не жаловался. – Доктор помолчал, не зная, продолжать или нет, но затем все же решился: – Мистер Пендергаст начал просматривать на видео процедуру вскрытия человеческого трупа. Весьма выразительный фильм. Второй пациент стал протестовать, но это уже не имело значения, поскольку вскоре началась доставка разнообразных заказов, сделанных мистером Пендергастом. – Доктор пожал плечами и продолжил: – Он отказывался принимать больничную пишу и хотел, чтобы ему доставляли еду только от Балдуччи. Мистер Пендергаст отказался от капельницы и от всех болеутоляющих лекарств, включая такие пустячные, как тайленол или викодин. А об окисконтине мы не посмели даже и заикаться. Он должен испытывать ужасную боль, но при этом не подает и вида. Новые постановления, регулирующие отношения врач-пациент, связывают меня по рукам и ногам.

– Да, все это очень в его стиле.

– Утешает лишь то, что, согласно моему скромному опыту, самые трудные пациенты выздоравливают быстрее всех. Мне только жаль медсестер. – Доктор взглянул на часы и добавил: – Вы можете пройти. Палата пятнадцать ноль один.

На подходе к палате Нора уловила какой-то странный, не свойственный лечебным учреждениям запах. И этот экзотический запах на фоне ароматов залежалой пищи и медицинского спирта казался совсем неуместным. Из открытых дверей палаты доносился визгливый голос. Нора остановилась у порога и негромко постучала.

На полу комнаты лежали стопки каких-то старинных книг, в беспорядке валялись географические карты. В изящных серебряных чашечках курились палочки сандалового дерева, посылая к потолку тонкие струйки дыма. «Это объясняет странный запах», – подумала Нора. Рядом с кроватью больного стояла медсестра, сжимая в одной руке коробочку с пилюлями, а в другой – шприц. На кровати возлежал Пендергаст, облаченный в черную шелковую пижаму. Укрепленный над его головой телевизор демонстрировал окровавленное тело, вокруг которого суетились три врача. Нора отвернулась от шокирующей картинки и увидела на столике рядом с кроватью блюдо с растопленным маслом и остатки шеек полярного омара.

– Мистер Пендергаст, я настаиваю на инъекции, – говорила сестра. – Вы перенесли серьезную операцию, и вам необходимо как можно больше спать.

Пендергаст освободил руки, на которых покоилась его голова, поднял лежащий на одеяле том и с небрежным видом принялся его листать.

– Сестра, – сказал он, не переставая перевертывать страницы. – У меня нет ни малейшего намерения получать какие-либо инъекции. Я усну, как только дозрею до этого.

– Я вынуждена позвать доктора. Подобное поведение просто недопустимо. А все это крайне негигиенично, – сказала она, разгоняя ладошкой дым.

Пендергаст согласно кивнул и перевернул очередную страницу.

Медсестра выскочила из палаты, едва не сбив с ног Нору. Пендергаст поднял глаза и, увидев ее, улыбнулся:

– О, доктор Келли! Входите и располагайтесь как дома. Нора опустилась на стоящий рядом с кроватью стул и спросила:

– С вами все в порядке?

Пендергаст ответил ей утвердительным кивком.

– Что случилось?

– Я повел себя неосмотрительно.

– Но кто это сделал? Где? Когда?

– Рядом с моим жилищем, – ответил Пендергаст, поднял пульт дистанционного управления, выключил телевизор и отложил в сторону книгу. – Человек в черном, опирающийся на трость и с котелком на голове. Он попытался усыпить меня хлороформом, я задержал дыхание и сделал вид, что теряю сознание. Когда он в это поверил, мне удалось вырваться. Однако я его недооценил. Черный человек пырнул меня ножом и скрылся.

– Но он мог вас убить!

– Именно таковыми, насколько я понял, и были его намерения.

– Доктор сказал, что клинок прошел лишь в дюйме от сердца.

– Да. Как только я осознал, что он собирается меня заколоть, я отвел его руку и направил удар в место, не имеющее жизненно важного значения. Весьма полезный прием. Используйте его обязательно, если попадете в подобное положение. – Пендергаст чуть подался вперед и продолжил: – Доктор Келли, я убежден, что это был тот человек, который убил Дорин Холландер и Мэнди Экланд.

– Почему вы так решили?

– Я мельком видел оружие. Это был хирургический скальпель с ампутационным лезвием.

– Но... почему именно вы?

Пендергаст улыбнулся, но в этой улыбке боли было гораздо больше, чем веселья.

– Ответ очень прост. В какой-то точке мы подобрались слишком близко к истине и тем самым выкурили его из норы. И это я считаю явлением положительным.

– Положительным? Но вам же по-прежнему грозит опасность!

Пендергаст обратил на нее внимательный взор своих светлых глаз и произнес:

– В этом я не одинок, доктор Келли. Вам и мистеру Смитбеку следует проявлять крайнюю осторожность.

Сказав это, агент ФБР слегка поморщился.

– А вам следует принимать болеутоляющие лекарства.

– Для того, чтобы реализовать свои планы, мне необходимо иметь совершенно ясную голову. Человечество существовало без болеутоляющих средств много веков. Итак, вам надо принимать меры предосторожности. Не появляйтесь по ночам на улицах в одиночку. Лично я очень доверяю сержанту О'Шонесси. – Он сунул ей в ладонь визитную карточку и добавил: – Если вам что-то потребуется, звоните ему. А я через несколько дней уже буду в полном порядке.

Нора понимающе кивнула.

– Кроме того, было бы совсем неплохо, если бы вы на денек уехали из города. В Пикскилле живет старая, одинокая и очень разговорчивая леди, которая просто обожает гостей.

– Я же разъяснила, почему не могу вам больше помогать, – со вздохом сказала Нора. – А вы мне не хотите поведать, почему вас так интересуют эти старые убийства.

– Все, что бы я вам ни сказал сейчас, полной картины все равно не создаст. Для того, чтобы все детали головоломки легли на нужное место, мне еще придется хорошенько поработать. Но заверяю вас, доктор Келли, что это не просто моя прихоть. Нам с вами жизненно необходимо узнать как можно больше о докторе Энохе Ленге.

После этого последовало длительное молчание.

– Если не хотите сделать это для меня, сделайте хотя бы ради Мэри Грин.

Нора поднялась со стула.

– И еще кое-что, доктор Келли.

– Да?

– Смитбек не такой уж скверный парень. По собственному опыту знаю, что в трудный момент он может быть очень надежным партнером. Я чувствовал бы себя спокойнее, если бы вы были вместе. По крайней мере до того, как все это кончится.

– Ни за что, – вздернула голову Нора.

Пендергаст поднял руку и несколько раздраженно произнес:

– Сделайте это ради вашей собственной безопасности. А теперь я должен вернуться к своим трудам. С нетерпением жду от вас вестей завтра.

Это было произнесено безапелляционным тоном, и Нора вышла из палаты в некотором раздражении. Не мытьем, так катаньем Пендергаст снова втянул ее в это дело и теперь вдобавок пытается взвалить на нее Смитбека. Никаких смитбеков! Негодяй просто ищет материал для второй главы своего опуса. Смитбек и Пулитцеровская премия! Да, она поедет в Пикскилл. Но сделает это в одиночестве.

Глава 7

В маленькой подвальной комнате царила тишина. Помещение было настолько простым и скромным, что больше всего походило на келью отшельника. Лишь единственный тонконогий стол да жесткий неудобный стул нарушали монотонность неровного пола и влажных некрашеных стен. Ультрафиолетовые лампы под потолком бросали синеватый призрачный свет на четыре лежащих на столе предмета: изрядно потертый и потрепанный блокнот из красной кожи, вечное перо, длинный отрезок резиновой трубки бежевого цвета и шприц для внутривенного вливания.

Сидящий на стуле человек поочередно осмотрел находившиеся в полном порядке предметы. Затем он очень-очень медленно протянул руку и взял шприц. Игла в ультрафиолете поблескивала каким-то необычным, завораживающим светом, и казалось, что сыворотка в прозрачном цилиндре дымится.

Он смотрел на сыворотку, вращая шприц перед глазами и восхищаясь возникающими в ней миниатюрными туманными мирами. В пробирке заключалось вещество, поиску которого посвящали всю свою жизнь предыдущие поколения: философский камень, Святой Грааль, единственное истинное имя Божие. Ради этого были принесены многие жертвы как им самим, так и теми, кто ради успеха возложили на алтарь науки свои жизни. Но как бы ни громадны были эти жертвы, они полностью оправданы, ибо сейчас перед ним находилась заключенная в стекло целая вселенная жизни. Его жизни. Подумать только, что она родилась из нейронов «конского хвоста» – нервного узла в основании спинного мозга. После омовения всех клеток тела жизненной сутью этих нейронов клетки перестают погибать. Потрясающе простое открытие, но каким трудным оказался к нему путь.

Процесс очистки доставлял ему мучения, и в то же время он получал от него удовольствие. Точно так же, как и от действия, к которому намеревался приступить. В последних фазах создания чудодейственной сыворотки было нечто от религиозного обряда. Это напоминало поведение подлинно верующего человека, который, прежде чем приступить к настоящей молитве, совершает целый ряд подготовительных сакральных действий. Это также напоминало действия клавесиниста, прокладывающего путь через все двадцать девять частей «Гольдберг-вариаций» к чистой истине финала, созданного самим Бахом.

Радость подобных размышлений несколько омрачала мысль о тех, кто пытается встать на его пути, кто хочет вытащить его на поверхность, кто следит за ним, чтобы добраться до этой комнаты, кто стремится положить конец его благородным трудам. Самый опасный из них уже наказан за свою наглость – хотя и не так строго, как он того заслуживает. Что ж, в его распоряжении имеются другие средства, а возможность дальнейшего наказания еще представится.

Отложив шприц в сторону, он взял блокнот и открыл кожаную обложку. Комната мгновенно наполнилась другими запахами. Это был запах плесени, гниения и разложения. Его всегда поражала ирония ситуации: переплетенный в кожу и почти распавшийся за столько десятилетий блокнот хранил в себе тайну, которая могла положить конец распаду и разложению.

Он принялся медленно, с любовью переворачивать страницы, начиная с первых записей, вопиющих о неимоверных сложностях исследовательской работы. На последних страницах заметки были сделаны совсем недавно. Отвинтив колпачок с вечного пера, он положил ручку на блокнот, чтобы чуть позже внести запись о своих самых свежих наблюдениях.

Ему хотелось еще немного поразмышлять, но сделать это он не осмелился – сыворотка требовала определенной температуры и по прошествии некоторого времени утрачивала свои качества. Он в последний раз обвел взглядом стол, испытывая при этом чуть ли не разочарование. Нет, разочарованием это быть не могло, поскольку после инъекции произойдет нейтрализация телесных ядов и оксидантов. Это, в свою очередь, остановит процесс старения – загадка, над разрешением которой в течение последних трех тысяч лет бились лучшие умы человечества.

Действуя теперь гораздо быстрее, он взял резиновую трубку и затянул ее на правой руке чуть выше локтя. Когда вена вздулась, он легонько постучал по ней ногтем, поднял со стола шприц, ввел иглу, нажал на головку шприца и закрыл глаза.

Глава 10

Нора, щурясь от ярких лучей утреннего солнца, уходила от красного, похожего на имбирный пряник-вокзала в Пикскилле. Когда она садилась в поезд на Гранд-Сентрал, лил дождь, а здесь в небе над старым центром города вдоль Гудзона было всего лишь несколько легких облачков. Трехэтажные кирпичные здания стоят бок о бок, обратившись фасадами на реку. За этим рядом домов от реки тянулись вверх узкие улочки. Еще выше, примостившись на склоне скалистого холма, стояли дома старинных семей. Перед домами еще сохранились зеленые лужайки с вековыми деревьями. Между ветхозаветными строениями нашли себе место и новые, не столь внушительные здания, включая автомобильную мастерскую и возникший здесь по какому-то странному капризу судьбы латиноамериканский мини-рынок. Все тут имело довольно жалкий вид и выглядело каким-то ненатуральным. Старый благородный город, пребывая в переходном состоянии, отчаянно пытался сохранить достоинство на фоне общего упадка и забвения.

Нора сверилась с указаниями, которые Клара Макфадден дала ей по телефону, и начала восхождение по Центральной авеню, крепко сжимая ручку своего допотопного кожаного портфеля. На Вашингтон-сквер она свернула направо и стала карабкаться в направлении Симпсон-плейс. Подъем был очень крутым, и Нора вскоре стала слегка задыхаться. На противоположном берегу реки за зеленью деревьев чуть виднелись скалы Медвежьей горы. Кроны деревьев полыхали красным и желтым цветом, с темными вкраплениями елей и сосен.

Видавший виды дом Клары Макфадден был выстроен в стиле королевы Анны. Дом имел крытую шифером мансарду и пару украшенных эркерами башенок. По всему периметру первого этажа шла открытая терраса с резным деревянным фризом. Нора шагала по короткой подъездной аллее, а над ее головой, сбрасывая с деревьев пожелтевшую листву, играл ветер. Она поднялась на террасу и позвонила в тяжелый бронзовый колокол.

Прошла минута, потом две. Нора была готова позвонить еще раз, но вспомнила, что Клара Макфадден просила заходить сразу, не дожидаясь ответа.

Девушка повернула бронзовую ручку и толкнула дверь. Петли, которым, видимо, приходилось работать редко, жалобно заскрипели. Она вошла в прихожую и повесила пальто на единственный имевшийся там крючок. В доме пахло пылью, старой тканью и кошками. На второй этаж шли изрядно потертые ступени, а справа от нее находилась широкая, обрамленная резным дубом дверь в форме арки, ведущая, судя по всему, в гостиную.

Из-за дверей послышался старчески дребезжащий, но в то же время на удивление сильный голос:

– Входите.

На пороге гостиной Нора немного задержалась, поскольку после яркого дневного света комната показалась ей очень темной. Окна были закрыты плотными зелеными занавесями с золотыми кистями по нижнему краю. Когда глаза привыкли к темноте, она увидела старую даму, сидящую в высоком кресле викторианской эпохи. Дама была облачена в одеяние из черного бомбазина. Было настолько темно, что поначалу Нора увидела лишь белое лицо и столь же белые руки. Создавалось впечатление, что эти части тела парили сами по себе. Дама сидела полуприкрыв глаза.

– Не бойтесь, – произнес из глубины кресла бестелесный голос.

Нора сделала шаг вперед, и белая рука сделала взмах в сторону второго викторианского кресла с подголовником, прикрытым кружевной салфеточкой. Нора осторожно присела, однако с кресла все же поднялся столб пыли. Послышался шорох, и черная кошка, вынырнув из-под занавеси, тут же растворилась в темноте комнаты.

– Благодарю вас за то, что согласились меня принять, – начала Нора.

Бомбазин громко зашуршал, когда дама подняла голову.

– Что вам от меня угодно, дитя мое?

Вопрос оказался на удивление прямым, и произнесен он был довольно резким тоном.

– Мисс Макфадден, я хотела бы задать вам вопросы о вашем отце Тинбери Макфаддене.

– Дорогая, назовите мне еще раз ваше имя. Я женщина пожилая, и память мне иногда изменяет.

– Нора Келли.

Хозяйка дома подняла руку и дернула за шнурок выключателя стоящего рядом с креслом торшера. На светильнике был шелковый абажур, он создавал вокруг себя ореол неяркого желтого света. Теперь Нора смогла лучше рассмотреть Клару Макфадден. Кожа на ее древнем, с ввалившимися щеками лице походила на тонкий пергамент. Дама, в свою очередь, внимательно изучала девушку. Оказалось, что ее старческие глаза еще не совсем утратили присущий им некогда блеск.

– Благодарю вас, мисс Келли, – сказала она и повторно дернула за шнурок. – Итак, что именно вы желаете узнать о моем отце?

Нора достала из портфеля папку и, борясь с темнотой, сверилась с записями, которые она сделала в поезде по пути сюда. Девушка радовалась тому, что заранее подготовилась к встрече, так как обстановка, в которой проводилось интервью, казалась ей несколько пугающей.

Старая леди взяла со стоящего рядом с креслом столика какой-то предмет. При ближайшем рассмотрении этот предмет оказался старомодной бутылочкой объемом в одну пинту. К сосуду был прикреплен зеленый ярлычок. Дама наполнила жидкостью чайную ложку, вылила лекарство в рот и вернула ложку с бутылкой на прежнее место. Откуда ни возьмись появилась вторая черная кошка (а может быть, и та – первая) и вспрыгнула на колени хозяйке. Дама начала поглаживать ее спину, и кошка от удовольствия замурлыкала.

– Ваш отец работал куратором в Американском музее естественной истории и был коллегой Джона Кэнади Шоттама, владельца кабинета диковин в Нижнем Манхэттене.

Старая дама ответила ей молчанием.

– И он был знаком с ученым по имени Энох Ленг.

Услышав это, Клара Макфадден словно окаменела, а затем заговорила резким, язвительным голосом. Казалось, что ее слова рассекают застоялый воздух. Одним словом, упоминание о Ленге вернуло древнюю леди к жизни.

– Ленг? Почему вы вспомнили о Ленге?

– Мне интересно, знаете ли вы что-нибудь об этом человеке. И не сохранились ли у вас его письма?

– Мне, конечно, известно о Ленге, – произнес резкий голос. – Он убил моего отца.

Нора ошеломленно замолчала. Во всем, что она прочитала о Макфаддене, об убийстве не было ни слова.

– Простите?

Это было единственное, что она смогла произнести.

– О, я знаю – они говорят, что отец просто исчез. Но они ошибаются.

– Почему вы так решили?

– Почему? – Снова послышался шорох платья. – Позвольте мне вам сказать почему.

Мисс Макфадден снова включила свет и указала Норе на большую фотографию в старинной рамке. Это был изрядно выцветший портрет молодого человека в строгом, наглухо застегнутом костюме. Молодой человек улыбался, обнажив пару передних металлических зубов. Прикрывающая один глаз черная повязка придавала ему несколько злодейский вид. Лоб у молодого человека был невысокий, а скулы выдающиеся – как у Клары.

Клара Макфадден начала говорить неестественно громким и злым голосом:

– Снимок был сделан вскоре после того, как отец вернулся с Борнео. Вы, конечно, понимаете – он был коллекционером. Еще совсем юношей он провел несколько лет в восточной Африке, что позволило ему создать внушительную коллекцию африканских млекопитающих и различных экспонатов, полученных от туземцев. Вернувшись в Нью-Йорк, он стал одним из кураторов музея, только что созданного его другом по лицею. Теперь он называется Американский музей естественной истории. То были совсем иные времена, мисс Келли. Большая часть кураторов музея были состоятельными джентльменами наподобие моего отца. Они не имели систематической научной подготовки, и их можно назвать дилетантами в лучшем смысле этого слова. Отец всегда интересовался разными диковинами и всякими курьезами. Вы слышали, мисс Келли, о кабинетах диковин?

– Да, – ответила Нора, торопливо делая записи, чтобы зафиксировать все мельчайшие подробности рассказа. Она уже жалела, что не захватила диктофон.

– В то время в Нью-Йорке их было довольно много. Но Музей естественной истории начал довольно быстро вытеснять их из бизнеса. Получилось так, что отец, как куратор, занимался приобретением для музея коллекций обанкротившихся кабинетов. Он активно переписывался с их владельцами: семейством Делакурта, Барнумом, братьями Кэдволедер. Одним из таких кабинетов владел Джон Кэнади Шоттам. – Старая леди налила себе еще одну ложечку лекарства. В неярком свете торшера Нора прочитала этикетку на бутылке: «Тонизирующая растительная микстура Лидии Пинкам».

– Да, – кивнула Нора, – Кабинет природных диковин и иных редкостей Дж.К. Шоттама.

– Именно. Круг ученых в то время был очень узок, и все они были членами лицея. Весьма одаренные люди, скажу я вам. Шоттам тоже входил в круг избранных, но в то же время он был, как теперь говорят, и шоуменом. Он открыл кабинет на Кэтрин-стрит и брал за вход мизерную плату.

Основными его посетителями были представители низших классов. В отличие от многих своих коллег Шоттам считал, что если дать людям образование, то они избавятся от страданий и нищеты. Именно поэтому он открыл свой кабинет в весьма сомнительной округе. В первую очередь Шоттам хотел просветить молодых людей. Как бы то ни было, ему требовался помощник, чтобы систематизировать коллекцию, приобретенную им у молодого человека, убитого туземцами на Мадагаскаре.

– У Александра Мэрисаса.

Со стороны кресла, в котором сидела дама, послышался шелест шелка. Она выключила свет, в очередной раз погрузив комнату и портрет своего отца в темноту.

– Похоже, мисс Келли, что вам очень многое уже известно, – с подозрением в голосе произнесла Клара Макфадден. – Может быть, я утомляю вас своим рассказом?

– Что вы, что вы! Конечно, нет. Прошу вас, продолжайте.

– Кабинет Шоттама был довольно жалким. Отец время от времени ему помогал, что казалось ему довольно обременительным. Коллекция была скверной, собранной случайно, без всякой системы. Чтобы заманить бедняков, и в первую очередь уличных ребятишек, Шоттам стремился к сенсационности. У него был зал, который он называл «Галереей неестественных диковин». Как мне кажется, на создание этой галереи его вдохновила «Палата ужасов» мадам Тюссо. Ходили слухи, что некоторые люди, посещавшие эту галерею, исчезали навсегда. Полная чепуха, естественно, и скорее всего эти слухи распускал сам Шоттам, надеясь таким образом повысить посещаемость своего заведения.

Клара Макфадден достала из складок своего наряда кружевной платочек и, откашлявшись в него, продолжила:

– Именно в это время членом лицея стал человек по имени Ленг. Энох Ленг. – В ее голосе явно звучала ненависть.

Нора вдруг ощутила, как учащенно забилось ее сердце.

– И вы были с ним знакомы?

– Отец о нем очень много рассказывал. Особенно к концу жизни. У отца, как вы могли заметить, были повреждены глаз и зубы. Ленг помог ему поставить серебряный зубной мост и нашел очки с необычно толстыми линзами. Создается впечатление, что он был весьма разносторонней личностью.

Старая дама вернула платок в складки своего траурного наряда, приняла очередную ложку эликсира и продолжила повествование:

– Говорили, что он прибыл из Франции, из небольшого горного поселения где-то на границе с Бельгией. Поговаривали, что он происходит из аристократической семьи и имеет титул барона. Эти ученые мужи, как вам известно, просто обожают посплетничать. Нью-Йорк в ту пору был страшно провинциальным местом, и Ленг сумел произвести на всех сильное впечатление. Никто не сомневался в том, что он весьма просвещенная личность. Он, кстати, называл себя доктором, и все утверждали, что он искусный хирург и химик.

Последняя фраза Клары Макфадден была сдобрена изрядной порцией уксуса.

В застоялом воздухе витал запах плесени. Кот непрерывно мурлыкал, и звук этот очень напоминал шум крошечной турбины.

Наступившую тишину снова прорезал скрипучий голос:

– Шоттам искал куратора для своего Кабинета. Ленг проявил интерес к его предложению, хотя это был один из самых плохих кабинетов Нью-Йорка. В итоге Ленг арендовал в доме Шоттама весь третий этаж.

Пока все это совпадало со сведениями, содержащимися в послании Шоттама.

– И когда же это произошло? – спросила Нора.

– Весной тысяча восемьсот семидесятого года.

– Ленг жил в кабинете?

– Вы можете представить, чтобы человек с происхождением Ленга обитал в районе Пяти углов? Подобное просто невозможно. Но никто не знал, где его дом. Ленг был очень странным, вечно ускользающим от прямых ответов человеком – очень чопорным как в манере поведения, так и речи. Он не допускал никакой фамильярности.

Большую часть своего времени он проводил либо в Кабинете Шоттама, либо в лицее. Насколько я помню, его работа у Шоттама первоначально планировалась на один-два года. Первое время Шоттам был очень доволен деятельностью Ленга. Ленг составил каталог коллекции и написал карточки на каждый экспонат. Но затем что-то случилось, и Шоттам стал относиться к Ленгу со все возрастающим подозрением. Шоттам даже хотел попросить его оставить работу, но не стал этого делать. Ленг щедро платил ему за аренду третьего этажа, а Шоттам постоянно испытывал недостаток в средствах.

– Какого рода эксперименты проводил Ленг?

– Думаю, что самые обычные. У всех ученых тогда имелись лаборатории. Включая моего отца.

– Вы сказали, что ваш отец не знал причин возникших у Шоттама подозрений...

Это означало, что Макфадден так и не прочитал скрытого в слоновьей ноге послания.

– Верно. Отец не оказывал никакого давления на Шоттама в этом направлении. Шоттам, надо сказать, был весьма эксцентричным человеком. Он покуривал опий, у него иногда случались приступы меланхолии, и отец считал его личностью психически неустойчивой. Затем летним вечером тысяча восемьсот восемьдесят первого года Кабинет Шоттама сгорел. Пламя было настолько неистовым, что удалось обнаружить лишь фрагменты костей Шоттама. Согласно результатам следствия, пожар возник на первом этаже из-за дефекта в газовом светильнике.

Последние слова были произнесены весьма язвительным тоном.

– А вы полагаете, что это не так?

– Отец был убежден, что пожар устроил Ленг.

– Вам известно, почему он так считал?

– Отец мне в этом не признавался, – покачивая головой, протянула старая дама.

Она немного помолчала.

– Примерно в это же время Ленг перестал появляться на собраниях в лицее. В Музей естественной истории он тоже больше не приходил, и отец утратил все контакты с ним. Он, как всем казалось, просто исчез из научных кругов. И лишь тридцать лет спустя Энох Ленг снова всплыл на поверхность.

– И когда это произошло?

– Во время Первой мировой войны. Я тогда была еще маленькой девочкой. Отец, надо сказать, женился очень поздно. Он получил письмо от Ленга. Весьма дружелюбное послание, в котором Ленг выражал желание возобновить знакомство. Отец отказался. Ленг стоял на своем. Он начал приходить в музей, слушать лекции отца, работать в архиве. Отец вначале выражал беспокойство, а потом ощутил настоящий испуг. Он был настолько озабочен, что в этой связи даже советовался с коллегами по лицею. Мне на ум приходят два имени – Джон Генри Персеваль и Дюмон Берли. Они несколько раз приходили в наш дом незадолго до того, как погиб отец.

– Понимаю, – сказала Нора, делая запись. – А вы Ленга никогда не встречали, не так ли?

– Я видела его лишь однажды, – после продолжительной паузы ответила Клара Макфадден. – Поздним вечером он явился в наш дом с каким-то образцом для отца. Но отец отказался его принять. Образец Ленг оставил у нас. Это был каменный идол из южных морей. Никакой научной ценности.

– И?

– На следующий день отец исчез.

– И вы полагаете, что за исчезновением стоит Ленг?

– Да.

– Почему вы так считаете?

Дама пригладила волосы и, внимательно глядя в глаза Норы, сказала:

– Неужели, мое милое дитя, вы полагаете, что на этот вопрос может быть ответ?

– Но зачем Ленгу убивать вашего отца?

– Думаю, что отец что-то о нем узнал.

– И музей не потребовал расследования?

– Никто не видел Ленга в музее. Никто не видел, как он приходил к отцу. Ни Персеваль, ни Берли ничего не заявляли. Для музея оказалось гораздо проще очернить имя моего отца, чем провести расследование. В то время я была еще девочкой. Когда я стала старше и попробовала возобновить дело, они отказались за отсутствием новых обстоятельств.

– А как ваша матушка? Она что-нибудь подозревала?

– Мама к этому времени умерла.

– Что случилось с Ленгом?

– После визита к моему отцу о нем не было ни слуху ни духу.

Нора вздохнула и спросила:

– А как Ленг выглядел?

Клара Макфадден ответила не сразу.

– Я никогда его не забуду, – сказала она после довольно продолжительной паузы. – Вам приходилось читать «Падение дома Эшеров» Эдгара По? В рассказе есть описание, которое меня просто потрясло, когда я его прочла. Мне кажется, что это точный портрет Ленга. Эти слова запали в мою память навсегда, и даже сейчас я могу их точно воспроизвести, «...трупного цвета кожа; огромные, светлые, с невыразимым влажным блеском глаза... маленький, изящно вылепленный подбородок, говоривший о нехватке духовной энергии или о нравственной слабости». У Ленга были светлые волосы, голубые глаза и нос с горбинкой. Одет он был в строгое черное пальто.

– Очень яркое описание.

– Ленг был личностью, которая долго оставалась с вами после того, как он уходил. Но, как ни странно, лучше всего я запомнила, как он говорил. У него был низкий, звучный, резонирующий голос. Создавалось впечатление, что два человека говорят в унисон. Кроме того, у Ленга был сильный акцент.

Печаль, которая, видимо, навсегда поселилась в гостиной, стала каким-то необъяснимым образом более глубокой. Нора машинально сглотнула. Она исчерпала все вопросы, которые хотела задать.

– Огромное спасибо, мисс Макфадден, за то, что вы согласились уделить мне время, – сказала она, вставая с кресла.

– Но почему вам вдруг захотелось ворошить прошлое? – резко спросила старая леди.

Нора поняла, что Клара Макфадден не читала газет и ничего не слышала об убийце, имитирующем старинные преступления. Не зная, что сказать, она окинула взглядом комнату и остановила глаза на темной фигуре в викторианском кресле. Подумав еще мгновение, Нора решила, что не станет тем человеком, который разрушит мир этой старой женщины.

– Я изучаю историю кабинетов диковин девятнадцатого века.

Старая дама остановила на Норе взгляд и сказала:

– Весьма интересная тема. И возможно, очень опасная.

Глава 11

Специальный агент Пендергаст лежал на больничной койке. Лежал он совершенно неподвижно, если не считать движения глаз. Он проследил за тем, как Нора Келли вышла из палаты и закрыла за собой дверь. После этого Пендергаст взглянул на стенные часы. Ровно девять вечера. Подходящее время для того, чтобы начать.

Он вспомнил каждое слово из рассказа Норы, пытаясь восстановить для себя тривиальные детали или случайные замечания, на которые мог не обратить внимания при первом прослушивании. Однако ничего такого он не нашел.

Визит девушки в Пикскилл только подтвердил его самые мрачные опасения. Он с самого начала считал, что Ленг убил Шоттама и поджег дом. Агент ФБР был также уверен и в том, что Ленг приложил руку к исчезновению Макфаддена. Видимо, Шоттам, написав и спрятав письмо, потребовал у Ленга объяснений, и тот его убил, скрыв очередное преступление поджогом.

Однако на другие, более важные вопросы он пока не имел ответов. Почему в качестве базы для своих исследований Ленг избрал именно Кабинет диковин Шоттама? Почему он предложил свои услуги работным домам за год до убийства Шоттама? И наконец, куда после пожара он перенес свою лабораторию?

По опыту других расследований Пендергаст знал, что серийные убийцы действуют весьма небрежно, оставляя множество улик. Однако Ленг от них существенно отличался. Строго говоря, он не являлся серийным убийцей. Кроме того, ученый был чрезвычайно умен. Несмотря на общее неблагоприятное впечатление, которое он на всех производил, о нем толком никто ничего не знал. И это можно считать его главной характеристикой. О Ленге следовало узнать как можно больше, и вся информация хранилась в ворохе книг и документов, заполнявших больничную палату. Однако одной исследовательской работы здесь явно недостаточно.

Другим серьезным препятствием на пути расследования была нехватка объективности в ведении дела. Он воспринимает все это слишком лично, слишком эмоционально. Если не удастся взять себя в руки и восстановить свойственную ему дисциплину мысли, дело кончится провалом. А допустить провал он не имеет права.

Настало время отправиться в путешествие. Пендергаст обвел взглядом массу книг и географических карт, громоздящихся в его палате на пяти хирургических тележках. На прикроватном столике лежала всего одна, но зато самая важная бумага – подробный поэтажный план Кабинета диковин Шоттама. Пендергаст взял документ и внимательно на него посмотрел, чтобы запомнить все – даже самые мелкие – детали. Часы отсчитывали секунду за секундой. Наконец он вернул пожелтевший листок на столик.

Время. Но прежде чем отправиться в путь, следовало что-то сделать с окружающим его невыносимым шумовым фоном палаты.

После того как его состояние было переведено из «тяжелого» в «стабильное», он потребовал переправить его из больницы Святого Луки в госпиталь Ленокс-Хилл. Это старинное здание на Лексингтон-авеню обладало самыми толстыми стенами во всем городе, за исключением его «Дакоты». Но даже здесь палата полнилась разнообразными звуками. Блеяние датчика уровня кислорода в его крови, шепот сплетничающих медсестер в коридоре, шипение и писк телеметрических приборов, храп страдающего воспалением миндалин пациента в соседней палате, шорох и постукивание в трубах принудительной вентиляции. Положить конец этим звуковым помехам он не мог, однако для их подавления у него имелись иные возможности. Эти возможности открывала игра ума, которую он придумал сам, несколько видоизменив древние методы медитации монахов-буддистов Бутана.

Пендергаст закрыл глаза и представил в уме шахматную доску на деревянном столе, стоящем в озере желтого света. После этого он создал двух игроков. Первый игрок сделал первый ход, второй ответил. Начался шахматный блиц. Ходы следовали очень быстро. В каждой партии постоянно меняли стратегию: ферзевый гамбит, дебют четырех коней, венский гамбит...

Мало-помалу наиболее отдаленные звуки начали исчезать.

Когда последняя партия завершилась вничью, Пендергаст отправил шахматы в небытие и, создав мысленный образ четырех игроков, рассадил их вокруг ломберного стола. Он всегда считал бридж более благородной и тонкой игрой, нежели шахматы, но сам играл редко, не находя достойных партнеров. Началась игра, и каждый ее участник видел лишь свои тринадцать карт, посвятив все интеллектуальные возможности разработке стратегии для предстоящей схватки. Пендергаст слегка развлекся, внося некоторую неразбериху в игру и посеяв недопонимание между партнерами.

К концу первого роббера все посторонние звуки полностью исчезли и в его уме воцарилась глубокая тишина.

Настало время для путешествия в лабиринтах памяти.

Еще несколько минут интенсивной концентрации в тиши, и он ощутил, что готов окончательно.

Пендергаст увидел мысленным взором, как поднимается с кровати. Он казался себе легким и воздушным, словно призрак. Затем он увидел себя идущим по больничным коридорам, спускающимся по лестнице и пересекающим обширный вестибюль госпиталя. Еще через несколько секунд агент ФБР увидел себя на широких каменных ступенях. Но это уже были не ступени больницы. Сто двадцать лет назад в этом здании находилось учреждение, именовавшееся «Нью-Йоркский приют для чахоточных».

Пендергаст некоторое время постоял на ступенях, вглядываясь в наступающую темноту. К западу от него, где-то между Центральным парком и Верхним Ист-Сайдом, он увидел свиноводческие фермы, заросшие бурьяном пустыри и скальные выступы. Там и сям виднелись группы лачуг. Хибарки жались друг к другу так, словно плечом к плечу им было легче противостоять непогоде. Вдоль авеню стояли газовые фонари, порождая у своего подножия небольшие пятна желтого света. Здесь, вдали от оживленного центра, фонари располагались очень далеко один от другого.

Открывающийся перед ним ландшафт находился словно в легком тумане, и его деталей Пендергаст не видел. Впрочем, подробности жизни этой части Нью-Йорка не имели для его целей никакого значения. Однако запахи Пендергаст ощущал хорошо. Здесь пахло дымом, сырой землей и навозом.

Он сошел со ступеней, свернул на Семьдесят шестую улицу и двинулся на восток, в сторону реки. Эта часть Манхэттена была заселена несколько плотнее. Новые каменные строения вытесняли старые щитовые лачуги. По засыпанной сеном мостовой катили экипажи. Мимо него молча шли люди. Мужчины были облачены в длиннополые сюртуки с узкими лацканами, а женщины носили турнюры и шляпки с вуалью.

На следующем углу он сел в трамвай, заплатив за поездку до Сорок второй улицы пять центов. На Сорок второй он поднялся на подъемник, идущий по Третьей авеню вплоть до Бауэри. Эта поездка обошлась ему в двадцать центов. Столь экстравагантная цена дала ему возможность прокатиться в поистине царском вагоне с занавесями на окнах и роскошными креслами. Паровоз почему-то именовался «Шаунси М. Депью». Пока поезд неторопливо полз на юг, Пендергаст неподвижно сидел в своем обитом вельветином кресле. Мало-помалу он начал допускать звук в свой новый мир. Вначале Пендергаст услышал стук колес на стыках рельсов, а затем и болтовню пассажиров. Их всех волновали проблемы тысяча восемьсот восемьдесят первого года: здоровье президента и предстоящее изъятие из раны пистолетной пули, итоги прошедшей в первой половине дня парусной регаты на Гудзоне и поистине чудесные целительные свойства магнитного одеяния «Уилсония».

Во время путешествия неизбежно возникали пробелы в виде темных, туманных дыр, поскольку об этом времени Пендергаст не располагал полной информацией. Блуждания в мире памяти никогда не были до конца объемными. Многие детали истории и повседневного быта навсегда канули в Лету.

Когда поезд добрался до южной части Бауэри, Пендергаст вышел из вагона. Он некоторое время постоял на платформе, изучая окрестности. На сей раз агент ФБР делал это более внимательно. Эстакада дороги шла не по центру улицы, а вдоль домов, и тротуар под ней покрывали скользкая пленка пролитой нефти и слой золы.

«Шаунси М. Депью» издал резкий свисток и яростно поволок состав к следующей остановке, выплюнув в свинцовое небо клуб дыма и сноп искр.

Пендергаст спустился по рахитичным деревянным ступеням на землю и оказался рядом с крошечной лавкой. Вывеска над дверью гласила: «Джордж Вашингтон Абакус – профессор физиогномики и оператор парикмахерского искусства». Широкая улица перед ним являла собой море колышущихся цилиндров. По мостовой то и дело проносились трамваи и конные экипажи. Уличные торговцы всех мастей заполонили тротуары и громогласно расхваливали свой товар всем, кто соглашался их слушать. «Тазы и кастрюли!» – вопил жестянщик. «Кастрюли, сковороды и тазы паяю и починяю!» Молодая женщина, помешивая в здоровенном котле на колесах, кричала: «Устрицы! Отличные крупные устрицы!» У левого локтя Пендергаста какой-то неряшливый тип торговал горячей кукурузой из детской коляски. Выудив один початок, он завернул его в пропитанную маслом тряпицу и протянул Пендергасту. Пендергаст отрицательно покачал головой и нырнул в толпу. Путешественник во времени потерял концентрацию, и на какое-то мгновение мир девятнадцатого века скрылся в тумане. Лишь взяв себя в руки, он снова увидел улицу Бауэри конца позапрошлого века.

Пендергаст зашагал на юг, пустив в дело все свои пять чувств. Шум стоял невыносимый. Громкий стук копыт, обрывки музыки и песен, вопли, визг, вой, проклятия. Воздух был до предела насыщен запахом пота, навоза, дешевых духов и жарящегося на открытом огне мяса.

Чуть дальше, в доме номер сорок три, «Буффало Билл» давал представление под названием «Разведчик Дальнего Запада». Несколько других театров гигантскими буквами рекламировали свой репертуар: «Федора», «Плохой мальчишка Пек», «Полярная тьма» и «Кит – путешественник по Арканзасу». Между двумя театральными подъездами сидел на земле слепой ветеран Гражданской войны. В вытянутой руке бывший воин держал свой видавший виды картуз.

Пендергаст прошествовал мимо бедняги, бросив на него лишь мимолетный взгляд.

На углу он на несколько мгновений задержался, чтобы точнее определить свое местонахождение, а затем свернул на Восточный Бродвей. Оставив кипящую Бауэри, Пендергаст вступил в более спокойный мир. Он шагал мимо мириад крошечных лавчонок старого города. Их окна в этот поздний час были наглухо закрыты ставнями. Шорные мастерские, заведения шляпников, конторы ростовщиков, бойни. Некоторые из стоящих на улице зданий он видел достаточно четко, но остальные, которые он не мог толком опознать, едва виднелись, утопая в знакомом ему тумане.

Добравшись до Кэтрин-стрит, Пендергаст свернул к реке. Здесь в отличие от Восточного Бродвея во всех уличных заведениях – пивных, пансионатах для моряков и у продавцов устриц – кипела жизнь. Красные фонари манили своим соблазнительным светом прохожих. На углу улицы в полумраке виднелось невысокое и длинное здание с искусственно закопченными стенами. Гранитные карнизы и арочные окна намекали на то, что здание пытались соорудить в неоготическом стиле. Над входом висела деревянная вывеска, на которой золотыми буквами с черным кантом было начертано:

КАБИНЕТ ПРИРОДНЫХ ДИКОВИН И ИНЫХ РЕДКОСТЕЙ ДЖ.К. ШОТТАМА

Три электрические лампы в металлических сетках ярко освещали часть тротуара у входа. Музей был открыт, и специально нанятый зазывала орал во всю глотку, но отдельных слов Пендергаст разобрать так и не смог. На тротуаре перед входом находился щит, рекламирующий самые выдающиеся на этот день экспонаты: «Спешите увидеть двухголового ребенка! Поторопитесь в новую пристройку, чтобы насладиться видом очаровательной дамы-русалки, купающейся в настоящей воде!»

Пендергаст стоял на углу, и весь город, за исключением здания, на котором он сосредоточил все свое внимание, начал тонуть в тумане. Кабинет Шоттама, напротив, постепенно возникал перед ним в мельчайших деталях. Он четко увидел стены, сводчатые окна и странные, нелепые экспонаты в лабиринте выставочных залов. Одним словом, все то, что сумел воссоздать его мозг на основе накопленной информации.

Почувствовав, что достаточно созрел, Пендергаст сделал шаг вперед и пристроился в конец очереди. Затем он заплатил два цента человеку в засаленном цилиндре, прошел через дверь и оказался в вестибюле с довольно низким потолком. В дальнем конце вестибюля был выставлен череп мамонта. Рядом с черепом располагались чучело гризли, выдолбленное из ствола ели индейское каноэ и окаменелое бревно. У стены торчком стояла огромная бедренная кость «допотопного чудовища». Там же были выставлены еще кое-какие разномастные экспонаты. Пендергаст знал, что все жемчужины коллекции Шоттама хранились во внутренних залах Кабинета.

От вестибюля направо и налево расходились коридоры, ведущие в залы, где толпились любопытствующие представители человеческого рода. В век, когда не было кино, телевизора или радио, а путешествия являлись привилегией небольшой кучки самых богатых людей, заведения, подобные Кабинету Шоттама, не могли не пользоваться популярностью. Пендергаст, лавируя в толпе посетителей, двинулся налево.

В первом зале на полках стояли чучела разнообразных птиц. Коллекция оказалась более или менее систематизированной и имела кое-какое образовательное значение. Однако публику она интересовала мало. Посетители стремились к гораздо более поучительным экспонатам.

Затем коридор привел его в большой зал – душный и жаркий. В центре зала стояло чучело человека с ужасно кривыми ногами. Морщинистый человечек опирался то ли на палку, то ли на копье. На пояснительной табличке у его ног значилось: «Пигмей из черной Африки, который прожил сто пятьдесят пять лет и умер от укуса ядовитой змеи». При ближайшем осмотре оказалось, что это было чучело выбритого и прокопченного для большей сохранности орангутанга. Воняло просто ужасно. У стены зала стоял деревянный саркофаг с египетской мумией внутри. Тут же возвышался человеческий скелет без черепа. Из таблички рядом следовало, что это были «останки прекрасной графини Адели де Бриссак, умершей в Париже под ножом гильотины в 1789 году». Рядом с останками графини лежал кусок ржавого железа – нож гильотины, умертвивший красавицу графиню. Во всяком случае, так гласила надпись.

Пендергаст остановился в центре зала и принялся изучать довольно шумную толпу посетителей. Его удивило то, что здесь было гораздо больше молодых людей, чем он предполагал. Аудитория являла собой срез общества от его высших слоев до самых низких. В толпе были и совсем юные личности, и попыхивающие сигарами модно одетые мужчины. Солидные люди, глядя на экспонаты, снисходительно посмеивались. Расталкивая публику, мимо него с гиканьем промчалась группа крутых с виду парней. Красные фланелевые рубахи пожарных, широченные штаны и намасленные шевелюры говорили о том, что перед ним знаменитые «парни с Бауэри». Среди посетителей были девушки из работных домов, проститутки, беспризорники, уличные торговцы и бармены. Одним словом, это были те же люди, которые кишели на прилегающих улицах. Теперь, когда рабочий день закончился, они пришли развлечься в Кабинет диковин Шоттама. Потратить два цента на лицезрение этих сокровищ мог позволить себе практически каждый.

Пара дверей в конце зала вела к другим экспонатам – одна к очаровательным дамам, а другая, как на ней было написано, в «Галерею противоестественных уродств». В узкой галерее царил полумрак, но именно ради нее и явился в Кабинет Шоттама Пендергаст.

Шум толпы сюда почти не долетал, да и посетителей здесь было совсем немного. Аудитория в основном состояла из юнцов, глазевших на экспонаты с испуганным видом. На смену почти карнавальному духу, царившему в предыдущих залах, пришла иная – странная и даже зловещая атмосфера. Теснота, темнота и тишина лишь усиливали у посетителей чувство страха.

У первого поворота галереи находился стол, на котором стоял большой жбан из толстого стекла. Жбан был закупорен и запечатан, и в нем плавал человеческий младенец, из лобика которого торчали две прекрасно сформировавшиеся руки. Пендергаст склонился к сосуду и убедился, что этот экспонат в отличие от многих других не подделка. Чуть дальше в небольшой нише была выставлена собака с кошачьей головой. Это была явная фальшивка – сквозь жидкую шерсть на шее можно было рассмотреть следы шитья. Здесь же находилась гигантская морская раковина. Раковина была широко открыта, и в ней виднелись кости человеческой ступни. В пояснительной табличке излагалась грустная история охотника за жемчугом, угодившего ногой в живой капкан. За следующим углом обнаружился целый ряд заполненных формальдегидом сосудов, в которых плавали самые разнообразные объекты: моллюски, гигантская крыса из Суматры и отвратительного вида коричневый предмет, похожий по форме и размерам на сплюснутый арбуз. Если верить пояснению, то это была «печень шерстистого мамонта, вмерзшего в сибирские льды». Рядом с «печенью» в другом сосуде плавал в формальдегиде эмбрион сиамских близнецов жирафа. За следующим поворотом на полке лежал человеческий череп с мерзким на вид выростом в центре лба. Пояснительная табличка гласила: «Человек-носорог из Цинциннати».

Пендергаст остановился и прислушался. Теперь он находился в полном одиночестве, и шум толпы здесь был почти не слышен. Чуть дальше по ходу галерея делала еще один резкий поворот. Стилизованная стрелка указывала на пока еще невидимый экспонат. Под стрелкой имелась надпись: «Навестите Однорукого Вильсона, если смелости хватит».

Пендергаст скользнул за угол. Здесь царила практически полная тишина и не было ни одного посетителя. Зал оканчивался небольшой нишей, в которой находился единственный экспонат – отрубленная голова в стеклянном ящике. Все еще торчащий изо рта высохший язык был похож на сжатую в искаженных губах сигару. Рядом с головой находился предмет, очень смахивающий на усохшую колбасу. К одному концу «колбасы» с помощью кожаного шнурка был привязан ржавый железный крюк. Тут же лежала потертая веревка с петлей, завязанной профессиональной рукой палача.

Здесь тоже находилась табличка с пояснительным текстом:

Пендергаст внимательно изучил помещение. В нем было темно и тихо. От остальных экспонатов голову злодея Вильсона отделял крутой поворот, и ниша была настолько тесной, что в ней мог находиться только один человек.

Если кто-то стал бы взывать о помощи, то в главной галерее крик не был бы слышен.

Ниша заканчивалась тупиком. Он стал вглядываться в стену, и та вначале заколебалась, а затем исчезла, открыв его взору потайной ход. После этого всю картину начал окутывать туман, и через несколько минут зал, Кабинет Шоттама и весь Нью-Йорк девятнадцатого века скрылись в туманном мареве. Но это уже не имело никакого значения. Он видел достаточно.

Теперь Пендергаст знал, каким образом и где Энох Ленг добывал свои жертвы.

Глава 12

Патрик О'Шонесси стоял на углу Семьдесят второй улицы и Сентрал-Парк-Вест, вглядываясь в фасад «Дакоты». Во внутренний двор здания вела широкая арка, а само здание занимало добрую треть квартала. Именно в этом месте под покровом тьмы напали на Пендергаста.

Все вокруг, видимо, выглядело точно так же, как в ту ночь, когда Пендергаст получил ножевую рану. Отсутствовал лишь старик в котелке, которого видел Пендергаст. Даже учитывая элемент внезапности, удивительно, как этот старец ухитрился едва не прикончить агента ФБР.

О'Шонесси, наверное, в сотый раз задал себе вопрос: какого дьявола он здесь оказался? Он не на службе и должен бы сидеть с парой дружков в ирландской таверне или бродить по квартире, наслаждаясь новой записью «Проданной невесты». С какой стати он беспокоится, ведь ему за это не платят.

Однако, как ни странно, нападение на Пендергаста его очень задело.

Кастер, естественно, отмахнулся, заявив, что это обычная попытка ограбления.

– Недоделанная деревенщина. Таких только и грабить, – добавил капитан.

О'Шонесси знал, что Пендергаст вовсе не деревенщина. Агент ФБР подчеркивает свое провинциальное происхождение скорее всего для того, чтобы усыпить бдительность Кастеpa. Кроме того, сержант вовсе не считал, что это была попытка ограбления. Однако сейчас настало время решать, как ему вести себя дальше.

Он неторопливо двинулся к точке, в которой произошло нападение.

Днем он навестил Пендергаста в больнице, и тот намекнул ему, что было бы полезно – даже более чем полезно – раздобыть отчет коронера о костях, найденных на строительной площадке. О'Шонесси понимал, что ему придется действовать в обход Кастера. Пендергаст также пожелал получить более подробную информацию о Фэрхейвене, а Кастер требовал оставить этого дельца в покое. Именно в больнице О'Шонесси осознал, что уже пересек невидимую границу и теперь работает не на Кастера, а на Пендергаста. Он испытывал совершенно новое, почти пьянящее чувство. Впервые в жизни он работал бок о бок с человеком, которого по-настоящему уважал. С человеком, который не напоминал ему о старом проступке и не относился к нему как к никчемному ирландскому копу в пятом поколении. Именно по этой причине он оказался здесь в свой свободный вечер. Так должен поступать настоящий полицейский, если его напарник попал в беду.

Пендергаст, как обычно, о нападении не распространялся. Но О'Шонесси видел, что оно не имело признаков, характерных для тривиального ограбления. Со времени учебы в полицейской академии он помнил – впрочем, довольно туманно – сведения о различного типа преступлениях и о тех способах, какими они совершаются. В то время он часто мечтал о том, каких успехов добьется, служа в полиции. Это было до того, как он взял от проститутки двести баксов, потому что пожалел ее.

И потому (в этом он признавался только себе), что нуждался в деньгах.

О'Шонесси остановился, откашлялся и сплюнул на тротуар.

В академии преподаватели постоянно твердили о мотиве, средствах и возможностях. Разберемся вначале с мотивами. Зачем убивать Пендергаста?

Выстроим факты по ранжиру.

Первое. Парень ищет серийного убийцу, совершившего свои преступления сто тридцать лет тому назад. Мотив отсутствует – убийца давно мертв.

Второе. Появился имитатор. Пендергаст явился на вскрытие еще до того, как оно началось. «Боже, – подумал О'Шонесси, – он, видимо, заранее знал его результаты». Агент ФБР сразу уловил связь между смертью туристки и убийствами девятнадцатого века.

Каким образом?

Третье. На Пендергаста совершено нападение.

Таковы факты, какими их видел О'Шонесси. Но что же из этого следует?

Во-первых, это означает, что Пендергасту уже известно нечто очень важное. И об этом знает человек, имитирующий старинные убийства. Сведения эти, какими бы они ни были, достаточно важны для того, чтобы ради них рискнуть пойти на убийство на Семьдесят второй улице, где и в девять часов вечера полно людей. Но самое удивительное то, что преступник едва не реализовал свой замысел.

О'Шонесси выругался про себя. Самой большой тайной для него оставался Пендергаст. Ему очень хотелось, чтобы Пендергаст вел себя по отношению к нему как равный и щедрее делился бы информацией. Однако агент ФБР предпочитал держать его во тьме. Почему? Видимо, настало время задать этот вопрос напрямую.

Сержант снова выругался. Этот Пендергаст требует от него дьявольски много, ничего не давая взамен. И какого черта он, сержант полиции, топчет землю вокруг «Дакоты», отыскивая несуществующие улики для парня, который вовсе не хочет помощи?

«Остынь», – сказал себе О'Шонесси. Столь последовательного и обладающего такой железной логикой человека ему встречать не доводилось. У него, видимо, на все есть объяснение. Всему свое время. А сейчас он просто зря это время тратит. Пора ужинать.

О'Шонесси повернулся, чтобы отправиться домой, и увидел, как из-за угла возникла какая-то высокая фигура.

Сержант инстинктивно шагнул в тень ближайшего подъезда. Человек остановился на углу, точно в том же месте, где пару минут назад стоял он сам. Оглядевшись по сторонам, мужчина с опаской двинулся по тротуару в сторону полицейского.

О'Шонесси сжался и шагнул глубже в тень. Темная фигура подошла к углу здания и замерла у того места, где напали на Пендергаста. Вечернюю темноту прорезал луч карманного фонаря, и человек, еще раз оглядевшись по сторонам, стал изучать тротуар. На мужчине было длинное черное пальто, под которым без труда можно было спрятать любое оружие. Полицейским этот тип явно не был, а в газетах о нападении не сообщалось.

О'Шонесси принял решение. Держа в одной руке револьвер, а в другой значок полицейского, он выступил из тени.

– Полиция, – негромко, но решительно объявил он. – Не двигайтесь и держите руки так, чтобы я мог их видеть.

Мужчина с воплем отпрыгнул в сторону, вскинув вверх длинные руки.

– Стойте! Не стреляйте! Я – журналист!

О'Шонесси узнал этого человека и, испытывая некоторое разочарование, сунул револьвер в кобуру.

– А, это вы...

– А это, значит, вы, – произнес Смитбек, опуская трясущиеся руки. – Коп, который был на открытии зала приматов.

– Сержант О'Шонесси.

– Точно. Что вы здесь делаете?

– Видимо, то же, что и вы, – ответил О'Шонесси и тут же умолк, вспомнив, что говорит с репортером. Кастеру это не понравится.

– Я от страха чуть не обмочился, – сказал Смитбек и вытер пот со лба не очень чистым носовым платком.

– Извините, но вы выглядели весьма подозрительно.

– Представляю, – покачал головой Смитбек. – Нашли что-нибудь?

– Нет.

– Кто, по вашему мнению, мог это сделать? – спросил журналист после недолгого молчания. – Считаете, что это был лишь простой грабитель?

Хотя это был тот же вопрос, который он задавал себе несколько минут назад, О'Шонесси ограничился пожатием плеч. Имея дело с журналистом, лучше попридержать язык.

– У вас наверняка должна быть какая-нибудь версия.

О'Шонесси снова пожал плечами.

Смитбек подошел поближе и, понизив голос, сказал:

– Послушайте, если это конфиденциальная информация, то я всегда могу сослаться на «анонимный источник».

О'Шонесси на эту уловку не купился.

Смитбек вздохнул, поднял глаза на «Дакоту» и решительно произнес:

– Смотреть здесь не на что. А если вы намерены молчать, то я, пожалуй, пойду выпью. Попытаюсь оправиться от ужаса, в который вы меня повергли. – Он сунул платок в карман и добавил: – Спокойной ночи, офицер.

Пройдя несколько шагов, он вдруг резко остановился, словно его осенила свежая мысль.

– Да, кстати. Не хотите ли составить мне компанию?

– Благодарю вас, нет.

– Бросьте, – не унимался репортер. – Я же вижу, что вы не на службе.

– Я сказал – нет.

Смитбек подошел к нему на шаг и произнес:

– Я подумал, что в этом деле мы можем друг другу помочь. Мне просто необходимо следить за тем, как идет расследование дела этого Хирурга.

– Хирурга?

– Неужели вы не слышали? Так назвала серийного убийцу «Нью-Йорк пост». Убожество, не так ли? Ну да ладно. Мне нужна информация, и вам, не сомневаюсь, она тоже нужна. Разве я не прав?

О'Шонесси промолчал, хотя действительно нуждался в информации. Интересно, знает ли Смитбек что-нибудь или просто вешает лапшу на уши.

– За мной не постоит, сержант. Я проморгал убийство туристки в Центральном парке и теперь должен рыть землю, а то редактор употребит мою задницу на завтрак. Всего лишь крошечный намек время от времени. Никаких деталей. Мне хватит одного кивка.

– Какой информацией вы располагаете? – осторожно поинтересовался О'Шонесси, вспомнив о просьбе Пендергаста. – Что вам, например, известно о Фэрхейвене?

– Вы, наверное, шутите? – закатил глаза Смитбек. – Да у меня о нем целый куль сведений. Не думаю, что они будут для вас очень полезны, но поделиться я тем не менее готов. Но лучше это сделать за выпивкой.

О'Шонесси осмотрел улицу. Несмотря на то что здравый смысл подсказывал ему от общения с репортером воздержаться, противостоять искушению было тяжело. Смитбек, конечно, нахал, но в то же время, судя по всему, человек порядочный. В прошлом он даже работал с Пендергастом, хотя предаваться воспоминаниям о том времени не очень любит. Кроме того, Пендергаст очень просил составить досье на Фэрхейвена.

– Где?

– Вы не знаете где? – расцвел Смитбек. – Все лучшие бары Нью-Йорка находятся в одном квартале от Коламбус-серкл. Мне известно место, где собираются работники музея. Называется «Кости». Пошли. По первому кругу плачу я.

Глава 13

На какой-то момент туман стал гуще. Пендергаст ждал, стараясь не терять концентрации. Затем в толще тумана замерцали оранжевые и красные пятна, и лицо Пендергаста обожгло жаром. Туман начал рассеиваться.

Он стоял неподалеку от Кабинета природных диковин Шоттама. Была глубокая ночь, и кабинет пылал. Злобные языки пламени вырывались из окон первого и второго этажей, пробиваясь через клубы ядовитого черного дыма. Несколько пожарных и стадо полицейских торопливо сооружали веревочное ограждение вокруг горящего здания и отгоняли зевак. Внутри ограждения пяток пожарных команд поливали безнадежно хилыми струями воды беснующееся пламя. Часть огнеборцев поспешно гасила газовые фонари на улице.

Жар стоял стеной, буквально являя собой физическую силу. Пендергаст, находившийся на углу, с некоторым опасением взирал на пожарную машину – здоровенный, изрыгающий пар черный котел на колесах. На округлых потных боках котла золотом сверкали буквы: «Промышленная компания Амоскиг». Пендергаст перевел взгляд на зевак. Интересно, не находится ли среди них Ленг, любуясь плодами дел рук своих? Вряд ли. Скорее всего он давно ушел. Ленг не пироман и сейчас наслаждается покоем в своем доме, местонахождение которого остается тайной.

Адрес Ленга был главной загадкой. Но имелся еще один вопрос, требующий немедленного ответа: куда доктор Ленг переместил свою лабораторию?

Раздался страшной силы треск, и крыша здания рухнула вниз, выбросив в небо столб искр. Над толпой зрителей пронесся восторженный вздох. Бросив последний взгляд на обреченное строение, Пендергаст, расталкивая зевак, принялся выбираться на свободу.

Перед ним откуда ни возьмись появилась крошечная – не больше шести лет – девчушка с потрепанной соломенной метелкой в ручке. Малышка посмотрела на Пендергаста и в надежде на медяк начала с деловым видом подметать перед ним тротуар, отгребая в сторону собачье дерьмо и разного рода крысиный корм.

– Спасибо, – сказал Пендергаст и бросил девчушке несколько пенни.

Не поверив своему счастью, девочка посмотрела с восторгом на монеты и присела в неуклюжем книксене.

– Как тебя зовут, дитя? – ласково спросил Пендергаст. Девочка подняла на него глаза так, словно ее удивило, что взрослый человек говорит с ней таким тоном, и ответила:

– Констанция Грин, сэр.

– Ты живешь на Уотер-стрит?

– Нет, сэр. Там я уже не живу.

Девочку, видимо, что-то напугало, и она, сделав еще один короткий книксен, повернулась, перебежала на людную сторону улицы и растворилась в толпе.

Пендергаст еще раз окинул взглядом убогую улицу и толпу столь же убогих людей. Немного постояв, он с печальным видом двинулся дальше. Зазывала у дверей ресторана Брауна громогласно и невнятно объявлял меню и цены.

Свининасоусскаперсами.

Ростбифбаранинарыба.

Двойнойгарнирскапустойиовощами.

Входитесэрзанимайтеместосэр.

Пендергаст задумчиво брел, слушая, как, извещая о пожаре, трезвонит колокол на здании мэрии. Он пересек Бауэри и вышел на Парк-роу. На пути ему попалась аптека, витрину которой украшал набор разных по размеру, цвету и форме банок и бутылок. «Сельдерейная болеутоляющая мазь», «Болотный корень», «Индейское лечебное масло Д. и А. Енсов (годится для людей и животных)».

Пройдя по Парк-роу два квартала, Пендергаст остановился, сконцентрировал все свое внимание и стал копаться в памяти, чтобы воссоздать вид этой части Нью-Йорка конца девятнадцатого века. Постепенно из тумана стало возникать пересечение Бакстер-стрит и Уорт-стрит. При слиянии улиц образовалась площадь необычной формы, получившая название Пять углов. Теперь это место находилось перед ним, и оно ничем не напоминало тот кипящий жизнью Нью-Йорк, который он видел всего несколько минут назад на Бауэри.

За тридцать лет до этого, в пятидесятых годах девятнадцатого века, Пять углов были самыми отвратительными трущобами во всей Америке. Это место считалось даже более скверным, чем печально знаменитые «Семь кругов» Лондона. С тех пор округа Пяти углов так и осталась убогим, нищенским и крайне опасным местом, в котором нашли убежище пятьдесят тысяч преступников, наркоманов, проституток, мошенников и иных злодеев всех мастей. Неровные мостовые изобиловали опасными выбоинами, а по сторонам их окаймляли горы мусора и разлагающихся пищевых отходов. В вонючей жиже сточных решеток рылись свиньи. Дома здесь, вне зависимости от времени постройки, казались очень старыми. Многие окна были разбиты, а с крыш свешивались лохмотья рубероида. На перекрестке торчал единственный на всю округу газовый фонарь. От площади в темноту расползались узкие улицы. Двери в тавернах первого этажа, чтобы хоть как-то облегчить летнюю жару, стояли раскрытыми настежь. Из забегаловок разило алкоголем и дымом дешевых сигар. В некоторых дверях с призывным видом стояли женщины с обнаженными грудями. Достойные дамы обменивались непристойными шутками со столь же прекрасными представительницами женского сословия, обслуживающими близлежащие салуны. Между логовищами торговцев краденым притулилась пятицентовая ночлежка, где бессменными постояльцами были вши и крысы.

Пендергаст внимательно всматривался в городской ландшафт, изучая его топографию и архитектуру. Он искал тайный ключ к загадке, которую не смог решить, переворошив гору исторических документов. В конце концов он двинулся на восток в направлении обветшалого пятиэтажного строения. Даже в свете единственного газового фонаря стены дома казались черными. Это было здание «Старой пивоварни», которое одно время слыло самым страшным местом во всей округе. Дети, имевшие несчастье родиться в этом, с позволения сказать, жилище, месяцами или даже годами не выходили на свежий воздух. Однако теперь стараниями дам-миссионерок бывшая пивоварня стала «Промышленным домом у Пяти углов». Это был один из первых проектов обновления города, и именно этому заведению в тысяча восемьсот восьмидесятом году добрый доктор Ленг предложил бесплатные медицинские услуги. Он продолжал работать здесь даже в начале девяностых годов, вплоть до того момента, как его имя перестало упоминаться в каких-либо документах. Ленг исчез крайне неожиданно.

Пендергаст медленно двинулся в направлении здания. На уровне верхнего этажа еще сохранились остатки вывески «Старой пивоварни», но в глаза бросалась расположенная чуть ниже и значительно более яркая надпись: «Промышленный дом у Пяти углов». Пендергаст решил было войти в здание, но сразу же передумал. Прежде всего следовало нанести визит в другое место.

За «Промышленным домом» и чуть восточнее находился едва заметный проход. Проход вел на север и заканчивался тупиком. Из темной узкой щели тянуло запахом влаги и разложения. Много лет назад этот район был болотистым прудом, носившим название Коллектор. Человек по имени Аарон Барр основал «Водяную компанию Нового Амстердама» и соорудил под землей большую насосную станцию, чтобы качать воду из имевшихся здесь подземных ключей. Однако пруд постепенно становился все более грязным и вонючим. В конце концов его засыпали окончательно, чтобы возвести на этом месте жилые дома.

Пендергаст в задумчивости остановился перед узким проходом. Позже проулок получил название Коровий залив и считался самой опасной улочкой во всей округе. В проулке расположились два деревянных дома, один из которых получил название «Хренов особняк», а второй – «Райские врата». Обитали в этих домах безнадежные, агрессивные алкоголики, готовые зарезать любого за понюшку табаку. Как и многие другие строения местечка, эти дома были поделены на крошечные вонючие комнатки, некоторые из них имели потайные выходы в сеть подземных переходов, ведущих в дома на соседних улицах. Этот невидимый глазу лабиринт позволял преступникам скрываться во время ночных облав. В пятидесятых – шестидесятых годах девятнадцатого века на этой улице в среднем убивали по одному человеку в день. Теперь здесь находились фирма по производству мороженого, бойня и заброшенная водопроводная подстанция, закрытая в тысяча восемьсот семьдесят девятом году.

Пендергаст прошел еще один квартал и свернул налево, на Литтл-Уотер-стрит. На дальнем от него углу стояло здание «Убежища для девушек» – еще один сиротский приют, который осчастливил своим вниманием доктор Энох Ленг. На северном конце высокого дома торчала башня. Вокруг крыши мансарды шла прогулочная терраса с металлической балюстрадой. Средь жалких деревянных развалюх и ветхих хижин здание казалось совершенно инородным телом.

Пендергаст внимательно вглядывался в окна с тяжелыми, похожими на нахмуренные брови наличниками. Почему Ленг предложил свои услуги именно этим двум заведениям в тысяча восемьсот восьмидесятом году – за год до того, как сгорел Кабинет диковин Шоттама? Если ему требовался неисчерпаемый источник жертв, исчезновение которых не вызывало тревоги, то Кабинет для этого был более подходящим местом, нежели работный дом. Если один за другим начнут исчезать воспитанники, то это рано или поздно неизбежно вызовет подозрения. И почему Ленг избрал именно эти заведения? В Нижнем Манхэттене было несчетное число работных домов. Почему Ленг предпочел работать – и добывать свои жертвы – именно в этой округе? Пендергаст отступил на булыжную мостовую и еще раз осмотрелся. Из всех улиц старого Нью-Йорка, по которым ему пришлось бродить, Литтл-Уотер-стрит была единственной, которая к двадцатому веку уже прекратила свое существование. Дома здесь снесли, площадь замостили, застроили и об улице благополучно забыли. Он видел старые планы города, на которых улица, естественно, значилась, но ни одна современная карта не показывала место, где она когда-то располагалась...

На улице появилась конная повозка, которую сопровождал немыслимо тощий оборванец. За повозкой на привязи тащилось несколько свиней, а оборванец звонил в колокольчик. За небольшое вознаграждение он собирал мусор. Пендергаст не стал его разглядывать. Вместо этого он прошел назад по узкой улочке к самому началу Коровьего залива. Хотя после исчезновения Литтл-Уотер-стрит современные карты этого не показывали, он сообразил, что оба работных дома выходили своей задней стороной на эти ужасные здания – «Хренов особняк» и «Райские врата». Здания давно исчезли, но лабиринт тоннелей под ними сохранился.

Он оглядел проулок. Бойня, мороженщик, заброшенная водопроводная подстанция... И все это вдруг обрело для него новый смысл.

Пендергаст неторопливо двинулся в направлении Бакстер-стрит. Он, конечно, мог закончить свое путешествие и здесь. Для того, чтобы вновь оказаться в мире современных книг, капельниц и электронных мониторов, следовало всего лишь открыть глаза. Однако Пендергаст предпочел довести свое нелегкое умственное упражнение до логического конца, проделав весь путь до госпиталя Ленокс-Хилл пешком. Ему хотелось узнать, удалось ли взять под контроль пожар в Кабинете Шоттама. Не исключено, что потом он сядет в наемный экипаж. Или нет. Лучше, пожалуй, пройти пешком мимо цирка на Мэдисон-Сквер-Гарден, ресторана Дельмонико и дворцов на Пятой авеню. Ему есть о чем подумать, а тысяча восемьсот восемьдесят первый год прекрасно годился для размышлений.

Глава 14

Нора задержалась у медицинского поста, чтобы спросить дорогу в новую палату Пендергаста. Этот невинный вопрос почему-то вызвал у медсестер сильное раздражение. «Ясно, – подумала девушка, – Пендергаст здесь столь же обожаем, как и в больнице Святого Луки».

Когда Нора вошла, Пендергаст лежал на спине, закрыв глаза. Жалюзи на окнах были опущены. Лицо агента показалось девушке каким-то серым и очень утомленным. Его светлые, почти белые волосы беспорядочно падали на высокий лоб. Почувствовав ее появление, он медленно открыл глаза.

– Простите, – сказала Нора. – Боюсь, что мой визит не ко времени.

– Ничего подобного. Это я попросил вас прийти. Освободите вот этот стул и присаживайтесь.

Нора переместила стопку книг и документов со стула на пол, задаваясь вопросом, чем могло быть вызвано это приглашение. Она уже отчиталась перед ним о своем визите к старой даме и сказала, что это – ее последняя услуга. Должен же он в конце концов понять, что ей пора позаботиться о собственной карьере. Каким бы увлекательным ни было расследование, она просто не имеет права делать археологии харакири.

Пендергаст снова медленно закрыл глаза.

– Как вы себя чувствуете? – повинуясь долгу вежливости, спросила она.

Других вопросов девушка решила не задавать. Она выслушает то, что хочет сказать агент ФБР, и сразу же уйдет.

– Ленг добывал свои жертвы в самом Кабинете, – начал Пендергаст.

– Откуда вам это известно?

– Он захватывал их в одном из залов. Скорее всего это происходило в небольшом тупике, где был выставлен особенно отвратительный экспонат. Ленг, дождавшись, когда там появится одинокий посетитель, захватывал несчастного и утаскивал его через незаметную дверь, ведущую на лестницу черного хода и в угольный тоннель. Это был безукоризненный план. В той округе бездомные пропадали постоянно, а Ленг, вне сомнения, намечал себе в жертвы таких людей, которых никто не хватится. Это были беспризорные дети и молодые люди обоего пола из работных домов.

Пендергаст говорил все это монотонно, словно комментировал открывающуюся перед его внутренним взором картину.

– С тысяча восемьсот семьдесят второго по тысяча восемьсот восемьдесят первый год он для своих целей использовал Кабинет диковин Шоттама. Девять лет. Тридцать шесть жертв, о которых нам известно. Однако не исключено, что их было значительно больше. От остальных тел Ленг избавился каким-то иным способом. Как вы знаете, в то время ходили слухи о том, что в Кабинете Шоттама исчезали люди. Это, вне сомнения, существенно повышало популярность заведения.

Нора невольно содрогнулась.

– Затем он убил Шоттама и сжег Кабинет. Причина этого нам известна. Шоттам догадался, что происходит в его доме. Об этом сказано в его письме к Макфаддену. Но это письмо и меня в некотором роде ввело в заблуждение. – Пендергаст замолчал, несколько раз глубоко вздохнул и продолжил: – Ленг убил бы Шоттама в любом случае. Дело в том, что первая фаза его работы была завершена.

– Первая фаза?

– Он достиг цели, которую перед собой поставил. Разработал и усовершенствовал нужную формулу.

– Неужели вы серьезно полагаете, что он сумел продлить свою жизнь?

– Во всяком случае, сам он в этом не сомневался. Ленг счел, что фаза экспериментов подошла к концу и пора приступать к производству. Для этого, конечно, потребуется новый живой материал, однако не в таком количестве, как прежде. Кабинет с его большим числом посетителей стал не нужен. Более того, он становился обузой. Чтобы начать производство, Ленг должен был замести все старые следы.

Пендергаст помолчал немного, а затем продолжил:

– За год до пожара Ленг предложил свои услуги двум расположенным в этой округе работным домам – «Промышленному дому у Пяти углов» и «Убежищу для девушек». Оба дома были соединены между собой подземными ходами, которыми в девятнадцатом веке была пронизана вся территория Пяти углов. Во времена Ленга между двумя работными домами проходил грязный проулок, именуемый Коровий залив. Наряду с жалкими жилищами в этом проулке находилась насосная подстанция, восходившая к тем далеким годам, когда здесь еще благоухал пруд под названием Коллектор. Станция была закрыта и опечатана примерно за месяц до того, как Ленг предложил медицинские услуги обоим работным домам. И это, уверяю вас, вовсе не простое совпадение по времени.

– Что вы хотите этим сказать?

– Закрытая подстанция стала производственной лабораторией Ленга – тем местом, куда он перебазировался после того, как сжег Кабинет Шоттама. Здесь ему не грозила опасность, и, кроме того, производственное помещение соединялось подземными проходами с обоими работными домами. Идеальное место для изготовления субстанции, которая, по мнению доктора, могла продлить ему жизнь. Вот здесь у меня старинный план водопроводной подстанции, – сказал Пендергаст, слабо взмахнув рукой.

Нора бросила взгляд на пачку каких-то сложных чертежей. Она недоумевала, почему агент ФБР вдруг так ослабел. За день до этого он выглядел гораздо лучше. Неужели рана снова дает о себе знать?

– Старая подстанция, дома и даже некоторые улицы, о которых я говорю, уже не существуют. На месте лаборатории Ленга в двадцатых годах прошлого века был построен трехэтажный каменный жилой дом. Теперь это дом номер девяносто девять по Дойерс-стрит, рядом с Чатам-сквер. Состоит из нескольких двухкомнатных квартир. Единственное трехкомнатное жилище расположено в полуподвале. Все следы лаборатории Ленга следует искать под этим зданием.

Нора на минуту задумалась. Раскопка лаборатории Ленга явилась бы, вне всякого сомнения, захватывающим археологическим событием. Если там имеются хоть какие-то свидетельства прошлого, она, как опытный археолог, обязательно их обнаружит. Нора в сотый раз задала себе вопрос: почему Пендергаст так интересуется этими убийствами девятнадцатого века? «Историческая справедливость требует, чтобы имя убийцы Мэри Грин было названо вслух», – подумала она, но тут же отогнала от себя эту опасную мысль. У нее есть работа, и ей надо спасать собственную карьеру. «Это всего лишь история», – снова напомнила она себе.

Пендергаст вздохнул, слегка повернулся в постели и сказал:

– Благодарю за визит, доктор Келли. А теперь мне крайне необходимо уснуть.

Нора безмерно удивилась – ведь она ждала новых просьб о помощи.

– Скажите, с какой целью вы меня пригласили? – спросила она.

– Вы оказали мне огромную помощь, доктор Келли. Вы не раз просили меня поделиться информацией, чего я сделать не мог. Я предположил, что вы захотели бы узнать обо всем, что мне удалось открыть. Вы больше, чем кто-либо другой, этого заслуживаете. В наше время получил распространение безвкусный, на мой взгляд, термин «закруглиться». Безвкусный, но в данном случае вполне уместный. Надеюсь, что полученные от меня сведения помогут вам благополучно «закруглиться» в моих делах и с удовлетворением отдаться работе в музее. Позвольте еще раз выразить вам свою благодарность за ту поистине неоценимую помощь, которую вы оказали мне в моем расследовании.

Норе столь быстрая и достаточно неожиданная отставка показалась обидной. Ей даже пришлось напомнить себе, что она этого хотела... Но хотела ли? Чуть помолчав, она сказала:

– Благодарю за добрые слова. Но если вы хотите услышать мое мнение, то я не считаю это дело завершенным. Если вы правы, то следующим логическим шагом в вашем расследовании должен стать дом номер девяносто девять по Дойерс-стрит.

– Именно так. Квартира в полуподвальном этаже в настоящее время свободна, и раскопки под полом гостиной могут оказаться весьма поучительными. Я намерен снять квартиру, чтобы совершить указанные раскопки. Но для этого мне как можно скорее надо восстановить здоровье. Берегите себя, доктор Келли, – решительно закончил Пендергаст.

– Кто будет производить раскопки? – не удержалась она.

– Я постараюсь найти другого археолога.

– Где? – вскинула на него глаза Нора.

– Через нашу контору в Новом Орлеане. Они ведут себя весьма гибко, когда дело касается моих... э-э... проектов.

– Ясно, – довольно резко бросила Нора. – Но с этой работой справится не каждый археолог. Здесь требуется весьма специфический опыт и...

– Вы предлагаете мне свою помощь?

Нора молчала.

– Ну конечно же, нет. Именно поэтому я ни о чем и не прошу. Ведь вы не один раз выражали свое желание вернуться к более нормальному виду деятельности. Я и без этого потребовал от вас чересчур много. Кроме того, расследование оказалось значительно более опасным, чем я мог предположить. Ошибка, за которую, как вы видите, мне пришлось заплатить. Я не желаю подвергать вас дальнейшей опасности.

– Что ж, вопрос, видимо, решен, – сказала Нора и поднялась со стула. – Я получила огромное удовольствие от работы с вами, мистер Пендергаст, – если «удовольствие» в данном случае подходящее слово. По крайней мере мне было очень интересно.

Она была страшно недовольна подобным концом, хотя именно за этим сюда и явилась.

– Да, конечно, – согласился Пендергаст. – Это исключительно интересное дело.

Нора пошла к двери, но вдруг остановилась, вспомнив что-то.

– Не исключено, что мне снова придется встретиться с вами, – сказала она. – Я получила записку от Рейнхарта Пака из архива. Он говорит, что обнаружил какие-то новые сведения, и просит меня заскочить к нему сегодня во второй половине дня. Если информация покажется мне полезной, я поделюсь ею с вами.

– Сделайте это, пожалуйста, – ответил Пендергаст, внимательно глядя на девушку своими бесцветными глазами. – Примите еще раз мою благодарность, и умоляю вас, доктор Келли, будьте предельно осторожны.

Нора кивнула и вышла. Проходя мимо медицинского поста и снова заметив обращенные на нее сердитые взгляды медсестер, она не смогла удержаться от улыбки.

Глава 15

Дверь архива раскрылась с резким скрипом. На стук Норы никто не ответил, а дверь оказалась незапертой, что являлось грубым нарушением всех инструкций. Очень странно.

В ноздри ударил запах старых книг и гнили, который, как казалось Норе, заполнял весь музей. Рабочий стол Пака стоял на островке света, окруженный со всех сторон морем темноты. Сам Пак отсутствовал.

Нора посмотрела на часы. Четыре пополудни. Она пришла вовремя.

Девушка отпустила дверь, и та с шипением закрылась. Нора повернула защелку и подошла к столу. Каблуки ее туфель громко стучали по мрамору пола. Затем она машинально написала свое имя на чистом листе открытого журнала посещений и расписалась. Стол Пака пребывал в гораздо большем порядке, чем обычно, а в центре стола лежала напечатанная на машинке записка. Нора склонилась над столом и прочитала: «Я – в дальнем конце у трицератопса».

«Трицератопс», – подумала Нора, вглядываясь в темноту. Пак, видимо, решил смахнуть пыль с престарелого динозавра. Но где, дьявол его побери, находится это трехрогое допотопное чудовище? Она его никогда не видела или просто не помнила этого. Кроме того, свет в архиве был выключен, и она ни черта не видела. Проклятый трицератопс мог быть где угодно. Она огляделась по сторонам, но никакого плана архива не заметила.

Ощущая, как на нее накатывается волна раздражения, Нора подошла к батарее выключателей и без разбора защелкала. Где-то в глубине архива в разных местах возникли озерца света. «Лучше врубить их все», – подумала она и провела по выключателям ребром ладони. Но несмотря на полное освещение, архив каким-то непостижимым образом остался полутемным. Между стеллажами лежали тени, а где-то в середине узких длинных проходов вообще царила темнота.

Она стояла, ожидая, что вот-вот ее окликнет Пак. Но в огромном помещении стояла мертвая тишина, если не считать легкого потрескивания паровых труб и шипения принудительной вентиляции.

– Мистер Пак! – не очень уверенно позвала она.

Ее голос прокатился по архиву и замер. Ответа не последовало.

Она позвала снова – на сей раз громче. Помещение архива было настолько большим, что ее зов мог и не долететь до его самой отдаленной части.

Нора подумала, не стоит ли уйти, чтобы вернуться позже. Но весь тон послания Пака говорил о том, что старик очень ждет этой встречи.

Она наконец припомнила, что во время последнего посещения архива видела какие-то окаменелые скелеты. Не исключено, что среди них находится и трицератопс.

Девушка вздохнула и двинулась по одному из проходов, прислушиваясь к стуку своих каблуков по мраморному полу. Вход в промежуток между стеллажами был ярко освещен, но очень скоро ее уже окружила тень. Удивительно, насколько плохо освещалось это место: в середине прохода было так темно, что хранящиеся на полках предметы можно было найти только с помощью ручного фонаря.

Дойдя до следующего пятна света, Нора увидела, что оказалась на перекрестке, от которого в разные стороны уходило несколько узких коридоров. Она постояла некоторое время, не зная, какой из них выбрать. «Совсем как Ганс и Гретель, – подумала она. – А у меня как раз кончились крошки хлеба».

Ближайший от нее проход вел, насколько она помнила, к хранилищу чучел животных. Но поскольку часть ламп перегорела, проход упирался во тьму. Нора пожала плечами и двинулась в другом направлении.

Путешествие по этому лабиринту в одиночку совсем не походило на визит сюда в сопровождении Пендергаста и Пака. Тогда она была погружена в мысли о Шоттаме и не обращала внимания на то, что ее окружало. Поскольку Пак выступал в качестве гида, она даже не заметила странных поворотов этих узких проходов и тех самых разных углов, под которыми они сходились. Это был весьма замысловатый лабиринт, сложность которого усугублялась его размерами.

Ее размышления прервались, когда коридор, по которому она шла, сделал резкий поворот налево. Свернув за угол, она неожиданно оказалась в компании африканских млекопитающих. На большой открытой площадке свободно располагались чучела жирафов, гиппопотама, пары львов, лесной антилопы куду и буйвола. Каждое чучело было завернуто в прозрачный пластик, что придавало животным потусторонний, призрачный вид.

Нора остановилась. Никаких следов трицератопса. И из этого места проходы разбегались в шести направлениях. Нора наугад двинулась по одному из них. Проход, сделав два крутых поворота, привел ее к очередной развилке.

Положение, в которое она попала, становилось все более и более дурацким.

– Мистер Пак! – громко крикнула девушка.

Эхо ее голоса постепенно замерло вдали. Тишину архива нарушало лишь шипение вентиляционной системы.

У нее нет времени на подобные шутки. Она уйдет и вернется позже, предварительно убедившись в том, что старик ждет ее на своем рабочем месте. Пожалуй, будет еще лучше, если сказать старику по телефону, чтобы тот поделился своими сведениями прямо с Пендергастом. Ведь она сама так или иначе вышла из игры.

Нора двинулась к выходу из архива, избрав, как ей казалось, самый короткий путь. Через несколько минут она остановилась, увидев носорога и нескольких зебр. Прикрытые полупрозрачным пластиком чучела напоминали грузных часовых, преграждающих ей путь. От пластика сильно разило какой-то химией – чуть ли не хлороформом. Место, в котором она оказалась, было ей совсем незнакомым. И к выходу она, судя по всему, не приблизилась.

На какой-то миг Норе стало страшно. Но, несколько натянуто рассмеявшись, она покачала головой. Прежде всего надо вернуться к знакомым жирафам и уже оттуда идти к выходу.

Как только она повернулась, ее нога оказалась в небольшой лужице воды. Нора подняла голову – и о лоб разбилась большая капля. На трубах под потолком сконденсировалась влага. Девушка вытерла лоб и двинулась в путь.

Однако она не знала, как пройти к жирафам.

Полный идиотизм. Ей всегда удавалось ориентироваться в бездорожье пустынь и в тропических джунглях. Как, спрашивается, она ухитрилась заблудиться в музее в самом центре Нью-Йорка?

Оглядевшись по сторонам, Нора поняла, что полностью потеряла ориентировку. Глядя на эти расходящиеся под разными углами проходы и нелепые пересечения, невозможно было понять, где находится выход. Надо...

Она вдруг замерла и напрягла слух. Ей показалось, что она слышит какие-то негромкие шлепки. Направление, откуда шел этот звук, Нора определить не смогла, но его источник был явно недалеко.

– Мистер Пак? Это вы?

Молчание.

Нора снова прислушалась, и звук возобновился. Видимо, где-то поблизости капает вода, подумала она, но ей, несмотря на столь успокоительную мысль, почему-то еще сильнее захотелось как можно быстрее добраться до выхода.

Она вновь выбрала проход наобум и быстро зашагала. Полки по обеим сторонам прохода были забиты штабелями костей. С кончика каждой кости свисал ярлык из пожелтевшей бумаги. Все это место ужасно напоминало склеп. В этой тишине и сумраке, среди жутковатых костей Нора не могла не думать об убийствах, случившихся несколько лет назад именно в этих подвалах. Те события до сей поры служили главной темой пересудов работников музея.

Проход закончился очередным поворотом.

«Проклятие», – подумала Нора, вглядываясь в бесконечные ряды исчезающих во мраке полок. Девушке снова стало страшно, и на сей раз ей не сразу удалось избавиться от этого малоприятного чувства. И вот она снова услышала – или ей почудилось, что услышала – звук. Теперь он раздавался у нее за спиной, но на этот раз это были не шлепки, а шорох. Казалось, что кто-то крался.

– Кто там? – спросила она. – Мистер Пак, это вы?

В ответ она услышала лишь шипение воздуха и звук редкой капели.

Она снова пошла, ускоряя шаги и убеждая себя на ходу, что бояться здесь нечего. Все эти звуки порождены осадкой и подвижкой этого старинного, одряхлевшего здания. Норе стало казаться, что за ней ведут слежку сами коридоры. Стук каблуков ее туфель становился нестерпимо громким.

Она завернула за угол и тут же наступила в очередную лужицу воды. Вода была темной и липкой. Вглядевшись внимательнее, Нора увидела, что это вовсе не вода. На полу разлился мазут или какая-то консервирующая образцы субстанция. От неизвестного вещества исходил странный сладковато-кислый запах. Однако непонятно, откуда эта жидкость могла пролиться, поскольку вокруг нее находились лишь стеллажи с чучелами птиц.

«Ну и гадость», – подумала Нора, приподняв ногу. Темная жидкость испачкала не только подошвы ее дорогих туфель от «Балли», но и часть ранта. Подобный архив – позор для всего музея. Она достала из кармана здоровенный носовой платок (вещь для работы с пыльными предметами совершенно необходимая), вытерла рант туфли и окаменела. На фоне белого платка жидкость оказалась вовсе не черной, а темно-красной.

Нора отбросила платок и инстинктивно отступила на шаг. Сердце было готово выскочить из груди. Девушка в ужасе смотрела на темное пятно. Это была кровь. Откуда она могла здесь появиться?! Неужели вытекала из какого-нибудь образца? Нет, она оказалась здесь сама по себе – лужа крови посреди прохода. Нора посмотрела вверх, но увидела в тридцати футах над собой лишь потолок и сеть труб под ним.

Затем она услышала шаги и краем глаза уловила какое-то движение за рядом полок. После этого снова наступила тишина.

Но она определенно что-то слышала. «Двигайся, двигайся!» – отчаянно кричал ее внутренний голос.

Нора повернулась и поспешно зашагала по длинному проходу. И снова послышался звук. Звук быстрых шагов? Шорох ткани? Она остановилась, чтобы прислушаться. Ничего, кроме редкой капели с труб. Девушка попыталась разглядеть, что происходит в соседнем проходе за рядом стеллажей. Полки в этом месте были уставлены стеклянными сосудами с хранящимися в формальдегиде змеями. Напрягая зрение, Нора пыталась рассмотреть, что происходит за толстыми стеклами. Ей показалось, что она видит какую-то фигуру – большую, темную и вдобавок искаженную толстым стеклом. Девушка продолжила путь, и фигура тоже пришла в движение. В этом не было никакого сомнения.

Нора повернула назад. Зловещая фигура повторила ее действия. Кто бы это ни был, он следит за ней из соседнего прохода, рассчитывая встретить свою жертву на любом из двух выходов.

Девушка замедлила шаг и, стараясь подавить страх, почти бесшумно направилась к концу прохода. Она видела и слышала, как таинственная темная тень, не отставая, но и не обгоняя ее, двинулась по соседнему коридору.

– Мистер Пак? – спросила она негромко.

Ответа не последовало.

Нора вдруг обнаружила, что бежит. Она изо всех сил мчалась по проходу между стеллажами, а где-то сбоку и совсем рядом с ней слышался топот ног бегущего человека.

Перед ней открылось свободное пространство, где проход, по которому она мчалась, соединялся с соседним. Ей надо было пробежать перекресток первой, оставив преследователя за спиной.

Нора пролетела перекресток, успев заметить краем глаза огромную черную фигуру преследователя. В его руке, затянутой в перчатку, поблескивал металл. Нора свернула на следующем пересечении за угол и понеслась по параллельному коридору в обратном направлении. На очередном пересечении нескольких проходов она резко свернула направо и, выбрав наугад один из коридоров, продолжила бег.

Не добежав немного до следующего перекрестка, девушка остановилась и прислушалась. Она услышала лишь стук своего готового выскочить из груди сердца и облегченно вздохнула. Ей все-таки удалось сбить преследователя со следа.

Но через несколько мгновений из соседнего прохода до нее долетел звук тяжелого дыхания.

Радость исчезла столь же быстро, как и появилась. Она не смогла от него убежать. Что бы она ни делала, как бы ни меняла скорость и направление, он не отставал от нее, все время оставаясь в соседнем проходе.

– Кто вы? – выдохнула девушка.

В ответ она услышала негромкий шорох и, как ей показалось, почти неслышный смех.

Стараясь подавить панику, Нора взглянула налево и направо, чтобы определить наилучший путь спасения. Полки здесь были забиты свернутыми шкурами. Шкуры от старости усохли, но тем не менее все еще источали запах разложения. Это место было для нее абсолютно незнакомым.

В двадцати футах от себя она увидела проход в стеллажах в стороне, противоположной той, где находился преследователь. Нора подбежала к проходу, нырнула между полками и с удвоенной скоростью помчалась в обратном направлении. Свернув на очередном пересечении в другой проход, она остановилась и прислушалась.

Звук шагов звучал довольно глухо. Теперь от преследователя ее отделяло несколько рядов стеллажей.

Нора повернулась и возобновила движение, стараясь ступать как можно тише и при этом выдерживать максимальную дистанцию между собой и фигурой в черном. Но, как бы она ни хитрила, куда бы ни сворачивала, с какой бы скоростью ни мчалась, до нее доносился звук быстрых шагов. Несмотря на все ее усилия, преследователь снова сокращал расстояние между собой и своей жертвой.

Прежде всего ей следует определить, где она находится. Если продолжать бесцельный бег, то он в конечном итоге ее поймает.

Девушка еще раз огляделась по сторонам. Проход, в котором она находилась, упирался в стену. Она достигла конца архива. Теперь, следуя вдоль стены, можно будет добраться до выхода.

Низко пригнувшись и прислушиваясь к шагам неизвестного, Нора с максимально возможной скоростью двинулась вперед в полутьму. Вдруг из полумрака прохода вынырнул какой-то предмет. Нора пригляделась и увидела, что это не что иное, как прикрепленный к стене череп трицератопса. В скверном освещении она могла различить лишь контуры черепа чудовища.

У нее словно тяжесть спала с плеч. Где-то здесь должен находиться Пак, и преследователь не посмеет напасть одновременно на двоих.

Нора уже открыла рот, чтобы окликнуть старика, но, вглядевшись в неясные очертания головы динозавра, делать это не стала. Силуэт черепа показался ей странным, в нем присутствовало что-то лишнее. Девушка стала осторожно приближаться и, сделав всего лишь пару шагов, замерла.

На рогах динозавра висело обнаженное по пояс тело. Руки и ноги трупа свободно свисали, а окровавленные рога глубоко вонзились в спину покойника. Казалось, что трицератопс поддел человека своим страшным оружием и вскинул его вверх.

Нора отступила на шаг. Ее ум фиксировал все детали, хотя девушке казалось, что она видит эту ужасающую сцену откуда-то издалека. Лысина, обрамленная космами седых волос, дряблая кожа, иссохшие руки. В месте, куда вонзились рога, зияла огромная рана. У основания рогов скопилась кровь. На обнаженном торсе остались следы от кровавых ручейков, а на мраморе пола образовалась темно-красная лужа.

«Я – в дальнем конце у трицератопса», – вспомнила Нора.

Затем она услышала крик, не сразу поняв, что вопль вырвался из ее горла.

Не разбирая пути, Нора кинулась прочь от этого места. Она мчалась по проходам, постоянно меняя направление, и бег этот продолжался до тех пор, пока коридор не уперся в стену. Но на сей раз это был тупик. Нора повернулась, чтобы побежать назад, но там, в полумраке, между двумя рядами полок стоял, преграждая ей путь, человек в старинной шляпе-котелке.

В его перчатках поблескивал какой-то металлический предмет.

Ей оставался лишь один путь. Наверх! Затратив на раздумье лишь мгновение, Нора повернулась, схватилась за край полки и начала подъем.

Человек помчался по проходу к ней, полы длинного черного плаща развевались за его спиной.

Нора была опытным скалолазом. Годы исследовательской работы в штате Юта, бесконечные подъемы по отвесным склонам к скальным жилищам индейцев анасази не прошли бесследно. Менее чем через минуту девушка оказалась на верхней полке, которая прогнулась и закачалась под дополнительным грузом. Нора обернулась и, схватив первый попавшийся под руку предмет (это было чучело сокола), посмотрела вниз.

Человек в черном котелке был уже под ней и тоже карабкался наверх. Его лицо было скрыто под полями шляпы. Нора прицелилась и швырнула чучело.

Удар пришелся в плечо и не причинил преследователю ни малейшего вреда.

Нора лихорадочно принялась искать взглядом что-нибудь потяжелее. Коробка с бумагами, еще какие-то коробки. Девушка швырнула все эти предметы один за другим, но они оказались слишком легкими и абсолютно бесполезными.

Человек по-прежнему продвигался наверх.

Всхлипывая от ужаса, Нора перебралась через полку и начала спуск с противоположной стороны. Из полки неожиданно вынырнула рука и схватила ее за блузку. Нора с визгом вырвалась. Перед ее лицом в каком-то дюйме от глаза мелькнула сталь. Она отшатнулась, и клинок, описав дугу, снова метнулся в ее сторону. Правое плечо девушки пронизала острая боль. Нора вскрикнула и отпустила край полки. Она приземлилась на ноги, но для того, чтобы смягчить удар, перекатилась на бок.

На противоположной стороне стеллажа человек начал быстрый спуск. Затем он стал протискиваться напрямую между полками, смахивая на пол все, что на них находилось.

Нора снова побежала от одного прохода к другому.

Вдруг прямо перед ней из сумрака выросла темная масса. Это был шерстистый мамонт. Нора сразу его узнала – она уже побывала здесь вместе с Паком.

Но в каком направлении находится выход? Девушка огляделась по сторонам и поняла, что отсюда ей уже не выбраться – преследователь появится здесь через несколько секунд.

И вдруг ее осенило.

Протянув руку к электрическим выключателям в конце прохода, она одним движением выключила их все. Окружающее пространство погрузилось во мрак. После этого она нырнула под брюхо мамонта и нащупала в темноте деревянную рукоятку. Нора потянула за рукоятку, и крышка люка открылась.

Стараясь производить как можно меньше шума, девушка забралась в чрево гиганта и потянула за собой крышку. В брюхе мамонта было жарко и душно, а воздух пропитался запахами гниения, пыли, вяленого мяса и грибов.

Затем она услышала несколько щелчков: это преследователь включал свет. Крошечный лучик пробился через дырку в груди животного. Когда-то этим отверстием пользовался сидящий в туше циркач.

Нора приникла к глазку, стараясь успокоить дыхание и подавить охватившую ее панику. Человек в котелке стоял, повернувшись к ней спиной. От убежища девушки его отделяло не более пяти футов. Он медленно повернулся на триста шестьдесят градусов, прислушиваясь и вглядываясь в проходы между стеллажами. В руках человек держал странный инструмент – две полированные рукоятки из слоновой кости, соединенные между собой тонкой и гибкой стальной пилкой с очень мелкими зубьями. Предмет был похож на какой-то старинный хирургический инструмент. Мужчина поиграл рукоятками, полотно пилы согнулось и слегка задрожало.

Затем взгляд его остановился на мамонте. Человек сделал шаг по направлению к шерстистому гиганту, но его лицо все время оставалось в тени. Норе показалось, что преследователь догадался, где она скрывается. Девушка напряглась, готовая до конца сражаться за свою жизнь.

И в этот миг человек в черном исчез из поля зрения.

– Мистер Пак? – произнес чей-то голос. – Мистер Пак, я здесь. Где вы, мистер Пак?

Это был Оскар Гиббс.

Нора была настолько напугана, что не могла двигаться. Голос прозвучал ближе, и наконец сам Оскар Гиббс вынырнул из темного прохода между стеллажами.

Девушка дрожащей рукой открыла щеколду крышки люка и вылезла из брюха мамонта. Гиббс обернулся, отскочил назад и замер, открыв от изумления рот.

– Вы его видели? – выдохнула Нора. – Вы видели его?

– Кого? А что вы здесь делаете? Эй, да вы вся в крови!

Нора бросила взгляд на плечо. В том месте, куда пришелся удар, расплывалось пятно крови.

– Послушайте, – подойдя к ней, произнес Гиббс, – я не знаю, что вы здесь делаете и что здесь вообще происходит, но позвольте мне доставить вас в медпункт. О'кей?

– Нет, Оскар, – покачала головой девушка. – Вам следует немедленно вызвать полицию. Мистер Пак... – на какой-то миг ее голос сорвался, – мистер Пак убит, и убийца еще здесь. В музее.