Извек (Княжье похмелье)

СВЯТОСЛАВ АЛАДЫРЕВ

ИЗВЕК

(КНЯЖЬЕ ПОХМЕЛЬЕ)

Жене Марине и сыну Вадиму.

Особый благодарень: Диме Ревякину, позволившему свободно трактовать свои песни. А.К. Белову, укрепившему уверенность в форме изложения. Маме, воспитавшей меня на хорошей фантастике.

ЧАСТЬ 1

Глава 1

Увы, теперь все чаще сбываются не мечты, а предчувствия... Витим - Большая Чаша

Череп безмятежно скалил все, оставшиеся после Рагдаевского удара, зубы. Трава, полседмицы тому, утоптанная и залитая кровью, едва успела подняться, но звери, птицы и муравьи уже очистили головы трупов почти до блеска. Эрзя пнул по круглой костяной макушке и с досадой глянул на толстого Мокшу. Тот, свирепея с каждым мгновением, развел огромными ручищами. - Ни черта не понимаю! Ежели мертв, а ясное дело, что мертв, то где кости!? А ежели жив... - Да какой там жив! - буркнул Эрзя, переставая жевать ус. - Гридни всю округу объехали, в каждой хате побывали, никто и слыхом не слыхивал, ни о живом, ни о раненом. Он обвел глазами склон, заваленный разлагающимися останками и обломками оружия. - Сам погляди, рази тут выживешь? - Но мослы-то! Мослы-то где?! - вспылил Мокша. - Сквозь землю провалились? Или может дождем смыло, Ящер задери-прожуй-выплюнь! Князь тризну собирает, а тризна без мертвеца... - Что сказка без конца, - согласился Эрзя. - Однако, поехали! Рагдая тут нет, а от запаха здешнего уже с души воротит, скоро завтрак упущу. Он тряхнул чубом, подбросил на ладони мятый железный лепесток единственное, что нашли от старого приятеля, молча двинулся к лошадям. Запрыгнув в седло, скользнул взглядом по склону с редкими березками и двинул шпорами, посылая битюга вдоль берега. Когда за поворотом показалась лодья, сзади донеслись сердитые сетования Мокши. Великан старательно настегивал конягу и загибисто ругался, украшая родную речь ромейскими и хазарскими узорами. Осадив возле воды, махнули молодцам, чтобы держали сходни, поволокли жеребцов по прогибающимся доскам. Зацепив уздечки за мачту, пробрались на нос, уселись на отполированный штанами брус. Четыре пары весел дружно врубились в Днепровскую волну и челн направился к Киеву. Губы Мокши беззвучно двигались. Полный досады взор то чиркал по усердным гребцам, то скользил по удаляющемуся берегу, то утыкался в угрюмое лицо Эрзи. Молчун, глядя себе под ноги, жевал льняной ус и лениво поглаживал навершие меча. Кони раздували ноздри, пугливо таращились на воду. Попутный ветер облегчил работу гребцам и скоро кормщик ловко вывернул борт к почерневшим мосткам. Едва сходня шоркнула по настилу, цепкие пальцы дружинников уже тянули уздечки. Взобравшись верхом, прямо с мостков взяли в галоп. Придержали коней только на въезде в город, влетев в обычную полуденную сутолоку. За воротами, заметили над толпой светло-русые волосы Извека. Крепкий дружинник, задумчиво теребил короткую бородку, покачиваясь в седле Ворона, черного поджарого жеребца с необычно крупными ушами. Эрзя с Мокшей направили битюгов навстречу. Подъехав, вскинули руки. - Как живешь, Cотник? - А кому теперь легко! - отозвался тот подслушанной у ромеев фразой. - Нам сотникам жалиться зазорно. Он улыбнулся привычному прозвищу, которое частенько заменяла имя. Сам Владимир, путая кличку и должность, все чаще называл Cотником. - Вы-то как? Не заскучали? - У Владимира не заскучаешь, - буркнул сухопарый Эрзя. - Ага, - поддакнул Мокша. - То подавай щит с ворот Царьграда, то тризну по павшему, который щит добывал. А павшего нет! - Рагдая? - переспросил Извек и посерьезнел. - Так и не нашли? Негоже... - Куда уж хуже, - нахмурился Эрзя, доставая стальную чешуйку доспеха. Вот всего и осталось. Случаем нашли, в березе торчала. Видать ударом сорвало. Сотник взял лепесток, пригляделся к маленьким отверстиям, протянул обратно. - Рагдаевская! Таким тонким шнуром, боле ни у кого доспех не вязан... Мокша качнул седеющим чубом, глянул на Сотника и притороченную к седлу пухлую суму. - Сам-то далеко едешь? Тут большие дела грядут, того и гляди на Царьград двинем... - Видать вы здесь нужней, ежели дела. - съехидничал Извек. - А таким, как я, надоть молодняк на отшибах учить. Окромя ж меня, некому. - Ну ведь и правда некому, - прогудел Мокша. - От тебя вон какие молодцы прибывают: звери, а не люди. Прочие такого не могут, а посему молодь тебе наущать. Тем паче, что Перуновы тайны, сам Селидор тебе открывал, так что знаешь... - Знать-то знаю, однако, зимой, в глуши уж больно маетно. Ни тебе пойла доброго, ни ваших пьяных рож рядом, с тоски сдохнуть можно. Опять же, из сотни землепашцев, от силы десяток бойцов получится. А в дружину и того пяток приведу, которых показать не стыдно. Сотник подобрал повод, улыбнулся на прощанье. - Ладно езжайте, князь ждет. А я в Вертень двину. По весне увидимся. Он подмигнул друзьям и направил Ворона к воротам. - Бывай! - донеслось вслед и, за спиной Извека, удаляясь, загрохотали тяжелые копыта. За городскими стенами, со всех сторон, по стежкам и тропкам стекался вольный люд, обремененный корзинами, лукошками и кузовками. Обдавая идущих облаками пыли, гремели подводы с мелкой дичью, лесным зверем и бочками солений. Ворон, фыркая, воротил морду от поднятых серых клубов, а Извек исподлобья наблюдал за ползущим в Киев изобилием. С детства не помнил такой тризны, какая готовилась по Рагдаю. Владимир щедрился, не упуская случая выказать свое величие. Второй день, во дворе детинца и на улице у ворот, суетились плотники. С утра до вечера коцали вострыми топорами, налаживая столы, лавки, подсобные настилы. Везде громоздились поленницы с сухими березовыми дровами, чернели выпуклые бока котлов, плоские днища жаровен и растопыренные рогатки вертелов. Народ чесал загривки, восторженно переглядывался, дивясь невиданному размаху. Извек же предпочел уехать раньше. Уж больно не по душе была вся эта история с возвращением цареградского щита и появлением нового доверенного князя, известного ушкуйника Залешанина. Самым же скверным было бесследное исчезновение Рагдая, с которым съедена не одна пригоршня соли. Дорога за городом постепенно пустела, вытягиваясь вдоль высокого берега Днепра. Ворон повел ухом, всхрапнул, поворотил морду в сторону реки. Сотник проследил за взглядом, заметил на краю обрыва одинокую женскую фигурку. Брови двинулись к переносице, узнал Ясну, суженую Рагдая. Не веря в гибель любимого, безутешная все приходила на обрыв. Подолгу стояла, обратив взор на противоположный берег, где жених принял последний бой. Сотник натянул повод, постоял раздумывая, все же решившись, направил коня к ней. Попытался подобрать слова, но в голове все путалось, казалось лишним и не в кон. Сердце бухало тяжело, будто перед боем. Успел подумать, что зря свернул с дороги, но Ворон замедлил шаг и, остановившись в пяти шагах, звякнул удилами. Ясна вздрогнула, медленно, будто во сне, обернулась. Глаза остановились в траве под копытами Ворона. Сотник спешился, тихо проговорил: - Здравствуй, Светлая. Ресницы Ясны дрогнули, но опущенные долу очи не поднялись. - Исполать, Извекушко. И тебе, и красавцу твоему, длинноухому. Все в разъездах? - В них, разума, где ж еще... Ясна еле заметно кивнула. - Благодарень, что пришел утешить. Да у самого, небось, на сердце, не скоморошно. Она замолчала, отвернувшись к Днепру. Извек тоже глянул на далекий, поросший березками берег, заговорил: - Ты бы... не убивалась так. Родом великим всем завещано жить. А ты себя горем со свету изводишь. Вон уж, тропку по стерне пробила. Можно ль так...

Движение тонкой руки прервало сбивчивую речь на полуслове. - Обещала, что буду ждать на берегу. - тихо обронила Ясна. - Буду ждать. Езжай. Сотник почувствовал, что в глазах защипало, будто бросили горсть песка. Молча кивнул, зачем-то долго поправлял стремя. Уже в седле, открыл было рот, но спохватился, что любое прощальное пожелание будет не к месту, молча потянул повод. - Береги себя, Извекушко... - донеслось вслед. Сотник оглянулся, увидел огромные выплаканные глаза. Волна скорби едва не вышибла из седла, но в следующее мгновенье взор Ясны вновь обратился к реке. Ворон послушно поплелся к дороге, уши уныло разошлись в стороны. Извек больше не оглядывался. В груди давило, будто на сердце поставили ржавую наковальню. Вот же беда, думал Сотник, один сгинул без следа, в двух шагах от своего счастья, другая - обреклась на вечную кручину: ни с кем не разговаривает, во мраке горя света белого не видит. Извек вспомнил, как Залешанин во хмелю бормотал что-то про вторую смерть. Выходило, будто Рагдай погиб еще раньше, а в последнюю сечу ввязался когда боги отпустили к невесте. Отмерили на свадьбу один день и одну ночь и, едва время истекло, забрали обратно. Сотник скрипнул зубами. Видать Великие пожадничали, герою могли бы еще денек накинуть. Хотя, с богами всегда так. Лезут, сердобольные, когда не надо, когда же нужны - днем с огнем не сыщешь. - Эх вы, Боги... - вздохнул Извек вслух. - Вот и мне пока одни стежки выстилаете, да все куда-то не туда! Что я, калика перехожий, без места по земле мотаться? Давно бы пора найти ладушку... чтобы было к кому воротиться, чтобы ждала и любила, да за детьми в отсутствие папаньки смотрела. А тут, Ящер задери, за спиной одни дороги. А впереди... Он грустно подмигнул косящемуся на него Ворону. Впереди ждала дорога и нелегкий труд по обучению молодых парней обращению с оружием. Установление главенства Перуна прекратило мелкие распри и продолжило единение, начатое Святославом. Владимир же возжаждал заиметь полную власть над всеми удельными княжествами, а для этого требовалось все больше и больше новых ратников. Чтобы не отрывать люд от земли, порешили учить воинскому делу на месте. Лучшие из лучших попадали в княжьи дружины. Прочие оставались в родных весях, чтобы на дальних подступах сдерживать малые наскоки, и своевременно сообщать о приближении больших вражьих сил. Сотнику нравилось выправлять из крепких землепашцев умелых воинов, и он с удовольствием наблюдал, как непривыкшие к оружию парни на глазах обретали ловкость, расчетливость движений и цепкость взгляда. За три-четыре месяца большинство увальней уже вполне сносно обращались с копьем, палицей или луком. Меч давался немногим, и тех, кто имел особую чуйку к сече обоюдоострым клинком, Извек приводил в Киев, где они становились настоящими дружинниками. Еще с полдюжины опытных воев занимались разъездами по отдаленным весям, но Извек по праву считался лучшим. И в большой, и в малой дружинах его ученики снискали себе уважение воевод и соратников. Так же попали в дружину Эрзя и Мокша, с далекой реки Сурьи. Как-то, забредя, в поисках удалого дела, в киевские земли, остановились в одной из деревень. Там и увидели Извека, натаскивающего местных парней рукопашному бою. Стояли глазели и щерились, пока не решили предложить помериться силами. После этого, полежав маленько в промозглой осенней луже, попросились в ученики. Сотник согласился, приметив у них незнакомую манеру биться, недюжинную хватку и выносливость. Теперь оба были едва ли не лучшими в малой дружине, а за доброй чашей с ними могли сравниться разве что Вольга с Добрыней или сам Микула Селянинович. Волхвы утверждали, что именно с их далекой родины и пришли на север Племена Данов предки нынешних викингов. Эрзя с Мокшей и сейчас вполне сносно понимали говор ярла Якуна и его людей. Вспоминая первую встречу с молодыми горячими поединщиками, Извек хмыкнул и оглянулся. Дорога бойко убегала назад, туда, где за пологими изгибами холмов скрылись верхушки детинца. Киев остался далеко позади, а впереди из-за поворота показался странный столбик. Затенив рукой глаза, Сотник присмотрелся, хмыкнул. На обочине маленьким истуканом торчал заяц-русак. Смотрел ошалевшими глазами в точку перед собой. На приближение всадника даже ухом не повел. Извек выгнул бровь - совсем косой обнаглел, ни коня, ни человека не боится. Только подъехав, понял, в чем дело. На обочине, возле глубокой колдобины, валялся лопнувший кувшин. Ветер разносил сытный хмельной запах. Впитав в себя пролитую сурью, неровной горкой желтело отборное зерно. Часть горки явно была подъедена длинноухим. Видно проезжавшую к Киеву телегу занесло в яму и кувшин, припасенный возницей, выпал под колеса. Телегу же грузили зерном, которое и просыпалось при толчке. Теперь обожравшийся косой тупо смотрел на щедрое угощение. Есть больше не мог, уходить от кормушки не хотел, а ударивший по ушам хмель выбил из головы весь страх. Поравнявшись с зайцем, Ворон приостановился и склонил голову к рассыпанному добру. В самый последний момент заяц попытался отодвинуться, но не удержался на подгибающихся лапах и завалился под пыльные листья лопуха. Сморенный хмельной приправой, тут же заснул как убитый. Сотник ухмыльнулся, представляя какая жажда ожидает русака спросонок. Ворон хапнул губами две жмени пьяного зерна, но тычок в бока заставил идти дальше. Насмешливый голос хозяина прозвучал тише чем обычно. - Иди, иди! А то он еще проснется, в драку полезет... ой, че будет! Ворон не спеша вбивал копытами дорожную пыль. По бокам монотонно покачивались два полных колчана и лук, с которыми Извек никогда не расставался. Частенько, пустив Ворона рысью, привставал в стременах и метил по случающимся у дороги деревьям. Сделав два-три выстрела, останавливался вырезать из ствола пущенные стрелы и скакал дальше, высматривая подходящие цели. На зависть другим лучникам, успевал послать две стрелы, пока одна бьет в цель. Селидор, научивший всем стрелковым премудростям, держал в воздухе три стрелы и рассказывал, что Вещий Олег вывешивал по пять-шесть. Правда, Извек не уточнял, стрелял ли Вещий с седла или пешим. Однако, на этот раз, баловаться с луком охоты не было, и Сотник не торопил Ворона, предавшись размышлениям. Вспомнил, как всего лишь раз пришлось видеть Вещего, и то мельком, да издалека. Тогда, у княжьего детинца, на краткий миг показалась высокая фигура с огненными волосами и тут же, окруженная гриднями, скрылась в дверях. Еще раньше, в отрочестве Извека, Вещий несколько раз навещал Селидора на тайном погосте. Однако Синий Волк заранее усылал воспитанника по каким-нибудь поручениям, и о визите таинственного гостя напоминали только вторая плошка на столе и бороздки на земле, оставленные острием посоха. Вот у кого бы выспросить о пропавшем Рагдае. Кому, как не им, под силу вызнать что-то о судьбе друга. Увы! С Синим Волком-Селидором не виделся уже давно, а где искать Вещего никому неведомо... Дорога перевалила через пригорок и Сотник придержал Ворона, любуясь сверкающей на просторе Лебедью. По притоку Днепра сонно ползли лодки рыбарей, направляясь к стоящему на берегу возу. На фоне жухлой травы темнела пара соловых коняг и дожидающийся улова возница. Княжий пир не прекращался. Ко двору Владимира ежедневно свозились горы рыбы, птицы и зверя, чтобы было чем заедать нескончаемые реки вин, медов и пива. Тем паче, что предстояла богатая тризна, грядущая независимо от того, отыщется ли погибший. Владимиру не впервой нарушать покон и он не упустит случая показать всем, кто на Руси хозяин. Опять же, урок молодым войнам, дескать, служите верно, и Красно Солнышко не забудет своих витязей. Залешанин вон - из татей в княжьи друзья попал, до сих пор не просыхает. Мысли, пробежав по кругу, вновь вернулись к Рагдаю и Сотник твердо решил, при первой же возможности расспросить Селидора. Однако, на сей раз, дорога лежала в другую сторону...

Глава 2

Две трети пути до Вертеня остались за хвостом Ворона и Извек решил остановиться на ночь в городище. Перед последним переходом стоило дать роздых коню, да и самому наконец выспаться под крышей. Уже в сумерках миновали ворота. Усталый конь затопал живей и скоро свернул на знакомую улочку, где его ждала порция вполне сносного овса, а хозяина - сытный ужин в закопченной харчевне. Сотник давно облюбовал этот постоялый двор. Здесь его знали и встречали как старого приятеля. Правда, по началу приходилось знакомиться со здешними мужиками по-свойски. Не взирая на то, что перед ними княжий дружинник, местные смельчаки несколько раз учиняли проверку гостя на добрый удар. Их не смущало даже то, что каждая проверка происходила "на своей морде". Хотя, как справедливо отметил Сотник, морды здесь были не особо умные, но крепкие. Признали Извека только после того, как хозяин корчмы в пятый раз поменял разнесенные в щепу лавки и столы. В последний раз щепа была особенно мелкой и корчмарь пригрозил, что закроет конуру и подастся в дальнюю весь, к братьям рыбарям. С тех пор Сотник мог просидеть за столом хоть целую ночь и не увидеть в свою сторону ни одного косого взгляда. Междусобойные мордобои конечно же продолжались, но не имели такой разрушительной силы, как прежде. Теперь местные, не по злобе разбрызгав друг другу сопли, снова возвращались на места и приглашали к себе Извека, померяться выносливостью брюха. Тогда не вставали из-за стола до глубокой ночи, расспрашивали какое в свете чудо, слушали, обсуждали. На этот раз тоже засиделись допоздна и к полуночи, когда шум стих, Сотник улегся прямо на лавке. Под голову по привычке положил дорожный плащ, свернутый тугим валиком. Разбудили первые гости. Ввалились шумной ватагой, крикнули браги с пивом, махнули, чтоб присоединялся. Извек благодарно приложил ладонь к груди, но головой качнул отрицательно. Посетовав на отказ, мужики пожали плечами и принялись уничтожать выпивку, как Святослав хазар. Пару раз зыркали на рыжего веснушчатого детину, тихо жующего в углу, но в присутствии Извека не задирались. Парень же беззаботно поглядывал в окно, вертел головой по сторонам и, несмотря на пудовые кулаки, держался без вызова. Проезжий, определил Извек, скорее всего посыльный, из Коржа, заехал по дороге перекусить. Коржаковские почти все такие мордастые и широкие в кости. Пока Сотник разглядывал парня, средь мужиков, за соседним столом, созрела ссора. Все как водится: слово за слово - шапкой по столу и, вот уже кому-то под нос сунули убедительную дулю. Само собой, дуля не понравилась. В ответ выпорхнул жилистый кулак и в воздухе мелькнули стертые подметки хозяина дули. Владелец кулака взгромоздился поверх стола, но освободившаяся лавка тут же отправила его на пол. Все вскочили готовые похватать друг дружку за грудки. Однако, с утра, особого желания волтузиться не было, и компания повисла на руках зачинщиков. Сквозь толкучку, к Извеку протиснулся хозяйский малец, знаком дал понять, что конь сыт, оседлан и стоит за дверями. Сотник кивнул, протянул монету и подался к выходу. Подвигая сцепившихся мужиков, примирительно пробасил: - Ну, пора и честь знать, бывайте, ребята. Мужики замерли. Собрав глаза в кучу, рассмотрели Извека, поспешно посторонились. Провожаемый почтительными взглядами, Сотник проследовал до двери в полной тишине, но едва переступил порог, как сзади кого-то звонко съездили по сусалам, и потасовка возобновилась с новой силой. Снаружи тоже не все было спокойно. Доносились разноголосые крики и далекий гомон. Поглядывая на струящийся за домами дымок, Извек едва не споткнулся о вытянутые ноги мужика, что лениво развалился на бревнах, с шапкой орешков в руках. Тот, не обратив внимания, с аппетитом трещал скорлупками, прислушивался к далекому шуму и удовлетворенно двигал бровями. Отвязав Ворона, Сотник вскочил в седло и тронул повод. Конь послушно сделал пару шагов, но остановился у куста, соблазненный сочной веткой сирени. Дружинник терпеливо ждал конца трапезы, когда из журки вывалился рыжий детина с конопатой рожей. Крутнув туда-сюда головой, подскочил с вопросом к сидящему у коновязи мужичишке. - А что за шум в той стороне? Дым идет... Горит что-нибудь? - Не-е! Жидов гоняют. - не глядя бросил мужик, хрустнув очередным орешком. - А, - протянул рыжий. - Тады понятно. А то я дивлюсь: как дым пошел, мужики с дубьем пробежали, а ведер не видать. - Не-е, с ведрами побегут, ежели у кого из наших загорится. А дубье для спин прихватили. Помашут маленько, да в огонь подкинут, чтоб горело шибче. - Понятно. Нешто и мне сбегать? - засуетился конопатый. Мужичишка выплюнул скорлупу, поднял глаза на парня. - Охолонись, там охочих и без тебя достает, токмо мешаться будешь, - он прервался, поймал ртом очередной орешек и махнул рукой.- Ступай куда шел, или вот рядом садись, языки почешем, орехов погрызем... Ворон уже покончил с веткой, и Сотник продолжил путь, оставив за спиной и мужиков, и гомон, и дым над дальними домами. - И тут запустили, - подумал он. - Везде одно и то же: сначала ушами хлопают, потом за дубье хватаются. Не-е, иудеев запускать нельзя, иначе враз на шею сядут. В любые щели, клопами поползут, да под себя грести станут. Глядь, а они уже ноги с плечей свесили. И что за хитрозадое племя! Поначалу не видать и не слыхать. Общуришься не разглядишь, жид он или кто. Об ту пору, готовы в любую гузку, без мыла влезть. Зато потом, когда обживутся и разжиреют, начинается... Подсиживают, подгаживают, клевещут, лишь бы выгородиться, да своих на сытные кормушки протащить. А уж как зажируют, начинаются песни с плясками, да так, чтоб их "три-на-наи" издаля слышно было. Тут уж носы кверху. Взгляд свысока, презрительный: смотрите, мол, вот он я - Иудей! Богат, красив и велик! Прочие же, все поголовно - пшено и хренота безлошадная! А с нашим людом так нельзя. Наш мужик - душа, можно сказать, нежная, открытая и терпеливая. Но уж когда чужак кобениться начинает, тут и у добряка руки зачешутся... Сбоку затопотало. Сокрушаясь, что опоздали к началу, через дорогу пробежали еще четверо с дубинами. Рожи тоскливые, будто любимый конь помер. - Да! - улыбнулся Сотник, провожая мужиков взглядом. - Великая радость для Русича внести лепту в "благое дело". Ради такого он и еду, и работу бросит. Извек поторопил Ворона, стараясь поскорей выехать из городища. В последнее время, звуки разора вызывали неизменную оскомину. В памяти всплыл похожий день позапрошлого лета. Тогда Исаакий - глава иудейской общины, приколов на макушку чудную куцую шапочку, пришел на базар. С дюжиной родственников вышагивал по рядам, выказывая превосходство над прочими людишками. Выбирая товары, замучил всех: долго приглядывался, щупал, перебирал и презрительно морщился над самым добротным. Под конец затеял долгий торг с Борятой - лучшим бортником Киева. Тот, язык без костей, ловко и смешно отвечал на любые дотошные вопросы. Исаакий уж и нюхал, и пробовал каждый мед по три раза, но все одно воротил морду, пока Борята не осерчал и не забрал у него последнюю плошку. - Ты, уважаемый, уже полведра меда снюхал! - не выдержал бортник. - Шел бы домой, а то товар застишь. Да и, не пробуют меды по пять раз, ежели по уму. Иудей прищурился на Боряту и, поглаживая кошель на толстом брюхе, с издевкой изрек любимую присказку: - Да боже ж мой! Если вы такие умные, то покажите мне ваши деньги! Ну Борята и показал... Сотник вспомнил красные сопли, забрызгавшие соседние прилавки. Племяннички и братья Исаака бросились было на подмогу, но им на беду случился поблизости новгородский гость Васька Буслаев. Тут-то все и началось. Утоптав важных иудеев в перемешанную с медом грязь, порешили продолжить разгон на их улице. До кучи припомнили обидки и живущим промеж иудеев хазарам. Пяток зачинщиков, закатав рукава, направились с базара. Прочий народ провожал добрыми напутствиями и шутливыми криками. Извек с Эрзей неохотно двинулись следом: дело дружинников - не допущать в Киеве излишнего смертоубийства. Погром погромом, а резни учинять не велено. По пути нагоняли другие охочие до драки. Пока дошли до жидовского квартала, собралось десятка два. Буслаев с Борятой и тремя зачинщиками двинулись, вглубь улицы. Остальные, по пять-шесть человек, рассыпались по ближайшим домам. Как водится, в начале валили ограды, выгоняли чад и домочадцев. Мужиков, кто ерепенился, подгоняли со двора пинками да затрещинами. Особо ретивым правили спины жердями. Потом запускали под крышу огня и палили со всем добром, окромя вина конечно - питью пропадать негоже. Кто бросался спасать имущество - тех опять же палками, мол, неча лезть под горячую руку. Извек с Эрзей поглядывали, как раскрасневшиеся мужики суетятся возле очередного частокола. Забор, не поддавшийся первому наскоку, все-таки затрещал и рухнул, придавив лаявшего по ту сторону волкодава. В образовавшийся прогал вся ватага устремилась к дому. Тут же из-за двери выскочил дородный хазарин и, ловко орудуя саблей, сильно посек нескольких человек у крыльца. Все оторопели, но быстро опомнились. Кто-то оттаскивал тяжело раненых, кто-то, готовясь к штурму, искал жерди подлинней. Сетовали, что Борята с Васькой подались дальше. - Доигрались, Ящер задери, пора закругляться! - зло пробормотал Извек. Эрзя соображал, вмешаться или нет, когда к Сотнику подскочил щуплый старикашка и, потрясая козлиной бородой, ехидно проблеял: - Ой, Гой-молодец, одолжи старичку клиночек, супостата срезать. Глядишь, и хлопцы поучатся, как надоть драться по-человечески. Бревнышко мне, немощному, уже не поднять, а с мечиком твоим, думаю, управлюсь. Вишь, как наших хлопцев порезали? Извек придержал схватившегося за оружие Эрзю и, не вынимая меча, зашагал к крыльцу. Остановился в трех шагах от ступенек, взглянул в горящие глаза хозяина. - Хватит кровей! Остепенись, пока... Свист острия в трех вершках от лица, не дал договорить. Сотник отшатнулся, сжал зубы. За спиной хазарина показались еще двое: глаза горят, клинки наголо, лица злые. Извек помедлил, шагнув ближе, терпеливо протянул руку. - Не гневи богов! В воздухе опять свистнуло острие. Хозяин вздернул руку для нового удара, крикнул что-то о презренных богах и поганых идолищах. Сотник озлился окончательно. Не дергаясь под саблю, мощно ударил сапогом в столб крыльца. От богатырского удара древесина лопнула и навес, лишенный одной опоры, начал крениться. Хазарин в страхе задрал голову. Извек же стрелой бросился вперед и, перехватив руку с оружием, наотмашь ударил в лоснящийся лоб. Двое других, вскинув сабли, рванулись на помощь, но грузное тело хозяина подмяло их и увлекло внутрь дома. - Богов наших, сука, не тронь! - процедил Извек и, сбегая с крыльца, ударил по оставшемуся столбу. Уже шагая прочь, услышал треск и грохот упавшего навеса. Сквозь туман гнева различил крики и улюлюканье довольной толпы. Остановился перед Эрзей, встретив вопросительный взгляд, с досадой пожал плечами. Сбоку подсеменил давешний старик, затряс пучком бороды. - Ну, молодец, ублажил так ублажил! Давно не видывал, чтоб так кузяво силушку прикладывали. До чего ж гожо совладал. Не иначе, как из малой дружины будешь?! - Буду, - не глядя на него, угрюмо согласился Сотник. Дедок тем временем обернулся к довольным мужикам, выволакивающим из пристроя бочки и бочонки. Уперев руки в бока, на удивление зычным голосом гаркнул: - Эй, зубоскалы! Неча прохлаждаться, запускай вогника! Не успели дружинники оглянуться, как притащили огня. Бросили в горницу, под стены, заботливо окропленные маслом. Занялось. - Внутри кроме этих никого? - поинтересовался Извек, безнадежно глядя на скорое пламя. - Да вроде нет, - пожал плечами старик. - По окнам заглядывали, никого не видать. Бабки, няньки и дворовые вон стоят, воют. Боле никого. Эрзя тронул Сотника за рукав. - Пойдем, друже. Дале сами управятся, а вино в журке попьем, либо к князю на двор сходим, там до сих пор пируют. Народ уже отведал питейных запасов и двинулся к другим постройкам, когда в толпе зазвучали встревоженные голоса. Собравшиеся, один за другим, поднимали руки, тыкали пальцами, хватались за голову. С улицы заголосили женщины, утиравшие своим мужикам разбитые морды. Одна бросилась к терему, но ее удержали. Извек оглянулся, сквозь дым, заметил движение в верхних окнах. От толпы погромщиков семенил знакомый старик, мотал головой, мял в руках шапку. - Ой, гои, недогляд вышел! Про дите забыли! На втором поверхе племянница хозяина осталась! Ой, негоже! Младенца загубили! Извек зло плюнул, прищурился на верхние окна, так и есть. Девчушка лет десяти вцепилась в раму и дикими глазами смотрела во двор. - Твою... - прошептал Сотник, сдернул перевязь с мечом и сунул старику в руки. - Эрзя, пособи в терем прыгнуть! Эрзя замешкался, но быстро сообразил, что к чему. - Давай к среднему окну! - крикнул он и рванулся вперед. У дома, жмурясь от жара, пригнулся, напружинил ноги и уперся локтями в стену. Извек, как в штурме, сходу запрыгнул ему на спину и, размахнувшись, ухнул ладонью в оконный переплет. Цветные цареградские стекла с осколками рамы посыпались внутрь. В ответ из дома с ревом вырвался огненный вихрь и, опалив волосы, сбросил дружинника на землю. Ударившись спиной, Извек увидел глаза ребенка. Застыв от ужаса, девчонка неотрывно смотрела на двоих под окнами. Эрзя потащил упавшего друга от стены, но Сотник выдернул руку и заорал: - Вина давай! Сам встану, цел пока! - Нашел время... - опешил Эрзя. - А на закусь что? - Бочку вина! На меня! Живо! - рыкнул дружинник, смахивая с глаз обгоревшие ресницы. До Эрзи наконец дошло. В два прыжка оказался у захваченной погромщиками бочки. Пинком отбросил мешавшихся зевак, качнул, подсунув руку под днище, взял на плечо. Извек уже был рядом, присел на колено. - Лей! На голову! Все! - Понял! - натужно прохрипел Эрзя, и на солнце блеснула широкая рубиновая струя. Рубаху дружинника будто залило кровью, мокрые волосы облепили шею и лицо. Винный дух вмиг забил запах паленой шерсти. - Довольно! - остановил Сотник. - На себя и к стене! Эрзя запрокинул бочку вверх дном. Остатки хлынули на плечи, но он все же успел хапнуть ртом изрядный глоток. В следующий миг оба уже мчались на второй приступ. Эрзя подскочил как прежде, но сразу почувствовал, что жар усилился. Одежда тут же пошла паром, рукава обжигали локти. Сзади донеслось привычное: "Держать!". На хребет будто бросили годовалого быка. Скакнув с разбега, Извек толкнулся ногами от спины и, камнем из пращи, влетел в оконный проем. Эрзя тут же бросился от окна. Одежда жгла как кипяток, а пар валил такой, что, казалось, сам горит не хуже дерева. Чьи-то заботливые руки уже откупорили вторую бочку и вылили на голову полведра сладкого янтарного нектара. Кто-то хохотнул: - В ромейском вине сам князь не купался! Эрзя, ничего не слыша, во все глаза всматривался в окна терема. Увидал как девчонка оглянулась и исчезла, будто сметенная ураганом. На миг в дыму мелькнуло могучее плечо Сотника, и окно накрыло пламенем. По толпе прошел гомон сожаления. Сетовали, что такой молодец и сам в полымя полез. Огонь уже разошелся по всему дому и пожирал древесину двух поверхов. Неожиданно окно светелки разлетелось в щепки. В клубах дыма, на крышу вывалился Извек. Одной рукой прижимал к себе девчонку, другой - тер слезящиеся глаза. В толпе радостно ахнули, но тут же смолкли. Сотник сделал несколько шагов и остановился. Крышу со всех сторон окружали стены огня. Черепица по краям начала трещать и лопаться. Эрзя подбежал к пожарищу, поймал загнанный взгляд Сотника и указал рукой за дом. Там, в трех саженях от терема, сворачивались от жара листья старой раздвоенной березы. - Дерево! Допрыгнешь! - что есть силы, рявкнул Эрзя. Сотник оглянулся и, перебравшись на ту сторону, положил ребенка себе на спину. Сцепив дрожащие ручонки под бородой, сдернул поясной ремень и пристегнул девчушку к себе. Она тут же обхватила ногами его бока и, прижавшись к дружиннику всем телом, замерла. Извек собрался силами. Предстояло разбежаться по крыше вниз, а прыгнуть вверх. Выбрав ветку поудобней, засомневался, выдержит ли. Язык пламени, заслонивший березу, не оставил времени на размышления. Сотник хлопнул по худенькой коленке: - Закрой глаза и держись! Гудящая толпа перетекла к березе. Махали руками, что-то кричали, но рев пламени уже перекрывал все звуки. Извек глубоко вдохнул и сорвался с места. Влетев в огонь, оттолкнулся обеими ногами и распластался в отчаянном прыжке. Толпа ахнула, но когда его пальцы сомкнулись на березовом суку, разразилась восторженным воем. Ветка трещала от повисшего на ней груза, но не ломалась. Снизу донесся голос Эрзи: - Давай девку, поймаю! Скорей, пока не зажарились! Че вцепился, как ящер в пропащую душу. Отпустив одну руку, Сотник дернул за ремень. Когда коготь пряжки вышел из прорехи, перехватил ребенка за тонкую ручонку: - Отцепляйся! Спасенная молчала, застыв от ужаса, и разжать мертвую хватку было не так-то просто. Извек, как мог, сделал голос ровным. - Отлепись, говорю, а то вместе грохнемся! Сами убьемся, да еще кучу зевак передавим! Увещевание подействовало и девчушка повисла на одной руке. Извек глянул на растопыренные внизу пятерни друга и разжал пальцы. Потом, словно во сне, добрался до ствола, обхватил березу и, как медведь, сполз в объятия Эрзи. - Ну, теперь в баньку? - улыбнулся тот, топорща льняные усы. - Или лучше на реку? - К колодцу! - еле выговорил Извек. В горле саднило, в груди жгло. На глаза снова попался старикашка. Подскочил к Сотнику, вернул меч, глянул, как дрожащие руки застегивают пряжку и, смахнув слезу, молча побрел прочь от пожара и толпы. Через несколько шагов оглянулся на погромщиков. - Ванми*, хлопцы! Кончай разор! Ссутуленная фигура двинулась дальше. Следом, не обращая внимания на похвалы, двинулись и дружинники. За спиной неслись удаляющиеся крики. - Ванми-и! Уходим! Отходчивая русская душа прекращала буйство так же порывисто, как и зачинала... ...К исходу дня, отмывшись и сменив одежду, друзья направились в журку. По дороге ловили обрывки разговоров. Дивились, с какой скоростью разлетаются любые новости. То у колодцев, то у домов слышалось: - Намедни Ваську Буслаева в торговых рядах забидели! - Слыхал, говорят опять жиды распоясались. - Распоясались! Да теперь мал-маля поутихнут... - Ага! Пока отстроятся, будут тише воды - ниже травы. В корчме, как обычно, все знали в подробностях. Шли обычные разговоры: кто и кого по сусалам съездил, да как тот перекувырнулся. Когда в дверях показались Извек с Эрзей, взгляды устремились к ним. Кто-то пьяным голосом возопил: - Слава разрушителю стен, домов и крылечек! Рев поддержала еще дюжина глоток, кружки и ковши двинулись вверх. Некоторые вскидывали руки так рьяно, что брага с медом плескала на соседей. Сотник устало вздохнул, направляясь к дальнему столу, где хмельной Мокша припас кувшин вина и два места на широкой лавке. Гвалт постепенно затих и стал слышен раскатистый голос дородного говоруна: - ...Он же думал, что самый хитрый! Едва дом занялся и народ двинул прочь, они со старым Осокой - к дому. Пока дедок бороденкой вертел, Сотник ему в руки перевязь сунул, а сам - в окно. Влетел и, ну шерстить по укромам, авось где золотишко завалялось. Тут, из-за печи, на него, кто-то ка-ак кинется, и сразу на загривок! Извек думал домовой, да с перепугу на двор подался, а это, оказывается, девчонка хозяйская. Видать решила, что погромщик ее пряники стащит. Сотник опустился на лавку, с улыбкой слушая привычные привирания старого приятеля. Тот, поглядывая на красные смеющиеся рожи, продолжал: - Сиганул наш Векша из окна и бежит по двору, как чумной. Девка-то давно спрыгнула, а он, угоремши, не замечает. До Сурожа бы добежал. Хорошо на пути бочка с вином случилась, об нее лбом и остановился. Разломал, конечно, в мелкую щепу, ну да не жалко! Чай не купленное. Ухмыляющиеся лица повернулись к Сотнику. - Брешет? - прогудел Велигой. - Есть маленько. - негромко подтвердил Извек и потянулся за кружкой. - Ну-у - обиженно развел руками Мокша. - Не соврать - истории не рассказать! А так, хоть посмеялись, Ящер задери-прожуй-выплюнь...

Глава 3

...Вспоминая двоих неразлучных друзей, Извек улыбнулся. С тех пор, как они появились в дружине, ни одна гулянка не обходилась без едких шуток невозмутимого Эрзи и неправдоподобных историй веселого Мокши. И вот теперь, до самой весны, он не увидит их лиц, не услышит веселого хохота. Хотя, с другой стороны, в долгой отлучке можно отдохнуть от вечных козней княжьих псов, невзлюбивших Извека с первых дней его службы. И ладно бы один Путята с Черняхом, так с недавних пор появились в окружении князя и заморские гости. Первым делом разнюхивали, кто есть кто, потом сбивались в кучку вокруг Владимира и, определив, кто им неудобен, всячески гнобили, медленно, настойчиво, изощренно. Красно Солнышко же смотрел на все сквозь пальцы. К чему гонять псов, пока они хозяину руки лижут, да за лакомый кусок готовы любого порвать. От созерцания дел таких, тоскливо становилось на душе честных ратников. Чуяли сердцем, что быть худу великому, да не ведали как обойти. От того и жил Сотник как накатит. Надо уезжать - уезжал с радостью, отдыхал от княжьих пиров, с косыми взглядами и кознями. А приезжал с еще большей радостью, соскучившись по веселым друзьям... С мыслями о Киеве и доехал Извек до Вертеня - селища, прилепившегося к краю дубравы на берегу небольшой речушки. Переговорив со старейшинами, определился с постоем и прокормом. Зашел к кузнецу, условился, чтобы тот сработал все необходимое для вооружения учеников. За седьмицу нашел способное для засечных дел место, обустроил, нагородил пугал-истуканов, целей для стрел и сулиц, заготовил жердей для копий, да навешал к деревьям колод-маятников. Еще седьмицу приглядывал молодцов покрепче, порезвей, да посмекалистей и, как только отшумели урожайные гульбища, взялся за дело. Потекли долгие дни, заполненные бесконечными уроками ратоборческих премудростей и хитростей кулачного боя. После первого снега сменили колоды, истончившиеся и расщепленные неумелыми ударами топоров и копий. А когда приблизился Карачун*, обветшала и размочалилась третья смена пугал-истуканов. Настала пора, когда у парней проходит любопытство к новому делу и первые навыки требуют отточки монотонными тяжелыми занятиями. Дни проходили споро, да не спешили ночи. Непроглядная темень как мешком накрывала Вертень, трещала мерзлыми древами, завывала вьюгами и засыпала двери по самую крышу. Долгими ночами Сотник возвращался в родные места, видел во сне крыши Киева, смеялся вместе с Эрзей и Мокшей, брел по берегу Днепра со счастливыми Ясной и Рагдаем. Казалось, что скверный сон наконец кончился, но всякий раз просыпался с безысходной тоской в сердце. Бездумно лежал таращась в темноту, пока сизый рассвет не пробирался в избу, высвечивая закопченную солому кровли. Однако, время занятое натаскиванием Вертеньских молодцев незаметно шло и, в конце концов, перевалило середину зимы. На Масленицу воспитанники уже довольно лихо покувыркали зрелых мужей, слывших завзятыми кулачными бойцами, а возникшие было обиды были быстро залиты медовухой. В самом конце, на потеху собравшихся, Сотник выпустил нескольких учеников в шеломах, толстых тулупах, со щитами и деревянными мечами. Народ восторженно улюлюкал, глядя как румяные парни показывают воинский навык. На бойцов уже смотрели с уважением. Пацаны помельче сгорали от зависти и, наломав прутьев, норовили повторить увиденное. Девки украдкой засматривались на Извека, но дружинник по простоте душевной не замечал их внимания. Самим же красавицам, гоношиться с гостем покон не велел. Дни становились длинней, мало-помалу урезая морозные вьюжные ночи. Извек уже присмотрел полдюжины ловких ребят, которых повезет в Киев. К тому времени как дороги освободятся от снега, каждый будет стоить трех-четырех земляков обучавшихся вместе с ними. Предстояло раздать их семьям по горсти гривен, как первое жалование сыновей. Это хоть как-то утешит горечь расставания и смягчит потерю пары рабочих рук. После Масленицы время пробежало, как весенний ручеек и скоро, по зеленеющей траве, Сотник с молодыми дружинниками направились в Киев. Уже за день до места, Извек ловил носом запахи знакомых земель, жадно всматривался вдаль, где вот-вот должны были показаться родные холмы. Истосковавшись за полгода, Сотник едва держался, чтобы не пустить Ворона вскачь. Однако, дороги еще не просохли и приходилось из осторожности держать легкую рысь. Подъезжая к берегу Днепра, издали заметил над рекой одинокую фигурку Ясны. Как и полгода назад, ее взгляд по прежнему был прикован к склону, хранящему тайну гибели Рагдая. Сотник помрачнел. Сжав губы, решил набраться мужества, да победив необъяснимое чувство вины, как-нибудь зайти проведать. Не видя причин для хмурости, парни переглядывались и удивленно косились на темнеющий вдалеке силуэт. Заметив их растерянность, Извек пустил Ворона шагом и негромко произнес: - Это, ребятушки, сильнее смерти. И жизни, пожалуй, тоже. Заметив непонимающие взгляды учеников, грустно улыбнулся. Историю Рагдая и его невесты надо рассказывать целиком. Подумав с чего начать, он еще раз оглянулся на далекую фигурку Ясны и заговорил... Все превратились в слух. Восхищенно качали головами, узнавая каким был Рагдай, как умудрился добыть легендарный щит Олега, долгие годы оберегавший неприкосновенность разжиревшего Царьграда. Как великая любовь хранила воина в самых жестоких сечах. Как вся дружина ждала его возвращения, чтобы погулять на свадьбе лучшего княжьего лазутчика. И как погиб он, у самого Киева, прикрывая отход Залешанина. ...К концу истории ученики насупились, в глазах пропал юношеский задор, на безусых лицах играли желваки. До самого детинца ехали молча, примеряя к себе поступок Рагдая, легендарного рыкаря-берсерка, заплатившего долг чести собственным счастьем. Передав молодцев воеводе, Извек с облегчением вздохнул и двинулся на поиски Эрзи с Мокшей. Наконец-то предстояло посидеть со старыми друзьями и послушать, что новенького в Киеве. По дороге к корчме, из окна одного из теремов, донеслись едкие смешки. Сотник едва не застонал от досады: совсем забыл про Млаву, ехидную боярскую дочку, живущую на этой улице. Ехал не оглядываясь. Пока не свернул в проулок, за спиной все слышался ее неуемный смех и подхихикиванье дворовых девок. Наконец из-за угла показалась знакомая коновязь. Ворон всхрапнул, заставляя сородичей обратить на себя внимание. Приблизившись, поприветствовал знакомых жеребцов тихим ржанием, угрожающе зыркнул на новеньких и гордо прошествовал к своему законному месту. - Ладно тебе задираться! - рассмеялся Сотник спрыгивая с седла. Руки быстро привязывали повод, а глаза уже скребли истертую кольчужными плечами дубовую ляду. Еле удерживаясь, чтобы не поскакать вприпрыжку, поправил перевязь с мечом, согнал с лица счастливую улыбку и степенно, потихоньку толкнул дверь. В журке все было по-старому. Сидящие, за негромкими разговорами, неторопливо губили питейные запасы хозяина, изредка оглядываясь на гогот компании, собравшейся вокруг Мокши. Эрзя был тут же, по обыкновению дремал, привалившись к стене и, лишь изредка вставлял словцо в складные прибаутки друга. По соседству расположились Сухмат с Рахтой и тихим северным колдуном прижившимся в их доме. Льок сутулился над кружкой, которой маленькому шаману хватало на весь вечер. Одним ухом слушая разговоры, он что-то шептал себе под нос и забавлялся с забредшим на стол тараканом. То заставлял бегать вокруг своей кружки, то петлять между кружками Сухмата и Рахты. Заметив усача, в очередной раз несущегося между рук, Рахта сдул таракана на пол и зло зыркнул на скуластого Льока. - Ты че, колдовать сюда пришел? Тут тебе не дома! Тут тебе благородная и почтенная журка. Уймись, не то сейчас вторую порцию налью! Льок испуганно закивал и уткнулся сплюснутым носом в кружку. Припомнив, как однажды попробовал выпить все, что налили, вздрогнул, передернулся от жутких воспоминаний и прилежно отхлебнул. - Так-то лучше, - одобрил Рахта и снова прислушался к разговору за соседним столом. В этот момент взгляд Мокши наконец упал на вошедшего и полумрак корчмы протаранил его восторженный рев. - Ящер меня задери-прожуй-выплюнь, если это не борода Сотника. То-то у меня нынче весь нос исчесался. Хозяин! Не дай великим воинам умереть под твоей крышей от подлой жажды. Неси чем спастись друзьям славного Извека! - Ага, - поддакнул Эрзя, кивнув на дородного Мокшу. - А один великий вой еще и от голода пухнет! Извек качая головой направился к столу. Тут же на лавке обнаружилось свободное место, а над столом будто бы посветлело от улыбок, засиявших на суровых лицах. Не успел сесть, как посыпались вопросы: - Невесту себе не присмотрел? - Как оно там, на отшибах? Каковы бойцы? Не пора ли нам на покой? - Много ли привел? Водопад любопытства прервал рык Мокши. - Будя горланить, дайте человеку в кружку заглянуть. Чай с дороги, намаялся, проголодался, высох весь, как лист. Пущай брюхо расправит. А пока сами расскажите как тут у нас дела, да какие новости. Тут же, не дав никому рта раскрыть, пустился в привычные рассказы с пояснениями, не всегда совпадающими с правдой. - Значится так, - начал он. - Дела у нас тут как всегда неважные. Токмо соберешься поспать, как трубят в поход, а токмо захочешь поразмяться, так трубят, чтобы возвращались. Как ты уехал, с ног сбились, все мотались проверять примученные земли. Позже, то в Искоростень, то в Новгород, то к Чуди, по поручениям, шастали. Че-то у Владимира готовится несусветное, а че - никто не ведает .Ни те повоевать, ни те поспать спокойно не пришлось. Намедни, правда, повеселились. Услыхали, что в наших краях заблудился хазарский отряд. Мы на коней. Выдвинулись, что осенний ветер, быстро, могуче... только не в ту сторону. Пока разворачивались, да зимними волками по округе рыскали, повстречали бродягу. Тот, дурья башка, брякнул, будто видел в полудне оттедова отряд. Мы туда. По пути нашли телегу с бочками. Вокруг - никого. Мы спросили - нам дали, ну, мы дальше. К ночи углядели блеск на опушке леса, присмотрелись издаля, по всему - ворог, не иначе. Присмотрелись еще, ну ясное дело - ворог. Развертаемся в боевой порядок и, уже в темноте, атакуем... Мокша прервался, уткнув глаза в глубокую посудину, захлюпал пивом. Сидящие за столом щурились, едва удерживая расползающиеся щеки. Эрзя, не открывая глаз, поймал языком кончик уса, уложил на зуб и принялся медленно грызть. Сотник ждал, пока Мокша допьет, но тот, будто обзаведясь бездонной кружкой, все сопел, побулькивал, звучно глотал и причмокивал. Извек прожевал мясо и, потеряв терпение, постучал мослом по кружке Мокши. Рассказчик встрепенулся, словно очнувшись от сна, оторвался от питья и, как ни в чем ни бывало, уставился на друга. - Так дальше-то че? - напомнил Сотник. - Атаковали в темноте, ну и... - Ну и бились до утра! - отчеканил Мокша. - Че ж еще может быть?! Сеча была горячей и беспощадной... оружия наломали... Ты же нас знаешь! К утру, вокруг ни одного живого врага... - И дерева тоже! - тихонько проронил Эрзя и, над столом раскатился дружный гогот. Извек в сердцах плюнул и шутливо нахмурился. Опять в Мокшиной байке на ложку правды пришлось ведро кривды. Однако, когда смех стих, Эрзя терпеливо пояснил: - Там на опушке ярл Якун своих хлопцев искал, они в наших лесах дорог не знают, вот и заплутались. А тут конная атака. Ярл людей спешно в лес задвинул, и до рассвета сидел, пока Мокша с отрядом опушку от деревьев отчищал. Вылезли утром, вокруг древа и кусты едва не с корнем, Мокшины бойцы кто в ссадинах, кто в синяках, кто от усталости неживой. Над опушкой перегар такой, что мухи дохнут. Короче, повоевали. - Видать мало в телеге бочек было, - подытожил Извек. - Да и в каждой, небось на донышке. - Пустые! - махнул рукой Мокша. - Вот мы с досады и очумели... - Тогда надо здесь подмолодиться. - встрял из-за спины хозяин корчмы, протягивая очередной кувшин. - За возвращение! - донеслось из-за соседнего стола. Извек обернулся. Приложив руку к груди, благодарно кивнул Сухмату с Рахтой, мельком заметил как Льок со вздохом поднял чеплагу. Подмигнул маленькому ведуну, мол, ничего, привыкнешь. Загремели бадейки кружек, поднялись руки, плеснули янтарные брызги, заклокотало в горячих глотках. Вот и домой вернулся... мелькнуло в голове Сотника. Как говаривал Эрзя: без семьи, любая журка - дом. Разговоры потекли своим чередом и скоро большая часть новостей была рассказана и дополнена суждениями, как мясо приправляется душистыми травами и солью. Расходились затемно. Прихватив пару кувшинов на утро, Эрзя сграбастал Сотника и, убедившись что Мокша не отстает, направился из журки. - Завтра велено быть на дворе. Должно внимать заморским гостям, коих Владимир последнее время все более привечает. Видать снова будут про кресты талдычить. - И жить поучать. - добавил Мокша угрюмо. - А нам надобно сполнять и быть готовым. Сотник собрался было услышать, к чему надо быть готовым, но друзья умолкли до самого дома. Лишь завалившись на лежанку, Эрзя, уже засыпая, неохотно обронил: - Впрочем сам завтра узнаешь, на что покон менять будем... Извек приподнялся на медвежьей шкуре, но Эрзя уже размеренно засопел. Через пару мгновений к сопению присоединились вдохновенные всхрапывания Мокши. - Ну вот и поговорили. - вздохнул Извек опуская голову. Сон не шел. Непонятные слова друзей беспокойно копошились в голове, вызывая странное гадостное чувство.

Глава 4

Худо не тогда, когда все плохо. Худо, когда не знаешь как сделать лучше. Витим - Большая Чаша.

Остатки ночи прошли в беспокойном забытьи, когда всеми силами стараешься заснуть и только проснувшись, понимаешь, что все-таки спал. Первым, что услыхал Сотник, было беззлобное ворчание Мокши. Тот сидел за столом, подперев взлохмаченную голову широкой ладонью. Эрзя уже раздобыл где-то полдюжины яиц и, под мутным взглядом Мокши, копошился в поисках соли. Наконец соль отыскалась, и по столу громыхнули пузатые глиняные плошки. Длань Мокши, приглашая Извека к столу, описала в воздухе круг и остановилась на кувшине. Троекратно булькнуло. Эрзя сыпанул на стол горсть сухарей и, осторожно примерившись, пристукнул скорлупу. Отковыряв на вершинке яйца маленькую прорубь, присыпал солью и, закинув в рот сухарик, высосал содержимое. Долго с удовольствием жевал, и лишь проглотив, так же аккуратно взялся за пиво. Пил медленно, косясь то на неподвижного Извека, то на Мокшу, начавшего уже вторую кружку... Надрыв соседского кочета в мгновение ока снял всех троих с лавки и вынес на двор. К княжьему детинцу почти бежали, застегивая на ходу перевязи, одергивая рубахи и отдирая со штанов репей. Заметив толпящихся у ворот ратников, сбавили ход: вроде успели. Уже влившись в толпу, услыхали, как гуднул голос воеводы. На пятнадцатый удар сердца ровные ряды подчеркнули раздолье княжьего двора. Каждый замер, ровный как рубиль, грудь бочонком, лицо камнем. Воевода двинулся вдоль строя. Направляясь от ворот к детинцу, поглядывал в лица десятников, читал по глазам как по берестяным грамотам: кто с вечера перебрал, кто только по утру закончил, а кто уже успел подмолодиться кружкой-другой. Однако, видел, как харахорятся, напускают на рожи ярости, будто готовы в одиночку взять и Царьград, и свинарник деда Пильгуя. Хотя, любая собака знает, что Царьград взять легче. Завидуя успевшим опохмелиться, воевода закончил огляд и, крякнув, остановился у крыльца. Дверь распахнулась, по ступенькам сбежал гридень, что-то быстро шепнул и помчался к конюшне. Воевода же встрющил брови углом, свирепо зыркнул на дружину и зычно, с оттягом рявкнул: - Сра-авняйсь! Соколом смотреть! Пятый десяток, п-тичье вымя, скрыть Мокшу! Больно рожа красна! Мокша враз притопился в строю, на его месте зажелтели усы Эрзи и ряды вновь замерли в ожидании князя. Потекли долгие мгновения, в течении которых воевода три раза чесал в репе, четыре раза вытягивался как гусак и два раза оглядывался на двери. Заметив дремлющего Эрзю, лязгнул мечем в ножнах. - И не спать... п-птичье вымя! Внимать княжьим гостям, как батьке с мамкой! Гости, они - люди убогие, чуть что забижаются! От сей обиды несварение могет с ними приключиться. Что мне их, с княжьего пира, на себе во двор выносить? Эрзя с неохотой приоткрыл глаза, отрицательно помотал головой. На крыльце тем временем загрохотали сапоги. На свету показались четыре широкие морды княжьих гридней и две - приставленных к заморскому послу. Ощупав двор глазами, рослые парни остановились по обе стороны от двери, пропуская на солнце Владимира. Князь выдвинулся на крыльцо, повел плечами, будто долго пребывал неподвижным. В глазах дымка задумчивости. Видно встал рано или, обмозговывая государственные дела, еще не ложился. Когда дружина грянула приветствие, очи прояснились и он, улыбнувшись, поднял руку. В полной тишине зазвучал жесткий, с металлическим отливом, голос: - Пришла пора новых времен! А в новых временах со старым поконом оставаться неспособно. Будем жить по-новому. Гожее, веселее, краше! Владимир помолчал, видя недоумение тех, кто еще не успел нацепить на шею кресты. Продолжил громче. - Нам, отныне, ровнять правду и кривду, а надо будет и реки вспять повернем! Но это будет позже! А пока что, всем надлежит знать истины нового покона. Внимайте! Князь обернулся к дверям, приглашающе повел рукой. Из мрака детинца, в окружении подручных, выступил Сарвет. На плечах - мешковатая черная хламида, плохо скрывавшая крепкую поджарую фигуру. Узкий, пояс затянут дорогим ремнем в золотой оковке. На груди - широкая цепь с крупным крестом. Ноги в странных, для послов, крепких сапогах воина. Лицо, с коротко стриженной черной бородкой, хранит выражение успокоения и мира, однако холодные глаза напрочь ломают все напускное благообразие. Сотворив в воздухе чудаковатые знаки, Сарвет смиренно сложил руки внизу живота и заговорил. После каждых пяти-шести фраз, подручные, как по команде, повторяли знаки, прикладывая персты то ко лбу, то к животу, то к плечам. Вторил жестам и Чернях, затесавшийся среди прочих. Он заранее почуял, куда дует ветер и уже полгода щеголял, наскоро заказанным у ромеев, крестом. С крыльца полились непонятные речи о сыне бога, самого могучего из всех и единственного. Про то, как в далеких краях, толпа простолюдинов распяла этого сына на кресте, а он потом воскрес. Дружинники тайком переглядывались, пожимали плечами, зевали. Эрзя, услыхав про божьего сына, едва заметно двинул усом и вполголоса, дабы слышали только рядом, обронил: - Видать и правда силен бог, коли его сына при нем тиранили, а он и ухом не повел. По бокам захмыкали, но Эрзя цыкнул и скроил физиономию внимательного ученика. Сарвет меж тем перешел к святым заповедям. Громко, нараспев произносил каждую, объяснял великий смысл, и после объяснения еще раз повторял. Эрзя прилежно слушал, кивал, а когда отзвучала последняя, вновь тихо пробормотал: - От те раз, а мы оказца и не ведали, что такое хорошо и что такое плохо. И как же наши прадеды испокон веков жили без ентих мудростей? И че-то я промеж сих заповедей про предательство не слыхал. Видать не грех. А, други? Мокша из заднего ряда кашлянул и, как мог понизив голос, пробубнил. - Им без предательства никак не можно. Продают че хошь и кому хошь, токмо цену подходящую дай. Не-е, продавать и предавать у них в почете. Вон Чернях, всех продал, теперь в прибылях - при самом Сарвете пресмыкается, и гожо ему... - Аминь! - донеслось с крыльца, и Сарвет четырежды махнул рукой в сторону дружины. К крыльцу уже бежали гридни, ведя могучих жеребцов. Князь с Сарветом степенно сели на тех, что отличались особо богатой сбруей, двинулись к воротам. Гридни без промедления попрыгали в седла и пристроились следом. Дружина глубоко вздохнула и, едва те поровнялись с воротами, еще раз грянула приветствие. Когда хвост последнего жеребца скрылся за оградой, взоры обратились к воеводе. Тот махнул рукой и уже без остервенелых ноток пробасил: - Отдыхай, птичье вымя! Осмысливай услышанное, ежели кто че понял! Строй шелохнулся и скривил ряды. Послышался негромкий гомон, стали кучковаться ватажки, которые то ширились, то дробились, то перетекали из одной в другую. Воевода приблизился к Извеку и, глядя куда-то в сторону, вполголоса заговорил: - Тут скоро мал-маля кой-че будет. Надобно, чтобы каждый при деле был, стало быть в готовности. Ты бы собрал своих, да без промедления по дальним засекам слетал. Передал, чтобы наготове были. Ежели что, то всех в копье ставить и выступать куда скажут. Особливо надлежит навострять дружины в городищах, околонь которых весей поболе. Как исполните, быть расторопно назад. Понял ли? - прищурился воевода. - Как не понять, хотя... - Хотеть потом будем. Сейчас, птичье вымя, велено исполнять. - Сделаем! - хмуро ответил Извек. Подождав, когда воевода отойдет, поднес руку ко рту. На условный свист, три десятка воинов поспешили к Сотнику, сгрудились вокруг угрюмого друга, выслушали задание и двинулись со двора. Последними к воротам зашагали Извек, Эрзя и Мокша. - Сам-то небось опять дальше всех поедешь. - поинтересовался Эрзя почти утвердительно. - А может мы с Мокшей сгоняем, а ты поближе? Ты ж только вернулся! Сотник хлопнул по его твердому плечу, отрицательно мотнул головой. - Не стоит. Сам сдюжу. Только воротитесь поскорей. Надо бы посудачить спокойно, без спешки. - Заметано! Солнце еще не успело подпереть верхушку небес, а из семи киевских ворот уже выметнулись группки всадников и потекли по дорогам, постепенно рассыпаясь по развилкам и отворотам. После полудня Извек снова остался наедине с Вороном. Не глядя, проехал мимо невеликой деревушки, прилепившейся к берегу Лебеди. На душе снова было пакостно. Тревога, появившаяся с вечера, подспудно росла. Утренние речи Владимира и Сарвета только усилили невеселые предчувствия. Извек вдруг ощутил себя ребенком в темном чужом лесу. Как когда-то в детстве, после смерти родителей, захотелось снова прижаться к мудрому и сильному дядьке Селидору, прильнуть щекой к его могучей теплой ладони и затихнуть испуганным маленьким зайчонком... Из под копыт коня выпорхнула горлица и, набирая высоту, устремилась к дальнему лесу. Извек следил за ее трепещущим полетом, пока откуда-то сверху не упала стремительная тень коршуна. Удар, суматошный всплеск крыльев и, в воздухе закружилось облачко легких перышек. Обремененный добычей, хищник натужно выровнял полет и закрылатил к своему гнезду. - Не к добру, - прошептал Извек. - Не иначе, лиху какому-то быть... Темень застала у старой стоянки. Под бревенчатым навесом, стоймя, сохли припасенные для путников дрова. Кострище чернело былыми угольями и закопченными камнями. Ворон, лишившись седла и уздечки, побрел к ручейку, цепляя с ветвей крупные листья. Сотник, запалил костер, выудил из сумы хлеб с луком, но куснув пару раз без охоты, засунул обратно. Посидев у огня, перешел под навес, улегся на кучу прошлогодних листьев, задремал... Бледный свет луны выявил тонкий, ползущий по траве ковер тумана. Все, чего он касался, тут же замирало в сонном оцепенении. Чуткий Ворон не заметил, как копыта скрылись в призрачной дымке и пелена дремы окутала его, притупив и слух, и обоняние. В кустах сверкнули призрачные огоньки. Мерцая в листве, попарно двинулись ближе, и из-под ветвей выступили мавки. Оглянувшись на того, кто остался в зарослях, обе лукаво улыбнулись и приблизились к коню. Погладив дремлющего Ворона, расчесали пальцами густую челку, потрепали теплые уши. Похихикивая, заплели на черной гриве по косичке, глянули на спящего Извека. Перешептываясь шагнули к дружиннику, однако, на полянку выступил леший и погрозил узловатым сучком пальца. - Нук цыть, бестолковые, не мешайте молодцу почивать. Ему и так маетно... вон, вишь, во сне мечется, да зубами скрипит. Подковыляв к спящему, присел рядышком и осторожно положил шершавую длань на лоб. Прислушавшись к чему-то, печально покачал косматой головой. - Эх, добрый молодец, душа неугомонная, нелегкие дорожки ногам твоим застланы. Приплетен ты ими к земле накрепко, а через беды земли-матери и тебе несладко. - убрав руку, вздохнул. - Да укрепят тебя светлые боги. Глянув на притихших мавок, поднялся, поманил рукой. Когда те беззвучно приблизились, что-то шепнул обоим. Сверкнул оком на их удивленные мордашки и добавил уже громче: - Ему надо! На нем, нынче, многие узелки завязаны. Мавки кивнули и спешно засучили в воздухе руками. От тумана начали вздыматься зыбкие сполохи, загустели, закружились и, послушные гибким пальцам, сплелись в кольцо. Повинуясь неуловимым мановениям, кольцо скользнуло к Извеку и, скрыв его на миг, тихо растаяло в воздухе. - Ну, седьмицу-другую, и такой обережный круг не помешает, - вздохнул леший. - А там... Он замолчал и, махнув посерьезневшим проказницам, скрылся в лесу. Мавки поколебались, бросили любопытный взгляд на дружинника и, сморщив досадливые рожицы, юркнули за хозяином леса... Верхушки деревьев порозовели от утренних лучей Ярилы. По лесу, на все лады, звенел щебет многоголосых птиц. Сотник подбоченясь стоял посреди поляны и пожирал взглядом удрученного Ворона. Тот хлопал большими умными глазами, шумно вздыхал. Хозяин же, укоризненно ворча, ткнул пальцем в появившиеся за ночь косички. - Что ж ты, брат? Отрастил лопухи как у зайца, а того, кто ночью шастал, не услышал! Вона, глянь какую красоту навели, а могли небось и ползада отожрать, пока ты дрых. Соня ты комолый. Вот оставлю косищи, и будешь шоркаться по белу свету, как красна девица... Виноватый вид понурого Ворона отвечал красноречивее слов... - Ладно, иди сюда, расплету! - сжалился Извек. Распутывая гриву, удивлялся, что на душе было странно легко. Будто бы за ночь кто-то напитал сердце звонкой радостной силой. В голове прояснилось, стерся даже грязный осадок давешнего предчувствия. Уже в седле достал вчерашнюю еду, в охотку позавтракал. Остаток хлеба отдал коню и, дождавшись, когда тот с удовольствием прожует, пустил Ворона галопом. Незаметно, как удача при игре в кости, перелесок кончился. Дорога плавно забрала влево, обходя пригорок со сторожевым застругом. На фоне неба темнел частокол, скрывающий тесный двор с избой и высокой башенкой. В смотровой клети темнела фигура дозорного и, не успел Сотник съехать с дороги, как до него донесся короткий свист. В частоколе обозначились бойницы в толщину бревна. Лиц за бойницами было не разобрать, но Извек знал, что его внимательно разглядывают через наконечники трехгранных пробойников. Хотя, наверное, уже нет: на таком расстоянии Ворона даже спьяну не спутаешь. Он не ошибся: воротина поползла в сторону и в проеме, куражно расставив руки, показалась громадина Рагнара. Пропуская всадника в распахнутый створ, великан широко улыбнулся и потрепал Ворона за уши: - Ты вовремя сюда явилась, птица. Овес еще остался, да и воду еще не всю выхлебали. - А я что, не в счет? - возмутился Сотник. Рагнар хохотнул. - И тебе, сокол, кое-что перепадет! Давеча, Павка-Тур кабанчика добыл, небось, уже прожарился. Определяй ушастого к кормушке и давай за стол. Заперев бойницы, стали подтягиваться лучники. Здоровались, хлопали по плечам, вели в избу. Там уже гремели лавки, брякали глиняные плошки. Вошедшему высвободили место у окна, лицом к двери, дабы каждого видел и слышал. Павка-Тур, прозванный за немалый рост Осадной Башней, двинул гостю блюдо с кабаньей лопаткой, в рубленном с солью зеленом луке. Молча ждал, знал, что расспросы хороши после еды. Заметив, как гость быстро расправился с угощением, привстал. - Подложить еще? Сотник спешно замотал головой. - Лучше с собой малость возьму. Велено быть обратно, не мешкая. Рагнар понимающе кивнул, взглядом отослал одного из дружинников собирать еду, сам уселся поближе. Извек собрался с мыслями, кое-как передал спутанное поручение воеводы, постаравшись, чтобы засечники поняли общий смысл. В заключении пересказал поучения заморских послов, как надобно жить по новому покону. Засечники кривили лица, играли желваками, но слушали не перебивая. Лишь когда рассказ закончился, раздалось несколько злобных восклицаний и стол вздрогнул под тяжелым кулаком Осадной Башни. Сотник успокаивающе поднял руки. - Буянить не велено! Велено быть готовым. Поглядим, че они замыслили, а там и посмотрим. Тем паче, что от присяги князю деваться нам некуда. Не сказав больше ни слова, двинулся к двери. Оглянувшись на удрученных ратников, поклонился. - Благодарень, други, за угощение! Пора мне. Когда садился на коня, Рагнар вынес берестяной скрутень с дорожным перекусом. Деловито сунув пищу в седельную суму, хлопнул Ворона по крупу. - Лети, птица. Да хвост береги, и свой, и хозяйский. Конь запнулся, осмысливая сказанное, но подгоняемый жизнерадостным хохотом Рагнара, деловито двинулся со двора. Вслед донесся прощальный скрежет воротины и грохот тяжелого засова. Ближе к вечеру окоем начало застилать серой мглой. Свинцовые тучи, медленно наползали на небосклон и, вскоре, равнодушно поглотили белую монету солнца. К месту ночевки подъезжали в ранних мышиных сумерках. Помня давешние косички, Извек подозрительно огляделся, но все-таки решил остановиться в знакомом месте. Ворон поспешно напившись, подсеменил к костру и, едва не свалив жерди подпорок, примостился между Сотником и навесом. Пока хозяин ужинал, конь бдительно топорщил уши, всем видом показывая, что теперь, до утра будет настороже. Вопреки опасениям, ночь не принесла никаких неожиданностей и конская грива осталась нетронутой. Наскоро перекусив, Сотник заторопился в Киев. От вчерашних туч не осталось и следа. Ярило блистал во всей красе и Ворон припустил размашистым наметом, рассекая широкой грудью тугой утренний воздух. Придорожная трава щедро брызгала кузнечиками и мелкими птахами. Вот-вот впереди должна была показаться деревня, от которой до Киева рукой подать. Ворон перебился на легкую рысцу. На изгибе дороги сопнул, вытянул голову, пошел медленней. Извек тоже заметил в разливах высокой травы грязно-белый сполох. Свернув туда, различил, что пятно двинулось. Однако конный пешему не чета, и скоро Ворон уже выпереживал паренька в рванной, забрызганной красным, рубахе. Тот, измотанный погоней, с ужасом оглядывался на дружинника, но все бежал, спотыкаясь, покуда не запалился и не упал, хватая ртом воздух. Сотник осадил коня, воротился, в недоумении остановился над упавшим. Где это видано, чтобы народ, словно тать, от княжьих ратников бегал. Свесившись с седла, присмотрелся к беглецу, заговорил: - Ты что сорвался то? Может белены объелся? А подрал тебя кто? Парубок все сипел, облизывая пересохшие губы, на всадника поглядывал со страхом и ненавистью. Извек подождал, потянулся к переметной суме, бросил отроку флягу. Тот жадно хлебнул, плеснул воды в ладонь, вытер чумазое лицо. Оглянулся на дорогу, по которой ехал Извек, что-то смекнул, заметно успокоился. - Так ты... не из Путятиных псов будешь? - Не из них, - согласился Сотник. - А что приключилось-то? - Крещение у нас было. - Крещение? - не понял Извек. - А почему не кольцевание? Может одежка целее была бы? Парубок насупился неуместной шутке. Оглянувшись в сторону деревни, еще раз вытер лицо и исподлобья глянул на Сотника. - Кольца новому богу ни к чему. Он с крестом пришел, вот и было крещение! Езжай, сам увидишь. - закончил паренек и, устало поднявшись, двинулся к лесу. - Погодь! - окликнул Извек, но отрок только отмахнулся. - Езжай, сам все увидишь! Дружинник развернул коня. С неприятным холодком в сердце вспомнил про затею Владимира, о которой последнее время все чаще говорили в Киеве. Ворон вдруг тихо и тоскливо ржанул, топорща ноздри встречному ветру. Впереди, за деревьями мелькнуло серебро речушки. Чуть левее обозначились крайние дома. Извек оглянулся на парнишку, чья фигурка уже скрывалась за листвой и вновь вгляделся вперед. Дивясь, что солнце на полдень, а у домов не видно ни души, привстал в стременах и двинулся взглядом от домов к реке. Берег показался странно кочкастым, хотя Сотник четко помнил ровную пологую полосу песка. Направив коня к берегу, различил белые пятна, будто вдоль воды сыпанули снегом. Однако, подъехав ближе, понял, что за снег пал у кромки воды. Сотник не верил своим глазам: вдоль всей веси видел залитый кровью берег и горы неубранных трупов, над которыми уже собирались тучи жирных ленивых мух. Ворон, сверкая белками глаз, упирался и норовил отойти подальше, но рука хозяина заставляла идти мимо наваленных в беспорядке тел. Все как один в белых рубахах: мужи, старики, дети, жены. Колени штанов и подолы сарафанов испачканы побуревшим от крови песком. Алые брызги и разводы поглотили краски яркого узорочья. А там где полотно сохранилось белым, вышивка словно вытекала прямо из кровавых пятен. Никто не вооружен, одеты как на праздник, вокруг, на песке, только следы киевских подков. Миновав последнего убитого, двинулся от реки. В опустевшей веси пустил коня медленным шагом, надеясь встретить хоть одну живую душу. Мрачно вслушивался в жуткую тишину, пока краем глаза не уловил движенье. Спешился, набросил повод на дощатую ограду и беззвучно протиснулся в узкий пролом. Прокравшись вдоль частого плетня, прильнул к прорехе и затих. Взору предстала мерзкая картина. Посреди пустого двора шнырял костлявый чернец из числа Сарветовых подручных. Не опасаясь заколотых на берегу хозяев, монашек деловито промышлял на бесхозном. Перебирал найденные в доме туяски и скрыньки, высыпал содержимое на землю и, отобрав из барахла что поценней, брался за другую коробчонку. Не укради... вдруг припомнил Извек, поглядывая по сторонам. Однако, судя по всему, в опустевшей деревушке чернец задержался один. Неподалеку, за домом, дожидался конь. Холеный жеребец, явно из княжьих конюшен, щипал травку, нетерпеливо вскидывал голову. Его хозяин, тем временем взопрел от усердия, роясь в чужом добре. Шумно сопел, утирал рукавами потную морду и щурился, боясь упустить какую-нибудь малость. Наконец, руки дошли до потертого кузовка. Из вороха лент и красной тесьмы выпали витые пряжки, пара серебряных гривен, и берестяная коробчонка. От падения, крышка отскочила, и солнце засияло на свадебных украшениях, копившихся в семье из поколения в поколение. Наскоро оглядев височные подвесы, фибулы и жемчужные мониста, монашек спешно утолкал все в кожаную мошну, и в последний раз переворошил раскиданное добро. Не найдя больше ничего ценного, оглядел двор. На глаза попался сруб погреба с незапертой крышкой. Памятуя о сладких хмельных медах, сунулся туда промочить горло. Через миг до слуха Извека донесся визг и звуки борьбы. Из черного проема вновь показался чернец, волоча за собой перепуганную девчушку. Видно та успела юркнуть в погреб, когда всех гнали на берег. На девку глядючи, засвербило у чернеца ретивое. Притянув ее к себе, грубо лапнул за грудь, но та, извернулась, укусила потную руку. Зарычав, монашек со злостью ударил девчонку в живот и, заметив как у нее сбилось дыхание, стал со вкусом бить по лицу. После третьего удара несчастная перестала ощущать опору под ногами и повалилась на землю. Толкнув ее ничком на бревенчатый скат, чернец, уже не спеша, запустил руку под подол. Девчонка слабо дернулась, но дрожащий от возбуждения богослов резко рванул за косу, выгибая голову назад. Потом, заломав слабые девичьи руки за спину, скрутил запястья ее же косой. - Не возжелай и не прелюбодействуй... - зверея прошептал Сотник и выдвинулся из-за плетня. Чернец запоздало углядел сбоку оскаленное лицо Извека. Пинок в бок отбросил стервятника от жертвы. Подняв кучу пыли, монашек грохнулся оземь и, закашлялся. Видя надвигающегося дружинника, спешно воздел персты. Трясущимися губами залопотал что-то про Моисея и его скрижали, но Сотник сграбастал перепуганного гада за хламиду и, заглянув в побелевшее лицо, мрачно процедил: - Про то пусть кони думают, у них башка больше и глаза умней... а я, в твоей вере, не мастак. Стиснув рыжее мочало бороды, крутнул трясущуюся голову. Шея хрустнула, монашек обмяк, просевшее тело в агонии засучило ногами. Сотник уцепил труп, словно мешок с требухой, и, ступив в сторону, забросил на поленницу. Огляделся. Ни души. Спешно прикрыв плачущей девке срам, размотал косу и, сунув в руки мошну с родительским добром, кивнул на проход в плетне. Девчонка, спотыкаясь, побрела со двора. Возле Ворона прерывисто вздохнула, утерла мокрые щеки, глянула на Извека. Тот, зыркая по сторонам, забрался на коня, еще раз осмотрелся с высоты седла, и только после этого нагнулся за ней. Усадив перед собой, направил Ворона задами, подальше от кровавого берега. За деревней, умытая из фляги, сирота кое-как пришла в себя. Разглядев дорогу на Киев, попыталась спрыгнуть, но Сотник успел удержать. - Далеко ли собралась? - К деду, в лес, - молвила девчонка бесцветным голосом. - Так че ж с коня сигать? Сказала бы сразу куда везти... Узкая ладошка мгновенно метнулась в поле, правее деревни. Сотник вздохнул непредвиденной задержке, но решительно повернул коня в ту сторону. - К деду, так к деду! Добрались уже по сумеркам, еле отыскав нужную тропку меж завалов и звериных лазей. Извек уже замаялся пригибаться под разлапистыми ветками, когда Ворон непонятно дернул ухом: толи отгонял комара, толи почуял человека. На тропе, как из-под земли, возник старик. Пробежал глазами по лицам дружинника и девчонки, без слов шагнул к коню и, взявшись за узду, повел с тропы в самую чащу. Густой еловник услужливо расступался, пропуская людей, и тут же смыкался сзади в непроходимую стену. Остановились на краю маленького погоста. Приняв девчушку с седла, дед двинулся в приземистую избу, кивнул Извеку, чтоб шел следом. Усадив обоих на лавку, принес ковш воды. Дав внучке отпить несколько глотков, протянул питье Извеку. Вода показалась горькой на вкус, но Сотник выпил до дна. Не удивился, когда в голове прояснилось. Ведун, тем временем, уложил внучку под медвежьи шкуры, угомонил тихим говором, пока не заснула. Вернувшись к столу, сел напротив, выжидающе взглянул в глаза. Подумав с чего начать, Извек заговорил. Не особо останавливаясь на подробностях, рассказал про увиденное на берегу и случившееся во дворе. Ведун слушал не перебивая, только темнел, как грозовая туча. Когда же услыхал про встреченного парубка, кивнул в сторону темного угла. - Будияр. Ко мне бежал. Сотник в недоумении присмотрелся к бесформенной куче шкур. В тусклом свете с трудом разглядел выбивающийся из под края светлый клочок волос и брошенное тут же окровавленное тряпье. Кивнул, узнав рубаху встреченного паренька. - Я надеялся, - проговорил старик горестно. - Что кроме Будияра еще кто-то ушел. Извек посмотрел на спящую девчушку, покачал головой. - Только эти двое. Остальные на берегу. Сотник встал. - Пора мне, почтенный. Велено быть в Киеве без промедления. Старец кивнул, тяжело поднялся, двинулся из избы. В небе уже заблестели первые слезы звезд. Ворон звякнул удилами, торопя хозяина, топнул копытом. Когда дружинник оказался в седле, ведун снова взялся за повод и двинулся сквозь стену черных елей. Шел молча, пока не вывел из леса. Остановившись на краю наезженной дороги, отпустил узду и, мрачно сверкнув глазами, глухо заговорил: - Еще мой дед рек, что Владимир, для нашей земли, имя гиблое. Коли до власти дорвется, большим бедам быть... - старик помолчал, сжав губы, вздохнул. - Лучше бы ошибся... Пошарив в висящей на плече калите, протянул на прощанье берестяную скрыньку. - Это тебе, гой! Оберег тут могучий. Для внучки готовил, однако, теперь без нужды, сам за девкой присмотрю. Тебе же, чую, еще пригодится. Откроешь на молодую луну, оденешь на плетеный шнур черного шелку... Да на гривну смотри не нацепи - на гривне, кроме Молота Тора, ничто силу не имеет. Волхв глянул в лицо Извека, приложил тыльную сторону ладони к груди и величаво, вытянул перед собой. Потом ступил в сторону и растаял, как туман на заре. Сотник тряхнул головой, повторил знакомое с детства приветствие и, упрятав скрыньку за пазуху, поскакал к Киеву.

Глава 5

Кто доверил сердцу голос, тот змеею не шипит. Языческая пословица

В город въехал далеко заполночь. Направил коня к знакомой корчме. Ввалился пошатываясь, будто пол ночи гулял в другом месте. Вопреки обыкновению, корчма была тиха и почти пуста, если не считать нескольких человек, спящих кто за столами, кто под столом. Извек хлопнул заспанного корчмаря по плечу и, заплетающимся языком, старательно выговорил: - Тащи чего в клюв кинуть, а то с вечера пивом подкреплялись, бражкой закусывали, а вином запивали. Пора уже и зубы во что-нибудь воткнуть. Хозяин сонно кивнул, натыкаясь на столы и лавки, двинулся за едой. Зная неприхотливость Сотника, принес остывшей каши, плошку сметаны и бок печеного осетра. Постоял, глядя как гость набросился на пищу и, подумав немного, притащил вдобавок кусок пирога и крынку кваса. Извек благодарно кивнул, хлебнул прямо из крынки и вернулся к каше. Из-под соседнего стола, распугивая опухшей рожей зазевавшихся тараканов, выполз знакомый путятинский ратник. Медленно осознавая где находится, повел взглядом по столу, пока мутные очи не наткнулись на кружку. Неверной рукой сцапал, поволок к себе. Ощутив, что на дне что-то плещется, неверяще поднес к носу, понюхал, облегченно вздохнул. Прислонив бадейку к губе, обеими руками, бережно запрокинул. Выцедив последний глоток, сплюнул утонувшую за ночь муху, потряс кружку над раскрытым ртом. Поймал языком последнюю каплю, беспомощно оглянулся на Сотника. Извек, не переставая жевать, приглашающе махнул рукой. В красных глазах страдальца мелькнула неподдельная радость. Корчмарь понятливо вздохнул и устало побрел за бражкой. - Поздорову ли живешь, Сотник? - прохрипел дружинник, грохая на стол порожнюю кружку. - Поздорову, Мизгирь, поздорову. Надо бы здоровей, да некуда. А ты как? Похмельный ратник глянул в лицо Извека, но быстро отвел глаза. Рассматривая свои дрожащие пальцы, несколько раз кивнул. - Тоже здоровей некуда. И веселей некуда. Особенно после вчерашней забавы. - Эт которой? - невозмутимо поинтересовался Извек. - Что-то я не слыхал о праздниках. Разве что, пока меня не было, что-то новое выдумали. - Ага, выдумали. Крещением зовется. Такое веселье, что в башке до сих пор одни ошметки вертятся. - Да что было-то? - продолжал дурковать Сотник. - Чужого бога славили! - процедил Мизгирь сквозь зубы, медленно распаляясь от непонятливости собеседника: - Пока ты на заставе прохлаждался, мы тут нового господина себе на шею сажали. Христосом зовется, на перекладине висит, да всех жить учит! Потом купанье объявили, да так все обрадовались, что копьями подгонять пришлось. А тех, кто не шел... по княжьему приказу железом рубили, не глядя кто стар, а кто мал. Мизгирь, забыв про кружку, подался вперед. Глаза стали дикими, щеку дергало судорогой, слова срывались с губ и гвоздями били в уши. - Я двадцать пять годов прожил, а не помышлял, что придется на нашей земле свой же люд рубать. И за что?! За какое-то чучело, у которого все люди рабы божьи? Я с пятнадцати лет в походах, всякого насмотрелся, но чтобы наемных печенегов посылали волхвов ловить, такого и в горячке не видывал. Голос его сорвался на крик: - И людских глаз таких не видывал! Ты их рубишь, а они стоят с детьми на руках и смотрят тебе в глаза! А в реку не идут! - его кулак хрястнул по столу. - Не идут они в реку! Понял?! Мизгирь умолк, губы задрожали. Сглотнув комок в горле, уже тихо продолжил: - Так, что радуйся, что на засеке отсиделся. - Радуюсь. - тихо обронил Сотник. Мизгирь отставил кружку и приложился прямо к кувшину. Кадык под черной бородой запрыгал. Опустив пустой кувшин, утерся ладонью. - Опосля вчерашнего новый приказ. Велят удальца сыскать, который одному из чернецов шею свернул. Их, монахов этих, давеча семь штук передушили. Народ наш сам знаешь какой: коли кривда на двор лезет, сам князь не указ, кишки враз выпустят. Однако, тут случай особый. Этот чернец, Егорий, личный доверенный самого Сарвета. Потому, видать, и кличка была - Холм Огородный, что главный осведомитель в важных делах. Так вот его вчера вечером, в одной из крещенных весей, дохлым нашли. На дровах валялся, мокрый, да обгаженный, а морда на спине. Кто-то гораздо постарался, башку едва прочь не отвернул. Нынче будем искать кто. Только думаю вряд ли найдем... даже если отыщем. Половина наших с ним брататься готовы, не то, что ловить. Для виду придется, конечно, пометаться по округе. Да Владимиру, небось, забот и так вдосталь, скоро сам забудет. Сотник заставил себя прожевать очередной кусок рыбы. Глотнув кваса, перевел разговор на другую тему: - А что княжий отряд печенегов? - Наймиты-то? - нахмурился Мизгирь. - Этих, еще третьего дня, послали волхвов отловить, чтобы помех новому богу не чинили. Князь не глуп, знает, что наши в таком деле без пользы, вот и направил басурман. Да только не сдюжили они. Эрзя правильно смеялся: куда им до огурцов, когда они с рассолу дрищут. - Что так? - настороженно поинтересовался Извек. - А то, что объехали все ближние капища и почти никого не нашли. Потом один мил человек посоветовал на лесном погосте поискать, у Селидора. Ну те, с дуру и поискали. Ни один не вернулся, все три сотни окрест погоста полегли. Видать от волхвов Перуну хорошая жертва досталась. Сотник приложился к крынке, помолчал, шутливо вздохнул. - Зря они туда поехали. Синего Волка, в лесу и с полтыщей не словишь, а ежели еще с волхвами... - Извек покачал головой. - Тут уж лучше самим себя зарезать - хоть мороки меньше. С улицы донеслась перекличка третьих петухов. За соседними столами зашевелились еще двое похмельных. По привычке, сперва лапнули ножны, потом открыли глаза. Сотник поднялся и, поймав взгляд корчмаря, опустил на угол стола монетку. - Промочи ребятам горло, а мне пора. Мизгирь протянул волосатую ручищу и, стиснув на прощанье предплечье Сотника, негромко проговорил: - Ступай, друже. Встретишь того, кто чернеца Егория приплющил, налей ему от нашего имени. - Налью, - честно пообещал Извек и подался к дверям. После перегара корчмы, утренний воздух зазвенел в голове и растекся по телу родниковой свежестью. Почувствовав хозяина в седле, задремавший Ворон стукнул копытом, встряхнулся и привычно направился на двор воеводы. По дороге несколько раз обходил пятна почерневшей земли, видать и в Киеве не обошлось без резни. До дома воеводы не попалось ни одной живой души. Не обращая внимания на надрывающегося пса, Сотник спешился, взошел на крыльцо и грохнул кулаком в дверь. Пождал, грохнул еще. После третьего удара изнутри послышались шлепки босых ног. Сонный голос сварливо помянул Чернобога, чуть погодя скрипнул засов. Дверь приоткрылась, пропуская опухшую поцарапанную рожу с заплывшими глазами. Мутный взор медленно осветился пониманием и Извека едва не свалило волной перегара. - А, птичье вымя... Воротился значитца? Че ж с ранья приперся? Валяй спать. Опосля завтрего явишься, коли раньше не покличу. Валяй... Грохнуло. Сотник в раздумьи поглядел на захлопнувшуюся перед носом дверь и, плюнув на рычащего пса, двинулся к Ворону. Внезапно почувствовал, как усталость навалилась на плечи, будто лодья груженая камнем. В самом деле, теперь бы упасть битым лебедем, и пусть Дрема стукнет по голове так, чтобы не просыпаться до вечера... ...Разбудил крик вечерних петухов. В доме было темно, а за окном краснел затухающий небосклон. Сотник потянулся, понял, что проспал от рассвета до заката и, как говорил Мокша, день прожит не зря. В животе ощущалась пустота, как в дырявой суме калики. Под громкую перебранку голодных кишок, Извек умылся и отправился в журку: самое время ублажить тоскующее брюхо, да прислушаться к новостям. Не особо удивился малолюдным улицам. По всему, народ еще не отошел от давешнего крещенья. То тут, то там со дворов доносились плачи, причитания, вой собак. В конце улицы мелькнул конный разъезд, проехало четверо. Видать не шибко порадовал новый покон, если караулы удвоены. В корчме было тише обычного, еды почти не видно, питья же прибавилось втрое. Лица сплошь невеселые, говоры негромкие, взгляды кислые. Баклажки опрокидывали чаще, надеялись залить горечь в душе, но, судя по ссутуленным плечам, без особого успеха. Эрзя, подперев щеку кулаком угрюмо глядел в кружку. Круглолицый Мокша только шевельнул лопатоподобной ладонью. - Не стали тебя будить, и так вернулся чуть свет. Ведаешь ли что тут без тебя было? - Ведаю, ведаю, - спешно ответил Извек, двигая к себе нетронутое блюдо с кашей. - Как сами-то? - Вот пытаемся понять, - отозвался Эрзя, решившись все же отхлебнуть из кружки. - Сами вроде ничего, токмо на душе будто Ящер нагадил. А у Владимира на дворе пир, созывают всех, кому не лень, новый покон славить. - Че ж не пошли? - Охоты нету, - буркнул Мокша. - Да и поганых-самотных многовато набежало. Из дружин только путятинские, да и то не все. Остальные вовсе не наши. Сарветовы подстилки, Черняховские прыщи, да иудеи с ромеями. Рвут глотки, кто кого громче Красно Солнышко восхвалит, да нового бога помянет. Извек жевал, изредка поглядывая на друзей. Покончив с кашей, промочил горло, прислушался к затихшему брюху и повторно потянулся за пивом. - Слыхал я, Перуна с Могурой давеча закорчевали и в огонь, вместе с волхвами. Мокша, не глядя на Сотника, еле заметно кивнул. Извек же, будто не заметил сжатых губ, продолжил расспрос: - Белояна тоже пожгли? - Белояна то? - хмыкнул Эрзя. - Да ты, Веша, никак с дуба рухнул. Он же намедни Владимиру жизнь спас, целое покушение расстроил. Нет, Белоян при князе, и в полном здравии. - Так волхв же, - удивился Извек. - Тем паче, что с медвежьей мордой нового покону и не выговорить. Эрзя понизил голос, заговорил в стол, так, что слова едва долетали до ушей Сотника. - У Белояна, в последнее время, один покон: оберегать князя. Владимир его единственное детище, вот и бережет робича, закрывая глаза на любую дурь дитяти. Оно и понятно, на старости лет хочется хоть кому-то быть нужным, а там хоть трава не расти. Князь это прекрасно знает, потому и доверяет. А на то что волхв, ему совершенно наплевать. Эрзя умолк, а Мокша снова кивнул и, сопнув широким носом, добавил: - Да Владимир с самим Ящером побратается, если ему с этого выгода будет. Это у него только на словах честь, доблесть, величие земли русской... На деле же, во главе угла, величие Владимира Красно Солнышко. - Похоже на то, - согласился Извек. - Не даром тать Залешанин едва не правой рукой стал, а раньше его, душегуба, в нужнике бы утопили, или меж берез раздернули. Эрзя с Мокшей переглянулись, а Сотник хрустнул сжатым кулаком и сквозь зубы продолжил: - Рагдая же и не вспоминают. А герой был каких поискать. - Герой хорош мертвый, - мрачно проворчал Эрзя. - Дабы его именем оправдывать свои дела и наставлять верности доверчивых юнцов. Все трое надолго замолчали. Подливали из кувшинов, поглядывали на сидящих за другими столами. Судя по выражениям лиц, те тоже кисли. Разговоры не клеились и паузы заполнялись обильным питием. Хмель медленно но верно заползал в головы, притупляя кручину и застилая глаза вязким туманом. Сотник прислушивался к беседам, но в корчме, будто сговорившись, избегали вспоминать давешнее крещение. Наливались брагой мрачно, со злостью, почти силой вливая хмельное питье в протестующие глотки. Потухшие глаза мутнели, в непривычной тишине то и дело слышался зубовный скрежет. Уже не раз в сумраке корчмы сверкал взгляд Микулки. Молодой витязь явно имел серьезный разговор к Извеку, но терпеливо ждал пока народ разойдется на отдых. Захмелевший Мокша уже в третий раз порывался брататься со всеми, но, влекомый под руку более трезвым Эрзей, затих и со слезами на глазах подался к выходу. Следом двинулся вечно задумчивый Велигой с простодушным Репейкой. Зашевелилась и троица, сменившаяся с дальней заставы: Лют, Коростель и Полаб. Долго толклись в дверях, никак не попадая в широкий проем и цепляя плечами доски косяка. Когда же наконец миновали порог, затянули протяжную песню. Сквозь притворенную дверь донесся могучий запев трех луженых глоток: Колесо вперед, колесо назад, знает скрип сердец правды стороны... Корчма потихоньку пустела. Придерживая за плечи хмельного Льока, двинулись домой Сухмат и Рахта. За ними потянулись еще несколько человек. Вскоре поднялись и приятели Микулки. Проводив их нетерпеливым взглядом, молодой витязь окинул корчму острым взглядом и подсел к Извеку. Сотник хлопнул по крепкому плечу. - Сам-то как? - А что нам сделается? Мы при Владимире, как у Перуна за пазухой. Разок-другой на глаза попались и живем себе припиваючи. Пиво надоест хлебаем бражку, бражка наоскомела - медами запиваем. И службу правим как велено: надо подвиг - сделаем подвиг, надо волю князя утвердить утверждаем. Надо терпеть выродков, что при дворе крутятся - терпим. Микулка помолчал, сжал кулак, похрустел мослами, добавил: - Пока терпим. Пока! - Вот и гоже! - улыбнулся Извек. - И надо терпеть до поры до времени. А там уж как придется. Сотник наполнил свободную кружку, но Микулка отодвинул угощение, нахмурился. - Бедулька тут одна народилась. Сарветовы псы на тебя зубы навострили. Злятся, твоему непочтению и тому, что в делах их не помогаешь. Проведали, что лучше прочих округи знаешь и желают, чтобы ты к ним на доклад ходил, рек как народ живет: кто по старым поконам, а кто по новым. Еще хотели заставить тебя проводником стать, чтобы тайные капища показал, на волхвов их выводил, укромы искал. Однако, чуяли, что не пойдешь на это и ломали головы как тебя примучить. Нынче, почитай, удумали. - О как! - невесело улыбнулся Сотник. - Ну и... - Чернях с Сарветом брякнули у князя, будто возле убитого Егория Холма Огородного твой след видели. Дескать, надо тебя прищучить, да заставить отслужить свой грех. Извек напрягся, но глаза держал веселыми. Спешно соображал, мог ли оставить следы на утоптанной земле. Ничего не подозревающий Микулка тем временем продолжал: - Владимир уж было согласился отдать им тебя на наказание, да наши вовремя обмолвились, что тебя в то время на дальнюю засеку посылали. Потом и воевода припомнил, что ты на следующий день, утром вернулся и при Егории оказаться никак не мог. Так что остались они с хреном от пожилого зайца. Но думки свои, псячьи, наверняка не оставили. Ты бы остерегся что ли, да почаще пред княжьи очи появлялся, глядишь Красно Солнце сподобится, да чином одарит. Кое-кто из врагов хвосты бы маленько поджал, поутих, а то и вовсе языки свои в дупы позасовывал. Сотник незаметно перевел дух, хмыкнул, сводя все к шутке. - Чины говоришь? А на кой они мне? Меня и так любая собака Сотником кличет, чем не чин? Чай, не мелочь какая... цельный сотник! Хотя мне и в десятниках не скушно! - Да ты же, ежели бы не твой характер, давно бы тысяцким стал. - Как княжьи псы Добрыня и Путята? - прищурился Сотник. - Как Извек! - недовольно пояснил Микулка. - А так нажил себе врагов целую свору и мыкаешься из-за их козней, как неприкаянный. Чернях вон, сука, дерьмом весь исходит, придумывая как тебя извести. Сам, скотина скотиной, ничего, кроме как к князю ластиться, не умеет, а ходит в любимчиках. Ты же, как пробитая лодья, едва на плаву держишься. - Ну, не так, чтобы совсем еле держусь... - пожал плечами Извек. - Люди же знают, кто есть кто. - Так то люди. Люди всегда все знают, да только толку от этого мало. А князь, если бы не любил кулачные потехи, давно бы прислушался к Черняховским паскудствам и заслал бы тебя на веки вечные в какую-нибудь глухую засеку. А так конечно! Любит наше Солнышко поглазеть на своего надежу-бойца, кувыркающего всех подряд, от цареградских поединщиков до мордоворотов ярла Якуна и заезжих новгородских силачей. Особливо после того, как ты, с перепою, да с недосыпу, повалял Ваську Буслаева. Только привечает тебя, как бойца-кулачника. А достойно ли тебя такое? - Да знаю, - досадливо поморщился Сотник. - Думаешь мне нравится в потешных бойцах ходить? Однако, при нынешних песнях, уж лучше в потешных ходить, чем в тысяцкие лезть. Кулак Микулки грохнул по столу. - Эт почему же! - А потому, - спокойно проговорил Сотник, глядя парню в глаза. - Что ИЗВЕК никому, никогда гузнище не лизал! И, пока жив, делать этого не будет! Ни Черняхам, ни Сарветам, ни князю! Микулка огляделся, убеждаясь, нет ли чужих ушей, и уже печально качнул головой. - И это люди знают. Кое-кто даже завидует, хотя и катается по жизни, как сыр по салу. Но тебя буяна все равно жалко... - А вы себя жалейте, - оборвал Извек. - Мне и так гоже. Пока голова и руки есть, я сам о себе позабочусь. А коль совсем припечет, так брошу все, да сам подамся в глушь, в леса, в земли дальнодорожные. И плевать мне на всю эту засупонную возню. Сотник одним глотком допил содержимое кружки и ткнув денежку в трещину столешницы, шагнул к выходу. Микулка печально смотрел вслед. Когда стукнула тяжелая дверь, куснул губу и толи обиженно, толи с досадой проворчал: - Эх, гой еси, добрый молодец... Всем бы таку быть, или хоть полтаку, то-то Русь была бы... А тут, при Красном Солнце одни подпевалы, воры да наушники. С ними, сволочами, разве Русь возвеличишь!..

Глава 6

Утром, на княжьем дворе, Извек приметил еще нескольких дружинников с плоскими крестами на груди. Поморщился от убогой замены гривнам и оберегам. Большинство же прятали жестянки нового бога под рубаху, стыдились. Так, видать и будет, подумал Сотник, быть кресту вечно припрятанным нательным знаком, который никто не повесит на грудь открыто, гордо, во славу почитаемого и любимого бога. После построения, воевода подозвал Извека и, разя вчерашним перегаром, медленно проговорил: - Кого, из скороходов, способней послать за грамотой? - А далеко ли ехать? - До торжища, - уточнил воевода. - Там надлежит встретить посыльного, из шелкового обоза. По заветному слову получить грамоту и обратно. Грамота из Царьграда. Видать, дюже важная, а мои все при деле, никого отпускать не велено. - Тогда сам и слетаю. - предложил Сотник. Воевода задумался, подвигал губами, наконец кивнул. - А почему бы нет? Слетай, пока тебя при дворе с какашками не съели! Коник у тебя скорый, руки не из задницы растут, да и с мечом небось управишься. Извек промолчал насмешливой похвале, выжидающе смотрел в глаза. Воевода тем временем выудил из-за пазухи знак княжьего посыльного, вложил дружиннику в руку и, понизив голос до шепота, проговорил тайное слово. Сотник ухмыльнулся, повторил все в точности и, отпущенный удовлетворенным кивком, двинулся со двора. На выходе встретил Лешку Поповича, поздоровался, но тот, погруженный в себя, не ответил. Угрюмо прошел мимо, уткнув тоскливый взгляд в землю. Не иначе, как опять зазноба не приветила, подумал Извек. Сзади послышались торопливые шаги. Догнали Эрзя с Мокшей. - Опять отсылают? Далеко? - пропыхтел Мокша. - Да на торжище надо слетать. Эрзя внимательно глянул на Извека, двинул усами. - С собой не возьмешь? А то тоскливо тут что-то. Прогуляться бы... - Велено одному. - Ну, тогда хоть до околицы проводим, - хитро прищурился Мокша. - У нас с Эрзей кувшинчик сладкого ромейского припасен, как раз проводить хватит. - Гоже! - рассмеялся Извек. - От сладкого ромейского, да при нашей кислой жизни, разве откажешься. Не спеша дошли до дома, оседлали коней. Сотник заметил как оба пристегнули к седлам колчаны с луками и охотничьими стрелами. После проводов, небось, свернут поохотиться, руку потешить, да глаз проверить. Выехали. Мокша откупорил полуведерный кувшин и, соорудив на лице подобие серьезности, подражая интонациям Сарвета изрек: - Да пребудет еще при нашей жизни то, что обещано нам после оной! Под смешки друзей ливанул из кувшина в раскрытую пасть, передал вино Эрзе. Тот размашисто перекрестил кувшин снизу вверх и тоже вознес взор к небу. - И да снизойдет на нас благодать... То-то нам похорошеет! Содержимое кувшина уменьшилось еще раз и сосуд перекочевал к Извеку. - И да упокоится душа Егория - Холма Огородного, и да простит ему бог все его прегрешения, вольные и невольные!... - Тако бысть, тако есть, тако будет! - с хохотом докончили Эрзя с Мокшей. Кувшин вновь пошел по кругу. Прозвучали здравицы друзьям, врагам, бабке Агафье, Деду Пильгую и верным коням, кои несут столь славных ратоборцев. Когда настало время прощаться, все трое были уже изрядно навеселе. Хлопнув по рукам, разъехались. Друзья неспешно свернули в поле, а Сотник пустил коня в галоп, чтобы встречный ветер выдул из головы лишний хмель. В перелеске Ворон пошел рысцой, но Извек уже почувствовал, что маленько растрясся. Весь день не слезал с седла. Под вечер, заметил поляну со следами торговых обозов: в траве тянулись следы телег, а среди горок засохшего конского помета, чернели круги недавних кострищ. Не мешкая съехал на обочину, расседлал Ворона и, напоив у родника, оставил пастись. Сам же, наскоро закусив, улегся на плащ и заснул без задних ног. Поднялся с первым проблеском солнца. Поеживаясь от росы, быстро собрался и тронулся в путь, не забыв достать из сумы горсть сухарей. Слыша хруст, Ворон ворочал ушами и тряс шелковой гривой, но Сотник, чувствуя ногами набитое травой брюхо, был непреклонен. Ярило восполз над деревьями и сквозь листву все чаще пробивались связки солнечных лучей. Просветы между деревьями увеличились и полоска утоптанной земли вывернула на опушку. Дальше стелилась по полю, то скрываясь в низинках, то вновь выпрыгивая на возвышенности, тянущиеся до самого виднокрая. Ворон припустил было бодрой трусцой, но замешкался, углядев вьющееся неподалеку облако пыли. Дальше пошел шагом, то и дело косясь на хозяина. Извек улыбался, смотрел вперед, похлопывая коня по шее. Впереди, над желтыми клубами торчала лохматая голова. Изредка копна черных волос дергалась и голова смещалась из стороны в сторону. Рядом с ней то и дело появлялись макушки посветлей, но тут же опять скрывались в облаке. Скоро проступили силуэты полудюжины мужиков, азартно барахтающихся в пыли. Еще через десяток шагов стало ясно, что молодцы резво наскакивают на обладателя лохматой головы, но получив оплеуху, кубарем катятся в песок. Взбив в воздух очередную порцию пыли, поспешно вскакивают, благо здоровьицем не обижены и, собрав глаза в кучу, бросаются за новой затрещиной. Было похоже, что волтузятся долго. Однако, при такой прыти, легко протянут до вечера. Благо и лохматый с ног не валится. Ворон брезгливо встал, не заходя в пыль. Извек облокотился на седло, щурясь наблюдал мужицкую потеху, ждал: вдруг да разглядят - дадут проехать. Всадника же заметил один лохматый. Бросил на подъехавшего пару косых взглядов. В глазах промелькнуло обещание отвесить тумаков и путнику, коли тот вмешается. Поглядев еще немного, Сотник зевнул и нарушил идиллию негромким свистом. Молодцы остановились. Разгорячено дыша, углядели Ворона, вопросительно уставились на седока. - Почтенные, почто пыль гоняем! - улыбнулся Сотник. - Может пособить чем? Бойцы переглянулись, размазывая грязь по потным лицам. Один сплюнул кровь с разбитой губы, кивнул на лохматого. - Ага, пособи! Вот энтому гаду шею намылить. - Так он вроде и так чистый! - удивился Извек, глянув на "гада". - А вот вам помыться в самый раз. - Ниче, сейчас помоются! - съязвил "гад" и оправил пятерней растрепавшуюся шевелюру. Извек поймал на себе выжидательные взгляды и запрятал улыбку в светлую бороду. - Не, ребята, так не пойдет. Вы хоть расскажите о чем бранитесь. А то как бы ненароком дров не наломать. Лохматый оглядел нападавших, упер руки в бока. - Эт ты их спроси! Мне сие не ведомо. Шел себе, шел - никого не трогал. Тут догоняют эти соколы и... в морду. Ну а мне куды бечь? Я - в ответ. Вот и гоношимся с утра. "Соколы", тем временем, снова сжали кулаки, зыркали то на мужика, то на всадника. Один сморкнулся под ноги, вскинул покрытую пылью голову. - Вот, конья грыжа,... конокрада поймали. Ночью у нас коней увел. Мы по утру - на большак. Туды-сюды глядь, а на дороге этот маячит. Ну, мы в догон. Вот поспели, покуда не ушел. Сотник поглядел в обалделые глаза лохматого, перевел взгляд на валяющуюся в трех шагах палку с привязанным мешком, кинул взор на дорогу впереди, хмыкнул. - Вот так у нас всегда - сначала в морду, потом спрашивают. Мужики задвигали бровями, силясь понять сказанное. Один, подбоченившись, прищурился на всадника. - Эт ты про че? - Эт я про вас. - миролюбиво улыбнулся Сотник. - Коней не видать, следов на дороге тоже, а морды уже разбиты. Конокрад, надо думать, на коне должен быть. А у этого штаны ни разу седла не знали. Да и с такой поклажей конокрады не бродят. Может он их просто съел? Так это не грех. Ну проголодался парень, ну перекусил маленько с дороги... Сколько говорите коней увел? - Троих... Или четверых... - буркнул кто-то. - хотя, в первый пересчет аж пятерых не хватило. Извек безнадежно покачал головой. - Ну тогда понятно. - подытожил он серьезно. - Троих этот коноед схрумкал вместе с копытами, остальные от страха крылья отрастили и, от греха подальше, в теплые края подались. Ретивые молодцы завертели головами, за взглядами Сотника. У самых догадливых лица начали потихоньку светлеть. Они еще и еще раз оглядывались, тыкая пальцами то на дорогу, то на конокрада, то на сотника. Кто-то уже чесал пыльные вихры, досадливо покрякивая. Один обернулся к лохматому, пожал саженными плечами. - Так что ж ты раньше не сказал? - А ты спросил? - оправдался черноволосый с невинным видом. - Откель я знаю за что напустились! Вдруг да за дело, так че ж хорошим людям перечить. - Ну ты даешь! - подал голос парень с разбитой губой. - А кабы прибили тебя? А? На хрена нам, доброго человека за так губить! - Так не прибили же! Меня так запросто не прибьешь. - лохматый подмигнул. - Меня и мечем-то не сразу зарубишь. Раз десять уже пробовали, да все как-то неудачно выходило. - Мечем? - переспросил детина с распухшим глазом и оглянулся на Сотника. Глаза оценивающе пробежали по истертым ножнам, вопросительно уставились в лицо всадника. - Пробовать не будем! - твердо заявил Извек ко всеобщей досаде. - Вам еще коней искать, а времени и так потеряно немало. Хлопцы переглянулись, как растерянные пацаны. Тот, что постарше махнул рукой. - Да что там кони, чай не всех скрали, у нас еще есть. Тем более обедать пора, а мы еще и не завтракали. Утром, как глаза продрали, так сперва за табуном гонялись, не похмелясь, потом пересчитывали. Потом вдогон пустились, да пешком. Ни одна коняга к себе близко не подпускает, конья грыжа. Как дыхнешь, так нос воротит и галопом прочь. Не! Пропали так пропали! Ящер с ними, а нам обедать пора. Остальные охотно закивали, а мужик продолжил: - Уж коль так случилось, может с нами откушаете? Весь наша вон за тем перелеском. Будем рады принять гостей, заодно и познакомимся. - он тронул шишку на лбу, поморщился. - Хотя, и так уже почти свои. Лохматый поправил пояс, одернул рубаху и задумался, прикидывая в уме, стоит ли соглашаться. Однако скрип в брюхе отмел последние сомнения. - Ну, коль не шутите, не откажусь. Я вроде тоже ничего не ел... с вечера... с позавчерашнего. Кто-то уже подобрал его мешок, поправил узел на палке и подал в руки. Лохматый благодарно приложил руку к груди и закинул ношу на плечо. Все обернулись к Извеку. Тот улыбнулся. - Ну, если не обременим... а то как бы вас не объесть, рты то у нас здоровые. Молодцы дружно загоготали, охотно расшиперив свои, тоже немалые, пасти. Тронулись. Извек переглянулся с чернявым конокрадом и направил коня за мужиками. За пригорком показалась весь с аккуратными домишками в два ряда. За домами тянулся просторный загон. Ограда из ровно отесанных жердей кое где желтела свежим деревом. Чьи-то заботливые руки своевременно подправили и ворота. Столбушки так и сияли на солнце, будто специально обозначая вход. За створками, убранными на дюжий засов, толпился табун. Кони как на подбор. Богатые гривы спорили длиной с хвостами, не достававшими земли полутора вершков. Извек уважительно посмотрел на старшого из мужиков. - Добрые кони! - Есть маленько, - сдержанно отозвался тот с плохо скрываемой гордостью. Плохих не воруют. А наших, конья грыжа, любой норовит спереть. - А сколько было то? - Должно быть... - мужик почесал во лбу и прищурился в небо, зацепив пальцами нижнюю губу. - Ежели без тех, что надысь на торжище отвели... да без тех, что под седло взяли... да с теми, что Сузюм пригнал... да без кобыл, что с жеребятами... почитай полста три хвоста быть должно. Остальные, в подтверждение, дружно замотали пыльными головами. Лохматый исподлобья глянул на табун, перевел взгляд на Извека. Тот, прищурившись, не сводил глаз с загона. Не заставив себя долго ждать, цокнул языком и отрицательно покачал головой. - Не, ребят, не выходит! - Знамо дело, не выйдет, коли пяток сперли. - Не выходит, - повторил Сотник. - Потому как полста четыре гривы в вашем табуне. Ежели не считать во-он ту клячу с телегой. Рожи коневодов вытянулись как у кобылы, родившей порося. Похлопав похмельными глазами на табун за загородкой, опять повернулись к дружиннику. - Сочти еще раз! - А че там считать, - вмешался конокрад. - Двапять светлогривых, полторы дюжины трехлеток, молоди семеро, один вожак и трое, что скоро с вожаком погрызутся. Полста четыре и есть. Мужики зашагали, сконфуженно глядя под ноги. Старшой некоторое время брел, вздыхая и сокрушенно качая головой. Наконец глянул на ухмыляющегося чернявого и виновато развел веслами рук. - Звиняй, дядько, обмишурились. Опосля вчерашнего очи и поля не зрят, куда там табун счесть. Вот и сдурковали малость, конья грыжа. - Ниче, бывает и хуже, - примирительно протянул чернявый. - У нас, как-то, один заезжий навечерялся так, что всех утром измучил, дознаваясь как его зовут и откуда он прибыл. А мы разве упомним, кого и откуда принесло, чай сами всю ночь не простоквашу пили. Хорошо один к обеду вспомнил, что имя какое-то деревянное было, а ехал откуда-то недалече на торг. Оказалось Дубыней кликали, рыбарь из соседней деревни, за солью ехал. И то! Как вспомнил, так в тоску ударился: кошеля на поясе нет, а с ним и денег немало. Ну, знамо дело, с горя - опять за бражку. Опосля третьей кружки взвился, будто змеей ужаленный, кулаком себе в лоб, да с размаху. Глаза бешенные, как у лося гонного. Думали с горя умом повредился, ан нет, припомнил куда кошель дел. Рукой за пазуху шасть, так и есть, висит под одежкой, на шнурке, целехонек. Токмо лоб потом с шишкой был. Зато сам счастливый. Все захохотали весело и беззаботно, но дружный смех прервало ржание Ворона. Все опасливо отшатнулись от длинноухого пересмешника, обратили взоры на спокойного хозяина. Тот невозмутимо махнул рукой. - Ниче, эт у него случается, любит за компанию поржать, особенно ежели громко. Мужики оценили шутку, однако смешки на этот раз были тише. Подмигивали Извеку, мол, дело понятное, конь просто забавам обучен - по знаку хозяина голос подает. Лишь лохматый путник серьезно посмотрел на Сотника, встретился взглядом с Вороном и хмыкнув отвел хитрые черные глаза. Миновав треть домов, зашли на широкий двор, пестреющий двумя десятками кур под началом грозного на вид кочета. За углом дома, в большой луже, островками подсыхающей грязи, подремывало семейство свиней. Между неподвижными тушками гордая гусиная ватага гнула толстые шеи, являя готовность защипать насмерть все, что движется. Заранее оголив клыки, из-под крыльца полез матерый пес. Старшой мужик топнул. - Цыть, конья грыжа! Ворть на место! Волкодав, прекратив рычать, подался назад под дубовые ступени, а мужик, взойдя на крыльцо, обернулся и громогласно, чтобы слышали в доме, изрек: - Добро пожаловать, гости дорогие! Заходите, отдохните с дороги, потрапезничайте с нами! Из двери выскользнул шустрый малец, явно сын старшого, сходу рыпнулся к коню, едва не спотыкнулся, разглядев чудные уши Ворона, но быстро опомнился и скроил бывалое лицо. Не успел Сотник покинуть седло, пацан подхватил повод и припустил к конюшне. - Обиходит в лучшем виде! - улыбнулся старшой, заметив внимательный взгляд дружинника. Конюшня и впрямь выглядела справно. По всему, лошадей здесь знали, любили и лелеяли. В дверях показались две молодухи с кувшинами и рушниками через плечо. С любопытством поглядывали на гостей, но встречаясь взглядами, кротко опускали очи долу, отгораживаясь длинными пушистыми ресницами. Пухленькие губки то и дело подрагивали в улыбке. Хозяин с гордостью и любовью покосился на красавиц дочерей, однако, напустив в голос строгости, прикрикнул: - Ну, че выставились! Слейте гостям! Чай с дороги умыться надо. Девки засеменили с крыльца. Извек с лохматым переглянулись и зашагали следом. Пятеро спутников старшого незаметно исчезли, но скоро вернулись умытые, причесанные, переодетые в чистые рубахи и порты. Из дверей потянуло съестным. Видно издали приметили приближающихся мужчин и успели затеплить очаг. Повинуясь взмаху хозяина, все неторопливо прошли в просторную светлую горницу. Дочери уже суетились у застеленного льняной скатертью стола. Стол быстро нагружался мисками, чарками, ложками по числу едоков, запотелыми кувшинами с квасом и бражкой, горшочками с маслом, сметаной, блюдами с луком, горохом, полевым чесноком. Последним появился пышный каравай и кубышка с солью. Старшой жестом пригласил садиться, сам вышел вслед за дочерьми. Когда все расселись, в дверях показался круглобокий чугун на пожившем ухвате. Следом, удерживая тяжелый комель ухвата, обозначился осторожно ступающий хозяин. Проплыв через горницу, чугун медленно опустился посередь стола на круглоплетенную рогожку. У кого-то в брюхе звонко воркнуло. Хозяин отставил ухват к стене, отвалил закопченную крышку. Плотный клуб пара вылетел вдогон, но быстро растаял, втянутый носами сидящих. Заурчало громче. В душистое варево погрузился ковш и миски одна за другой стали заполняться густыми щами. Пацан, на краю стола, терпеливо ждал своей очереди, с тоской глядя как те, кому уже налито, разбирали краюхи ноздреватого утреннего хлеба. Когда перед каждым поплыли зыбкие змейки душистого пара, хозяин взял чарку и, расправив плечи, степенно изрек: - Да пребудут с нами светлые боги! - Тако было, тако есть, тако будет! - отозвались за столом, и чарки дружно расстались со своим содержимым. Застучали ложки, захлюпало в губах сытное варево, сдобренное густой сметаной, захрумкал на зубах окунутый в соль чеснок. Ели молча. Пошкрябав по дну, высвобождали миски, сливая остатки в ложки. Забрав ухват, хозяин вышел и воротился со вторым чугуном, испускавшим могучий дух гречневой каши, распаренной на мясной подливе. Заскрипели распускаемые пояса. Каша с щедрыми кусками мяса занимала опустевшие миски. В чашках забулькала бражка, в горницу заглянула одна из дочерей, бросила взгляд на стол, скрылась и вернулась с новым караваем хлеба. Принялись за кашу. Покрякивая, к вящему удовольствию старшого, нахваливали хозяек. Один за другим начали сыто отдуваться, потягиваться. Пошли тихие разговоры. В первую голову о конях. Лохматый с интересом слушал. Выказывая немалую осведомленность, изредка вставлял слово, на удивление точное и веское. Отодвинув миску, облокотился на стол, потянул руку к кувшину и невзначай задел пяткой дорожную суму. Под лавкой звякнуло. Хозяин двинул кувшин навстречу, кивнул на звук. - Не коваль ли будешь? - Был, - неохотно отозвался мужик. - Пока прадеда в ремесле не догнал. Старшой двинул бровями, хмыкнул удивленно. - Почто так? Не доброе ли дело нагонять и выпереживать пращуров? - Выходит не все гоже, что добро тоже. Пока подковы, косы, да топоры работал, всем благо было. Как дальше двинул, нехорош стал. Люд прознал мои успехи, да роптать начал, что добра от них не ждать. Посудили, порядили, токмо я ждать не стал, а двинул восвояси, пока все умничали. Вот и гуляю нынче. Над столом стихло. Вопрос, вертевшийся на каждом языке, сорвался с губ наивного мальца. - А что, дядечко, за успехи такие? Лохматый с усмешкой глянул на малого, но видя общее любопытство, заговорил. - История не короткая, да нам, поди, не к спеху, -он вздохнул и хлебнув бражки уставился в полупустую чарку. - Сколь себя помню, вся родня судачила об одном моем предке, что выковал вещь непобедимую, с коей все, чего душа не пожелает, поиметь можно. Будто бы он, после этого, и кузню забросил, и из родной веси ушел. Однако вернулся скоро, да не тем, кем был. С корзном на плечах, дружиной за плечами и обозом немереным. Взялся обустраивать из веси городище. А пока мастеровые его чаяния в жизнь плотили, сам каждые две-три седмицы походами пропадал. Возвращался с добычей немалой. Приводил новых мастеров, множил казну, да свою славу. Погодя, стали доходить и вести о делах его удалых. Выходило, что каждая добытая гривна немалых кровей стоила, не своих, знамо дело: дружина была для охраны на привале, да захваченное довезти. А на бранном поле, кровь лило кованное чудо. Вещь неведомая, покорная лишь хозяину. Рассказывали, что пущенная в дело, металась птицей, сея смерть неминучую, ни пощады, ни края не зная. По слову же хозяина падала к его ногам без силы. И что одно прозвище этого чуда вызывало ужас. После тех вестей радость в городище поубавилась. Ведуны роптали, что нет славы и почести в успехе, добытом без труда и доблести. Сие, мол, достойно Чернобоговых внуков, но не доброго гоя. После этого отказались все от его благодатей. Мать прокляла и дела его, и тот день, когда понесла в себе будущий позор рода. Однажды после этого ушла из городища и больше не вернулась. Предок, после этого, заперся в тереме, почернел и осунулся. Наконец, в один из дней, выехал куда-то со всем войском, а воротился через несколько лет, всего с тремя ратниками. Однако, был уже плох и вскоре после возвращения умер. Плода же рук его никто с тех пор не видел. Куда канул - неведомо. Старая кузня так и осталась заброшенной на несколько колен. Проклято ли, нет ли, но я с детства лег душой к горну. Поначалу пошел в соседнее селение, побегал в учениках у тамошнего коваля. Когда же мал-маля уяснил дело, вернулся домой, стал переделывать то, что от предка осталось. Дела спорились. Да и не диво - все в кузне, от гвоздя до наковальни, чудо какое спорое да прихватистое. Пройди от Царьграда до Ругена - такого ни у одного коваля не встретишь. Понял, что кое-что могу ловчей предка сотворить. А предок, как говаривали, еще будучи отроком прослыл прилежным учеником. Каждый, даже самый мелкий наказ совершал со вниманием и завидной сноровкой. Потому и знал все премудрости, накопленные аж в пяти коленах до него. К тому времени как стал мастером, открылись ему и секреты железа, причем не только горного или того, что из болотных руд вытапливали, но и того, что небесным зовется. В старые времена, говорят, пал в наших краях камень с неба. Люди находили осколки камня: кто - с горошину, кто - с кулак, кто - с лошадиную голову. Несли все в кузню. Слышали, что ежели добавить камня в простое железо, то быть поковке крепче и к износу упористей. Говорили, с такими вещами и работать, и охотиться, и воевать способней. Они будто бы сами чуют хозяина и под руку подлаживаются. Сказывали еще, будто дед моего предка столь вызнал свойства небесного камня, что выковал однажды птицу, коя запущенная с руки выписывала круг, да снова в руки возвращалась. Научил этому и внука. Предок же, дабы ничего не забыть, чертал самое важное на дощечках, увязывал в одно, да упрятывал. А уж когда смастырил свое чудо, так забросил все и к делу кузнечному уже не вернулся. Добра же осталось много. И хитростей, и того камня, и прутов железных разнодольного замеса. Думали угробил все, да только оказалось, что не поднялась рука на плоды трудов, своих и пращуров. Припрятал он то добро, да славно так припрятал. Ежели не случай, не отыскать бы его укром. Однако, по воле богов нашел. Дернуло меня как-то сковать крючки для рыбарей, чтобы были малые, да крепче больших. Когда взялся цевья в петели гнуть, один сорвался со щипцов и на пол отскочил. Я на карачки. Глядь-поглядь, а ни хрена не видать. Досадка взяла, ухватил куцую щетку, да вокруг наковальни, ползком. Сметаю в кучу слежавшуюся труху, ищу. Отыскал в щели. Махнул разок - щелка как щелка, только длинна больно. Смел повдоль, заметил угол, дунул на труху и оторопел. Под самой колодой, что под наковальней, крышка, будто от погреба. Сволок колоду в сторону, потянул за кольцо и сел. Тамочки они, предка секреты. Ну, тут пошло и поехало. Что на досках разберу, тут же в железе пробую. Дело спорилось. Скоро и про чудо проклятое нашел. Смастерил как начертано, поглядел, где можно улучшить, перековал, опять посмотрел. Потом сделал такую же, но потоньше и целиком из одного небесного камня. Ну а дальше знаете. Забрал свою манатку и ушел. - Так как называлось то? - не выдержали за столом. - Называлось то? А что разве не сказал? Называлось просто: поначалу Смерть-Борона, потом... Бивни Саморубы. - Бивни Саморубы? - переспросил хозяин недоверчиво. Глаза присутствующих остекленели. Взгляды буравили лохматого, но один за другим тупились о его лицо и втыкались в столешницу. По всему было понятно, что лохматый не врал. - Так ты сработал эти самые Бивни? - медленно проговорил старшой. - Стало быть в мешке то самое и лежит? - Не совсем то, но лежит, - кивнул чернявый. - Мои поменьше, да поумней старых. Те всех подряд клали, мои же чуют вруженного, злобного ли, простого. Можно приказать рубить мужей на тыщу сажень вокруг, можно на полет стрелы. Бабы же с детьми нетронуты останутся. Можно древа валить, либо городские ворота в мгновение извести. Однако, беда та же. Все в округе едва прознали про мою работу, отвернулись как встарь. Слушать не стали, что для добра я их сработал, да для защиты земель наших. Вот и гуляю теперь... - Покажи! - выпалил мальчишка, подавшись вперед. Все тупо обернулись на голос, но, осмысливая сказанное, даже не окрикнули за дерзость. - Показать не мудрено! Лохматый запустил руку под лавку, вытянул мешок, уцепил пальцами шнур. Узел легко поддался, будто давно ждал этого. Пятерня чернявого окунулась в горловину и потащила на свет странное, в полтора локтя, кольцо из двух изогнутых лезвий с плоской перекладиной посередке. По блестящей поверхности металла разбегались волны булатного узора, хищная режущая кромка сверкала как грань яхонта. Лохматый вытянул руку над столом. Давая разглядеть всем, медленно повертел разными сторонами. По стенам и потолку побежали яркие отблески. - Вот такая штука, - вздохнул кузнец помрачнев и стал расправлять горловину мешка. Убрав Бивни-Саморубы, долил бражки, медленно выпил. Забулькало и в прочих чарках. Все постепенно отходили от удивления, на лохматого поглядывали с уважительной опаской, осознав, на что могли нарваться утром. Сотник же размышлял о том, как справиться с такой штуковиной, коли придется повстречать. Однако, очередная доливка браги переложила думки на веселый лад и скоро все уже покатывались со смеху, слушая заковыристые байки лохматого. На смену обеденному раскладу уже появились медовые орешки, когда хозяин вдруг посмурнел. Брови зажали переносье, собрав лоб в глубокие складки. Не говоря ни слова, со всего маху грянул кулаком по столу и зло закачал головой. Все замерли, едва не поперхнувшись угощением. Хозяин же на глазах светлел лицом и наконец обвел всех победным взглядом. - Вспомнил, конья грыжа!... Вспомнил, откель в табуне полста четвертый взялся! Собун, копытом его по голове, своего коняжку еще не забрал. Мышонком пискнул мальчишка, упрятав в кулачок смех над батькой. Сердце не успело стукнуть трех раз, как стены дрогнули от раскатистого гогота. Дух перевели лишь когда в дверь заглянули испуганные дочки. Увидав смеющихся мужчин, охотно хихикнули и так же быстро скрылись. - Ну, гои, - вздохнул старшой, насмеявшись и поднялся из-за стола. Спасибо этому дому, а мы пойдем в гости. Надоть вас с родственниками познакомить, посидеть, новости послушать, какое в свете чудо узнать. Хотя, одно чудо уже зрили. Хозяин подмигнул лохматому. В горницу забежала девчушка лет восьми, поманила старшого пальчиком и, косясь на гостей, на цыпочках потянулась к отцовскому уху. Тот пригнулся, с довольной физиономией выслушал и, погладив по голове, выпрямился. - Все уже собрались, столы под снедью! Не откажите, други, тут недалече через пяток домов. Перекусить перекусили, а там ужо посидим по-человечески. Извек, порадовавшийся было завершению застолья, распрощался с намерением передохнуть после обеда. Ну что ж, на княжьих пирах бывало и похуже, иной раз по пять раз за день харч метать приходилось. Чернобородый кузнец будто прочел его мысли. Понимающе улыбнулся, подергал за ремень, выпуская из под пряжки еще одну дырочку. - Воля ваша! Отчего ж не пойти? Рады будем добрых людей уважить. Все подались наружу. Под крыльцом опять заурчал пес. Извек хмыкнул. - Ну и кобель... Того и гляди, ползадницы отъест. Не кобель - Волкодав! - Да от этого волкодава один шум по всей округе, - откликнулся хозяин. Вот все и думают, что страшнее не бывает, а толку чуть. Ну бегает, ну задирает всех, кого не лень, ну морда толще других, а ведь дурак дураком. - Ну, тебе лучше знать, - вставил чернявый, пожав округлыми плечами. - А народ по шуму судит. От кого шума больше тот и знаменит. Едва сошли с крыльца, дорогу перегородили грозно шипящие гуси. Неторопливо косолапя через двор, выгибали шеи, гоготали и бестолково щелкали клювами. - Ого! - хохотнул Сотник. - Друзья Волкодава подоспели. - Да это вовсе не мои, - отмахнулся старшой с досадой в голосе. Семешкины гуси, соседские. Любят в моей луже поплескаться. Птицы плотной кучей миновали крыльцо. Люди, посмеиваясь, двинули со двора. Уже на улице догнал один из молодых парней. Раскрасневшись от пузатого бочонка на плече, поравнялся с Извеком. Понизив голос, радостно затараторил: - Ужо сейчас попируем. Эт тебе не пиво с бражкой. Настоящее ромейское, будь они трижды не ладны. Вино добрейшее. С него ни спасу, ни удержу от веселья нет. Сотник кивнул, на глазок прикидывая количество вина. Выходило кружек по пять на глотку. Правда, не ведомо сколько питков ждет на месте. Ну да ладно, как говаривал Рагдай: - главное ввязаться в драку, а там само пойдет. Лохматый задумчиво шагал рядом с хозяином, рассеянно скользя глазами по улице. Проходя мимо кузни, с тоской поглядел на распахнутую дверь и дымок, вьющийся из трубы. Старшой заметил взгляд, что-то прикинул в уме, хмыкнул собственным мыслям, потеребил мочку уха. - Слышь ко, кузнец... А оставайся у нас. Чай не прогоним, нам толковый коваль страсть как надобен. Мы коней по старинке куем, другие же давно по-новому. Подковки тоньше, да будто бы половчей наших. Да и от конокрадов спасу нет, конья грыжа. Может и здесь пособишь. Лохматый быстро глянул на старшого. - Не шутишь? А как же бивни? - Куда уж шутить, конья грыжа, нам тут не до шуток. Да и бивням твоим работа найдется. Леса у нас вон какие. Степняк, либо ушкуйник забалует... Оставайся! Кузнец нахмурился, пробежал глазами по крепким домам, недалекой опушке леса, оглянулся назад, где виднелся край загона с табуном. - Помыслим. - Помысли, помысли, - спешно согласился старшой. - Мы не торопим. Кто ж с кондачка такое дело решает. Сотник улыбнулся, встретив загоревшийся взор лохматого. - А что? Весь добрая, народ толковый, дело тебе найдется. Че сапоги по дорогам обивать? Хозяин закивал, благодарно глянув на дружинника. Указав рукой в сторону, свернул к одному из домов. - Вот и прибыли! На крыльце поджидал тощий, как камыш, поживший муж. Смотрел открыто с изучающим интересом. Лохматый поглядывал все так же исподлобья, ни на чем не задерживая взгляда, но лицо, как подобает сделал вежественное и приветливое. Извек же решил прикидываться простаком, ибо чем проще человек - тем проще вопросы, чем проще вопросы - тем меньше говорить придется. Как водится, после положенных слов прошли в двери. Глазам открылась огромная, во весь дом, палата со столами вдоль всех стен. В середке по обыкновению было оставлено место для удобства смены блюд. Сидящие на лавках уважительно поднялись поприветствовать вошедших. Старшой поклонился всем и вышагнул вперед. Ручища плавно пошла в сторону двоих гостей. - Прошу принять и уважить по обычаям нашим. Как случаю подобает, поконом заведено, да Родом завещано. Гостями у нас ныне люди достойные: дружинник киевский, имя которому Извек и коваль, каких боле на земле нет, коего звать Буланом. Сотник с лохматым поклонились и, подгоняемые приветственными возгласами, прошли на почетные места в середине стола. Уселись рядом со встречавшим на крыльце мужем, оказавшимся старейшиной веси. Не рассусоливая долго, старейшина встал, с редкостным для этих мест серебряным кубком, и могучим голосом воеводы коротко изрек: - Быть женам верными, мужам честными, детям здравыми! Во славу Рода, да нам, внукам богов, на радость! Молча выпили, закинули в рот кто до чего дотянулся, сели... тут-то все и началось. Извек потерял счет наполненным чаркам, открытым бочонкам и выставляемой снеди. Голова кружилась от перекрестных разговоров, вопросов, ответов, баек, присказок, слухов, да новостей. Кузнец, лихо успевавший отвечать сразу нескольким любопытным, явил хорошо подвешенный язык, живой ум и веселый нрав. Однако, несмотря на то, что оба за словом в карманы не лазили, и Сотник, и кузнец скоро притомились. Отметив это, старейшина мановением руки утихомирил любознательных и, дав гостям передохнуть, негромко проговорил: - Ведаем, что почтенный Извек обременен службой княжей, посему слово мое к тебе, Булан, будет. Прими наше приглашение, остаться. Мы же обязуемся уважить тебя как своего, и делить с тобой хлеб, кров, радость и беду. Ты же волен будешь уйти по желанию, коль житье наше не по душе придется. Казалось воздух над столами застыл, как уха на морозе. Все взгляды обратились к лохматому. Сотник, глядя в скатерть, легонько пнул кузнеца под столом и предусмотрительно подвинул полную чашу. Лохматый не шелохнулся, однако спустя несколько мгновений, упершись руками в столешницу, встал. Голос прозвучал глухо, но услышали все: - Да куда мне уходить, чай нагулялся уже, пора делом заняться. Благодарень вам! Первый глоток кузнеца был слышен от двери, но второй был заглушен дружным воем пирующих. Застолье продолжилось с новой силой. Тут же решилось с жильем, припасами, утварью и харчами. Не заметили как перевалило заполночь. Услыхав вторых петухов, все повалили из дома навстречу рассвету. Дохнув свежего воздуха, порешили прогуляться к лесу, поглядеть на чудесные Саморубы в деле. Кузнец нехотя согласился, уговорившись, что покажет только один раз, сколько бы еще не просили. Все, сморщив трезвые лица, тут же согласились, застучали кружками кулаков в выпуклые грудины, сулили не просить, даже если ничего за раз не получится. Верилось таким обещаниям с трудом, однако стоило порадовать новых друзей дивом дивным, доселе невиданным. Прихватив пяток крынок с прошлогодней сурьей, потопали к лесу. Пока шли к дальней стене деревьев, Ярило, спешащий ко дню, добавил небу молока. От веси доносились распевки третьих петухов, а в низинках уже скапливался сонный и ленивый туман. Лохматый остановился за полторы сотни шагов от опушки. Повел рукой, понуждая всех отойти за спину и, лишь когда убедился, что ближе пяти шагов никого нет, потянул из мешка зигзаги лезвий. Мудрено взявшись за середку соединения, прищурился на пару высохших исполинов, что стояли особняком, напоминая древних стражей. Покумекав, выверил хват, примерил на вытянутой руке направление, медленно отвел орудие назад. Глубокий вздох и... Сверкающий диск, набирая обороты, со свистом сорвался с ладони. Стоящие за спиной недоуменно ахнули, заметив неверное направление броска. Саморубы пошли заметно левее цели, однако, набрав немыслимую скорость, внезапно, по пологой дуге свернули к деревам. Никто ничего не понял, когда Бивни, не останавливаясь, промелькнули толи перед, толи за деревьями. Лишь когда размытый силуэт, завершив дугу, устремился назад, от леса долетел негромкий звяк, будто по сушине стукнули тонкой заморской сабелькой. Раскрыв ладонь навстречу, кузнец не сводил глаз с мчащегося к нему диска. Выждав до последнего мгновения, быстро отшагнул вбок и резко махнул рукой вниз, будто стряхивал воду на то место где только что стоял. Блистающий вихрь словно бы утратил направление. Вращение мгновенно прекратилось и лезвия с разгона врезались в землю. Лохматый не торопясь присел, выдернул свое детище из дерна и с грустью оглянулся на наблюдателей. Остолбеневшие же мужики, расшиперив пасти, контужено вытаращились за его спину и... в этот момент земля дважды вздрогнула. Все в молчании следили за опускающимся облаком , пока тишину не нарушил печальный голос кузнеца. - Вот и дрова будут. Всяко польза. Сотник со знанием дела цокнул языком. - Лихая вещица. Небось намаялся пока совладать учился. - Было, - согласился лохматый. - особенно пока останавливать приспособился. Не знаю как с руками остался. Благо краешком только и задевало. Булан завернул рукав и показал жуткие шрамы, перепахавшие предплечье. Кузнецу явно везло. Ни один шрам не пересек сухожилия, лишая пальцы подвижности. Извек покачал головой, невзначай глянул на свою руку в булатном наруче. Булан усмехнулся. - Ты думаешь я голышом это колечко покидывал? Ему же все едино, что наручи, что наковальня. Все, что на лету попадется, сечет легче, чем коса дождевые нити. На горы, правда не напускал, но разок, в степи, каменной бабе полбашки снес. Ненароком конечно, просто в траве не разглядел. А рука цела оттого, они сами зависают над тем местом откуда посланы, но пока не собьешь, вертятся как бешенные, ни взять, ни остановить. Слушаются только когда ладонь издали почуют. Тогда выжидаю до последнего, да отмахиваю вниз. Как ладонь пропадает они уж не крутятся, стремятся уследить куда рука ушла, ну и тыкаются в землю. Без закрутки-то большой силы нет. Не страшнее простых клинков, правда хороших. Потихоньку потянулись назад. Гомонили обсуждая увиденное, чесали в головах. Спорили возьмет ли чудная вещь терем или, к примеру, лодью на воде. За разрешением споров обращались к кузнецу. Тот вздыхал, но старательно, как детям, разъяснял - что, сколько и как далеко секут Бивни. Народ потихоньку начал расходиться. Кузнеца с Сотником тоже повели устраиваться на ночлег, но Извек, сославшись на службу, с трудом попрощался с оставшимися и направился за Вороном. Не успел подойти к конюшне, как невыспавшийся мальчонка вывел бодрого оседланного коня. Едва дружинник взобрался в седло, Ворон припустил резвой рысью.