Изобретая все на свете

ГЛАВА 11

Любопытное имя. И прилагаемый черновик начинается еще более любопытным образом:

Венера, Сэм — вторая планета от Солнца. Уточню — 108 200 000 километров от Солнца. Атмосфера Венеры состоит в основном из углекислого газа. Серная кислота образует облака, отчего температура на поверхности колеблется около 470 градусов Цельсия. Вся вода, которая, возможно, когда-то текла в реках, собиралась в морях или подземных пустотах, выпарена Солнцем.

Большая часть приметных деталей поверхности Венеры названы женскими именами.

Но я мужчина.

Я не с Венеры, Сэм. Я, как и говорил тебе, из маленького селения на сербохорватской границе.

Это случилось в тот вечер, когда я получил письмо. Вот, я еще различаю почтовый штемпель: 1903. Кажется, я жил тогда в «Уолдорфе». Чернила немного поблекли, но — да, 1903-й.

Стучат в дверь лаборатории. Сначала я притворяюсь, будто не слышу, но стучащий, как видно, знаком с моей тактикой борьбы с вторжениями. Стук не прекращается. Я выглядываю из окна на улицу. Это Джордж Вестингауз.

— Нико, — кричит он снизу, — нам надо поговорить.

— Ладно, — отвечаю я, — сейчас спущусь.

Я впускаю его, и Джордж тут же откашливается. Я отворачиваюсь. Надеюсь, это не заразно, но на всякий случай все же приоткрываю окно, чтобы микробы могли вылететь в ночной воздух.

Джордж неторопливо прохаживается по лаборатории, совсем как в первый раз, когда я познакомился с ним в 1888 году. К тому времени он уже скупил права на многие системы передачи тока. Ни одна из них не работала. Джорджу очень хотелось заключить со мной сделку. Я продал ему права на свою систему переменного тока за 60 000 долларов, с обещанием, что я буду получать гонорар в два с половиной процента на лошадиную силу электроэнергии, которую он надеялся продать. Это было в 1892-м, одиннадцать лет назад. Я все еще жду процентов.

Джордж обходит лабораторию, как в тот первый вечер, изучая проекты, над которыми я работаю, задерживаясь у маленького резонатора и у наброска конструкции с вертикальной подъемной силой. Он стоит перед каждым устройством, пока не разберется, как оно действует. Он молчит, ходит, то и дело теребя свой шелковый шарф, будто шелк его душит.

Джордж взял мой многофазный двигатель и электрифицировал Америку. Он протянул провода по всей стране — весьма дорогостоящее предприятие, и я когда-то очень гордился, что участвовал в нем, но теперь мысль об этих проводах меня угнетает. Зачем нужны провода, если электричество можно передавать без проводов? За последние несколько лет, получив средства от Дж. П. Моргана, я строю на Лонг-Айленде «Всемирный центр беспроволочных передач в Уорденклифе». Пятнадцатиэтажный белокирпичный монумент прогресса. Меня мало интересуют провода и то, что собирается сказать мне Джордж.

Мы много месяцев проработали бок о бок на его Пенсильванской станции, так что я его хорошо знаю и могу не обращать на него внимания. Я оставляю его шастать по лаборатории. Его молчание позволяет мне вернуться к идее, которую я обдумывал: что еще, кроме информации и энергии, можно передавать без проводов? От обилия возможностей у меня голова идет кругом, и, наверно, поэтому мне удается отключиться от Джорджа, когда он вдруг начинает разговор.

— Нико, я хочу поговорить с тобой напрямик.

— Угу… да… напрямик… — машинально отвечаю я. Пища и вода, думаю я. Возможно, существует способ беспроволочной передачи пищи и, наверняка, воды.

— Ты отлично знаешь, что, когда все начиналось, существовали всего три электрических компании: Эдисона, Томсон-Хьюстона и наша, моя, Вестингауза.

А тепло и свет? Ручаюсь, я одной левой сумел бы передавать тепло и свет без проводов. Эскимосские иглу согреются теплом Гавайев; океанская прохлада будет охлаждать дома в августовскую жару.

— Ты меня слушаешь, Нико?

Я сажусь на деревянный стул с прямой спинкой, поставленный у окна. Я часто сижу там, когда думаю. Джордж нервно расхаживает у меня за спиной. Я не слышал ни слова из того, что он сказал.

— Что?

— Я спросил, слушаешь ли ты.

— Да, да, конечно, слушаю.

— Со времен выставки, когда мы с тобой запрягли Ниагару, многое изменилось. Дж. П. Морган перехватил контрольный пакет у Томсона и Хьюстона, а теперь, кажется, и Эдисону придется продать Моргану свои права. Они называют это «Дженерал электрик». Скажу откровенно, я в большом затруднении.

Что бы ни думал Джордж, известие о неудаче Эдисона меня не радует. Может, Эдисон и капиталист, зато он, в отличие от Моргана, изобретатель. Джордж расхаживает прямо перед моим носом. У него потрясающие усы — немного напоминают рога большого техасского быка. Встав прямо передо мной, эта громадина принимается крутить пальцами кончики усов. «А люди? — думаю я. — Почему бы не попробовать беспроволочную транспортировку людей? В конце концов, мы — не более, чем сгустки энергии».

— Видишь ли, три первые компании сумели ценой больших усилий создать инфраструктуру для электрификации Америки, а теперь Морган хочет влезть в это дело. Он хочет создать монополию на распределение электричества. Теперь, когда вся работа сделана, он хочет ее заграбастать. Я смогу с ним бороться, только если сумею привлечь на свою сторону множество мелких инвесторов. Но, видишь ли, в том-то все дело. Ни один инвестор со мной не свяжется, пока я вынужден платить тебе такие щедрые проценты по нашему соглашению. Я не уверен, что сумею продержаться.

Людей. Да. Отослать Джорджа в эфир в какой-нибудь молекулярной форме. Я мог бы отослать его прямо в Пенсильванию, и тогда мне удалось бы лучше со средоточиться. Я изучаю его лицо, уставившись в упор, словно готовлю к переброске.

— Тебе, вероятно, известно, — говорит он, — что на данный момент твой контракт в процентах насчитывает более двенадцати миллионов долларов.

Названная сумма переключает мое внимание на разговор с Джорджем. Я понятия не имел.

— Двенадцать миллионов долларов… — говорю я.

Я и не знал, что бывают такие деньги. На двенадцать миллионов я легко закончил бы постройку Уорденклифского центра: я создал бы мир без проводов. Как это вовремя — как раз когда Морган стал холодно встречать мои обращения за финансированием.

— Да, двенадцать миллионов долларов, которых у меня нет, Нико. Я на краю банкротства. Я пришел сюда сегодня… — Он складывает ладони шатром, соединив кончики указательных пальцев под подбородком. — С просьбой порвать со мной контракт.

— О… — говорю я.

Да. Людей. В Пенсильванию. Я бы мигом отправил его туда, если бы умел.

— Если ты откажешься, Вестингаузу конец, нам придется запродаться Моргану, и тогда процентов все равно не будет. Ты в любом случае ничего не получишь. Но, если ты разорвешь контракт со мной, Вестингауз, с помощью твоего изобретения, может выстоять.

Я всегда любил Джорджа.

— Ты хочешь сказать, моя многофазная машина останется?

— Да.

Он практически не оставил мне выбора.

До Пенсильванского вокзала идти недалеко. Вечерний час пик давно миновал. Я прибавляю шагу, стараясь обогнать мысль о том, на что только что согласился. «Будут еще, — говорю я себе. — Вот закончу работы в Уорденклифе, и о деньгах можно будет не беспокоиться».

Пенсильванский вокзал — великолепное здание. Кованые готические арки рассекают внутреннее пространство, которое становится еще просторнее сейчас, когда здесь почти пусто. Мои каблуки отщелкивают по мрамору, щелчки становятся чаще после того, как я смотрю на часы. Впереди я замечаю кондуктора, сворачивающего от выхода к поездам. Я выхожу на платформу в последний момент. Паровоз уже дымит вовсю, колеса начинают вращаться. Я поворачиваюсь к окну, собираясь отдохнуть, но вместо того, чтобы уснуть, гляжу, как за стеклом проплывают задворки Бруклина и Куинса, Хиксвиля, Соссета, Гринлоуна и Кингзпарка. Потом линия домов обрывается, и Лонг-Айленд распахивается песком и небом, деревьями и морем.

Я один выхожу на станции Уорденклиф. Поезд, отходя от платформы, забирает с собой все огни и звуки. В Уорденклифе темно. Поселок, принадлежащий какому-то Вардену, малонаселен. Пара ферм, пара садов, а за ними — леса до самой бухты. Темная, сонная деревушка. Кажется, все, кроме начальника станции, уже разошлись, и тот насвистывает, дожидаясь, когда я уйду и он сможет отправиться в постель.

Глаза у меня быстро привыкают к темноте. Я чувствую запах моря и сосен. Слышу, как шуршат иголки, листья, низкая, сухая трава на песке. Вдали видна башня Уорденклифа. Она удивляет меня. Каждый раз удивляет, как чудо архитектуры, последнее строение в своем роде, оставленное некой древней высокой цивилизацией. Ацтеками. Инками. Деревянная башня поднимается над прямоугольной кирпичной лабораторией. Она вздымается над землей на 187 футов и увенчана пятидесятипятитонной грибной шляпкой. С места, где я стою, не видна сеть поземных переходов, подземный город, сложный, как муравейник или улей.

Здесь много работы. Я направляюсь к башне.

Идя по тропинке, я искоса посматриваю на Уорденклиф. Мне не хочется видеть его слишком отчетливо. Башня недостроена, и, что хуже всего, я не вижу способа собрать средства на окончание стройки. Поэтому я скашиваю прищуренный взгляд, и тогда мне становятся видны мощные лучи радиопередач и лучистой энергии. Чистая, свободная сила, собранная с небес. Настанет день, когда Уорденклиф пошлет свою беспроволочную передачу, беспроводной сигнал в Зимбабве, в Калифорнию, в Капистрано. Прищурившись, я вижу, как, со временем и с деньгами, лаборатория понемногу поднимается верх по башне, превратившись в пирамидальное строение, как в древнем Египте, только она превзойдет сфинкса красотой — и важностью. С полузакрытыми глазами я представляю каждый этаж — великолепные лаборатории, акры библиотек, легионы торопливых ассистентов, хаос в комнате администрации. Всемирная беспроводная телефонная и энергетическая переда… — я спотыкаюсь и падаю. Прищуренными глазами я не смотрел под ноги. Ладони, разбитые о тропинку, горят. Я облизываю ссадины на ладонях и открываю глаза. Башня стоит прямо передо мной — деревянная рама, леса. Все внутри нее, даже металлический стержень, поднимающийся на 187 футов вверх и заглубленный на 120 футов в землю, открыто стихиям. Я уже потратил 150 000 долларов, полученных от Дж. П. Моргана. На самом деле я уже вышел далеко за рамки этой суммы, влез в долги со всех сторон — должен за работы, за услуги, за снабжение. Я уже который год не плачу по счетам в «Уолдорфе». Морган больше не отвечает на мои письма. «Кончено», — сказал он. Я все же продолжаю еженедельно умолять его.

— Я добуду деньги, — говорю я башне, растирая ободранные ладони и колени. Я опускаю взгляд и смотрю, обо что споткнулся. Вижу газетный лист: мусор, унесенный ветром и швырнутый им мне под ноги. Я отбрасываю досадную помеху, но тут на глаза мне попадается реклама: «Почему бы не провести это Рождество на двойной розетке? Подарите электричество!»

— Уже подарил, — сообщаю я газете и разворачиваю лист двумя руками. Изучаю объявление. На рисунке семья из четырех человек собралась вокруг двойной розетки, как у горящего камина. Я обращаюсь к счастливому семейству:

— Вы хоть знаете, что такое электричество?

Семья улыбается. Ответа не будет — семья так загипнотизирована успехами техники, что уже не интересуется, откуда берется электричество, которое им так по душе. Я рассматриваю семейство и уже собираюсь выпустить газету из рук, когда нарисованный отец кривит уголок рта и шепчет рекламной мамаше: «Без проводов? Я же говорил, он с Венеры».

Ветер рвет газету из рук. Я отпускаю ее в полет.

Когда налетает следующий порыв ветра, я стою, подняв руки, чтобы поймать бриз в надежде, что он унесет и меня. Кованый флюгер на шпиле лаборатории дрожит под ветром. Мне представляется, как летят по ветру обрывки моего контракта с Вестингаузом, и я вместе с ними. Двенадцать миллионов долларов. Может, я действительно венерианец или марсианин. Здесь меня ничто не удерживает. Даже мои изобретения позабыли, кто их изобрел. Я не опускаю рук, готовясь улететь, но ничего не происходит.

Я стою перед своей башней в Уорденклифе.

— Морган отказался дать мне денег, — говорю я постройке.

— Что-что? — переспрашивает башня, шевеля прочными балками.

— Мало того — он сказал, что вбухал в тебя более чем достаточно денег и спросил, куда ему пристроить счетчик. Мне нужно еще время и еще деньги, прежде чем можно будет считать доходы. Он не заинтересовался и даже настраивал других вкладчиков против проекта. Посоветовал им не финансировать Уорденклиф. Даже в «Таймс» напечатали статью. Они называют тебя моей миллионодолларовой придурью.

Башня морщится под моим взглядом.

— Не волнуйся. Я что-нибудь придумаю, — обещаю я.

Но башня не нуждается в дальнейших объяснениях. Она выдергивает ногу из фундамента, разрывает путы, испускает оглушительный вопль боли и ярости перед лицом подобной несправедливости. Башня, разгневанный гигант, поднимает одну ногу, за ней другую. Каждый шаг вызывает мощное землетрясение.

— Ох, ты!

Мое потрясающее чудище, завывая в бешенстве, отправляется в путь. Ее грибная шляпа — маяк, домашнее устройство, распознающее даже сигарный дымок, быстро вынюхивает вызвавшего ее ярость Дж. П. Моргана, и я боюсь, что мое изобретение мигом разорвет его в клочья.

Но нет. Происходит иное. Вместо этого башня скрипит на ветру. Вместо этого я вхожу в лабораторию. Там темно и тихо. Башня говорит:

— Не сегодня, Нико. Собирается дождь, и я устала.

Нет. Если честно, башня ничего не говорит. Башни не разговаривают. Это недостаток конструкции, мешающий ей действовать как надо. Вместо этого она оседает со вздохом: ветер наносит соль ей в суставы, готовя ее к тому недалекому уже дню, когда этот участок земли будет присоединен к поселку Шорхем, а я передам права на Уорденклиф отелю «Уолдорф» в оплату счетов. И вскоре после того правительство Соединенных Штатов найдет повод разобрать мою башню по косточкам, заподозрив, что в ней скрываются немецкие шпионы. Оставив стоять только маленькую кирпичную лабораторию, они распустят слухи, чтобы иметь повод для уничтожения устройства, которое когда-нибудь обеспечило бы мир бесплатной энергией и поставило бы на колени капиталистов вроде Моргана.