Изгнанники Земли

ГЛАВА IX. Лунный папирус

Дав им хорошенечко отдохнуть, все оставшиеся в обсерватории и не участвовавшие в экспедиции Норбера Моони, с особым интересом и вниманием выслушали отчет молодого ученого о том, что он и Каддур видели и испытали и какого рода любопытные наблюдения успели сделать по ту сторону их планеты, то есть на темном, невидимом с Земли полушарии Луны. Затем и им рассказали об удивительном открытии, сделанном Гертрудой. Норбер Моони при этом до того воодушевился и заинтересовался, что пожелал тотчас же отправиться туда и исследовать как можно подробнее этот лунный памятник древности. На этот раз его спутниками были Гертруда, Фатима и доктор Бриэ.

С самого первого момента входа его во внутренность диковинного сооружения, Норбер Моони был поражен тем странным обстоятельством, какое ему, как астроному, невольно бросалось само собой в глаза, а именно, он не мог не заметить, что на всех рисунках, выбитых в стенах и раскрашенных яркими красками, а также и на всех горельефах и барельефах были изображены два. Солнца в небесах Луны, одно большое и одно маленькое. Совершенно освоившись к этому времени с языком знаков и мимики, Норбер Моони стал объяснять с помощью этих знаков смысл и значение этого странного явления.

— Не подлежит сомнению, господа, — говорил он, — что большое Солнце, которое мы видим на всех этих изображениях, не что иное, как наша Земля в первичный период, когда она была раскаленным шаром, и это обстоятельство чрезвычайно важно в данном случае, так как оно является несомненным доказательством чрезвычайно глубокой древности этого памятника. Удивительно, как все это строение сохранилось так превосходно в течение, быть может, нескольких сот веков! Но это, по моему мнению, объясняется тем, что оно здесь не подвергалось никогда влиянию ни ветров, ни дождей, ни бурь, которые так разрушительно действуют на всякого рода сооружения, перемены же температуры, которым они поочередно подвергаются, то в течение лунного дня, то в продолжение Лунной ночи, очевидно, мало влияют на те материалы, из которых воздвигнуто это величественное и необычайно прекрасное здание!

Осматривая его со всех сторон, Норбер Моони заметил, что оно имело форму гигантской пирамиды.

— Ясно, что обитатели Луны, или селениты, как их следует называть, прекрасно знали законы и основания механики задолго до того времени, когда Земля успела достаточно охладиться, чтобы на ней могла появиться жизнь. Так как здесь, на Луне, сила тяжести в шесть раз меньше, чем у нас на Земле, а прочность и устойчивость зданий и вообще всякого рода сооружений находится в прямой зависимости от этой силы, то приходилось основание делать несравненно шире и устойчивее и врывать фундамент несравненно глубже и утверждать его прочнее в почве. Это мы видим из того, что, благодаря своей конической форме, муравейник, несмотря на легкость самого сооружения, всегда может устоять против всякого ветра и бури, а гора может устоять против всяких геологических конвульсий, сотрясающих почву.

Словом, коническая форма, несомненно, единственная, какая только могла быть принята на Луне, и, как вы видите, селениты сумели понять это!.. Этим-то только и объясняется то обстоятельство, что этот памятник седой древности устоял и уцелел до настоящего времени, простояв тысячи веков на этом самом месте…

— А это что такое? — спросила Гертруда, останавливаясь перед громадной рамой в виде треугольника, вделанной в одну из стен.

Приступив к более тщательному осмотру этого странного гигантского треугольника, Норбер Моони пришел наконец к убеждению, что это не что иное, как дверь таких же громадных размеров, как и все остальное. Дверь эта запиралась целым рядом металлических лезвий, или, вернее, узких длинных пластин, похожих до некоторой степени на пластинки или косточки веера. Пластинки эти без труда могли отгибаться в обратную сторону, давая таким образом возможность отворить дверь, которая вела в другую такую же великолепную смежную залу. Но эта вторая зала не была пуста, как первая. Здесь была масса мебели, и вся эта удивительная по своим размерам мебель, не исключая даже и кресел, напоминала формой своей пирамиды благодаря чрезвычайно широкому и массивному основанию и сравнительно суживающемуся верху, более легкому и заостренному. Надо заметить, что кресла, или троны, были громадных размеров, оставалось только предположить, что они предназначались для идолов, не уступающих по величине своей гигантским изображениям Будды в древних храмах индусов. Вскоре это предположение, казалось, нашло себе подтверждение: при ближайшем осмотре оказалось, что все эти троны были сделаны из чистого золота, только потускневшего от времени. Несомненно, здесь этого золота было на невероятно огромную сумму, если судить по той стоимости, какую еще имеет у нас на Земле этот благородный металл.

— Это нечто невероятное! — говорил доктор Бриэ, все на том же языке глухонемых, которому он обучил и своих друзей. — Чтобы тратить в таком громадном количестве золото, которое здесь, на Луне, как надо полагать, едва ли можно встретить в большом количестве, надо, чтобы эти селениты обладали великой тайной приготовления искусственного золота, то есть обладали тем, что господа алхимики в былые времена называли «философским камнем»!

— Как, дядя! Неужели вы верите в науку этих алхимиков? — удивленно спросила Гертруда, не веря своим глазам.

— Я не верю, дитя мое, чтобы они когда-либо действительно разгадали этот секрет добывания золота искусственным путем. Но, право, не вижу, почему бы этот философский камень невозможно было найти! Наша современная химия с каждым днем сокращает число простых, элементарных тел, и кто мне может поручиться за то, что в одно прекрасное утро наши химики не откроют секрета, что золото не что иное, как твердый вид какого-нибудь газа, столь же обыкновенного и известного, как азот или кислород? За последнее время химия и так уже поднесла нам немало всякого рода неожиданных открытий и чудес!

Тем временем наши путешественники, осмотрев все достопримечательности этой второй залы, увидели другую дверь, совершенно подобную первой и отворяющуюся точно так же. За этой дверью находилась еще зала, и здесь нашим исследователям представилось поистине поразительное зрелище.

Посреди залы, пол которой казался вымощен драгоценными, самоцветными камнями с резкими гранями, возвышался величественный, громадных размеров катафалк, если можно так назвать восемь или десять гигантских каменных уступов, из которых состоял он. На верхней его площадке покоилась в спящей позе, освещенная падавшим на него сверху из слухового окна светом, проходившим через граненое хрустальное стекло, превосходнейшая человеческая фигура колоссальных размеров, гигантский спящий Геркулес бесподобной красоты, Геркулес, какого не мог создать ни один земной ваятель, гигантская фигура из массивного золота, фигура более ценная по дивной гармонии своих очертаний и форм, жизненности и пластичной правдивости всех мельчайших подробностей, по силе, мощи и красоте своей мускулатуры, чем по громадной стоимости того материала, который послужил для создания ее.

— Ну, воля ваша, господа, — заявил доктор Бриэ, — а я непременно должен измерить этого золотого колосса, — и он стал с великим трудом вскарабкиваться по громадным уступам катафалка.

Добравшись до верхней ступени, доктор достал у себя из кармана метр и начал свое измерение. Но только он успел получить общую длину фигуры, которая от ног до головы имела ровно девять метров и восемьдесят сантиметров, то есть четыре сажени с аршином и вершком, как эта великолепная статуя рассыпалась в прах от его прикосновения, хотя доктор едва коснулся ее, так что, будь она соткана из паутины, то и тогда, наверное, не пострадала бы от такого прикосновения. И вдруг этот колосс рассыпался, и всей этой мощной и, как казалось, массивной фигуры разом не стало.

Черты прекрасного лица исчезли, разлетелись легкой золотистой пылью в воздухе, и вместо этого профиля, достойного резца Праксителя, глазам озадаченного таким явлением доктора предстал громадный человеческий череп, совершенно невероятных размеров, окаменелый, но прекрасно сохранившийся!

— Скелет!.. — воскликнул он. — Это скелет титана!..

Этот возглас повторили вслед за ним три-четыре эха, гулко раздавшиеся под сводом громадной залы, напоминавшей внутренность огромного собора.

Значит, и здесь еще был воздух!

Но даже это важное открытие едва обратило на себя мимолетное внимание: до того сильно было удивление, возбуждение тем, что только что сообщил присутствующим доктор Бриэ, — скелет! Настоящий человеческий скелет, длиной девять метров и восемьдесят сантиметров, — и этот невероятный скелет лежал тут, перед ними, еще наполовину прикрытый своей золотой оболочкой.

— Его длина равняется длине кита в парижском Ботаническом саду (Sardin des Plantes), — продолжал доктор, все еще склоняясь над своим диковинным открытием и не будучи в силах оторвать глаз от него.

— Из этого мы видим, господа, — продолжал он, — что Луна не только была обитаема когда-то, но что селениты или, иначе говоря, обитатели Луны, были гиганты, о каких мы не имеем ни малейшего представления!..

— Если не все обитатели, то во всяком случае этот остов, который мы видим перед собой! — сказал Норбер Моони, очень довольный тем, что имел возможность нарушить свое невольное молчание и сбросить на время Респиратор.

— Нет, милый мой Моони! — возразил с высоты своего пьедестала доктор. — Такое сложение и такие размеры были не только возможны, но прямо обязательны, неизбежны здесь, на Луне, раз она была обитаема! Раз тяжесть давления здесь в шесть раз меньше, чем на Земле, то растения, животные и люди Лунного мира в ту пору, когда они еще существовали, неизбежно должны были достигать такого развития, такого роста и такой силы мускулатуры, какие мы только несколько минут тому назад видели перед собой, должны были в силу этого слабого давления атмосферы!

— Но скажите мне, дядя, чем и как объяснить это внезапное превращение, совершившееся сейчас на наших глазах, это превращение из превосходнейшей золотой статуи в отвратительный скелет?! — спросила Гертруда.

— Дело в том, что это была вовсе не статуя, дитя мое, — ответил доктор, — очевидно, селениты имели то же обыкновение, какое мы встречаем иногда у египтян, а именно, они покрывали своих покойников тонким слоем этого благородного металла, превращая его в статую. Но, принимая в соображение совершенство, с каким была выполнена эта работа над данным субъектом, я начинаю приходить к убеждению, что нет ничего невозможного или невероятного в том, что селениты прибегали в этом случае к приемам гальванопластики. Этим может, конечно, объясняться и совершенно жизненный характер этой статуи, и ее высокое пластическое совершенство в смысле гармонии форм и красоты мускулатуры… Но время сделало свое дело, свершило и здесь свой обычный труд уничтожения и оставило от умершего человека одни только кости, уничтожив все остальное, кроме этой тонкой, как папиросная бумага, золотой оболочки, которой оно позволило сохранить те идеально прекрасные формы, по которым она была создана. И вот только моя нескромная рука разрушила то, чего не посмели тронуть многие века…

Доктор Бриэ уже собирался спуститься с высокого катафалка, на котором теперь покоился полуобнаженный скелет титана, когда вдруг заметил в правой руке скелета довольно большой сверток, или свиток, которым он, не задумываясь, поспешил овладеть. Это было нечто вроде бумаги, изготовленной, по-видимому, из особого вида горного или каменного льна, испещренной какими-то таинственными, неведомыми письменами.

— Вот что, быть может, самое интересное из всего, то мы видели здесь! — проговорил доктор, соскакивая, наконец, с последнего уступа и бережно держа в своих объятиях захваченную добычу.

Он до того сгорал нетерпением поскорее исследовать свой манускрипт, что стал тотчас же торопить с возвращением в обсерваторию. Никто не стал ему противоречить в этом, и все направились в обратный путь, обмениваясь по дороге мыслями относительно того, что им пришлось видеть, пока только имевшийся здесь воздух дозволял этот свободный обмен мыслей.

— Мне кажется, что этот воздух, сохранившийся в герметически закупоренном склепе, должен быть тем самым воздухом, каким когда-то обладала Луна, и, судя по всему, не подлежит сомнению, что в то время, когда этот склеп строился и был заперт, атмосфера Луны была сходна с нашей, земной атмосферой! — заметил Норбер Моони. — Весьма возможно, что впоследствии она только утратила содержавшийся в ней кислород и вследствие этого стала непригодной для жизни. Исходя из этого, у меня самым естественным образом появляется предположение, что в настоящее время лунная атмосфера представляет собой более или менее чистый азот. Это предположение легко будет проверить; а это было бы не только весьма интересно, но, быть Может, даже и чрезвычайно важно для нас в данное время!

Вернувшись в обсерваторию, доктор Бриэ, не теряя ни минуты времени, принялся изучать свой папирус. Но после нескольких часов упорной работы и тщетных усилий разобрать, он, наконец, вынужден был сознаться, что отнюдь не подвинулся далее господ египтологов до открытия известного камня Розетты: ему недоставало ключа.

Видя, что он только даром тратит время и труды и бьется совершенно без толку, Каддур попросил у него разрешения в свою очередь попытать счастья над этим лунным папирусом. Просидев над ним около четверти часа, в продолжение которого он усердно изучал эти письмена, карлик вдруг объявил, что, по его убеждению, эта надпись означает:

«Солнце, сын северного светила, заснул последним сном в четвертый день девятого года тридцать второго цикла».

Это толкование было, однако, встречено в первый момент с довольно явным недоверием, но Каддур так упорно настаивал на том, что знаки на Лунном папирусе, если их истолковать как идеологический ребус, во всяком случае могли иметь такое значение, что, в конце концов, доктор счел себя убежденным, причем не мог не удивиться и не восхититься находчивости и остроумию этого маленького человека.

После этого неугомонный маленький карлик высказал не безосновательную мысль, что в этом папирусе имелся прекрасный образец письма, где изображалась и передавалась сама мысль, а не отдельные слова, независимо от всех языков, и потому доступного пониманию каждого человека.

В этот момент Норбер Моони только что вернулся в общую залу из своей химической лаборатории, в которой он провел несколько часов кряду. Его тотчас же посвятили в тему данного разговора, которым он, по-видимому, чрезвычайно заинтересовался.

— Что касается меня лично, — проговорил он, — то я очень склонен верить толкованию Каддура. Это доказывает только то, что селениты охотно брали себе имена по названиям звезд и планет; да так оно и должно было быть у той расы людей, которые находились в столь благоприятных условиях для наблюдений над светилами. Тот цикл, о котором, по мнению Каддура, упоминается в манускрипте, вероятно, — великий астрономический цикл, что опять-таки подтверждает наше общее мнение касательно чрезвычайной древности этого папируса.

— Теперь скажу вам в свою очередь, господа, что и я, со своей стороны, сделал довольно важное исследование! — продолжал немного погодя Норбер Моони. — Как я и предполагал, атмосфера Луны состоит главным образом из азота с очень незначительной примесью кислорода, причем плотность азота здесь равняется всего 0,16200, то есть одной шестой плотности этого самого газа в атмосфере земного шара. Факт этот является новым логическим доказательством, подтверждающим констатированный нами факт слабой силы давления атмосферы Луны. Этим объясняется также абсолютная сухость атмосферы этого светила и ее безусловная прозрачность. Кроме того, еще одно удивительное явление, которое чрезвычайно интересовало меня, а именно то, то наш запас кислорода в резервуарах дает нам возможность дышать в продолжение целых трех-четырех «асов и даже более. В сущности, дело в том, что совершенно достаточно двадцати или двадцати трех процентов этого кислорода, смешанного с семьюдесятью шестью и семьюдесятью семью процентами Лунного азота для того, чтобы получился воздух, столь же пригодный для дыхания, как и воздух на земном шаре. И это слияние нашего кислорода с Лунным азотом происходит у нас само собой, благодаря тому, что наши полумаски не совсем плотно прилегают к лицу! Вот почему нашего запаса хватает нам на столько времени!

— Вот, действительно, новость первой важности для всех нас! — воскликнул обрадованный этим открытием доктор.

— Да, в самом деле, мы отныне можем быть уверены, что не будем иметь недостатка в воздухе и вместо того, чтобы дышать в последние дни нашего пребывания здесь чистым кислородом, в чем я предвидел необходимость, мытеперь можем удовольствоваться изготовлением для внутреннего потребления в обсерватории из соединения кислорода и азота искусственного воздуха, который будет вполне пригоден для нашего дыхания.

— Следовательно, вы вполне уверены, что воздух Луны некогда был совершенно однородным с атмосферой земного шара, за исключением, быть может, одной только плотности своей, но что с течением времени Луна поглотила весь кислород из своей атмосферы, вследствие этого и сделалась непригодной для нашего дыхания, не так ли? — спросил доктор Бриэ.

— Именно так! — отозвался Норбер Моони. — Мы имеем самое несомненное доказательство в том остатке воздуха, который еще сохранился под сводом склепа в усыпальнице «Солнца, сына северного светила» в знаменитом памятнике селенитской архитектуры, а также и в том факте, что жизнь, некогда существовавшая на Луне, в настоящее время совершенно прекратилась! Вы, вероятно, все заметили видимое преобладание железа во всех окружающих нас скалах и горах? Все это железо сильно окислено вследствие того, что и растительность, и минералы, и животные на Луне в неимоверном количестве пожирали и уничтожали кислород и в конце концов не находили уже его в достаточном для себя количестве в окружающей их атмосфере, и тогда жизнь сама собой должна была угаснуть.

Открытие Норбера Моони очень благотворно подействовало на состояние духа всех обитателей обсерватории. Теперь им нечего было опасаться, что у них не хватит воздуха для дыхания, — перспектива, втайне грозившая им до открытия, сделанного молодым астрономом.

После обеда все пожелали принять участие в его трудах, чтобы позаботиться о необходимых мерах предосторожности и припасти известное количество тепла на время долгой Лунной ночи. Для этого необходимо было привести в действие известное число инсоляторов чтобы раскалить добела громадные камни и осколки скал, затем зарывать их в подполье обсерватории и таким образом сохранить возможно большее количество тепла, которым можно было бы пользоваться.

Одновременно с этим предполагалось и производство кислорода в больших размерах для возобновления тех громадных запасов воздуха, которые содержались в кратере и которым пользовались в настоящее время все обитатели обсерватории; но за последнее время воздух этот стал, однако, заметно разрежаться, и потому требовалось предпринять что-нибудь для насыщения его свежим запасом кислорода.

С этой целью были проверены имевшиеся еще в наличности в складах запасы хлористого калия, и его оказалось до тридцати бочек или, иначе говоря, сто двадцать тысяч килограммов2. Этого количества было как раз достаточно для добывания кислорода, необходимого для дыхания одиннадцати человек в течение восемнадцати или двадцати суток. Приспособление, к которому решено было прибегнуть в данном случае, было самое простое и несложное: весь аппарат состоял из громадного окисляющего ящика, через который проходил весь воздух, проникавший в жилые помещения обсерватории, а также воздух, выкачиваемый со дна подземного резервуара посредством самодействующего насоса.

На все эти работы потребовалось не менее трех суток по нашему, земному исчислению времени. И в течение всего этого времени нельзя было предпринимать «каких более или менее продолжительных экскурсий, приходилось довольствоваться коротенькими гигиеническими прогулками вблизи обсерватории. Но теперь и экскурсии уже были не столь важны. Наши «изгнанники Земли» успели уже ознакомиться в главных чертах с выдающимися особенностями Луны. Доктор собрал целую коллекцию весьма любопытных и разнообразных образцов горных пород, кроме того обладал лунным папирусом, которым он чрезвычайно гордился; Гертруда успела сделать наброски всего, что ей удалось видеть интересного и необычайного на Луне, и вела аккуратно свой журнал. Теперь нашей маленькой колонии оставалось только готовиться встретить с надлежащим спокойствием и безропотностью долгую монотонную Лунную ночь, а затем, с возвращением Солнца, покончив со всеми предварительными работами и приведя в действие все конические рефлекторы инсоляторов, можно было решиться на отважную попытку пуститься в обратный путь, на свою родную планету, куда большинство стремилось всей душой.

Но одному Богу было известно, какого рода неожиданности и приключения могли ожидать наших путешественников на этом неведомом и странном пути! Норбер Моони, который в этом деле являлся, так сказать, ответственным лицом, не хотел ничего предоставить воле случая, чтобы на этот раз не дать решительно никакого повода к какой-либо неосторожности со стороны кого-либо из своих товарищей по изгнанию. С этой целью он изобрел для приведения в действие своего главного, центрального аппарата какой-то совершенно новый механизм, о котором никто из окружающих не имел ни малейшего представления. Это было нечто вроде секретного замка у денежного сейфа — и необходимо было знать его секрет, чтобы открыть его. На этот раз только он один мог соединить все электрические токи и превратить по своему желанию пик Тэбали в громадный невероятной силы магнит. Остаток Лунного дня перед наступлением долгой ночи наши изгнанники употребили на то, чтобы утвердить глубоко в почве эспланады высокие железные леса, поддерживающие горизонтальную ось из полированной стали. На этой оси должен был повиснуть шелковый парашют громаднейших размеров, совершенно раскрытый и наготове, натянутый на превосходнейший металлический разборный остов. Под парашютом укреплен был челнок таких размеров, что в нем свободно могли поместиться все одиннадцать «изгнанников Земли», чтобы завершить свое путешествие с Луны на Землю, когда они будут уже на достаточно близком от нее расстоянии.

Собственный вес их должен был в этом случае служить балластом для парашюта и вести его в том направлении, где находится центр притяжения. А горизонтальная ось, вращаясь, в свою очередь, на стойках лесов, должна была способствовать постепенному, незаметному изменению положения парашюта и приведению его в движение, наподобие подвески вокруг этой оси. Кроме того, сама система прикрепления, или подвешивания, парашюта, будучи приведена в прямое соотношение с центральным электрическим механизмом, должна была дать возможность парашюту моментально и незаметно отделиться от лесов одновременно с внезапным прекращением магнетического действия. Подробности этой сложной системы давно уже созрели в уме Норбера Моони, и теперь только ждали своего осуществления, а это было вовсе не так трудно при тех ресурсах, какими он мог располагать, благодаря своим складам и магазинам, где мог найти все нужное для себя в этом деле, а также и благодаря добросовестности, усердию и пониманию дела многих из тех, кто наряду с ним являлись теперь помощниками во всех его делах.