Избранные произведения в одном томе

Глава 1

Лафайет О’Лири быстро шёл по шуршащей гравием дорожке, которая вела к пансиону мадам Макглинт, и обдумывал планы на вечер: во-первых, быстренько перекусить, затем проверить, как продвигается его эксперимент с пластиками, после этого взглянуть на культуру penicillium notatum NRRL 1249B21, а потом… Мысли его вновь вернулись к увесистому фолианту, который он нёс под мышкой. Этой книги профессора Ганса Йозефа Шиммеркопфа по месмеризму ему хватит по крайней мере на неделю, чтобы скрасить вечера.

Как только О’Лири ступил на покосившуюся веранду, входная решетчатая дверь с шумом распахнулась, и перед ним выросла квадратная фигура под метр восемьдесят с измочаленной шваброй наперевес.

— Мистер О’Лири! Какой дрянью вы заляпали плитку в моей западной комнате третьего класса?

— Неужели я оставил свои полимеры на огне, миссис Макглинт? Мне показалось, я их выключил…

— Как же, от их паров даже обои поблекли! Не говоря уже о том, сколько электричества набежало! Я занесу это вам в счёт, мистер О’Лири!

— Но…

— А это чтение ночи напролет? Жжете лампочки, как будто они у меня казенные! И другим жильцам постоянно мешаете отдыхать — учитесь бог знает чему по своим нечестивым книжкам. — Она с нескрываемой враждебностью посмотрела на том, который О’Лири держал под мышкой.

— Послушайте, миссис Макглинт, — начал О’Лири, наступая на хозяйку, — вчера вечером я обнаружил одну интересную вещь. Я проводил небольшое статистическое исследование, используя шарикоподшипники размером три четверти дюйма, и несколько штук случайно упали. Так вот, все они покатились прямо в северо-западный угол комнаты.

— Так вы мне, небось, еще и линолеум попортили!

— Я знал, что полы с наклоном, но не замечал, что с таким большим. — Лафайет продолжал наступать на хозяйку. — Поэтому я провёл соответствующие измерения. Должен сказать, что наклон от стены до стены составляет пять сантиметров. Да будет вам известно, миссис Макглинт, в жилищном кодексе — статья четыре, раздел девятнадцать — очень четко сказано об опасностях, которые могут возникнуть из-за усадки фундамента. Ну, конечно, это должно быть проверено инспектором, дом признают негодным для проживания, а ваши постояльцы найдут себе другое место. Впрочем, здание можно спасти, закачав в фундамент бетон. Сие, конечно, влетит в копеечку, но все-таки это лучше, чем нарушать закон, не так ли, миссис Макглинт?

— Закон? — взвизгнула владелица пансиона. — Жилищный кодекс? Сроду не слыхала такой чепухи…

— Вы сами сообщите или мне это сделать? Я знаю, что вы ужасно заняты, устраивая дела всех и каждого, поэтому…

— Да нет уж, мистер О’Лири, не беспокойтесь.

Миссис Макглинт отступила назад, освобождая проход, и Лафайет вошёл в мрачный, пропахший капустой коридор.

— Я знаю, вам надо заниматься вашей наукой, поэтому не буду больше задерживать.

Она повернулась и, пыхтя, поплыла по коридору. О’Лири облегчённо вздохнул и стал подниматься по лестнице.

За занавеской, на полке в стенном шкафчике, где раньше хранились швабры и который Лафайет приспособил под кладовку, стояла двухфунтовая банка тянучек, бутылка кетчупа, банка консервированного супа и две банки рыбных консервов.

— Вообще-то я не люблю сардины, — признался он себе, разворачивая тянучку. — Жаль, что они не консервируют консомэ о’бер бланк эрмитаж. Придется довольствоваться простым супом из лапши.

О’Лири поставил разогреваться кастрюлю с супом, достал пиво из маленького холодильника и вскрыл его.

Ожидая, пока согреется суп, Лафайет доел конфету, выпил пиво, потом достал тарелку, налил суп и положил две сардинки на крекер. Приступив к трапезе, О’Лири вновь вернулся к книге. Это был толстый пропыленный том в переплете из поблекшей, когда-то темно-синей, кожи. Тисненые золотом буквы на корешке были едва различимы.

Сдув пыль, О’Лири осторожно раскрыл книгу, старый переплет заскрипел. На титульном листе было написано:

«Месмеризм, теория и практика, или Нераскрытые загадки древних народов. Сочинение господина профессора, доктора Ганса Йозефа Шиммеркопфа, Доктора богословия, Доктора философии, Доктора литературы, Магистра гуманитарных наук, Бакалавра естественных наук. Адъюнкт-профессора психологических наук и натуральной философии. Гомеопатический институт в Вене, 1888 год».

О’Лири быстро перелистал страницы из папиросной бумаги, заполненные мелкими буквами.

Похоже, скучная вещь. В конце концов, это единственная в библиотеке книга по гипнотизму, которую он еще не читал. Все равно заняться больше нечем.

Лафайет посмотрел в узкое окно: сгущающийся желтый свет уходящего дня наводил тоску.

Он мог бы выйти и купить газету, даже погулять по кварталу. Мог бы посидеть в элитном гриль-баре и попить холодного пива. Да мало ли чем мог бы заняться молодой, здоровый, в расцвете счастливой юности чертежник, не обремененный деньгами, чтобы убить вечер в таком городе, как Колби Конерз.

Послышался стук костяшками пальцев, и в дверях появился человек с узким лицом, жидкими волосами и щеточкой усов.

— Привет, Лейф. Как дела? — сказал он, входя в комнату и потирая руки. На нем была яркая рубашка. Белые подтяжки поддерживали брюки, низко сидящие на костлявых бедрах.

— Привет, Спендер, — ответил О’Лири без особого энтузиазма.

— Слушай, Лейф, ты не мог бы одолжить мне пятерку до вторника?

— Я сам на мели. К тому же ты мне и так должен пятерку.

— Э… А что это у тебя за книга? — спросил Спендер, бесцеремонно заглядывая в нее. — Как ты только находишь время, чтобы читать всю эту дребедень? Это, наверное, что-то заумное, да? Ты все-таки какой-то странный, все время как будто учишься.

— У этой книги удивительная история, — сказал О’Лири — Станок, на котором она была напечатана, разбили ломом разъяренные крестьяне. Автора схватили и обработали как оборотня по полной программе — серебряная пуля, осиновый кол в сердце. Вот так-то!

— Бр-р! — Спендер от ужаса передернулся. — Ты что, хочешь стать оборотнем?

— Нет, меня больше интересуют вампиры. Ну, это те, которые превращаются в летучих мышей.

— Слушай, Лейф, не шути этим. Я, знаешь, немного суеверен. Зря ты читаешь такие книжки.

О’Лири задумчиво посмотрел на собеседника и продолжал:

— Все, что мне сейчас нужно, это немного попрактиковаться…

— Ну, с тобой все ясно, — сказал Спендер и скрылся за дверью.

О’Лири покончил с трапезой и вытянулся на скомканной постели. Все было как и прежде. Подтеки на потолке со вчерашнего дня не изменились. На плафоне молочного цвета, прикрывающем висящую на перекрученном шнуре лампочку в шестьдесят ватт, было то же количество дохлых мух. Куст олеандра все так же без конца скребся об оконную сетку. Лафайет раскрыл наугад Шиммеркопфа и стал просматривать убористый текст. В разделах по гипнотизму он не нашёл ничего для себя нового, а вот места, посвященные самовнушению, показались ему интересными:

«…это состояние может быть легко вызвано адептом-практиком в искусстве месмерического воздействия (названном впоследствии гипнотизмом) посредством тренированной воли вкупе с концентрацией психических энергий. Совершенное владение этим искусством дает мгновенное облегчение не только при бессоннице, ночных испаринах, ослаблении памяти, дурной желчи, куриной груди, слюнотечении, внутреннем разладе и других недомоганиях плоти и духа, но также одаривает истинной сокровищницей неописуемых наслаждений.

Самая простая часть искусства самовнушения заключается в том, что сцены когда-либо испытанного или воображаемого наслаждения, чрезвычайно высоко ценимые некоторыми людьми, погрязшими в нашей ничтожной и монотонной серой обыденности, могут быть легко вызваны, дабы скрасить свободное время и получить удовольствие.

Это явление подобно гипнотическому состоянию полуосознанности, в которое иногда впадает спящий человек, наполовину проснувшись, но продолжая осязать образы, явившиеся ему во сне, и в то же время наслаждаясь осознанием их иллюзорности. В таком состоянии человек обретает способность ощущать структуру и детали воображаемого предмета так же остро, как мы можем чувствовать поверхность реальной книги, при этом человек все время осознает различие между опытом галлюцинации и опытом реальности…»

О’Лири показалось, что в этом что-то есть. Именно это произошло с ним буквально несколько ночей назад. Он почти почувствовал, как его сознание настроилось на какой-то другой канал экзистенции, будто он появился из полусна на каком-то не своем этаже и шагнул из лифта в странный мир, не полностью другой, но несколько перестроенный, и находился в нем до тех пор, пока возврат сознания не откинул его вновь на знакомый уровень к заляпанным обоям и засевшему в памяти запаху брюссельской капусты, которую когда-то давно варили в пансионе. А вот если бы удалось воздействовать на волю…

О’Лири продолжал читать, выискивая конкретные рекомендации. Через три страницы он наткнулся на следующие строки:

«…возьмите яркий предмет, например хорошо отполированный драгоценный камень, который может с успехом послужить серьезно изучающему эти страницы для концентрации сил…»

Лафайет задумался. У него не то что драгоценных камней — простой стекляшки и то не было. Хотя нет — у него есть перстень. Похоже, это то, что надо.

Лафайет попытался снять тяжелую серебряную печатку, украшавшую средний палец левой руки. Но перстень, который он носил не снимая уже много лет, не поддавался — мешал сустав. Впрочем, это совсем необязательно. Можно пристально смотреть на него и не снимая.

Лежа на спине в сумрачной комнате, Лафайет разглядывал обои со старинным цветочным узором — они до того выцвели, что стали почти белыми. Это, пожалуй, подходящее место для начала. Надо просто представить, что над тобой огромный высокий потолок бледно-золотистого цвета…

О’Лири старался сосредоточиться, шепотом подбадривая себя. Профессор утверждает, что это легко — надо только сфокусировать психические энергии и настроить волю.

Лафайет вздохнул и заморгал, блуждая в полумраке взглядом по заляпанному и отнюдь не золотистому потолку. Он встал и пошёл к холодильнику за еще одной банкой пива, которое, впрочем, так и не охладилось. Вернувшись, сел на край кровати, которая под его тяжестью заскрипела. Следовало ожидать, что ничего не выйдет. Этот старый профессор Шиммеркопф — просто шарлатан, вот и все. Разве такие восхитительные вещи, описанные стариком в его книге, могли бы остаться незамеченными в течение всех этих лет.

О’Лири лежал, высоко подложив подушки. И все-таки было бы здорово, если бы все это получилось. Он изменил бы тогда облик своего жалкого жилища, внушил бы себе, что комната в два раза больше, чем она есть на самом деле, из окна видны башни на фоне неба, а вдали — горы. Да, и обязательно музыка; ведь у него абсолютная память. Он может воспроизвести любой музыкальный отрывок, даже если слышал его всего один раз.

Нет, все это чепуха. Спал он на провисшей кровати, тянучки и сардины надоели до чертиков. А с другой стороны — надо же что-то есть? Да и комната, какой бы убогой она ни была, укрывает от дождя и снега, а в холодную погоду можно включить радиатор, который хоть и издает какие-то булькающие и свистящие звуки, но тем не менее делает температуру в комнате вполне терпимой. Мебель тоже не ахти какая, но его устраивает. Кровать есть, есть стол, сколоченный из ящиков из-под апельсинов и выкрашенный белой краской, кухонный шкафчик, овальный тряпичный коврик, который ему отдала мисс Флиндерс из библиотеки. Ах да, есть еще высокий закрытый шкаф в углу. Лафайет еще ни разу не пробовал его открыть. Этот шкаф уже стоял тут, когда О’Лири переехал в пансион. Странно, но он только сейчас подумал об этом. А вот теперь он мог бы открыть его! О’Лири точно знал, что с этим шкафом связано что-то замечательное, но вот что именно — никак не мог вспомнить.

Лафайет стоял перед шкафом, разглядывая темную дверцу. Сквозь потрескавшийся лак слабо проглядывало дерево благородных тонов. Замочная скважина была отделана медью. Вокруг нее виднелись царапины.

— Так, а где же ключ? Постой, постой… — О’Лири пересёк комнату и вошёл в тускло освещённую кладовку. Он вытащил большой ящик, встал на него и, открыв люк в потолке, выбрался на чердак. Сквозь запылённое окно с трудом проникали лучи заходящего солнца, освещавшие старый коврик на полу и торчавшие изо всех углов окованные медью сундуки. Лафайет попробовал приподнять крышки — все сундуки были закрыты. Он вспомнил, что пришёл сюда за ключами, и вскоре нашёл их за дверью, на гвозде. О’Лири снял ключи и направился к люку. А собственно, почему бы не воспользоваться лестницей? Ориентируясь по слабо видневшимся белым перилам, Лафайет спустился вниз и прошёл по коридору до своей комнаты. Створчатые окна, доходившие до пола, были открыты. Свежий ветерок вздымал белые шторы, тускло просвечивающие на солнце. За ними открывался вид на широкую лужайку, благородные деревья и куда-то ведущую дорожку.

Нет, он все-таки должен отпереть этот шкаф и посмотреть, что там внутри. Лафайет выбрал ключ — большой, медный — и попробовал вставить его в замочную скважину. Слишком велик. Взял другой — тоже большой. Оставался еще один — длинный тонкий ключ из чугуна. Увы, и этот тоже не подошел. Вдруг за этим последним ключом О’Лири обнаружил еще несколько штук, которые вначале не заметил. Он начал по очереди пробовать их — ни один не подходил. Он снова внимательно посмотрел на замочную скважину — темное дерево вокруг нее было покрыто следами неудавшихся попыток.

Он непременно должен открыть этот шкаф! Внутри, разложенные по полкам, его ожидают сокровища, диковинные вещи. Лафайет взял последний ключ, и тот… свободно вошёл в скважину. Осторожно повернув его, он услышал слабый щелчок.

Сердце бешено колотилось, разрывая наступившую тишину. Дверца шкафа, слабо мерцая, стала постепенно исчезать. Наконец осталась одна замочная скважина. Он пытался удержать хоть это…

— Мистер О’Лири, сию же минуту откройте дверь! — Голос миссис Макглинт, словно топор, разрубил видение. Лафайет выпрямился; в голове гудело. Он все еще пытался удержать то, что почти ухватил, а теперь потерял уже навсегда.

В дверь так колотили, что она была готова соскочить с петель.

— Немедленно откройте, слышите?

До Лафайета доносились голоса и топот жильцов из соседних номеров. Он дотянулся до шнурка выключателя, зажёг верхний свет, подошел к двери и резко ее распахнул.

Перед ним, дрожа жаждой мести, возвышалась громада миссис Макглинт.

— Я слышала голоса и должна знать, с кем вы шептались в темноте, — завизжала она. — Я слышала, как заскрипела кровать, а потом все стихло.

Выпалив это, миссис Макглинт просунула голову в дверь и, оттесняя Лафайета, стала рыскать глазами по комнате.

— Ну, ладно, куда вы ее спрятали?

Лафайет увидел в коридоре Спендера из соседнего номера и миссис Поттс в халате и бигудях. Все сгорали от нетерпения, пытаясь обнаружить хотя бы малейший признак источника переполоха.

— Кого спрятал? — О’Лири ойкнул, когда хозяйка мимоходом задела его своим могучим локтем по ребрам.

Окончательно оттеснив его животом, миссис Макглинт подскочила к кровати на тонких ножках, нагнулась, кого-то выглядывая там, потом резким движением рванула занавеску, отгораживающую кровать.

Бросив укоризненный взгляд на О’Лири, миссис Макглинт поспешила к окну и стала нащупывать крючок, державший оконную сетку.

— Он ее выпустил через окно! — сказала она, тяжело дыша и резко поворачиваясь лицом к Лафайету. — А сам, раз — встал и пошёл, как ни в чем не бывало.

— Кого вы тут ищете? Сетку эту уже сто лет не открывали…

— Вы прекрасно знаете, молодой человек, что я сдаю комнаты и на ночь, и на год…

— Ну, Лейф, так ты, оказывается, сюда баб водишь? — перебил хозяйку Спендер, протискиваясь в комнату.

— Баб? — Лафайет усмехнулся. — Нет тут никаких женщин, да и вообще никого нет.

— Ладно! — Миссис Макглинт еще раз окинула взглядом комнату. Лицо ее подергивалось от возбуждения. — Любой на моём месте подумал бы то же самое, — объявила она, решительно тряхнув всеми своими подбородками, — и никто меня не осудит за это!

Первой удалилась, шмыгая носом, миссис Поттс. Спендер заржал и медленно последовал за ней. Проходя мимо О’Лири, миссис Макглинт даже не взглянула на него.

— В приличном доме, — ворчала она, — сидит в темноте, разговаривает сам с собой, один…

Лафайет закрыл дверь. Он чувствовал себя опустошенным и обманутым. Ведь он был так близок к тому, чтобы открыть дверцу шкафа и увидеть, что там внутри, — все обещало нечто необыкновенное.

О’Лири с сожалением посмотрел на пустое место рядом с дверью, где ему пригрезился таинственный шкаф. Лафайету помешали воплотить до конца профессорские рекомендации по самовнушению, но он все, еще ощущал в себе огромную силу, способную вызвать видение.

«Ну, если миссис Макглинт снова не ворвется в самый неподходящий момент… А эти сундуки наверху!» — вспомнил О’Лири с неожиданным волнением. Он даже вскочил, но тут же снова сел. Слабая улыбка пробежала по его лицу.

Господи, ведь это ему тоже привиделось! Наверху, кроме жалкой каморки старика Дендера, ничего нет. Но ведь все выглядело таким реальным! Это были такие же осязаемые вещи, как и те, что окружают тебя, когда ты бодрствуешь, а может быть, даже более реальные. Но это был всего лишь мираж — элементарное стремление уйти от обыденности, выйти через люк в другой мир. К сожалению, это совсем не просто. А шкаф — просто символ, как и закрытая дверь. Они олицетворяют собой все те неизведанные ощущения жизни, которых ему никогда не удавалось достичь. И вся эта возня с ключами

— отражение жизненных разочарований.

И все же этот иной мир — тусклый чердак, забитый реликвиями, закрытый шкаф — таил в себе обещание чего-то сказочного и неизведанного, возможного только в волшебном мире, напоенном ароматом приключений. Но этот удивительный мир никак не давался. А реальная жизнь — это нечто совсем другое: это — встать рано утром, весь день вкалывать, вечером подрабатывать, а потом спать. Вот этим, последним, сейчас и надо бы заняться.

Лафайет лежал без сна. Из-под двери пробивалась узкая полоска света. Слышались слабые ночные шорохи. Уже, должно быть, далеко за полночь. На сон оставалось часов шесть, а там, чуть забрезжит серый рассвет, надо вставать и бежать в литейный цех. Надо заснуть. Хватит попусту тратить время на видения.

О’Лири открыл глаза. На расстоянии одного-двух ярдов он увидел стену — теплую, отливающую красным светом в лучах яркого солнца. О’Лири ясно различал потускневшие, местами потрескавшиеся кирпичи, крошащийся пористый раствор в швах. Часть кирпичей поросла мхом. У подножья стены весело зеленела травка, усеянная какими-то желтыми цветочками размером с нашу незабудку. На лепесток одного из них село маленькое серое насекомое. Оно поводило усиками и заспешило прочь по какому-то важному делу. О’Лири никогда не видел такого жучка, да и таких цветов раньше видеть не приходилось, впрочем, как и такой стены… Куда он попал? Лафайет пытался восстановить в памяти все, что с ним произошло. Так… Сначала он разговаривал с миссис Макглинт, потом читал книгу… Помнил, как в комнату ворвалась хозяйка, потом он лег спать, долго не мог заснуть… Но как же он попал сюда? Да и, собственно, куда — сюда?

Неожиданно О’Лири понял, что с ним произошло: он спал — или наполовину спал, а стена и кирпичи с узором мха — великолепный пример гипнотической иллюзии!

Усилием воли Лафайет отбросил посторонние мысли. Волнение переполняло его. Главное — это сконцентрироваться, — так говорил профессор. Сконцентрировать психические энергии.

Кирпичи становились все зримее и весомее. Лафайет стряхнул блуждающий дымок отвлекающей мысли, устремляя все свое внимание на образ стены, пытаясь удержать его, достроить и поверить в него.

Он знал, что бывают живые сны, и, когда они снятся, все кажется реальным. Но этот сон — само совершенство. Лафайет попробовал раздвинуть границы картины. Увидел дорожку из каменных плит, отделявшую его от стены. Плоские камни серо-коричневого цвета местами расслаивались, и их поверхность была усыпана мелкими чешуйками. Камни глубоко вросли в землю, и между ними пробивалась зеленая травка. О’Лири проследил взглядом дорожку, вьющуюся вдоль стены и уходящую в тень гигантских деревьев. Поразительно, как четко мозг формирует детали. Деревья были без единой погрешности — каждая ветвь, веточка и листик, шероховатость коры — все было как в жизни. Если бы у него под рукой был холст, он мог бы нарисовать это…

А что, если вместо того, чтобы позволять подсознанию поставлять детали, самому их создавать? Например, поместить между деревьями кусты роз. Он сосредоточился, стараясь представить цветы.

Вначале картина не менялась. Затем она начала расплываться, словно вода по промокательной бумаге. Деревья подернулись туманом, превращаясь в сплошную неясную массу. Казалось, туман обволакивает все пространство между ним и едва различимой стеной. В смятении Лафайет пытался ухватиться за ускользающий мираж, напрягая все силы, чтобы сохранить видение. Он снова переключился на кирпичную стену перед собой, которая все уменьшалась, и вот уже остался маленький кусочек кладки не более ярда в диаметре — тонкий и неубедительный. На нем он и сконцентрировал свои силы. Лафайет боролся, шаг за шагом восстанавливая целостность стены. Видимо, эти гипнотические видения очень хрупкие и не выдерживают никакой манипуляции с ними.

Теперь вся стена снова была перед ним. Только, странно, — цветы куда-то исчезли. На их месте появился мощенный булыжником тротуар. В стене образовался проем, заколоченный покоробленными некрашеными досками. Побеленная штукатурка над проемом также была заколочена крест-накрест досками, доходящими до неровной линии карниза, четко вырисовывающейся на фоне вечернего неба. Небо же было залито каким-то неестественным синим светом, сквозь который тускло мерцал молодой месяц.

«Ну что ж, вполне реалистическая картинка, — подумал Лафайет, — правда, несколько мрачноватая. Надо бы чем-то ее оживить. Например, уютной аптекой с веселыми, залитыми неоновым светом окнами и душевной рекламой какого-нибудь потрясающего слабительного. Или чем-нибудь еще, что может внести нотку оживления».

Но теперь он не будет переделывать картину — хватит с него и предыдущей попытки. Он оставит все так, как есть, и будет смотреть, что из этого получится. Лафайет осторожно раздвинул границы видимого. Узкая улочка терялась в темноте, зажатая высокими, нависающими домами. Он отметил отблеск мокрого булыжника, лужу с маслянистыми разводами на поверхности, разбросанный мусор. Оказывается, его подсознанию явно не хватает инстинкта аккуратности. Внезапно что-то резко изменилось. Появилось ощущение разрыва

— как будто кто-то плохо склеил концы кинопленки. О’Лири огляделся вокруг, стараясь обнаружить причину этого сбоя, но ничего не увидел. И все-таки он чувствовал, что произошли какие-то неуловимые изменения, явных признаков не было видно, но картина стала более убедительной.

Он стряхнул лёгкое ощущение беспокойства. Видение набирало силу, и, пока оно не исчезло, надо насладиться им сполна.

Лафайет видел дом через дорогу — зажатую со всех сторон наполовину деревянную постройку, как и тот, перед которым он стоял. Два окна на первом этаже были сделаны из бутылочных донышек, вставленных в свинцовые полоски. Освещенные изнутри, они переливались янтарным, зеленым и золотым светом. Рядом была низкая широкая дверь на массивных петлях, обитая железом. Над ней на железном стержне в стене висела деревянная вывеска, на которой был грубо нарисован корабль викингов и двуручная секира. Лафайет улыбнулся — для вывески таверны его подсознание воспользовалось рисунком на печатке: секира и дракон. Похоже, что все в этой сцене возвращает его к тому, что он уже видел когда-то или слышал, а может быть, об этом когда-то читал. Вне всякого сомнения, картина была просто потрясающая.

Но что же все-таки изменилось? А, вот что, — запахи. Лафайет принюхался

— пахнуло плесенью, пролитым вином и отбросами. Его окутал густой, насыщенный дух с примесью запаха лошадиного пота.

А как со звуками? О’Лири показалось, что где-то трубили в рог, слышался шум двигателя, скорее всего мотороллера: по такой узкой улочке вряд ли проедет что-нибудь большее.

Откуда-то издалека доносились обрывки громких разговоров и, судя по запаху, стук крышек мусорных баков. На самом деле было тихо. Кроме… — тут Лафайет приставил ладонь к уху… Послышался удаляющийся цокот копыт по булыжной мостовой. Где-то звонил колокол — девять раз. Хлопнула дверь. О’Лири услышал негромкое посвистывание и звук тяжёлых шагов. «Люди!» — с удивлением подумал Лафайет. А почему бы и нет? Их так же легко вообразить, как и все остальное. Вот было бы интересно встретиться с созданными им самим людьми лицом к липу, вовлечь их в разговор, при этом могут обнаружиться всевозможные скрытые черты его личности. Интересно, они будут думать о себе, что реально существуют? Вспомнят ли они свое прошлое?

Неожиданно О’Лири почувствовал, что стоит голыми ногами на холодных булыжниках мостовой. Он взглянул на себя — кроме лиловой в желтую крапинку пижамы, на нем ничего не было. Не самый подходящий наряд для встречи. Можно было бы надеть что-нибудь более уместное для городской улицы. О’Лири закрыл глаза, представляя отличное темно-синее полу-пальто с рукавом реглан, традиционный темно-серый костюм строгого покроя, шляпу — для особого шика, ну и, конечно, трость с серебряным набалдашником — последний штрих к портрету человека, собравшегося на прогулку по городу…

Внизу что-то звякнуло. О’Лири оглядел себя. На нем было бордовое бархатное одеяние, замшевые коричневые бриджи, на ногах — доходящие до бедер высокие ботфорты из мягкой глянцевой кожи. Из-за пояса торчала пара пистолетов, украшенных драгоценными камнями. На боку — какая-то вычурной формы шпага с видавшим виды эфесом. Самое удивительное было то, что Лафайет схватился за эфес и наполовину обнажил шпагу. На свету, падавшем из окон напротив, сверкнула сталь клинка.

Ба! Это не совсем то, что Лафайет заказывал, да и вид у него был, словно он собрался на бал-маскарад. Похоже, ему предстоит еще не раз удивиться, постигая искусство самовнушения.

Из тёмной улицы справа от О’Лири послышался пронзительный испуганный крик, потом поток ругательств. Словно из-под земли перед ним возник босой человек в поношенном белом трико с отвисшим задом. Он вздрогнул, увидев Лафайета, повернулся и помчался в противоположном направлении. О’Лири в изумлении открыл рот. Человек! Несколько странноватый, но все же…

Снова послышались шаги — появился мальчик в деревянных башмаках и кожаном фартуке. На голове у него была шерстяная шапка. Штаны на коленях были изодраны в клочья. Он нёс корзину, из которой свешивалась шея ощипанного гуся. Мальчик насвистывал рэгтайм Александра.

Паренек быстро прошёл мимо О’Лири, даже не взглянув на него. Звуки его шагов и свист стали удаляться. О’Лири усмехнулся. Похоже, он сварганил какую-то средневековую сценку. Единственным анахронизмом оказалась популярная мелодия. Что ж, это даже как-то успокаивает — оказывается, и его подсознание время от времени допускает ляпы.

Из окон таверны все громче доносились пение и стук глиняной посуды, тянуло запахами: древесного дыма, восковых свечей, пива и жареной дичи. Он ужасно проголодался — под ложечкой сосало. Тянучек и сардин было явно недостаточно.

Теперь послышался какой-то другой звук, сопровождаемый грохотом, как если бы по усыпанному галькой берегу медленно перекатывался валун. Звякнул колокольчик. В поле зрения въехало что-то темное. Подвешенные на передней части фонари отбрасывали длинные бегущие вдоль улицы тени. Из высокой трубы валил дым. Сбоку, где находился массивный поршень громоздкой машины, клубами вырывался пар. Она проехала мимо, глухо стуча по неровным булыжникам своими деревянными колесами, окованными железом. Лафайет успел разглядеть человека с красным лицом, в треуголке, который восседал высоко над котлом, сплошь усеянным заклепками. Паровая машина прогромыхала мимо, мигнув напоследок красным фонарем, болтающимся на задней дверца О’Лири покачал головой — это уже, пожалуй, не из исторической книги. Усмехнувшись, он подтянул ремень.

Дверь таверны «Секира и Дракон» широко распахнулась, выбросив сноп света на булыжную мостовую. В дверях, шатаясь, показался толстяк. Он махнул рукой и неверной походкой заковылял по узкой улочке, издавая бессвязные звуки.

На Лафайета пахнуло тёплом, и перед тем, как захлопнулась дверь, он успел увидеть низкие потолки, мерцающий огонь, начищенную до блеска латунную и медную посуду. До него донеслись громкие голоса и глухой стук пивных кружек, когда их с шумом ставили на дощатые столы.

Он продрог и проголодался. А там, внутри, было сытно и тепло, не говоря уже о пиве.

В четыре шага Лафайет пересёк улицу. На мгновение остановился, надвинул на лоб французскую треуголку, расправил сбившееся у подбородка кружево, затем решительно толкнул дверь и шагнул в подернутое дымкой нутро таверны «Секира и Дракон».

Глава 2

Очутившись в тёплом, пропахшем дурманящими запахами помещении, О’Лири заморгал от яркого света фонарей, свисавших на крюках, которые были вбиты в деревянные столбы, поддерживающие просевший потолок.

Гул голосов смолк, и в наступившей тишине все уставились на вошедшего. Лафайет обвел взглядом таверну.

Вдоль одной из стен стоял ряд винных и пивных бочек. Справа от них — огромный камин, над углями которого на вертеле жарились целый поросенок, гусь и полдюжины цыплят. Лафайет потянул носом: запах был просто божественный.

Фактура и целостность происходящего поражали абсолютной достоверностью

— даже в большей степени, чем об этом писал профессор Шиммеркопф. Представшая перед О’Лири картина воздействовала на все органы чувств — осязание, слух, зрение, обоняние. Его вторжение нисколько ее не нарушило. А собственно говоря, почему оно должно было нарушить? Во сне Лафайет часто проникал сквозь стены. Но на этот раз он знал, что это — сон. Какая-то часть его мозга бодрствовала, наблюдая происходящее.

В глубине длинного помещения Лафайет увидел свободное место. Он направился прямо туда, по пути расточая любезные улыбки во все стороны. А те, кому они предназначались, не отрываясь смотрели на Лафайета. Худой человек в залатанном плаще испуганно посторонился, уступая дорогу. Краснощекая толстая женщина, что-то прошептав, начертала в воздухе круг.

Лафайет подошел к столу — сидящие за ним резко отпрянули. Он сел, положив рядом шляпу, и огляделся вокруг, ободряюще улыбаясь своим созданиям.

— Продолжайте, продолжайте, — сказал он в тишине.

— Эй, трактирщик, — обратился Лафайет к замешкавшемуся коротышке с толстой шеей, который топтался за стойкой среди пивных бочонков. — Бутылку самого лучшего из ваших погребов! Пива или вина — безразлично.

Трактирщик что-то буркнул; О’Лири переспросил, приставив ладонь к уху:

— Что? Погромче, я не расслышал.

— Я сказал, что у нас только простое пиво и обычное вино, — пробормотал трактирщик. В его манере говорить было что-то странное… Хотя, напомнил сам себе О’Лири, нельзя ожидать, что все в этом деле с первого раза пойдёт как по маслу.

— Ну, ладно. Сойдет, — сказал он, непроизвольно пытаясь подражать манере речи трактирщика.

Трактирщик шумно сглотнул, нагнулся и резким движением вытащил из кучи на полу большую запыленную бутылку. Как заметил О’Лири, пробираясь к столу, эта куча была облеплена плотным слоем грязи.

«Прелестная деталь! — подумал он. — А главное — практично. Если что-то прольется, тут же впитается».

В противоположном конце комнаты послышалось бормотание. Здоровенный как бочка мордоворот медленно поднялся и, расправив на свету могучие плечи, двинулся в сторону Лафайета. О’Лири смотрел на медленно приближающуюся колоритную фигуру: рыжие всклоченные волосы, приплюснутый нос, изуродованное ухо, большие пальцы огромных волосатых кулаков просунуты за веревку, служившую поясом. Лафайет отметил полосатые чулки ниже заплатанных бридж, неуклюжие башмаки с большими железными пряжками и не первой свежести рубашку с открытым воротом и просторными рукавами. На бедре болтался привязанный ремнем зачехленный нож длиною в фут.

Громила подошел к столу, за которым сидел Лафайет, остановился как вкопанный и с высоты своего роста уставился на О’Лири.

— Да чё вы, — прорычал он, оглядывая притихшую комнату, — не такой уж он и страшный.

Лафайет мог разглядеть лицо громилы: злобные с красными веками глазки, украшенные шрамами давно не бритые скулы, толстые губы со следами былых драк. О’Лири улыбнулся.

— Великолепно, — сказал он и, обратившись к трактирщику, весело добавил, — ну, давай живей твое вино. Я бы съел сэндвич с цыпленком и ржаным хлебом. Ужасно проголодался, за обедом съел всего лишь парочку сардин.

Лафайет снова приветливо улыбнулся. Сидевшие рядом с ним, сжавшись, со страхом следили за ним.

Рыжий, не меняя позы, все еще стоял перед ним.

— Присаживайтесь, — пригласил его Лафайет, — как насчёт сэндвича?

— Ну, я вам говорю — он просто голубой, — зычным голосом подытожил амбал свои наблюдения.

Лафайет аж цокнул от восторга и покачал головой. Ну, это уже пошёл просто психоанализ. Этот придурок — олицетворение подсознательного символа мужественности — высказал то, что до сих пор подавлялось где-то в глубине его эго, или сверх-я. Скорее всего, это подсознательное и вызывало всякого рода неврозы. И вот теперь, вытащив это наружу, можно встретиться с ним лицом к липу, убедиться в его нелепости и после этого — похоронить навсегда.

— Ну, давай, садись, — настойчиво повторил Лафайет. — И объясни мне, что ты этим хотел сказать.

— Да ты спятил, — проскрежетал громила, оглядываясь вокруг в поисках одобрения. — Слушайте сюда, — он носит короткие носки.

— Ц-ц-ц… — Лафайет с упрёком поглядел на рыжего. — Делай, что тебе говорят, — а не то я превращу тебя в толстую бабу.

— Че?

Брови рыжего детины сердито поползли вверх по низкому лбу, словно гусеницы. Рот его раскрылся, обнажая ряд обломанных зубов.

Хозяин обеспокоенно покосился в сторону рыжего, поставил на стол запыленную бутылку и положил рядом жареного цыпленка — прямо на стол, без тарелки.

— С вас доллар пятьдесят, — пробурчал он.

Лафайет похлопал себя по карману и вытащил знакомый бумажник, с некоторым запозданием вспомнив, что в нем всего один доллар. Гм-м, а почему бы вместо этого одного-единственного не сделать штук пятьдесят? Он представил себе впечатляющий банкнот — хрустящий, зеленый, вселяющий уверенность. А почему, собственно, один банкнот?

Почему не представить сразу пачку? И, может, даже кинуть туда несколько сотенных для круглого счета. В принципе он мог бы представить любую сумму. О’Лири даже прищурился, чтобы сосредоточиться…

Вдруг послышался какой-то почти беззвучный хлопок — как будто лопнул большой мыльный пузырь. Лафайет нахмурился. Странное явление — хотя, может быть, для галлюцинации оно и нормальное. О’Лири открыл бумажник, как будто проделывал это тысячу раз, и обнаружил там пачку хрустящих банкнотов. Величественным жестом вытащил одну бумажку: пятьдесят долларов — как и должно было быть. Но вот написание…

Водяные знаки на поверхности банкнота выглядели как-то незаконченно — были едва видны. Первая буква была похожа на «О» с маленькой «х» наверху, за ней следовала перевернутая буква «U», потом какая-то загогулина и несколько точек…

Постепенно странность исчезла. Казалось, буквы приобрели резкость, как будто попали в фокус видоискателя. Теперь О’Лири видел, что слова стали совершенно четкими. Но вот первая буква… Это была по-прежнему буква «О» с маленькой «х» наверху. Лафайет задумался. Такой буквы, вроде, вообще не существует. Хотя должна быть — ведь он же ее видит.

И тут его осенило — он даже улыбнулся. Механизм его воображения, будучи всегда последовательным, изобрел иностранный язык и соответствующий ему, тоже иностранный, алфавит. Естественно, поскольку он изобрел его сам, то может прочитать написанное с помощью воображения. Вероятно, это же относилось и к разговорному языку. Если бы он смог сейчас проснуться и послушать свою речь, то она, скорее всего, показалась бы ему сплошной тарабарщиной. Это как стихи, которые приходят во сне. Их быстренько запишешь, а утром посмотришь — сплошной бред. Но слова на банкноте были достаточно ясны — надпись под знакомым изображением Гранта гласила: «Королевские сокровища Артезии». Правда, Лафайет с некоторым удивлением обнаружил крошечный парик и кружевной воротник. В конце концов, это просто игра в деньги.

Но что это значило? Он улыбнулся про себя. А какая разница? Он же не сможет прихватить все это с собой, когда проснётся. Лафайет протянул бумажку трактирщику, который стоял рядом, разинув рот. Почесав затылок, тот пробурчал:

— У меня нет сдачи, ваша светлость.

Как только человек заговорил, О’Лири внимательно прислушался: да, это был странный язык, напоминавший чем-то бруклинское наречие.

— Сдачи не надо, — великодушно сказал Лафайет, — вина не жалей; да, и еще — принеси-ка парочку стаканов и вилку с ножом, если можно.

Трактирщик поспешно удалился. Рыжий стоял не двигаясь, мрачно уставившись на О’Лири.

— Ты там сядь, — обратился снова к нему Лафайет, указав место напротив.

— Мне из-за тебя ничего не видно.

Громила посмотрел вокруг и, заметив, что находится в центре внимания, выпятил грудь.

— Рыжий Бык не настолько пьян, чтобы подчиниться какому-то разряженному франту, — заявил он.

— Делай, что тебе говорят, — предупредил О’Лири, сдувая пыль с неровной зеленой бутылки, которую ему принес трактирщик, — или я пришлепну тебя так, что ты уже не возникнешь передо мной.

Рыжий заморгал и в замешательстве скривил губы. Сзади подошел хозяин с двумя стеклянными кружками. Бросив взгляд на рыжего, он быстро вытащил пробку из бутылки, плеснул вина в кружку на один-два дюйма и подал ее Лафайету. Тот взял, понюхал: пахло уксусом. Пригубил — слабое и кислое пойло. О’Лири отодвинул кружку.

— Неужели нет ничего получше? — Он вдруг замолчал. А если просто взять и представить, забавы ради, что там найдется бутылка редкого марочного вина — ну, скажем, Шато-Лафит-Ротшильд-29 — прямо в этой куче, внизу — под грязными бутылками… Он зажмурил глаза, представляя себе цвет стекла, этикетку, напрягая все свои силы, чтобы она там оказалась.

Глаза Лафайета резко раскрылись от неожиданно возникшего мерцания в потоке чего-то неизвестного, что можно было бы принять за течение времени. Странное слабое мерцание в течение нескольких секунд. Это случалось и раньше, когда он пополнял содержимое своего бумажника, и еще раньше — там, на улице. Каждый раз, когда он хотел внести изменения в происходящее, возникало такое колебание света. Нет сомнения, что это маленький дефект в его технике. Впрочем, беспокоиться пока не о чем.

— Лучше у нас нет, ваша светлость, — ответил трактирщик.

— Посмотри под бутылками, — посоветовал О’Лири. — Нет ли там такой большой, — он начертил в воздухе контур бутылки с бургундским.

— Нет у нас таких.

— Хм-м, да ты посмотри сначала, — Лафайет откинулся назад и, улыбаясь, обвел взглядом окружающих.

Какое же у него все-таки изобретательное подсознание! Самые разные лица вокруг — вытянутые, округлые, старики, молодые женщины — толстые, худые, видавшие виды, благородные. А мужчины — с бородами, гладко выбритые, блондины, брюнеты, лысые.

Подошел трактирщик и, держа бутылку в вытянутой руке, ошалело ее разглядывал. Потом поставил на стол и, отступив немного, спросил:

— Вы это имели в виду?

О’Лири самодовольно кивнул. Трактирщик вытащил пробку. На этот раз из бутылки шёл тонкий изысканный запах. Лафайет попробовал вино: аромат был густой, богатый — настоящая симфония летнего солнца и тёмных погребов. Он с удовлетворением вздохнул. Вино, конечно, может быть, и придумано, но запах был абсолютно настоящим. Рыжий, наблюдавший происходящее с открытым ртом, слегка подался вперёд и потянул ноздрями. Он даже высунул толстый язык. Лафайет наполнил наполовину вторую кружку.

— Садись и выпей, Рыжий, — сказал он.

Здоровяк нерешительно взял кружку, еще раз понюхал и залпом опрокинул содержимое. Улыбка изумления осветила грубые черты. Перекинув ногу через скамейку, он сел и протянул кружку Лафайету.

— Жидкость что надо! Я бы еще глотнул этого! — Он с вызовом посмотрел вокруг.

Лафайет снова наполнил обе кружки. Сидевший рядом старик с индюшечьей шеей придвинулся ближе, внимательно разглядывая бутылку.

— Гарсон! — крикнул Лафайет. — Стаканы на стол!

Стаканы были тут же поданы. Он наполнил один из них и передал его старику. Тот сначала осторожно пригубил, замер в изумлении, а потом залпом выпил все. Обнажив беззубые десны, старик улыбнулся.

— Эх, — прокудахтал он, — такого вина мы не видели с тех пор, как умер старый король.

Круглолицая женщина в накрахмаленном головном уборе с оторванным углом так взглянула на старика, что тот сразу же замолк, и протянула оловянную кружку. Лафайет налил.

— Выпьем все, — пригласил он.

Глиняные кружки, бутылки с отбитым верхом, медные кружки — все сгрудилось вокруг Лафайета. Он разливал вино, при этом не забывая себя, и то и дело прикладывался к кружке. Это превзошло все ожидания.

— Давайте споем, — предложил О’Лири.

Веселые голоса стали выводить «Старого Мак-Дональда». Слова несколько отличались от тех, к которым он привык, но Лафайет быстро приладился, добавив к общему нестройному хору свой мягкий баритон.

Кто-то тронул его сзади за шею. Пышущая здоровьем девица в кружевной блузке, плотно облегающей полногрудую фигуру, слегка покусывала его ухо. Ее крестьянская юбка уже скользила по коленям О’Лири. В нос ударил исходящий от нее запах, — потянуло козлом. Лафайет фыркнул и повернулся, чтобы получше ее разглядеть. Это была довольно миловидная особа с красными щечками и кокетливо вздернутым носиком, волосами цвета спелой пшеницы и пухлыми губками, но, похоже, никто ей ни разу не говорил о существовании мыла. Это можно поправить. Лафайет сосредоточился, пытаясь вспомнить запах духов, которые он нюхал однажды в магазине прямо перед закрытием. Тогда, в спешке, он нечаянно разбил флакончик…

О’Лири опять почувствовал знакомый щелчок. Осторожно принюхался. Ничего. Еще — и он ощутил лёгкий аромат мыла «Айвори», третий раз — и теперь уже в ноздри проник запах «Шанели № 22». Лафайет улыбнулся девушке. Та ответила ему тем же, явно не заметив ничего необычного.

Стаканов становилось все больше. Лафайет заставил себя переключить внимание с мягких зовущих губ на вино и стал снова его разливать, время от времени прерываясь, чтобы сделать глоток самому. Подлил девушке, потом Рыжему в его кружку размером с пол-литра, потом еще и еще…

Старик, сидевший рядом с рыжим громилой, настороженно смотрел на бутылку в руках О’Лири. Потом сказал что-то костлявой старухе, сидящей рядом с ним. Появилось еще неясное ощущение тревоги. О’Лири ловил все больше и больше нахмуренных взоров, обращенных на него.

Пение стало затихать, и, наконец, воцарилась полная тишина. Пьяное веселье смолкло. Все стали осенять себя крестным знамением или чертили в воздухе круги.

— В чем дело? — добродушно спросил Лафайет, приглашающим жестом опуская бутылку на стол.

Все вскочили. Те, что сидели поближе, быстро попятились назад. Гул усиливался, но в нем уже не было того веселого оживления, которое царило минуту назад, — это был испуганный ропот.

Лафайет пожал плечами и налил себе полный стакан. Он уже было опустил бутылку на стол, как вдруг его осенило. О’Лири взвесил ее на руке: бутылка была такая же тяжелая, как в самом начале. Лафайет налил до краев кружку Рыжего Быка. Здоровяк икнул, нарисовал перед собой толстым, как польская сосиска, пальцем нечто похожее на круг, поднял стакан и выпил. Лафайет наклонил бутылку и внимательно посмотрел внутрь: темная поверхность густой красной жидкости поблескивала всего в дюйме от верха. «Неудивительно, что они так переполошились», — с досадой подумал он. Да, оплошал. Из одной литровой бутылки умудрился добыть несколько галлонов вина.

— Ах… это… знаете, — начал он, — это был просто фокус типа…

— Чародей! — крикнул кто-то.

— Колдун! — поддержал его другой.

Все дружно ринулись к дверям.

— Постойте! — крикнул, вставая, О’Лири.

Вслед за этим началась настоящая паника. Таверна опустела в считанные секунды — остался один Рыжий Бык. Громила был весь в поту, но, как с удовлетворением заметил Лафайет, позиций своих не сдавал.

Облизнув губы, он прокашлялся.

— Черт с ними, с сопляками, — прорычал он, — слюнтяи.

— Прошу прощения за бутылку, — извиняющимся тоном сказал О’Лири. — Промашка с моей стороны.

С улицы доносились голоса — похоже, там собралась большая толпа. Беспокоило то, что из общего гула то и дело вырывалось и было четко слышно одно слово — «колдун».

— Да что тут такого? Просто немного волшебства, — сказал Рыжий. — А знаешь, что они думают насчёт тебя? Ну, что ты… вроде призрак, что можешь наслать на них, значит, порчу или еще хлеще — разверзнешь землю и утащишь их в преисподнюю. Или…

— Ну хватит, — прервал его Лафайет, заметив, что, пока Рыжий перечислял возможные злосчастья, которые свалятся на головы тех, кто якшается с нечистой силой, страх начал брать над ним верх.

— Все, что я сделал, это налил несколько стаканов вина. Неужели этого достаточно, чтобы считать меня колдуном?

Рыжий Бык хитро улыбнулся, внимательно разглядывая одежду О’Лири.

— Не надо меня разыгрывать, сэр, — прохрипел он, — я всегда узнаю колдуна, даже когда он появляется передо мной в обличье бандита с большой дороги.

О’Лири улыбнулся:

— Неужели ты действительно веришь в колдунов?

Рыжий Бык энергично закивал головой. И тут Лафайет уловил, что от него пахнет «Шанелью № 22». Да, точно, с духами он немного перестарался.

— По ночам, когда луна похожа на корабль-призрак, — уверенно заговорил Рыжий, — вы все и появляетесь.

— Чепуха, — резко сказал Лафайет. — Меня зовут Лафайет О’Лири.

— Слушай, у меня есть одна задумка. Ты и я, мы вместе, могли бы делать большие дела, — Рыжий гнул свое. — Ты — со своими потрясными фокусами, которые у тебя так здорово выходят, особенно если добавишь еще что-нибудь

— вроде полетов по небу и все такое, а я — со своей смекалкой. Я могу подыскать пару кабаков, где можно вусмерть напоить публику, — продолжал он громогласно. — Пока ты будешь работать, я буду выделывать разные коленца, чтобы эти городские гвардейцы не сводили с меня глаз. Их в наше время понатыкано, как блох в дешевой ночлежке. Да, если хочешь знать, страна не лучше полицейского участка. Не то что в старые добрые времена, когда я малолеткой шмонал по карманам. Короче, ты делаешь дело, передаешь мне добычу, и, пока эти ищейки гонятся за тобой, я…

— Слушай, Рыжий, ты несёшь вздор, — прервал его О’Лири. — Преступление — последнее дело. Я уверен, что в душе ты честный мужик. Почему бы тебе не устроиться на работу — куда-нибудь на станцию обслуживания, ну, может быть…

Рыжий Бык угрожающе нахмурил лоб.

— Ты хочешь сказать, что я похож на этих промасленных мартышек?

Лафайет внимательно посмотрел на грубые черты своего собеседника сквозь легкую дымку, которая, казалось, уже почти рассеялась.

— Нет, — сказал он и на секунду задумался. — Мне кажется, что ты больше похож на разжиревшую обезьяну. — О’Лири просиял и поднял стакан. — Неплохая шутка, а — согласен? Я спрашиваю, ты согласен?

Рыжий Бык зарычал:

— По-хорошему говорю тебе — ты эти свои шутки брось, а то я не посмотрю — дух ты там или не дух…

— Ну-ну! — Лафайет погрозил ему пальцем. — Только, пожалуйста, не надо меня пугать.

Рыжий вскочил на ноги, его слегка пошатывало.

— Я могу одним ударом разбить пополам дубовую доску, — заявил он, показывая свой кулачище, похожий на разбойничий кистень.

— Сядь, Рыжий, — приказал О’Лири. — Я хочу поговорить с тобой. Поскольку ты — плод моего воображения, то ты мог бы мне многое рассказать о моей психике. Меня, например, очень интересует, какую роль играла детская ревность…

— Да я могу одной рукой согнуть в крендель железный лом, — продолжал Рыжий. — Я могу…

— Слушай, ты, Рыжий, если не сядешь, я буду вынужден принять меры, — предупредил Лафайет. — Ты лучше скажи мне, какое бывает чувство, когда вдруг неожиданно начинаешь существовать — просто потому, что я породил тебя своим воображением.

— Я могу оторвать голову крокодилу, — самозабвенно продолжал Рыжий. — Я могу оторвать заднюю ногу слону.

Рыжего несло все дальше и дальше. Лафайет сосредоточился. Голос Рыжего становился все более высоким — от баса перешел в баритон, затем в тенор, а там и в высокий контральто.

— Да я справлюсь сразу с десятью, даже со связанными за спиной руками, — последние слова Рыжего были сплошным визгом.

Лафайет предпринял последнюю попытку унять его и в результате услышал:

— Когда меня выведут из себя, я просто зверею! Иногда я становлюсь просто безумным, я могу сразиться с нечистой силой!

Он осёкся, на мясистом лице появилось изумление.

— С нечистой силой?! — взвизгнул он.

— А теперь, Рыжий, давай, пей вино и послушай меня, — строго сказал Лафайет. — Ты — вход в мой внутренний мир. Я хочу сказать, что ты как дверь, приоткрыв которую я смогу заглянуть в преисподнюю моего подсознания. А впрочем, черт с ним! — Он поднял свою кружку.

Дверь распахнулась. Показался высокий человек с длинными локонами. Он был великолепен в своем наряде: широкополая шляпа с перьями, жакет в малиново-голубую полоску, широкий пояс, широкие штаны поверх закатанных сапог. Человек выхватил изящную шпагу и направился к единственному занятому столу. За ним появился другой — не менее пышно разряжённый и тоже при шпаге, а там и третий, четвертый. Они окружили стол, держа шпаги наготове.

— Салют, ребята! — приветствовал их Лафайет, поднимая свою тяжелую кружку. — Дёрнете по глоточку, а?

— Именем короля, — прорычал первый денди, — вы арестованы! Вы сами пойдёте, или нам применить силу?

Его свирепые черные усы свисали по обе стороны лица, как рога молодого буйвола.

О’Лири заметил, что острие одной из шпаг красовалось дюймах в шести от его горла. Посмотрев по сторонам, он увидел, что еще две шпаги нацелены ему в сердце. Наискосок от него, оторопело разинув рот, стоял Рыжий.

— Эй, ты! — заорал усатый офицер, глядя на Рыжего. — Ты что?

— Я, начальник, — забормотал мордоворот, — да я что… я просто сижу тут… ну, выпил, вот жду ужина.

Полицейский удивленно заморгал, а потом грубо захохотал:

— Этот бродяга как две капли воды похож на Рыжего Быка.

— Пшел вон! — приказал другой.

Рыжий с готовностью сорвался с места и неровной походкой заковылял к двери. Когда дверь открылась, Лафайет успел заметить, что люди с улицы с любопытством заглядывают внутрь. Толпа по-прежнему гудела.

— Ну все, пошли, — скомандовал офицер, стоящий слева от него.

О’Лири небрежно улыбнулся, сосредоточив все внимание на шпагах.

«Салями, — подумал он, — превратить шпаги в салями. Сезам!»

В бок кольнуло острие. Лафайет вскочил. Блестящий стальной клинок упирался ему в ребра, прямо над почками.

— Салями! — приказал О’Лири, теперь уже вслух. — Да превращайтесь же в салями, черт вас побери!

Клинок, упрямо оставаясь стальным, кольнул сильнее.

— И ни звука больше, а то и до тюремной камеры не дойдешь!

— Эй, осторожней! — закричал Лафайет. — Вы же продырявите меня!

— Слушай, парень. Тебе что, надо глотку порвать, чтобы ты понял, что арестован? Мы мушкетеры городской гвардии, ясно? Наша задача — сажать в каталажку нарушителей спокойствия.

— Вы хотите сказать, за бутылку вина? — начал О’Лири. — Я сейчас объясню…

— Ну, это ты объяснишь палачу, — огрызнулся гвардеец с тремя нашивками.

— Ну, давай, парень, вставай!

Лафайет встал.

— Но это же смешно, — начал он.

Кто-то сильно схватил его за руку и потянул к двери. Он вырвался, взял со стола свою шляпу и надел ее, глубоко надвинув на глаза.

«Не стоит нервничать», — напомнил себе О’Лири.

Гамбит с салями не удался, но это произошло потому, что ему просто не хватило времени как следует сосредоточиться и настроить свои психические энергии. Кроме того, он уже заметил, что вносить какие-либо изменения на виду у всех очень сложно. Да и захмелел он немного от вина. Но как только появится свободная минутка, он тут же приструнит этих молодцов.

Спотыкаясь, Лафайет шагнул через дверь на чистый ночной воздух. Увидел испуганные лица, глазевшие на него, грозящие кулаки. Полетели овощи — что-то ударило по плечу.

— А ну, освободить дорогу! — прокричал самый высокий мушкетер. — Именем короля — дайте дорогу!

Он и двое других прокладывали путь со шпагами наголо к паровому автомобилю, который уже ждал их.

— Глянь, парень! — кивнул в сторону толпы один из мушкетеров. — Говоря твоим языком, мы, полицейские, не пользуемся тут особым уважением.

Он едва успел увернуться от просвистевшего рядом спелого помидора.

— Я их не виню. Его величество в последнее время сильно закрутил гайки. Все должны ходить как по струнке, чуть в сторону — все, нарушил закон.

— Похоже на тоталитарный режим, — прокомментировал О’Лири — Почему же вы не бунтуете?

— Шутишь? У короля Горубла есть армия, которая… — он осёкся. — Не стоит об этом.

Полицейский с любопытством взглянул на О’Лири и придвинулся поближе.

— Слушай, это просто утка, да? — не разжимая губ спросил он. — Ну, насчёт того, что ты колдун?

Лафайет внимательно посмотрел на собеседника:

— Неужели ты, такой умный парень, веришь в колдовство?

— Нет, но знаешь, тебя арестовали по девятьсот второй статье — обвинение в черной магии. Конечно, это стандартное обвинение для задержания подозрительных лиц на двадцать четыре часа. Но я хочу сказать, была бы лягушка, а лужа найдется.

— Слушай, а ты сам хоть раз видел кого-нибудь, кто совершает чудеса? — спросил Лафайет.

— Нет, но вот племянник тети моей жены утверждает, что он знал одного.

— Я не волшебник, — повторил Лафайет. — Хотя можно сказать, что да, но вы не поймете.

— Послушай, ты мне вот что скажи: знаешь, моя жена последнее время как-то опустилась — растолстела, волосы сальные, никакой косметики — ну ты знаешь, как это бывает — быт заел. А женаты всего лишь год. Может, дашь мне что-нибудь такое, ну, чтобы подсыпать ей в мартини, подогреть ее немного, вернуть привлекательность? Ты, наверно, знаешь, что я имею в виду… — Он подмигнул и мимоходом отпихнул чрезмерно любопытного зеваку с дороги.

— Это же глупо, — начал было Лафайет, но потом остановился. — А собственно, почему бы и нет. Прекрасная возможность попрактиковаться.

Он прищурился и нарисовал себе одну популярную кинозвезду, имя которой не мог вспомнить. Представил, что она замужем за этим полицейским, что она спешит по улице, привлеченная шумом толпы…

Возникло мерцание. О’Лири почувствовал удовлетворение и расслабился. Прекрасно, теперь он снова сможет овладеть ситуацией…

— Рой! — раздался над шумом толпы девичий голос.

— Эй, Рой!

Полицейский рядом с О’Лири стал озираться по сторонам. Прелестная девушка с огромными темными глазами и мягкими каштановыми волосами пробиралась сквозь толпу.

— Гертруда, это ты? — слабым голосом спросил полицейский. Его лицо вытянулось от удивления, перемешанного с восторгом.

— О-о, Рой! Я так беспокоилась!

Девушка кинулась к полицейскому, чуть не сбив его с ног. Упала шпага. Лафайет поднял ее и вернул владельцу.

— Я слышала, было какое-то опасное задержание, и ты в нем принимал участие. А я знаю, какой ты смелый. Я так боялась!

— Ну, будет, Гертруда. Со мной все в порядке. И вообще, все прекрасно.

— Так это была ложная тревога? Ой, слава богу, а то я переволновалась!

— Ложная тревога? Хм… Да, собственно…

Мушкетер повернулся, моргая, к Лафайету. Тяжело сглотнул.

— Вот те на! — пробормотал он. — Этот парень — ценный кадр!

Он отодвинул девушку в сторону:

— Прости, детка!

Приложив руку ко рту, он крикнул:

— Эй, Сарж!

Появился большой мушкетер.

— Ну?

— Этот парень… — полицейский ткнул в сторону О’Лири, — ценный экземпляр! Я хочу сказать, что люди говорят правду — он волшебник!

— Ты что, совсем с ума спятил, Коротышка? Давай, забирай своего арестованного и пошли!

— Но посмотри на Гертруду! — сказал тот, указывая на девушку.

Верзила взглянул и разинул рот. Он снял шляпу и отвесил замысловатый поклон.

— Святой Моисей! Гертруда! — воскликнул он. — Ты как-то изменилась. У тебя новая прическа или еще что?

— Новая прическа? — повторил коротышка. — Она сбросила фунтов пятьдесят, и все стало на свои места. Сделала завивку и вспомнила, как надо улыбаться. И все это сделал он! — полицейский показал на О’Лири.

— О, пустяки, — скромно сказал Лафайет. — А сейчас, если вы, ребята, не возражаете…

Вдруг послышался резкий скрежещущий звук стали. Обнажились четыре острых клинка, взяв О’Лири в кольцо. Сержант смахнул свободной рукой пот со лба.

— Предупреждаю вас, сэр, ничего не предпринимайте! Не успеете начать свою абракадабру, как я воткну вам в живот все двенадцать дюймов стали!

Лафайет фыркнул.

— Все это становится просто глупо, — сказал он.

Единственная неприятность с этими снами — как только доходишь до самого интересного, обязательно что-нибудь случится. Придется сейчас проснуться, а завтра я снова попробую.

О’Лири сосредоточился.

«Ну, сейчас-то я уже овладел этим искусством, — с удовлетворением подумал Лафайет. — Надо просто представить себе картину, которую ты хочешь нарисовать в своем воображении…»

Кто-то резко дёрнул его за рукав. Черт — мешают. Трудно сосредоточиться. Пансион миссис Макглинт, старые фамильные обои, домашние уютные запахи, скрипучие полы… Он открыл глаза и увидел перед собой разъяренные лица. Лафайет снова зажмурился, пытаясь удержать ускользающую картину своей комнаты и представить ее более зримо. «Проснись! — скомандовал он себе. — Это просто страшный сон…»

Теперь все звуки вокруг стали стихать, он уже почти видел заляпанные стены, свою отгороженную занавеской кровать, стол с ящиками из-под апельсинов…

Кто-то снова дёрнул его за рукав. Он споткнулся, еле устоял на ногах. Лафайет открыл глаза. Прямо у самого уха послышался крик. Гул толпы стал усиливаться, доходя до прежнего уровня. Дыхание Лафайета образовало облачко перед лицом, как на морозе. Мушкетеры уставились на него, широко открыв рты.

— Ты видишь, Сарж, — с придыханием спросил Коротышка. — Как будто он закурил!

Все попятились. Полицейский с тремя нашивками стоял как вкопанный, тяжело сглатывая.

— Слушай, парень! — сказал он в отчаянии. — Я тебя прошу, пойдём спокойно, а? Я хочу сказать, что, если ты собираешься исчезнуть, то сделай это хотя бы при свидетелях. Ты понимаешь, что я имею в виду? А то, если я в своем рапорте все это опишу, да еще и арестованного не будет, отставка мне гарантирована, а я уже отслужил двадцать один год.

О’Лири убедился, что у него ничего не получается: он просто застрял в этом проклятом сне — по крайней мере до тех пор, пока не получит минутку тишины и спокойствия.

— Конечно, сержант, — сказал О’Лири, приняв гордую осанку, — я буду рад составить вам компанию. Она может быть весьма приятной, если вы не возражаете.

— Конечно, ведь пока он ведет себя мирно, ребята. А теперь, будьте добры, пройдемте сюда. — Сержант указал в направлении, где их ждал автомобиль.

О’Лири подошел к машине, подождал, пока один из мушкетеров не открыл заднюю дверцу, и сел на деревянную скамейку.

— Все ясно, — сказал он, — заводи.

Когда полицейские торопливо закрыли дверцу, О’Лири увидел четыре настороженных лица, в которых произошли какие-то странные изменения…

Большой сержант стал гладко выбритым, а громадные усы сержанта безболезненно перекочевали на лицо Коротышки и красовались над его верхней губой.

О’Лири улыбнулся и расслабился. Действительно, нет такой срочной необходимости возвращаться в реальность. Почему бы не побыть тут подольше, посмотреть, что еще выкинет его подсознание? А выйти из сна он всегда сможет и позже. О’Лири уперся ногой в противоположную скамейку и приготовился к поездке.

Глава 3

Это была двадцатиминутная поездка по ухабистой дороге. Лафайет крепился, хотя на каждой неровности его зубы клацали друг о друга. Вот тут-то он и пожалел, что не предусмотрел мягких сидений и окон в автомобиле.

Машину качнуло, она слегка накренилась и резко остановилась. Послышались шаги, голоса, что-то звякнуло. Дверца широко распахнулась, и Лафайет вышел из машины. Перед ним простирался широкий, вымощенный булыжником двор. По его сторонам возвышались вычурные фасады из грубо отесанного камня, украшенные колоннами и пилястрами, нишами со статуями, рядами освещенных окон с готическими арками. Наверху, в лунном свете, мрачно отливали зеленью скаты массивных мансардных крыш. Перед фасадами располагались аккуратно подстриженные газоны правильных геометрических форм. От легкого ветра листья высоких тополей мерцали серебром.

Яркие фонари на столбах освещали вход с колоннадой, похожий на пещеру. По обе стороны, словно проглотив аршин, застыли два стражника в широких штанах голубого цвета с красным отливом и в красно-желтых полосатых жакетах с пышными рукавами. Они держали аркебузы наготове.

— А сейчас, сэр, не будете ли вы столь любезны пройти вот сюда, — нервничая, сказал сержант, — я передам вас внутреннему караулу. После этого можете исчезать любым способом. Я только возьму расписку у дежурного, хорошо?

— Не волнуйтесь, сержант, я пока еще не собираюсь исчезать, — успокоил его О’Лири и в восхищении покачал головой. — Такого забавного полицейского участка я в жизни не видел.

— Не шути так, парень, — поспешно вставил сержант, — это ведь дворец. Понимаешь, тут живёт король. Король Горубл Первый.

— Я не знал, — сказал Лафайет и зашагал в указанном направлении.

Он споткнулся и придержал свою шляпу. Идти в непривычных сапогах по неровным камням было трудно, да еще страшно мешала шпага, которая то и дело попадала между ног.

Когда полицейские с Лафайетом поднялись по высоким ступеням, один из охранников лающим голосом спросил пароль. Сержант ответил и пригласил О’Лири в хорошо освещённый зеркальный зал с высокими сводами и отполированным мраморным полом из черных и красных квадратов. Позолоченные люстры замысловатой формы свисали с богато украшенных лепниной потолков. Огромные тёмные драпировки с изображениями лесных пейзажей закрывали стены напротив зеркал.

Лафайет, сопровождаемый своим эскортом, направился к столу, за которым сидел человек в стальном нагруднике, сосредоточенно ковыряя кинжалом в зубах. Когда вся компания приблизилась, он вопросительно поднял глаза на О’Лири.

— Запишите этого, гм… господина. Доставил Сарж, — сказал старший эскорта, — и дайте мне расписку.

— Господина? — сержант за столом отложил кинжал и взял перо.

— В чем он обвиняется?

— По девятьсот второй статье, — сказал сопровождающий Лафайета и, заметив, что на лице дежурного появилось страдальческое выражение, посмотрел на него с вызовом.

— Ты что, шутишь, Сарж? — заворчал дежурный. — А посерьезней статью нельзя? По девятьсот второй можно задержать пьяницу на ночь, но для этого совсем необязательно тащить его в королевский дворец.

— Нет, статья именно эта.

— Точно, Сарж, — поддакнул Коротышка. — Вы бы видели, что он сделал с Гертрудой!

— Гертрудой? Что — нападение?

— Нет, Гертруда — это моя жена. Он сделал так, что она сбросила пятьдесят фунтов, бедра ее приобрели прежние очертания. Уфф!

Коротышка выразительно обрисовал в воздухе новые формы Гертруды и при этом виновато взглянул на О’Лири.

— Прости, приятель, — прошептал он, прикрывая губы ладонью, — я тебе так благодарен за это, но…

— Слушайте, парни, да вы совсем с ума посходили, — сказал дежурный. — Убирайтесь отсюда, пока я совсем не вышел из себя и не заковал вас всех в железо!

Лицо сержанта мушкетеров потемнело. Послышался скрежет обнажаемой шпаги.

— Запиши его и дай мне расписку, или я пощекочу твой хребет через потроха! Ты, бумажная крыса, сукин…

Дежурный вскочил и попытался выхватить свою шпагу из ножен, висевших на спинке стула, — она с грохотом упала.

— Ах, так! Посягать на офицера легкой кавалерии ее королевского высочества! Ты, полицейская ищейка, ночной сторож…

— Тихо! — гаркнул кто-то.

Лафайет, с живым интересом наблюдавший все происходящее, повернулся и увидел франтоватого седовласого мужчину без пиджака, который стоял, нахмурившись, в дверях. Его окружала толпа вычурно разряженных людей в немыслимых напудренных париках.

— Что сие значит? Устроили перебранку прямо перед игровой комнатой!

Новый персонаж развернувшейся перед О’Лири картины оскорбленно взмахнул картами, которые держал в унизанной перстнями руке.

Все вытянулись, щелкнув каблуками.

— Ваше величество, сир, этот полицейский, — запинаясь, стал объяснять дежурный, — хамит тут, понимаете, сир.

— Прошу прощения, ваше величество, — прервал его сержант, сопровождавший Лафайета, — если ваше величество соблаговолит…

— Слушайте, не могли бы вы найти другое место для своих перебранок? — грозно оборвал его король. — Проклятье! Мне только пошла карта в руки, а тут невозможно спокойно сыграть несколько партий — обязательно кто-нибудь самым неприличным образом помешает!

Король повернулся, намереваясь удалиться. Свита быстро рассыпалась, уступая ему дорогу.

— Если вашему величеству будет угодно выслушать, — продолжал настаивать усатый мушкетер, — этот арестованный…

— Нам не будет угодно! Ни слова больше.

Король выпятил губу, над которой красовались усы.

— Ну, а теперь — марш! Убирайтесь! И чтобы тихо у меня!

На лице сержанта появилось упрямое выражение.

— Ваше величество, я должен получить расписку за этого арестованного. Он опасный колдун.

Король открыл рот, потом закрыл его.

— Колдун? — Он с интересом посмотрел на О’Лири.

Лафайет заметил, что вблизи король выглядел старше, несмотря на то, что был тщательно ухожен и вылощен. Следы забот и тревог явно проступали на его лице — вокруг глаз и у рта собрались мелкие морщинки.

— Ты в этом уверен? — спросил король тихим голосом.

— Абсолютно, ваше величество, — подтвердил полицейский.

Дежурный засуетился за столом.

— Ваше величество, я очень сожалею, эти сумасшедшие истории — они у нас постоянно…

— Ты волшебник? — Король поджал губы, и одна из его бровей поползла вверх (они были тщательно ухоженны и имели форму дуг).

— Ну почему все задают один и тот же вопрос? — Лафайет покачал головой.

— Меня бы больше устроило, если бы вы считали, что я такой же, как вы. Считайте меня просто… гм… ученым.

Король снова нахмурился.

— Что-то я не вижу должного почтения к нашей особе с твоей стороны. Да, как ты себя назвал — у… — черт! — как?

— Ученый. Это человек, который знает толк в различных вещах и явлениях,

— объяснил О’Лири. — Понимаете, я провожу эксперимент. Вы все, конечно, не понимаете этого, но на самом деле вы не существуете — вас нет.

Король шумно потянул носом.

— От парня несёт вином, — сказал он. Потом нюхнул еще раз. — А пахнет недурно, — заметил он щеголю в атласном одеянии, который стоял рядом.

— Фу, ваше величество, — придворный говорил сильно в нос, помахивая перед лицом платочком, — мне кажется, он порядочный негодяй, да еще и дурачит нас. Вы только послушайте, что он сказал? Нас просто не существует, включая и — он утверждает — вас, ваше величество.

— Сир, он колдун, поверьте мне! — в сердцах воскликнул сержант. — В любой момент он может исчезнуть! Просто испариться!

— Точно, ваше величество, — подтвердил Коротышка, сопровождая сказанное энергичным движением головы, так что его локоны разметались по липу. — Парень классный!

— Так как ты говоришь, мошенник? — Придворный уставился на О’Лири воспаленными глазами. — Значит, дилетантствуешь в искусстве черной магии?

— Да на самом деле все это очень просто, — ответил Лафайет.

Опьянение прошло, и кровь стучала у него в голове.

— Я обладаю некоторой способностью манипулировать тем, что меня окружает.

Король сосредоточенно нахмурил лоб:

— Что это значит?

— Ну… — Лафайет задумался. — Возьмем, например, вино.

Он прищурился, концентрируя свое внимание на верхнем ящике письменного стола, стоявшего перед ним. Наконец он почувствовал знакомый лёгкий, вселяющий надежду толчок.

— Посмотрите в ящике, — сказал Лафайет. — В верхнем.

Король жестом приказал:

— Делайте, что он говорит.

Один из надушенных участников свиты подскочил и рывком открыл ящик, заглянул внутрь и, не скрывая удивления, вытащил бутылку и поднял ее вверх.

— Э… эй! — начал было дежурный сержант.

— Пьете при исполнении, да? — Король вскинул брови на незадачливого дежурного. — Десять дней темницы, на супе из консервов!

— Н-но, ваше величество, это не моя!

— Правда, это не его, — вставил Лафайет, — он даже не знал об этом.

— В таком случае, десять дней за то, что не знает содержимого своего стола! — ласковым голосом сказал король.

Он взял бутылку, посмотрел этикетку, приподнял ее и, прищурившись, посмотрел на свет.

— Хороший цвет, — констатировал он. — У кого есть штопор?

В ту же секунду четыре ухоженные руки протянули ему четыре штопора — один причудливее другого. Король протянул бутылку и стал наблюдать, как ее открывают. Послышалось громкое — чпок!

Он взял бутылку, понюхал, наклонил ее и сделал добрый глоток. Довольно острые черты его лица осветились восхищением.

— Класс! Нам оно нравится! Дьявольски знатное вино! Такого на нашем столе не сыщешь!

Король посмотрел на Лафайета с явным одобрением:

— Ты все еще утверждаешь, что ты не волшебник, а?

— Нет. Думаю, нет. В конце концов волшебство невозможно. — О’Лири сделал предостерегающее движение пальцем. — Я полагаю, что кажусь вам несколько необычным, но это можно очень просто объяснить. Понимаете, в этом сне…

— Хватит! — Король поднял руку с маникюром. — Вся эта болтовня о снах… не хотим — нам это не нравится, а вот вино нам по душе. Этим делом займется наш Совет.

Он повернулся к худощавому человеку с одутловатым лицом и простуженным носом, одетому в матово-голубой шелк с жабо у горла.

— Вызвать советников, мы рассмотрим это дело. Вполне возможно, что у парня есть простое объяснение всех этих… гм… отклонений.

Король облизал губы, с любовью посмотрел на бутылку и протянул ее О’Лири. Тот почти взял ее, как вдруг монарх резко заторопился, потянул бутылку на себя, потом, словно передумав, отдал ее О’Лири, неотрывно глядя, как тот берет бутылку.

— Мы соберемся через минуту, — сказал король с волнением в голосе.

— Сегодня вечером, ваше величество? — писклявым голосом спросил толстяк в розовом атласном одеянии.

— Конечно! В Верхней палате через четверть часа! — Король Горубл махнул мушкетерам. — Всем оставаться на своих местах! А что касается тебя, — он быстро взглянул на О’Лири, — ты, парень, пойдешь с нами. У нас есть к тебе несколько вопросов.

Король помахал всем на прощание и закрыл за собой и Лафайетом тяжелую дверь. О’Лири с восхищением стал осматривать богатое убранство игровой комнаты. На панельных стенах висели огромные картины в позолоченных рамах, в баре был виден солидный запас напитков, кругом ковры с длинным ворсом. Кроме ярких светильников, висящих над карточным и бильярдным столами, в комнате горело много ламп, которые добавляли свой мягкий свет к основным источникам освещения.

— Я вижу, у вас тут электрические лампочки, — заметил О’Лири. — Я даже не могу представить себе, куда меня занесло.

— Это королевство Артезия. — Король, выпятив нижнюю губу, задумчиво посмотрел на О’Лири. — Ты что, совсем того, парень? Может быть, ты и имя свое забыл и забыл, куда направляешься?

— Нет. Я Лафайет О’Лири. И никуда я не направляюсь: просто я не могу точно определить, в какой исторической эпохе все это происходит. Шпаги, паровые машины, бриджи до колен, электрические лампы…

— О’Лири… хм. Странное имя. Я думаю, ты прибыл из далекой страны. Неужели ты ничего не знаешь о нашем прекрасном королевстве Артезия?

— Гм-м… — промычал Лафайет. — Я думаю, можно и так сказать, хотя живу-то я здесь — или где-то поблизости.

— Что? Как это?

— Да так! Хотя вы все равно не поймете.

— По чьему заданию ты прибыл сюда? — спросил Горубл, нервно покусывая нижнюю губу ровными, белыми, похоже, искусственными зубами. В его голосе, как показалось О’Лири, звучала тревога.

— О! Никакого задания. Просто… вот хожу, смотрю…

— Что смотришь? Чего ищешь?

— Да ничего особенного. Просто осматриваю достопримечательности, можно сказать.

— Так, может, ты хочешь покорить мой народ, подчинить его себе?

— Ну нет. Я не достоин такой чести.

— Каким образом ты оказался здесь? — резко спросил Горубл.

— Ну, это сложно объяснить. По правде сказать, я и сам не совсем это понимаю.

— У тебя есть друзья в столице?

— Ни одной знакомой души.

Горубл сделал три шага, повернулся, потом сделал три шага назад.

Он остановился и взглянул на правую руку О’Лири.

— Твое кольцо, — сказал он, — весьма интересная штучка.

Король впился взглядом в лицо О’Лири:

— Ты его здесь купил?

— О нет, ваше величество, я ношу его уже много лет.

Горубл нахмурился.

— А как оно у тебя оказалось?

— Можно сказать, что оно всегда было со мной. Оно висело у меня на шее на тесемке, когда меня нашли на пороге приюта.

— Приюта? Места для брошенных и бездомных?

О’Лири кивнул. Горубл вдруг оживился:

— Ну-ка, будь добр, сними его. Я хочу его рассмотреть.

— Очень жаль, но я не могу его снять — сустав не пускает.

— Гм… — король пристально посмотрел на О’Лири. — Ну, ладно, у меня к тебе такое предложение, мой дорогой. Поверни перстень печаткой внутрь. Некоторые, увидев изображение секиры и дракона на твоем перстне, могут превратно это истолковать.

— Что это еще за толкование?

Горубл развёл руками.

— В тавернах рассказывают такую историю — что, дескать, придет время, появится сказочный герой с этим самым знаком, и придет он, чтобы избавить страну от… гм… определенных затруднений. Конечно, чушь несусветная, но у тебя могут быть неприятности, если они сочтут тебя посланцем, пришедшим исполнить пророчество.

— Спасибо за информацию. — О’Лири повернул перстень на пальце. — Ну, а теперь, если вы не возражаете, ваше величество, я бы хотел задать вам несколько вопросов.

— Ты, конечно, удивлен, почему тебя вместо того, чтобы заковать в кандалы и бросить в темницу, привели сюда во дворец?

— Да нет. Я бы так не сказал. Все, что здесь происходит, кажется мне совершенно бессмысленным. Но раз уж вы начали об этом, то действительно, почему я здесь?

— Такова была королевская воля! Капитану городского гарнизона две недели назад был дан приказ прочесать весь город и доставить каждого, кто подозревается в колдовстве.

Лафайет кивнул и вдруг неожиданно для себя заметил, что зевает, прикрывая рот рукой.

— Прошу прощения, — сказал он. — Продолжайте, я слушаю.

— Все-таки твои манеры производят странное впечатление, — с раздражением сказал король. — Ну, неужели у тебя нет ни капли почтения к королевскому сану?

— Да нет, не в этом дело, — ответил О’Лири. — Просто я немного устал.

Монарх уселся в глубокое кожаное кресло и вдруг раскрыл рот, увидев, как Лафайет плюхнулся в другое кресло, стоящее рядом, и уютно положил ногу на ногу.

— Послушай! — взревел Горубл. — Наше королевское величество не давало тебе позволения сидеть.

О’Лири снова стала разбирать зевота.

— Ваше величество, давайте без всех этих церемоний, — предложил он рассудительным тоном. — Я страшно устал. Понимаете, теперь я ощущаю, что, хоть эти приключения и происходят во сне, а выматывают, как настоящие. В конце концов, мозг — или, по крайней мере, какая-то его часть — полагает, что ты на самом деле бодрствуешь, поэтому он так и реагирует…

— Хватит! — рявкнул король. — У меня от твоей болтовни уже мозги набекрень.

Он пристально посмотрел на О’Лири, пытаясь принять, по-видимому, непростое решение.

— Послушай, юноша. Ты уверен, что ничего не хотел бы нам… ну, сообщить? Например, кое-что из того, что мы могли бы сообща обсудить, а? — Он подался вперёд и, понижая голос, добавил: — К обоюдной пользе?

— Боюсь, я не понимаю, о чем вы говорите.

— Ответь нам коротко — да или нет? Говори, не бойся — мы заранее даруем тебе прощение.

— Ну, нет. И что из этого?

— Нет?

— Нет! — отрезал О’Лири. — Нечего мне вам сообщить.

— Нет? — Плечи короля тяжело опустились.

— Послушайте, — сказал Лафайет, смягчаясь, — почему вы не расскажете мне, что вас мучает, а? Может, я смогу вам чем-нибудь помочь? Я кое-что умею…

Король выпрямился — вид у него был озабоченный.

— Наше королевское величество привело тебя сюда, чтобы один на один сообщить тебе, что ты заранее получишь наше королевское прощение, а в ответ будешь использовать свое искусство запретной черной магии во имя интересов короны. Ты же отвергаешь наше предложение — и тут же, без всякой паузы — намекаешь нам, что тебе подвластны демонические силы. Создается такое впечатление, что ты сам напрашиваешься на то, чтобы тебя растянули на дыбе.

— Интересно, — сказал О’Лири, — если я сейчас засну, где я проснусь — здесь или в пансионе мадам Макглинт?

— Уфф! — взорвался король. — Мы чувствуем, что какая-то таинственность вокруг тебя есть, поэтому перво-наперво отправим тебя в государственную тюрьму по обвинению в колдовстве.

Взгляд его остановился на бутылке, стоящей на столе.

— Скажи нам, — обратился он к О’Лири доверительным тоном, — как бутылка оказалась в ящике стола?

— Она всегда была там, — ответил О’Лири, — я всего лишь указал на нее.

— Но как же… — Король тряхнул головой. — Хватит!

Он подошел к колокольчику, висевшему на шнуре.

— Мы заслушаем твой случай в открытом суде, если ты уверен, что тебе нечего сообщить нам один на один. — Он выжидательно поглядел на О’Лири.

— Все это чепуха, — возразил тот. — Сообщить что? Почему вы ничего не расскажете о себе? У меня создалось впечатление, что вы представляете собой что-то вроде символа власти.

— Символа? — взревел Горубл. — Мы тебе покажем, что мы есть — символ или правитель.

Он дёрнул за шнур. Дверь открылась, и за ней уже ждал внутренний караул.

— Доставьте его в суд! — приказал король. — Этот человек обвиняется в колдовстве.

— Ну ладно, — сухо сказал О’Лири. — Думаю, что нет смысла пытаться тут что-то объяснять. Все это может быть не так истолковано. Ну, веди меня, дорогой.

Лафайет сделал насмешливый жест, обращаясь к капралу с бычьей шеей, когда караул окружил его.

После пятиминутной ходьбы по гулким коридорам они попали в зал суда, где должно было состояться слушание дела. Толпа кричаще разодетых мужчин и несколько женщин в широких юбках с кринолином были уже в зале, и все с любопытством уставились на О’Лири, как только он вошёл в зал в окружении охраны. Почетный караул, который стоял по бокам двойной двери, провёл О’Лири и его сопровождение в зал с куполообразным потолком в стиле рококо из красного и зеленого мрамора, украшенный тяжелыми портьерами из зеленого бархата с золотистой бахромой. Все это напомнило Лафайету зал в оперном театре города Колби. С одной стороны комнаты было расположено возвышение, все пространство которого занимало широкое кресло.

Несколько мальчиков с челками, в широких штанах, длинных чулках, остроносых башмаках и матросках подняли длинные горны и вразнобой затрубили фанфары. Из дверей в противоположной стороне комнаты появился король. Теперь он был облачен в пурпурную мантию. За ним следовала все та же свита прихлебателей. Все застыли в низком поклоне, женщины присели в реверансе. Лафайет почувствовал, как кто-то изо всех сил пнул его по голени.

— Поклонись, олух, — прошипел незнакомый бородач в панталонах горохового цвета.

Наклонившись, Лафайет потёр ушибленное место.

— Так недолго и по зубам схлопотать!

— Заткнись! А то я твоей мордой пол вытру, идиот!

— Ты-то чего? У меня и так шесть стражей вокруг! — О’Лири отступил назад. — Тебе прежде никогда не ломали ногу?

— Когда прежде?

— Ну, прежде, как сломают руку. Я ведь могу сделать так, что и окосеешь сразу. Пока я это могу!

— Совсем рехнулся, негодяй!

— Ты, может быть, не слышал? Я ведь здесь по обвинению в колдовстве.

— Да-а? — незнакомец поспешно ретировался.

Король теперь восседал на троне, а вокруг суетились его придворные, занимая места в соответствии со сложной иерархической системой распределения по старшинству, хотя каждый норовил при этом слегка отпихнуть соседа, чтобы на фут-другой быть поближе к трону.

Некоторое время еще слышались звуки труб. Затем вперёд вышел трясущейся походкой старик в длинной черной мантии и стукнул тяжелым жезлом об пол.

— Суд справедливости его величества короля Горубла начинает слушание! — дрожащим голосом объявил он. — Все, кто хочет обратиться с нижайшей просьбой, могут приблизиться!

И тут же, без всякой паузы, добавил:

— Пусть вперёд выведут того, кто нарушил справедливые законы королевства.

— Это тебя, парень, — шепнул черноволосый охранник. — Пошли!

О’Лири последовал за ним, а тот, прокладывая дорогу сквозь плотную толпу, провёл его на площадку в десяти футах от трона, на котором сидел король Горубл, покусывая дольку апельсина.

— Ну, что ты можешь сказать в свое оправдание, мой дорогой?

— Я не знаю, — ответил О’Лири. — А в чем меня обвиняют?

— В колдовстве! Так признаешь себя виновным или нет?

— Ах, опять вы за свое! Я надеялся, что вы придумаете что-нибудь пооригинальнее, ну, например, что я слонялся по почте.

Из рядов многочисленной свиты, увивавшейся вокруг трона, вышел женоподобного вида придворный, одетый, как попугай, в зеленое, сделал какие-то замысловатые па и взмахнул кружевным платочком — пахнуло дешевыми духами.

— Не хотелось бы расстраивать ваше величество, — сказал он, — но нахальство этого парня выдает его с головой. С первого взгляда видно, что он имеет сильного покровителя. Я совершенно уверен, что этот негодяй — платный шпион, нанятый мятежным Лодом.

— Лод? — Брови Лафайета удивленно поползли вверх. — Кто это?

— Без сомнения, ты знаешь эту личность, именуемую грозным великаном, который беспрестанно домогается руки ее высочества принцессы Адоранны.

— И который спит и видит, как бы захватить наш трон, — добавил Горубл, в сердцах стукнув по резному подлокотнику трона.

— Ну, так как, парень, ты отрицаешь это? — настойчиво спросил щеголь в зеленом.

— Никогда не слышал об этом Лоде, — ответил Лафайет, начиная терять терпение. — Как я вам уже говорил, вся эта черная магия — сплошные глупости. На самом деле никакого колдовства не существует.

Горубл, прищурившись, смотрел на О’Лири, обхватив подбородок пальцами, унизанными перстнями.

— Так говоришь, ничего такого не существует? — Он махнул рукой.

— Пусть Никодеус выйдет сюда!

Из толпы выступил седовласый мускулистый человек с небольшим брюшком в желтых панталонах и коротком плаще, красочно расшитом звездами и полумесяцами. Он слегка поклонился в сторону трона, достал из внутреннего кармана очки без оправы, надел их, повернулся к Лафайету и стал пристально его разглядывать.

— Так вы отрицаете существование волшебства? — спросил он густым баритоном. — Скептик!

Никодеус встряхнул головой, грустно улыбнулся и быстрым движением вынул изо рта яйцо. По толпе пронесся гул удивления. Седовласый медленно прошелся, остановился перед пухленькой фрейлиной и вытащил из ее лифа, плотно облегающего пышные формы, веселенькой расцветки шарф, отбросил его в сторону, потом вытащил еще один и еще. Зрители прыскали со смеху, толстуха, хихикая и повизгивая, попятилась назад.

— Хорошо сработано, Никодеус! — пропыхтел какой-то толстяк в бледно-лиловом. — Ну, просто здорово сработано!

Никодеус подошел к возвышению и, пробормотав извинение, вынул из кармана короля мышку. Он опустил крошечное животное на пол, и мышка тут же прошмыгнула между ногами, вызывая подобающие ситуации взвизгивания придворных дам. Вторая мышка была извлечена из башмака короля, а третья — прямо из королевского уха. Монарх дернулся, бросил пристальный взгляд на О’Лири и знаком приказал фокуснику отойти.

— Ну, что ты скажешь теперь, О’Лири? — требовательно спросил он. — Разумеется, искусство моего преданного Никодеуса — это безвредная белая магия, благословенная в Храме Добра, которую мы используем только на благо нашей короны. Никто не может отрицать, что обычные законы природы здесь не действуют…

— Уфф, — вздохнул Лафайет. — Это просто ловкость рук. Да любой второразрядный фокусник на карнавале имеет технику лучше, чем эта.

Никодеус внимательно посмотрел на О’Лири, подошел ближе и встал перед ним.

— Будьте столь любезны, — спокойно сказал фокусник, — ответьте мне только на один вопрос — откуда вы?

— Ну, я, так сказать, путешественник, прибыл из далеких краев, — на ходу стал выдумывать О’Лири.

Никодеус повернулся к королю Горублу:

— Ваше величество, когда я услышал, что ваша полиция арестовала колдуна, я посмотрел протокол. Арест был произведен в таверне на Пивной улице около восьми часов. Все свидетели подтверждают, что перед задержанием он показал какой-то фокус с бутылкой вина. Затем, когда его уже вели к машине, он, как отмечено в протоколе, пытался исчезнуть, но что-то у него сорвалось. Я также слышал, что он заколдовал женщину, жену одного из полицейских, которые его арестовали, вроде бы изменил ее внешность.

— Да, да. Я все это знаю, Никодеус!

— Ваше величество, моё мнение таково, что все это бессмысленные сплетни, плод разгоряченного вином воображения.

— Что? — Горубл подался вперёд. — Ты говоришь, что этот человек невиновен?

— Не совсем так, ваше величество! О самом важном моменте мы пока вообще не упомянули. Обвиняемого впервые увидели, как я уже сказал, в таверне…

— Он сделал внушительную паузу. — До того никто ни разу его не видел!

— Ну и…

— Похоже, вы, ваше величество, не совсем понимаете, — терпеливо продолжал Никодеус. — Городские гвардейцы утверждают, что не видели, как он подходил к этой улице. Караульные у городских ворот клянутся, что он не проходил мимо них. Он говорит, что прибыл из дальних краев. Верхом на лошади? Если так, то где же следы долгой езды? И где само животное? Может, он пришёл пешком? Посмотрите на его башмаки! По подошвам можно понять, что если он и шёл пешком, то самое большее по саду.

— Ты что, хочешь сказать, что он прилетел? — Горубл бросил пристальный взгляд на Лафайета.

— Прилетел? — Никодеус выглядел обеспокоенным. — Конечно, нет! Я думаю, что он, скорей всего, проник в город тайно. И у него, конечно, есть сообщники, которые его приютили и одели.

— Так ты согласен, что он шпион? — В голосе короля слышалось удовлетворение.

Лафайет тяжело вздохнул:

— Да если бы я хотел тайно проникнуть в город, то зачем бы я ни с того, ни с сего пошёл в таверну на глазах у полицейских?

— Я думаю, что это объясняет костюм, — сказал, кивнув головой, Никодеус. — Вы специально нарядились как призрак бандита, я думаю, вы намеревались убедить доверчивых посетителей пивнушки в том, что вы и есть тот мифический призрак, а потом заставить их выполнять все свои приказания, угрожая сверхъестественными карами.

Лафайет скрестил руки.

— Меня начинает утомлять весь этот бред, — громко заявил он. — Или я направлю этот сон в нужное русло, или я немедленно просыпаюсь — и пропади все пропадом.

Он указал на Никодеуса:

— А теперь об этом шарлатане. Если бы два человека подержали его, а кто-нибудь третий проверил его карманы и потайные местечки в его впечатляющем плаще, то вы бы сразу поняли, откуда взялись эти мышки! И…

Фокусник поймал взгляд О’Лири, кивнул ему и, не разжимая губ, шепнул:

— Продолжай играть.

Лафайет не обратил на него внимания.

— Мне уже порядком поднадоела вся эта чепуха насчёт колдовства и камер пыток, — продолжал он.

Никодеус подошел совсем близко.

— Доверься мне. Я вытащу тебя отсюда. — Затем повернулся к королю и мягко поклонился: — Король мудр.

— Да вы просто все посходили с ума, — сказал Лафайет. — Это похоже на сон, который я видел пару недель тому назад. Я был в саду, где росла чудесная зеленая трава, протекал небольшой ручей, высились фруктовые деревья. Единственное, чего мне тогда хотелось, — это просто расслабиться и понюхать цветы, но все время появлялись какие-то люди, которые мне мешали. То проехал на велосипеде толстый епископ, то пожарник играл на банджо, потом появились два карлика с ручным скунсом…

— Ваше величество! Одну минуту! — вскрикнул Никодеус.

Он дружески положил руку на плечо Лафайета и подвёл его поближе к трону.

— Меня только что осенило! — воскликнул он. — Этот человек не преступник! Каким же я был глупцом, что не додумался до этого раньше!

— Что это ты такое несёшь, Никодеус? — резко оборвал его Горубл. — То ты шьешь ему неопровержимое дело, то через минуту готов обняться с ним как с братом, которого не видел целую вечность!

— Я ошибся, мой господин! — поспешно признался Никодеус. — Это прекрасный молодой человек, честный подданный вашего величества, образцовый молодой человек!

— Что ты знаешь о нем? — голос Горубла звучал резко. — Минуту назад ты говорил, что ни разу не видел его.

— Да, ну, говоря…

Звякнули колокольчики, и между ногами короля появилось лицо, похожее на морду какого-то мифического зверя.

— Что тут происходит? — пророкотало оно басом. — Вы своей болтовней мешаете мне спать!

— Успокойся, Йокабамп! — резко оборвал его король. — Мы рассматриваем важное дело.

Голова высунулась полностью, за ней показалось маленькое тело. Карлик поднялся на кривые ножки, оглядел всех и почесал грудь.

— Какие важные лица! — прогудел он. — Рожи кислые, как будто всем стадом залезли по уши в грязь!

Он вытащил гармошку, постучал ею по ладошке, неожиданно большой для его габаритов, и заиграл веселенький мотивчик.

— Засунули, а не залезли. Ты это хотел сказать? — поправил Горубл. — Теперь уходи, Йокабамп! Мы сказали тебе, что мы заняты!

Он снова перевёл взгляд на Никодеуса:

— Ну, так мы ждем! Что ты знаешь такого, что позволит ему избежать повешения за большие пальцы?

Йокабамп перестал играть.

— Ты хочешь сказать, — загудел он, указывая на О’Лири, — что не узнаешь этого героя?

Горубл уставился на карлика:

— Героя? Не узнаю? Нет, мы не узнаем!

Йокабамп нагнулся вперёд и застыл в этой позе.

Когда дракон со стороны, где солнце прячет лик.

Пришел в страну — сбежали все, и лучшие средь них.

Но на пути у зверя стал с секирою герой — Со шкурой гада на плечах вернулся он домой!

Король мрачно нахмурился.

— Чепуха! — решительно сказал он и повернулся к карлику. — Так, все! И чтоб нам больше не мешали! Слышишь, ты, чучело. Это дело чрезвычайной важности. И не отвлекай нас своими глупыми историями.

— Но он, истинная правда, мой сир, и есть тот победитель дракона из пророчества.

— Да, гм… я действительно, — Никодеус сердечно похлопал О’Лири по плечу, — только что собирался это объявить.

Йокабамп вразвалку подошел к Лафайету, задрал голову и уставился на него.

— Он не похож на героя, — объявил он своим утробным басом.

— И все же он герой!

Карлик повернул свою тяжелую голову, заговорщически подмигнул фокуснику, а затем снова обратился к О’Лири:

— Скажи нам, достопочтенный рыцарь, как ты собираешься встретиться с этим жутким чудовищем? Справиться с его могучими челюстями, ужасными когтями?

Горубл, прикусив губу, неотрывно смотрел на О’Лири.

— Челюсти и когти, хм… — сказал Лафайет, снисходительно улыбаясь. — Без крыльев? Без огненного дыхания? Без…

— Чешуи, так я думаю, — добавил Никодеус. — Сам я его не видел, конечно, но по сообщениям…

Тут вперёд вышел стройный молодой человек в светло-желтой одежде.

В руках у него была табакерка, к которой он то и дело прикладывался. Он щёлкнул крышечкой, закрыл ее, засунул в рукав и с любопытством посмотрел на О’Лири.

— Так как ты говоришь, парень? Значит, собираешься расправиться с этим диким зверем, который охраняет подступы к крепости Лода?

Неожиданно воцарилась тишина. Горубл замигал, глядя на О’Лири, губы его отвисли.

— Ну? — потребовал он ответа.

— Соглашайся! — шепнул Никодеус прямо в ухо Лафайету.

— Конечно! — Лафайет сделал воинственный жест. — Обделать это маленькое дельце — одно удовольствие! Это у меня вроде излюбленного вида спорта. Я частенько перед завтраком убиваю полдюжины драконов. Обещаю уничтожить любое количество этих тварей, если это доставит вам радость.

— Очень хорошо, — мрачно отозвался Горубл. — Мы полагаем, что празднование, в честь такого завершения дела, пойдёт своим порядком, — язвительно добавил он. — Настоящим мы объявляем вечером праздник в честь нашего нового доблестного друга О’Лири.

Он неожиданно смолк и бросил свирепый взгляд на Лафайета:

— А ты смотри, позаботься об угощении к празднику, молодой человек, — и, понижая голос, добавил, — а иначе мы из твоей шкуры ремни нарежем!

Глава 4

Комната, которую отвели О’Лири, была сорок футов в длину и тридцать в ширину. Богатое убранство апартаментов подчеркивалось роскошными коврами, драпировкой и позолотой, нанесенной где только можно.

Широкая кровать поражала своими размерами, как и высокое зеркало в раме, в котором отражались резной шкаф и ночной, веселой расцветки, горшок на подставке из красноватого дерева.

Несколько окон с портьерами выходили в сад, освещённый фонарями. В глубине сада виднелись облитые лунным светом статуи нимф и сатиров, играющих среди журчащих фонтанов. Приоткрыв дверцу шкафа, отделанного кедром, О’Лири обнаружил множество изысканных нарядов, висевших на плечиках, обтянутых тканью. Другая дверь вела в крошечную часовенку. Заглянув туда, Лафайет увидел ракию и пучок свежих жертвенных палочек. Была еще одна дверь. Прежде чем ее открыть, он представил себе в деталях уютную, выложенную плиткой ванну с теплым подогреваемым полом, отгороженный стеклом душ и море горячей воды… Повернув ручку, Лафайет широко открыл дверь и шагнул внутрь.

Послышался громкий визг. О’Лири в недоумении остановился. В центре маленькой комнаты стояла продолговатая деревянная бадья, наполненная мыльной пеной, а в ней сидела девушка. Ее тёмные волосы были собраны на макушке. Хлопья пены, как успел подумать Лафайет, совершенно некстати скрывали часть ее прелестей. Она смотрела на него не мигая, а прелестное личико выражало полнейшее изумление.

— Что? — начал О’Лири, заикаясь. — Где… но я только… — Он неопределённо махнул рукой в сторону двери.

Девушка продолжала смотреть на него широко открытыми глазами.

— Вы… вы, должно быть, новый колдун, сэр?

Она взяла полотенце с полки, находящейся сбоку у ванны, и встала, пытаясь завернуться в него.

— П… прошу прощения! — Лафайет почувствовал, что ему стало трудно дышать, и все его внимание было захвачено белым бедром — полотенца явно не хватало, чтобы прикрыть все. — Я просто… видите ли… — он перевёл взгляд на полки, где ровными стопками лежали чистые простыни и полотенца.

— Тут что-то не так, — сказал недовольно Лафайет. — По моим расчетам, тут должна быть моя ванная комната!

Девушка засмеялась:

— Вы можете воспользоваться, сэр, я еще не успела начать мыться!

— Да нет! Я это как-то иначе себе представлял. Ну, я думал, это должна быть прелестная, выложенная кафелем ванна, с душем, горячей водой, мылом и кремом для бритья.

— Это хорошая вода, сэр, — девушка шагнула из ванны на коврик, сняла с себя полотенце и, скромно придерживая его перед собой, что ей с переменным успехом удавалось, стала вытирать шею.

— Я — Дафна, горничная с верхнего этажа.

— Тьфу, черт возьми, мисс. Я совсем не хотел вам помешать. Я просто…

— Знаете, я никогда раньше не видела волшебников, — сказала Дафна. — Это так здорово! Я была у себя, наверху, и минуту подглядывала за вами через щелочку в стене, а через секунду — фью-ить — и я уже здесь!

— Вы, наверно, принимали ванну где-то в другом месте? — Лафайет нахмурился. — Я, пожалуй, ошибся. Наверно, переволновался из-за всего этого и просто толком не сосредоточился.

— Я слышала, что будет праздник, — сказала девушка. — Это просто отлично! А то уже столько месяцев во дворце ничего по-настоящему интересного не происходило, с тех пор как это страшилище Лод пришёл сюда со своими людьми под белым флагом, чтобы добиться руки принцессы Адоранны.

— Послушай-ка, Дафна, мне надо приготовиться. В конце концов, я тут вроде как почетный гость, поэтому…

— Ах! — Вид у девушки был расстроенный. — Так вы меня специально не вызывали?

— Нет. Понимаешь, хм… мне сейчас надо принять ванну.

— Хотите, я потру вам спину?

— Нет, спасибо. — О’Лири почувствовал, что краснеет. — Да я как-то привык сам справляться с этим делом. Но все равно, спасибо. Но, хм… может, увидимся на вечере?

— Со мной, сэр? Да я ведь всего лишь горничная! Они не разрешат мне посмотреть даже из кухни!

— Какая чепуха! Ты ничем не хуже всех остальных! Я тебя приглашаю — приходи!

— Я не смею, сэр. А кроме того, мне совершенно нечего надеть.

Она, робко улыбаясь, стала застенчиво поправлять полотенце на своей стройной фигурке. Лафайет глубоко вздохнул, успокаивая дыхание, и, пытаясь сосредоточиться, с трудом перевёл взгляд на шкаф. Он открыл дверцу, окинул взором пышные наряды и вытащил розовое с позолотой парчовое платье.

— Как тебе это?

У девушки перехватило дыхание.

— О, оно великолепно, сэр! Это правда мне?

— Да, тебе. А теперь будь хорошей девочкой и беги. До встречи на вечере.

— Я никогда не видела такой прелести! — Она бережно взяла платье в руки. — Если бы вы одолжили мне еще махровый халат, сэр, то я бы мгновенно убралась. Я уже знаю, где мне взять туфли к этому платью и…

Лафайет нашёл махровый халат, накинул его ей на плечи и проводил к двери.

— Еще раз прошу прощения, что помешал принять тебе ванну, — сказал он.

— Это вышло непреднамеренно.

— Не думайте об этом, сэр, — она улыбнулась ему. — Это было самое замечательное событие в моей жизни. Кто бы мог подумать, что колдуны бывают такие молодые и такие симпатичные?

Дафна подошла к нему, приподнялась на цыпочках, быстро поцеловала его в кончик носа и, повернувшись, помчалась по коридору.

Когда Лафайет уже застегивал последнюю позолоченную пуговицу на темно-синем пиджаке, который он выбрал из множества висевших в шкафу, послышался лёгкий стук в дверь.

— Войдите! — отозвался О’Лири. Он услышал, как сзади открылась дверь.

— Надеюсь, вы не откажетесь переговорить со мной? — произнёс вошедший глубоким голосом.

Лафайет повернулся. Никодеус, в сером элегантном костюме, закрывал за собой дверь. Достав пачку сигарет, он предложил их О’Лири и дал прикурить от зажигалки. Как успел заметить Лафайет, это была зажигалка фирмы «Ронсон».

— Что-то я не видел, чтобы кто-нибудь здесь курил сигареты, вы — первый, — сказал О’Лири. — И эта зажигалка…

Никодеус вертел зажигалку в руке, пристально глядя на Лафайета.

— Позже у нас будет масса времени для всех этих объяснений, мой юный друг. А пока не началось торжество, я бы хотел несколько минут… э-э… поговорить с тобой.

— Да, спасибо, что выручили меня сегодня.

Лафайет застегивал пояс, на котором висела шпага, и на секунду остановился, с восхищением разглядывая в зеркале покрой своих бриджей.

— На какое-то мгновение мне показалось, что Горубл задался целью отправить меня на виселицу. Что со стариком?

— Ну, он вообразил, что если ты что-то можешь по части магии, то должен оказать нам большую помощь в предстоящей войне с мятежным Лодом. И когда ты сказал, что никакой магии вообще не существует, это его страшно расстроило. Ты должен его простить. В некоторых вопросах он весьма наивен. Я рад, что смог выручить тебя, но если честно — мне и самому не все с тобой ясно. Гм… может, ты мне все-таки скажешь, зачем ты здесь?

О’Лири наблюдал в зеркале за фокусником, который по-прежнему вертел в руках зажигалку.

— Хотел осмотреть здешние достопримечательности.

— Ты раньше никогда не бывал в Артезии?

— Нет. Я даже не подозревал о ее существовании. Правда, помню, был один сон — какой-то стеклянный дом, телескоп… но вряд ли тут есть какая-нибудь связь.

Он резко обернулся. Никодеус, стоящий прямо перед ним, быстро положил зажигалку в карман.

— Что это вы ее так быстро спрятали? — запальчиво спросил О’Лири. — И зачем вы все подкрадываетесь поближе ко мне?

— Ах, это… — Никодеус заморгал, смущенно улыбаясь. — Ну, это… миниатюрный фотоаппарат. Понимаешь, у меня хобби: я делаю «снимки без лести», естественно, когда человек не знает, что его фотографируют, я только…

— Дайте-ка я взгляну.

Никодеус заколебался, потом сунул руку в карман и извлёк оттуда фотоаппарат. Он был сделан в виде зажигалки, даже мог соответственно действовать — это О’Лири уже видел, но по весу он был тяжелее обычной зажигалки. С тыльной стороны были встроены крошечные объективы. Он вернул фотоаппарат.

— По-моему, я стал излишне подозрительным после того, как за неполные два часа мне успели нарисовать несколько вариантов жуткой кончины, которая меня ожидала.

— Не думайте об этом, мой дорогой О’Лири. — Никодеус бросил взгляд на его руку. — Ах да, я обратил внимание на твой перстень. Очень интересный рисунок. Позволь мне поближе на него посмотреть?

Лафайет покачал головой:

— Он не снимается. А что, собственно, интересного в этом кольце?

Лицо Никодеуса стало серьезным.

— Так случилось, что здесь, в Артезии, секира и дракон имеют особое значение. Это знак старинного королевского дома. Существует древнее пророчество — и люди здесь притворяются, что верят такого рода вещам, — что королевство в его лихую годину спасет… гм… герой, который прискачет верхом на драконе с секирой в руках. В пророчестве сказано, что героя сразу узнают по этому символу. Я думаю, что этот назойливый шут Йокабамп заприметил перстень — у него острый глаз — и тут же сымпровизировал все остальное. И я бы сказал, к счастью для тебя. А ведь он мог завопить, что это дурной знак. Лод ходит с секирой, понимаешь, и повелевает драконом.

Лафайет пристально посмотрел на Никодеуса и рассмеялся:

— Вы так говорите, как будто сами верите во все это.

Никодеус спокойно усмехнулся:

— Конечно, это всего лишь басня. И все же я бы на твоем месте повернул перстень рисунком внутрь.

— Не могу понять, — сказал О’Лири, — почему вас больше всех заботит моё будущее? Все остальные, похоже, только и ждут, чтобы меня вздернули за уши.

— Просто естественное желание помочь чужестранцу в беде, — ответил, улыбаясь, Никодеус. — В конце концов, избавляя тебя от каленого железа, я имел и свой интерес.

— В какой-то момент вы почти убедили Горубла в том, что я шпион.

— Да это же я специально, чтобы ввести его в заблуждение. Мне надо было как-то отвлечь его внимание от черной магии. Как все артезианцы, он очень суеверен.

— В таком случае, я был прав — вы не местный.

— Это правда, — подтвердил Никодеус. — Я действительно прибыл… гм… из страны, расположенной к югу. Я…

— Я думаю, что ваша страна сильно обогнала Артезию, например, в области технологии. Одна ваша зажигалка чего стоит. Могу поспорить, что электрические лампочки во дворце тоже ваших рук дело.

Никодеус кивнул, улыбаясь:

— Точно. Я делаю что могу, чтобы украсить дворцовую жизнь.

— А каково ваше положение здесь?

— Я — советник его величества. — Никодеус мягко улыбнулся. — Он считает меня мастером магии. Разумеется, среди этих недалеких людей достаточно наличия капли здравого смысла, чтобы прослыть мудрецом. — Он снова спокойно улыбнулся. — Послушай, мой юный путешественник, надеюсь, ты больше не сомневаешься в том, что я тебе друг, — так вот, не хочешь ли ты мне довериться и конфиденциально сообщить что-нибудь? Может, я смогу помочь тебе в осуществлении твоих замыслов?

— Спасибо, но никаких определенных замыслов, где бы потребовалась ваша помощь, у меня нет.

— Я уверен, что мы могли бы договориться к обоюдной пользе, — продолжал Никодеус. — Я — с моим прочным положением здесь, вы, мистер О’Лири, — с вашим… как бы это выразиться… — он остановился на этой вопросительной ноте.

— Зовите меня просто Лафайетом. Я вам очень признателен за все, что вы для меня сделали. Но правда, мне не нужна ничья помощь. Слушайте, торжество вот-вот начнется. Пойдемте быстрее вниз. Я не хочу ничего пропустить.

— Значит, ты все-таки решил идти в одиночку, — печально сказал Никодеус. — Ну что ж, как хочешь, Лафайет. Не буду отрицать — я разочарован. Честно говоря, все это мне уже немного наскучило. Я думал… Ну да ладно, — он все еще пристально глядел на Лафайета, покусывая нижнюю губу.

— А знаешь, я вот думаю, а может, тебе лучше сбежать сегодня вечером, до начала праздника? Если останешься, его величество, по зрелом размышлении, все равно отправит тебя на пытки. А я могу устроить тебе быструю лошадь, которая будет ждать…

— Да не хочу я убегать сейчас, до торжества, — сказал О’Лири. — А кроме того, — добавил он, ухмыляясь, — я ведь обещал расправиться с драконом, помнишь? — Лафайет подмигнул Никодеусу. — Думаю, что это нелегкая задача — убить дракона. Я должен по крайней мере попытаться. Да и еще я слышал, что принцесса Адоранна весьма недурна собой.

— Будь осторожен, парень! Принцесса — наиболее ревностно охраняемое сокровище Горубла. Ты можешь совершить ошибку, думая…

— Думать — это как раз то, к чему я решил не прибегать, пока я здесь, — сказал Лафайет и, давая понять, что разговор окончен, добавил, — ну, давай пойдём, Никодеус. Это первое королевское мероприятие в моей жизни. Я весь в нетерпении!

— Ну, пошли. — Никодеус хлопнул О’Лири по спине. — К делу! Сегодня пирушка, а завтра — битва не на жизнь, а на смерть!

— Битва? — с тревогой в голосе спросил Лафайет.

— Но ты же собирался сразиться с драконом, — напомнил ему Никодеус.

— Ах, вот вы о чем, — улыбнулся О’Лири.

Никодеус рассмеялся:

— Да, именно об этом!

У высокого арочного входа в танцевальный зал Лафайет немного задержался и осмотрел огромный зал из белого, отполированного до зеркального блеска мрамора. Размером с футбольное поле, он был заполнен королевскими гостями в кружевах, тканях различных цветов и оттенков, какие только можно себе вообразить. Все переливалось в свете люстр, которые, словно роскошные гроздья сверкающего винограда, свисали со сводчатых позолоченных потолков.

Когда дворецкий выкрикнул имя Никодеуса, все разом повернули головы в их сторону и с интересом уставились на О’Лири.

— Побольше почтения, Хамфрис, — посоветовал фокусник дворецкому. — Это Лафайет О’Лири, молодой герой, который пришёл к нам в страну, чтобы избавить королевство от чудовища Лода.

— О, прошу прощения, милорд. Какая честь!

Он поклонился и стукнул жезлом об пол.

— Рыцарь Лафайет О’Лири! — провозгласил дворецкий. — Королевский герой!

— Я не рыцарь, — начал Лафайет.

— Ничего. — Никодеус взял его под руку и повел к ближайшей группе гостей. — Мы подумаем о графском титуле для тебя при первой же возможности.

По пути он кивал всем, а люди уже окружали их, в предвкушении чего-то необычного.

— Дамы и господа! Разрешите мне представить вам моего друга, сэра Лафайета.

— Неужели вы правда собираетесь сразиться с этим жутким чудовищем? — выдохнуло манерное создание в бледно-голубом платье с оборками, обмахиваясь веером.

Высокий человек с плоским лицом и тонкими белыми волосами поднял вверх костистый палец:

— Надо неожиданно напасть на него, сильно врезать ниже пояса, промеж ног, и можно убираться. Вот что я вам советую, сэр Лафайет. Я всегда говорил — смелость города берет!

— А вы и голову ему отрубите? — взвизгнула пухленькая блондинка. — Бр-р-р, какой ужас! Наверно, будет море крови?

— Я бы отправился с тобой, парень, — запыхтел рядом полный джентльмен с крупным носом и длинными свисающими усами — К сожалению, моя подагра не пускает…

Лафайет кивнул, весело прокомментировал сказанное и взял с подноса бокал. Понюхав дешевое пойло, он на секунду сосредоточился, представляя то, чем он хотел бы его наполнить, и, наконец, почувствовал лёгкий щелчок, свидетельствовавший об успешном завершении манипуляции.

Лафайет пригубил бокал — настоящий Реми-Мартин. Осушив его одним глотком, О’Лири тут же подхватил другой. Приятное тепло охватило его. Мимо проносили поднос, и Лафайет взял себе еще один бокал.

Неожиданно по толпе пронесся ропот. Негромко протрубили фанфары.

— Принцесса, принцесса, — зашептали кругом.

Лафайет посмотрел в направлении, куда все вытянули шеи, и увидел группу женщин, входящих в широкую дверь под аркой.

— Которая из них Адоранна? — спросил он Никодеуса, слегка толкнув его локтем.

— Она появится после них.

Наконец показалась высокая стройная девушка с тигренком на поводке. Она была в бледно-голубом платье, сплошь расшитом мельчайшим жемчугом. Ее движения были полны лебединой грации. Волосы цвета весеннего солнечного света — другого определения О’Лири подобрать не смог — были прямые, коротко остриженные, и венчала эту очаровательную головку маленькая корона. У нее были огромные глаза небесного цвета, безукоризненной формы овал лица и линия подбородка, маленький аристократический носик, по-другому Лафайет назвать его не мог, прелестная, стройная, излучающая здоровье фигурка тренированной спортсменки. О’Лири сделал глубокий вдох, губы его непроизвольно сложились, чтобы присвистнуть от восхищения, но вместо этого вырвался какой-то хрип.

— В чем дело? — шепотом спросил Никодеус.

— Теперь я знаю, что имеют в виду, когда говорят «перехватывает дух», — пробормотал Лафайет. — Ну, я пошёл.

И он начал пробираться сквозь толпу.

— Ты куда? — схватил его за рукав Никодеус.

— Хочу познакомиться с принцессой.

— Но ты не можешь сам приблизиться к ее королевскому высочеству! Ты должен подождать, пока она сама вызовет тебя.

— Ой, давайте не будем разводить все эти церемонии! Я хочу проверить — неужели она и вблизи так же хороша, как и издали.

Он протиснулся между двумя сухопарыми великосветскими дамами, которые неуверенно завершали книксен, и улыбнулся девушке, повернувшейся в этот момент в его сторону и с удивлением взиравшей на него.

— Привет! — сказал Лафайет, с восхищением оглядывая принцессу. — Я слышал, что вы прекрасны. Но сказать так — это ничего не сказать. Я даже не знал, что способен представить такое совершенство!

В этот момент вперёд выступил человек высокого роста с темными кудрявыми волосами и лицом, которое обычно изображают на проспектах, рекламирующих сигареты. Он резким движением расправил плечи Геркулеса, так, что, казалось, его туника ярко-синего цвета с позолоченными галунами и петлицами вот-вот лопнет. Молодой человек сделал поклон головой в сторону принцессы, затем повернулся и угрожающе посмотрел на О’Лири.

— Прочь, невежа! — тихо сказал он.

О’Лири махнул рукой.

— Иди, играй в свои карты.

Лафайет решил обойти молодого человека, но тот преградил ему дорогу.

— Ты что, оглох, чурбан? — рявкнул он.

— Нет, я Лафайет О’Лири, и, если не возражаете, я бы хотел…

Молодой Геркулес уперся пальцем в грудь Лафайета.

— Пошел прочь! — свирепо прошипел он.

— Ну, вот те раз! Не надо грубостей в присутствии принцессы, — предостерег О’Лири, отстраняя руку.

— Граф Алан! — послышался холодный женский голос.

Оба противника повернулись. Принцесса Адоранна дружески улыбнулась графу и обратилась к Лафайету:

— Вы, должно быть, и есть тот смельчак, который пришёл освободить нас от дракона? — Она потянула за поводок, так как тигренок уже обнюхивал ноги О’Лири. — Добро пожаловать в Артезию.

— Благодарю. — Лафайет слегка отодвинул графа локтем. — Собственно говоря, я пришёл сюда не для того, чтобы убивать драконов, но уж коль скоро я тут, то я не прочь помочь вам.

— И много на вашем счету драконов, сэр Лафайет? — спокойно улыбаясь, спросила она.

— Да нет. Если честно признаться, то я даже ни одного не видел. — Он заморгал. — А вы что — видели?

От удивления рот принцессы слегка приоткрылся.

— Нет. Дракон всего один, и это зверь мятежника Лода.

— Я принесу вам его левое ухо — если у драконов вообще есть уши.

Принцесса прелестно зарумянилась.

— Парень, ты что-то совсем осмелел, — вмешался Алан.

— Ну, коль уж я иду сражаться с драконом, то это вполне естественно. Мне ведь надо совершенствоваться. — Лафайет еще ближе подошел к принцессе.

— А знаете, Адоранна, мне следовало бы потребовать полцарства и вашу руку.

Рука графа Алана рывком развернула О’Лири, другая оказалась у него прямо под носом.

— Предупреждаю тебя последний раз!

Лафайет высвободил руку.

— Искренне надеюсь на это. Между прочим, у вас ведь есть какое-то неотложное дело. — Лафайету пришлось тут же это срочное дело выдумать.

Граф Алан встревожился.

— Извините, ваше высочество, — произнёс он напряженным голосом, потом поспешно повернулся и быстро зашагал к воображаемой двери.

О’Лири тепло улыбнулся принцессе.

— Приятный молодой человек, — сказал он. — Ваш приятель?

— Да, один из самых близких друзей. Мы еще в детстве вместе играли.

— Поразительно, — сказал Лафайет. — Неужели вы помните свое детство?

— Очень хорошо помню, сэр Лафайет. А вы что, не помните?

— Да, конечно, помню. Но лучше оставим эту тему. Не хотите ли потанцевать?

Фрейлины принцессы, стоящие в ряд позади нее, громко зафыркали и начали двигаться, как бы готовясь к наступлению. Адоранна задумчиво посмотрела на О’Лири:

— Но ведь музыки нет?

Лафайет бросил взгляд на пальмы в горшках. Тут же представил себе за ними джаз-банд из пяти человек, одетых в смокинги. У них была пауза, и инструменты лежали в стороне. Руководитель поднял руку и что-то сказал музыкантам. О’Лири услышал негромкое вступление ударника. Это была мелодия блюза «Королевский сад».

— Разрешите? — Лафайет поклонился.

Адоранна улыбнулась, передала поводок с тигренком стоящей рядом даме и взяла Лафайета под руку. Он притянул ее поближе — такое лёгкое, как перышко, небесно-голубое видение — и почувствовал слабый запах цветущего в ночи жасмина.

— Сэр Лафайет! — удивленно воскликнула принцесса. — У вас очень странная манера обращения с дамами.

— Я покажу вам оригинальный танец, который танцуют у меня на родине.

Он сделал несколько па Артура Муррея, которые часто разучивал один у себя в комнате, держа учебник в левой руке. Она двигалась без видимых усилий.

— Вы великолепно двигаетесь и удивительно тонко чувствуете партнера, — похвалил О’Лири. — Впрочем, я думаю, этого и следовало ожидать.

— Конечно, я ведь обучалась бальным танцам. Но скажите мне, почему вы все-таки согласились выйти против этого дракона Лода?

— Ох, я не знаю. Ну, может быть, потому, что я не хотел уточнять, что имел в виду ваш папочка, угрожая мне каленым железом.

— Шутите, сэр!

— Конечно.

— Скажите, а вы давали какую-нибудь серьезную клятву, что пойдёте на этот великий подвиг?

— Ну…

— А клятву держать все в тайне — тоже? — Она заметно оживилась. — Скажите, — продолжала Адоранна возбужденным шепотом, — кто вы на самом деле? Имя — сэр Лафайет, — за ним, наверно, скрывается какой-то благородный титул в вашей стране?

— Почему вы так решили?

— По тому, как вы себя ведете, видно, что вы не привыкли кланяться, — сказала она, с ожиданием глядя на него.

— Да, вы правильно заметили. Там, откуда я прибыл, я никому не должен был кланяться.

Адоранна от изумления открыла рот:

— Я так и знала! Как интересно! Скажите, Лафайет, где находится ваша страна? Не на востоке потому, что там нет ничего, кроме океана. А на западе пустыня, владения Лода.

— Не женское это дело — выпытывать мои секреты, — сказал игриво Лафайет. — Да и вообще, будет интереснее, если я останусь загадочным.

— Ну ладно, пусть будет так. Только обещайте мне, что я буду первой, кому вы решите раскрыться.

— Можете на это рассчитывать, конфетка моя, — заверил ее О’Лири.

— Конфетка?

— Ну, знаете, это такая сладкая штука.

Адоранна засмеялась:

— Лафайет, вы очень оригинально выражаетесь!

— Для меня это один из самых приятных моментов, — продолжал болтать О’Лири. — Обычно я просто немею, когда дело доходит до светской беседы!

— Лафайет, вы просто морочите мне голову! Могу поспорить, вы никогда не лезете за словом в карман.

— Если бы так! Моменты бывают разные. Ну, например, когда мушкетеры пришли меня арестовывать. Да и перед этим, когда я успел переброситься парой слов с неким Рыжим Быком…

Адоранна удивленно вскинула брови.

— Вы имеете в виду этого гнусного карманника и контрабандиста?

— Похоже, у него были кое-какие криминальные наклонности. Думаю, что это отражение анархических тенденций во мне самом.

— И они вас арестовали! — воскликнула Адоранна. — Лафайет, да вас ведь могли упрятать за решетку!

— Ничего, я бывал в местах и похуже.

— У вас, наверно, бывали захватывающие приключения? Принц, путешествующий инкогнито…

Музыка смолкла, послышались звуки, как будто музыканты складывали свои инструменты в одно место. Все захлопали, требуя продолжения. Граф Алан из-за спины О’Лири, вытянув голову к принцессе, спросил ее:

— Могу ли я рассчитывать на честь пригласить ваше высочество на следующий танец?

— Извини, Ал, следующий танец занят, — Лафайет взял девушку за руку и повел ее.

Алан преградил ему путь.

— Я, кажется, просил тебя убраться, остряк несчастный! — зашипел граф.

— Предупреждаю тебя, исчезни, пока я совсем не вышел из себя!

— Послушай, Ал, мне это начинает надоедать! — сказал Лафайет. — Каждый раз, когда я дохожу до самого интересного в разговоре с Адоранной, ты обязательно тут же влезаешь!

— Ах так! Даже самый последний тупица давно бы понял, что его присутствие нежелательно. А теперь — вон!

Услышав громкий голос графа, все разом обернулись к ним.

— Алан! — Видно было, что Адоранна была шокирована. — Ты не должен так разговаривать с… гостем, — ей наконец удалось закончить фразу.

— Гостем? Да судя по всему, это просто искатель приключений, его наняли! Да как он осмеливается прикасаться к персоне ее королевского высочества!

— Алан, ну почему бы вам не подружиться? — в голосе принцессы послышалась мольба. — В конце концов, сэр Лафайет поклялся сослужить великую службу на благо нашей короны.

— Похоже, он мастак говорить о великих подвигах, — резко выпалил Алан,

— но когда придет время действовать…

— Я заметил, что сам-то ты не очень рвешься, — поддел его О’Лири. — А на вид ты такой большой и сильный.

— Достаточно сильный, чтобы размозжить тебе голову. А что касается дракона, то ни я, ни кто другой не сможет сразиться с чудовищем больше горы, с мощным панцирем и клыками.

— Откуда ты знаешь про панцирь и клыки? Ты что, видел его?

— Нет, не видел, но это всем известно.

— Ну, так и быть, Алан, ты сейчас иди отсюда. А после того, как я убью дракона, я позволю тебе подойти к нему и измерить его рулеткой, вот тогда и узнаем — такой ли он огромный, разумеется, если ты не струсишь!

— Я струшу?!

Точеное лицо графа, искаженное злобой, оказалось в двух дюймах от лица Лафайета.

— Да мне ничего не стоит сделать из твоей шкуры барабан, будь ты хоть пеший, хоть на коне!

— Граф Алан! — Голос Адоранны звучал холодно и негромко, но в нем слышались властные нотки. — Что за манеры, сэр?

— Манеры? — Алан бросил взгляд на О’Лири. — Да у этого молодца вообще манеры свинопаса! Бьюсь об заклад, что и вояка он еще тот!

— Я не знаю, Ал, — небрежно произнёс О’Лири. — Я немного знаком с каратэ, айкидо, дзюдо…

— С этим оружием я незнаком, — раздражённо прервал его Алан. — Ну, а как насчёт палаша, кинжала, булавы? Можно и палицу, копье…

— Грубо, — ответил Лафайет. — Очень грубо. Я считаю, что фехтование более подходящий вид спорта для джентльмена. Я как раз в прошлом месяце читал классную книгу об этом. Главное в фехтовании — это укол кончиком шпаги, а не удар лезвием. Знаешь, сабля и эспадрон…

— Я не новичок в фехтовании на рапирах, — мрачно произнёс Алан. — И был бы рад иметь возможность проучить тебя.

Лафайет снисходительно рассмеялся:

— Ты собрался меня проучить? Ал, старина, если бы ты знал, как все это глупо. В конце концов, что ты можешь такого, чего бы я не смог?

— В таком случае, сэр Никто, может быть, вы соблаговолите снизойти, чтобы принять мой вызов?

— Алан… — начала было Адоранна.

— Все в порядке, ваше высочество, — остановил ее О’Лири. — Есть возможность позабавиться. Завтра днем, устроит?

— Завтра? Ну нет! Сегодня — сейчас! Я не сомневаюсь, что ты с утра пораньше уберешься куда-нибудь в надежное место со всеми своими амбициями, только тебя и видели! Но тебе это не удастся, негодяй! На внутреннем дворе достаточно светло и от лунного света. Я хочу проучить тебя прямо сейчас, без дальнейшей болтовни!

Рядом с Лафайетом появился Никодеус.

— Алан, — мягко сказал он. — Если позволите, я бы хотел предложить…

— Не позволю!

Глаза Алана и О’Лири встретились.

— Я буду ждать вас во дворе.

Граф кивком головы поклонился принцессе, повернулся на каблуках и начал прокладывать себе дорогу среди плотной толпы зевак, которая тут же устремилась за ним.

— И весь этот ажиотаж вокруг урока фехтования! — воскликнул Лафайет. — Эта публика — настоящие спортивные фанаты!

— Сэр Лафайет, — еле слышно произнесла принцесса, — не обращайте внимания на глупую выходку графа. Я потребую, чтобы он принес вам свои извинения.

— Не волнуйтесь, Адоранна. Я думаю, что немного свежего воздуха пойдёт мне только на пользу. У меня еще не весь коньяк выветрился.

— Лафайет, вы слишком хладнокровны перед лицом опасности! Вот. — Она вынула откуда-то кружевной платочек и вложила его в руку Лафайета. — Носите его при себе и, пожалуйста, я прошу вас, обойдитесь с графом благородно.

Сказав это, принцесса ушла.

— Адоранна… — начал было О’Лири, но кто-то тронул его за руку.

— Лафайет, — Никодеус говорил ему прямо в ухо. — Вы просто не знаете, на что идете. Алан непревзойденный фехтовальщик в полку гвардейцев.

— Да я просто покажу ему несколько приёмов владения шпагой. Он…

— Приемов? Да он блестящий фехтовальщик! Ты и ойкнуть не успеешь, как он воткнет тебе шпагу под ребро!

— Глупости. Мы просто немного разомнемся, забавы ради.

— Забавы? Да ведь он просто взбешен!

Лафайет задумался:

— Вы действительно думаете, что он это все серьезно?

— Еще чуть-чуть, и у него пена изо рта пойдёт, — заверил его Никодеус.

— Последнее время он был фаворитом принцессы, пока не пришли вы и не перебежали ему дорогу.

— Так он что — ревнует? Бедняга! Если бы он только знал…

— Знал что? — отрывисто спросил Никодеус.

— Ничего! — Он сердечно похлопал Никодеуса по спине. — Ну, пошли, — выйдем и посмотрим, что можно сделать.

Глава 5

Мрачный прямоугольный двор был огорожен гранитной стеной, сзади неясно вырисовывались крылья дворца, которые занимала прислуга. Все было залито мрачным холодным лунным светом. Заметно похолодало, приближались заморозки…

Лафайет оглядел толпу, собравшуюся, чтобы посмотреть урок фехтования. Группы зрителей, стоящие как вкопанные, образовали нечто вроде импровизированной арены. Слышались тихие, но возбужденные голоса. Заключались пари. О’Лири заметил, что большинство ставило два к одному в пользу его противника.

— Давай подержу твой плащ, — живо предложил Никодеус.

О’Лири скинул его и тут же передернулся от порыва холодного, промозглого ветра, ударившего в спину и заставившего трепетать рубашку, словно флаг. Граф Алан, с засученными рукавами, огромный как никогда, стоял в двадцати футах от Лафайета. Он небрежно разговаривал с двумя элегантными секундантами, которые, взглянув на О’Лири, холодно кивнули и больше не обращали на него внимания.

— Ну, я вижу, хирург уже готов, — Никодеус указал на дородного человека в длинной серой накидке, — хотя не думаю, что у него будет много работы. Граф всегда наносит укол прямо в сердце.

Алан принял от своего помощника шпагу, проверил ее на гибкость, попробовал пальцем острие и несколько раз рубанул по воздуху.

— Мне бы тоже надо согреться, — заметил Лафайет.

Он потянулся за своей шпагой, но, чтобы вытащить ее из ножен, одной руки ему было явно недостаточно, пришлось помогать второй.

— Какая-то она слишком длинная, не правда ли? — сказал Лафайет.

Помахав оружием, он принял боевую стойку.

— Надеюсь, тебе приходилось драться с опытными противниками? — спросил Никодеус.

— Да нет, я практиковался сам с собой.

О’Лири сделал выпад, но не рассчитал, и ему пришлось дважды переступить для того, чтобы сохранить равновесие.

— Эта штука слишком тяжелая, — заметил он, опуская шпагу к земле. — Я привык к оружию полегче.

— Скажи спасибо, что она такая тяжелая. У графа великолепный удар — лёгкое оружие он тут же выбивает из рук, и оно летит как щепка.

— Эй, — Лафайет подтолкнул локтем фокусника, — глянь-ка туда, вон — в черной накидке. Похоже, что это…

— Да, да, это она, — подтвердил Никодеус, — только не смотри туда. Все делают вид, что будто невозможно узнать, кто скрывается под этой накидкой. Сам понимаешь, в ее положении не пристало присутствовать на такого рода зрелищах.

Лафайет вытащил платочек, помахал им в сторону Адоранны и засунул его в карман рубашки. Граф Алан, находясь на противоположной стороне импровизированной арены, заметил это, но продолжал разогреваться, разрубая воздух шпагой и упирая свободную руку в бедро. О’Лири с восхищением смотрел на свистящую сталь.

— Послушай, Никодеус, — пробормотал он задумчиво, — а ведь он чертовски хорош!

— Я же говорил тебе, что ему тут нет равных. Но если ты считаешь, что сможешь победить его…

— Послушай, может, я несколько поторопился, а?

Он наблюдал, как граф, молниеносно описав серию восьмерок, изысканно закончил повторную атаку и, уперев острие шпаги в землю, испытующе посмотрел на О’Лири.

— Давай, — зашептал Никодеус, — покажи ему немного из того, что ты умеешь. Ты получишь психологическое преимущество, если тебе удастся выполнить приемы хоть немного лучше, чем это сделал он.

— Послушай-ка, Никодеус, я думаю, что будет не очень-то благородно с моей стороны, если я проучу его на глазах у друзей?

— Ну что ж, пусть сам расхлебывает. В конце концов, это ведь он настаивал на поединке.

Секунданты Алана, о чем-то посовещавшись, направились через двор к О’Лири.

— Никодеус! — Лафайет схватил своего секунданта за руку. — Все идёт совсем не так, как я предполагал. Я хочу сказать, я предположил, что поскольку Алан — ну, то есть, я не понимаю, как…

— После! — Никодеус высвободил руку, подошел к секундантам графа и стал с ними о чем-то серьезно говорить.

Лафайет взял шпагу и сделал пару неуклюжих взмахов. В его онемевших от холода пальцах шпага смотрелась топорно, как будто он орудовал ломом. Теперь Алан сделал несколько шагов вперёд и стоял, выжидая, — его изящная шпага в бронзовой от загара руке выглядела почти невесомо.

— Ну, начнём, Лафайет, — Никодеус уже стоял возле него. — Сейчас я взмахну белым платком, и вы скрестите шпаги.

О’Лири почти не слышал, что говорил ему Никодеус, а тот заговорил еще быстрее, настойчиво предлагая Лафайету начать.

«Может, упасть и притвориться, что сильно повредил колено, — лихорадочно соображал Лафайет. — Нет, это не годится. А может, чихнуть и изобразить сильнейший приступ астмы? Нет, это тоже не подойдет. Итак, остается только одно… Черт! И как раз в тот момент, когда все для него так хорошо разворачивалось. Ничего не поделаешь — другого выхода нет. Но хоть бы на этот раз все сработало».

О’Лири зажмурил глаза и представил пансион мадам Макглинт. Извилистый коридор, скрипучие кровати, облупленные заляпанные обои, свою кладовочку, сардины… Он открыл глаза — Никодеус, не мигая, смотрел на него.

— Что случилось? Вам что, плохо?

Лафайет снова плотно зажмурил глаза, нашептывая про себя:

— Ты спишь… Это все тебе только снится. Ты в постели, ты чувствуешь, что в кровати сломалась пружина и впивается тебе под левую лопатку. Дело близится к утру, и если ты просто медленно откроешь глаза…

Он приоткрыл один глаз и увидел графа Алана, в нетерпении стоящего в десяти футах от него, ряд напряженных в ожидании лиц, а чуть выше — нечёткие очертания каменной стены.

— Это же все не на самом деле, — прошептал Лафайет еле слышно. — Это все обман, галлюцинация! На самом деле это совсем не здесь!

Он топнул башмаком по мостовой:

— Это не настоящий камень, ха-ха, он только воображаемый. И на самом деле мне вовсе не холодно, сейчас прелестная августовская ночь! Ни ветерка…

Неожиданно для себя Лафайет перестал шептать. Нет никакого смысла обманывать себя: камень под ногами был по-прежнему твердый и настоящий. Порывы ледяного ветра все так же обжигали лицо. Алан ждал — обнаженная сталь слабо мерцала в его руке. Никодеус озабоченно смотрел на О’Лири.

— …правила, инструкции, — говорил он. — Ну, постарайся, мой мальчик.

Никодеус достал белый платок и взмахнул им.

— Все это так отвлекает, — пробормотал под нос Лафайет. — Совершенно не могу сосредоточиться, когда на меня так глазеют.

— Джентльмены, начали! — резко скомандовал Никодеус.

Граф Алан поднял шпагу и принял боевую стойку. Ничего не видя перед собой, Лафайет сделал несколько шагов вперёд, держа свою тяжелую шпагу на вытянутой руке. Скрестившись, клинки издали звук, похожий на звук от удара по железному забору.

— Послушайте! Одну минутку! — О’Лири опустил шпагу и отступил назад.

Алан пристально смотрел на него — его тёмные глаза отливали каким-то неземным светом. О’Лири повернулся к Никодеусу:

— Послушайте-ка, если это настоящая дуэль, а не просто дружеский поединок…

— Ха!.. — прервал его Алан.

— …то, поскольку я принял вызов, за мной право выбора оружия, не так ли?

Никодеус выпятил нижнюю губу.

— Полагаю, что так. Но дуэль уже началась.

— Никогда не поздно исправить ошибку, — твердо сказал Лафайет. — Итак, граф, вы выбрали шпаги — примитивное оружие. Надо бы взять что-нибудь посовременнее. Может быть, револьверы?

— Вы настаиваете на револьверах? — удивился Никодеус.

— А почему бы и нет? По крайней мере, — О’Лири ни на секунду не мог забыть, что принцесса смотрит на него, — в моих руках он будет выглядеть менее нелепо. Пусть лучше я проиграю на револьверах, чем нахватаюсь позора, когда Алан будет гонять меня по всему двору, ударяя по пяткам.

— Револьверы так револьверы, — согласился Никодеус. — Надеюсь, подходящая пара найдется?

— В моей комнате есть прекрасная пара, — сказал Лафайет.

— Как будет угодно сэру Лафайету, — ответил один из секундантов Алана,

— при условии, разумеется, если граф не будет против.

— Я уверен, что граф не испугается, — сказал О’Лири. — Конечно, вероятность смертельного исхода при поединке на револьверах значительно выше… — Тут он резко оборвал себя, внезапно осознав, что говорит. — Револьверы? Может, немного подумаем, ребята? — начал он.

— Я о них слышал, — кивнул Алан. — Это похоже на маленькие мушкеты, которые можно держать в руке.

Он пристально взглянул на О’Лири:

— Вы говорили только о холодном оружии, когда спровоцировали меня на дуэль, сир, а теперь ваши ставки растут!

— Ну, хорошо, — поспешно сказал Лафайет. — Если вы не…

— …но я принимаю вызов, — резко заявил Алан. — А ты, оказывается, еще более кровожадный негодяй, чем мне показалось вначале, но я не буду возражать. Несите оружие!

— Может быть, нам стоит уравнять шансы?

Слова Никодеуса остались без внимания, так как косматый паж с большим рвением устремился за оружием.

Алан отвернулся, отошел на несколько шагов и стал сквозь зубы что-то говорить своим секундантам, которые время от времени бросали взгляды на О’Лири. Он развёл руками и хмуро посмотрел на них. Никодеус сосредоточенно жевал губу.

— Мне это не нравится, — сказал он. — Одним удачным выстрелом он может в одно мгновение снести тебе голову, даже если ты успеешь нажать курок одновременно с ним.

Лафайет рассеянно кивал, полуприкрыв глаза. Он вспоминал револьверы, уютно лежащие в своих украшенных драгоценными камнями кобурах. Он представил себе их внутренний механизм, зримо ощупывая его отдельные детали… Ему казалось, что он утратил свою способность манипулировать окружающим, словно его околдовали. Но попробовать все-таки стоило. В данных условиях это было не так-то просто осуществить. О’Лири почувствовал обнадеживающее колебание — такое слабое, что его можно было принять за дуновение ветра.

Вернулся мальчик и, тяжело дыша, протянул пояс великолепной работы из черной кожи, на котором висели тяжёлые револьверы с длинными стволами.

— Я возьму их. — Никодеус принял оружие из рук пажа, протянул ждущему графу и предложил проверить оба револьвера.

Алан вытащил один из них, взял за рукоятку и передал секундантам, которые его тщательно осмотрели. Покачав головами, они о чем-то переговорили и вернули его обратно. О’Лири взял свой, рассеянно заметив при этом, что револьвер был автоматический, с магазином и прицельным приспособлением с насечкой. Смотрелся он весьма угрожающе.

— С какого расстояния стреляются, Лафайет? — шепотом спросил Никодеус.

— О, я думаю, что трех шагов должно быть достаточно.

— Что? — Никодеус изумленно посмотрел на него. — Да с такого расстояния никто не промахнется!

— В этом-то все и дело, — ответил Лафайет. — Давайте приступим!

Он нервно облизывал губы и едва слышал, как Никодеус инструктировал обоих дуэлянтов, что они должны стать спиной друг к другу, оружие держать сбоку с опущенным вниз стволом, затем по сигналу сделать три шага и только после этого повернуться и выстрелить.

Алан занял позицию и стоял в напряженном ожидании. Лафайет встал к нему спиной.

— Готовы? Пошли! — твердо скомандовал Никодеус.

О’Лири судорожно сглотнул, сделал шаг, другой, третий, резко повернулся и поднял револьвер. Алан уже держал свой готовым к стрельбе, и направлен он был прямо в сердце Лафайета. Он увидел, что граф нажимает курок, и в то же мгновение, прицелившись в белое пятно его рубашки, выстрелил.

Струя фиолетовых чернил, описав длинную дугу, поразила графа в самое сердце, а поток красной жидкости из револьвера Алана заляпал плечо О’Лири.

— Я первый попал! — радостно закричал Лафайет и сделал еще один выстрел, на сей раз влепив струю прямо в ухо графа. Это была хорошая, мощная струя, как одобрительно успел отметить О’Лири. Она настигла надменного графа, когда тот уже отступал, пронеслась, обрызгав лицо и залитую краской при первом выстреле рубаху. Струя впилась в его ухо как раз в тот момент, когда граф, отступая, столкнулся со своими перепуганными секундантами и упал. Толпа, взиравшая до этого в безмолвном шоке на происходящее, взорвалась от смеха, и в этом общем хохоте явно был слышен смех принцессы.

— Ну, что? Думаю, победа на моей стороне?

О’Лири опустил револьвер и, улыбаясь, принимал от толпы возгласы посвящения в рыцари. Алан вскочил на ноги, пытаясь обеими руками вытереть лицо. Он дико смотрел на свои фиолетовые руки, затем с ревом подскочил к перепуганному секунданту, вырвал у него из ножен шпагу и рванулся в атаку.

— Лафайет! — громко крикнул Никодеус.

О’Лири оглянулся как раз вовремя. Увидев летящую прямо на него шпагу, он схватился за эфес своей и успел выхватить ее и поднять, чтобы встретить атаку Алана.

— Эй! — О’Лири, сделав шаг назад, яростно отбивал атаку. Слышался лязг стали, Лафайет отступал все дальше и дальше под яростным натиском сильного противника. Он споткнулся на неровной мостовой и тут же получил ряд мощных ударов по руке, да таких, что не мог ею двинуть. Казалось, еще чуть-чуть — и графу удастся выбить оружие у него из рук. О контратаке не могло быть и речи.

Еще один сильный удар — и шпага вылетит из рук О’Лири. На какое-то мгновение он увидел искаженное яростью лицо Алана, все в фиолетовых пятнах. Лафайет выставил шпагу вперёд, готовый отразить очередной выпад графа.

Последовала атака, и в это мгновение послышался звук удара — что-то белое мелькнуло сверху и, ударив графа по голове, отлетело в сторону и вдребезги разбилось. Алан выронил шпагу и, медленно наклоняясь, сначала опустился на колени, а потом рухнул плашмя лицом вниз.

Что-то звякнуло под ногами Лафайета. Это оказался осколок «снаряда». Хрипло выдохнув, он нагнулся и поднял черепок. Рисунок на осколке с ангелочками и прелестными девушками был ему знаком — точно такой же был на ночном горшке в его комнате. Он быстро посмотрел вверх и увидел симпатичное личико в обрамлении тёмных кудряшек, которое быстро скрылось в окне.

— Дафна, — прошептал Лафайет, — как ты вовремя подоспела, девочка.

Когда вернулись в танцевальный зал, все долго и от души смеялись и поздравляли Лафайета, похлопывая его по спине.

— Это самая прелестная выходка за весь год, — давясь от смеха, говорил пожилой седой человек в бледно-желтых брюках до колен, с моноклем в глазу.

— Молодой Алан, кажется, получил свое, а? Хотел немного смошенничать, а парень оказался для графа слишком крупной наживкой!

— Ты прекрасно справился с ситуацией, — глубокомысленно одобрил Никодеус. — Смертельный исход оставил бы дурное впечатление, а так — ты, конечно, достиг своей цели. Ты поступил мудро.

Подошла Адоранна, хорошенькая как никогда, с разрумянившимися на холоде щечками. Она положила свою руку на руку Лафайета.

— Я так благодарна вам, благородный сэр, за то, что вы сохранили жизнь графу. Он получил урок, который вряд ли скоро забудет.

В переполненном танцевальном зале раздался пронзительный крик, затем послышался сердитый женский голос. Что-то произошло, и круг восторженных почитателей подвига Лафайета резко поредел. Все вытянули шеи, чтобы увидеть причину переполоха.

— Уфф! — О’Лири оглянулся, отыскивая глазами лакея, и, когда тот приблизился с подносом, взял девятый (а может быть, это был уже десятый) стакан бренди.

— Адоранна, — начал он, — сейчас для нас весьма подходящий момент оставить общество и на минутку уединиться. Я заметил, что тут прекрасный сад.

— О, Лафайет, пойдемте вначале посмотрим, отчего это раскричалась герцогиня, как простая торговка рыбой, когда полицейский конфискует ее товар.

Она игриво потянула его за руку. Лафайет последовал за ней, впереди шёл Никодеус и призывал всех уступить дорогу ее высочеству.

— Ах эта горничная! — послышалось сбоку. — Представляете, смазливая распутница крутится в обществе наравне со своими господами, да еще в украденном платье!

В душе О’Лири все оборвалось. Он напрочь забыл о том, что пригласил Дафну. Маленькая горничная, теперь уже в розовом платье, белых перчатках и серебристых туфельках, с ниткой белого сверкающего жемчуга на шее, оробев, стояла перед костлявой матроной, облаченной в светло-желтое парчовое платье, похожее на кольчугу. Матрона грозила пальцем, взывая к небесам, при этом жилы на ее шее вибрировали, как струны виолончели, даже диадема, прикрепленная сверху на ее жёсткой прическе, энергично подпрыгивала, словно подчеркивая глубину нанесенного оскорбления.

— …ну, моя милая, я обязательно прослежу, чтобы тебя сначала как следует высекли, а потом отправили в исправительный дом, где…

— О, прошу прощения, герцогиня! — О’Лири шагнул к разъяренной даме, ободряюще подмигнув при этом Дафне. — Я думаю, тут произошло маленькое недоразумение. Эта молодая леди…

— Леди? Должна вам сказать, что это простая служанка! Какая наглость — появиться здесь, да еще в моём платье! Моя швея только сегодня закончила его!

— Вы, вероятно, ошибаетесь, — твердо сказал О’Лири. — Это я подарил девушке платье и пригласил ее сюда.

В этот момент он услышал за спиной вздох. Лафайет повернулся и увидел, что Адоранна смотрит на него широко раскрытыми глазами. Наконец ей удалось взять себя в руки и даже улыбнуться.

— Это еще одна из прекрасных шуток сэра Лафайета, — сказала она, — успокойтесь, дорогая Вероника, девчонка получит свое.

— Да нет! Вы не поняли! — запротестовал О’Лири. — Произошла ошибка. Это платье я ей подарил сегодня и пригласил на торжество.

— Прошу вас, благородный господин, — вмешалась Дафна, я вам очень признательна за то, что вы хотите выручить простую служанку, но ничего из этого не выйдет. Я… я украла платье — все именно так, как говорит ее высочество.

— Да нет же! Не делала она этого! — Лафайет замахал руками. — Вы что, все тут с ума посходили? Я говорю вам…

Герцогиня ткнула костлявым, как у скелета, пальцем в украшение на лифе платья:

— Разве это украшение не с герба дома Великого Джерси, да или нет? — Голос ее просто дрожал от торжества момента.

— Вообще-то она права, — пробормотал Никодеус в сторону О’Лири. — В чем тут дело? Как ты подарил ей это платье?

— Я… я… — Лафайет смотрел то на герцогиню, то на Дафну, которая стояла опустив глаза. И тут у него зародилось подозрение, что с его способностью вызывать материальные предметы не все обстоит так гладко, как ему могло показаться. Когда он вызвал ванную комнату, то получил бадью вместе с ее содержимым, которая перенеслась, как сказала девушка, прямо с чердака, где она мылась. А когда он захотел, чтобы в шкафу появились платья, то он не мог создать их из ничего, он просто переместил их из ближайшего шкафа — в данном случае им оказался шкаф герцогини.

— Я заплачу за платье, — выпалил он. — Это не ее вина! Она не знала, что оно украдено, ну… то есть, я его, конечно, не крал. Понимаете, я пригласил ее на вечер, а она сказала…

Он заметил, что на лицах стали появляться многозначительные улыбки. Адоранна тряхнула головой, повернулась и величественно пошла прочь. Герцогиня таращила на него глаза, как тираннозавриха-мама, которая с удивлением заметила, что какое-то ублюдочное млекопитающее высасывает отложенные ею яйца.

— Адоранна, подождите минутку! Я сейчас все объясню! — Лафайет встретился взглядом с Дафной — ее глаза были полны слез.

— Пошли, Лафайет, — потянул его за рукав Никодеус. — Шутка не получилась. Эти люди очень консервативны по части соблюдения протокола.

— Дафна, — начал было О’Лири, — мне так жаль…

Девушка подняла голову, посмотрела на него невидящим взглядом.

— Я вас не знаю, сэр, — сказала она холодно, повернулась и пошла.

— Ох, черт бы побрал все это! — Лицо О’Лири исказилось гримасой, он опустил руки. — Лучше бы я вообще не связывался с этим проклятым платьем.

Послышался испуганный вскрик герцогини, взвизгнула Дафна, раздался восторженный рев мужской половины публики. Лафайет поднял глаза и с удивлением увидел, как промелькнула в поспешном бегстве согнутая фигурка Дафны — кроме серебряных туфелек, нескольких кусочков кружев и пунцового румянца смущения, на ней ничего не было. Сопровождаемая бурей аплодисментов, она исчезла в толпе.

— Ну, это просто грандиозно, старина! — Какой-то полный джентльмен в темно-красном бархатном костюме хлопнул О’Лири по плечу своей мясистой рукой. — Это с помощью волшебного зеркала, да?

— Ах, сэр Лафайет, ну и лиса же вы! — Это была уже похвала от другого благодарного немолодого зрителя.

Герцогиня засопела и, спотыкаясь, глядя широко раскрытыми глазами, пошла прочь.

— Куда ушла Адоранна? — Лафайет привстал на цыпочки, глядя поверх голов.

— Такими шутками не впечатлишь ее высочество, — сказал Никодеус, — сегодня ты ее больше не увидишь, мой мальчик.

Лафайет глубоко вздохнул:

— Пожалуй, вы правы. Ну, ладно. Вечер все равно сорван. Может, утром мне удастся объяснить все.

— Даже не пытайся, — посоветовал фокусник.

О’Лири мрачно взглянул на него.

— Мне нужно немного времени, чтобы уточнить кое-какие детали, и только после этого я смогу совершать кое-какие добрые дела, — сказал он. — Может, мне надо поспать? Но, с другой стороны, если я засну…

— Ничего, мой мальчик. Не будет же она вечно сердиться. Иди и отдохни сейчас. А утром я бы хотел кое-что обсудить с тобой.

Вернувшись в комнату, Лафайет подождал, пока служанка, двигаясь бесшумно по комнате, не зажгла свечу. При ее тусклом свете он разделся, нагнувшись над тазом, облил голову водой и вытер полотенцем. Потом задул свечу, подошел к огромной с пологом кровати и, откинув угол одеяла, с облегчением нырнул в постель.

Что-то тёплое и гладкое прильнуло к нему. Вскрикнув от изумления, Лафайет выскочил из постели и остолбенело уставился на личико с блестящими глазками и голое плечо Дафны, которое показалось из-под одеяла вслед за всклоченной головкой.

— Граф Алан задал вам приличную трепку, да? Давайте, я разотру вам спину.

— Хм… спасибо за то, что вы запустили в него этим… снарядом, — начал О’Лири, — но…

— А, пустяки! — сказала Дафна. — Это ничего, но ваш синяк…

— Мне еще повезло, что он не пырнул меня острием. — Лафайет осторожно пошевелил рукой. — Довольно сильно болит. Но, черт подери, что вы здесь делаете?

Она озорно улыбнулась:

— А куда еще я могла пойти, милорд, в моём-то положении?

— Ну… — И тут Лафайет замер, прислушиваясь к какому-то звуку. Скрипнула половица. Похоже, кто-то крался.

— Тс-с-с! — раздалось из темного угла комнаты. О’Лири напрягся, вспомнив, что свою шпагу он оставил там, в углу комнаты, где он сбросил прямо на пол свою одежду. Шпага должна быть сверху.

— Сэр Лафайет, пойдемте-ка быстрей, — прошипел голос. — Это касается благополучия ее высочества. Только не кричите, пожалуйста! Полнейшая тайна!

— Кто вы? — строго спросил О’Лири. — И как вы сюда попали?

— Некогда разговаривать! Быстрее!

Голос был хриплый, незнакомый. Лафайет с напряжением вглядывался в темноту, пытаясь разглядеть очертания непрошеного гостя.

— Что случилось?

— Больше ни слова! Или идешь со мной, или нет — выбирай! Нельзя терять ни минуты!

— Хорошо, подождите, я надену брюки…

Он подошел к своей одежде, надел бриджи и рубашку, сунул ноги в башмаки и подхватил свой короткий плащ.

— Ну, вот и все. Я готов.

— Сюда!

Лафайет пошёл на звук голоса. Когда он проходил мимо кровати, Дафна, схватив его за руку, потянула вниз.

— Лафайет! — зашептала она прямо в ухо, — тебе нельзя идти! Тут, наверное, какой-то обман!

— Я должен, — так же тихо шепнул он в ответ. — Это…

— Кто там? — резко спросил тот же голос. — С кем это вы разговариваете?

— Да нет тут никого! — Лафайет высвободился и пошёл на голос. — Я всегда разговариваю сам с собой, когда не понимаю, что происходит. Послушай! С ней все в порядке?

— Сами увидите.

Узкая полоска тусклого света на стене тут же увеличилась, так как кто-то раздвинул прямоугольную, в сорок футов панель. На мгновение мелькнул силуэт в плаще. О’Лири последовал за ним, с трудом различая в кромешной тьме низкие потолки коридора и крадущуюся фигуру своего проводника. Неожиданно он стукнулся головой о низкую балку, выругался и соскреб паутину, облепившую лицо. Воздух тут был спертый, пахло нечистотами и мышами. Где-то в трещине стены завывал ветер.

Они шли более или менее прямо, затем неожиданно обогнули массивную каменную колонну, потом повернули направо, прошли еще футов пятьдесят и уперлись в кирпичную стену, на которой тут и там виднелись куски строительного раствора.

— Тут мы поднимемся, — отрывисто произнёс хриплый голос.

Лафайет пошарил руками и нащупал грубые деревянные перекладины, прибитые к вертикальной стойке рядом со стеной. Он поднялся и, оказавшись в каком-то новом проходе, поспешил за проводником. О’Лири пытался сориентироваться, в каком месте дворца они находятся — похоже, это было где-то на четвертом этаже, на полпути к западному крылу.

Впереди послышался лёгкий скрип, негромкий сердитый окрик. Кто-то схватил его за руку, всунул мешок из грубой ткани — мешок был тяжёлый, и что-то в нем звякало.

— Эй! Что э… — кто-то мощно толкнул Лафайета вперёд. Он споткнулся, ударился обо что-то плечом, почувствовал, что стоит уже на коврике, и уловил тонкий запах духов. Он резко повернулся — раздвижная панель захлопнулась у него прямо перед лицом. Он пошарил руками, но тщетно — перед ним была сплошная стена. За спиной, в комнате, кто-то зашевелился. Раздался окрик и тут же резко оборвался. О’Лири прижался к стене, напряженно вглядываясь в темноту. Из соседней комнаты кто-то позвал. Послышались торопливые шаги.

С противоположной стороны комнаты открылась дверь, осветив мягким светом кусок ковра с богатым орнаментом, часть стены, задрапированной парчой, и арку позолоченного потолка. О’Лири увидел окно, в изящных оборках широкую, закрытую балдахином кровать. В проеме двери показалась маленькая толстая женщина в ночном чепце, отделанном оборками. В высоко поднятой руке она несла свечу.

— Ваше высочество! Вы что-то кричали?

Лафайет застыл от неожиданности — в огромной постели он разглядел сидящую женскую фигурку с оголенными плечами, которая с не меньшим удивлением смотрела на него. Толстуха, проследив за взглядом Адоранны, увидела Лафайета. Она вскрикнула, хлопнула себя ладонью по мощной груди и снова крикнула — теперь уже громче.

— Тс-с-с! Это всего лишь я, — Лафайет шагнул вперёд, стараясь успокоить женщину. Она снова закричала и попятилась к кровати.

— Остановись, злодей! Если хоть один волосок упадет с головы ее высочества…

— Тут какое-то недоразумение… — О’Лири указывал на место в стене, через которое он вошёл. — Кто-то пришёл ко мне в комнату и сказал…

Раздался тяжёлый топот и бряцание оружия. Два громадных гвардейца в конусообразных шлемах, блестящих кирасах и наколенниках ввалились в комнату и первым делом посмотрели в сторону Адоранны, которая мгновенно подтянула розовую шелковую простыню к подбородку.

— Вот он! — закричала толстая фрейлина, указывая в сторону Лафайета толстым пальцем. — Убийца! Насильник! Ночной грабитель!

— Позвольте мне объяснить, как я тут оказался, ребята… — Лафайет осёкся, так как гвардейцы кинулись к нему и пригвоздили его к стене, приставив к груди обоюдоострые пики длиной в шесть футов. — Произошло какое-то недоразумение. Я был в своей комнате, уже почти спал и вдруг…

— …вам взбрело в голову ворваться в будуар ее высочества! — закричала на него толстуха. — Взгляните на этого гнусного негодяя — полуодетый, сгорающий от грязной похоти…

— Я только хо…

— Молчи, собака, — рявкнул один из стражников сквозь зубы. — Кто вынашивает черные планы относительно нашей принцессы, того ждёт кровавая расправа.

— Да неужели он… — Другой стражник сверлил О’Лири своими пылающими как уголья глазами.

— Чудовищу не хватило времени, чтобы осуществить свои грязные замыслы,

— снова заблеяла круглолицая фрейлина. — Я стала стеной между ним и ее высочеством, готовая отдать себя в жертву, если это потребуется, чтобы спасти ее от этого мерзавца.

— Он что-нибудь взял?

— О, ради бога! — запротестовал О’Лири. — Я не вор. — Он взмахнул руками. — Я… — И тут мешок, который он все еще сжимал в руке, стукнул об стену. Лафайет тупо уставился на него.

— Что это у него? — Один из гвардейцев схватил мешок, развязал его и заглянул внутрь.

Через его плечо Лафайет увидел лицо Адоранны — те же совершенные черты, только теперь она наблюдала за происходящим с каким-то недобрым интересом.

— Ваше высочество! — Гвардеец шагнул к кровати и опрокинул содержимое мешка.

На покрывало, расшитое розочками, посыпалась сверкающая масса из колец, ожерелий, браслетов — при свете свечи все переливалось блестками красного, зеленого цвета. Холодным светом отливали бриллианты. Толстая фрейлина с удивлением выдохнула:

— Это драгоценности ее высочества!

Лафайет попытался сделать шаг, но почувствовал сильный укол пики в грудь.

— Кто-то сунул мне это в руки! — пытался оправдаться он. — Я шёл по темному проходу и…

— Хватит, ворюга! — огрызнулся тот, что ткнул его копьем чуть ли не до крови. — А теперь давай, пошевеливайся! От меня не потребуют даже извинения, если я выпущу тебе кишки.

— Послушайте, Адоранна! Я хотел только помочь. Он сказал мне…

— Кто? Кто был твоим сообщником в этом преступлении? — Чтобы вопрос был понятнее, стражник снова кольнул его.

— Я хочу сказать, что это был мужчина… ну, такой… среднего роста, в накидке. Он пришёл ко мне в комнату…

— Но как этот негодяй проник сюда? — завопила толстая фрейлина. — А вы, увальни, наверно, дрыхли на посту?

— Я прошёл через какую-то раздвижную панель, — сказал О’Лири, поворачиваясь к принцессе. — Вот, прямо тут. Она сразу же задвинулась за мной и…

Адоранна вздернула подбородок, окинула его взглядом, полным презрения, и отвернулась.

— Благодарю тебя, Марта, — холодно сказала она толстой фрейлине, — и вас, джентльмены, за то, что вы так бдительно меня охраняете. А теперь оставьте меня.

— Но ваше высочество… — начала было толстая фрейлина.

— Оставьте меня!

— Адоранна, если бы вы только… — болезненный укол в солнечное сплетение заставил О’Лири отступить.

Стражники схватили его за руки и поволокли из комнаты.

— Подождите! — крикнул он. — Послушайте же!

— Завтра ты все это расскажешь палачу, — прорычал стражник. — Еще одно слово, и, клянусь всеми святыми, я избавлю корону от расходов на твою казнь.

В коридоре Лафайет, еще не оправившийся от изумления, заметил впереди перекресток. Прямо за углом, начал он импровизировать, пусть будет стоять м-м… полицейский. Он арестует этих двоих.

Стражники грубо толкнули его к повороту — полицейских там не оказалось. А жаль! Наверно, потому, что он уже видел это место раньше и поэтому не смог тут ничего изменить. Но вон та дверь впереди: она должна открыться, оттуда выползет питон, и вот тут, в замешательстве…

— Ну, иди, пошевеливайся! — Стражник грубо толкнул его к двери. Змея, увы, не появилась.

— Ага, ну, тогда оружие в кармане брюк.

Он пощупал, но ничего не обнаружил. Ему следовало бы знать, что ничего из этого не выйдет: ведь он надел брюки всего несколько минут назад, и, если бы в кармане было оружие, он бы это почувствовал. А кроме того, как он мог сосредоточиться, если эти два амбала все время тащат его куда-то? Неожиданно О’Лири резко толкнули под руку, показывая, что теперь надо спуститься вниз. Он споткнулся, и в то же мгновение на него обрушился шквал ударов. Лафайет полетел вниз по лестнице, дальше и дальше, пока, наконец, не очутился в пустом вонючем коридоре между двумя каменными сырыми стенами. Перед ним была железная дверь, ведущая в низкую камеру, освещенную коптящими светильниками на железных черных подставках. Пока стражники Лафайета в нескольких выразительных словах объясняли неопрятному увальню — бледному небритому и прыщеватому губошлепу — его историю, О’Лири прислонился к стене, пытаясь определить, какое из ушибленных мест болит сильнее.

— Подождите… дайте только чуть-чуть перевести дух, — сказал Лафайет.

— И тогда я вас тоже помучаю.

Последовал удар, и О’Лири отлетел к двери с решеткой. Сильные руки потащили его к дубовой двери, местами покрытой плесенью. Звякнули ключи, заскрипели несмазанные петли — светловолосый тюремщик распахнул дверь. Лафайет увидел кучу хлама на каменном полу. Черт! Жаль, что ему не пришло в голову вообразить что-нибудь поприличнее до того, как он это увидел.

— Похоже, для такого хлыща, как ты, это не самые лучшие апартаменты, — заржал надзиратель. — Тут есть солома, но я открою тебе маленький секрет: лучше оставайся на голом полу. У нас тут блохи и все такое прочее. Улавливаешь?

После этих слов последовал пинок под зад, и О’Лири кубарем влетел в камеру. Дверь с шумом захлопнулась.

Глава 6

О’Лири сидел на голом полу в полнейшей темноте. Надо будет обязательно прочитать о символике снов у Фрейда. Все эти блуждания в темноте, сопровождаемые побоями здоровенного мужика, должны означать что-то вроде желания быть наказанным. А желание это, скорей всего, возникло из чувства вины перед Адоранной и Дафной — особенно перед первой.

Лафайет поднялся на ноги, ощупью добрался до стены, затем обошел камеру. Окон в ней, похоже, не было, но даже если они и были, дотянуться до них он не мог. Итак, всего-навсего — одна дверь, массивная и неприступная, О’Лири услышал какой-то шорох, торопливую возню. Крысы… Да… это не самое приятное место, чтобы провести остаток ночи. Он вздохнул, в который раз сожалея, что все эти события не позволили ему подготовиться заранее и обеспечить себе хоть какие-нибудь удобства. Теперь уже поздно, но, может, что-нибудь все-таки удастся… Лафайет представил свечу длиной пять дюймов, лежащую на куче мусора в дальнем углу, и спички у себя в кармане.

Он почувствовал толчок, как будто ехал по ровной дороге и неожиданно попал на полоску гудрона. О’Лири шарил руками, натыкаясь на всякий хлам, пока не нащупал солому. Там лежали какие-то косточки… Ага, а вот и огарок восковой свечи с подтеками… вот фитилек. Ну, а теперь спички. В его кармане такую мелочь могли просто не заметить. Нащупав их, Лафайет вытащил спички из кармана и зажёг огарок. Свеча горела слабым желтым пламенем. При тусклом свете он убедился, что был прав, представив себе эту камеру в виде крошечной клетушки.

О’Лири выбрал на полу место посуше и сел. Казалось, что он останется тут навсегда, если не сможет вообразить свое убежище в пансионе мадам Макглинт. Последние две попытки не удались, но, собственно, этого и следовало ожидать. В конце концов, кому бы удалось сконцентрировать свои психические энергии, когда тебя куда-то волокут, зажав мертвой хваткой, и каждую секунду могут проткнуть острой как бритва шпагой?

В конце концов, в камере хоть не бьют. Однако вернуться назад — это уж в самом крайнем случае. Не может же он просто исчезнуть, даже не попытавшись объяснить Адоранне, как он оказался в ее комнате с мешком награбленного добра. Что он мог сделать? Если бы события не разворачивались с такой скоростью, он смог бы найти какой-нибудь выход и в самую последнюю минуту избежать всего этого. Может, и сейчас еще не поздно? Может, Никодеус?.. Вот кто мог бы вытащить его отсюда. Он, наверно, еще и не знает об аресте своего подопечного — или, Лафайет поправил себя, — может, услышал об этом всего лишь несколько минут назад и уже идёт сюда, проходит через зал, подходит к двери с железной решеткой и отдает приказ о немедленном освобождении О’Лири…

У двери послышался звук. Открылось крошечное откидное окошко, блеснул свет. Лафайет увидел в отверстии лицо и мгновенно подскочил к нему.

— Дафна! Что ты тут делаешь?

— О, сэр Лафайет! Я так и знала, что случится что-то ужасное!

— Да, ты оказалась права, тут что-то нечисто. Послушай, Дафна, я должен отсюда выбраться. Я беспокоюсь за Адоранну. Интересно, кто это привел меня в ее комнату?

— Я пыталась им все рассказать, но они считают, что я ваша сообщница.

— Что? Какая чушь! Но не переживай, Дафна, Никодеус должен скоро появиться.

— Он делал попытки, сэр, но король пришёл в ярость. Он сказал, что с вами все решено, вас поймали прямо на месте преступления.

— Но ведь все было подстроено!

— По крайней мере, вам не придётся долго ждать в этой ужасной камере. Осталось три часа до рассвета, сейчас рассвет наступает рано.

— А на рассвете они меня выпустят?

— На казнь, — мрачно ответила Дафна.

— На чью казнь?

— На в-вашу, сэр, — Дафна зашмыгала носом. — А я отделаюсь двадцатью годами тюрьмы.

— Ну нет! Они не посмеют! Король Горубл хотел, чтобы я убил дракона, и…

— Ну, ладно, — перебил охранник хриплым голосом, — ты посмотрела на него, детка. С тебя поцелуй.

Окошко с шумом захлопнулось. О’Лири застонал и снова уселся на прежнее место. Он не только свел на нет свои шансы на спасение, но еще и втянул в это ни в чем не повинную девушку. Дело оборачивалось так, что конец уже близок — второй раз в течение нескольких часов он оказался лицом к лицу с неминуемой смертью. Ну и сны, однако!.. А что, если он вовремя не проснётся и приговор приведут в исполнение? Он, например, слышал, что бывали случаи, когда людям снилось, что они падают и при этом ударяются, — и они в самом деле умирали во сне от сердечного приступа. Проверить это трудно, да он и не мог позволить себе такой эксперимент. Делать нечего. Он должен проснуться!

Опершись о стену, Лафайет сидел расслабившись, его глаза были закрыты. Он думал о пансионе миссис Макглинт, представляя себе его крыльцо в сером предрассветном полумраке, тёмный зал, скрипучие лестницы, покоробленную, покрашенную черной краской дверь в его комнату, железную ручку на двери, покрытую коричневой эмалью, которая местами потрескалась и отвалилась, затем саму комнату, спертый запах кухни, старинное дерево, пыль…

Лафайет открыл глаза. Свечка оплыла, ее неровное пламя отбрасывало на каменную стену пляшущие тени. Ничего не изменилось. О’Лири почувствовал, как в нем поднимается беспокойство, словно вода, которую пытаются сдержать дырявой посудой.

Он решил еще раз попытаться, рисуя в воображении шуршащую гравием дорожку около пансиона, прямо над головой — запыленные листья деревьев, почтовый ящик на углу, множество магазинов на главной площади, здание почты из потускневшего кирпича…

Все это существовало на самом деле. Это тебе не какие-то там непонятные сны с принцессами и драконами. А он — Лафайет О’Лири, двадцати шести лет от роду, имеющий работу, которая хоть и не вызывала у него большого воодушевления, но вполне была надежной, буквально через несколько часов он должен на ней появиться. Старик Байтворс просто сойдет с ума, если О’Лири опоздает, да еще если придет с затуманенными от недосыпа глазами. Нельзя было терять время, попусту блуждая в каком-то фантастическом мире, в то время как его ждёт реальная работа в реальной жизни с ее предельными сроками, перенапряжением глаз и битвой за следующее повышение в два доллара.

Лафайет почувствовал слабый толчок. Лица коснулась волна теплого воздуха. Он резко открыл глаза. Прямо перед ним поднимались клубы пара. Воздух был горячий и влажный. В следующее мгновение он понял, откуда это неуютное ощущение, словно он сидел на мокром месте и брюки успели промокнуть. Лафайет вскочил на ноги и увидел неясные очертания бледных фигур, движущихся в тумане. Фигуры приблизились настолько, что он разглядел розовые, наспех прикрытые тела молодых девушек с мокрыми волосами, обмотанными влажными полотенцами. О’Лири застыл от удивления. Итак, ему удалось вырваться, но, как оказалось, он попал не в пансион миссис Макглинт, а в какой-то арабский рай, наполненный обнаженными гуриями.

Послышались испуганные крики: приближающиеся к Лафайету девушки с визгом кинулись прочь. Идущие за ними натолкнулись на О’Лири, поспешно прикрываясь полотенцами, и, присоединяя свои крики к общему хору, стремительно побежали за первыми.

— О, нет, — пробормотал О’Лири, — снова не то…

Он быстро пошёл по левой стороне, дошел до угла и услышал шум текущей воды. Лафайет попробовал пойти в другую сторону — впереди виднелась темная арка без двери. Едва он успел дойти до этого места, как из соседней комнаты на него налетело нечто огромных размеров, облаченное в какие-то немыслимые одежды. Раздался крик, который можно было сравнить разве что с ревом рассвирепевшей самки гиппопотама, кинувшейся на защиту своего детеныша. Мимо уха О’Лири просвистел сложенный зонтик. Он едва успел увернуться. Без всякого промедления ужасная великанша, издавая дикие вопли, перекрывающие своей мощью более слабый хор криков, предприняла новую атаку. Лафайет отступал, отражая град ударов, наносимых с неистовством молотилки.

— Мадам, вы не поняли! — закричал он, пытаясь перекрыть грохот. — Я забрел сюда просто по ошибке и… — В этот момент О’Лири поскользнулся. Мелькнуло квадратное красное лицо, изношенное, как подкладной лист у машинистки, с раскрытым ртом и сверкающими глазами. Последовал удар, как взрыв бомбы, — и Лафайет провалился в бездонную темноту.

— Я думаю, это было так, шеф, — произнёс жирный голос. — Вчера вечером этот тип спрятался на мужской половине, так? После того как помещение закрыли, он поднялся вверх по веревке, пролез через слуховое окно, прошёл по крыше, влез в другое слуховое окно, спустился по другой веревке и прятался в душевой до тех пор, пока не начались утренние занятия по современным танцам миссис Грудлок.

— Да? — спросил другой голос, липкий, как глина. — А куда он, по-твоему, дел веревки? Съел, что-ли?

— Да ну! Как он мог съесть сорок футов веревки, шеф?

— А так же, как он сделал все остальное, что ты тут наплел, недоумок!

— Как?

— Послушайте, я, кажется, понял, шеф, — раздался взволнованный голос. — Он переоделся сторожем!

— Это здание охраняет всего один сторож. Ему девяносто лет. Есть отметка о его уходе после работы. Кстати, в прошлом году он жаловался, что видел голую женщину. Да, парни, вы точно проверяли боковую дверь?

— Она была закрыта надежней, чем пояс с деньгами у шулера, шеф.

— Ну, а у меня такая версия, — начал еще один голос, — он вошёл, переодевшись женщиной. А очутившись внутри…

— Он надел узкие бриджи и плащ и напал на старую леди Грудлок. Ха!

Дискуссия продолжалась. О’Лири сел, поморщившись от боли в затылке и в других частях тела, которое представляло, казалось, коллекцию болезненных точек — от удара меча Алана, от уколов гвардейцев пиками, ну и от всевозможных других пинков, ударов и падений. Лафайет огляделся. Он находился в маленькой комнатке с бетонным полом и цементными стенами, побеленными известкой. Тут же стоял унитаз без какой-либо крышки («Совсем даже не лишняя вещь», — отметил про себя О’Лири), раковина с одним краном и зеркалом наверху. К стене были привинчены две лавки. На нижней он как раз и сидел. Через широкую дверь с железной решеткой была видна часть коридора, выкрашенного в коричневый цвет двух оттенков, и другая дверь, тоже с решеткой. За ней располагалась группа мужчин в широких темно-синих костюмах и брюках, вытертых на заду до блеска. Поверх широких бедер на ремнях болтались кобуры из толстой кожи.

Лафайет встал и подошел к маленькому зарешеченному окошку. Первые лучи солнца едва коснулись лужайки перед окном — все вокруг еще было наполнено дремотой. Он увидел парк с пушкой времен гражданской войны и улицу с второсортными магазинами города Колби Конерз. О’Лири попятился и снова сел на лавку. Он был дома — по крайней мере это уж можно было утверждать точно. Но как, во имя всех святых, каким образом он попал в окружную тюрьму? После того как он побывал в подвалах дворца, Лафайет мог с уверенностью сказать, что его нынешние апартаменты значительно совершеннее аналогичных артезианских заведений, и потом…

— Ах, да, гурии, этот пар и огромная женщина с зонтом…

— Слушай, шеф, — заговорил полицейский с неприятным, как наждак, голосом, — а какую статью мы повесим на этого шутника?

— Что ты имеешь в виду — какую статью? Подсматривание, нарушение права владения, взлом, кража?

— Мы не обнаружили сломанных замков, шеф. Может, незаконное проникновение, но вход в баню никому не запрещен.

— Но не в женскую же половину! Да кроме того, он еще, небось, и стянул что-нибудь!

— Нет, не успел. — Оценив реплику, полицейские грубо заржали.

Тут прорезался снова тот, с нетерпеливым голосом:

— Так какое наказание будет ему за то, что он подглядывал за голыми бабами, шеф?

— Да, шеф, а разве можно инкриминировать ему слежку, если он занимался этим средь бела дня, открыто?

О’Лири перестал слушать эти юридические споры. Тут было что-то очень странное. Из того, что говорили полицейские, было ясно, что он очутился в женской бане. Уж это-то точно был не сов, свидетельством чего служила шишка на затылке. Она образовалась, когда пол из плиток неожиданно поплыл вверх и сильно стукнул его по голове. А эта бой-баба позвонила в полицию, и теперь он в камере. Но как и почему он оказался в душевой комнате — вот бы что сначала выяснить. Он находился сейчас где-то в пяти кварталах от пансиона миссис Макглинт. Вдруг его осенило: ведь приблизительно такое же расстояние разделяло таверну «Секира и дракон» и дворец. Значило ли это, что он на самом деле прошёл то расстояние, которое он проходил во сне? И вообще, передвигался ли он, когда видел во сне, что идёт? Но на нем не было пижамы.

Лафайет оглядел себя — да, он был в брюках. Узкие брюки темно-синего цвета были слегка вытянуты на коленях. На ногах — неглубокие башмаки с тонкими подошвами и серебряными пряжками.

В нем нарастало волнение, подобно нарастающему звуку приближающегося барабана. Все-таки тут есть что-то странное, самогипнозом это не объяснишь.

Артезия — это не сон; одежда, которую он там получил, была вполне реальна. А если одежда настоящая — он снова потрогал ее и потянул, убедившись в абсолютной материальности ткани, — то, может, и все это тоже?

Но тогда получается какая-то идиотская история! О’Лири снова встал. Его раны и шишки тут же неприятно напомнили о себе. Вот и они тоже совершенно настоящие. Лафайет оглядел камеру. Ну, не могло же быть так, что ты лег в постель и заснул, а потом проснулся и узнал, что все это было на самом деле! Может, он был дома и видел сон, что он в Артезии, а там ему приснилось, что он в тюрьме?

«Черт! Если это так, то он, похоже, безнадежно влип».

О’Лири ощупал рукой стену — она была шершавая, холодная и твердая. Даже если это не настоящий цемент, то уж очень похожий.

Лафайет вернулся к лавке и сел. Да, ему будет очень трудно объяснить все это мистеру Байтворсу. Когда разнесётся слух, что его арестовали в женской душевой и при этом на нем были весьма странные брюки и рубашка с кружевами, — тогда все, прощай, работа. Даже если полиция его выпустит, что очень маловероятно, судя по тому, в чем его хотят обвинить. Он должен что-то сделать. Но что? Если бы он оказался снова в Артезии, можно было бы представить себе ключ от своей комнаты, а потом действовать по обстоятельствам. А здесь, в Колби Конерз, все складывается не так-то просто. Твердые предметы остаются по-прежнему твердыми. Если тебе потребуется, скажем, телефон, то ты должен сначала отыскать где-нибудь любой аппарат фирмы «Бел». Это не то что свистнул — и на тебе…

Лафайет сидел, пытаясь контролировать и сдерживать свое пылкое воображение. В конце концов кто, как не он, создал во сне всю эту Артезию? Почему бы тогда не представить маленький телефонный аппарат? Он может быть где-нибудь в коридоре, на стене. И вот если бы он смог дотянуться до него сквозь решетку… Стоит попробовать.

О’Лири встал, потихоньку подошел к двери и украдкой выглянул в коридор. Там никого не было. Итак — путь свободен. Он закрыл глаза и представил себе телефонный аппарат на каменной стене. Вокруг нацарапаны разные номера, а ниже болтается потрепанная телефонная книга…

Лафайет осторожно потянулся, но ничего не обнаружил. Глубоко вздохнув, он собрал все свои силы. Ну, вот тут, — шептал он, — чуть-чуть правее…

Рука нащупала что-то твердое и прохладное. О’Лири схватил предмет и подтянул поближе. В его руках оказался старомодный телефонный аппарат с микрофоном в виде медного рожка. Он поднял висевший наушник и задумался. В лаборатории у Никодеуса он не видел телефона, но его можно было бы установить. Там было много закрытых шкафов с массивными деревянными дверями. Внутренность одного из них как раз подходящее место для телефона. Например, вот этот — сразу как войдешь в лабораторию, слева, у двери.

— Центральная, — звонко произнёс механический голос, — номер, пожалуйста.

— Ах, да! 9534… 900… 211, — машинально произнёс Лафайет, заметив, что номер возник в голове сам собой.

— Спасибо, не кладите трубочку, пожалуйста.

Он слышал гул, время от времени прорезаемый треском, затем раздался громкий щелчок и сразу за ним — резкие длинные гудки, чередующиеся с паузами. А что, если Никодеуса нет дома? Полицейские могут в любой момент заметить его. Наконец послышался короткий зуммер и за ним чье-то тяжёлое дыхание.

— Алло, — вкрадчиво произнёс глубокий голос.

— Никодеус! — Лафайет прижал наушник.

— Лафайет! Это ты, мой мальчик? Я думал… я боялся…

— Давайте оставим пока это. Кажется, я допустил пару небольших ошибок и сейчас…

— Лафайет! Как вы узнали мой номер? Он ведь нигде не зарегистрирован, и…

— У меня свои методы, но об этом позже. Мне нужна помощь. Я хочу знать, где, вернее, я имею в виду, как — о, черт, я не знаю, что мне надо!

— Я что-то не пойму. Где ты сейчас находишься?

— Я бы сказал, да боюсь, вы не поймете. Понимаете, вас на самом деле нет, я просто создал вас в своем воображении, а потом, когда Горубл бросил меня в тюрьму, я решил проснуться — и вот теперь я тут.

— Лафайет, ты, похоже, повредился головой, бедняга! Так вот, о моём телефоне…

— Да черт с ним, с твоим телефоном! Вытащи меня отсюда! Дюжина глупых полицейских вокруг обсуждают, за какое из шести приписываемых мне преступлений можно посадить на год, без права освобождения под залог.

— Ты думаешь, что полицейские ничего не слышат, да? — зарычал кто-то угрожающим голосом и вырвал у Лафайета телефон.

О’Лири увидел перед собой рыжего полицейского с толстыми губами и давнишними шрамами на скулах, полученными на ринге. В его облике было что-то бычье-тупое.

— Никаких разговоров без разрешения шефа, ясно? — Полицейский убрал телефон. — Да, с тебя десять центов за звонок.

— Запиши это на мой счёт, — ехидно ответил Лафайет.

Полицейский фыркнул и удалился.

Тяжело вздохнув, О’Лири вытянулся на жёсткой лавке и закрыл глаза.

С ума сойти — ведь единственная возможность выбраться из этой ситуации

— это воспользоваться тем же самым путем, которым он попал сюда. Все, что теперь надо сделать — это ускользнуть в какой-нибудь другой сон: на сей раз приятный и спокойный, чтобы можно было отдохнуть. К черту эти романтические старые улочки, уютные таверны и прекрасные принцессы… Правда, Адоранна была великолепна — в своей тонкой ночной сорочке… Чертовски стыдно, что он вынужден был исчезнуть, оставив ее в убеждении, что он лгун и мошенник. Не встречался ли ему раньше тот человек, который пришёл за ним тогда? Кто его послал — и зачем? Может, Алан? Нет, граф — просто напыщенное ничтожество, такое коварство не для него. Просто я встал у него на дороге. Никодеус? Но что могло им двигать?

Эти размышления были прерваны возникшим ощущением скольжения, как будто потолок куда-то бесшумно поплыл. О’Лири сел и посмотрел в окно. На подоконнике стояла герань в горшочке, а на окне висели занавески в красную клетку.

Откуда это? Лафайет вскочил и ошалело стал озираться вокруг. Низкие потолки, неровный пол, всюду идеальная чистота, кровать с периной и спинками из полированного дерева, табуретка на трех ножках и дверь, обитая деревянными планками. Бетонные стены, окно с решеткой, полицейские, дверь с решеткой — все исчезло. О’Лири подошел к окну и выглянул на улицу. Она круто поднималась вверх. Слышался звон кузнечного молота, крики торговцев, расхваливающих свой товар. На другой стороне улицы возвышались фасады домов с каменным низом и деревянным верхом. А дальше, за ними были видны флажки на башнях замка. Он снова был в Артезии!

Лафайет поймал себя на том, что глупо улыбается. Несмотря ни на что, он был рад снова оказаться здесь. А коли так, надо будет выкроить время, чтобы уладить это недоразумение с Адоранной.

О’Лири быстро умылся из тазика, стоящего в углу комнаты, заправил рубашку, пригладил волосы, бросил на кровать одну из мелких золотых монет, которые обнаружил в кармане, и вышел на улицу.

Как оказалось, звуки молота разносились из мастерской с вывеской «Оковка колес в присутствии заказчика». Рядом стояла опрокинутая набок деревянная паровая машина. Два ее колеса болтались в воздухе. Для одного из них кузнец выковывал новый обод.

Лафайет свернул на первую улочку, ведущую в центр, ко дворцу, и оказался среди шумной толпы снующих дородных артезианских домохозяек, вышедших с утра пораньше за покупками. Его носа коснулся запах свежеиспеченного хлеба. О’Лири почувствовал дикий голод. Сколько же времени он не ел? Похоже, с тех пор как…

Лафайет вошёл в уютное помещение с двумя столиками и заказал пирожные и чашечку кофе у краснощекой девушки в накрахмаленном переднике. Когда он полез за деньгами, ему пришла в голову мысль о том, что полицейские наверняка ищут его по всему городу и поэтому не стоит оставлять следы в виде золотых монет. Вот если бы у него среди соверенов нашлось несколько монет поменьше… О’Лири сосредоточился, представляя серебряные монеты, после чего проверил содержимое карманов. Кажется, получилось! Он выбрал четвертной, отдал его девушке и направился к выходу.

— Прошу прощения, сэр! — крикнула она ему вслед. — Вы дали мне иностранные деньги. Вы, наверно, ошиблись?

— Да нет. Это американская монета в двадцать пять центов… — сказал Лафайет и осёкся. — Извините.

Он извлёк золотую монету и протянул ее девушке.

— Сдачи не надо. — О’Лири улыбнулся и шагнул к двери.

— Но, сэр. Это же целый соверен! Подождите секунду, я заскочу в лавку мистера Самуэля напротив…

— Не стоит. Я… гм… тороплюсь.

Лафайет стал подниматься по ступенькам, девушка бросилась за ним.

— Да вы с ума сошли, сэр! — изумленно воскликнула она. — Соверен — за двухпенсовые пирожные!

На них начали обращать внимание. Вдруг одна женщина, с резко выпирающими вперёд скулами и корзинкой на руке, рванулась так, словно кто-то дёрнул ее за веревку. Она указывала на О’Лири пальцем.

— Это он! — заверещала женщина. — Я видела этого негодяя так же близко, как сейчас, когда вчера вечером в Большом зале подрезала фитили.

Лафайет бросился прочь, свернул за угол и понесся что было мочи. За спиной раздались крики и топот преследователей. Он оглянулся и увидел, что из-за угла появился широкоплечий мужчина в расстегнутом жилете. Он бежал следом, неуклюже переставляя ноги.

О’Лири прибавил скорость и чуть не попал под машину, груженную разной мишурой и миниатюрными бело-розовыми артезианскими флагами. Лафайет резко затормозил и свернул в узкую улочку. Тяжело топая по мостовой, он побежал к видневшейся впереди церковной стене. Вдруг кто-то выскочил из боковой улочки и, широко расставив руки, остановился, пытаясь задержать О’Лири. Лафайет толкнул его в грудь, перепрыгнул через растянувшееся тело и заскочил во двор, окруженный стеной высотой в восемь футов. Подбежав к стене, он подпрыгнул, ухватился за верх, подтянулся и перевалил на другую сторону. Лафайет оказался в крошечном дворике. Какой-то старик большими ножницами подрезал кусты роз. Увидев, как О’Лири шмыгнул мимо него в дверь, он от удивления раскрыл свой беззубый рот. Лафайет промчался по короткому темному коридору, в котором приятно пахло древесным дымом, и выскочил на спокойную боковую улочку. Остановившись на мгновение, О’Лири перевёл дух и осмотрелся.

Один из преследователей, который свернул за угол кварталом выше, заметил его и закричал. Лафайет рванул вниз по улице. Жаль, что он не успел вовремя свернуть в тот переулок впереди, тогда бы он был вне поля их зрения…

Улица сделала поворот и вывела О’Лири на рыночную площадь с фонтаном, окруженным цветочными лотками, заполненную толпой покупателей.

Восходящее из-за башен собора солнце придавало какую-то необыкновенную живописность представшей перед Лафайетом картине. Манящая вперёд улица поворачивала налево. Пригнувшись, он прокладывал себе дорогу сквозь гудящую толпу. О’Лири казалось, что если он сольется с этой массой и не будет возвышаться над ней, то его не заметят. Согнув спину и наклонив голову, Лафайет продолжал свой путь. Люди расступались перед ним, давая дорогу. Какая-то женщина с добрым лицом подала ему медный грош. Безногий нищий, сидящий на углу под фонарем и собирающий милостыню в потрепанную шляпу, бросил на О’Лири презрительный взгляд:

— Эй, парень! Ты что, вступил в профсоюз?

Быстро миновав нищего, Лафайет выпрямился и резво зашагал вверх по улице. Его осенило, что план этого города был почти такой же, как и Колби Конерз. Отличие заключалось только в том, что Колби Конерз располагался на равнинной местности, а здесь улицы петляли, то поднимаясь вверх на холмы, то спускаясь в долину. Это, конечно, вносило определенный романтический аромат по сравнению с равнинным ландшафтом.

Улица, на которой он находился, была очень похожа на ту, что проходила мимо аптеки Пота и лавки скобяных товаров Хэмбенгера. Ну, а если это так, то, повернув чуть подальше направо, а потом еще раз направо, можно попасть в парк и там попытаться оторваться от своих преследователей, тем более, что он снова слышал их голоса. Поворачивая за угол, Лафайет боковым зрением заметил их. Впереди всех бежал верзила, вооруженный вилами.

Добежав до следующего поворота, О’Лири свернул за угол. Дорога пошла вверх. С облегчением он увидел, что чуть дальше здания заканчиваются и начинается заросший участок.

Лафайет нырнул в траву и, спрятавшись за живой изгородью, наблюдал, как его преследователи промчались мимо. Как ему показалось, никто из них не заметил, где он спрятался. Может быть, хоть на какое-то время он будет в безопасности. Прячась за живой изгородью, О’Лири осторожно пробрался к участку, где росли туи. Здесь, между деревьями, он и устроил себе убежище. Было тихо. Солнечные лучи, проходя сквозь густые заросли, слегка рассеивали приятный изумрудный полумрак. Лафайет расположился поудобнее на ковре из хвои и приготовился ждать, пока не стемнеет. Очевидно, что история о том, что он ворвался в спальню к принцессе, облетела весь город. Пока он не разберется с этим недоразумением, тут ему не будет ни мира, ни покоя.

Когда О’Лири покидал свое убежище, из-за башен собора показалась аппетитная, как персик, луна. Улицы, едва освещенные стоящими на углах фонарями, были пустынны. То тут, то там на тёмных фасадах домов светились теплым желтым или оранжевым светом редкие окна, отбрасывая заплатки света на мостовую. Лафайет быстро пересёк парк и оказался у высокой стены, окружающей территорию дворца. Кстати, сам дворец располагался в том же самом месте, что и здание Ассоциации молодых христиан в Колби Конерз.

Впереди, на расстоянии в полквартала, были видны ворота и часовой в кивере из медвежьей шкуры, стоящий по стойке «вольно» возле караульной будки. Не стоит даже пытаться пройти — его тут же узнают.

О’Лири пошёл в противоположную сторону. Спустя десять минут, прячась в густой тени вязов, Лафайет вскарабкался на стену, пользуясь небольшими выступами на ее поверхности, и заглянул внутрь двора. Охраны не было видно. Осторожно подтянувшись, он перекинул ногу и сел верхом. Задрав голову, он увидел, что ветви дерева, в тени которого он прятался, расположены слишком высоко и вряд ли смогут помочь ему спуститься на землю.

Неожиданно внизу послышался топот ног и звук, который нельзя было ни с чем спутать, — звук вынимаемой из ножен стали.

— Держи негодяя! — рявкнул чей-то голос.

Вздрогнув от неожиданности, Лафайет покачнулся, ухватился за стену, пытаясь сохранить равновесие. Руки его сорвались, и он со сдавленным криком рухнул вниз. Падая, он видел отражение света от обнажённой шпаги. О’Лири еще успел представить, как он извивается, нанизанный, словно букашка, на шпагу. В последний момент ему каким-то чудом удалось увернуться, и он плашмя рухнул на человека внизу. Удар был такой силы, что тот испустил дух. Приподнявшись, Лафайет посмотрел на стражника, лежащего на спине без движения. Слева кто-то крикнул. О’Лири вскочил на ноги, попытался восстановить дыхание и, шатаясь, устремился туда, где была погуще тень. Стражники уже бежали. Он прижался к стволу самого высокого вяза, толщиной фута в три, стараясь унять тяжёлое дыхание.

— Это Мортон, — прогудел низкий голос, — кто-то пришиб его.

— Он не мог далеко уйти, — пробасил другой.

— Ты там посмотри, Хими, а я тут проверю…

О’Лири старался сдержать хрип, вырывавшийся из его груди. Стражник находился совсем близко. Было слышно, как он лупит шпагой по кустам у стены. Когда стражник отошел футов на шесть, Лафайет немного расслабился и решил перебежать через дорогу к кустам, которые росли чуть в стороне.

— Хватай его, Хими! — крикнул один из преследователей.

Лафайет заметался в поисках укрытия, залез в какую-то грязь, прополз по ней, потом, приподнявшись, все-таки перебежал на другую сторону и юркнул в заросли. Словно из-под земли прямо перед ним возник высокий стражник в шляпе с загнутыми полями. Угрожающе подняв шпагу над головой, он с криком ринулся в атаку. О’Лири увернулся и побежал вдоль живой изгороди, которая в этом месте поворачивала направо, и чуть не угодил в пруд, поросший лилиями. Он едва успел затормозить, ухватившись за мраморную скамейку, стоящую на берегу пруда, как тут же сзади послышался крик и всплеск воды. Его преследователь не рассчитал и загремел в прибрежную тину. Воспользовавшись моментом, О’Лири сиганул в обширную тень дворца и устремился вправо, огибая ярко освещённый фонарями павильон. Судя по доносившимся крикам, теперь за ним охотилось много народу. Большая часть из них была позади, но крики раздавались и спереди, и справа. Только бы ему удалось добежать не замеченным до стен дворца и спрятаться там…

Откуда-то спереди выскочили два человека и, увидев Лафайета, резко остановились.

— Они побежали туда! — крикнул О’Лири.

Стражники круто развернулись и стремительно исчезли из вида. Лафайет добежал до аллеи, которая вела ко дворцу, и, прячась в кустах, стал пробираться вдоль нее. Из-за деревьев показалось крыло массивного здания. О’Лири добрался до конца аллеи и укрылся в густой тени. Впереди, ярдах в пятидесяти, он увидел человека, внимательно разглядывающего кусты, из которых он только что выскочил. Лафайет поспешил спрятаться в плотных зарослях плюща, вьющегося по стене дворца. В этот самый момент человек обернулся.

— Эй, ребята, он тут!

О’Лири пробормотал проклятие и начал пробираться вдоль стены под завесой плюща, плотно обвивающего грубообтесанные каменные блоки. Рядом раздались шаги. Лафайет замер. Совсем рядом слышались голоса. Было слышно, как стражники рубили плющ шпагами.

— Похоже, мы уже его тут и пришили… А ну-ка, — крикнул кто-то, — давайте вырубим этот плющ и растащим его.

Шпаги снова застучали по камням. О’Лири закрыл глаза, припоминая расположение дворца. Это, похоже, была юго-западная часть здания. Здесь он еще ни разу не был, поэтому все должно получиться. Он представил себе дверь, просто маленькую дверь, на высоте одного — двух футов от земли…

Дверь была дубовая, видавшая и стужу и зной, но все еще достаточно крепкая. Железный засов на ней основательно заржавел. Так как она была закрыта плющом, заметить ее было довольно трудно. Эта дверь прикрывала вход в забытый коридор, который вел неизвестно куда.

Наконец в безмолвном пространстве вселенной послышался обнадеживающий щелчок. Лафайет открыл глаза и почувствовал, что он уже где-то на стене. Звуки клинков доносились откуда-то снизу. Его руки сначала нащупали грубое дерево косяка, а потом и саму дверь, размером четыре на пять футов. Ее петли проржавели, а на засове, чье состояние было ничуть не лучше петель, висел огромный замок. Вздохнув с облегчением, О’Лири толкнул дверь. Она немного подалась, но затем, под тяжестью засова, вернулась на место. Он толкнул сильнее, и проржавевшие винты со скрежетом выскочили из дерева.

— Эй, ребята! Слышите? Что это?

Стражники стали лихорадочно разрывать руками плотные заросли плюща. О’Лири еще раз подналег на сопротивляющуюся дверь, и тут наконец она открылась. Лафайет проскользнул внутрь и с трудом закрыл ее за собой. На полу, прямо перед дверью, лежал деревянный засов, а на косяке, по бокам, — две скобы для его крепления. Едва он успел поднять засов и поставить его на место, как услышал, что кто-то начал ломиться в дверь снаружи.

— Эй, Сарж! Смотри, дверь!

Какое-то время из-за двери был слышен разговор, шум, потом кто-то начал колотить в нее.

— Да нет. Тут он не мог пройти. Тут же закрыто!

— А если этот парень на самом деле колдун?

— Вообще-то закрытая дверь для него не препятствие…

О’Лири разглядывал узкий, с низкими потолками проход, ведущий куда-то вглубь. Он был несколько похож на тот, которым его вели в покои Адоранны. Сколько же времени прошло с тех пор? Меньше суток, а ощущение такое, что несколько дней. Что же касается этого прохода, то похоже, он был частью общей системы ходов, пронизывающих весь дворец. Если ему повезет, то он сможет найти дорогу в покои принцессы и объяснить ей, что произошло на самом деле. Главное сейчас — это чтобы его не обнаружили.

Лафайет продвигался по проходу, почти ничего не различая. То тут, то там были видны тусклые полоски света, проникающие сквозь плохо заделанные швы в стенах. Футов двадцать проход шёл прямо, затем поворачивал направо. Почти сразу же за поворотом показалась дверь. О’Лири дёрнул задвижку — дверь открылась, и он очутился в просторной чистой комнате с ровным настилом. Она была заставлена какими-то громоздкими темными предметами, которые по форме и размерам напоминали пианино. Вдоль левой стены светились массивные циферблаты. Их тусклый свет отражался в полированной арматуре и создавал какую-то причудливую картину. Справа, под широкими экранами, напоминающими телевизионные, располагалось большое количество панелей, приблизительно таких, какие используются для пультов управления компьютерами.

Все это вместе напоминало Лафайету центр управления космическими полетами. Как все это могло попасть в незатейливую Артезию? Правда, он уже видел во дворце электрические лампочки и ряд простых механических устройств, но все виденное раньше не шло ни в какое сравнение с тем, что он обнаружил здесь. Все это было трудно объяснить, разве что Никодеус мог знать об этом что-нибудь. Наверно, так и есть. С этим придворным волшебником не так-то все просто. Например, этот его фотоаппарат, замаскированный под зажигалку…

Однако все это нисколько не продвинуло поиски Адоранны. О’Лири закрыл дверь. С внутренней стороны она была укреплена толстым металлическим листом на болтах. Такую дверь не так-то просто выломать. Он прошёл дальше по коридору и наткнулся еще на одну тяжелую металлическую дверь, похожую на те, которые используют для больших мясных холодильников. За ней оказалось еще больше современных приборов. Может, все это устроил Никодеус, чтобы запасать продукты в сезон? Ничего нельзя лучше придумать, чтобы предстать настоящим волшебником в глазах короля-гурмана, выставив на стол среди зимы блюдо свежезамороженной клубники.

Футах в тридцати от «холодильника» коридор упирался в тупик. Лафайет постучал по стене, в поисках скрытой двери, но ничего не обнаружил. Он уже было решил вернуться назад, как вдруг замер, услышав впереди какой-то звук.

О’Лири стоял, настороженно прислушиваясь, вдыхая затхлый воздух и стараясь сдержать свое шумное дыхание. Звук повторился — это был мягкий скрип. Лафайет прижался к стене. Было видно какое-то движение — пляшущее тени на темном фоне. Что-то громоздкое, согнутое, доходившее ему до пояса, двигалось по направлению к нему. От волнения О’Лири удалось сглотнуть только со второго раза. Неудивительно, что в этих потайных ходах ему никто не встретился. Раньше он никогда не верил в существование призраков, но… Теперь это нечто было совсем близко, не более чем в двух ярдах. Оно стояло в темноте, чего-то ожидая. Лафайет представил себе, что перед ним стоит домовой с растопыренными когтями и изучает его своими дьявольскими глазами.

Он ощупал карманы — оружия не было. Черт бы побрал его рассеянность! Но не может же он просто стоять и ждать, пока это чудовище нападет на него. Лучше уж атаковать вслепую. Сразиться с ним — что бы это ни было. Лафайет глубоко вздохнул и шагнул вперёд…

— А, сэр Лафайет, — проворковал кто-то вкрадчиво. — Что это вы тут делаете?

От неожиданности Лафайет подскочил, больно ударившись головой об потолок, затем, расслабившись, осел по стене.

— Йокабамп… — выдохнул он. — Не ожидал вас тут встретить.

Глава 7

— Вам повезло, что это я наткнулся на вас, — сказал Йокабамп. — Пригнитесь, тут низкая арка.

Следуя за ним, Лафайет обогнул огромное бревно, которое наполовину загораживало и без того узкий проход.

— Это уж точно, — согласился с ним Лафайет. — Без вас я бы ни за что не выбрался отсюда. Интересно, сколько людей знают про эти тайные ходы?

— Немного.

— В следующий раз, когда за мной будут гнаться, я буду по крайней мере знать, где можно спрятаться.

— Кое-кому может не понравиться, что я вывожу вас отсюда, — сказал карлик.

— Я могу объяснить всю эту нелепую ситуацию и то, как я оказался в покоях ее высочества, — начал О’Лири.

— Да бросьте, сэр Лафайет. Я всего лишь шут при дворе. Смешу этих господ, немного облегчая им жизнь. А вам я доверяю.

— Это потому, что у меня есть перстень с секирой и драконом?

— Нет. Я в эти байки не верю. Да и вообще, эту легенду состряпал старик Горн, когда только начинал свое поприще. Знаете, народ бурлил, надо было их чем-то успокоить. Они, похоже, любили старого короля. А кто тогда слышал о каком-то кузене Горубле? Да и сейчас многие считают, что по праву трон должен принадлежать ее высочеству.

— Надо полагать, что король не очень-то популярен в народе?

— Да нет. Он — ничего. Ну, может, немного строг, но за это его нельзя винить, поскольку этот гусь Лод устроил спектакль вместе со своим любимцем драконом.

— Я это воспринимаю как сказку, а ты?

— Ну, собственно говоря, я его никогда не видел.

— Хм… Никто из тех, с кем я встречался, его не видел, но все верят в него.

— Ну вот, мы и пришли, — Йокабамп остановился перед голой стеной. — Вот здесь как раз находится потайная дверь, ведущая в опочивальню ее высочества. Я полагаю, вы отдаете себе отчёт в том, что вы делаете. Я не спрашиваю вас, зачем вы туда идете. Если я кому-то доверяю, то доверяю до конца.

— Знаете, это очень благородно с вашей стороны, Йокабамп. Поверьте, что я действую исключительно в интересах ее высочества.

— Разумеется. Только прошу вас, сэр Лафайет, дайте мне пять минут, чтобы я успел исчезнуть, ладно? Если у вас что-нибудь пойдёт не так, то мне не хотелось бы оказаться где-нибудь поблизости.

— Если меня схватят, то я про вас не упомяну. Если вас это беспокоит.

— Желаю удачи, сэр Лафайет, — прожурчал карлик.

Послышался лёгкий шорох, и О’Лири остался один. Он подождал, медленно сосчитав до трехсот, затем нащупал руками дверь. Отыскав защелку, Лафайет повернул ее, и дверь плавно подалась в сторону. О’Лири заглянул в темную комнату. Буквально несколько часов назад он проходил через эту самую дверь, подталкиваемый сильной рукой. И вот он снова здесь, но теперь уже по своей воле.

Он шагнул на ковёр с глубоким ворсом и увидел большую мягкую кровать.

— Адоранна! — шепнул он, осторожно двигаясь вперёд. — Только не кричи. Это я — Лафайет. Я хочу объяснить…

Он замолк. Даже при слабом лунном свете, проникающем сквозь тонкие шторы на высоких окнах, было видно, что кровать пуста. Пятиминутные поиски подтвердили, что в комнате никого нет. О’Лири стоял у туалетного столика в золотисто-белых тонах, украшенного затейливой резьбой. Он даже не предполагал, что отсутствие Адоранны так угнетающе подействует на него. А собственно говоря, с чего это он решил, что Адоранна обязательно будет здесь? Может быть, во дворце сейчас какой-нибудь бал, и она танцует с графом Аланом? Ладно, хватит предаваться этим грустным мыслям. Пора уходить, а то можно снова дождаться какой-нибудь толстой фрейлины, которая опять поднимет переполох. Он направился к проходу, которым пришёл сюда, и вдруг замер, услышав шум голосов. Дверь с противоположной стороны спальни открылась, и едва Лафайет успел спрятаться, как в комнату вошла горничная со шваброй в сопровождении пожилого человека. Девушка шмыгала носом:

— Это… это… не одно и то же…

— Ну, что теперь. Слезами тут не поможешь.

О’Лири тихонько пересёк комнату и толкнул дверь в коридор. Дверь открылась, и он осторожно выскользнул. В коридоре царил полумрак, никого не было. Странно, обычно во время дворцовых торжеств, да и просто в соответствии с внутренним распорядком в коридоре должно быть полно охраны

— буквально через каждые пятьдесят футов стоял стражник. Странно, что и электрические лампочки Никодеуса в пятьдесят ватт отключили так рано.

Он шёл по устланному ковром коридору к большой золотисто-белой резной двери, которая отделяла личные апартаменты принцессы от присутственных помещений. Лафайет повернул сверкающую золотистую ручку. Дверь отворилась, и он направился в следующую комнату, из которой можно было попасть в систему потайных ходов.

Кто-то приближался. Послышались тихие голоса. О’Лири заторопился и юркнул в боковой проход. Неожиданно он увидел на следующем перекрестке стоящего стражника. Тот зевал и не заметил Лафайета.

Прямо перед ним была узкая дверь. О’Лири быстро подошел к ней, открыл и юркнул внутрь. Здесь были ступеньки, ведущие куда-то вверх. Можно было подняться по ним либо выйти опять в коридор. Лафайет остановился у самой двери. Снаружи раздались мягкие шаги. Все. Путь в коридор был отрезан. О’Лири развернулся и пошёл вверх по винтовой лестнице.

Подъем занял пять минут, и О’Лири оказался на крошечной площадке. Перед ним была массивная дверь. Он прислушался и повернул защелку. Дверь бесшумно открылась. Лафайет просунул голову и поморщился от тяжелого смрада, исходившего от плотного облачка зеленых паров, поднимавшегося над открытой сковородой, и напоминавшего запах паленой свинины. Сковорода стояла на треножнике. Сквозь дым он увидел высокую фигуру Никодеуса, склонившуюся над рабочим местом. Он стоял спиной к двери и был полностью поглощен своим занятием.

О’Лири рассматривал узкую с гранитными стенами комнату: выстланный большими каменными плитами пол, освещавшие ее огромные свечи в оплывших подсвечниках, потолок, теряющийся в тенях и паутине. Кругом было множество шкафов, полок, сундуков, заставленных чучелами сов, часами с боем, старыми башмаками, бутылками, склянками, банками — заполненными и пустыми. Вдоль стен стояли деревянные ящики с какими-то таинственными значками на боках, нанесенными с помощью трафарета желтой и черной краской. Тут же стояли верстаки, заваленные инструментами, обрывками проволоки, кусочками металла, стекла, пластика самых различных форм. Над всем этим возвышалась только что изготовленная панель, облепленная множеством круглых стеклянных циферблатов с дрожащими стрелками. В дальнем конце комнаты виднелись полуприкрытые тяжелыми портьерами двойные двери. С потолка свешивался человеческий скелет, покрашенный золотистой краской.

Лафайет проскользнул внутрь, закрыл за собой дверь и задернул задвижку. Вонь в комнате была ужасная. О’Лири сосредоточился, памятуя о своем успехе с серебряными монетами в кондитерской. Ну, скажем, запах жареного кофе. Это было бы гораздо лучше…

Он почувствовал лёгкий щелчок. Цвет дыма изменился на красновато-коричневый, смрадный запах исчез, и комната наполнилась ароматом свежемолотых кофейных зёрен.

Никодеус выпрямился, подошел к панели с приборами и стал нажимать какие-то кнопки. Небольшой экран засветился бледно-зеленым цветом. Чародей, бормоча себе под нос, что-то помечал. Вдруг он остановился — шариковая ручка застыла в воздухе. Он принюхался и повернулся:

— Лафайет! Где… как… что…

— Не все сразу, Никодеус. Не так-то просто мне было до вас добраться. Весь город словно с ума сошел. Нет ли у вас под рукой чего-нибудь съестного? А то я весь день пролежал под кустом в парке.

— Лафайет, мальчик мой, ты раскаялся! Ты пришёл ко мне, чтобы честно во всем признаться и сказать, где ты ее спрятал? Я пойду к его величеству!

— Постойте! — О’Лири опустился на стул. — Да не в чем мне раскаиваться, Никодеус! Я уже говорил, что кто-то пришёл ко мне в комнату, сказал, что Адоранна в опасности, и повел меня каким-то потайным коридором. Затем этот обманщик толкнул меня и сунул в руку какой-то мешок…

— Ну конечно же, дорогой, а сейчас ты решил отдаться на милость его величества.

— Вы хотите сказать, что я должен еще извиниться за то, что не дал разрезать себя на кусочки за какое-то преступление, которого я не совершал? Ха! Послушайте, Никодеус, тут происходит что-то странное вокруг. Я хочу увидеть Адоранну и объяснить ей, что произошло. Она думает, что я украл королевские драгоценности, или… — Он осёкся, увидев выражение лица своего собеседника.

— Что случилось? — Он в тревоге встал со стула. — С ней все в порядке?

— Ты хочешь сказать, что ничего не знаешь? — Глаза Никодеуса моргали за стеклами очков без оправы.

— А что я должен знать? — воскликнул О’Лири. — Где Адоранна?

Плечи Никодеуса опустились:

— А я надеялся узнать это от тебя, Лафайет. Она исчезла незадолго перед рассветом. И все думают, что это именно ты ее похитил.

— Нет, ну вы просто все с ума посходили, — возмущался О’Лири, дожевывая крекер с сардинами, — кроме этого, у Никодеуса под рукой ничего из съестного не оказалось. — Да меня же заперли в камере. Как я мог ее похитить? Да и зачем мне это?

— Но ты же исчез из камеры? Ну, а зачем… — Никодеус взглянул понимающе. — Стоит ли вообще об этом спрашивать?

— Конечно, стоит!.. Неужели я похож на человека, который среди ночи похищает девушку, чтобы… ну, чтобы… сделать с ней то, ради чего похищают девушек ночью?

— Но, Лафайет! — Никодеус скрестил руки. — Почему же все сразу подумали, что это ты ее похитил?

— Да я понятия не имею, кто это сделал! Вы ведь тут занимаете должность что-то вроде волшебника. Отыскать ее — это же по вашей части?

— Кто верит сейчас в волшебство? — с горькой усмешкой спросил Никодеус. Он пристально посмотрел на Лафайета. — Между прочим, сегодня в шесть пятнадцать утра я заметил, что был зарегистрирован мощный выход энергии по бета-шкале. Потом, где-то десятью минутами позже, стало быть, в шесть двадцать пять, был отмечен еще один энергетический всплеск, правда, уже меньший по силе. Затем подобные всплески продолжались через какие-то промежутки целый день.

— Что вы измеряете? Это что, вроде сейсмографа?

Никодеус испытующе взглянул на О’Лири:

— Послушайте, Лафайет, по-моему, настало время, чтобы вы искренне со мной обо всем поговорили. Я, признаться, не понимаю, что за связь между вами и данными, которые я получаю с момента вашего появления тут. Но я убежден, что это не просто совпадение.

— А этот великан? — неожиданно прервал его О’Лири. — Клад, или как там его зовут? Он на самом деле существует, или это тоже чья-то выдумка, вроде призрака с большой дороги или дракона Горубла?

— О, Лод существует. За это я могу поручиться, мой мальчик. Еще и месяца не прошло с тех пор, как он был в городе. Тысячи людей видели его: ростом метра три, шириной — не обхватишь двумя руками, и страшный, как тысяча чертей!

— Так, может, это он и украл? Ведь говорили же, что он пришёл сюда домогаться руки принцессы Адоранны! А когда ему отказали, он и решил ее похитить.

— А как, дорогой мой, смог бы этот Лод, огромный и неуклюжий, за голову которого назначено огромное вознаграждение и которого все знают, — как, скажи мне, он мог проникнуть в город, похитить принцессу из-под носа у охраны и незамеченным исчезнуть?

— Тогда кто же это сделал? Надеюсь, я убедил тебя, что это не я! Ты только подумай — во дворце целая система потайных ходов, и я не удивлюсь, если окажется, что один из них выходит наружу где-то за городской стеной. Мне нужен хороший конь…

— Но, Лафайет, где же я возьму коня?

— У тебя же есть один, у ворот, помнишь? Не тяни, Никодеус! Это очень серьезно!

— А, это тот конь… Мм… Да, пожалуй. Но…

— Больше никаких «но»! Давай мне коня и подготовь провизию на дорогу, пару носков для смены, ну и еще что необходимо. Да, и не забудь положить дорожную карту.

— Может, ты и прав, Лафайет. Лод вполне мог ее похитить. Тебя ожидает нелегкое путешествие. Неужели ты хочешь пойти один, с голыми руками?

— Да. Но мне нужна помощь! Ты меня уже пару раз обманул. Может, это было из-за твоей преданности Адоранне. Ведь ты ее любишь, не так ли?

— Обманул? С чего это ты взял, Лафайет?

В дверь громко заколотили. О’Лири подскочил от неожиданности. Никодеус резко повернулся к нему и показал на тяжелую занавеску в узком углу комнаты.

— Быстро! — скомандовал он шепотом. — За портьеру!

Лафайет одним прыжком достиг того места, на которое указал ему Никодеус, и скользнул за тяжелую портьеру. Со спины потянуло холодом. Он оглянулся и увидел чуть сбоку двойную стеклянную дверь. За ней, в темноте, смутно виднелся крошечный балкончик. Лафайет перебрался туда, поеживаясь от холодного ночного воздуха. Шел моросящий дождь вперемешку со снегом.

— Отлично, — пробормотал Лафайет, устраиваясь у покрытой плющом стены рядом с дверью.

Через узкую щель между портьерами он видел, как Никодеус заспешил к двери и отодвинул защелку. Дверь широко распахнулась, и в комнату ввалились вооруженные люди — один, два, три, потом еще… Наверно, стало известно, что он проник во дворец. Теперь они проверяют каждую комнату. Два стражника сразу же направились к портьерам, за которыми О’Лири прятался всего минуту назад. Лафайет перекинул ногу через железные поручни, скользнул вниз, и теперь пальцами рук и ногами держался только за переплетенный плющ. Его глаза оказались как раз на уровне пола. Через стеклянную дверь он видел, как шпага протыкала драпировку. Острие шпаги задело дверь, и послышался негромкий звук разбиваемого стекла. О’Лири нырнул вниз, под прикрытие балкона, изо всех сил цепляясь за мокрые ветви плюща. Было слышно, как вверху с шумом открыли дверь. Прямо над головой чьи-то башмаки наступили на битое стекло.

— Тут его нет, — раздался хриплый голос.

— Я говорил вам… — Остальные слова Никодеуса уже нельзя было разобрать из-за топота башмаков. Дверь захлопнулась. Лафайет висел, дрожа на холодном ветру, с кончика носа стекали капли воды. Он посмотрел вниз — сплошная темень. Барабанящий сверху дождь усилился. Не очень-то хотелось ему ползти вниз на этом промозглом ветру, но нельзя же висеть на стене до скончания веков.

О’Лири начал осторожно спускаться, отыскивая, куда бы поставить ногу на мокром камне, из последних сил цепляясь немеющими руками за жесткие ветви. Мокрые листья били по лицу, вода стекала ручейками по телу, куртка промокла до последней нитки.

Двадцатью футами ниже балкона он обнаружил каменный выступ и прошёл по нему до угла. Ветер здесь хлестал еще сильнее и с остервенением бросал режущие снопы дождя ему в глаза. О’Лири добрался до противоположной стороны башни. Теперь он был приблизительно в пятнадцати футах над покатой крышей основного жилого крыла дворца, покрытой позеленевшими медными листами. Сначала надо бы добраться до крыши и спрятаться под карнизом, а потом незамеченным спуститься на землю. Далеко внизу было видно, как по саду движутся факелы, слабо доносились крики. Вся охрана дворца в эту ночь бодрствовала.

Перебраться с выступа вниз, на крышу, было совсем не просто. Хорошо, что переплетение плюща было очень плотное. Лафайет коснулся какого-то упора одной ногой, встал на тяжёлый водосточный желоб, радуясь, что удалось оторваться от верхнего фронтона, и минут пять передохнул. Затем, крепко ухватившись за ветви плюща, он начал спускаться к простирающейся внизу крыше. О’Лири болтал ногами, нащупывая опору, но ничего не находил. Плющ здесь был намного реже, чем там, вверху. Его, наверно, специально прореживали, чтобы расчистить водосточный желоб.

Он спустился еще на фут. Край крыши был теперь на уровне его подбородка. Лафайет делал тщетные попытки найти место, куда можно было бы поставить ногу. Это ему никак не удавалось. Напряжение в закоченевших руках дошло до предела. Он еще немного соскользнул вниз и повис на вытянутых руках, ухватившись за край крыши. О’Лири старался подтянуться, но силы покинули его. До фасада здания было три фута, да каких! — вся поверхность стены была гладкая, как доска объявлений, никакого плюща. Слева, на расстоянии шести футов, находилось темное и закрытое окно. Да если бы даже оно и было раскрыто, все равно до него не добраться.

Лафайет, бормоча себе что-то под нос, пытался хоть немного подтянуться, чтобы добраться до окна. Он вдруг ощутил, что внизу, в сотне футов, разинула свою пасть ночная зияющая бездна, готовая его поглотить. Неужели ему суждено вот так, по-дурацки, погибнуть? Руки О’Лири уже совсем одеревенели. Он уже не мог точно сказать — по-прежнему ли крепко держится за край крыши, или хватка уже ослабевает и сейчас он начнёт падать вниз…

В отчаянной попытке, дрыгая ногами, Лафайет как-то сумел уцепиться одной ногой за подоконник. Но ненадолго, нога сорвалась. Сможет ли он повторить это еще раз? Из последних сил он снова и снова пытался подтянуться. Край крыши врезался в ладони. Еще несколько раз безнадежно поболтав ногами, О’Лири безвольно повис.

«Ну, все. Еще, может быть, минут пять, — подумал он, — мои руки слабеют, и я полечу вниз…»

Вдруг ставни окна с шумом распахнулись. Выглянуло бледное, испуганное личико, обрамленное темными волосами.

— Дафна, помоги… — простонал О’Лири.

— Сэр Лафайет! — взволнованно прошептала девушка. Она выпустила ставню, ветер тут же подхватил ее и ударил о стену. Дафна протянула руки.

— Вы можете… можете дотянуться до меня?

Собрав остатки сил, Лафайет сделал взмах ногой, Дафна схватила ее, и… башмак с пряжкой остался у нее в руках. Девушка бросила его за спину, откинула назад прядь волос тыльной стороной руки и снова высунулась из окна.

— Ну, еще раз! — попросила Дафна.

О’Лири, набрав полную грудь воздуха, слегка раскачавшись, снова взмахнул ногами. На сей раз сильные пальцы горничной ухватили его за лодыжку. Она отклонилась назад, подтягивая его вторую ногу, и, когда та чуть приблизилась, ухватила и ее. Лафайет почувствовал, что девушка уже тащит его и надо разжимать онемевшие пальцы. Он сделал последний рывок, руки его освободились, и он, качаясь, повис вниз головой.

С размаху больно ударившись спиной о стену, О’Лири подумал, что из легких вышибло весь воздух. Чувствуя сильное головокружение, он пошарил вверху и ухватился одной рукой за подоконник. Дафна схватила его за руку и втащила в комнату.

— Ты очень… сильная для… девушки, — выдавил О’Лири. — Спасибо.

— Помахай-ка весь день шваброй, будешь тут сильной, — сказала она едва слышно. — С вами все в порядке?

— Все отлично! Как тебе удалось очутиться здесь в самый нужный момент?

— Я услышала, что снаружи кто-то крикнул. Побежала в башню к Никодеусу узнать, в чем дело. Внизу с ругательствами рыскали стражники. Никодеус шепнул мне, что это ищут вас и что вы скрылись через балкон. Вот я и подумала — вдруг я увижу вас из окна, если вы, конечно, не упали… ну, то есть…

— Послушай, Дафна, ты спасла мне жизнь, но…

О’Лири нахмурился, вспомнив последний разговор с девушкой.

— А почему ты не в тюрьме?

— Король Горубл помиловал меня. Он был так добр, сказал, что такое дитя, как я, не может быть виновато. Он не разрешил даже начать разбор дела в суде.

— Оказывается, у этого старого брюзги есть кое-какие положительные черты.

О’Лири встал, потирая свои ободранные руки.

— Послушай, мне надо как-то отсюда выбраться. Здесь уже стало припекать. Я только что узнал, что Адоранну похитили, и я… — Он вдруг осёкся. — Ты что, тоже считаешь, что я замешан в этом деле?

— Я… я ничего не знаю, сэр. Но я рада, если вы тут ни при чем. Ее высочество такая милая, да и потом, такой джентльмен, как вы… — Она опустила глаза.

— Такой джентльмен, как я, чтобы добиться расположения девушки, необязательно должен ее похищать, не так ли? Я думаю, что смогу найти ее. Если ты выведешь меня к одному из входов в потайную систему дворцовых лабиринтов, я постараюсь найти принцессу.

— Потайные ходы, сэр?

— Да. Они пронизывают весь дворец. И войти в них можно почти из каждой комнаты в этом здании. Где мы сейчас находимся?

— Это складское помещение, оно не используется. А расположено оно прямо под коридором, который ведет в анфиладу комнат графа Настекса.

— Он у себя?

— Нет. Он с одним из отрядов отправился на поиски ее высочества.

— Ну, тогда это подойдет.

Лафайет надел свой башмак и пошёл за Дафной, которая сначала проверила, нет ли кого в коридоре. Она подвела его к двери, открыла ее ключом из связки, висевшей на поясе. О’Лири взял девушку за руку.

— Да, а ты, случайно, не знаешь, где обитает этот Лод?

— В пустыне, к западу.

— Хм. Ну это все знают. Спасибо тебе за все, Дафна.

Он наклонился и поцеловал ее гладкую щечку.

— Куда вы идете? — спросила Дафна, глядя на него широко раскрытыми глазами.

— Искать Лода.

— Сэр, а это не опасно?

— Со мной будет все нормально. Пожелай мне удачи.

— Желаю удачи, сэр.

Лафайет проскользнул в комнату, подошел к потайной двери, которую ему указал Йокабамп, и через нее попал в спертую, затхлую темноту.

Два часа спустя О’Лири шёл по дорожке, извивающейся вдоль городской стены, и находился на расстоянии в три четверти мили от дворца. Немного погодя он решил передохнуть, укрывшись с подветренной стороны какой-то полуразвалившейся лачуги. Лафайет тяжело дышал. Он устал от подъемов и бросков от куста к кусту, от перебежек через широкие дворцовые лужайки. Ему удалось пройти через ворота, сумев отвлечь внимание караульного брошенной в сторону шишкой. После быстрой ходьбы по улицам О’Лири оказался в этом вонючем районе городских трущоб.

Он промок до нитки и весь дрожал от холода. Его руки были порезаны и поцарапаны. Вчерашние синяки по-прежнему давали о себе знать. Те крохи еды, которые успел ему дать Никодеус, ни в коей мере не могли восстановить его силы после всех испытаний и вынужденного поста в течение целого дня.

Дождь шёл все сильнее и сильнее. О’Лири трясло уже так, что зуб на зуб не попадал. Казалось, что все кости обледенели. При таком раскладе к утру наверняка можно подхватить воспаление легких, особенно если учесть, что и ночь он провёл, стоя на холодном ветру. Постучаться в дверь и попросить укрытия от непогоды он не мог: ему казалось, что каждый житель этого города знал его в лицо. Самое умное, что Лафайет мог сейчас сделать — оставить всю эту глупость и вернуться в Колби Конерз, в свою комнату, и просто поспать. А завтра он мог бы позвонить мистеру Байтворсу и объяснить свое отсутствие неожиданной простудой.

А что будет с Адоранной? О’Лири представил, как она идёт, как вдруг кто-то зажимает ей рот. Этот злодей проник к ней, конечно, через потайной ход. Он, наверно, заткнул ей рот кляпом, связал ей руки-ноги, перенес на плече к машине, а потом увез в неизвестном направлении.

Лафайет не мог оставить ее. Может быть, его усилия ни к чему и не приведут, но не мог же он уйти, даже не попытавшись ей помочь. Вот только что он мог сделать? Он сам в настоящее время был беглецом, за которым охотились и которому неоткуда было ждать поддержки. Его единственный приятель, Никодеус, как-то уж слишком подозрительно быстро впустил солдат в комнату, и те сразу же ринулись к тому месту, где он спрятался. Если бы он не выбрался наружу, подгоняемый каким-то неведомым инстинктом, то ему был бы конец. Неужели Никодеус намеренно предал его? Но почему? Что им двигало? Конечно, ему бы хотелось, чтоб О’Лири исчез с его глаз. Все эти разговоры о быстром коне, потайных ходах… С другой стороны, ведь именно Никодеус помог ему в суде, во время слушания его дела…

Лафайету повезло, и он выбрался незамеченным из дворца. Поднявшаяся суматоха, к счастью, отвлекла большую часть охраны, поэтому он добежал до ворот без особых проблем и ему не пришлось бессчетное число раз падать в грязь, припадая к земле.

Лафайет вытер грязные ладони о мокрые брюки. Его продолжало трясти. О’Лири решил нарисовать в воображении образ принцессы, спрятанной, скажем, в ближайшей хибаре. Он тогда выломал бы дверь, а там — она…

Бессмыслица… Лафайет не верил в это. Да и потом, он слишком устал, чтобы создавать в воображении нелепейшие картины. Адоранна была за сотни миль отсюда, и он прекрасно это знал… Сейчас ему необходимы еда, тепло и сон. Только после этого он мог бы снова заставить работать свой мозг.

Лафайет посмотрел на покосившуюся лачугу, у которой он пристроился. Ветхая хибара была размером не более чем шесть на восемь футов, с крышей из промокшей соломы. Видавшая виды дверь представляла собой мешанину разномастных досок, скрепленных вместе парой проржавевших полос. Она косо болталась на одной полусгнившей кожаной петле. О’Лири слегка толкнул ее. Дверь жалобно заскрипела, словно предупреждая, что вот-вот развалится. Внутри было темно. Лафайет отвел глаза. Нет смысла снова повторять старую ошибку. Неизвестно, что может таиться за этом убогим видом. Кому и чем служила эта хибара? Может, это было чье-нибудь убежище, устроенное каким-нибудь лихим человеком вдали от сутолоки многолюдных улиц? Оно достаточно хорошо скрыто от посторонних глаз… Не надо увлекаться, напомнил себе О’Лири, пора переходить к делу. Он нарисовал в воображении прочные стены под прогнившими плитами, водонепроницаемую крышу, замаскированную мокрой соломой, прочную дверь, которой не страшны ни буря, ни ветер, и камин, с газовым огнем и искусственными поленьями, который питался пропаном из баллона. Естественно — ковёр, уж очень неуютно было бы сидеть на холодном полу с голыми ногами, душ с большим количеством горячей воды, а то ее вечно в обрез, даже во дворце. Наконец, небольшой холодильник, в котором найдется все необходимое, и кровать с приличным матрацем. О’Лири завершил в воображении эту картину, с любовным вниманием прорисовывая каждую деталь. Без этого не обойдешься, говорил он себе, укрытие сейчас просто необходимо.

На какое-то мгновение время заколебалось, Лафайет самодовольно усмехнулся и потянул дверь…

Спустя полчаса, укрывшись за прочной дверью от непрошеных гостей, вымытый и согретый горячим душем, О’Лири доедал второй кусок баварской ветчины со швейцарским ржаным хлебом. Он залпом выпил последнюю маленькую бутылочку легкого пива, взбил подушку, устроил ее поудобней под головой и мгновенно заснул, что было ему крайне необходимо.

На рассвете О’Лири разбудил звон будильника. Эта штука также была предусмотрительно нарисована в воображении вчера вечером. Он потянулся, зевнул и с удивлением уставился на стеклянную дверь душа. Откуда эти бледно-зеленые стены, пол, устланный оливковым ковром, темно-зеленый холодильник, висящий на стене, вишневый огонь в камине? Постой, постой… Где это я? Это комната в пансионе миссис Макглинт или очередной сон? В голове Лафайета вихрем пронеслись комната во дворце, лавка в камере полицейского участка, комнатка с цветком в горшке. Ах, да… Он же вчера преобразил хижину. Ну, что ж, вполне уютно. О’Лири мысленно похвалил себя. Как-то так выходит, что последнее время он каждое утро просыпается в разных местах.

Лафайет откинул одеяло, открыл холодильник и съел холодную куриную ножку. Потом не спеша принял душ, одновременно прокручивая в памяти, как в калейдоскопе, впечатления предыдущего дня. Ему было все труднее и труднее отделить сон от яви. Порой он просто начинал путаться. Бегство из дворца — это было явью? О’Лири посмотрел на свои страшные, изодранные руки. Да, уж это-то точно не сон. Никодеус, подлец, чуть его не погубил, если, конечно, полицейские сами не догадались. Обыскивая комнату, они первым делом начали протыкать шпагами занавеску…

И Адоранны нет, похищена. Это было самым главным, и он должен что-то предпринять, прямо сейчас. Как ни странно, но теперь, утром, после еды и ночного сна, ему все представлялось совсем иначе. Он уже не так переживал. Конечно, он ее разыщет, объяснит все, что произошло той ночью: и как этот мешок оказался у него в руках, и… Ну, а там будет действовать по обстоятельствам. А теперь за дело.

Открыв дверцу платяного шкафа, О’Лири обнаружил приличный выбор одежды, состоящей из бридж для верховой езды из толстого габардина, современного покроя, плотной серой фланелевой рубашки, сапог из цветной кордовской кожи, короткой ветровки на подкладке и пары водительских перчаток из свиной кожи. Персонажем несколько другой оперы выглядела шпага, лежащая в аккуратных ножнах с прикрепленным кожаным ремнем в западном стиле. Лафайет оделся, быстро поджарил три яйца с полудюжиной ломтиков ветчины. Покончив с завтраком, он вымыл посуду.

Ливший с вечера дождь прекратился. О’Лири тщательно запер за собой дверь. Лачуга, как он с удовлетворением отметил, по-прежнему имела допотопный вид.

Ну, а теперь пора действовать. Сначала… Лафайет остановился посреди замусоренной дороги, освещаемой лучами восходящего солнца, и задумался. Что же ему следует предпринять сначала? Ну, прежде всего надо выяснить, где искать этого Лода. Куда он возвращается после своих набегов? Что там говорили все, кого он об этом спрашивал? На западе, в пустыне? Да… Точными координатами это не назовешь. Нужна более конкретная информация. Как назло, ни одного прохожего поблизости. Впрочем, если он и попытается что-нибудь спросить у любого местного жителя, то, скорее всего, опять придётся удирать под аккомпанемент жутких криков, прежде чем он успеет что-либо предпринять.

По дороге загромыхали тяжёлые башмаки. Лафайет приготовился нырнуть в укрытие… Слишком поздно. На дороге показался коренастый человек в замызганной куртке из овечьей шкуры и, увидев О’Лири, остановился. Из-под сырой и бесформенной шляпы с широкими полями выглядывало помятое напряженное лицо. Мгновение спустя губы незнакомца расплылись в хитрой улыбке, обнажив редкие зубы.

— Призрак с большой дороги! — воскликнул незнакомец. — Как я рад тебя видеть! Я хотел поблагодарить тебя за то, что ты здорово провёл этих полицейских болванов прошлой ночью. Я не знаю, как тебе это удалось, но, похоже, они меня не узнали.

— О, да это никак Рыжий Бык, — нерешительно сказал О’Лири. — Я рад, что смог помочь тебе. Ну, а сейчас я тороплюсь.

— Я слышал, что ты принцессу… того, умыкнул. Ну, и как она?

— И ты тоже! Да не имею я к этому ни малейшего отношения. По-моему, это дело рук Лода. Кстати, может быть, ты знаешь, где его резиденция?

— Слушай, входи со мной в долю, а? Будем работать вместе, брать буду я, а выручку поделим. Идет?

— Да забудь ты об этом. Скажи мне лучше о Лоде. Где он скрывается?

— Соображаю. Ты хочешь продать принцессу этому великану. Какие бабки ты будешь иметь с этого?

— Слушай, ты, придурок… — Лафайет сунул кулак под приплюснутый нос Рыжего Быка. — Еще раз повторяю: я не принимал участия в ее похищении и никому не собираюсь ее продавать. А тёмные делишки меня совсем не интересуют.

Толстый палец Рыжего Быка уперся в грудь О’Лири.

— Ты хочешь сказать, что я тебя не убедил? Ну, а как насчёт того, чтобы поделить территорию? Ты чистишь на дорогах, а я беру город, как? Да и похищения я оставляю тебе. Лады? И…

— Господи! Да я никогда не занимался похищениями, и, ради бога, прекрати нести эту чушь! Иди ты, знаешь куда, со своими похищениями!

— Ах вот ты как! — Теперь голос Рыжего Быка больше походил на рычание.

— Значит так — или мы с тобой ладим, или я отваливаю, раз ты такой слюнтяй, и сдаю тебя легавым, за вознаграждение. Адью!

О’Лири отпихнул упирающийся в грудь палец:

— Так ты скажешь мне, где находится Лод? И хватит пороть чушь, ты, дебил несчастный…

Огромная рука, схватив Лафайета за отвороты его нового костюма, заставила приподняться его на цыпочки.

— Ты, это… кого назвал дебилом? Да у меня не голова, а парламент!

— Ну, тогда у меня, похоже, палата лордов, — сказал О’Лири сдавленным голосом, — если я, как последний идиот, стою тут и точу с тобой лясы. А у меня ведь есть неотложное дело.

Лафайет поднял руку и с размаху ударил ребром ладони в основание толстой шеи Рыжего Быка. Потом еще раз в сердцах саданул по тому же самому месту. Рыжий Бык опрокинулся назад и разжал руку, сжимавшую лацканы. Помотав головой, он зарычал и поступью гориллы пошёл на О’Лири, расставив руки в стороны. Последовал молниеносный удар под ложечку. Рыжий Бык со стоном сложился пополам. Лафайет встретил его отупевшую физиономию ударом твердого колена. Рыжий Бык начал заваливаться набок, схватившись одной рукой за живот, а другой зажимая свой нос, из которого хлестала кровь.

— Э… это не честно! — заявил он. — Я никогда не видел таких приемчиков!

— Пардон. Это из урока номер три. Контрудар без оружия. Иногда приходится очень кстати. А теперь скажи, где я могу найти Лода, и поживей

— это очень важно.

— Лода, говоришь? — Рыжий Бык неодобрительно смотрел на окровавленную руку и осторожно поворачивал голову в разные стороны, проверяя, как работает шея. — А какой процент ты бы хотел?

— Оставь! Я просто хочу спасти ее высочество!

— Ну, ладно, давай сорок на шестьдесят, а я подкину пару надежных ребят, которые тебе помогут при встрече с Лодом.

— Ну все, хватит. Я спрошу кого-нибудь другого.

О’Лири оправил костюм, потёр синяк на руке, и бросив на Рыжего Быка взгляд, полный презрения, пошёл по дороге.

— Эй, постой! — Рыжий Бык потопал за ним. — У меня есть отличная идея! Ну, давай тридцать на семьдесят. Это более чем джентльменское соглашение, правда ведь?

— Ты меня удивляешь! Я и не думал, что ты так силен в арифметике.

— Я постигал математику на практике, занимаясь ночным бизнесом. Ну так как, согласен?

— Нет! Исчезни! У меня полно дел! Я и так довольно заметная фигура, обойдусь как-нибудь без Гаргантюа, который тащится за мной, наступая на пятки!

— Ну, ладно. Учитывая твой знатный удар левой и потрясную работу коленом, я согласен на вшивые десять процентов.

— Пошел прочь! Отчаливай! Отцепись! Исчезни! Отвали! Изыди, сволочь ты такая! Никаких сделок!

В это время они проходили мимо мусорного ящика. Какой-то коротышка, лениво копавшийся в его содержимом, оторвался от своего занятия и внимательно на них посмотрел.

— Ты привлекаешь внимание. — О’Лири остановился. — Ну, ладно, сдаюсь. Я вижу, что ты мне подходишь. Давай сделаем так: встретимся за час до восхода луны у…

— Как насчёт «Одноглазого» у Западной почтовой дороги?

— Молодец! Именно это я и имел в виду. Приколи красную гвоздику и делай вид, как будто ты меня не знаешь, до тех пор, пока я не чихну девять раз и не высморкаюсь в яркий платок в горошек. Ясно?

— Так бы давно. Это уже деловой разговор. Больше всего уважаю такие планы, в которых все продумано до мелочей. Кстати, а где я возьму гвоздику в это время года?

О’Лири закрыл глаза, стараясь сосредоточиться.

— Сразу же за следующим поворотом, — сказал он, — увидишь мусорные бачки. Цветок будет лежать на крышке первого бачка слева.

Рыжий Бык кивнул. Потом, несколько нерешительно посмотрев на Лафайета, сказал:

— Слушай, приятель, когда-нибудь, когда ты не будешь так спешить, ты обучишь меня своим приемчикам, а?

— Конечно. А теперь давай, поторапливайся, пока твой цветок не украли.

Рыжий Бык быстрыми шагами направился к указанному месту, а О’Лири, чтобы побыстрей оторваться от навязчивого компаньона, свернул в боковую улочку. При этом он сам не переставал удивляться, как ему удались эти приемы. Произведенный ими эффект, похоже, привел к тому, что Лафайет начал воспринимать происходящее вполне серьезно, как будто все происходило на самом деле. Ему все трудней и трудней было отличить настоящее от воображаемого, происходящее в Артезии от событий в Колби Конерз.

Лафайет потягивал крепкий кофе из толстой кружки, уютно расположившись в кафе под полосатым выцветшим навесом, сооруженном на пятачке у проезжей части улицы. Как же узнать, где находится этот мятежник? Ведь стоит только задать этот вопрос — тут же начнут показывать на него пальцем. Вот и девушка, стоящая у жаровни с древесным углем, на которой кипела вода, начинает искоса на него поглядывать. Может быть, он ей и приглянулся, но сейчас совершенно не до того. О’Лири резко встал и пошёл дальше. Самое разумное сейчас — это побольше ходить, глядишь — что-нибудь да и узнаешь.

День тянулся ужасно долго. Он провёл его, бесцельно шатаясь по открытым рынкам, листая книги в крошечных лавчонках, примостившихся в промежутках между стенами домов. С интересом смотрел, как ремесленники — серебряных, золотых дел мастера, резчики по дереву, умельцы по коже — узловатыми пальцами раскладывали творения своих рук на маленьких лоточках размером не более крыши собачьей будки в Колби Конерз. О’Лири скромно позавтракал салями с пивом в трактирчике с плотно утоптанным земляным полом и черными от сажи, перекрещенными, низко просевшими квадратными балками.

За час до захода солнца он находился неподалеку от Восточных ворот. Лафайет делал вид, что рассматривает витрину с образцами рисунков для татуировки, при этом он не спускал глаз с часового, который, скользнув по нему взглядом, лениво прохаживался у караульной будки. Похоже, пройти через ворота особого труда не составит. Вот если бы он знал, куда ему идти дальше…

В нескольких ярдах от него стоял какой-то рослый мужик и внимательно следил за Лафайетом краешком глаз с покрасневшими веками. О’Лири, нарочито громко насвистывая начальные такты «Мэрзи Доутс», неожиданно пересохшими губами, быстро свернул в заросшую, темную улочку. Он шёл очень быстро и, когда обернулся, то ничего, кроме колеблющихся теней, не увидел. Лафайет пошёл дальше по извивающейся дорожке, с трудом различая в темноте повороты.

На небе исчезли последние проблески света. Вскоре дорожка привела к какому-то грязному дворику. Внимательно оглядевшись по сторонам, О’Лири обнаружил еще одну узенькую дорожку, уходящую в темноту. Он быстро свернул на нее, и тут же перед ним возникла темная фигура. Секунду спустя из темноты выступила еще одна. Лафайет молча развернулся и что есть духу припустил прочь. Пробежав около двадцати футов, он налетел на бачок с мусором, который с грохотом покатился прочь. Сразу же послышался топот бегущих ног. О’Лири инстинктивно юркнул в сторону и затаился. Мимо тяжело протопал кто-то в плаще, споткнулся обо что-то и рухнул. Раздался звук упавшего металлического предмета и сдавленные проклятия. Всматриваясь в темноту из своего укрытия, Лафайет разглядел человека, который, опустившись на четвереньки, шарил в темноте. «Наверно, ищет оружие», — подумал О’Лири.

Да, дело, похоже, принимает серьёзный оборот. Лафайет быстро шагнул вперёд и изо всех сил трахнул ногой в то место, где, по его расчетам, должна была находиться челюсть незнакомца. Человек рухнул плашмя и затих. О’Лири устремился дальше, внимательно вглядываясь вперёд, чтобы не пропустить других членов «комитета по встрече». По крайней мере их должно быть еще человека два, если не больше. Самое время сейчас сойти с дороги, чтобы не попасть в лапы этим убийцам.

Только он успел это подумать, как впереди возник еще один силуэт. Наверно, это один из преследователей, обошедших его спереди, чтобы отрезать путь. О’Лири нагнулся, подобрал с земли увесистый булыжник и прижался к стене. Фигура приближалась, слышалось хриплое дыхание. Лафайет ждал. Человек подходил все ближе, внимательно всматриваясь в тени, но все еще не замечая О’Лири.

— Стой и не двигайся, — прошептал Лафайет. — Мой мушкет нацелен прямо в твою левую почку. Брось оружие и оставайся на месте.

Незнакомец застыл, словно восковая фигура, символизирующая сцену «застукали на месте». Он поник, бросил что-то, сверкнувшее в лунном свете, и сделал нерешительный шаг.

— Отлично. Как я вижу, ты малый понятливый, — произнёс О’Лири. — А ну-ка, быстро отвечай: сколько вас тут?

— Только я, Моу и Чарли, и еще Сэм, Парки и Клэренс…

— Клэренс?

— Ага. Он новенький. Еще только учится.

— Где он?

— Где-то впереди… Послушай-ка, приятель, а как тебе удалось пройти через них?

— Очень просто — перелетел. А ты-то что здесь делаешь?

— В конце концов ты все равно должен был пройти через какие-нибудь ворота, чтобы выбраться из города.

— Откуда вам известно, что я еще в городе?

— Ты что, парень, думаешь, я выдам тайны своего шефа? Ты от меня больше не дождешься ни слова на эту тему.

— Ладно, скажи мне только одно — где находится Лод?

— Лод? Откуда я знаю? Говорят, где-то на западе.

— Лучше бы тебе знать, а то твой ответ начинает меня сердить. А когда я сержусь, мой палец начинает непроизвольно дергаться.

— Черт возьми! Да любой знает о Лоде ровно столько, сколько и я. Ты что думаешь, если я тебе не сказал, так кто-нибудь другой обязательно скажет, где сшивается этот чертов Лод? Ошибаешься, парень! Мне нет никакого резона строить из себя героя… ты понимаешь, о чем я говорю?

— Даю тебе еще один шанс, последний. Мой палец начинает дергаться.

— Скачи на запад. За полдня доберешься до пустыни. Потом слева появится гряда гор. Скачи вдоль нее, пока не упрешься в перевал. Вот и все.

Лафайету почудилось, что он услышал сдавленный смешок.

— А от перевала до места, где бывает Лод, далеко?

— Может, миль пять, может, десять… Если дотуда доберешься, уже не пропустишь.

— А почему это я не доберусь?

— Смотри фактам в лицо, парень! Нас ведь пятеро, а ты один.

О’Лири сделал шаг вперёд и со всего размаха опустил камень чуть повыше уха своего собеседника. Булыжник, весом в пять фунтов, сделал свое дело. Человек тихо сложился пополам и упал лицом вниз, издав слабый хрип.

«Теперь — четверо», — отметил про себя Лафайет и отшвырнул камень в сторону.

Обойдя лежащее тело, О’Лири вновь вышел на дорогу. Через пять минут он уже был в полуквартале от Восточных ворот.

Готовый каждое мгновение куда-нибудь юркнуть или побежать, Лафайет прошёл мимо часового как раз в тот момент, когда тот зевал, широко разинув рот и закрыв глаза. Рот был раскрыт так широко, что Лафайет успел заметить дешевую серебряную пломбу.

Пройдя через ворота, он облегчённо вздохнул и направился вдоль стены, чтобы обогнуть город. Порядком уставшие ноги гудели. Отчасти в этом виноваты были новые сапоги, которые слегка жали. Если бы у него было время, чтобы раздобыть лошадь! Путь предстоял неблизкий: мили три вдоль городской стены, затем по крайней мере миль десять до пустыни и там еще, наверное, миль десять… Ладно, ничего не поделаешь, поэтому не стоит предаваться пустым мечтам.

Он настроил себя на пеший переход и бодро двинулся в путь, сопровождаемый луной, поднимавшейся все выше и выше над городской стеной.

Впереди мелькнул свет. Это светилось окошко маленького домика, притулившегося у городской стены неподалеку от Западных ворот. Лафайет направился к нему, по пути перебрался через кучу мусора и, когда подошел поближе, увидел, что от дома на запад уходит грязная дорога шириной двадцать футов. Да… Прежде чем отправляться в путь, когда надо будет целую ночь идти пешком, неплохо бы подкрепиться чем-нибудь существенным и выпить бутылочку-другую доброго пива. К тому же это, кажется, трактир. И точно — на столбе висела вывеска с изображением страшного пирата с перевязанным глазом и кустистой бородой.

Судя по вывеске — заведение не из лучших. Однако выбирать не приходится.

Лафайет толкнул дверь и с удивлением обнаружил, что внутри было очень уютно. Слева расположились столы, прямо перед ним — стойка, а справа — площадка для игр, где с полдюжины седовласых крестьян горячо спорили над шахматной доской. Масляные фонари на стойке отбрасывали мягкий свет. О’Лири потёр озябшие руки и сел.

Дородная полная женщина выплыла из темного угла и плюхнула перед ним большую оловянную кружку.

— Чего тебе, лапочка? — живо спросила она.

Лафайет заказал ростбиф с жареным картофелем и, ожидая, пока его принесут, попробовал пиво. Совсем даже недурно. Похоже, в этом месте должны хорошо кормить.

— Однако ты здорово припозднился, — раздался знакомый голос над его ухом.

О’Лири резко обернулся и увидел полное упрека красное лицо с плоскими чертами.

— Я жду тебя уже целый час.

— Слушай, Бык, — быстро проговорил Лафайет, — я ведь предупреждал тебя, что со мной нельзя разговаривать, пока я не высморкаюсь шесть раз и не махну красным платком.

— Постой, постой. Ты ведь говорил, что чихнешь девять раз, а потом высморкаешься в свой красный платок. А моя красная гвоздика на месте, смотри. Только немного подвяла, но…

— Успокойся, Рыжий. Я уверен, что наш союз будет плодотворным. Теперь ты должен сделать следующее: иди прямо ко дворцу. Большая часть охраны сейчас занята поисками принцессы, поэтому ты сможешь проникнуть внутрь без особых хлопот и взять там все, что захочешь. Они вернутся не скоро.

— Да, но городские ворота уже закрыты.

— Ну и что, перелезь через стену.

— Слушай, это дельная мысль. Только куда я дену лошадь? Она у меня не мастак перелезать через стены.

— Хм… Знаешь что, Рыжий? Так и быть, я позабочусь о ней.

— Ты настоящий кореш. — Он откинулся на стуле. — Где мы встретимся?

— Оставайся где-нибудь в саду, около дворца. Наверняка найдешь место, чтобы укрыться. Встретимся под белым олеандром на второй заре.

— План смотрится что надо, ты — молоток! Да, а что ты-то будешь делать в это время?

— Ну а я поищу какую-нибудь новую работенку.

Рыжий Бык встал и завернул в плащ свою широкую фигуру.

— О’кей! До встречи в каталажке! — Он повернулся и зашагал прочь.

Женщина, которая в этот момент ставила перед О’Лири тарелку, внимательно посмотрела вслед Рыжему.

— Слушай, а это не тот ли знаменитый карманник и бродяга?

— Тс-с. Он тайный агент его величества, — доверительно сообщил ей Лафайет. Женщина в испуге отошла.

Через полчаса, после добротной пищи и трех больших кружек пива, О’Лири садился на лошадь Рыжего Быка — крепкую гнедую с новым седлом, припоминая все, что ему доводилось когда-либо читать об искусстве верховой езды. Он пришпорил лошадь и поскакал по Западной почтовой дороге.

Глава 8

К рассвету Лафайет миновал плодородные земли равнины, расположенной к западу от столицы, оставляя позади в ночи маленькие деревушки и фермы. Далеко впереди уже можно было различить дымчато-синюю гряду гор с освещенными первыми лучами солнца вершинами. Зеленеющие поля сменились сухими пастбищами с разбросанными тут и там островками разросшихся деревьев. Под деревьями лежала застывшая без движения скотина.

Теперь он скакал по пологому откосу. Пыль, напоминавшая тальк, клубилась, оседая на свежие побеги и колючки деревьев, растущих по обе стороны дороги, и тут же скатывалась вниз на бесплодную глинистую землю цвета бледной терракоты.

О’Лири в задумчивости остановился. Он рассчитывал встретить какой-нибудь предупреждающий знак перед въездом в пустыню — например, трактир с вывеской «Последний шанс Чарли» или что-нибудь в таком роде, где он мог бы что-нибудь подкупить для предстоящей долгой поездки. А здесь ничего подобного. Он стоял абсолютно один перед раскинувшейся перед ним пустыней, изможденный от непривычной верховой езды. Кстати, ни в одном описании езды в седле не упоминалось о мозолях на заднице.

О’Лири почувствовал голод. Продолжая скакать, он начал думать о еде. Возьмем, например, тянучку. Это питательно, компактно, может хорошо храниться. При мысли о тянучке его челюсти заныли. Замечательные, рыжевато-коричневые тянучки. Как это ни покажется странным, но ему все время их не хватало. У себя, в Колби Конерз, он мог купить их в любом количестве в кондитерском магазине Шрумфа, но всякий раз он чувствовал себя глуповато, когда заходил в магазин и спрашивал тянучки. Как только он вернется в Колби Конерз, то первым делом закупит их, и побольше, чтобы тянучки всегда были под рукой, когда ему захочется.

Лафайет пристально вглядывался в туманную даль расстилавшейся перед ним равнины и при этом неотрывно думал о сумках, притороченных к седлу. Он мысленно наполнил их запасами всевозможной пищи и питьевой воды. Если все получится, то останется только слезть с лошади, открыть сумки — и все перед тобой. О’Лири представлял продукты, которые не испортились бы от жары и которых хватило бы, скажем, на неделю.

Появилось лёгкое колебание, уже знакомое ощущение, как будто что-то расцепилось в космическом механизме вселенной. Лафайет улыбнулся. Ну, вот, теперь полный порядок. Он еще проскачет с милю или около того, чтобы уйти дальше в глубь пустыни, где уж никто не сможет его потревожить, и там насладится долгожданной едой.

Стояла несносная жара. Лафайет съехал набок и скакал, опираясь на половину седалища, чтобы облегчить боль от потертостей. Восходящее солнце нещадно палило в спину и, отражаясь от каждой выступающей скалы иди одинокого дерева, немилосердно било в глаза. Черт, надо было запастись солнцезащитными очками. Да и ковбойская шляпа с широкими полями не помешала бы. Он натянул вожжи и, повернувшись в седле, посмотрел назад, прищурившись от яркого света. Кроме следов его лошади и осевшей за ней пыли, на всем протяжении серой массы песка, куда только хватал глаз, не было видно ни единого следа присутствия человека. Казалось, что мир остался где-то в одной-двух милях позади, где низкое плато встречалось с ослепительным утренним небом. Не самое лучшее место для пикника, но голод становился невыносимым.

Тело затекло. Он слез с лошади, отстегнул ремень на сумке слева от седла, пошарил внутри и вытащил картонную коробку. Коробка была в яркой обертке золотисто-коричневого цвета. О’Лири с восторгом прочитал: «Лучшая тянучка тетушки Ау. Изготовлена с добавлением соленой воды». Это будет отличный десерт, но сначала надо подкрепиться чем-нибудь посерьезнее. Он положил тянучку обратно в сумку и вытащил банку знакомой формы: «Сардины моряка Сэма в рассоле» — было напечатано на этикетке яркими буквами, а чуть пониже, маленькими красными, другая надпись — «Тянучки. Высший сорт». Потом он извлёк коробку, на которой значилось: «Тянучки. Старая марка. Только для детей и взрослых». Лафайет, тяжело вздохнув, положил обратно и эту коробку, поискал еще, достал — в коробке была дюжина яиц, облитых шоколадом с начинкой из тянучек.

В другой сумке оказалась жестяная банка с тянучкой весом в пять фунтов. Вся масса была мастерски оформлена в виде небольшого окорока. Затем еще три прямоугольные банки, содержащие тянучки, изготовленные по старинным рецептам наших бабушек, потом плоские брикеты деревенских тянучек, разделённые на дольки. И, наконец, горсть отдельных тянучек в целлофановых обёртках под названием «поцелуйчики» — сладкие, как «губы любимой».

О’Лири с сожалением окинул взглядом все это добро — что и говорить, диета не очень сбалансирована. Но могло быть и хуже — тянучки он, по крайней мере, любил. Лафайет присел в тени, которая падала от лошади, и приступил к трапезе.

После обеда, если так можно назвать то, что он съел, по мере того как солнце поднималось все выше, скакать становилось все труднее. Теперь каждое движение лошади отдавалось в нем не просто болью, а пронзало так сильно, что он то и дело морщился. Гот перекосило от пресытившей сладости. На желудке было такое ощущение, словно туда влили солидную порцию глины. Уголки губ склеивались, пальцы были липкими. О, мой бог! Почему он не помечтал о сэндвичах с ветчиной или жареном цыпленке? На худой конец на ум мог бы прийти знакомый вермишелевый суп марки «Р». Да и разумнее было бы снабдить себя какой-нибудь закуской, пока он имел такую возможность.

И тем не менее, как бы плохо он ни был готов, он решился на это рискованное предприятие. Пути назад нет. После такого фиаско на дороге полицейские соберут все свои силы для его поимки. Никодеус уже показал, под чьими знаменами он служит. Таким образом, здесь, в Артезии, список его друзей можно сократить с одного до нуля. Разумеется, когда он прискачет обратно с Адоранной в седле, он всех простит. Эта часть путешествия, наверное, будет приятней всего. Она будет сидеть, тесно прижавшись к нему, а он будет обнимать ее, хотя бы одной рукой, придерживая, чтоб не упала. Золотистые волосы будут приятно щекотать его подбородок. И скакать он будет не очень быстро, чтобы не утомлять ее высочество. Путешествие, пожалуй, займет целый день, а возможно, и ночь придётся провести вместе, у маленького костра, где-нибудь далеко-далеко, завернувшись в одно одеяло, если такое найдется.

Но это будет потом. А сейчас жарко, пыльно, все тело ноет, короче — сплошное неудобство.

Горная гряда несколько приблизилась и теперь стала походить на пилу с громадными зубьями. Эта «пила» слегка поворачивала налево и шла дальше, уходя за горизонт. Скачи, пока не доберешься до перевала… Тот парень, с дороги, вроде так объяснял. Правда, это совсем не значит, что на его указания можно положиться. Но сейчас не оставалось ничего иного, кроме как продолжать скакать дальше и надеяться на лучшее.

Солнце двигалось к западу, все ниже и ниже склоняясь над горной грядой. Теперь оно выглядело как запыленный шар на грубо размалеванном алыми и розовыми красками небе. На его фоне четко выделялись силуэты тощих пальм, неведомо как оказавшихся маленькой компанией в этой глуши.

О’Лири проскакал последние несколько ярдов до оазиса и осадил лошадь под иссушенными деревьями. Лошадь под ним к чему-то тревожно принюхивалась, перебирая в нетерпении ногами, потом сделала несколько шагов к низкой, полуобвалившейся стенке и, склонив морду над темным прудиком, стала жадно пить.

Лафайет перекинул саднящую ногу через седло и спустился на землю. Он подумал, что, наверное, так же чувствовала бы себя египетская мумия, погребенная верхом на своем верном скакуне и только что отрытая археологами, всюду сующими свой нос. О’Лири неуверенно опустился на колени и окунул голову в воду. Вода была теплая, солоноватая, богато сдобренная разными посторонними частицами. Но эти мелочи не могли испортить остроты наслаждения моментом. Он откинул намокшие волосы, потёр лицо, сделал несколько глотков, затем с трудом поднялся и оттащил от воды припавшую к ней лошадь.

— Как бы то ни было, но я не могу допустить, чтобы ты пошла ко дну, — сказал он терпеливому животному. — Очень жаль, что ты не можешь получить удовольствие от тянучки. А может, попробуешь?

Он засунул руку в мешок и вытащил «поцелуйчик». Сняв обертку, Лафайет протянул конфету лошади. Животное понюхало и осторожно взяла угощение мягкими губами.

— Береги зубы, — предупредил О’Лири. — Что поделать, старик. Ничего другого нет. Придется довольствоваться этим.

Лафайет потянулся к свертку за седлом, отвязал его и развернул. В нем оказалось тонкое дырявое одеяло и палатка, видавшая и зной и стужу. К ее четырём углам были прикреплены разбитые от долгого употребления колышки, а посередине — небольшой столбик. Да, экипировка Рыжего Быка могла быть и лучше.

Через пятнадцать минут, установив заплатанную палатку и прикончив последнюю тянучку, О’Лири вполз в это хлипкое сооружение, сделал в песке ямку для ноющего бедра, свернулся калачиком и мгновенно заснул.

Лафайет проснулся от ощущения, что под ним проваливается земля. Чпок! — как будто лопнул гигантский пузырь, и вслед за тем неожиданно наступила тишина, нарушаемая отдаленным звуком, напоминающим морской прибой, и одинокими выкриками птиц. О’Лири широко открыл глаза. Он сидел на крошечном острове с одиноко растущей пальмой, а вокруг, насколько хватал глаз, простирался безбрежный океан.

Глава 9

С вершины дерева, чахлого представителя благородного племени пальм с полудюжиной вялых листьев, собранных в пучок на макушке тощего ствола, Лафайет пристально осматривал море. Рядом плескались волны, которые белыми барашками пересекали ярко-зеленые отмели и с шипением накатывались на плоский берег. А чуть дальше, на больших глубинах, вода синего цвета была спокойная, и эти спокойствие и синева простирались до самого горизонта. Несколько больших птиц, наподобие буревестников, время от времени с криком падали на белый, как сахар, песок, чтобы выловить какой-нибудь лакомый кусочек, когда волна с шельфа уходила обратно в море. Где-то высоко-высоко на солнечном небе плыли крошечные облака. В другой ситуации это было бы великолепное место для тихого отпуска. Лучше не придумаешь!

О’Лири смирился со своей участью. Ему было безразлично, где он сейчас находился. К чувству душевной опустошенности добавились резкие болезненные спазмы желудка, требующего реальной пищи.

Он спустился на землю и сел, прислонясь к стволу. Это была какая-то новая форма катастрофы. Просто, когда он что-либо воображал, он бессознательно соблюдал какие-то правила, а теперь они вжик! — и развеялись. Как он оказался в такой ситуации? Естественно, что он этого не хотел. У него даже в мыслях никогда не возникало желания оказаться одному на необитаемом острове.

Лафайет должен был также признать, что попытки вернуться назад в оазис, к своей лошади, оказались тщетными. Он не мог сконцентрироваться на чем-либо в то время, когда его желудок подавал сигналы отчаяния. Эта способность покидала его всякий раз, когда он в ней больше всего нуждался. О’Лири вспомнил Адоранну, ее холодные голубые глаза, завитки золотых волос, обворожительную припухлость девичьей фигурки. Он поднялся и начал вышагивать по острову взад и вперёд — десять футов до кромки воды и обратно.

Когда-то Адоранна подарила ему платок и, вне всякого сомнения, ждёт, что он придет спасти ее. А он сидит тут, в безнадежном положении, на этом дурацком необитаемом острове. Черт бы его побрал!

Простое хождение по острову с покусыванием губ ничего не даст. Надо придумать что-нибудь конструктивное. Однако эти рези в желудке отнюдь не способствовали умственному напряжению. Лафайет приложил руку к животу. Пока он не раздобудет что-нибудь поесть, нечего и думать о том, чтобы выбраться отсюда. Итак Пальма в этом деле помочь не может — кокосовых орехов на ней нет. О’Лири посмотрел на кромку воды. Черт возьми, ведь там же есть рыба…

Лафайет глубоко вздохнул и попытался сосредоточиться. Он представил коробку спичек, комплект рыболовных крючков и солонку. Он надеялся, что такие скромные потребности не подорвут его силы… Раздался почти беззвучный щелчок, скорее почувствованный, чем услышанный. О’Лири в нетерпении пошарил по своим просторным карманам и вытащил книжечку спичек с наклейкой: «Сад на крыше алькасара. Танцующая Нители» и маленькую солонку от Мортона с дырочками на пластмассовом верхе. Из другого кармана он извлёк полдюжины завернутых в бумагу булавок.

— Хоть и не совсем то, что надо, но все-таки — фирма, — пробормотал Лафайет, сгибая одну из булавок в примитивный крючок.

Он вспомнил, что совсем забыл о леске. Ничего, это можно легко поправить. О’Лири отыскал торчащую с изнанки его расшитого бисером жилета нитку и отмотал четыре ярда, которых вполне должно хватить, чтобы использовать ее в качестве лески. К тому же нить оказалась нейлоновой. Так, теперь наживка. Хм… пожалуй, сойдет гроздь жемчужинок с жилета. «Будь я рыбой, — подумал Лафайет, — я бы на нее клюнул».

Он привязал леску к крючку, сбросил сапоги и вошёл в воду. Отойдя на несколько ярдов от берега, О’Лири увидел сквозь прозрачный гребень разбивающейся волны метнувшуюся стайку рыбок. Большой голубой краб, которого ненароком вспугнул Лафайет, воинственно взмахнул клешнями и проворно юркнул в сторону, оставляя после себя облачко взбаламученного песка. Закинув леску, О’Лири пытался представить себе, как неподалеку проплывает большая форель, весом эдак фунта два…

Прошло два часа. Лафайет, облизав пальцы и удовлетворенно вздохнув, прилег на горячий песок, чтобы обдумать свои дальнейшие действия. Рыбу он поймал только с третьей попытки, поскольку оказалось, что крючки стремились распрямиться при первой же хорошей поклевке. Чистить рыбу пришлось камнем с острым краем. Инструмент не очень удобный, однако он великолепно сыграл роль сковороды.

В углублении на песке догорал костер из топляка, который О’Лири насобирал на берегу. В сложившейся ситуации эдакая поспешная импровизация, к которой пришлось прибегнуть Лафайету, дала вполне приличный результат.

Ну, а теперь надо серьезно подумать, как все-таки выбраться с этого острова. Проблема решалась бы гораздо проще, если б он знал, где именно находится. Вряд ли этот остров был частью Артезии и уж, конечно, нисколько не походил на то, что О’Лири видел в Колби Конерз. Стоит ли сейчас пытаться вернуться домой, назад в мир гудящих литейных цехов и пансионов? Что, если, потеряв однажды Артезию, он никогда не сможет в нее вернуться?

Необходимо принять какое-нибудь решение. Время было дорого, да и солнце уже садилось за оранжевый горизонт. Второй день этой фантастической истории близился к концу.

О’Лири закрыл глаза, сжал губы и сосредоточил все свои мысли на Артезии. Он старался воскресить в памяти узкие извилистые улочки, высокие, с деревянным вторым этажом дома, шпили башен дворца, булыжные мостовые, паровые автомобили, лампочки в сорок ватт и Адоранну, ее аристократическое лицо, улыбку…

В воздухе почудилось какое-то напряжение, появилось ощущение надвигающейся грозы. Послышался лёгкий щелчок, как будто вселенная перекатилась через трещину в тротуаре. Лафайет почувствовал, что летит вниз, и пучина холодной соленой воды поглотила его.

Отплевываясь и глотая соленую воду, О’Лири пробивался к поверхности. Неспокойное темно-синее море, взъерошенное холодным бризом; наконец выпустило его из своих объятий. Остров еще был виден. Он находился далеко слева, а справа, в миле или чуть дальше, виднелся берег, освещённый огнями.

Волны били в лицо. Тяжелый меч и мокрая одежда тянули вниз — Лафайет тонул. Пряжка на поясе никак не поддавалась. О’Лири крутил ее, пытаясь расстегнуть. Наконец он почувствовал, что освободился. Так, теперь сапоги…

Вынырнув на поверхность и глотнув воздуха, Лафайет стащил один сапог. Одежда, словно кольчуга, тянула его на дно. Он пытался стащить жилет, но так запутался в нем левой рукой, что чуть не захлебнулся. В последний момент ему удалось высунуть голову над поверхностью и глотнуть воздуха.

Пока это было единственное, что он смог сделать, чтобы продержаться. О’Лири задыхался, чем дальше, тем быстрее силы покидали его. Казалось, что холодная вода парализовала его руки. Кисти были похожи на замороженную треску. С трудом повернув голову, чтобы взглянуть на берег, он вдруг узнал этот выступающий участок суши, с округлой башней маяка Катооса на мысу. Теперь он знал, где находится. О’Лири бултыхался в заливе, находящемся в двадцати милях к западу от Колби Конерз.

Силы совсем его покинули, и он пошёл ко дну, все больше и больше захлебываясь. Руки его не слушались. Легкие разрывались от боли. Необходимо было глотнуть воздуха. Какой же он был дурак, что заслал себя опять в Колби Конерз… Ну, а поскольку он мазанул миль на двадцать к западу, то, естественно, оказался в заливе… и вот теперь… полностью обессилел… плыть нет никаких сил… холодно… одежда тянет ко дну… плохо… увидеть еще хотя бы раз ее вздернутый носик…

Что-то холодное стукнуло его по спине. Холод и тяжесть исчезли, как будто их и не было. О’Лири раскрыл от удивления рот и закашлялся. Выплюнул соленую воду и, продолжая покашливать, перевернулся. Через некоторое время боль в легких отпустила, и дышать стало легче.

Он сел и посмотрел вокруг. В сумеречном свете мертвенно поблескивал песок — море песка до самой линии зубчатых пиков, казавшихся абсолютно черными на закатном фоне.

Похоже, он снова оказался в Артезии. Лафайет взглянул вверх на темнеющее небо. Появились первые звезды. Самое лучшее, что он мог сейчас сделать — это поспать несколько часов, а после этого продолжить путь. Но он так продрог, что заснуть не удавалось. Может быть, сначала немного пройтись, чтобы согреться, да и одежда заодно просохла бы?

О’Лири рассеянно зашагал по песку, ставя одну ногу перед другой. Ноги были как ватные. Неожиданно он споткнулся о какой-то узел, полузасыпанный песком.

В узле была одежда — сухая одежда: брюки, рубашка, сапоги, куртка. Наверное, все это кто-то потерял или забыл на пикнике. Из-за крайней усталости он об этом не думал вообще, да и кроме того, он не испытал ощущения движения вселенной, которое всегда предшествовало материализации желаний. О’Лири поспешно переоделся во все сухое. Стало намного лучше. Он ощупал карманы… И — о чудо! Это слово лишь в слабой мере могло выразить то чувство, которое охватило Лафайета, — карманы были набиты «поцелуйчиками» из тянучки.

Он был слишком измотан, чтобы искать объяснения всему этому. Лафайет вырыл углубление в песке, сделал небольшой бруствер, чтобы укрыться от ветра, и лег спать.

Утро было в самом разгаре, а, как прикинул О’Лири, прошёл он не более пяти миль. Его ноги глубоко уходили в вязкий песок, а когда он их вытаскивал, возникало жуткое ощущение тщетности усилий, так хорошо знакомое по снам. Ноги погружались по щиколотку, а когда он наклонял корпус вперёд для очередного шага, они скользили назад, заставляя повторять все сначала. При этом каждый раз истёртые ноги казались ему многопудовыми железными якорями, которые он вытаскивает из мягкой грязи. Да, передвигаясь с такой скоростью, он никогда не доберётся до гор.

Лафайет тяжело плюхнулся на песок. Пестрый платок, повязанный вокруг головы, теперь совершенно не спасал от все сильнее припекавшего солнца. Он снял и вытер им мокрый лоб. Вспотеть больше, чем он вспотел сегодня, пожалуй, было невозможно. Казалось, что он превратился в сухую головёшку. Внутри не было ни капли влаги. И надежды на то, чтобы где-нибудь раздобыть глоток воды, тоже не было… Прикрыв глаза ладонью, он осматривал огромное ребристое пространство, покрытое песком. Впереди, на расстоянии около трехсот ярдов, начинался небольшой подъем к гребню песчаной дюны. Может быть, с другой стороны этого затейливого творения ветра есть вода?.. А почему бы ей и не быть? Он изо всех сил напряг остатки своих физических энергий. Вот. Вроде бы он почувствовал лёгкий щелчок, который всегда сопровождал удачное завершение материализации, или ему только показалось?

Поняв, что это не терпит отлагательства, О’Лири вскочил и рванулся в направлении гор, запинаясь и падая на каждом шагу. В очередной раз, когда он переводил дыхание, опустившись на четвереньки и собирая остатки сил, чтобы встать и пробираться дальше, Лафайет осознал, что силы совсем покинули его. Еще бы один рывок, а там оазис, зеленые пальмы, пруд с чистой прохладной водой, благословенная тень. Осталось-то всего несколько ярдов! Он лежал, распластавшись на песке, и ловил ртом обжигающий воздух. Не то что силы, даже желание добраться до гребня дюны покинуло его. Вдруг там нет никакого оазиса? Нет, это была крамольная мысль. Профессор Шиммеркопф не одобрил бы такого образа мысли. Лафайет встал и зашагал вверх, к вершине дюны. Взобравшись на нее, он посмотрел вниз на пологий склон, покрытый сверкающим на солнце песком. В конце этого склона стояла большая красная махина… автомата с кока-колой.

Автомат стоял примерно футах в пятидесяти, слегка наклонившись, так как с одной стороны осыпался песок. Он стоял один-одинешенек посреди широкого заброшенного пространства. О’Лири рванулся и скачками помчался к машине, упал возле этого монстра и с радостью услышал тихое урчание компрессора. Откуда же бралась энергия? Сверхмощный энергетический кабель, пройдя несколько ярдов по поверхности, уходил в песок. А, черт с ними, мелкими деталями! Не стоит к ним придираться.

Лафайет полез в левый карман брюк, достал десятицентовую монету и дрожащими от нетерпения пальцами опустил ее в щель. С замиранием сердца он слышал, как упала монета. Затем глубоко внутри что-то заурчало, звякнуло, и на подающем лотке появилось горлышко бутылки, покрытое изморозью. О’Лири схватил ее, открыл с помощью открывашки, которая была укреплена в специальном гнезде, и сделал длинный, жадный глоток. Это была настоящая кока-кола, точно такая же, какую продавали в центре Колби Конерз… Странно. До ближайшего завода по производству этого напитка, по прикидкам Лафайета, было очень далеко. Он поднял бутылку и внимательно посмотрел на донышко. Выпуклыми буквами на стекле было написано: Дэйд Сити, Флорида. Поразительно! Оказывается, цивилизация проникает даже в самые заброшенные уголки.

А что же с Артезией? Вряд ли распространители прохладительных напитков включили ее в свою сферу обслуживания. Таким образом, кока-кола могла появиться здесь только из реального мира, перенесенная сюда концентрацией воли О’Лири. Он уже успел заметить, что, когда воспроизводил такие вещи, как ванна для мытья или платье, его подсознание доходило до самого ближайшего под рукой предмета и хватало его. Между тем мысль о том, что он подсознательно добрался до Дэйд Сити, несколько пугала его. Хотя, с другой стороны, это был какой-то признак рациональности, а не чистое волшебство, как это выглядело вначале. Занимающая Лафайета мысль сводилась к тому, что его несколько озадачил фокус с передвижением предметов с одного места на другое, тех предметов, о которых он и не думал в общей канве размышлений. Но тогда получается, что Артезия тоже существовала на самом деле! А если это так, то где же она находится? О’Лири отложил пока этот вопрос.

Спустя десять минут, посвежевший, с двумя бутылками засунутыми в карманы про запас, Лафайет снова шагал к своей далекой цели.

День был на исходе, когда он наконец достиг подножья гор. Голые выступы и края разрушенного красноватого камня возвышались над морем песка. Здесь, в тени вздымающихся скал, его обожженное солнцем лицо приятно обдувал прохладный воздух. Лафайет передохнул на плоском выступе, допил последнюю бутылку кока-колы, в двадцатый, наверно, с рассвета раз высыпал песок из башмаков и возобновил свой путь, направляясь теперь к северо-западу вдоль линии выступающей из песка породы. Топать предстояло, по-видимому, еще долго, но здесь, у подножья, это делать было значительно легче. Песок тут был намного плотнее, местами покрыт галькой, было даже несколько участков плоского камня, шагать по ним — одно удовольствие. Если ничто не помешает, то можно успеть до темноты сделать этот переход. А завтра — последний рывок, к убежищу Лода. Что касается воды — то это не проблема, он позаботится о живительном источнике где-нибудь впереди. Постой… А почему бы ему не представить и боевого коня? О’Лири остановился как вкопанный. Почему же эта мысль не пришла ему в голову раньше?

Конечно, будет не просто заставить себя вообразить, что где-нибудь рядом бродит конь, просто так, сам по себе. Животное — это не автомат для кока-колы. Ему нужна вода и пища. Длинный кабель здесь не поможет.

Впрочем, в этих краях, среди множества пещер и укромных мест в горах, как пить дать, может водиться какая-нибудь местная порода лошадей или мулов. Конечно, он найдет его, где-нибудь впереди, на пятачке обнажённой породы, — великолепное выносливое животное, приспособленное к пустыне. Оно будет сильное, с боевым задором, горящими глазами, но и не слишком нервное и пугливое, чтобы можно было подойти к нему…

Прошло два часа. О’Лири миновал четыре участка обнажённой породы. Теперь он шёл значительно медленнее. Лошади пока не было видно, но это совсем не означало, как тут же напомнил себе Лафайет, что он не найдет ее в ближайшее время. Он ведь не говорил, на каком конкретно участке появится лошадь — может, на этом, а может, и на следующем, который виднеется в полумиле впереди.

Он продолжал идти. Снова хотелось пить. Надо бы сотворить источник где-нибудь поблизости, но сначала все-таки лошадь. Его обувь была предназначена для верховой езды, а не для пеших прогулок. Песок проникал всюду — за ворог, под ремень — омерзительное ощущение. Вообще идти по пустыне — удовольствия мало, но ведь и для Адоранны, скорее всего, переход будет не очень приятным…

Он дошел до скалы, взмывающей вверх, как нос корабля. Впереди, в сорока

— пятидесяти футах, маячил участок вертикального обнажения породы. О’Лири срезал угол, чтобы обойти скалу, и оказался перед ущельем, напоминающем американский каньон, прорезанный в возвышающейся массе камня. Проход! Наконец-то он достиг его!

Лафайет поспешно вышел на дорожку, освещенную лучами заходящего солнца, и устремился в глубь ущелья, оставляя позади себя длинную тень. Солнце, похожее на оранжевый шар над плоским горизонтом, отбрасывало кровавые блики на стены ущелья. Казалось, что песок, устилающий дно ущелья, был вытоптан множеством ног. В последних лучах заходящего солнца четко вырисовывались отпечатки сапог и лошадиных копыт — последнее прибавило О’Лири уверенности в том, что лошадь он все-таки получит. Она проскакала тут совсем недавно — вернее, несколько лошадей Лода и его подручных, и, несомненно, с Адоранной. Были еще и другие отпечатки. Лафайет заметил след, оставленный маленькой ящерицей, еще ряд следов, наподобие кошачьих, а там… погоди, а что это там? О’Лири проследовал взглядом по цепочке следов, оставленных чьими-то лапами. Следы были большие, — невероятно большие трехпалые отпечатки, будто оставленные какой-то гигантской птицей. Вряд ли кто-нибудь слышал о птице, у которой лапы в поперечнике достигали бы ярда? Это, скорей, причуда воображения, игра света на зыбучем песке. Да, а где же лошадь? Он ведь определенно задумал ее еще задолго до перехода…

Впереди раздался пугающий в темноте звук. А вот, наверно, и лошадь! Лафайет остановился, поднял голову и прислушался. Звук повторился — он напоминал цоканье копыт по камню. О’Лири широко улыбнулся и попытался насвистеть мелодию Роя Рогерса, которой он обычно подзывал Триггера. Но губы так пересохли, что вместо свиста получилось какое-то слабое чириканье. Откуда-то сверху из ущелья надвигалась тень.

Что-то гротескно высокое выступило со стороны ущелья из мрака, образованного тенью каменного выступа. Какая-то неясная форма с тонкой шеей и огромным туловищем стояла на высоте пятнадцати футов. Это нечто величаво двигалось на двух массивных лапах и напоминало гигантскую пародию на индюшку в день Благодарения, за исключением того, что колени у нее были согнуты вперёд, а голова, повернутая в его сторону, походила на черепашью. Горящие зеленые глаза внимательно следили за Лафайетом. Безгубый рот открылся и издал свистящий звук.

— Это не совсем то, о чем я думал, — произнёс О’Лири в пустоту. Кажется, пришла пора спасаться бегством, но ноги словно окаменели и не слушались его. Через подошвы явно ощущалось дрожание почвы при каждом шаге этого чудовища. Оно приближалось, двигаясь с величественной грацией. Относительно небольшие передние конечности были согнуты и прижаты к узкой груди, а огромный выпирающий живот, освещённый последними лучами, отсвечивал розовым цветом.

В пятидесяти футах от О’Лири оно остановилось и пристально посмотрело поверх его головы в даль пустыни. Казалось, что оно обдумывает какую-то серьезную проблему, не имеющую никакого отношения к маленькому созданию, едва доходившему ему до колена и вторгшемуся в его владения. О’Лири по-прежнему смотрел не отрываясь, он словно прирос к земле. Секунды тянулись с агонизирующей медлительностью. Лафайет был уверен: еще мгновение — и игуанодон, а это был именно он, О’Лири узнал его по восхитительным иллюстрациям, которые он недавно видел в книге о динозаврах, так вот, еще мгновение — и это чудовище снова заметит его и вспомнит, с какой целью оно двинулось в этом направлении. О’Лири мысленно нарисовал себе дальнейшую картину: одна его нога свисает из угла ороговевшего рта, а сам он, не до конца проглоченный и всеми уже забытый…

Он остановил полет своей фантазии. Не стоит усугублять надвигающееся несчастье живым воображением. Пока он еще жив. А может и дальше сумеет выкрутиться, если удастся что-нибудь придумать, ну хоть что-нибудь!

Может, вообразить второго ящера и заставить их драться? Пока они будут биться не на жизнь, а на смерть, он успеет куда-нибудь убежать в безопасное место. Слишком рискованно. Эти уроды могут его ненароком раздавить в лепешку во время своего поединка. Может быть, танк? Например, немецкий «Тигр» с большой пушкой восемьдесят восьмого калибра? Нет, это слишком фантастично. А может быть, его чем-нибудь отвлечь? Скажем, стадом великолепных жирных коз, бродящих поблизости? Но, увы, здесь не было никаких коз. Только он и динозавр. Вдруг его осенило — это дракон Лода! Он просто забыл об этом, как о слишком фантастической детали в рассказах о Лоде. Тут он совершил ошибку, впрочем, он их много совершил. Но сейчас нет возможности исправить ее. Что-то надо делать. Ведь не может же он просто так сдаться!

Огромная рептилия зашевелилась и повела головой. О’Лири явственно услышал при движении шеи скрежет чешуйчатой шкуры. Теперь она повернулась, и ее взгляд упал на маленькую фигурку человека. Из ее желудка раздавалось урчание. Чудовище подняло ногу и направилось к О’Лири. Лафайет полез в задний карман брюк и вытащил горсть «поцелуйчиков» из тянучки. Размахнувшись, он запустил ими в морду наступающего монстра. Рот чудовища в мгновение ока раскрылся и заглотил лакомые кусочки. О’Лири развернулся и побежал. Сделав несколько шагов, он оступился, подвернул ногу и упал, растянувшись во всю длину. Гигантская тень накрыла его. Лафайет пытался представить себе Колби Конерз, изо всех сил желая оказаться там. Он предпочел бы лучше утонуть в заливе, чем послужить закуской этой гигантской допотопной ящерице-ядозубу. Но его мозг от шока просто отупел.

Сверху послышался специфический причмокивающий звук, словно из вязкой грязи вытаскивают ботинок. Лафайет поднял голову и посмотрел вверх. Чудовище, нависшее над ним, сосредоточенно жевало, с заметным усилием разжимая склеенные налипшей тянучкой челюсти. О’Лири никак не мог решить, что ему делать. Или лежать спокойно, в надежде на то, что животное о нем забудет, или скрыться куда-нибудь, пока оно занято.

Высунулся острый язык и слизнул кусочек тянучки, прилипший к чешуйчатой щеке. Пресмыкающееся вздернуло голову и уставилось на Лафайета. Это было абсолютно бесстрастное разглядывание.

О’Лири начал пятиться назад на четвереньках. Динозавр понаблюдал немного, а затем сделал шаг, отрезая ему путь к отступлению и издав резкий звук. Похоже, он проглотил остатки тянучки. Лафайет прибавил скорости, ящер последовал за ним. О’Лири добежал до стены каньона и побежал по нему. Чудовище следовало за ним, рассматривая его с таким же интересом, как кошка наблюдает за раненной ею мышью.

— Десять минут такой гонки… Больше не могу, — решил Лафайет, плюхнувшись вниз лицом и пытаясь перевести дыхание.

Если уж этому чудищу суждено его сожрать, то пусть так и будет. А может быть, удастся как-нибудь прогнать его?

— Уходи прочь! Брысь! — прошептал он в отчаянии. — Ты только что вспомнил о своей подруге, да, именно так, и должен немедленно поспешить к ней.

Однако это не сработало. Динозавр был уже совсем близко, до безобразия реальный, с растрескавшейся шкурой, покрытой бородавками. О’Лири уже ощущал запах огурца, исходивший от рептилии, видел ее сверкающие глаза. Сосредоточиться было невозможно. И вот большая голова низко склонилась, раскрылась огромная пасть… Ну, вот и все… Лафайет зажмурился.

Но ничего не произошло. Он открыл глаза. Широкая морда чудовища висела прямо над ним, не более чем в двух ярдах, а в выражении глаз было… нечто такое, что вселяло надежду на сохранение жизни.

О’Лири сел. Может, оно не ест людей? Оно, наверное, ручное. Может… Ну конечно! Ведь он же вызывал боевого коня! Вот этот-то зверюга как раз и был им! Там, во дворце, когда задумал ванну, он получил нечто более приятное в придачу. А на сей раз он, видимо, получил соседнего дракона, к тому же большого любителя тянучек.

Лафайет бросил гигантскому зверю другую тянучку, высшего сорта «Тетушка Ау». Динозавр поймал ее, как собака муху, с той лишь разницей, что его челюсти клацнули значительно громче. Потом О’Лири бросил с полдюжины вместе, а затем и остатки. Динозавр оперся на свой огромный хвост, вздохнул, как подводная лодка, готовая заглотить балласт, и начал жевать сладости. Лафайет тоже вздохнул и сел, привалившись к скале. Эта четверть часа была просто ужасна. Впрочем, еще не все закончилось. Вот если бы удалось как-нибудь улизнуть…

Он поднялся, стараясь двигаться как можно незаметнее. Игуанодон наблюдал за ним. Двадцать футов, тридцать… ну, теперь только бы завернуть за тот поворот, а там он, глядишь, и отвяжется.

Рептилия встала на ноги и потопала за ним, создавая маленькое землетрясение при каждом шаге. О’Лири остановился. Гигантская тварь припала к земле и низко склонила голову, как будто ожидая чего-то.

— Прочь! — заорал Лафайет.

Он сделал движение, как будто собирался стрелять. Динозавр серьезно наблюдал за ним глазами, в которых теплилась надежда.

— Убирайся! — снова закричал О’Лири. — Ты что, думаешь, я их рожаю?

И тут его осенило. Ведь чудовище появилось в ответ на его желание обзавестись боевым конем. Может, его в этом качестве и использовать? Какое впечатление он произвел бы на Адоранну, прискакав к Лоду на этом чудище, чтобы спасти ее! Ну что ж, надо попробовать. К тому же этот зверюга, похоже, от него не отцепится. По крайне мере, он будет менее уязвим верхом, чем просто так прыгая у динозавра под носом. Да, помнится, в той книге говорилось, что игуанодоны вегетарианцы, так что бояться нечего. О’Лири расправил плечи, стиснул зубы и осторожно стал отползать в сторону. Гигант следил за ним, поворачивая голову. Лафайет задумчиво посмотрел на ногу рептилии, которая была похожа на шершавый ствол дерева. Без «сучков» забраться на него шансов маловато. Он обогнул чудище, дошел до хвоста, толстого и похожего на мехи, объемом в пятьдесят галлонов, наполненные черной патокой. Конец хвоста, подобно громадному молоту, ритмично лупил по песку. Вот по нему-то и можно влезть на спину. О’Лири прошёл вдоль хвоста до того места, где бы он мог подтянуться и взобраться.

Когда Лафайет преодолевал участок спины над задними ногами чудовища, пришлось немного помочь руками. А вообще-то пробираться было легко, ноги удобно цеплялись за чешуйчатые пластины. Ящер терпеливо ждал, пока О’Лири доберётся до самого предплечья. Затем он наклонил голову. Лафайет оседлал шею, сразу за головой, чудовище выпрямилось, подняв его футов на пятнадцать, и приготовилось скакать. С высоты открывался великолепный вид

— далеко на западе О’Лири увидел участки, покрытые растительностью, крошечные огоньки светящихся окон. Вот там-то он и найдет Лода. Лафайет пришпорил своего коня, ударив пятками по ороговевшей шкуре.

— Ну, пошли, малыш, — скомандовал О’Лири.

Игуанодон припустил легким галопом… совсем в другую сторону. Лафайет закричал и, чтобы было понятней, стал одной пяткой пинать чудище по шее. Могучий скакун развернулся, устремился ко входу в ущелье и помчался по нему, словно поезд подземки по туннелю. Через пять минут ущелье осталось далеко позади, и они выскочили на обожженную солнцем равнину, делая, как показалось О’Лири, милю за каждый шаг. Солнце зашло. В пустыне сгущались глубокие сумерки.

— Ну, если так и дальше будет продвигаться, малыш, — произнёс Лафайет,

— то где-то через час мы преподнесём Лоду такой сюрприз, какого он в жизни не видал.

Глава 10

Была темная безлунная ночь, когда О’Лири остановил своего могучего боевого коня около едва различимой ограды из высоких эвкалиптов. Эвкалипты ограничивали площадку, на которой стояло громадное здание, вырисовывающееся на фоне звезд. Как прикинул Лафайет, это сооружение имело этажей пятнадцать, не меньше. В слабом свете звезд поблескивали сотни окон, в трех из них горел тусклый свет.

На вывеске из темного пластика неоновыми буквами лавандового цвета размером примерно двенадцать футов каждая значилось: «Лас-Вегас Хилтон». От ближайшего угла выступающего крыла здания его отделял металлический забор с прутьями, украшенными острыми наконечниками.

— Да, я представлял себе все это несколько иначе, приятель, — пробормотал О’Лири. — Лачуги из жести, несколько деревянных хибар, куда можно было бы проникнуть без особых трудов. А тут и постучать некуда. А перелезать опасно. Напорешься на эту штуковину и уже не сможешь помочь Адоранне.

Динозавр уперся шеей в забор. Лафайет глянул вниз на острия.

— Не свалиться бы на них, динозаврик, — передернулся О’Лири.

Игуанодон приналег на прутья, они заскрежетали и, согнувшись, как соломинки для коктейля, рухнули.

— Неплохо сработано. Будем надеяться, что никто не слышал этого грохота…

Великан пригнул голову к земле, Лафайет спрыгнул на ковёр из высокой травы, доходящей до колена, а рептилия, понюхав травку, принялась ее мирно щипать, что твоя корова.

— Ну что ж, малыш, — прошептал он. — Место, конечно, просторное, но заселено, похоже, негусто. Подожди меня здесь, пока я схожу разведаю. Только спрячься куда-нибудь.

Огромная голова легонько заржала. Теперь она была высоко над землей и внимательно изучала нижние ветви огромного дуба.

Лафайет бесшумно передвигался в направлении группы тополей с шуршащими в ночной тишине листьями. Он обогнул пересохший фонтан в виде абстрактной женской фигуры, пересёк дорожку, на которой виднелись какие-то отметины, сделанные белой краской через каждые десять футов, перепрыгнул через натянутую цепь и спрятался среди деревьев.

Отсюда было прекрасно видно все здание. Он покинул рощицу и направился к широкому подъезду. Лафайет почувствовал, что асфальт перешел в широкие ступени, ведущие к анфиладе стеклянных дверей. Над ними, на высоте пятидесяти футов, простирался шатер, опирающийся на консоли. Рядом проходила терраса с большими неподрезанными кустами капского жасмина. Теплый ночной воздух был наполнен удушающим ароматом его цветов. За дверями просматривалось фойе, устланное роскошными коврами. На тускло освещенных бледным систем желтовато-коричневых стенах висели картины в замысловатых рамах и золотисто-белые бра. Вокруг низких кофейных столиков удобно расставлены легкие кресла и мягкие с виду диванчики.

Мирный порядок этой картины нарушался разбросанными бумагами, костями, пустыми банками из-под консервов. Рядом с кадкой, в которой росла юкка, виднелся закопченный круг, оставшийся от маленького походного костра. Похоже, кому-то простая походная кухня была куда больше по душе, чем блюда, приготовленные в ресторане отеля.

О’Лири поднялся по ступенькам, подошел к двери и тут же в испуге отскочил, так как она неожиданно распахнулась перед ним, выпустив со свистом сжатый воздух. Он почувствовал, как его отросшие волосы на затылке стали дыбом.

— Тьфу ты, нечистая сила, — выругался про себя Лафайет. — Чертова электроника. Хотя это тоже своего рода нечистая сила, только принявшая рациональный облик.

Он бочком прошёл через дверь и оглядел вестибюль площадью акра два.

Адоранна, несомненно, где-то здесь. Судя по размерам здания, ее поиск по всем комнатам и на всех этажах займет много времени. С чего же начать? О’Лири наугад выбрал мрачный коридор, подошел к первой комнате и дёрнул за ручку…

За полтора часа Лафайет добрался до девятого этажа в юго-западном крыле здания. Пока он никого не встретил. Комнаты, большей частью безукоризненно убранные, были пусты. Единственным признаком непорядка можно было считать разве что пыль на поверхностях столов да засохшие цветы в вазах.

Однако в некоторых комнатах постели были смяты, а на светлых покрывалах проступали отпечатки грязных сапог, например как вот в этой комнате. Какой-то неряха ощипывал цыплят в ванной комнате, оставив в унитазе ворох перьев. По какой-то непонятной причине был разломан стул, и его обломки валялись по всей комнате. Из-под кровати выглядывала раздавленная корзина для мусора. Среди мусора что-то блеснуло. Это оказался ключ с пластиковой биркой бежевого цвета, на которой золотыми цифрами был выдавлен номер 1281. О’Лири поднял его. Может, он послужит в качестве сезама? Как бы то ни было — надо проверить.

До сих пор он не увидел здесь чего-либо, что хоть как-то намекало на присутствие Адоранны. Где сейчас Лод — неизвестно. Может быть, со своими подручными рыщет где-нибудь. Надо спешить. Добравшись до лестничной клетки двенадцатого этажа, Лафайет услышал звук голосов. Сердце, забилось от недоброго предчувствия. Его даже прошибла испарина. О’Лири стал пробираться вдоль коридора в направлении, указанном мерцающей стрелкой. После поворота, за углом, голоса стали слышны сильнее. Номер 1281 должен быть в конце коридора, а громкие голоса доносились, похоже, из комнаты напротив. Лафайет тихонечко подкрался и стал сбоку от полоски света, падающего из комнаты на ковёр, и прислушался.

— …видели его во дворце два дня назад, — скрипел чей-то голос. — А я ему и говорю: слушай, говорю, значит, так… если есть у тебя какой-никакой план, то, пока ты будешь брать добро, мы сделаем всю черную работу и все — дело в шляпе.

— Но он пообещал шефу, что добудет девчонку, — начал было кто-то второй. Тут его резко, словно ударом молотка для крокета по мясной туше, оборвал кто-то другой.

— Не очень-то вежливо называть даму девчонкой, — хрипло произнёс этот другой. — Я знаю, что он обещал. Наше дело выполнять. Не беспокойся, у босса все планы продуманы. У него в загашнике есть парочка сюрпризов для ее высочества.

— Да, против него не попрешь, — сказал третий голос, — с его-то мощью…

О’Лири напряженно ловил каждое слово и вдруг почувствовал, что по коридору кто-то приближается. Он быстро юркнул в дверь напротив и прижался к стене.

— Эй! — послышался голос. — А ты кто такой?

В дверях ванной комнаты стоял детина с мыльной пеной на лице.

— Иди-ка поищи себе другое место для ночлега.

Внезапно тон его речи изменился:

— Постой, постой… Я что-то раньше тебя не видел.

— Э… да я новенький, только что вступил, — на ходу сымпровизировал Лафайет. — Понимаешь, страсть к приключениям, желание найти компанию близких по духу. Да, кстати, о девушке. В какой она комнате?

— Чего?

— Я просто хотел убедиться — заперта ли дверь. Нашему боссу Лоду вряд ли понравится, если она исчезнет. Не так ли?

— Ты чего, спятил, что ли?.

Громила мрачно посмотрел на О’Лири, ковыряя указательным пальцем в изуродованном ухе.

«Еще один боксер», — подумал Лафайет.

— Она…

Дверь резко распахнулась.

— Эй, Железолом, — прорычал тип, похожий на Джона Сильвера, с такой же деревянной ногой и облаченный в грязное белье. — Дай мне твой запасной медный кастет.

Вошедший пристально посмотрел на О’Лири:

— А это кто?

— Да новый парень. Что-то вроде горничной для леди. Вечно ты приходишь что-нибудь клянчить, Боунз. Кстати, ты еще не вернул мне тиски для больших пальцев, которые завещала мне мама.

— Подожди. А что это за горничная? — Боунз пристально смотрел на Лафайета.

— А я почем знаю. Он спрашивал, где дама. Болван не знает даже…

— Это неважно, чего он не знает. Он, наверно, один из этих — новобранцев. Так, что ли, парень?

— Абсолютно точно, — кивнул О’Лири. — Да, кстати, о пленнице. Скажите только, в какой она комнате, и я пойду. Не смею вас больше беспокоить, джентльмены.

— Этот дурень думает… — снова начал Железолом.

— В какой комнате, говоришь? — Боунз посмотрел на Железолома. — Ее трудно найти. Мы сейчас покажем тебе дорогу, не так ли, Железолом?

Железолом нахмурил свое плоское лицо:

— Ты же видишь, я занят.

— Ничего, ради гостеприимства не грех потратить две минуты. Пошли.

— Да не беспокойтесь, господа, — возразил Лафайет. — Скажите только номер комнаты.

— Ничего, ничего, приятель. Это наш долг. Пойдём. Тут совсем недалеко.

— Ну…

О’Лири вышел за ними в коридор. Может, так оно и впрямь лучше, с сопровождающими. В конце концов так можно избежать неприятных вопросов, если они наткнутся на кого-нибудь. Он следовал за двумя тяжеловесами с покатыми плечами. Они прошли коридор, поднялись два пролета по лестнице и вошли в другой коридор, ничем не отличающийся от предыдущего.

— Прямо сюда, приятель, — пригласил Боунз с кроткой, как у крокодила, улыбкой.

Они миновали еще несколько дверей, за которыми царила тишина, и остановились перед комнатой с номером 1407. Боунз осторожно постучал в дверь костяшками пальцев. Внутри послышалось какое-то рычание.

«Это не похоже на Адоранну, — подумал Лафайет, — это скорей смахивает на…»

Боунз подскочил к О’Лири, но тот успел увернуться и нанес мощный удар сбоку прямо по кадыку на бычьей шее. Железолом, ничего не понимая, с удивлением наблюдал, как его напарник зашатался, издавая сдавленный вопль. Он резко повернулся к Лафайету и… напоролся на удар в грудь. Железолом согнулся пополам и тут же получил сильнейший апперкот в челюсть. Его голова запрокинулась.

— Ты чего это? — спросил Железолом прерывающимся от боли голосом.

Лафайет схватил его за руку и попытался бросить через бедро, но, почувствовав, что сам начинает подниматься в воздух, быстро отскочил. Железолом, с искаженным от боли лицом, схватился за руку.

— У… у! — замычал тяжеловес.

Тут О’Лири заметил, что Боунз, слегка оклемавшись, начинает приближаться к нему. Он двигался, как-то странно перекосившись влево, лицо выражало зверскую решимость. Лафайет, не раздумывая, обогнул Железолома и пулей кинулся к лестничной клетке. Камнем проскочил один пролет, выскочил в коридор — и попал прямо в объятия… медведя. О’Лири и раньше замечал, что не в силах сосредоточиться в авральной ситуации в состоянии наивысшего напряжения, вот как сейчас. Человек, который в данный момент схватил его, был просто гигант — рост семь футов, ручищи, как железные тиски, плечи, как доспехи регбиста, вдобавок отовсюду выпирали узлы мышц. Он держал О’Лири железной хваткой в крайне неудобном положении — руки за спиной. Гигант приподнял его и слегка пританцовывал на пальцах ног, чтобы легче было стоять.

— Я буду вести себя спокойно, — заверил Лафайет своего ловца. — Как насчёт того, чтобы вставить мне руки на то самое место, где они были раньше, мне так как-то больше нравится.

Могучая рука дёрнула его в сторону, направляя в другой коридор. О’Лири поерзал, чтобы переместить тяжесть на ноги. Через открытые двери он видел незаправленные кровати, ворохи грязной одежды, тут и там валявшиеся на замусоренных полах. Кругом были разбросаны пустые коробки из-под печенья, банки из-под сардин, фасоли. Его конвоир остановился и стукнул два раза кулаком в дверь. Дверь мягко скользнула внутрь — это был лифт. Он втолкнул Лафайета, повернул ручку, и они поехали вверх. Миновали один этаж, лифт остановился. Вышли в коридор, где жарко спорили Боунз и Железолом:

— …мы скажем ему, что у парня был нож, понимаешь…

— Да нет, не будем ему ничего говорить. Я скажу, что ты был пьяный…

Разговор неожиданно оборвался, так как они увидели О’Лири.

— Глянь! — сказал Боунз. — Его Дробитель поймал!

— Ну, спасибо тебе, — поблагодарил его Железолом, — сейчас мы заберем его у тебя.

Дробитель издал какой-то низкий клокочущий звук, и два головореза поменьше поспешно удалились.

Дробитель подтащил О’Лири к двери, в которую раньше стучался Боунз. На сей раз от удара она заходила ходуном.

Раздался низкий голос:

— Да открыта она, черт вас возьми!

Громила повернул ручку и, широко распахнув дверь, втолкнул Лафайета в комнату.

Там, у окна, стояло кресло, в котором сидел человек. Первое впечатление было просто устрашающее — даже сидя он был выше стоящего перед ним Дробителя. Вдобавок он был шире, толще, тяжелее, словом — крупнее любого человека из всех, которых О’Лири доводилось когда-либо видеть. Сама собой невольно напрашивалась мысль — да было ли это чудовище человеком?

Массивная голова сидела как-то под углом, можно было подумать, что эту шею один раз уже сломали, а потом неправильно починили. Истинным украшением этого монстра было темное лоснящееся лицо, похожее на вырезанное из камня изображение какого-то героического демона. Тонкий нос с огромными крыльями ноздрей, широкий тонкогубый рот. Над верхней губой топорщилась жидкая щеточка усов. Массивные челюсти и срезанный подбородок покрывала редкая растительность. На этом мясистом лице глубоко посаженные яркие карие глаза казались маленькими. Белков совсем не было видно. Коротко остриженные волосы покрывали широкий шишковатый череп. Шея, толщиной с хорошую ногу, была замотана длинным шарфом, а массивное тело задрапировано складками блестящей ткани цвета темного вина. Ладони, лежащие на подлокотниках кресла, были настолько велики, что в каждой он мог держать по два футбольных мяча. По крайней мере так показалось О’Лири. На толстых волосатых пальцах сверкали огромные драгоценные камни в массивной оправе. Гигант сделал движение одним из них, и Дробитель, оставив О’Лири, вышел из комнаты.

— Итак, ты добрался до моей цитадели, — услышал Лафайет густой бас на самом низком регистре слышимости. — Я предполагал, что тебе это может удаться, хотя многомудрый Никодеус был иного мнения.

— Черт побери, но вы правы, — ответил О’Лири, пытаясь унять дрожь в голосе, — и если вы не желаете себе зла, то немедленно отдайте мне Адоранну, и тогда, возможно, я замолвлю за вас словечко перед королем Горублом.

— Если я не хочу себе зла? Увы, малыш, никто и никогда не знает, что есть зло, а что добро. И даже если бы знал, неужели ты думаешь, что человек сможет воспользоваться этим знанием?

— Я предупреждаю тебя, Лод. Ты ведь Лод, не так ли? Если ты причинишь какой-нибудь вред ее высочеству…

— Да, да. Лод — это моё имя! — В голосе великана послышались жесткие нотки. — Потрудись-ка не угрожать мне, ничтожное создание. Ты мне лучше скажи, что за причина привела тебя сюда?

— Я пришёл за принцессой… — О’Лири остановился и сглотнул. — Я знаю, она у тебя, потому что никто, кроме…

— Одно слово лжи — и я сделаю так, что ты пожалеешь об этом, — сказал Лод. — Например, так.

Он быстро наклонился и молниеносным движением схватил Лафайета за плечо своей огромной ручищей. Хватка была настолько сильная, что О’Лири взвыл от боли. Лод откинулся назад, явно наслаждаясь мучениями Лафайета.

— Еще соврешь — станешь калекой. Следующий раз я тебе сломаю конечность или выбью глаз. А соврешь в третий раз, клянусь, я повешу тебя в клетке слез. Ты будешь умирать медленной смертью. Ты даже представить себе не можешь, какие муки тебя ожидают.

— К… кто врёт? — с трудом выдавил О’Лири, смахивая слезы, выступившие от боли. — Я слышал, что Адоранна исчезла, и все решили, что это сделал я. Но это не так. Единственный, у кого есть повод и возможность это сделать — ты.

— Что? Может, ты хочешь, чтобы я перешел ко второму уроку? Я…

— Он говорит тебе правду, глупая безобразная махина, — послышался откуда-то резкий, несколько приглушенный, но все равно трубный голос.

Лод остановился на полуслове и настороженно оглянулся.

— Конечно. Я говорю только правду, — Лафайет пошевелил плечом. Вроде бы цело, не поломал. Ух как жаль, что он не прихватил с собой кольт сорок пятого калибра, когда тот был у него под рукой. С каким удовольствием он бы сейчас изрешетил эту гору лоснящегося мяса.

— Кто послал тебя сюда? — продолжал Лод. — Думаю, что это Никодеус, хитрый предатель!

— Никодеус выдал меня дворцовой охране, когда я навестил его, — ответил О’Лири. — Нет, это не он послал меня.

— Спроси его, кто он сам, а не кто его хозяин, — снова послышался брюзгливый голос.

Лафайету показалось, что голос раздается откуда-то из-за спины Лода. Он вытянул шею, чтобы увидеть того, кто мог прятаться за спинкой кресла.

— Ну, ладно. Назови себя, маленький человек, — скомандовал Лод.

— Я Лафайет О’Лири, ты удовлетворен? Я требую…

— Откуда ты явился?

— Я выехал из Артезии. Вчера вечером, если ты это имеешь в виду. Ну, а где я был до этого, объяснить достаточно сложно.

— В этом человеке есть что-то странное, — протрубил голос. — Отпусти его, отпусти его!

Лод прищурился:

— Ты пошёл один и без оружия против меня, могущественного Лода. Как же тебе удалось пройти через мои восточные ворота, охраняемые драконом? Как…

— Это все равно, что спрашивать у западного ветра, почему тот дует, — снова послышался резкий голос. — На этот раз ты столкнулся с реальной силой, подлый узурпатор! Пусть же у тебя хватит ума покорно уступить ей!

— Отвечай! — злобно прорычал Лод. — Я вижу, ты сам напрашиваешься на пытку!

— Послушай, все, что я хочу — это девушку и свободу, — в отчаянии сказал О’Лири. — Скажи своим гориллам, чтобы они выпустили нас, не причинив вреда, и…

Огромные руки Лода взметнулись, схватили Лафайета и приподняли его, оставляя синяки на ребрах.

— Разорвать тебя, что ли, на части, упрямая букашка?

— Убей его сейчас, или он скажет тебе то, что ты так боишься услышать,

— проворчал резкий голос. — Попробуй, заткни глас судьбы!

Лод зарычал и отшвырнул О’Лири от себя. Он поднялся на ноги и навис над Лафайетом, как гора высотой в десять футов. Эдакая глыба с горбатой спиной.

— Может, тебя сварить в котле? — прогудел он. — Или положить на ложе, утыканное тысячью острейших иголок? Или бросить тебя в тёмный колодец, наполненный ядовитыми змеями? А может, закопать по горло в бутылочных осколках?

О’Лири поднялся. Голова после удара об пол продолжала гудеть.

— Нет, покорнейше благодарю, — он посмотрел прямо в лицо гиганту, который продолжал стоять над ним, как башня. — Просто… отдайте мне Адоранну и… я покину вас, не причинив особого вреда.

Лод заревел, а другой голос залился каким-то диким хохотом. Великан круто повернулся, подошел к креслу и тяжело опустился в него. Лицо его сменило ряд выражений. Наконец, он поднял на Лафайета мрачный взор.

— Я вижу, ты не понимаешь по-хорошему, — еле сдерживаясь, проговорил Лод. — Ну, а коль так, придётся прибегнуть к жестким мерам.

Он дёрнул что-то на манжете. Дверь открылась. За ней стоял Дробитель, казавшийся карликом рядом с Лодом.

— Отведи его в камеру пыток, подготовь и жди меня, — рыкнул великан.

Казалось, прошло много часов. Лафайет почувствовал, что его снова качнуло, и попытался сохранить равновесие. Тут же острая боль пронзила правое плечо — это впивались острые иголки, унизывающие стенки клетки. Лафайет дернулся от боли и левым локтем стукнулся о выступ, словно специально сделанный в точно рассчитанном месте. Боль была невыносимая. Это заставило его опять принять единственно возможное положение в клетке: полусогнувшись, полуприсев, с головой, неестественно повернутой набок. Колени и спина нестерпимо ныли. Свербящая боль от множества поверхностных уколов распространилась по всему телу. И уже нельзя было понять, где болит сильнее. Бедро свело судорогой. Пытаясь хоть чуть-чуть облегчить свое положение, он капельку сдвинулся в сторону. Тут же тысячи игл впились в кожу.

— Это ничего тебе не даст, Лод, — выдавил О’Лири. — Я никогда не смогу тебе сказать, кто меня послал, потому что меня никто не посылал. Я действую сам по себе.

Великан барски развалился в шезлонге. Он уже успел переодеться и сейчас был в каком-то бледно-розовом одеянии, а шея была замотана ярко-красным шарфом необъятных размеров. Он отмахнулся огромной, как чемодан, ладонью со сплошь унизанными перстнями пальцами.

— Хочешь поупрямиться, букашка, пожалуйста. Мне доставляет удовольствие наблюдать, как ты тут дергаешься, захлебываясь от боли. Ведь уколы-то следуют друг за другом один больнее другого. Эта клетка слез — блестящее изобретение. Она не только обжигает тело своими острыми ласками, но и заставляет мозг поспешно принимать мучительные решения, — Лод удовлетворительно хмыкнул.

Он поднял пивную кружку из просмоленной кожи емкостью в галлон, залпом осушил ее, оторвал ногу от чего-то жареного, размером с индюшку, и одним махом обсосал мясо с кости.

Одними глазами, не поворачивая головы, Лафайет уже в пятнадцатый раз оглядывал всю комнату. Высокие потолки с балками, сыроватый земляной пол, не очень дорогой ковёр, на котором стоял шезлонг Лода. На грубых каменных стенах были небрежно развешаны трофеи. Это были головы огромных рептилий, не выделанные и не высушенные, просто черепа с гниющими пустыми глазницами. Тут же висело сломанное оружие, размером в два раза больше нормального — огромная секира с древком, обернутым кожей, и ржавым обоюдоострым лезвием. Здесь не было ничего, что он мог бы использовать в целях своего спасения. Лафайет даже не мог просто сосредоточиться, когда на него со всех сторон накатывала боль. Здесь была всего одна дверь, и он знал, куда она ведет. Воображать американскую кавалерию, которой отдан приказ его спасти, бесполезно. Подданные короля Горубла, при всей своей любви к принцессе, страшно боялись Лода и его дракона, так что и с этой стороны надеяться на помощь не приходится.

— Я вижу, ты в восторге от моих маленьких игрушек, — весело рокотал Лод.

Он становился все более разговорчивым по мере того, как опрокидывал темное пиво кружку за кружкой.

— Эти безделицы напоминают мне о прежних годах, когда я еще не достиг настоящего величия.

— Величия? — О’Лири попытался вложить в это слово все презрение, на которое он только был способен. — Ты самый обычный проходимец. Ну, может быть, несколько отвратительней, чем все остальные. А похищать людей и пытать их — в этом ли величие. Уже тысячи лет этим повсеместно занимаются отбросы общества.

— А, ты все еще поешь веселую песенку, — прогудел Лод, добродушно улыбаясь и обнажая огромные квадратные зубы. — Но боль, жажда и голод — очень надежные слуги, они делают свое дело. А тут еще их помощник страх…

— Только дурак не ведает страха, — опять произнёс странный резкий голос. — Ты забавляешься сейчас с неведомой тебе силой, грязный узурпатор!

— Откуда раздается этот голос? — спросил О’Лири.

— Это голос моей совести, — прорычал Лод, потом загоготал и снова опрокинул кружку. — Скорее остатков совести. Все время, пока я здесь, я слышу его. А почему бы тебе не прислушаться к нему? Он, похоже, поумнее тебя.

У Лода злобно оттопырилась губа.

— В один прекрасный день я убью его, — пробурчал он себе под нос.

— И день этот все ближе и ближе, — снова раздался тот же резкий голос, захлебывающийся недобрым смехом.

Лод опять опрокинул кружку в свое бездонное нутро. Пиво потекло по подбородку. Он шваркнул кружкой о стол и с вызовом уставился на Лафайета.

— Ты вот все лепечешь о ее высочестве, принцессе Адоранне, которая должна была стать моей невестой, — Лод уже еле-еле ворочал языком. — Он поклялся, что девчонка будет мне наградой! А сейчас мои агенты доносят, что он тайно упрятал ее куда-то. А время идёт… Его заговор уже созрел, и сейчас он во мне не нуждается. Он так считает! Он обязательно разделается с девчонкой, ведь только она может помешать ему вступить на трон. Ну, а меня — отшвырнет в сторону, меня — которому он дал клятву!

— Так это что, правда?.. Адоранны действительно здесь нет? — О’Лири не отрываясь смотрел расширенными от боли глазами на отвратительную образину.

— Слышь, он — хитрая бестия, — слова великана звучали все более невнятно. — Черт его дери, со всеми его обещаниями, подарками и предательством. Но он, дурак, забыл, что в своей собственной стране я был королем! — Лод снова грохнул кружкой об стол, расплескивая пиво. — Я сделался королем благодаря силе своих рук и вероломству. Мой отец, уж на что могуч был, а я и его обскакал.

— Он доверял тебе, коварный сын и брат, — прогудел голос. — А ты прирезал его во сне!

— Трофеи принадлежат победителю! — зарычал Лод.

Он снова наполнил кружку, осушил ее одним махом и оторвал приличный шмат от жареной птицы. Голос в это время сыпал проклятиями.

— Но, — Лод ткнул пальцем в сторону О’Лири, как раз в тот момент, когда он дернулся от очередного укола в бедро. — Скажи, разве этот предатель, готовящий заговор во дворце, поступил со мной честно? Есть ли у него страх перед силами, которые сделали меня королем? Нет! Он отшвырнул меня, думая, что я навеки останусь в этом краю выжженной земли, а все богатство городов и полей достанется только ему!

— А почему бы и нет? — усмехнулся Лафайет неожиданно для самого себя.

Мозг его уже затуманился, и только постоянные уколы игл держали его на грани сознания.

— Никодеус знает, что тебя можно совершенно спокойно надуть, потому что ты — глупый!

— Глупый? — Лод захохотал, издавая звуки, похожие на грохот разваливающейся каменной башни. — И все же он послал сюда тебя, замухрышка несчастный.

— А как же этот замухрышка прошёл мимо твоей мощной охраны? — опять вклинился приглушенный голос. — Спроси его об этом, могучий недоумок!

— Ну, вот теперь ты будешь говорить! — Лод, покачиваясь, наклонился вперёд. — П-почему этот сивый волшебник послал тебя? Почему именно тебя? Кто ты? Чем ты занимаешься? Как…

О’Лири рассмеялся, изо всех сил стараясь, чтобы это выглядело как можно натуральнее. Лод вскочил было на ноги, но тут же снова плюхнулся на место.

— Я, похоже, зря упражняюсь в красноречии, — пробормотал он. — Но еще немного подождем, и клетка сделает свое дело.

— Еще немного — и ты умрешь, — завизжал тот же голос. — А потом призраки обезображенных предков будут раздирать твой вонючий труп, и первым среди них будет призрак моего отца.

— Молчать! — заревел Лод.

Он нетвердой рукой налил себе пиво и выпил, расплескивая его повсюду.

— Если я умру, то кто будет кормить тебя, кровопийца? — великан откинулся в кресле, наблюдая за Лафайетом покрасневшими глазами.

— Ну, ладно. Хватит об этом, — проворчал он. — А теперь говори, букашка! Каковы секретные планы Никодеуса? Что кроется за его обещаниями? Зачем он послал тебя? Зачем? Зачем? Зачем?

— А ты разве… жаль, что ты не знаешь… — выдавил с трудом О’Лири.

Вот если бы клетка была сделана из чего-нибудь мягкого, ну, типа тянучки… или если бы он заранее подумал о том, чтобы запастись маленьким ружьем… или если бы кто-нибудь, ну хоть кто, ворвался бы сейчас и открыл клетку… Все бесполезно. Он зажат здесь и бессилен что-либо предпринять в таком положении. Правда, когда он тонул, ему удалось в последний момент вернуться в Артезию. Да, но ведь тонул-то он, можно сказать, в полном комфорте. Последняя минута еще не наступила. Если ему удастся выбраться из этой переделки, то надо будет непременно поставить ряд контрольных экспериментов, чтобы определить природу и диапазон действия своих возможностей. Но на этот раз, похоже, выбраться не удастся. Он тут и погибнет, а Адоранна так никогда и не узнает, что он пытался ее спасти.

— …и сейчас, пока еще не поздно, — продолжал монотонно вещать голос,

— отпусти его, гнусный отцеубийца, не лезь навстречу несчастьям, о которых даже понятия не имеешь.

— Не совсем, — Лод говорил уже совсем неразборчиво. — Я думаю, этот упрямый коротышка подкупил тебя. Иначе с чего это ты так рьяно заботишься о нем? Но я — Лод, король и господин, я не боюсь ни людей, ни черта, ни дурного глаза.

— Глупец! Отпусти его! Я вижу смерть и реки крови, вижу, как рушатся все твои грязные планы. Я вижу тень Великой Секиры — она уже нависла над твоей головой!

— Великая Секира висит среди моих трофеев, — дико захохотал Лод. — Не родился еще тот герой, который осмелится поднять ее против меня.

Он прикончил очередной галлон пива и дрожащими руками снова наполнил кружку.

— Ну, что скажешь, заморыш? — обратился он к О’Лири. — Может, хватит с тебя? Как тебе мои иголочки — развязали язычок?

— Я чувствую себя превосходно, — проговорил Лафайет не совсем отчетливо. — Мне тут нравится. Тихо, спокойно.

— Отпусти его! — злобно шипел голос. — Отпусти его, кретинское отродье!

Лод, с упрямством пьяного человека, тряхнул головой:

— Понимаешь, букашка, даже величие должно нести бремя. Денно и нощно, когда я бодрствую или сплю, все время у меня в ушах звенит этот мерзкий голос! Кого другого, послабее, это давно бы свело с ума, не так ли? — Он осоловело уставился на О’Лири.

— Я… ничего… не слышу, — заговорил Лафайет с большим усилием. — Да я думаю, ты… и так уже свихнулся…

Лод опять засмеялся, икая.

— Это не призрачный голос, — рыкнул он. — Этот голос рожден в недрах такого же горла, как у всех.

— Это… это первый признак, — задыхаясь, выдавил из себя О’Лири. — Слышатся голоса…

Великан криво усмехнулся.

— И тебе, букашка, наверное, приятно слышать все эти дерзости, несмотря на наказание. Ты думаешь, что приобрел союзника? — Смешок Лода не предвещал ничего хорошего. — От этого союзничка тебе будет невелика помощь. Но я нарушил правила хорошего тона! Я не представил нашего собеседника! Сейчас ты увидишь зрелище что надо! Уж поверь мне! Я исправлю свой промах.

Лод потянулся к горлу и начал распутывать шарф. Наконец он сорвал его.

Прямо у основания его бычьей шеи росла вторая голова — с худым, морщинистым лицом, впалыми щеками и глазами, как, горящие уголья. Голова была — копия первой.

— Прошу любить и жаловать, мой брат! — произнёс Лод заплетающимся языком.

После этих слов он откинулся в своем кресле, рот открылся, глаза сомкнулись.

Глава 11

Некоторое время стояла полная тишина, изредка нарушаемая посапыванием великана, потом Лод сильно захрапел, зашевелился, выкинул руку и столкнул кружку с пивом. Темная жидкость выплеснулась на пол, а остатки побежали ручейком по столу и затем методично, капля за каплей, стали стекать вниз. О’Лири открыл глаза, когда услышал, что зашевелилась вторая голова Лода. Голова смотрела прямо на Лафайета и что-то говорила, еле разжимая губы. О’Лири прислушался.

— Большой… зверь… спит, — отрывисто прошептала она. — Это крепкое пиво не прошло бесследно и для меня, но я постараюсь перебороть хмель.

О’Лири не отрываясь наблюдал за происходящим. Было слышно, как капало на пол пролитое пиво. Лод пошмыгал носом и зафыркал во сне.

— Слушай, ты, малыш, — прошипела голова. — Если я помогу тебе сейчас, обещаешь выполнить мою просьбу? Ответь мне!

Лафайет силился что-то сказать, но язык не слушался. Эти попытки стоили ему невероятных усилий. Переводя дух, О’Лири немного обмяк, и в ту же секунду тысячи игл впились в его тело. Он знал, что адская боль будет невыносимо терзать его. Пусть хоть такой дорогой ценой, но он получит благословенное мгновение облегчения…

— Не умирай, глупец! — свирепо зашипела голова. — Я освобожу тебя, но вначале дай мне слово, что выполнишь то, о чем я тебя попрошу!

— Что… о чем ты? — Лафайет старался вникнуть в то, что ему говорили. Он понимал, что это чрезвычайно важно, но где-то совсем рядом его манила гигантская яма мягкой черноты, и если он не остановится сейчас, то тут же начнёт все глубже и глубже погружаться в ее пучину…

— Слушай меня! Поклянись свободой, что сослужишь мне службу.

Голос с трудом пробивался сквозь туман, заполняющий сознание О’Лири. В груди что-то нестерпимо ныло. Боже мой, какая боль! Стоило ему только чуть-чуть расслабиться, как тут же опять в истерзанное тело впивались адские шипы. Что-то острое уже буравило его щеку, кололо в челюсть.

Он судорожно хватил ртом воздух и снова сжался, чтобы шипы чуть отпустили его. Горящие глаза на морщинистом лице неотступно сверлили Лафайета.

— …Ну давай, глупец! Лови шанс, который фортуна бросает тебе на дороге! Дай мне слово, и я освобожу тебя!

— Что… что ты хочешь, что я должен сделать? — с трудом выдавил О’Лири.

— Видишь секиру, вон там, на стене? Когда-то, много-много лет назад, бытовало предание, что острое лезвие этой секиры поставит последнюю точку в судьбе изменника! Возьми ее, размахнись посильней и отсеки его голову!

— Его… голову?

— Убийца короля, своего отца, поклялся, что то же самое сделает и со мной, — продолжала голова сиплым голосом. — Он заявил, что, когда принцесса Адоранна станет его невестой, на брачном празднике свидетелей не будет! Он соберет самых лучших хирургов страны, и их ножи обезглавят меня. Лод меня ненавидит и в то же время боится. Меня, который был с ним во всех переделках, готовый в любую минуту дать дельный совет. А теперь он говорит, что я опозорю его перед трепетной прелестницей. О, мерзкое создание! Он с удовольствием избавится от меня. Он считает, что это не сложнее, чем удалить бородавку. Взял и срезал.

— Как же ты сможешь освободить меня?

— Когда он спит в пьяном забытье, вот так, как сейчас, я могу немного управлять телом, нашим общим телом, которое скоро будет только моим. Ну, отвечай, малыш, ты согласен?

— Я… я попробую.

— Отлично!

Сверкающие глаза прищурились. О’Лири заметил, что из-под пряди волос, спадающей на тёмный морщинистый лоб, проступили капельки пота.

Волосатая рука зашевелилась и стала неуклюже шарить в складках одежды.

Послышалось звяканье металла, и в руке появилась увесистая связка ключей. Лод продолжал храпеть, высунув язык из раскрытого рта.

— Будет больно… это будет смертельно больно, — пробормотала вторая голова. — Но скоро, очень скоро победа будет за мной.

О’Лири видел, как рука неловко размахнулась и бросила связку в сторону клетки. Ключи звякнули по металлу и повисли на одном из шипов в нескольких дюймах от руки Лафайета.

— Я не могу до них дотянуться, — прошептал он.

— Попробуй! Между тобой и свободой стоит только одно мгновение боли. Попробуй!

Лафайет просунул руку на дюйм. Сотни жал тут же впились в нее. Он чуть-чуть подался корпусом, всей кожей ощущая, как шипы вгрызаются в в бока и под ребра. Он тянул руку вперёд и вверх, до боли сжимая зубы и не обращая внимания на треск кожи и потоки свежей крови, бежавшей поверх прежних, подсохших ран. Еще один дюйм, и Лафайет коснулся пальцами связки. Ключи упали на ладонь. Он схватил их и зажал в руке. Сердце бешено колотилось. Неожиданно Лод зачмокал во сне губами и зашевелился. О’Лири затаил дыхание. Великан поерзал в кресле, что-то пробормотал во сне и снова задышал ровно и спокойно. О’Лири стал просовывать руку к замку, получая все новые и новые уколы. Его одежда пропиталась кровью, неглубокие многочисленные раны кровоточили и нестерпимо болели.

— Ключ из черного металла… Ну, давай же, скорее… — шептала голова.

— Он может скоро проснуться.

Так, еще одна попытка. Лафайет крепко сжимал ключи в мокрой от пота ладони. Он глубоко вздохнул и снова потянулся, стараясь не обращать внимания на свою израненную кожу, думая только о цели. Ключ коснулся замка, замок закачался и с бряцаньем ушел в сторону. Голова негромко выругалась. Не выпуская ключей из рук, Лафайет попытался придержать замок пальцами. В этот момент великая снова заерзал в кресле, засучил ногами и почесал толстым пальцем под носом. Вторая голова замерла, раскрыв рот с пересохшими, потрескавшимися губами…

Дужка замка распахнулась, он покачался и со стуком упал на пол.

Лод приоткрыл глаза, шумно облизал губы и снова погрузился в сон. Лафайет рванул дверь клетки. Натужно скрипнули петли, дверь широко распахнулась, и О’Лири вывалился из нее. Шатаясь, он подошел к спящему великану и остановился перед ним.

— Адоранна, — прошептал Лафайет. — Где она сейчас? Лод лгал мне, или она все-таки здесь?

— Он сказал тебе правду, дурачок. Не сомневайся. А о принцессе ты сможешь порасспросить того, кто сейчас плетет нити заговора во дворце. Поэтому не трать попусту время! Поторопись сделать то, что обещал мне!

О’Лири распрямил ноющую спину, вытер окровавленные ладони о брюки и, едва переставляя ноги, двинулся к стене. Секира висела высоко, так высоко, что он не мог до нее дотянуться. Он обернулся, отыскал глазами стул с тремя ножками, подтащил его к стене и стал на него забираться. Когда Лафайет выпрямился, у него закружилась голова от большой потери крови. Он чуть было не упал и, чтобы удержаться, оперся рукой о стену. Головокружение постепенно прошло.

Древко секиры, толщиной с запястье в обхвате, было обмотано наискосок плотной и жёсткой, давно высохшей кожей какого-то зверя. О’Лири взялся за древко и снял секиру с проржавленного крюка. Тяжелое оружие выскользнуло из рук и с грохотом упало на плотный земляной пол.

Лод что-то забормотал. Лафайет нагнулся и поднял ее. Секира была тяжелая, неудобная, со слишком длинным древком. Стальная рубящая часть от ржавчины имела бурый цвет. Обоюдоострая и широкая — два фута от острия до острия, она была насажена на древко и крепко примотана узкими полосками кожи.

— Давай быстрей, малыш! — торопил приглушенный голос.

Глаза Лода широко раскрылись. Он обвел комнату невидящим взором, встряхнул головой и что-то пробурчал. Его взгляд остановился на О’Лири, который крепко сжимал руками древко секиры, готовясь нанести удар. Лод зарычал, попытался приподняться, поскользнулся и с диким воплем упал на спину обратно в кресло.

О’Лири рывком сбросил секиру с плеча, сделал два шага вперёд, поднял ее над головой и со всего размаха рубанул по шее великана в том месте, где она соединялась с грудью. Огромная голова подскочила дюймов на пять, словно чудовищный пляжный мяч, привязанный к малиновому шесту. Ударившись о мощное плечо, она отлетела в сторону, тяжело плюхнулась на пол и, перевернувшись, замерла, обратив свой мерзкий лик к Лафайету.

В это время огромное тело, из которого хлестала фонтаном кровь, поднялось из кресла и неуверенно встало на ноги.

— Теперь я господин, — прохрипела маленькая головка.

После этих слов тело качнулось и замертво рухнуло на пол.

Чувствуя, что проваливается в какую-то темноту, О’Лири на ощупь добрался до стола, пошарил по нему, наткнулся на кружку, выпил остатки пива и распластался на мокром столе грудью, ожидая, пока прохладная жидкость разгонит мрак, в который погрузилось его сознание.

Немного погодя Лафайет мало-помалу пришёл в себя и почувствовал звериный голод. На столе было чем закусить, причем в количестве, достаточном для целого полка. Он опустился на стул, схватил жареную птицу и начал жадно есть, нисколько не смущаясь присутствием гигантского тела, распростертого у его ног в луже черной, как смола, крови.

Утолив голод, О’Лири снял рубашку и внимательно осмотрел свои раны.

Он прикинул, что их около пятидесяти. Слава богу, самые большие раны были не глубокие. Лафайет тут же представил себе, что если бы доктор сейчас наложил швы, то он был бы похож на образец вышивки какой-нибудь начинающей ученицы. Морщась от боли, О’Лири промыл раны пивом. Все тело щипало и ныло. Отмыв засохшую кровь, он оторвал несколько полосок ткани от шарфа Лода и перевязал наиболее серьезные раны.

Покончив с этим, Лафайет подошел к двери. Снаружи не доносилось ни звука. Интересно, эти верзилы — телохранители Лода, Дробитель или еще кто-нибудь, все еще стоят у двери, ожидая вызова своего повелителя? Нужно чем-нибудь вооружиться. То, что висело на стене, было поломано. Как похвалялся Лод, это были военные трофеи, добытые у поверженного противника. Секира в данной ситуации была не самым лучшим оружием — слишком велика. А может быть, ее как раз и надо взять? Окровавленный вид ее лезвий может произвести должное впечатление на людей из шайки великана. Он взял секиру на плечо и резко распахнул дверь. В темном проходе было пусто.

Грубо проложенный проход поднимался вверх, огибая массивный железобетонный фундамент, и упирался в дверной проем, вырубленный в подвальной стене, покрытой керамической плиткой. Вход был завешен невыделанной чешуйчатой шкурой какого-то животного. О’Лири откинул шкуру и оказался в мрачном подвале, заставленном громоздкими кондиционерами и обогревателями, опутанными проводами, кабелями и трубками в алюминиевой фольге. В стороне надсадно пыхтел дизельный генератор, мощностью эдак ватт в пятьдесят. Похоже, он и служил источником электроэнергии в гостинице. Лафайет прошёл еще одну широкую комнату, поднялся по лестнице и оказался в кухонном помещении, пропахшем гниющими продуктами. Начинало светать. Через плотно закрытые окна на противоположной стене пробивался слабый серый свет. Пожалуй, выбираться наружу именно в этом месте не стоило. Здесь его могли легко обнаружить. Главное теперь — просто выбраться отсюда и как можно быстрей вернуться в столицу. Без прирученного дракона тут не обойтись. Никодеус, конечно, хитер — направил его по ложному следу, а сам в это время спокойно доводит до конца свои планы по захвату королевства. Лод проговорился, что заговорщики собираются захватить Адоранну. И если хоть один волосок упадет с ее головы… Впрочем, об этом можно будет подумать позднее.

О’Лири ударил секирой по стеклу. Брызнули осколки. Он аккуратно отбил оставшиеся в раме острые куски стекла, взобрался на стол, со стола — на широкий каменный подоконник, и с него, с высоты шесть футов, спрыгнул вниз на подстриженную траву.

Пока все идёт хорошо. А где же его малыш — скакун? Лафайет негромко, свистнул. В ответ из едва различимых в утреннем тумане густых зарослей раздалось шипение. О’Лири пошёл на звук и из-за стволов деревьев увидел движение чего-то гороподобного. Гигантский зверь шагнул навстречу. В тумане он казался еще более громадным, чем прежде.

— Ну, что, малыш, пора и за работу, — тихонечко обратился Лафайет к зверю и заспешил в его сторону. Зверюга стал приближаться к О’Лири, издавая звуки, очень похожие на рокотание проснувшегося вулкана. Лафайет с восхищением наблюдал за движущимся зверем и игрой его могучих мышц под зеленоватой шкурой. А шея, подобная колонне, челюсти… челюсти? Что-то он не помнил, чтобы у его скакуна голова была размером с фольксваген и что, раскрыв пасть, он походил на гигантский экскаватор, в ковше которого сверкало множество костяных кинжалов. Не припоминал он и этих красных глаз, пронзающих, словно шпаги, и гигантских когтей, напоминавших изогнутую турецкую саблю. О’Лири повернулся, бросил громоздкую секиру и кинулся прочь, ища убежища. За ним под ногами преследователя сотрясалась земля.

Что-то огромное нависло над ним, и Лафайет краем глаза увидел пасть, отороченную чем-то красным, из которой валил пар и в которой мог спокойно разместиться пони. Он сделал рывок, и в это время за его спиной что-то жутко хлопнуло — это в нескольких дюймах от него сомкнулись челюсти чудовища. Что-то ударило, закрутило О’Лири, и он полетел, вращаясь, как волчок. Перевернувшись последний раз, он оказался на четвереньках.

Рубашка на спине была изодрана в клочья. Вдруг страшный динозавр развернулся. Лафайет заметил в его зубах болтающиеся клочья своей рубашки. Он метнулся назад. Челюсти чудовища были снова в боевой готовности. О’Лири попятился и уперся в плотную живую изгородь. В этот момент, с шумом ломая заросли, вышла еще одна рептилия, размером поменьше.

Это чудовище, насколько мог понять Лафайет, было травоядное. Оно сделало еще пару шагов и оказалось на свету. Это был Динни. Хищник зарычал. Как только Динни увидел перед собой тиранозавра, он мгновенно отпрянул, заблеял, как овца, сделал три поспешных шага назад, повернулся и рванул в заросли, ища укрытие.

— Ну, ты даешь, динозаврик! — пробормотал О’Лири.

Лафайет уже был готов к паническому бегству, тем более что плотоядное чудовище резко кинулось в сторону ручного ящера, еще шире разинув пасть. Пробежав несколько ярдов, игуанодон резко остановился. Подавшись вперёд, он выставил свой тяжёлый мясистый хвост и мощным ударом по ногам подсек набегавшего хищника. Тиранозавр споткнулся и с грохотом начал падать в плотную изгородь из деревьев и сломанных веток, все больше и больше запутываясь в густых переплетениях вьющихся растений. Он, наконец, совсем исчез из вида, издав при падении оглушительный рев, сравнимый с грохотом рушащегося небоскреба. Рев был ужасен, казалось, что какой-то сумасшедший музыкант, нажимая на все клавиши сразу, создал эту взрывную какофонию. Гигантские лапы взметнулись вверх, потом, подергиваясь, стали опускаться и, наконец, после секундной судороги, застыли в неподвижности. Лафайет поспешно пересёк лужайку, пытаясь разглядеть, что там произошло под кучей обломанной зелени. Гигант рухнул прямо на стальной забор, и острые пики насквозь пропороли его мощную шею. О’Лири нагнулся и подобрал брошенную секиру.

— Отлично сработано, малыш, — похвалил он победителя. — Ну, а теперь по коням. Вперёд! Надеюсь, мы еще не слишком опоздали?

Вот уже два часа, как они скакали по раскалённой пустыне. О’Лири, прикрыв ладонью глаза от солнца, наблюдал за гусеницей пыли, которую поднимала колонна всадников, двигающаяся в их направлении на расстоянии нескольких миль. Внезапно колонна остановилась, и всадники рассыпались веером. Один или два, то ли дезертира, то ли курьера, поскакали назад, к далекой полоске зелени, туда, где в пятнадцати милях оканчивалась пустыня. Следы от копыт их лошадей ясно прорисовывались на песке.

Один всадник, пришпоривая коня, вырвался вперёд. Он мчался, увлекая за собой развернутый строй. О’Лири попридержал своего скакуна и поскакал неторопливым шагом. Вырвавшийся вперёд всадник был высок ростом и одет в черные доспехи. Сбоку у него болтался длинный меч, а в руках — ожидавшее своей минуты копье. Когда всадник в великолепном черном облачении приблизился на сотню ярдов, О’Лири смог разглядеть черные волосы и четкий профиль графа Алана. Он поднял руку в латной рукавице и смахнул пот со лба.

— Как я и ожидал, это вы, изменник сэр Лафайет! — закричал граф. — Я предупреждал короля, я говорил ему, что вы — наемник Лода, но ему эта мысль показалась почему-то смешной.

— Я согласен с ним, это и правда забавная мысль, — отозвался О’Лири. — А что вы тут делаете, посреди пустыни?

— Я пришёл сюда с сотней верных воинов, чтобы потребовать возвращения ее высочества целой и невредимой. Ну так как, злодей, сам отдашь или мы атакуем?

— Да, эта речь достойна благородного человека. Ал, — сказал Лафайет. — Твоя смелость и самообладание в присутствии Динни достойны всяческого восхищения. Но, боюсь, ты на ложном пути. У меня нет Адоранны. Можешь смеяться над этим. Ладно, хватит болтать. Ее там никогда не было. Нам нужен Никодеус. Он плетет какой-то заговор, чтобы завладеть королевством. У него были какие-то делишки с Лодом, но потом, похоже, великан стал ему просто не нужен. Он надул Лода, и вместо того, чтобы вручить ему ее высочество в качестве утешительного приза, Никодеус теперь хочет просто разделаться с ней.

— Ложь! — закричал Алан, приподнимаясь в стременах и потрясая кулаком, обтянутым кольчугой. — Ты просто хочешь сбить нас со следа. Неужели ты думаешь, что я настолько глуп, что поверю в эту сказку?

— Не веришь? Тогда езжай, посмотри сам. Ты найдешь Лода в его личной камере пыток, которая находится в конце туннеля, ведущего из погреба под кухней. Там шныряют около пятидесяти или шестидесяти головорезов, так что будь осторожен. А вот его дракона можешь больше не бояться — Динни убил его.

— Ты что, принимаешь меня за идиота? Даже то, что ты сидишь передо мной, взгромоздившись на дракона Лода, свидетельствует о вашем преступном сговоре с Великаном!

— К сожалению, я больше не могу терять времени. Мне надо спешить в столицу, а то будет поздно. Жаль, что ты не веришь мне, мы могли бы объединить наши усилия.

О’Лири, пристукнув каблуками, пришпорил своего скакуна, и тот послушно тронулся в путь. Алан посторонился, пропуская О’Лири, и, глядя ему вслед, крикнул:

— Сначала я спасу ее высочество, а потом рассчитаюсь с тобой, сэр Лафайет!

— Я буду ждать тебя. Бывай!

О’Лири махнул рукой и поскакал дальше. Путь ему предстоял неблизкий.

Солнце стояло почти в зените, когда Лафайет пересёк поросшую кактусами пограничную область и, спустившись по последнему склону, оказался в Артезии, утопающей в зелени. Известие о том, что он скачет в город, опередило О’Лири. Его скакун, возвышавшийся на пятнадцать футов, был виден, наверное, уже в течение четверти часа, когда они еще скакали по безбрежным пескам. На дороге не было ни души. Магазины стояли пустые; ставни на окнах домов на протяжении всего пути по городским улицам были плотно закрыты. Раны и ушибы страшно болели, да и мысли, одолевающие Лафайета, были невеселые. Разыгрывая версию о том, что похитителем принцессы является Лод, Никодеус, похоже, тщательно продумывал одно препятствие за другим, чтобы О’Лири и гигант уничтожили друг друга. Волшебник был отъявленным негодяем, но ему нельзя было отказать в способности вызывать симпатию. Бедный король Горубл даже выделил интригану отдельные апартаменты во дворце, где Никодеусу было еще проще, осуществить свой замысел. Лафайет понимал, что план, который разрабатывал Никодеус, был продуман до мельчайших деталей, и надеяться можно было только на удачу, которая позволит помешать его осуществлению. Только бы не опоздать!

Он въехал в пригород. Здесь, прямо у городской стены, прилепились лавки шляпников и других мастеровых Артезии. Вокруг царила тишина. Узкие улочки были пустынны. Какая досада, что не с кем перекинуться словом, некому сказать, что он на их стороне и что ему необходима помощь, чтобы справиться с Никодеусом. Представить себе заранее, что может выкинуть Никодеус для своей защиты, невозможно. Может быть, уже сейчас в стенах дворца его поджидает артиллерийская батарея. Ну что ж, даже если и так, то риск — благородное дело.

Вот и городские ворота — они, конечно, плотно закрыты. Со спины своего скакуна через стену О’Лири были видны пустые улицы. Ладно, если его не пускают через ворота, то он найдет другой способ проникнуть в город. Лафайет стал вдохновлять Динни на активные действия. Сначала ящер вроде заартачился, но потом боком подошел к стене, неожиданно развернулся и нанес по стене мощный удар хвостом. Двадцати футов старой стены как не бывало, лишь грохот рухнувшей кладки подтверждал, что секунду назад на этом месте что-то было. Динозавр, осторожно переступая через обломки, вышел на городскую улицу, встретившую их глухим безмолвием закрытых магазинов. Откуда-то доносился тревожный звон далекого церковного колокола. Кроме этого звука да еще щелкающих звуков ороговевших птичьих ног игуанодона по булыжникам, ничего не было слышно. Город словно вымер.

Еще когда О’Лири ехал на своем скакуне по дорожке, проходящей через парк, к высоким железным решеткам, он заметил, что ворота дворца наглухо закрыты. Двое перепуганных часовых заняли позицию с внутренней стороны ограды и судорожно сжимали свои мушкеты. Лафайет остановился в пятидесяти ярдах от ворот, и один из них тут же поднял свое оружие.

— Не стреляй! — крикнул О’Лири. — Я…

Раздался грохот, и из ствола оружия с силой вырвалась струя черного дыма. Лафайет почувствовал, как сильный удар пришелся по шкуре динозавра, но тот спокойно повернул голову, продолжая объедать пучки листьев с нависавших ветвей.

— Послушайте меня, — предпринял следующую попытку Лафайет. — Мне только что удалось выбраться из крепости Лода и…

На этот раз выстрелил второй часовой. Пуля просвистела над ухом О’Лири и ударила в ограду.

— Эй! — крикнул он. — Так и до беды недолго! Почему вы не хотите выслушать меня? Мне надо кое-что вам сказать до того, как вы совершите непоправимую ошибку!

Оба стражника подняли оружие и угрожающе взвели курки.

— Ах, так! Ну, тогда пеняйте на себя… — пробормотал Лафайет.

— Ну, что, малыш, давай приступай, — подзадорил он динозавра.

Тот подошел к воротам, подналег, в мгновение ока смял их и спокойно зашагал по устланной гравием дорожке. Возвышавшийся впереди дворец поблескивал стеклами, в которых отражалось полуденное солнце. Стояла напряженная тишина. Краешком глаза О’Лири уловил какое-то движение на верху одной из башен. Он пересёк лужайку и помахал рукой.

— Эй! Привет! — закричал Лафайет. — Это я, Лафайет О’Лири.

Из-за балюстрады, с заостренных вершин зубчатых башен, из бойниц в каменных стенах обрушился град стрел. Они летели со свистом, описывая гигантские дуги. О’Лири пригнулся, закрыл глаза и от злости заскрежетал зубами. Одна стрела, ударившись в нескольких дюймах от его башмака, отскочила от шкуры Динни. Что-то дернуло его за разорванный левый рукав. Стрелы скользили по упругой шкуре динозавра, отскакивали и падали на траву. Внезапно воцарилась тишина. Лафайет приоткрыл глаза и увидел ряд воинов, толпившихся на крепостном валу. Они доставали новые стрелы и натягивали луки, готовясь к очередной атаке.

— Давай-ка отойдем отсюда от греха подальше, малыш.

О’Лири пришпорил своего скакуна, и могучая рептилия рванулась вперёд. На то место, где они стояли мгновение назад, обрушился шквал стрел. Несколько из них скользнули по хвосту игуанодона. А вот и главный вход с балюстрадой. Динозавр грациозно перелетел через широкие ступени и по команде О’Лири остановился.

— Нет смысла разрушать стену, — размышлял Лафайет, соскальзывая по шее ящера, которую Динни нагнул, пытаясь дотянуться до ящиков с геранью, стоящих на краю балюстрады. — Подожди меня тут.

Не выпуская из рук секиры Лода, он подбежал к широкой стеклянной двери. С удовлетворением отметив, что она по размерам уступает дубовым панелям дверей со стороны двора, Лафайет навалился на нее и… попал внутрь. Звуки его шагов гулко отдавались в огромном зале. Где-то в отдалении были слышны хриплые голоса, выкрикивавшие команды. В любую минуту стрелки могли появиться прямо перед ним. С такого близкого расстояния они вряд ли промахнутся. О’Лири помнил, что вход из большого зала в систему потайных ходов находился с другой стороны, как раз там, где расположены высокие зеркала, отражающие позолоченный потолок и хрустальную люстру.

Сверху загрохотали шаги. О’Лири рванулся, подбежал к стене и быстро перемахнул через нее. Налево? Нет, надо брать правее. Послышался громкий крик. Лафайет поднял голову и увидел мясистое лицо часового внутренней охраны с тремя широкими желтыми нашивками на рукаве. Часовой, свесившись через перила, указывал на О’Лири. Подбежали другие, появились луки и мушкеты. Лафайет озирался в поисках выхода. Он помнил, что когда Йокабамп открывал панель, чтобы осмотреться, он видел люстру. Да, и вон тот фонтан.

В ту самую секунду, когда через зал со свистом полетели пули и стрелы, панель на стене скользнула в сторону. Одна из пуль ударила в стену прямо над головой О’Лири. Звенели натянутые тетивы. Он едва успел проскочить через открытую панель внутрь, волоча за собой секиру, как в то место, где он только что стоял, попала стрела. Вторая стрела пролетела между коленями и вонзилась в стену уже внутри потайного хода. Лафайет с силой задвинул за собой панель. Снаружи забарабанили множеством прикладов. Он прислонился к грубой кирпичной стенке и перевёл дух.

— Ну, теперь на поиски Никодеуса.

Добравшись до комнаты в башне, О’Лири обнаружил, что тяжелая дверь заперта. Он прислушался: изнутри не доносилось ни звука. То там, то тут раздавались крики возбужденной охраны, которая носилась в поисках потерянного следа. В любой момент они могут подняться сюда по лестнице, и тогда он окажется в ловушке. К сожалению, секира не лучшее оружие против луков и мушкетов. Лафайет постучал в дверь.

— Никодеус, впустите меня, — негромко произнёс О’Лири и приложил ухо к двери.

Ему показалось, что изнутри донесся слабый шорох.

— Открывайте, или я выломаю дверь!

На сей раз он был абсолютно уверен, что за дверью кто-то есть: послышался какой-то глухой удар. Вполне вероятно, что существует еще один потайной ход, о котором Йокабамп не мог знать. И сейчас, наверное, волшебник удирает, пока он стоит здесь как истукан. О’Лири размахнулся, высоко подняв секиру над головой. В это время дверь со скрипом приоткрылась дюймов на шесть и, как только секира тяжело обрушилась на нее, распахнулась. Послышался хриплый крик. Лафайет заглянул за дверь и увидел Никодеуса, который пятился к столу, судорожно глотая воздух.

— Дорогой мой мальчик, — с трудом выдавил из себя волшебник. — Как ты меня напугал.

О’Лири рывком вытащил секиру из дубовой двери.

— Оставьте ваши штучки с «дорогим мальчиком», нечего меня умасливать, — холодно сказал Лафайет. — Я никогда не тороплюсь плохо думать о людях, с которыми разделил чашу вина. Но с вами мне все ясно. Где она?

— Кто?

— Адоранна. И перестаньте изображать полное неведение. Я все знаю. Ваш приятель Лод все выложил перед тем, как я его убил.

— Ты убил Лода? — Брови Никодеуса подскочили вверх — чуть ли не до линии волос на низком лбу.

— Вот этой штуковиной, — О’Лири поднял секиру. — И я готов воспользоваться ею снова, если будет нужно. Ну, а теперь поговорим о деле. Где вы ее прячете? Думаю, что где-то здесь, во дворце. При такой системе потайных ходов в стенах дворца это не так уж и сложно.

— Ты должен мне верить, Лафайет, — Никодеус выпрямился. — Об исчезновении ее высочества я знаю не больше вашего.

О’Лири не отступал.

— Перестаньте запираться. Я не собираюсь попусту тратить с вами время. Быстро говорите, или я изрублю вас на мелкие кусочки, а потом сам найду ее. Я уже достаточно хорошо знаком с вашей системой потайных ходов.

— Лафайет, вы совершаете большую ошибку! Я не знаю, что Лод наговорил вам обо мне, но…

— Оставим это. А вот что вы скажете по поводу события, которое произошло два дня назад в вашем кабинете, когда я заскочил к вам, чтобы вы мне помогли. Буквально через пять минут сюда нагрянули полицейские. Как вы это объясните?

— Но… но я не имею к этому никакого отношения! Это был обычный обыск. Да если бы я и захотел, у меня просто не было времени вызвать охрану! А если бы я и вызвал, то они не смогли бы появиться так быстро.

— Хватит с этим. Я думаю, что скорее всего не вы подстроили мне глупую сцену в будуаре Адоранны. Хотя, как знать, может быть, вы решили убрать меня с дороги, чтобы никто не смог помешать реализации ваших планов.

— Конечно же нет! Я был поражен этим не меньше вашего.

— Ну, ну. А мне надо просто не обращать внимания на то, что рассказал Лод о ваших планах.

— Лафайет! Действительно, один раз я обращался к Лоду, надеясь с его помощью узнать кое-какие детали. Я предложил ему… скажем, вознаграждение, если он расскажет мне все, что ему известно… об определенных вещах.

Взгляд Никодеуса упал на секиру: в руках О’Лири лезвие блеснуло в лучах света, и по краю была четко видна коричневая засохшая полоска. Лицо волшебника покрылось испариной, глаза забегали.

— Гм… говоришь, определенное вознаграждение, — например, Адоранна?

— Нет! — воскликнул волшебник. — Неужели он так сказал? Лод был весьма грубым субъектом, но, по-своему, прямолинейным и неспособным на такую подлость. Не мог он меня очернить!

— Ну… — О’Лири стал вспоминать разговор с Лодом. — Он назвал тебя предателем, а себя — твоим агентом.

— Нет, подожди. Скажи мне только одно — неужели он на самом деле сказал, что я обещал отдать ему ее высочество?

— Он все время твердил о заговоре во дворце, о том, что ты собираешься захватить трон и разделаться с Адоранной.

— Заговорщики во дворце? — Никодеус нахмурился. — Вот что, дорогой мой, он говорил не обо мне. Это я тебе точно говорю. Что он еще успел рассказать тебе?

— Он сказал, что ты использовал его, а когда он стал не нужен, исчез и не рассчитался с ним.

— Да, я давал великану обещание — это я не отрицаю. Но речь шла о том, что если Лод расскажет все, что он знает об… определенных вещах, то я помогу ему утвердить его положение и прослежу, чтобы обещанное вознаграждение он полу-чип наличными. Лод обещал подумать над этим. Но что касается трона, убийства…

— Давай-ка поконкретнее, Никодеус! Что это за определенные вещи?

— Я… я не имею права говорить об этом.

— Неужели ты думаешь, что, играя в темную, тебе удастся заговорить меня и выпутаться таким образом? — О’Лири шагнул вперёд, поднимая секиру.

— Остановись! — Никодеус поднял обе руки. — Я скажу тебе, Лафайет. Но предупреждаю — это великая тайна!

— Валяй! — О’Лири ждал с секирой наготове.

— Я… являюсь представителем огромной, важной организации. Можно сказать — секретным агентом. У меня было задание исследовать здесь определенные нарушения…

— Определенные вещи, определенные нарушения — хватит с меня этой «определенности»!

— Хорошо. Я был послан Центральной. Здесь, в этом месте, был обнаружен локальный всплеск Поля Вероятности. Меня послали выяснить, в чем тут дело.

— Здорово, — сказал О’Лири, тряхнув головой. — Но не очень убедительно. Придумай еще что-нибудь.

— Смотри… — Никодеус порылся в складках своего просторного одеяния и извлёк сверкающий предмет, имеющий форму щита. — Мой знак. И если ты позволишь мне взять вон тот ящичек, я покажу тебе моё удостоверение.

О’Лири наклонился вперёд, чтобы получше рассмотреть значок. В центре значка были выгравированы цифры 7-8-6, сплетенные вместе таким образом, что образовывали стилизованное изображение луковицы. По краю шла надпись: «Помощник инспектора по континуумам». Нахмурившись, О’Лири взглянул на Никодеуса и опустил секиру.

— Что все это значит?

— Одна из обязанностей Центральной — обнаружение и нейтрализация несанкционированных всплесков напряжений Поля Вероятности. Эти всплески могут причинить огромный вред упорядоченному процессу развития человечества.

О’Лири приподнял секиру.

— Это выше моего понимания. Ты можешь объяснить попроще?

— Постараюсь, Лафайет. Я совсем не уверен, что сам все знаю. Это связано с координатным уровнем… гм… ну… вселенной, с ее размерностью. Это один из аспектов многомерной реальности.

— Ты хочешь сказать, всего мира? — О’Лири взмахнул рукой, как бы охватывая всю Артезию.

— Совершенно верно! Ты хорошо сказал. Несколько десятилетий назад этот мир был ареной вероятностной ошибки, что привело к постоянному напряжению в континууме. Естественно, что это потребовало выяснения, так как вдоль линии напряжения могут произойти всякого рода неблагоприятные события, особенно в тех местах, где произошел сдвиг материи.

— Ну, хорошо. Давайте не будем об этом. Я сказал бы, что все ваши истории весьма занятны, кроме той, что случилась в последнее время со мной. Жаль, что у нас нет времени обсудить ее поподробнее. Но все же, как насчёт Адоранны?

— Все мои действия продиктованы добрыми намерениями, мой дорогой. Лет двадцать-тридцать тому назад здесь произошла вероятностная ошибка, ставшая причиной постоянного напряжения в континууме. И до сих пор ситуация остается неразрешенной. Моя обязанность — найти центр поля напряжения, восстановить все анахронизмы и сверхдлительные явления, поместить их в нормальные пространственно-временные ниши и таким образом устранить аномалию. Должен признаться, я не очень-то преуспел в этом. Центр поля находится где-то здесь, поблизости. Был такой момент, что я начал подозревать вас, Лафайет. В конце концов вы появились здесь при весьма таинственных обстоятельствах. Однако данные обследования показали, что вы чисты, как пятки младенца. — Никодеус кисло улыбнулся.

— Данные? Что вы имеете в виду?

— Когда я зашел к вам перед балом, я снял с вас показания. С помощью зажигалки, вы помните? Ваши показания оказались нейтральными. Если бы индексация оказалась положительной, то это означало бы, что вы — человек из другого континуума. Но поскольку вы не пришелец, то и индексация ваша — нейтральная.

— М… м… Вы бы лучше как следует проверили свой прибор. Однако это все не имеет ни малейшего отношения к поискам Адоранны. Я-то был уверен, что она у вас. А если это не так… — О’Лири взглянул на Никодеуса с выражением полной беспомощности. — Кто же тогда?

— Так вы говорите, что Лод рассказывал о заговоре во дворце? — спросил Никодеус, задумчиво потирая подбородок.

— Я его не очень внимательно слушал. Я ведь был уверен, что он говорит о вас. Он был хоть и под мухой, но говорил достаточно осторожно, не называя имен.

— Ладно. Давайте подумаем: кому выгодно исчезновение ее высочества? Это должен быть некто, с амбициями узурпатора, близкий к трону и находящийся вне подозрений, — размышлял вслух Никодеус. — Не может ли это быть кто-нибудь из размалеванных придворных Горубла?

— Больше всех о троне мечтал Лод, да и об Адоранне тоже. Может быть, это Алан? Пожалуй, нет. Несмотря на его ошибки, я думаю, что он все-таки честный человек. Теперь вы. Не знаю почему, но я верю тому, что вы мне рассказали. Мне хотелось бы узнать, откуда стало известно, что я еду в город? Меня встретили уже у ворот. Вы уверены, что никому не проговорились?

— Уверяю вас, я был нем как рыба, даже королю Горублу… — Никодеус вдруг замолчал и о чем-то глубоко задумался.

— Так что насчёт Горубла? — резко спросил Лафайет.

— Сразу же после твоего визита я имел разговор с его величеством. Тогда я не мог понять его намеков. Мне казалось, что он подозревал меня в том, что я покрываю тебя.

— Вы ему сказали, что я был здесь?

— Нет… Хотя вот сейчас, когда вы спрашиваете меня об этом, мне кажется, что он об этом знал… — Глаза Никодеуса вдруг округлились. — Боже мой, Лафайет! Возможно ли это? Я все время ищу какого-то пришельца, но король…

— Лод говорил, что кто-то хочет захватить трон, а ведь Горубл и так им владеет.

Никодеус нахмурился:

— Знаете, в подобных случаях это связано с какой-нибудь личностью, агентом, изменившим Центральной. Он ищет тепленькое местечко в менее развитом окружении, чтобы стать там диктатором. Центральная обычно не возражает, если это не влечет за собой какие-либо аномалии. Но мне никогда и в голову не приходило…

— …что он уже захватил трон, — закончил за него О’Лири. — Я не очень хорошо знаком с историей Артезии, но по некоторым наблюдениям у меня создалось впечатление, что короля Горубла не очень-то здесь жалуют. Ведь он пришёл к власти лет двадцать назад, при весьма неясных обстоятельствах.

— Я был слепцом! — воскликнул Никодеус. — Я никогда не тестировал его. Да и кто бы стал подозревать короля? Но все сходится, Лафайет. Все сходится! Только у него была возможность свободно войти в ее апартаменты, не вызвав тревоги, увлечь ее за собой, спрятать в какой-нибудь комнате, а потом поднять крик!

— Но зачем ему все это? Она ведь его племянница.

— Если наша догадка верна, то никакая она ему не племянница, дружище! Он — пришелец, узурпатор, и прав на трон у него не больше, чем у вас! А Адоранна, как племянница предшествующего короля, представляет реальную угрозу, особенно если учесть его непопулярность в народе. А принцессу Адоранну все просто обожают.

— Тогда что же получается? Это он имел сговор с Лодом, и он же является заговорщиком? — задумчиво проговорил О’Лири, покусывая губу. — Постойте, Никодеус. Здесь есть одна неувязка: насколько я понял — Лод тоже откуда-то прибыл. Пользуясь вашей терминологией — из какого-то другого континуума; как и его динозавр, которого он держал у себя. Да и само его убежище — создается такое впечатление, что его откуда-то вырвали и перенесли в пустыню специально для Лода. Заговорщик, которого мы ищем, специально использовал Лода, чтобы отвлекать внимание, чтобы люди поменьше думали о его собственных делах. А убежище в пустыне и дракон — это, так сказать, только часть платы за сделку. Но единственный человек во всем окружении, имеющий внешние ресурсы для этого, — вы, Никодеус?

— Я?.. Но, Лафайет! Я же только инспектор! Не в моих силах переносить здания и распоряжаться тиранозаврами. Моя деятельность здесь ограничивается несколькими скромными приборами для наблюдения, и ничего больше! Не забывайте, что злоумышленник является пришельцем. Если он смог добраться сюда, то почему бы не предположить, что он смог сделать и все остальное?

— Все-таки вы не до конца откровенны со мной, Никодеус. Чем же на самом деле вы занимаетесь? Там, внизу, я видел какие-то огромные машины. Вряд ли они предназначены только для того, чтобы регистрировать данные подозреваемых.

— Чем я занимаюсь? Я вас не совсем понимаю, Лафайет.

— Там, в подвале, есть большая комната с железной дверью, и еще одна, поменьше, похожая на морозильную камеру.

— На что, на что? — Глаза Никодеуса забегали. — Вы сказали, похожая на большую морозильную камеру?

— Да, и…

— С большой дверью, на которой вот такой огромный запор? — он очертил его в воздухе.

— Точно! И что же это такое?

Никодеус застонал.

— Боюсь, Лафайет, что мы никогда больше не увидим Адоранну. Устройство, которое ты описал, очень похоже на транспортный корабль, предназначенный для доставки небольших грузов с одного координатного уровня на другой. Один такой корабль забросил меня сюда, и, я надеюсь, другой в свое время заберет меня отсюда. И если у Горубла есть подобный корабль, который он украл у Центральной, то скорей всего Адоранна уже недосягаема для нас.

— Вы действительно думаете, что человек, которого мы ищем, Горубл?

— А кто же еще? Ах, как жаль Адоранну! Она была такая милая девушка!

— Может быть, еще не все потеряно! — воскликнул О’Лири. — Давайте поскорей нанесем визит его величеству! На этот раз я не буду с ним миндальничать!

Когда они спускались по главной лестнице с третьего этажа, их заметил красномордый сержант охраны. Он закричал и подскочил к ним, держа наготове мушкет.

— Спокойно, сержант! — предупредил его Никодеус. — Я веду сэра Лафайета поговорить с его величеством по вопросу, касающемуся безопасности королевства! Соблаговолите вызвать охрану для почетного эскорта!

— Почетного эскорта? — Сержант угрожающе поднял свой мушкет. — Я должен оказывать почет этому негодяю, который похитил нашу принцессу?

— Я никого не похищал! — вмешался О’Лири в разговор. — Однако я знаю, кто это сделал. Но если вы собираетесь пристрелить меня, не выслушав, что ж, валяйте!

Сержант явно колебался.

— Опусти-ка лучше свою секиру, негодяй. Брось ее тут.

— И не подумаю! — резко заявил Лафайет. — Или пошли с нами, или отстань

— мне все равно, но только не стой у меня на пути.

Лафайет повернулся и направился в королевские покои. Немного поколебавшись, сержант выругался и громко скомандовал охранникам следовать за ними. Мгновение спустя О’Лири с Никодеусом шли в плотном кольце из десяти человек, державших наперевес свои мушкеты и не сводивших с них угрожающих взглядов.

— Не вздумай дергаться! — предупредил О’Лири идущий рядом охранник. — Я сразу же прочищу ствол мушкета!

Лафайет подошел к покоям и, не обращая внимания на двух изумленных часовых, повернул замысловатую золотую ручку и широко распахнул дверь. Послышался неуверенный голос:

— Да как ты смеешь…

— Выходи, Горубл! — позвал О’Лири.

Он окинул взглядом шитые золотом портьеры, дорогие ковры, мебель с резными ножками и матовым блеском редчайших пород дерева. В комнате никого не было. О’Лири прошёл через комнату к внутренней двери и распахнул ее. Это была богато украшенная ванная комната с огромной ванной и разными золотыми штучками. Следующая дверь вела в просторную спальню с кроватью под балдахином, напоминающим распущенные паруса. Лафайет, сопровождаемый Никодеусом, проверил еще две комнаты. За ними неотступно следовали в молчании стражники, полные благоговейного трепета от столь грубого вторжения в королевские покои.

— Его здесь нет, — сказал Никодеус, когда О’Лири осматривал королевские одежды в настенном шкафу последней комнаты.

— Он должен быть здесь, — произнёс один из стражников. — Незамеченным он выйти не мог. В конце концов, мы телохранители короля!

— Мне кажется, я знаю, куда он делся! — воскликнул О’Лири. — Сейчас проверим.

— Ты никуда не пойдешь, парень! — выступил вперёд сержант, олицетворяя уязвленную власть. — Я упеку тебя в тюрьму, внизу, а когда появится его величество…

— Я очень сожалею, но у меня нет времени.

С этими словами Лафайет подхватил с пола за рукоятку секиру и нанес сильный удар сержанту прямо под третью пуговицу. Тот ойкнул и сложился пополам. О’Лири перехватил секиру и сначала разделался с солдатом, стоящим сзади, а потом и с тем, что был впереди и готовился стрелять. После этого он подбежал к двери, юркнул в нее и с шумом захлопнул прямо перед носом преследователей. Поворачивая ключ в замке, он слышал громкие крики и глухой стук падающего тела. Лафайет в три прыжка пересёк комнату и отодвинул драпировку, окаймлявшую портрет короля, мрачно взиравшего на мир. Он стал поспешно ощупывать панели до тех пор, пока одна из них не отодвинулась. О’Лири проскользнул вовнутрь и быстро захлопнул ее за собой.

— Ловко у тебя получается, Лафайет, — раздался глухой голос Йокабампа.

— Честно признаться, я ожидал, что ты вот-вот здесь появишься. Куда ты спешишь?

— Я рад, что встретил тебя! — произнёс О’Лири. — Ты помнишь комнаты в подвале? С такими большими машинами, помнишь?

— А, ты имеешь в виду те комнаты, в которых Горубл думает? Конечно! А что случилось?

— Я должен немедленно попасть туда!

— Может быть, тебе лучше пока не ходить туда? Около часа тому назад я по этим переходам отвел туда самого старика, и, доложу тебе, настроение у него было отвратительное.

— Около часа назад? Тогда, может быть, еще не все потеряно. Быстро, Йокабамп! Веди меня туда как можно быстрее, может, еще успеем!

Неслышно ступая по узким проходам и поднимая за собой клубы пыли, О’Лири подошел к потертой плоской двери, которая была плотно закрыта.

— Он еще здесь, — прошептал Йокабамп.

Было слышно, как внутри урчала динамо-машина, потом она остановилась.

— По отпечаткам ног видно, что он зашел, но не видно, чтобы он выходил.

— У тебя глаза как у кошки, — похвалил О’Лири.

— Это и помогает мне ориентироваться здесь.

Йокабамп приложил ухо к двери:

— Тишина…

О’Лири зажмурился.

— Тут, у края, должна быть замочная скважина, — говорил он себе. — И ключ… он должен быть на гвозде, вбитом в балку…

В гладком потоке времени почувствовалось лёгкое колебание. Лафайет усмехнулся. Он пошарил по шершавой поверхности балки и нащупал маленький ключ.

— Откуда ты узнал, что он там? — прошептал Йокабамп.

— Тес.

О’Лири вставил ключ и осторожно его повернул. Раздался слабый щелчок. Дверь беззвучно распахнулась. В тусклом освещении были видны циферблаты, световые индикаторы, корпуса массивных приборов с гирляндами проводов и трубок. В центре комнаты, в кресле, сидел Горубл. На коленях он держал готовый к бою пулемет.

— Входите, сэр Лафайет, — мрачно пригласил его король. — Я жду вас.

Глава 12

О’Лири мысленно прикинул расстояние до возвышавшегося посредине комнаты монарха. Если кинуться в сторону и низко пригнуться…

— Я бы не советовал, — сказал Горубл. — Я бью без промаха. Лучше отойди-ка от двери. Не хочу, чтобы у тебя было такое искушение. Сядь вон там, в кресло. — Король кивком головы показал на кресло, стоявшее у приборной панели.

Лафайет прошёл через комнату и, неудобно напружинив ноги, осторожно сел, не расслабляясь и в любую минуту готовый вскочить, когда позволят обстоятельства.

— Тебе, кажется, неудобно? — произнёс Горубл. Его голос звучал жестко.

— Будь добр, откинься назад и вытяни ноги. Из такого положения тебе будет сложнее выкинуть какую-нибудь глупость.

О’Лири повиновался. Это был совсем другой Горубл. Версия Никодеуса, казавшаяся вначале неправдоподобной, получала теперь все больше подтверждений. Его маленькие сверкающие глазки свидетельствовали о том, что этот человек способен на все.

— Где Адоранна? — резко спросил Лафайет.

— Я скажу, если ты ответишь на мои вопросы. Я бы хотел получить кое-какую информацию перед тем, как расправиться с тобой.

— С помощью этого? — О’Лири кивнул на пулемет.

— Да нет. Постараюсь обойтись без кровопролития, если ты не вынудишь меня к этому. Эта вынужденная мера не доставит мне особого удовольствия. Я просто отправлю тебя в такое место, откуда ты не сможешь причинить мне никаких хлопот.

— Что это за место?

— Не забивай себе голову, — холодно ответил Горубл. — А теперь расскажи мне все, что ты знаешь. Если будешь артачиться, то я сошлю тебя на один маленький остров. Там вполне можно выжить, но развлечений я тебе не гарантирую. Однако за каждую конкретную информацию, которую ты мне сообщишь, ты получишь дополнительные удобства в своем изгнании.

— Кажется, я догадываюсь, о каком месте ты говоришь, но мне совсем там не нравится, поэтому-то, хочу тебе напомнить, я и сбежал оттуда.

О’Лири произнёс это совершенно машинально и теперь с интересом следил за реакцией дородного правителя. Губы Горубла искривились в судорожной гримасе.

— На сей раз у тебя не будет помощника, который прихватил бы тебя назад. Ну, а теперь, будь добр, начинай свой рассказ. Что известно в Центральной?

Лафайету пришло на ум несколько остроумных ответов, но он решил отказаться от них и, после небольшой паузы, коротко произнёс:

— Достаточно.

— Я так понимаю, что ты полностью доверился Никодеусу, и он в курсе всех твоих дел. Как он раскрыл тебя?

О’Лири решил рискнуть.

— Я сам сказал ему.

— Ах так! — король хитро взглянул на Лафайета. — А как ты обнаружил, кто он такой?

— Мне кто-то сказал об этом, — быстро ответил О’Лири.

Горубл нахмурился:

— Советую говорить правду. Выкладывай все, что знаешь.

О’Лири молчал.

— Чем скорее скажешь, тем для тебя же будет лучше, — продолжал король.

— Запомни, в моей власти причинить тебе массу… неудобств или обеспечить тебе на острове относительно лёгкое положение, без особых проблем.

Лафайет внимательно вглядывался в полуоткрытую дверь за спиной короля. В этой комнате должна быть какая-нибудь склянка, стоящая где-нибудь на краю и готовая упасть от малейшего толчка. Если бы раздался какой-нибудь резкий звук, скажем, кто-нибудь бы чихнул…

— Думаю, что ты не настолько наивен, чтобы рассчитывать отвлечь моё внимание, притворясь, что ты видишь кого-то за моей спиной, — сказал Горубл, кисло улыбаясь. — Я… — Он зашмыгал носом. — Я далек…

Вдруг Горубл резко задержал дыхание и взрывоподобно чихнул. Еще не придя в себя, он тут же схватил пулемет и направил его точно на Лафайета.

— Чтобы меня отвлечь, чиха недостаточно. Тут нужен, скорее, выстрел…

Он полез во внутренний карман за платком.

— По этим потайным коридорам мало кто ходит. Здесь полно пыли, но я уже почти привык к ней.

Мощный чих Горубла потряс воздух; слегка скрипнув, приоткрылась дверь. На тёмной полке что-то блеснуло, маленькая мензурка объемом в восемь унций закачалась и упала…

От звука разбивающегося о бетон стекла Горубл подпрыгнул. Пулемет полетел на пол, выпуская очереди и разрывая в клочья обшивку кресла, с которого молнией успел вскочить О’Лири. Он нанес сильный удар Горублу, подхватил выпавший из рук короля пулемет и, резко повернувшись, направил его прямо в выпирающий живот монарха.

— Отличная машина, — сказал Лафайет. — Держу пари, что парочка таких штучек решила все дело, когда ты захватывал трон.

Горубл угрожающе зарычал.

— Сядь вон там! — приказал О’Лири. — Не будем долго разглагольствовать. Где Адоранна?

Он ощупывал пальцами выпирающие части незнакомого оружия, пытаясь угадать, какая из них является спуском. Если у Горубла еще где-нибудь припрятано оружие и он захочет сейчас им воспользоваться…

— Послушай, дурак набитый, — начал король. — Ты не знаешь, что делаешь…

— Ты хотел факты, — сказал Лафайет, — тогда слушай. Ты сидишь на троне, на который не имеешь ни малейшего права. Ты похитил ее высочество, которая на самом деле никакая тебе не племянница. И сделал ты это потому, что она представляет для тебя определённую угрозу. Ты перенес Лода из Внешнего Мира с его любимцем ящером. К сожалению, придётся тебя огорчить — я вынужден был убить их обоих.

— Ты… — начал было Горубл и сник, увидев, как палец О’Лири коснулся выступающей части около затвора оружия.

Пули просвистели прямо над ухом монарха и с чмоканьем впились в стену, сделав на ней ряд выбоин.

— Это всего лишь предупредительный выстрел, — успокоил короля Лафайет.

— А теперь выкладывай, где она?

Король стоял на четвереньках и трясся от страха. Его толстые щеки и двойной подбородок, обычно такие жизнерадостно розовые, были покрыты потом и приобрели какой-то безжизненный оттенок.

— Ну, хорошо, хорошо, не волнуйся, — пробормотал Горубл, поднимаясь с колен. Его все еще трясло. — Я расскажу тебе все, что ты хочешь узнать. Не буду скрывать, что все это время я хотел с тобой договориться. — Он стряхнул пыль со своего костюма. — Ты конечно же не думаешь, что я могу поступить по-свински, не так ли, мой дорогой? Я просто хотел, так сказать, объединить сделанные мной усовершенствования, а уж потом вызвать, то есть пригласить тебя или…

— Ближе к делу. Где она?

— Она в надежном месте, — поспешно заверил Горубл.

— Если с ней что-нибудь произойдет, я сверну тебе башку!

— Уверяю тебя. С ней все в порядке. В конце концов, я тебе не причинил ни малейшего вреда, так ведь? Я не кровожаден. Ну, а в тот раз был просто несчастный случай.

— Что, что? Ну-ка, расскажи мне об этом.

Горубл развёл руками:

— Просто не повезло. Я пришёл к нему в покои, чтобы сделать предложение, вполне разумное предложение, а он…

— «Он» — это твой предшественник?

— Ну да, мой предшественник. И не с чего ему было впадать в такой гнев. Ни с того, ни с сего он так разъярился… В конце концов, учитывая мои возможности и тот вклад, который я мог бы сделать, вполне можно было бы пойти мне навстречу. Вместо этого он повернул дело так, что будто бы я его оскорбил, как будто бы почетное предложение взять в жены его сестру можно трактовать таким примитивным образом. Недоразвитый народ!

— Ясно, ясно. Давай дальше.

— Меня это, конечно, задело. Я был с ним совершенно откровенен. Он напал на меня, мы схватились. В то время я был достаточно силен. Он упал.

— Ты, наверно, ударил его по голове?

— Нет. У него была шпага и, не знаю как, но во время драки он напоролся на нее. Укол пришелся прямо в сердце. Все произошло в одно мгновение. Он тут же скончался, понимаешь? И ничего уже нельзя было поделать.

Горубл вспотел и откинулся в изрешеченное пулями кресло, вытирая виски кружевным платочком.

— Сам понимаешь, что положение моё было незавидное. Не мог же я вызвать стражу и рассказать им, что случилось. Единственный выход, который был передо мной в этой ситуации, — избавиться от тела. Я перенес его вниз по внутренним проходам и… отправил его. Но что было делать дальше? Пораскинув мозгами, я решил, что выход только один — принять на себя верховную власть, временно, конечно, до того момента, когда эту проблему можно будет решить соответствующим образом. Я провёл кое-какую подготовительную работу, созвал членов Совета, объяснил им ситуацию и заручился их поддержкой. Правда, нашлось два или три человека, которые пытались возражать, но они сразу успокоились, когда им в деталях объяснили их собственное положение.

— В основном мне все ясно. — О’Лири подошел к Горублу и упер ствол пулемета в его подбородок. — Веди меня к Адоранне, прямо сейчас! Остальные твои признания я выслушаю позже.

Глаза короля потемнели, когда его взгляд упал на холодную сталь оружия.

— Хорошо. Дорогое дитя в полном порядке.

— Хватит болтать. Покажи ее мне.

Горубл осторожно поднялся и пошёл по коридору. О’Лири посмотрел по сторонам, Йокабамп как в воду канул. Клоун, похоже, исчез сразу же, как только понял, что дело пахнет керосином. Король шёл впереди, двигаясь в полумраке по направлению к комнате, которую Лафайет определил для себя как «морозильную камеру». Под пристальным взглядом О’Лири король порылся в кармане, нашёл ключи, повозился с замком, и тяжелая дверь беззвучно открылась. Горубл слегка отпрянул, ослепленный ярким светом, наполнявшим комнату. Внутри она представляла собой уютное помещение размером восемь на десять футов. Лафайет через открытую дверь увидел увешанную циферблатами стену и установки на консолях. Все это напоминало хорошо оборудованную электронными приборами кухню. У одной из стен он увидел Адоранну — со связанными руками и ногами и кляпом из шелкового шарфа во рту. Она была привязана к креслу с обивкой из золотой парчи. Взглянув на О’Лири, Адоранна широко раскрыла голубые глаза и начала изо всех сил рваться, пытаясь развязать веревки. На ней была бледно-голубая ночная сорочка, как успел отметить Лафайет, из богатой ткани, похожей на тончайшую паутинку. О’Лири ободряюще улыбнулся девушке и направил пулемет в сторону Горубла.

— Только после вас, ваше временное величество, — сказал он.

Горубл проворно вошёл, быстро подскочил к креслу, к которому была привязана Адоранна, шмыгнул за него и обратился к Лафайету.

— Я должен еще кое-что тебе сообщить, — сказал король с самодовольным видом. — Во-первых…

— Оставим это. Развяжи ее.

Горубл поднял пухлую руку.

— Будь добр, потерпи немного. Я не думаю, что у тебя хватит смелости выстрелить в меня, когда я нахожусь так близко от предмета твоих вожделений… — И он фамильярно положил руку на обнаженное округлое плечико принцессы. — И если, несмотря ни на что, тебе захочется предпринять что-нибудь грубое по отношению ко мне, прошу учесть, что контрольный пульт находится у меня под рукой, — он кивнул на стену слева, где было множество переключателей. — Конечно, ты можешь остановить меня, но учти опасность рикошета, — Горубл самодовольно ухмыльнулся. — Я бы советовал тебе быть осторожнее.

О’Лири перевёл взгляд с Адоранны на монарха. Действительно, стена была совсем рядом, и переключатели находились у него прямо под рукой.

— Ну, ладно, — выдавил он сквозь зубы, — оставим это…

— Находящийся здесь корабль, как ты, вероятно, уже знаешь, является стандартной моделью, используемой для коммуникационных целей. Он может доставить груз в любую заданную заранее точку, а потом вернуться в исходное место. Разумеется, при этом за пультом должен находиться оператор. Но есть и то, чего ты не знаешь. Я ввел кое-какие усовершенствования для своих, гм… особых целей!

Король кивком головы указал на место между собой и Лафайетом, все еще стоящим по ту сторону полуоткрытой двери.

— Подойди чуть-чуть поближе, чтобы я мог показать тебе эти усовершенствования. Так, хватит, отсюда уже все будет видно, — резко остановил его король, когда О’Лири подошел к порогу. — Для удобства я устроил все таким образом, что теперь могу доставлять полезный груз в любую точку, и при этом нет необходимости сопровождать его самому. — Он указал на многочисленные переплетённые медные кабели, свисавшие с панелей.

— Мои переделки, вероятно, весьма несовершенны, но я достиг желаемого. Я получил возможность перенести все, что находится в комнате и в коридоре, на расстояние, примерно, пятнадцати футов. — Он удовлетворенно улыбнулся и потянулся к переключателю.

О’Лири уже хотел стрелять, но тут же ярко представил себе, как разрывные пули раздирают нежное тело Адоранны. Он отбросил пулемет в сторону, бросился в прыжке…

…и упал лицом вниз. Лафайет лежал на песчаной дюне у каменной стены, возвышавшейся над нагромождениями прибрежного сверкающего льда. Задыхаясь от резких порывов холодного арктического ветра, сквозь пелену слез, застилавших глаза, О’Лири увидел совсем низко на черном небе маленькое пурпурное солнце и рваную линию ледяных торосов. Он ловил ртом разреженный воздух, который проникал в легкие, словно острые лезвия бритв. Лафайет предпринял попытку подняться, но ветер тут же сбил его с ног. О’Лири смирился и, свернувшись калачиком, пристроился в небольшой расщелине, образовавшейся в дюне. Его утешала мысль, что долго он здесь не пробудет. Должно же быть какое-нибудь место, куда он сможет перебраться из этого холода… В десяти футах от него каменная стена резко поворачивала. Там, за поворотом, среди нагромождений камней, обязательно должен быть какой-нибудь вход. Просто его отсюда не видно. Надо только добраться до него. Лафайет мысленно уже нарисовал его, потом… Вот!

Было ли при этом знаменитое слабое колебание в ровном потоке времени, сказать трудно. Особенно при таком безумном ветре. Скорее всего, было. Сейчас температура, наверное, минус сто. Камень за спиной и лед под руками вначале обжигали, как раскаленные уголья. А теперь его будто заключили в плотный пластик, и это жжение уходило все дальше и дальше.

Заставляя себя двигаться, Лафайет пытался ползти вперёд. Очередной порыв ветра обрушился на него с дикой силой, заставляя прижиматься лицом к земле. Его руки стали походить на деревянные молоточки. О’Лири прополз еще немного и снова был отброшен свирепым порывом ветра. При очередной попытке прямо перед собой он увидел слабое мерцание желтого света, весело отражающегося ото льда. Лафайет обогнул скалу и… Наконец-то! Вот она, стеклянная дверь в алюминиевой окантовке, его спасение в царстве холода, большой и тёплый светящийся прямоугольник.

Не надо думать о ее неуместности здесь, надо просто войти. Задвижка была в нескольких сантиметрах от него, только бы дотянуться непослушными руками. О’Лири всем телом подался вперёд, ухватил задвижку, дёрнул… и почувствовал, что дверь открывается. Едва переступив порог, Лафайет окунулся в море тепла. Он на мгновение застыл, а потом рухнул на пол. Дверь со свистом захлопнулась. Тишину нарушала только тихая музыка. О’Лири лежал, прижавшись щекой к ковру, глотая воздух. Каждый вздох отдавался мучительной болью в легких. Наконец он сел и огляделся. Потертые стены, когда-то окрашенные масляной краской, встроенный бар со сверкающими стаканами на серебряном подносе, картина на стене, изображавшая какое-то буйство красок на серебристом фоне. Лафайет с трудом поднялся на ноги, доковылял до бара, плеснул в стакан самую крепкую жидкость из того, что было в баре, и залпом выпил.

Отлично! Теперь нельзя терять ни минуты. Гадать о том, где он очутился, совсем нет времени. Единственное, что можно сказать сразу, — это место не на родной старушке Земле, а где-нибудь в глухом закоулке Вселенной.

Он должен вернуться назад. Горубл, по всей видимости, полностью подготовился к полету и теперь ждёт момента, чтобы разделаться со своим врагом. О’Лири закрыл глаза. Не обращая внимания на то, что в руках, ногах и ушах снова стало появляться ощущение пульсации, он представил себе тёмные, грязные проходы под дворцом. Адоранна еще там, она ждёт его помощи…

Раздался толчок, как будто весь мир приземлился на песчаном откосе.

О’Лири открыл глаза. Стояла кромешная тьма, в нос ударил запах пыли и пораженной плесенью древесины. Неужели он ошибся?

— Сюда, сэр Лафайет, — пророкотал кто-то над ухом. — Ты, конечно, выбрался, мой мальчик.

— Йокабамп!

О’Лири начал пробираться на звук голоса, пока не коснулся сильного плеча на уровне своей талии.

— Где он? Я старался попасть сюда как можно скорее.

— Ух! У тебя руки как ледышки! — Йокабамп потащил О’Лири вперёд. — Дверь вот здесь, прямо за углом. Я боялся попасться на глаза и поэтому не видел, что там у вас происходило. Я слышал твой крик, сдавленный смех Горубла. Потом, когда он стал разговаривать сам с собой, я проскользнул, чтобы посмотреть, в чем дело. Когда я увидел ее высочество, привязанную к креслу, я еле сдержался, чтобы не броситься на этого изверга. Но потом я решил…

— Так они еще здесь?

— Конечно! Причем его величество орудует один, как целая банда, переключая какие-то провода. Я рад, что ты уже здесь.

— Как ты узнал, где я?

— Я услышал какой-то своеобразный свист, точно такой же, который сопровождал твое исчезновение из тюрьмы…

— А-а, так ты, выходит, все время крутился где-то рядом?

— Конечно, я всегда люблю быть в курсе.

— Тс-с! — Лафайет выглянул через грубую деревянную дверь в коридор, который он покинул не по своей воле пять минут назад.

До распахнутой двери комнаты, в которой находился транспортный корабль, было футов пятнадцать. Приблизительно такое же расстояние он прополз по кромке прибрежного льда. Горубл был поглощен изучением показаний циферблатов. Адоранна по-прежнему находилась в кресле и тщетно пыталась распутать узлы на шнуре от звонка, которым были связаны ее руки. Лафайет проскользнул в коридор и начал осторожно пробираться вперёд. Только бы добраться до двери, а там, одним прыжком, он дотянется до Горубла и оттолкнет его от пульта управления. И тут, в этой кромешной тьме, О’Лири треснулся головой о низкую балку. От шума Горубл на мгновение застыл и, оторвав взгляд от приборов, прислушался. Полуоглушённый Лафайет заплетающимися ногами продолжал пробираться к нему. Король резко повернулся, и в тот же миг О’Лири прыгнул…

…Вспыхнул яркий свет, какая-то сила стремительно подхватила Лафайета за ноги и швырнула в заросли колючего кустарника. Его окутало облако влажного воздуха, наполненного запахом свежесрезанной зелени, разлагающихся растений, мокрой земли и молодой поросли. Было влажно и душно, как в турецкой бане. Он барахтался, пытаясь вырваться, отдирал от себя цепкие усики каких-то растений и одновременно отбивался от насекомого длиною в дюйм, зудящего у него под носом. Красные и зеленые листья с острыми краями царапали его кожу. Вокруг звенящим роем вились насекомые. Неожиданно послышалось шуршание. Прямо перед собой, среди густой листвы, О’Лири увидел змею. Цвета свежей зелени, толщиной в человеческую руку, она ползла, грациозно обвивая сук. Заметив Лафайета, змея подняла клинообразную голову и уставилась на него. Где-то высоко, в вершинах гигантских деревьев, с резким криком порхали птицы.

О’Лири с трудом поднялся и поискал ногами надежную опору среди наваленных сучьев и листвы.

На этот раз он переиграет Горубла. Что-то подсказывало Лафайету, что на сей раз король находился недалеко от него, футах в десяти, если двигаться в том направлении. Змея, застыв как изваяние, продолжала рассматривать О’Лири. Лафайет обогнул сук, на котором она сидела, и переполз через поваленное дерево, отмахиваясь от роя мошкары. Это где-то здесь…

Боковым зрением О’Лири увидел какое-то движение и резко повернулся. Прямо над головой, футах в десяти, в развилке дерева сидела огромная полосатая кошка с пушистой желтоватой гривой. Она уставилась на него своими зелеными глазами. Ее взгляд пронзал как шпага. Кошка раскрыла пасть и зарычала, заставив дрожать окрестную листву. Потом, готовясь к прыжку, она перенесла всю тяжесть тела на задние лапы, снова зарычала и прыгнула.

Лафайет зажмурился и, пробормотав что-то, резко метнулся в сторону. В ту же секунду мимо него со свистом пролетело тело хищника. Он ударился о твердую, как камень, стену. Сзади послышался мощный удар, душераздирающий рык и звук рвущейся ткани.

О’Лири с трудом выпрямился. Он снова оказался в комнате, где был транспортный корабль, прямо за креслом с Адоранной. Огромная кошка, оправившись от удара, повернулась в сторону падающего Горубла. Бархатный костюм монарха в результате неудачной атаки хищника был разорван сверху донизу, так, что было видно шелковое белье с монограммой. Не сводя глаз с короля, О’Лири заметил, как у него за спиной, в коридоре, мелькнуло лицо Йокабампа с большим носом. Атакующий хищник, резко затормозив перед лежащим лицом вниз Горублом, развернулся и вновь приготовился возобновить нападение. О’Лири рванул вниз рычаг, которым пользовался Горубл, и мгновенно полутигр-полулев перескочил через порог и исчез, шумно всколыхнув воздух. Лафайет с облегчением вздохнул. Йокабамп вразвалочку подошел к двери, остановился и почесал под коленкой.

— У старика неплохая реакция. Я чуть не промахнулся. Теперь он не опасен.

О’Лири подошел к Адоранне.

— Сейчас я развяжу вас, — сказал он, распутывая узлы.

В руках у Йокабампа оказался складной нож, которым он перерезал узлы у нее на запястьях. Через мгновение Адоранна соскочила с кресла и бросилась в объятия О’Лири.

— О, сэр Лафайет…

Он почувствовал у себя на шее ее горячие слезы. Его лицо расплылось в улыбке. Лафайет ласково, успокаивающе похлопал ее по спине, затянутой в шелка:

— Ну, ну же, ваше высочество. Теперь все позади. Можно петь и танцевать.

— О-о, он все еще живой, — сказал Йокабамп, указывая на корчившегося на полу и стонавшего Горубла.

— Свяжи-ка лучше его, — предложил О’Лири. — Эта бестия слишком хитра, чтобы оставлять ее на свободе.

— Как прикажете, сэр Лафайет.

Карлик шагнул к Горублу и присел на корточки.

— Ну, вот и все, ваше величество. Есть ли у вас какое-нибудь последнее желание перед… перед…

— Что… — в изумлении уставился король. — Где…

— Лежите спокойно, ваше величество. Говорят, так легче.

— Легче? О, моя голова…

Горубл попытался сесть. Йокабамп не дал ему сделать это.

— Это было великолепно, ваше величество. Он победил вас, вырвал все ваши внутренности. Не смотрите, это слишком ужасно.

— Мои внутренности? Но я ничего не чувствую, вот только голова…

— Это благословенный дар природы. Лучше поторопитесь с последним желанием.

— Так что, со мной все кончено? — Горубл откинулся. — Ах, как жаль, Йокабамп… И все это из-за моего доброго сердца. Если бы я еще тогда разделался с младенцем…

— Доброе сердце? — прервал его Лафайет. — Ты убил короля, захватил его трон, сидел на нем более двадцати лет, притащил сюда головореза, чтобы он держал в страхе твоих подданных (которые на самом деле твоими не были), дал ему в помощь динозавра и, наконец, пытался разделаться с ее высочеством. И это ты называешь «добрым сердцем»?

— Совершив одно, я вынужден был совершить и следующее, — задыхаясь, произнёс Горубл. — Ты и сам с этим столкнешься. Мне необходимо было чем-то отвлечь народ. В массах росло недовольство налогами. Даже по прошествии стольких лет очень многие задавали вопросы о причинах смерти короля. Их не устраивала моя версия — что я, дескать, его блудный кузен, который наконец вернулся домой. Поэтому мне пришлось помотаться в корабле и отыскать Лода, который жил черт знает где, в пещере. Я перенес его сюда. Потом я отыскал и притащил эту огромную безобразную рептилию. Все это соответствовало старинной легенде о драконе. Конечно, потом я собирался отделаться от него под аплодисменты черни. Но этот план привел к результатам, на которые я не рассчитывал. Все обернулось против меня. Пока я изо дня в день прислушивался к нарастающему ропоту недовольства, Лод постепенно набирал силы. Народ хотел видеть на троне Адоранну, ходили слухи об исчезновении принца, — он вздохнул. — Подумать только, я мог бы все сохранить, если бы нашёл в себе силы убить младенца!

— О каком младенце вы говорите?

— Как о каком? Я имею в виду принца. Все, что я смог сделать, — это заслать его в другой мир. И вот, посмотрите, как это все против меня обернулось.

— Вы… услали маленького принца? — чуть слышно выдохнула Адоранна. — Вы жестокий, гадкий человек! Подумать только, я считала вас своим дядей! И все эти годы вы знали, где находится настоящий наследник престола!

— Нет, моя дорогая, я не знал. Он плакал в своей кроватке, несчастное дитя, не знавшее материнской ласки, а я, собственной рукой, сделал его полным сиротой. И я отправил его — сам не знаю куда. Но он выжил, и пожалуй, даже преуспел. Я думаю, что в этом заключена Вселенская справедливость. А теперь…

— Откуда вы знаете, что с ним все в порядке? — воскликнула Адоранна.

— Да взгляните на него сами, — сказал Горубл. — Вот он — стоит надо мной, смотрит сверху вниз взглядом, полным укора.

Адоранна застыла в изумлении. О’Лири озадаченно посмотрел по сторонам. Йокабамп многозначительно кивнул своей огромной головой.

— Ну вот, теперь у вас начались галлюцинации, — прокомментировал Лафайет. — К сожалению, для раскаяния уже слишком поздно.

Горубл пристально посмотрел на О’Лири:

— Ты хочешь сказать, что не знал этого?

— Чего этого?

— Ребенок — принц, которого я забросил куда-то двадцать три года назад,

— это ты!

Адоранна, которая стояла за спиной О’Лири, запинаясь, громко воскликнула:

— В таком случае… вы, сэр Лафайет, являетесь полноправным королем Артезии.

— Постойте, постойте, — стал возражать О’Лири. — Вы что, с ума посходили? Я — американец. Первый раз я увидел вашу страну где-то неделю назад.

— Я узнал тебя по перстню, — сказал Горубл слабым голосом.

— Какой перстень? — быстро спросила Адоранна.

О’Лири протянул правую руку.

— Вы это имеете в виду?

Адоранна схватила его ладонь и повернула перстень, чтобы разглядеть печатку.

— Секира и дракон — королевская печать!

Она смотрела на Лафайета широко раскрытыми глазами.

— Почему вы не показали его мне раньше, сэр Лафайет — ваше величество?

— Он сказал, чтобы я перевернул его, — ответил О’Лири. — Но…

— Мне уже тогда надо было догадаться, что все мои планы рухнули, — продолжал Горубл. — Но я решил, что, бросив на тебя подозрение, я смогу безболезненно от тебя отделаться.

— Ну, положим, тюрьма была далеко не безболезненным местом, — вставил О’Лири.

— Тебе каким-то образом удалось бежать. И тогда потребовались более жестокие меры. С помощью усовершенствованного мною оборудования я выслал тебя. Я до сих пор не понимаю, как ты смог вернуться. Я следил за каждым твоим шагом и ждал тебя здесь, чтобы наконец раскрыть все карты. Но увы, все закончилось моим поражением, и вот — я лежу здесь, распотрошенный хищным чудовищем, которого спустил с привязи своей собственной рукой.

— Эй! — позвал изнутри корабля Йокабамп, где он с интересом рассматривал рычаги и циферблаты. — Это была всего лишь шутка, ваше бывшее величество. На самом деле с вами все в порядке. Вставайте! Мы посадим вас на вашего дракона, а потом вас будут судить!

— Я в порядке? — Горубл сел и стал осторожно ощупывать свои объемные телеса.

— Так значит… — Через открытую дверь он взглянул на свою, вернее когда-то им похищенную, машину.

В следующее мгновение он вскочил на ноги, проскочил между Адоранной и О’Лири и метнулся к выходу. Йокабамп схватил рычаг, подождал, пока толстый монарх не влетел в корабль, и дёрнул его. Раздался шум воздуха, и Горубл исчез.

— Я надеюсь, что он окажется в том же месте, где и его кошка, — сказал шут, вытирая руки. — Подлец оставил меня без работы, если, конечно, новое величество не захочет меня нанять! — И он с надеждой посмотрел на О’Лири.

— Потерпи немного, — запротестовал Лафайет. — Трон по праву должен принадлежать Адоранне. Я просто человек, случайно попавший сюда.

Принцесса взяла его за руку и тепло на него посмотрела:

— Я знаю, как разрешить эту проблему. Все станет на свои места, если мы… если я… если вы…

— О детки! — воскликнул Йокабамп. — Подождите, я сообщу это всем. Ничто не сможет поднять народный дух лучше, чем королевская свадьба.

Глава 13

Сверкающее собрание заполнило танцевальный зал. Все робко сторонились О’Лири, отдавая дань уважения его новому высокому положению.

— Как я полагаю, Лафайет, то есть ваше высочество… — говорил Никодеус.

— Выбрось из головы эту чепуху, все эти высочества, — прервал его О’Лири. — Королева — Адоранна. Я ведь уже говорил, как я сюда попал.

— Замечательно, — тряхнул головой Никодеус. — У вас было сильное природное влечение к этой части многомерной Вселенной, поскольку вы прожили здесь до двухлетнего возраста. Странно, что вы совсем не помните жизнь во дворце.

— Иногда мне кажется, что я что-то припоминаю. Но я думал, что это игра моего воображения. Ведь и язык я понял сразу. Наверное, все это было у меня в подсознании.

— Конечно, и когда вы уже сознательно пытались разрушить межкоординатные барьеры, в первую очередь вы должны были обратиться к той части Вселенной, где вы родились, и тем самым ликвидировать всплеск поля вероятности, который вы создали в другом континууме. Но раньше я не думал, что этого можно достичь без специального оборудования. Это настоящее достижение.

— Я сам до сих пор не могу понять, как все произошло, — прервал его Лафайет. — Ведь я все это выдумал. Как это могло оказаться реальностью?

— Это всегда было у вас в душе, Лафайет. Ваша неудовлетворенность однообразной жизнью была выражением подсознательной острой тоски по своей настоящей родине. Что же касается вашего нынешнего высокого положения, то даже при наличии широкого выбора из бесконечного множества вселенных каждый разумный человек выбрал бы то место, где его ждёт трон.

— Но все это не объясняет, как мне удается материализовать разные вещи, начиная от ванны для купания и кончая игуанодоном, который поджидает меня за следующим поворотом.

— А вы ничего и не создавали. Эти вещи уже где-то существовали. Вы просто манипулировали ими вдоль линий ослабления поля Вероятности. Я уже сообщил об этом и думаю, что все должно скоро кончиться. Мы не можем допустить, чтобы кто-нибудь, пусть даже вы, ваше высочество, нарушал естественный порядок вещей.

О’Лири посмотрел на часы.

— А где Адоранна? — спросил он. — Вечер вот-вот начнется.

— Она скоро придет. А я должен идти, Лафайет. Наступает время моего регулярного отчета, который я делаю по вечерам каждую пятницу.

Инспектор по континуумам кивнул и заспешил прочь. Оркестр играл что-то весьма похожее на вальс Штрауса, хотя О’Лири уверяли, что автор этой вещи

— некто по имени Кушман Й. Блатц. Лафайет вышел через высокие стеклянные двери на террасу и вдохнул аромат цветов, витавший в тёплом ночном воздухе. Совсем даже недурное место эта Артезия, независимо от того — король ты или нет. А вот что касается Адоранны в качестве его будущей невесты…

Со стороны лужайки послышались шаги. О’Лири посмотрел вниз и увидел мрачного графа Алана, наклонившегося перед балюстрадой со шпагой в руке. От неожиданности Лафайет выронил стакан, который с шумом разбился.

— Э-эй, вы испугали меня, — начал он.

Алан подскочил к нему и приставил острие шпаги к новому зеленому бархатному костюму.

— Ну, говори, где она, грязный заговорщик! — прохрипел граф. — Только пикни, и я проколю тебя. Выкладывай, и дай бог, чтобы она была невредима.

— Послушай, ты все перепутал, — проговорил Лафайет, отступая назад.

Алан продолжал надвигаться.

— Ты смелый негодяй, — продолжал граф. — Ты разделался с его величеством, так вот, здесь, на этой террасе, при всех, тебе будет не до развлечений!

— Да мы просто вышвырнули его.

— И ее высочество!

Казалось, что шпага вот-вот проткнет О’Лири.

— Она здесь! Через минуту она будет здесь, внизу. Послушай, Ал, я все объясню тебе, старик.

— Как я и думал, она всегда была у тебя. А я, болван, целые сутки потратил зря.

— Я ведь тебе предупреждал, что ты зря тратишь время. Ты видел, что осталось от Лода?

— Когда воры перессорятся… — процитировал его Алан. — Я думаю, что ты просто одурачил его. Но уж меня-то ты не обманешь.

Со стороны открытых дверей послышался резкий крик. О’Лири увидел в дверях Адоранну — невыразимо прелестную в своем белом платье, с бриллиантами в волосах.

— Ваше высочество! — хрипло выдавил граф. — С вами все в порядке? А что касается этого негодяя…

Он еще больше напряг свою руку, глядя прямо в глаза Лафайету.

Адоранна вскрикнула. За спиной Алана возникла темная тень. Послышался глухой удар. Молодой дворянин выронил шпагу, которая загремела по каменным плитам, и стал медленно падать прямо на О’Лири. Лафайет подхватил его и осторожно опустил на пол. И тут О’Лири увидел коренастую фигуру Рыжего Быка, который стоял, ухмыляясь во весь рот с плутовским видом.

— Я вижу, что этот слюнтяй чуть не проколол вас, — радостно объявил громила.

Он кивнул своей красной гривой в сторону Адоранны:

— Привет, ваше высочество.

Рыжий Бык потянул Лафайета за вялую руку.

— Послушай, я постоял там немного, как ты предлагал, и улов оказался неплохой.

Он полез своей пятерней с толстыми красными пальцами в обвисший боковой карман и достал с полдюжины золотых часов.

— Спасибо, приятель. Из нас с тобой получилась отличная команда. У меня появилась одна знатная мысль, там будет такая добыча, что эта покажется ничтожной.

Адоранна судорожно всхлипнула и стала оседать в проеме дверей. О’Лири подскочил, подхватил и поднял на руки изящное тело принцессы.

— Она без сознания, — объявил он растерянно. — Да сделайте же что-нибудь!

— Мне надо быстро испариться, старик, — заявил Рыжий Бык. — Давай встретимся во вторник, в полночь, в таверне «Секира и Дракон», идёт? На этот раз я приколю желтый тюльпан, ладно?

Он перескочил через балюстраду и исчез в темноте. Отовсюду подбегали люди и вскрикивали, обнаружив принцессу в глубоком обмороке.

— Я отнесу ее высочество в покои, — сказал О’Лири. — Бедная девочка в шоке.

Сопровождаемый суетливым камергером, который показывал дорогу, и толпой придворных дам, которые кудахтали не умолкая, Лафайет взбежал на третий этаж и, тяжело ступая, пошёл по коридору, выложенному мрамором. Он подождал, пока откроют дверь, вошёл, подошел к широкой кровати с балдахином, застеленной желтым шелковым покрывалом, и осторожно опустил свою ношу. Обернувшись, Лафайет обнаружил, что в комнате, кроме него, никого нет. Он остался один на один с Адоранной.

— Черт бы побрал этих дураков! Где же нюхательная соль? Наверно, оттого, что он не удостоил их своим королевским приглашением, они не осмелились войти с ним. Ну…

Глаза Адоранны приоткрылись.

— Граф Алан, — прошептала она. — Он жив?

О’Лири присел на край кровати.

— Конечно жив. Рыжий Бык слегка стукнул его по голове. Вам лучше?

— Да, да, Лафайет. Но вы… он угрожал вам шпагой.

— Бедолага просто не знает, в чем тут дело. Все нормально. Он хотел вам помочь.

— Вы ведь не будете держать на него зла?

Прелестные руки принцессы обвили шею Лафайета и притянули его лицо. Ее губы были мягкие, как розовый бархат. Где-то здесь, на груди ее серебряного платья, должны быть крошечные бриллиантовые пуговицы. Руки О’Лири лихорадочно пытались отыскать их.

— Ваше величество… — прошептала Адоранна.

— А может быть, нам подождать до завтра? — Лафайет с удивлением услышал свой собственный хриплый голос.

— Вы король, — таков был ответ принцессы.

Руки Адоранны потянулись к пуговицам. Они расстегивались на удивление легко. Одна, две… показался изгиб белой шеи… три, четыре, пять… показались кружева… шесть, осталось дернуть за ленточку, и…

Послышался отчетливый хлопок. Все лампочки разом погасли, кроме одной, тускло светившей в пятидесяти футах над темным проемом двери. О’Лири выпрямился, под ним скрипнули пружины.

— Адоранна?

Он пошарил рукой и нащупал только грубое одеяло, лежащее поверх комковатого матраца.

— Эй, ты, заткнись! — проворчал кто-то совсем близко. — Дай же немного поспать!

— Где… где я? — задыхаясь, проговорил Лафайет.

— Ого, — раздалось рядом. — Я, кажется, долго проспал. Когда я сюда пришёл, тебя еще не было. Ты в ночлежке железнодорожников, третий этаж, по доллару за место и еще сорок центов сверху за душ. А я и говорю: кому он нужен, этот душ?

О’Лири, пошатываясь, встал и протиснулся между кроватями к освещенной двери. Он быстро спустился вниз, шагая через две ступеньки, выскочил через вращающуюся дверь на улицу и уставился на тёмные витрины магазина, на голубое мерцание люминесцентных ламп, свисающих с высоких стальных столбов. Немногочисленные прохожие с любопытством рассматривали его наряд. Он снова очутился в Колби Конерз.

Прошел час. О’Лири стоял на углу, хмуро глядя на лунный серп, нависший над гастрономом и рынком Винербургер. А ведь еще совсем недавно он смотрел, как эта луна поднимается над городской стеной, бросая мерцающий свет сквозь тополиную листву и отражаясь в фонтане над террасой, где они стояли с Никодеусом в ожидании Адоранны. Да, судьба подарила ему такой лакомый кусочек, а он застрял у него в горле. Адоранна… и эти пуговицы… Лафайет расправил плечи. Надо еще попытаться. Он должен вернуться туда. Торчать тут — это просто несправедливо после всего, что он преодолел. О’Лири зажмурил глаза. В памяти всплыл сад, музыка — вальс Блатца. Лафайет зашмыгал носом, вспоминая запах жасмина, свежий аромат сада, шелест ветра в кронах деревьев.

Послышался скрежет металла и урчание: ур… ур… ур… Этот звук вернул О’Лири к действительности. Заработал автомобильный двигатель. Лафайет угрюмо смотрел на ветхую колымагу, стоящую на обочине дороги. Автомобиль так резко тронулся с места, что завизжали покрышки. Секунду спустя он уже исчез из вида, оставив за собой клубы выхлопных газов. Ладно, хватит аромата жасмина в ночи и ветерка в ивняке. Что-то не получается. Раньше, когда его ничто не отвлекало, например, щёлканье шпор динозавра, ему всегда удавалось перемещаться. Конечно, для этого приходилось достаточно сильно сосредоточиваться. А теперь — полный провал. Создавалось впечатление, что его способности были парализованы. Сконцентрировав всю свою психическую энергию, О’Лири не почувствовал даже подобия какого-либо движения. Но ведь должен же быть какой-нибудь выход? Ах, если бы он мог поговорить с Никодеусом, сказать ему…

Лафайет застыл, боясь спугнуть идею, которая забрезжила в мозгу. Никодеус… так ведь он разговаривал с ним по телефону… из тюрьмы. Так, номер… Там было десять цифр, он помнил, что… О’Лири зажмурился и изо всех сил пытался его восстановить… Затхлый запах камеры, прохладный утренний воздух (странно, но в Артезии было прохладнее, чем в Колби Конерз), побеленные известкой стены. Там был еще такой старинный телефонный аппарат с медным микрофоном. А вот номер… Он начинался с девятки… пять, три, четыре… так, так… точно, потом девять, два нуля и заканчивался два одиннадцать… или один, один, два?

Лафайет бросил взгляд вдоль улицы. В полуквартале от того места, где он стоял, была видна телефонная будка. Пошарив в кармане, он нашёл монету в десять центов и направился к телефонной будке.

Будка была маленькая, тесная, старого образца со складывающейся деревянной дверью. Внутри находился старинный аппарат с медным микрофоном и изогнутой слуховой трубкой, висящей на стене. Стена изобиловала вырезанными инициалами и откровенными анатомическими рисунками вперемежку с телефонными номерами. Затаив дыхание, он опустил монету и покрутил ручку. Сначала была долгая тишина, потом раздался щелчок, потом опять тишина, потом резкий гудок и что-то зажужжало.

— Центральная! — крикнул звонкий голос прямо ему в ухо. — Номер, пожалуйста!

— Хм… 9… 5… 3… 4… 9… 0… 0… 2…11, — выпалил Лафайет.

— Такой номер у нас больше не значится. Проверьте, пожалуйста, по справочнику.

— Подождите! — закричал О’Лири в трубку. — Мне нужно с вами поговорить.

— Да, сэр?

— Мне необходимо снова вернуться в Артезию. — Лафайет в волнении сглотнул воздух и лихорадочно пытался собраться с мыслями. — Понимаете, я там был, и все шло хорошо, затем, без всякой причины, — бал, и я здесь. А сейчас…

— Прошу прощения, сэр, откуда, говорите, вы звоните?

— Что? А… ну из этой, из телефонной будки в Колби Конерз, на углу, недалеко от кондитерского магазина Шрумфа. Да какое это имеет…

— Произошла ошибка, сэр. Звонок из этого сектора запрещен.

— Позвольте мне поговорить с инспектором! — потребовал О’Лири. — Речь идёт о жизни или… высылке! Всего только одну минуту. Пожалуйста!

О’Лири ждал, прислушиваясь к громким ударам своего сердца. Прошло полминуты. Потом раздался хорошо поставленный голос:

— Да?

— Здравствуйте. Понимаете, я — жертва какой-то ошибки. Я был совершенно счастлив там, в Артезии… Я родился там…

— Одну секунду, пожалуйста, — прервали его. Затем кому-то в сторону: «Оператор, это, видимо, какой-то чудак. Я вижу, что звонят из одного из нулевых секторов. Наверное, какой-нибудь местный пьяница набрал по ошибке наш номер. И как это ему повезло? Сразу же соединили, а ведь линия так перегружена, что иногда приходится ждать пятьдесят лет!»

— Я не пьян! О, господи, впору в самом деле напиться! — закричал Лафайет. — Да послушайте, как вас там! Я король Артезии Лафайет Первый. Произошла какая-то ужасная ошибка. Я хочу поговорить с Никодеусом! Он все вам объяснит. Пусть он подумает. Вполне вероятно, что все это произошло по его ошибке. Он подготавливал свой отчёт и, видимо, что-то напутал и забыл сообщить вам, что я родом оттуда, несмотря на то, что прибыл туда… м… неофициально.

— Никодеус? Я слышал о его великолепном отчете полчаса назад. Вы говорите, что принимали в этом участие?

— Я был там! Вы не можете оставить меня здесь! Я родился в Артезии. Моя маленькая невеста ждёт меня там, и народ требует своего короля, Йокабампу нужна работа, а я, как только вспомню о литейном цехе…

— А, вы, должно быть, тот самый парень… Фишнер, кажется, или что-то в этом роде. Старик здорово попотел, вычисляя вас. Вам известно, что в настоящее время вы на несколько недель создали напряжение в поле Вероятности? Вы разработали замечательный метод, но мы, здесь в Центральной, не можем допустить, чтобы это продолжалось и дальше. Вы вызвали довольно мощную утечку энергии из Космического Энергетического Источника. Один динозавр…

— Я этого не делал! Он уже был там!

— Да, один был, но вы, кажется, доставили еще одного. Как бы там ни было, в настоящий момент вы находитесь под воздействием Подавителя. Он будет прочно удерживать вас там, где вы находитесь, — в настоящем континууме. Он даже лишит вас всех сновидений, и скоро вы сможете спать без всяких помех и утомительных фантазий.

— Да не хочу я спать спокойно без видений! Я хочу вернуться на родину, домой, в Артезию! Я же там родился. Неужели вы не понимаете?

— Ну, конечно, понимаю, мой дорогой. Вполне понимаю ваше желание вернуться в это приятное, хоть, как указывает наш человек в своем отчете, весьма допотопное место. Но мы не можем позволить вам скакать по всем континуумам, не так ли? Спасибо, что позвонили. До свидания.

— Подождите, позовите Никодеуса! Он подтвердит все, что я сказал.

— Я занятый человек, мистер Фишнер. У меня неотложные дела…

— Если вы оставите меня здесь, то… произойдет новый вероятностный всплеск, а при вашей слабой системе регистрации вам потребуется лет сорок для того, чтобы выяснить причину. А к этому времени я буду уже… чертежником, ушедшим на пенсию, который по-прежнему будет питаться сардинами и не будет видеть никаких снов!

— Ну, ладно, я сейчас кое-что проверю. Не кладите, пожалуйста, трубку, а то, если вы попытаетесь перезвонить, то вас могут больше никогда не соединить.

О’Лири ждал, судорожно сжимая трубку. Через стекло в дверце он увидел, что по улице идёт толстая женщина и роется в кошельке, отыскивая монету. Она взялась за ручку дверцы и дёрнула ее. Увидев Лафайета, дама бросила на него негодующий взгляд. Он прикрыл микрофон рукой.

— Меня соединят через минуту, — пробормотал он, четко артикулируя губами через закрытую дверцу.

Женщина поджала губы и по-прежнему не спускала с него глаз.

Прошла еще одна минута. В трубке ничего не было слышно, кроме то усиливающегося, то ослабевающего гула. Женщина постучала по стеклу. О’Лири кивнул, показывая знаками, что ждёт ответа. Она рванула ручку и сказала в полураскрытую дверь:

— Послушайте, вы, я очень тороплюсь.

Лафайет рывком захлопнул дверь и прижал ее ногою, так как теперь разъяренная особа буквально ломилась в будку.

— Ну, что — никак? — подзадоривал ее О’Лири.

Наконец толстячка отступила. Лафайет вздохнул с облегчением.

«Интересно, что он там делает, на другом конце провода? Прошло уже добрых пять минут. А что, если он вообще не вернется? Как он сказал: ждать придётся пятьдесят лет?»

О’Лири представил себе свежее личико, черные, как смоль, волосы, дерзкую улыбку.

«Господи, неужели я никогда больше ее не увижу? Постой… постой… откуда черные волосы? Адоранна ведь блондинка?»

Лафайет обернулся на звук. Толстячка вернулась, но уже в сопровождении рослого полицейского.

— Это он! — пронзительно верещала женщина, так, что было слышно сквозь стекло. — Он уже сидит здесь полчаса, просто назло мне, он даже не разговаривает. Смотрите сами!

Полицейский нагнулся и заглянул внутрь будки, осматривая О’Лири с головы до ног — его бархатный зеленый костюм, желтые длинные, плотно облегающие чулки, рюши вокруг шеи, ордена, ленты, золотую цепь.

— Эй, там, послушайте, — сказал полицейский и потянулся к дверце.

Лафайет подналег всем телом на дверь и заклинил ее ногой. Полицейский попытался снова открыть ее…

Телефонная будка замерцала, ее очертания стали расплываться и… она исчезла, словно растаяв в воздухе.

О’Лири почувствовал, что он сидит на мраморной скамейке, на одной из тех, которые стояли вдоль дорожки, посыпанной гравием. Вокруг возвышались тёмные деревья.

Он вскочил на ноги и стал озираться по сторонам: дворцовый сад, высокие освещенные окна, цветные лампочки вокруг танцевального павильона. Он вернулся! Он снова в Артезии!

О’Лири побежал по траве, продрался сквозь стену кустарника и резко остановился. Прямо около звенящего фонтана стояла Адоранна и… целовала графа Алана.

Лафайет пригнулся, чтобы его не заметили.

— Алан, все это так загадочно, — говорила принцесса. — Не могу поверить, что он ушел, вот так, даже не попрощавшись.

— Адоранна, теперь уже ничего не вернешь. Я уверен, что он не хотел тебя обидеть. В конце концов, он был кем-то вроде колдуна.

— Он был замечательный человек, благородный и смелый. Я никогда не забуду его, — продолжала принцесса.

— Я благодарен ему за то, что он спас вас. Зря он, конечно, оставил в боковом саду дракона, который объедает сейчас кусты роз! В легенде говорилось, что он принесет шкуру монстра, а он приволок и его, вместе со шкурой.

— Я так рада, так рада, что вы здесь, Алан!

Адоранна смотрела снизу вверх, на симпатичное лицо графа.

— Скажи, ты ведь никогда не уйдешь и не оставишь меня здесь одну? Правда?

— Никогда, ваше высочество…

И пара, взявшись за руки, пошла дальше.

Как только они скрылись из вида, О’Лири вышел из-за укрытия, прошёл к террасе и добрался по ней до маленькой двери, ведущей в кухню. Находившийся там повар с испугом посмотрел на него.

— Тс…с! — предупредил Лафайет. — Я путешествую инкогнито.

Он прошёл через кухню, лавируя между горящими плитами и столами, заваленными продуктами, и вышел через заднюю дверь. Наконец по служебной лестнице Лафайет поднялся на пятый этаж. Здесь, в служебном крыле, никого не было видно. О’Лири быстро прошёл по коридору и свернул за угол. Горничная в замызганном сером халате, оторвавшись от тряпки, подняла на него глаза. Лафайет внимательно посмотрел в покрасневшие от слез глаза Дафны. На лице у девушки отразились все чувства, переполнявшие ее. Сердце О’Лири готово было разорваться от счастья. Она улыбнулась. У Лафайета перехватило дыхание.

— Ваше высочество! — прошептала Дафна.

— Для тебя, девочка, Лафайет! — сказал О’Лири и обнял ее. — Принцесса Адоранна просто прелесть, и я обязан был сделать для нее все возможное. Но когда все было позади, именно твое лицо постоянно стояло передо мной.

— Но… Вы ведь король, сэр… а я простая…

— У нас и без того будет чем заняться. Зачем брать на себя хлопоты по управлению страной?

Эпилог

Выписка из вахтенного журнала Никодеуса, инспектора, порядковый номер 786.

«Местонахождение: Альфа 9–3, плоскость V-87, Фокс-22, 1-В (Артезия).

По вопросу: проведение вербовки Л. О’Лири.

…на следующий день после двойной свадьбы, отказавшись от трона в пользу принцессы Адоранны, объект, похоже, абсолютно успокоился, живёт со своей супругой, леди Дафной, в комфортабельных апартаментах в западной пристройке дворца. Оборудование для транспортировки по-прежнему находится на своем месте, в закрытом помещении бывшей лаборатории настоящего корреспондента. Линия и впредь будет круглосуточно под наблюдением. Количество поступающих квалифицированных добровольцев явно недостаточно, поэтому ряд важных заданий ждут своей очереди. Несколько раз объект поднимал трубку, прислушивался к гулу, но пока ни разу не звонил».

Глава 1

На Артезии стоял тёплый осенний полдень. Лафайет O’Лири, бывший гражданин США, а нынче сэр Лафайет O’Лири, посвящённый в рыцари принцессой Адоранной, развалясь, сидел в золочёном кресле в просторной библиотеке у завешенного пышными шторами высокого окна, выходившего в дворцовый сад. На нём были пурпурные бриджи, белая шелковая рубашка и туфли из телячьей кожи с золотыми пряжками. На одном пальце сверкало кольцо с огромным изумрудом, на другом красовалась серебряная печатка с изображением топора и дракона. У его локтя стоял хрустальный бокал с прохладительным. Из динамиков, расположенных на обитых гобеленами стенах, доносилась музыка Дебюсси.

O’Лири похлопал себя ладонью по губам, не пытаясь сдержать зевок, и лениво отложил в сторону толстый том в кожаном переплёте под названием «Искусство Волхвования», в котором было очень много мелкого шрифта, но, увы, никакой полезной информации. В течение трёх лет (с тех самых пор, как Централь обнаружила вмешательство в Континуум и пресекла всякие попытки изменения вероятностей) Лафайет безуспешно пытался вернуть себе недолговечную способность фокусировать психические силы, как было описано в обширном труде «Практик» Месмеризма» профессора Ханса Йозефа Шиммеркомпфа. «Да, — с сожалением подумал Лафайет. — Это была настоящая книга, а не чушь собачья». Жаль, он успел прочитать лишь часть первой главы и в последний момент не смог захватить книгу с собой на Артезию. С другой стороны, когда тебе предлагают срочно выбрать между миссис Макглинт, сдающей комнаты внаем, и Дафной в дворцовых покоях, лучше не мешкать. Эх, веселые были денечки! Все эти годы, живя в Колби Корнерз, он подозревал, что жизнь уготовила для него нечто большее, чем карьеру мелкого торговца без гроша за душой, довольствующегося тухлыми сардинами и несбыточными мечтами. Вот тогда ему и попался на глаза толстый том профессора Шиммеркомпфа. Слог был тяжеловат и несколько старомоден, зато смысл предельно ясен: сконцентрируйся — и мечты твои» сбудутся, или, по крайней мере, покажутся сбывшимися. А разве можно удержаться от соблазна превратить (с помощью самовнушения) жалкую комнатенку в роскошную спальную, где так легко дышится свежим ночным воздухом и играет нежная музыка? Нет, нельзя.

Результат превзошёл все ожидания. Полный успех. Он представил себе причудливую старинную улицу в причудливом старинном городе — и на тебе! Очутился, где хотел, а самые разнообразные звуки и запахи делали иллюзию полной. Сознание того, что на самом деле он спит, ничуть не уменьшало прелести происходящего. А когда события приняли угрожающий характер, O’Лири сделал второе удивительное открытие: если это и был сон, проснуться он уже не мог. Честно говоря, оставалось только предположить, что кошмарным сном оказался Колби Корнерз, а проснулся Лафайет где положено: на прекрасной Артезии.

Он, конечно, не сразу понял, что наконец-то попал к себе домой и душой и телом. Некоторое время Он считал, что нашёл ответ на извечный вопрос: проснётся ли человек, который во сне упал со скалы? Сам Лафайет, по счастью, ни с каких высот не падал, но, пожалуй, это была единственная опасность, которой он не избежал. Сначала его вызвал на дуэль граф Аллан, и от непредсказуемых последствий спасла его Дафна, сбросившая в очень важный психологический момент с верхнего этажа дворца свой ночной горшок прямо графу на голову. Потом король Горубль поклялся, что свернет Лафайету шею, если тот не убьет дракона. Невероятные приключения, грозившие жизни и здоровью O’Лири, закончились тем, что ему пришлось убить Лода, двухголового великана. А затем выяснилось, что Лода, вместе с его любимцем аллозавром, перебросили в Артезию из другого измерения по приказанию фальшивого короля Горубля.

И только благодаря чистой случайности, — в чём Лафайет не сомневался, — ему удалось доказать, что узурпатор — бывший агент Континуума, который убил настоящего короля, а наследного принца, нарушив закон, отправил в другое измерение на украденном в Централи Путепроходце.

Хорошо, что Лафайет успел помешать Горублю избавиться заодно от принцессы Адоранны. Посчитав себя смертельно раненным, бывший король признался, что именно O’Лири является наследным принцем и истинным владыкой Артезии.

Ситуация сложилась довольно двусмысленная, и некоторое время все действующие лица чувствовали некоторую неловкость, но, слава богу, Горубля случайно вышвырнул в другое измерение его собственный Путепроходец, после чего Лафайет отрекся от престола в пользу принцессы и зажил припеваючи с верной Дафной.

Он тяжело вздохнул, поднялся с кресла и выглянул в окно. В роскошном дворцовом парке шли-приготовления к чаепитию, вернее — внезапно подумал Лафайет — завтрак на свежем воздухе закончился. Не было слышно ни болтовни, ни веселого смеха, раздававшихся всего несколько минут назад, а лужайки и тропинки почти опустели. Несколько задержавшихся гостей лениво шли к воротам; мажордом торопился на кухню, стараясь не уронить поднос, заполненный пустыми чашками, тарелками и скомканными салфетками; служанка в мини-юбке, демонстрируя пару прелестных ножек, стряхивала крошки с мраморного столика у фонтана. Глядя на ее костюм, вернее, его отсутствие, Лафайет затосковал. Стоит только чуть-чуть расфокусировать зрение, и можно представить, что перед ним Дафна, какой он увидел ее в первый раз. «Все-таки раньше жилось как-то проще, веселее, — подумал Лафайет, — хоть Горубль и мечтал отрубить мне голову, а великан Лод придерживался того же мнения. Да и с драконом пришлось повозиться, а в интригах Аллана и Красного Быка не разобрался бы сам черт».

Но Лода Лафайет прикончил, и дракона тоже. Само собой, нехорошего дракона. Любимец Лафайета, игуанодон, счастливо здравствовал в стойле, ежедневно пожирая положенный рацион: двенадцать стогов самой свежей соломы. Аллан женился на Адоранне и, перестав ревновать, стал вполне терпим. Красный Бык опубликовал свои мемуары, после чего купил небольшую гостиницу на окраине города и назвал ее «Одноглазый Мужик». Горубль подевался неизвестно куда. Дафна ничуть не изменилась; по крайней мере, в те минуты, когда Лафайету удавалось с ней встретиться, она была столь же умна и прелестна, как прежде. Графский титул не вскружил бывшей прислуге голову, но в последнее время она слишком уж часто предавалась светским развлечениям и невинным шалостям. Нет, конечно, Лафайету вовсе не хотелось вновь стать объявленным вне закона преступником, которого бескорыстно полюбила дворцовая служанка, но…

Ничего особенного в его жизни не происходило, и не особенного тоже. Самым интересным приключением можно было считать разве что предстоящий праздничный ужин. Лафайет тяжело вздохнул во второй раз. А как хорошо было бы посидеть с Дафной в уютном баре, тет-а-тет, и чтоб играла музыка…

Он тряхнул головой, избавляясь от наваждения. В Артезии не было ни баров, ни музыки. Таверны, воздух в которых был, казалось, пропитан дымом высоких чадящих свечей, назывались здесь гостиницами, и в них подавали пиво и сочное свежее мясо. Лафайет встрепенулся. Кстати, неплохая идея. Совсем необязательно им с Дафной присутствовать еще на одном роскошном пиру.

Настроение у Лафайета сразу улучшилось, и, решив не откладывать дела в долгий ящик, он быстро прошёл в соседнюю залу и распахнул дверцы платяного шкафа. Раздвигая вешалки с ослепляющими великолепием парадными костюмами, O’Лири достал малиновый пиджак с серебряными пуговицами. На улице было жарко, но если он появится в рубашке с короткими рукавами, на него начнут бросать косые взгляды, Дафна расстроится, а принцесса Адоранна приподнимет идеально прямую бровь. Этикет…

— Вот чего я добился, — бормотал Лафайет, на ходу надевая пиджак. — Казарменный режим какой-то. Скука смертная.

О, боже, разве к этому он стремился, проклиная судьбу мелкого американского торговца без гроша за душой? Правда, географически он и сейчас находился в Соединенных Штатах. Артезия располагалась там же, где Колби Корнерз, но в другом измерении, а следовательно, и жизнь здесь была другой.

Но разве это жизнь? Королевский бал, королевская охота, королевская регата. Блистательные праздники, блистательное общество, блистательные разговоры.

Ну и что с того? Что в этом плохого? Разве он не мечтал о сладкой жизни, прозябая в крохотной комнатенке и открывая очередную коробку сардин на очередные завтрак, обед и ужин?

«Мечтал, — печально признался Лафайет. — И все же — все же мне очень скучно». Скучно. В Артезии, стране его грёз. Скучно.

— Чепуха на постном масле! — громко воскликнул он, спускаясь по широкой спиральной лестнице, ведущей в Зал Приемов, увешанный зеркалами в золотых рамах. — У меня все есть, а если чего нет — стоит только захотеть! Нежная Дафна

щебечет, как птичка, одно загляденье; я могу выбрать в Королевских конюшнях любого скакуна, хоть Дини; в моём гардеробе двести костюмов; каждый вечер дается банкет и… и…

Он шёл по черно-красному гранитному полу, сопровождаемый гулким эхом, чувствуя, как наваливается усталость от одной

только мысли, что завтра его ждут неизбежные банкет, бал, званый ужин, — одним словом очередной день ничегонеделания.

— Чего тебе надо? — требовательно спросил он у своих зеркальных отражений. — Человек вкалывает, как лошадь, чтобы заработать побольше денег. А деньги ему нужны, чтобы делать все, что захочется. А ты и так делаешь все, что захочется. — Лафайет сурово посмотрел на малиново-золотое отражение. — Чего молчишь?

— Мы уедем отсюда, — бормотал он, выходя в парк. — В горы, а может, в пустыню. Или на берег моря. Могу поспорить, Дафна никогда не купалась голая при лунном свете. По крайней мере, со мной. И мы возьмем с собой немного продуктов, и сами будем готовить, и ловить рыбу, и заниматься ботаникой, и смотреть на птичек, и…

Он остановился у широкой террасы и стал оглядываться, надеясь увидеть изящную фигурку Дафны сквозь зеленые ветки кустарника. Последний гость вышел за ворота, исчез мажордом, убежала служанка, и лишь старый садовник в дальнем углу парка ковырялся в земле.

Лафайет медленно пошёл по тропинке, почти не замечая одурманивающего запаха цветущей гортензии, ленивого жужжания пчел, мягких вздохов ветерка, шуршащего в кронах аккуратно подстриженных деревьев. Постепенно его охватила апатия. Зачем уезжать? Какой в этом смысл? Он не перестанет быть Лафайетом O’Лири, а Дафна останется Дафной. Когда новизна ощущений пройдёт, он наверняка пожалеет об удобном кресле и забитом доверху холодильнике, а Дафна начнёт переживать по поводу прически и событий, которые могли произойти во дворце за время ее отсутствия. К тому же их закусают комары, они обгорят на солнце, будут мерзнуть по ночам, питаться горелой кашей и испытывать массу прочих неудобств, от которых он так отвык.

На мгновение в конце тропинки показалась высокая фигура графа Аллана. Лафайет окликнул его и ускорил шаг, но подойдя к перекрестку, никого не увидел. Он повернул обратно, теперь уже в совершенно подавленном настроении. Впервые за три года он испытывал те же чувства, что в Колби Корнерз, где он гулял долгими вечерами по городским кварталам, глядя на желтые фонари и строя воздушные замки…

Лафайет остановился. Он вел себя, как мальчишка. Ему повезло, как никому другому, и незачем валять дурака. К чему рубить сук, на котором сидишь? Через час начнется праздничный ужин, и он пойдёт на него, как всегда, и будет вести светские разговоры, тоже, как всегда. А так как ему не очень хочется в данную минуту возвращаться во дворец — да и собеседник из него сейчас никудышный — можно немного посидеть на любимой мраморной скамейке, почитать очередной выпуск «Популярного Волшебства» и заодно настроиться на нужный лад, чтобы за столом не ударить лицом в грязь. И кстати, не забыть сделать Дафне комплимент по поводу нового сногсшибательного платья. А после обеда улизнуть с ней в спальную и…

Неожиданно Лафайет вспомнил, что давно уже не нашептывал в нежное ушко Дафны ласковых слов. Вечно его отвлекали то книги, то собутыльники, а Дафна, конечно, была на седьмом небе от счастья, обсуждая с женами высокопоставленных особ рукоделья, или что там обычно обсуждают леди, пока мужья глушат бренди, курят сигары и рассказывают непристойные анекдоты.

Лафайет неодобрительно посмотрел на стоявший перед ним куст азалии и нахмурился. Он был настолько поглощен мыслями, что невольно прошёл мимо своего самого любимого уголка парка, где рядом с мраморной скамейкой цвело миндальное дерево и мягко журчал фонтан; а большие вязы отбрасывали прохладные тени на зеленую лужайку, за которой росли тополя и виднелся берег озера.

Он пошёл назад и вскоре вновь очутился на перекрестке, где видел графа Аллана. Забавно. Заблудиться в собственном парке. Лафайет посмотрел по сторонам, покачал головой, увидев пустынные тропинки, и решительно зашагал вперёд. Через десять шагов он остановился перед кустом азалии.

— Я совсем распустился, — пробормотал он. — Не могу найти первого поворота направо за фонтаном.

Он оборвал себя на полуслове, неуверенно глядя на внезапно уменьшившуюся лужайку. Фонтан? Никакого фонтана в помине не было: Лафайет стоял на усыпанной гравием и опавшими листьями дорожке, по одну сторону которой росли деревья, а по другую — возвышалась кирпичная стена. Но ведь этой стене положено находиться в конце парка, за утиным прудом… Лафайет поспешно пошёл по дорожке, свернул направо… и увидел болото в зарослях тростника. Резко повернувшись, он уткнулся в густой кустарник. С трудом продравшись сквозь спутавшиеся ветви, исцарапанный и исколотый колючками, Лафайет вышел на небольшую лужайку, поросшую одуванчиками. Цветочные клумбы исчезли, как по мановению волшебной палочки. От тропинок и следа не осталось. Дворец, возвышавшийся на фоне почему-то серого неба, имел жалкий вид и казался пустым и заброшенным. Выбитые стекла напоминали пустые глазницы; ветер сдувал с террас опавшие листья.

O’Лири быстро поднялся по ступенькам в Зал Приемов, увешанный зеркалами. На мраморном полу лежал толстый слой пыли. Гулкое эхо шагов преследовало его по пятам до дверей караульной, в которой пахло затхлостью и не было ничего, кроме плесени.

Лафайет побежал по коридору, громко крича, заглядывая в пустые и явно нежилые комнаты. Остановившись, он на мгновение прислушался, но услышал лишь далекий крик какой-то птицы.

— Ерунда, — услышал он как бы издалека собственный голос.

— Не могли они все уйти, ничего мне не сказав. Дафна никогда бы так не поступила…

Едва справившись с неприятным тошнотворным ощущением, он стал подниматься по широкой лестнице, перепрыгивая через ступени. С паркетных полов исчезли ковры, со стен — портреты придворных. Он настежь распахнул двери в свои покои и уставился на деревянный пол и окна без портьер.

— Великий боже, меня обчистили! — воскликнул Лафайет и, повернувшись к стенному шкафу, с размаху ударился носом о стену. Шкаф прекратил свое существование, а стена оказалась футов на двенадцать ближе, чем ей было положено. — Дафна! — взревел он и со всех ног кинулся в следующую комнату, оказавшуюся на удивление маленькой, тёмной и с низким потолком. На его вопль никто не ответил.

— Никодим, — громко сказал Лафайет. — Ну конечно же, надо срочно позвонить Никодиму в Централь. Он знает, что делать.

Кинувшись в башню, Лафайет помчался по узкой витой каменной лестнице к бывшей лаборатории Придворного Мага Артезии, а на самом деле — агента Централи, которого давным-давно отозвали для выполнения очередного задания первостепенной важности. Но телефон остался, запертый в стенном сейфе, и надо успеть добежать, прежде — прежде…

Лафайету стало так страшно, что он решил больше не думать на эту тему. Если сейф окажется пустым…

Совсем запыхавшись, он добежал до верхней площадки и ворвался в небольшую, отделанную гранитом лабораторию. Над широкими скамьями висели полки с чучелами сов; на столах валялись бутылки, будильники, пузырьки, обрывки проволоки и непонятные аппараты из бронзы и хрусталя. С высокого, затянутого паутиной потолка свисал на тонкой проволоке пыльный позолоченный скелет, перед которым находилась панель управления черного цвета с рычажками и циферблатами. Рычажки давно заржавели, а на циферблатах треснули стекла. Затаив дыхание, Лафайет подошел к сейфу, дрожащими руками снял с шеи ключик на золотой цепочке и сунул его в замочную скважину. Со вздохом облегчения он снял трубку старинного, с бронзовой отделкой телефона и услышал далекий, похожий на писк комара, гудок.

O’Лири облизнул пересохшие губы и наморщил лоб.

— Девять, пять, три, четыре, девять, ноль, ноль, два, один, один, — бормотал он, набирая номер.

В трубке потрескивало. Лафайет почувствовал, что пол под его ногами заходил ходуном. Он поглядел вниз. Шероховатые гранитные плиты исчезли, уступив место таким же шероховатым деревянным доскам.

— Соединяйся, черт тебя дери! — простонал он, стукнув по телефону, и был вознагражден долгими гудками. — Ответьте, хоть кто-нибудь! Вы — моя последняя надежда.

Ветер взъерошил ему волосы. Лафайет вздрогнул, бросил быстрый взгляд наверх и увидел свинцовое небо. На полу, невесть откуда, появились птичий помет и куча опавших листьев. Тем временем вокруг явно посветлело, и стена, в которую был вделан сейф, превратилась в столб.

Лафайет неловко повернулся, начал падать и изо всех сил уцепился за телефон, стоявший теперь на конструкции, напоминающей крыло ветряной мельницы, угрожающе раскачивающейся под порывами ледяного ветра. Схватившись одной рукой за ствол растущего рядом дерева, Лафайет посмотрел вниз на огромную мусорную свалку.

— Централь! — взвыл он придушенным голосом. — Вы не можете меня бросить! Не имеете права! — Он стукнул по телефону, но на сей раз чуда не произошло.

После трех неудачных попыток Лафайет сдался и повесил трубку с такой осторожностью, будто она была сделана из яичной скорлупы. Вцепившись в крыло ветряной мельницы, он принялся оглядывать окрестности: покрытый кустарником склон холма, полуразрушенный город на расстоянии в четверть мили, жалкие лачуги у озера. Топография совсем как в Артезии, и если на то пошло, как в Колби Корнерз, но исчезли куда-то башни, пропали аллеи, сгинули парки, будто их не было вовсе.

— Исчезли! — прошептал O’Лири. — Все, на что я жаловался… — Он сглотнул слюну. — И заодно все, на что я не жаловался. Дафна, роскошные покои, дворец… А ведь я уже почти согласился пойти на званый ужин.

При мысли об ужине что-то резко кольнуло его чуть ниже средней пуговицы того самого малинового пиджака, который он надел часом раньше. Лафайет задрожал. Становилось темно и холодно. Первым делом надо спуститься на землю, а потом… Оцепеневший мозг не желал задумываться о будущем.

— Первым делом надо спуститься на землю, — строго прикрикнул на себя Лафайет. — Первоочередная задача — самая важная. А там видно будет.

Он осторожно опустил ногу на деревянный выступ, ощущая слабость в коленках. Мельница тихонько заскрипела и начала оседать. Несмотря на холодный ветер, Лафайет взмок от пота. Да, несомненно, легкая жизнь не пошла ему на пользу. Прошли те дни, когда он съедал на завтрак коробку сардин, метался, как угорелый, с утра до вечера, съедал на обед коробку сардин, а передо сном экспериментировал с различными пластмассами, съедая коробку сардин на ужин. Когда он выберется из этой переделки, если он когда-нибудь из нее выберется, придётся сесть на строжайшую высококалорийную диету и всерьез заняться спортом: бегом трусцой, йогой, каратэ, джиу-джитсу и прыжками в длину.

Телефон негромко зазвонил, и Лафайет замер, не понимая, послышалось ему или нет, и не спутал ли он телефонный звонок с далеким звоном колокола в деревне или коровьим колокольчиком, если, конечно, в этом измерении обитали животные под названием коровы, и если у них были колокольчики.

Телефон зазвонил еще раз, и Лафайет, оборвав два ногтя и ссадив ладони, ринулся наверх. На мгновение нога соскользнула с выступа, но он даже не заметил, что висит на руках.

Дзинь-дзинь.

Спустя несколько секунд Лафайет сорвал трубку и прижал ее к уху другим концом.

— Алло? — задыхаясь, выкрикнул он. — Алло? Да? Говорит Лафайет O’Лири…

Услышав пронзительный скрипучий голос где-то в районе подбородка, он быстро перевернул трубку.

— … Фитильзад, исполняющий обязанности инспектора Континуума, — говорил скрипучий голос. — Простите, что пришлось нарушить ваш покой, но Централь объявила аврал, и мы вынуждены временно призвать на действительную службу всех агентов. Согласно нашим данным, вы находитесь в бессрочном отпуске на Локус Альфа Девяносто Три, Измерение В-87, Лиса 22 1–6, известное также под названием Артезия. Это верно?

— Да, — пробормотал Лафайет. — То есть нет. Видите ли…

— Аварийная ситуация требует, чтобы вы немедленно удалились от дел и ушли в подполье, в качестве заключенного в лагере строгого режима, отбывающего девяносто девять лет за убийство при отягчающих вину обстоятельствах. Вам ясно?

— Послушайте, мистер Фитильзад, — торопливо перебил его Лафайет. — Вы не совсем разобрались в ситуации. В настоящий момент я сижу на мельнице, в которую превратился королевский дворец, и…

— Таким образом, вам надлежит срочно доложить о своем прибытии в подпольную организацию, штаб-квартира которой расположена в месте пересечения трубопроводной и канализационной систем дворца, в двенадцати футах под Королевским Заводом по переработке отбросов, в двух милях к северу от города. Вы, естественно, будете замаскированы. Наш человек тайно переправит вас в лагерь, предварительно снабдив лохмотьями, вшами, струпьями, колтунами, шрамами… всем необходимым.

— Подождите! — закричал Лафайет. — Я не могу выполнить вашего задания!

— Почему? — Голос звучал удивленно.

— Потому что я не в Артезии, черт побери! Я вам все уши об этом прожужжал! Я сижу на мельнице в ста футах над помойкой! Говорю же, гулял себе тихо-спокойно в парке, а скамейка исчезла, а потом фонтан, а потом…

— Вы намекаете, что вы не в Артезия?

— Почему вы не хотите слушать? Произошло нечто ужасное…

— Будьте добры, отвечайте на вопрос. Да или нет, — отрезал скрипучий голос. — Может быть, вам неизвестно, что возникла аварийная ситуация, которая может распространиться на весь Континуум, включая Артезию!

— Так ведь и я о том же! — взвыл O’Лири. — Нет. Я не в Артеэии.

— Фу, — проскрипел голое. — В таком случае прошу простить за звонок…

— Фитильзад! Не вешайте трубку! — заорал O’Лири. — Вы — моя единственная надежда! Мне необходима помощь. Они все исчезли, понимаете? Дафна, Адоранна — никого не осталось. Дворец, город, королевство…

— Послушайте; мой мальчик, допустим, я внесу вас в Список Пропавших без Вести и…

— Нет, это вы послушайте! Когда-то я вам помог. Теперь ваша очередь. Заберите меня отсюда! Я хочу в Артезию!

— Не может быть речи, — сурово проскрипел голос. — Сегодня вечером мы обслуживаем агентов с секретностью два нуля девять, а у вас — жалкие два нуля три. Но…

— Вы не имеете права! Где Никодим? Он вам скажет…

— Никодим переброшен на Локус Бета Два-ноль в обличье капуцинского монаха, занимающегося исследованиями в области алхимии. Он исполняет задание настолько секретное, что мы лишены возможности поддерживать с ним связь в течение двадцати восьми лет и шести месяцев.

Лафайет застонал.

— Но хоть чем-то вы можете помочь?

— Гмм… Видите ли, O’Лири, я только что просмотрел ваше дело. Похоже, раньше вы занимались недозволенными экспериментами с пси-энергией, и мы, естественно, сфокусировали на вас Подавитель. И все же, я вижу, вы действительно оказали нам когда-то важную услугу. А теперь слушайте. У меня, конечно, нет полномочий отключать Подавитель, но, между нами, сугубо конфиденциально, могу намекнуть на одно обстоятельство, которое поможет вам выпутаться. Только не вздумайте проболтаться, что это я намекнул.

— Валяйте. Намекайте… и как можно скорее.

— Гмм… Как там? O’кэй, запоминайте: Смешайте конину и ножки свиньи, — Чтоб стали они, как веревки, туги, — От Бронкса милльоны едят до Майами, — Ключ к этой разгадке, конечно. — Ох, ох, ну вот, O’Лири. Так я и знал! Это шаги Главного Инспектора! Я должен идти. Желаю счастья! Желаю удачи! Не забывайте нас! И если останетесь в живых, дайте о себе знать!

— Подождите! Вы забыли сказать, какой ключ к загадке!

Лафайет бешено затряс трубку, но в ответ услышал лишь короткие гудки. Затем внутри что-то фыркнуло и наступила зловещая тишина. Лафайет застонал и повесил трубку на место.

— Ножки свиньи, — пробормотал он. — Конина. И это — единственное спасибо, которое я получил за годы преданной службы, когда делал вид, что наслаждаюсь праздниками, обедами, охотой, Дафной, а на самом деле страдал, ожидая, когда позвонит этот треклятый телефон и меня призовут на действительную службу, дадут секретное поручение…

Он перевёл дыхание и заморгал глазами.

— Опять ты мелешь ахинею, O’Лири, — сказал он сам себе. — Признайся, все эти годы ты наслаждался жизнью, как никогда. И тебе в голову не приходило набрать номер Централи и пойти добровольцем на какую-нибудь опасную работу. Так что не скули, затяни пояс потуже, оцени обстановку и составь план действий.

Он посмотрел вниз. Земля, окутанная сумерками, казалась еще более далекой и недоступной.

— Итак-, с чего начать? — громко спросил он. — Какие шаги предпринять, чтобы убраться отсюда подобру-поздорову и очутиться в другом измерении?

— Ах ты, тупица! — воскликнул он, подпрыгнув и чуть не свалившись с мельницы. — Ну конечно же! Пси-энергия! Вспомни, как ты попал на Артезию из Колби Корнерз? И прекрати разговаривать с самим собой, — сурово добавил он. — А то подумают, что ты совсем свихнулся.

Уцепившись что было сил за крыло мельницы, O’Лири крепко зажмурился и стал вспоминать Артезию — ее запахи, романтичные старинные улочки, причудливые дворцовые башни, таверны, паровые автомобили, деревянные домики, маленькие аккуратные лавочки и лампочки в сорок ватт…

Он осторожно приоткрыл один глаз. Никаких перемен. Он все еще восседал на вершине мельницы, а склон холма, поросший кустарником, спускался к деревне у озера. В Артезии на этом месте находился зеркальный пруд, в котором росли белоснежные кувшинки и скользили по воде лебеди. Даже в Колби Корнерз пруд был довольно аккуратным, хотя в нем, напоминая о существовании цивилизации, плавали фантики от конфет. Озеро, на которое смотрел Лафайет, казалось каким-то грязным и заболоченным. Женщина, неторопливо вышедшая из дома на берегу, выплеснула помойное ведро прямо в воду. Лафайет поморщился и закрыл глаза. Он представил себе классический профиль Дафны; лицо графа Аллана — мужественное, с квадратным подбородком; придворного шута Болтошку; элегантную фигуру и аристократические черты принцессы Адоранны…

Безрезультатно. Он, конечно, знал, что Централь лишила его возможности оперировать пси-энергией, объявив преступником, подвергшим опасности существование Континуума, но все же надеялся, что в этом измерении Подавитель не подействует. И…

Что там сказал этот бюрократ по телефону? Какой-то намёк. Загадка, ключ, китайская грамота, одним словом. Нет, полагаться можно только на самого себя, и чем скорей он это поймет, тем лучше.

— Итак, что будем делать? — спросил он у мельницы.

— Для начала мы с тебя слезем, — сообщил он, — а то совсем окоченеем от холода.

С сожалением посмотрев на телефон, Лафайет начал осторожно спускаться.

Когда Лафайет спрыгнул вниз, пролетев последние десять футов по воздуху и угодив в колючий кустарник, совсем стемнело. Жадно потянув носом воздух, он понял, что не ошибся, и до него действительно доносится восхитительный запах жареного лука. Он сунул руку в карман, побренчал мелочью и подумал, что неплохо было бы перекусить в ближайшей таверне, а заодно выпить небольшую бутылочку вина, чтобы успокоить разгулявшиеся нервы. Потом, призвав на помощь все свое искусство дипломата, он постарается понять, куда попал. Вопросы надо задавать крайне осторожно, но с этим он справится. Вот только какие вопросы задавать? Ладно, там видно будет.

Прихрамывая, Лафайет начал спускаться с холма: после неудачного падения болела лодыжка. Совсем потерял форму. Постарел, что ли? Ведь недавно прыгал, как акробат, с крыши на крышу, карабкался по веревкам, воевал с разбойниками, усмирял драконов и одновременно ухаживал за Дафной. При мысли о Дафне у него защемило в груди. Что подумает несчастная женщина, когда поймет, что ее муж исчез? Сердце ее будет навек разбито, она умрет от беспокойства…

Да, полно! Он пренебрегал ею последнее время, к Дафна просто не заметят его отсутствия. Возможно в эту самую минуту ее соблазняет какой-ни6удь придворный. Вечно шляются по дворцу, якобы для прохождения рыцарской практики, а на самом деле — пьяницы, картежники и бабники…

Лафайет непроизвольно сжал кулаки. Как только его отсутствие будет замечено, они накинутся на маленькую беззащитную Дафну, как стервятники на падаль. Бедная невинная девочка, она ведь не сможет защититься от этих волков в овечьих шкурах и начнёт принимать утешения…

— Прекрати немедленно! — прикрикнул на себя Лафайет. — Дафна — верная жена, лучше не придумаешь, разве что неопытная. Но она поставит фонарь под глаз первому ухажеру, который позволит себе лишнее! Слишком много лет она махала шваброй, и удар у нее, что надо; да и сейчас ей приходится трудиться вовсю: скакать верхом, плавать, играть в теннис — ведь она стала аристократкой!

Лафайет представил себе изящную фигурку жены в купальном костюме, застывшую на вышке для прыжков в воду перед бассейном…

— Говорю тебе, хватит, — напомнил он. — Займись-ка лучше решением проблем насущных. Конечно, если выяснишь, в чем они заключаются.

Главная улица города представляла собой грязную немощеную дорогу, в колдобинах и рытвинах, по которой едва могла проехать телега. По краям валялись кучи мусора и пищевых отходов, в основном — фруктовые очистки и яичная скорлупа. В окнах горел неяркий свет. Несколько подозрительных личностей оглядели Лафайета с ног до головы и скрылись в аллеях между деревьями, еще более узких и тёмных, чем главная улица. Над обветшалой дверью одного из домов скрипела и раскачивалась на холодном ветру грубо намалеванная вывеска, на которой сверху корявыми готическими буквами было написано: «ТАКОВА УЖ НИЩЕНСКАЯ ДОЛЯ», а внизу изображен коренастый человек в серой куртке с чугунком в руке.

Лафайету стало тоскливо. Он невольно сравнил эту мазню с прекрасной картиной над входом в харчевню «Топор и Дракон», где так беззаботно проводил время… «Забывая о Дафне, — неожиданно вспомнил он. — Оставляя ее в одиночестве…» — Лафайет застонал.

— По крайней мере, надеюсь, что в одиночестве, — пробормотал он. — Какой же я был дурак! Ну нет, хватит. Как только вернусь…

Он сглотнул комок, застрявший в горле, и, толкнув низкую дверь ногой, вошёл в таверну.

От чада и копоти у него заслезились глаза. В нос ударил запах кислого пива, горелого картофеля и чего-то вовсе непристойного. Лафайет зашагал по грязному неровному полу, наклонив голову, чтобы не стукнуться о низкие перекрытия, по направлению к стойке, за которой, спиной к двери, стояла девушка в домашнем переднике и запачканной косынке, — она начищала чугунок тряпкой и напевала вполголоса.

— Э-э-э… нельзя ли у вас перекусить? — осторожно спросил Лафайет. — Чего-нибудь попроще, скажем, гуся с артишоками и бутылочку Пулли-Фюиз пятьдесят девятого…

— Ну-ну, — ответила девушка, не поворачиваясь. — Я вижу, ты не лишен чувства юмора.

— Хорошо, тогда давайте омлет, — торопливо согласился O’Лири. — А к нему немного сыра, фруктов и кружку черного пива.

— O’кэй, — ответила девушка. — Ты своего добился. Мне уже смешно. Ха-ха-ха.

— Может, у вас найдется бутерброд с ветчиной? — спросил Лафайет с надеждой в голосе. — Больше всего на свете люблю швейцарскую ветчину на баварском ржаном хлебе…

— Сосиски и пиво, — резко сказала девушка. — Будешь заказывать?

Буду, буду! — взволнованно вскричал Лафайет, — и, пожалуйста, поджарьте с корочкой.

Девушка повернулась, поправляя выбившуюся из-под косынки прядь.

— Эй, Борой — крикнула она. — Зажарь-ка джентльмену сосисочку, да так, чтоб сгорела — ему это нравится.

Лафайет уставился в ее большие голубые глаза, на маленький прямой носик, прекрасные белокурые волосы, выбивавшиеся из-под косынки.

— Принцесса Адоранна! — вскричал он. — Как вы сюда попали?

Глава 2

Официантка бросила на Лафайета усталый взгляд.

— Меня зовут Свайнхильда, мистер, — сказала она. — А как я сюда попала — долгая история.

— Адоранна, разве вы меня не узнаете? Это я, Лафайет! — Голос его сорвался. — Мы с вами разговаривали сегодня утром за завтраком!

Дверь на кухню неожиданно отворилась с тягучим скрипом, и в образовавшуюся щель просунулось небритое лицо с правильными чертами и квадратной челюстью.

— За завтраком, вот как? — возмущённо заявило лицо, поворачиваясь к Свайнхильде. — Придется тебе объясниться, дрянь ты эдакая.

— Аллан! — вскричал Лафайет. — И ты тоже?!

— Что ты хочешь этим сказать, парень? — угрожающе вымолвило лицо. — В каком это смысле «тоже»?

— Я… я думал, что один сюда попал… а теперь со мной Адоранна… то есть она не со мной… вы не так поняли… и мне показалось, что вы…

— Опять мне изменила, да? — Длинная мускулистая рука высунулась из-за двери, но девушка проворно отскочила в сторону и схватилась за сковородку.

— Посмей меня пальцем тронуть, образина несчастная, — завизжала она, — и я растоплю жир, которым ты пользуешься вместо мозгов.

— Успокойтесь, Адоранна, прошу вас, — миролюбиво произнёс Лафайет. — Сейчас не время для семейных сцен.

— Семейных! Ха! Знал бы ты, как я натерпелась с этим подонком…

Ей не удалось договорить, так как предмет их обсуждения одним прыжком выскочил из кухни, чуть не сломав дверь. Свайнхильда, не задумываясь, размахнулась тяжелой чугунной сковородкой и опустила ее на нечесаную голову. Сделав два шага на негнущихся ногах, Боров сел на стойку и изумленно уставился на Лафайета.

— Так что тебе приготовить, приятель? — спросил он и начал медленно оседать, постепенно исчезая из поля зрения. Раздался грохот. Девушка отложила в сторону свое грозное оружие и раздражённо посмотрела на O’Лири.

— С чего тебе вздумалось его дразнить? — спросила она и, нахмурившись, оглядела Лафайета с головы до ног. — Кто ты такой? Что-то не припомню. Могу поспорить, что с тобой я никогда ему не изменяла!

— Неужели вы действительно не помните? — взмолился Лафайет. — Я хочу сказать, неужели вы все забыли? И Аллан… Как вы сюда попали? А Дафна… Боже мой, Адоранна, где Дафна?

— Даффи? Заходит к нам такой, когда надоест бродяжничать. У него не все дома. Вечно клянчит выпивку. Не видела его недели две-три…

— Не Даффи, а Дафна. Это — девушка, то есть не девушка, а моя жена. Невысокая такая, но среднего роста. Вы меня понимаете? Точеная фигурка, нежное личико, шатенка…

— Давай ее сюда, — донесся из-под стойки невнятный голос.

— Сейчас разберусь, в какую сторону кренится палуба и…

Свайнхильда отвела ногу и изо всех сил пнула Борова чуть ниже уха.

— Проспись, битюг, — пробормотала она и, задумчиво посмотрев на Лафайета, приподняла бровь, сняла косынку и распустила по плечам белокурые волосы.

— У этой дамы есть что-нибудь, чего нет у меня? — холодно спросила она.

— Адоранна! Я говорю о Дафне, графине, моей жене!

— Ах да, конечно, графине. Извини, милый, но мы сейчас не принимаем графинь. Сам понимаешь, мы слишком заняты, пересчитывая наши жемчуга. — Она наклонилась над Боровом. — Извини, но мне надо немного прибраться.

— Разрешите мне помочь вам, — с готовностью предложил Лафайет.

— Да брось ты. Сама управлюсь.

— Но с ним все в порядке? — Лафайет перегнулся через стойку, пытаясь разглядеть неподвижное тело.

— С Боровом? Смеешься, что ли? Его череп подковой не прошибить, даже когда подкова на ноге у лошади.

Она схватила Борова за ноги и поволокла, пятясь, на кухню.

— Адоранна, подождите, выслушайте меня! — вскричал Лафайет, перепрыгивая через стойку.

— Слушай, сколько раз можно повторять, что меня зовут Свайнхильдой. Одер и Анна здесь ни при чем.

— Но… неужели вы не помните?

— Честное слово, первый раз в жизни тебя вижу. А теперь, если ты кончил трепаться, выметайся отсюда: наша харчевня закрывается.

— Так рано?

Свайнхильда приподняла бровь.

— У тебя есть другие предложения?

— Мне надо поговорить с вами, — сказал Лафайет с отчаянием в голосе.

— Не бесплатно, — отрезала Свайнхильда.

— С-сколько?

— По часам или на всю ночь?

— Уделите мне несколько минут, и я все объясню! — радостно воскликнул Лафайет. — Начнем с того…

— Подожди-ка минутку. — Она отпустила ноги Борова, и они со стуком упали на пол. — Сначала переоденусь и приведу себя в порядок.

— Вы прекрасно выглядите, — торопливо сказал Лафайет. — Так вот…

— Не хочешь ли ты обучать меня моему ремеслу, чужеземец?

— Да… то есть… Никакой я не чужеземец! Мы знаем друг друга много лет! Неужели вы забыли нашу первую встречу на балу короля Горубля, когда я согласился убить дракона? На вас было голубое платье с жемчужным ожерельем, а на поводке вы держали тигренка…

— А-а… бедный ты мой, бедный, — сочувственно сказала Свайнхильда. — У тебя шарики за винтики заскочили, да? Что ж ты сразу не сказал? Послушай, ты действительно хотел со мной поговорить? И ничего больше?

— Конечно, что еще? Адоранна, прошу вас, не отвлекайтесь. Я сам не знаю, что произошло, может, вас загипнотизировали, но если вы постараетесь, то обязательно вспомните. Сосредоточьтесь и представьте себе розовый мраморный дворец, рыцарей и придворных дам в роскошных туалетах, ваши покои в западном крыле, отделанные золотом, с видом на парк…

— Не торопись, милый. — Свайнхильда достала из-под стойки бутылку, выбрала из груды грязной посуды в раковине два относительно чистых стакана, плеснула в каждый немного бурой жидкости и глубоко вздохнула. — Твое здоровье. Ты, конечно, псих, но уж больно складно у тебя получается. Давай, ври дальше. — Привычным движением она опрокинула содержимое стакана прямо в горло и сочувственно посмотрела на Лафайета, который тоже выпил и никак не мог отдышаться. — Жизнь наша такая, что любой тюфячок, вроде тебя, может свихнуться, — сказала она. — Ты откуда родом? У нас так никто не одевается. Чудно.

— Дело в том… — ответил Лафайет и умолк на полуслове. — Я и сам не знаю, как тебе объяснить, — беспомощно произнёс он, незаметно переходя на «ты».

Только сейчас он осознал в полной мере свое одиночество, почувствовал боль от ушибов и ссадин, ощутил ломоту во всем теле. Ему просто необходимы были хороший обед, горячая ванна и удобная постель.

— Да брось ты, — сказала Свайнхильда и потрепала Лафайета по руке маленькой твердой ладошкой. — Не переживай. Завтра проснешься, и все будет хорошо, вот увидишь. Хотя лично я в этом сильно сомневаюсь, — резко добавила она. — Ничего хорошего ждать не приходится, пока старый козел Родольфо сидит на герцогском троне.

Лафайет выпил стакан вина и не заметил этого.

— Родольфо? — с трудом спросил он. — Послушай, Свайнхильда, ты должна рассказать мне, что у вас происходит. Здесь, конечно, не Артезия, но земля та же, и ты с Алланом… Я хочу знать подробности, — может, хоть за что-то удастся зацепиться.

Свайнхильда рассеянно почесала бедро.

— Что я могу сказать? Раньше у нас все было в порядке. Герцогство как герцогство, без лишней роскоши, но жить можно. Постепенно становилось все хуже и хуже: сплошные налоги, указы, эдикты, постановления и законы. Потом погиб урожай табака, а грибок сгубил двухлетние запасы вина. Мы пили привозной ром, но он тоже кончился. С тех пор пьем пиво и закусываем сосисками.

— Вот кстати, — встрепенулся Лафайет. — Сосиска — это хорошо!

— Милый, да ты умираешь с голоду! Свайнхильда вскочила, выдернула из-за кухонной двери все ту асе злополучную сковородку, кинула на нее расплавленный жир, куски сомнительного мяса и поставила на жаровню, перетряхнув угли.

— Расскажи мне поподробнее о герцоге Родольфо, — попросил Лафайет.

— Ублюдок он, а не герцог. Я и видела его один только раз, когда уходила из казарм в три часа ночи. Навещала больного друга, сам понимаешь. Старый сводник прогуливался по саду, а так как время было не позднее, я перемахнула через забор и попыталась завязать с ним беседу. Только не подумай, что мне такой тип мужчин нравится. Просто решила, что знакомство с ним не помешает. — Свайнхильда стрельнула на Лафайета глазами. — Но старый козел отказался наотрез, — сказала она, разбивая яйцо о ручку сковородки. — Стал мямлить, что я ему в племянницы гожусь, и кликнул лягавых. Я тебя спрашиваю, что можно ждать от государства, если эта старая развалина ни на что не способна?

— Гмм… — задумчиво произнёс Лафайет. — Скажи… э-э-э… Свайнхильда, как бы мне получить аудиенцию у герцога?

— И не думай. Своих гостей он обычно скармливает львам.

— Только герцог может мне помочь во всем разобраться, — пробормотал Лафайет. — Больше некому. Я только сейчас понял, что Артезия никуда не исчезала. Это я исчез.

Свайнхильда посмотрела на него через плечо, зацокала языком и покачала головой.

— Мужчина средних лет, в расцвете сил, и надо же, чтобы так, — сочувственно сказала она.

— Средних лет? Мне и тридцати не исполнилось, — поправил ее Лафайет. — Хотя, должен признаться, сегодня я чувствую себя столетним старцем. Нет, мне просто необходимо составить план действий. Иначе я пропал.

Он понюхал хрустящее месиво, которое Свайнхильда выложила на битую тарелку, полив сверху яйцом.

— Говоришь, сосиска? — спросил он, с сомнением глядя на необычное блюдо.

— Я и говорю: сосиска. Кушайте, мистер, на здоровье, пока не остыло.

— Послушай, почему бы тебе не называть меня Лафайетом, — предложил Лафайет, осторожно кладя кусок мяса в рот. По внешнему виду оно напоминало крем для чистки обуви, но, к счастью, было абсолютно безвкусным.

— Слишком длинно. Но мне нравится имя Лэйф.

— Лэйф — это дамское белье, или что-то в этом роде, — запротестовал O’Лири.

— Послушай, Лэйф, — твердо сказала Свайнхильда, кладя локоть на стол и одаряя Лафайета взглядом, который ясно говорил: «С меня хватит». — Чем скорее ты выкинешь дурь из головы, тем лучше. Если люди Родольфо узнают, что ты — чужеземец, они из тебя черепаху сделают, прежде чем ты успеешь добежать до прокуратуры, а потом вышибут все твои секреты плеткой-семихвосткой.

— Секреты? Какие секреты? Моя жизнь — открытая книга. Я — невинная жертва обстоятельств…

— Все правильно, ты — псих безвредный. Но попробуй доказать это Родольфо. Он такой же недоверчивый, как старая дева, которая пытается унюхать лосьон для бритья, прежде чем залезть в ванную.

— Я уверен, ты преувеличиваешь, — твердо сказал Лафайет, выскребая остатки мяса с тарелки. — Честность — лучшая политика. Я пойду к нему, как мужчина к мужчине, объясню, что совершенно случайно оказался в другом измерении, и спрошу, не поможет ли он мне разыскать человека, занимающегося неразрешенными экспериментами в области пси-энергий. А может быть, — продолжал Лафайет, воодушевляясь по мере того, как разыгрывалось его воображение, — Родольфо поддерживает связь с Централью. Ну конечно же! За этим измерением просто обязан присматривать какой-нибудь инспектор Континуума, и как только я объясню, что произошло…

— И все это ты собираешься рассказать Родольфо? — спросила Свайнхильда. — Конечно, не моё дело, Лэйф, но на твоем месте я бы поостереглась. Ты меня понимаешь?

— Завтра с утра первым делом пойду к нему, — пробормотал Лафайет. — Где, говоришь, живёт герцог?

— Я ничего не говорю. И не сказала бы, но ты все равно узнаешь. Его резиденция находится в столице, в двадцати милях к западу.

— Гмм… На Артезии там когда-то жил Лод. На краю пустыни?

— Нет, милый. Город находится на острове, а остров посреди Одинокого Озера.

— Удивительно. В разных измерениях координаты водных пространств почему-то не совпадают, — сообщил Лафайет. — В Колби Корнера эта местность находится на берегу залива. В Артезии она безводна, как Сахара. А здесь — озеро. Ну да ладно, утро вечера мудренее. Честно говоря, больше всего на свете мне сейчас хочется выспаться. Ты не подскажешь, где тут гостиница, Свайнхильда? Люкс не обязательно, хватит и простой комнаты с ванной и, желательно, окнами на восток. Я люблю вставать с первыми лучами восходящего солнца, когда заря…

— Могу бросить тебе охапку соломы в козлиное стойло, — сказала Свайнхильда. — Не беспокойся, — добавила она, увидев изумлённый взгляд Лафайета. — Козла мы давно съели.

— Ты хочешь сказать… в городе нет отеля.

— Для психа ты на редкость сообразителен. Пойдём со мной.

Свайнхильда повернулась и черным ходом вышла на тропинку, ведущую к дворовым постройкам. Лафайет плелся сзади, стараясь плотнее запахнуться в пиджак и дрожа от порывов ледяного ветра.

— Перелезай через забор, не стесняйся, — предложила Свайнхильда. — Если хочешь, можешь переночевать на улице — за те же деньги.

Лафайет уставился на ржавую металлическую крышу, державшуюся на четырех подгнивших столбах, грязную жижу, из которой торчали стебли камыша, и потянул носом воздух, уловив характерный запах, напомнивший ему о бывшем обитателе.

— Не можешь ли ты подыскать мне хоть что-нибудь поприличнее? — спросил он с отчаянием в голосе. — Я буду твоим вечным должником.

— В долг не даю, — сурово ответила Свайнхильда. — Деньги вперёд. Ты мне должен два медяка за сосиску, два — за прочие услуги и пятак за беседу.

Лафайет сунул руку в карман и вытащил пригоршню серебряных и золотых монет. Он протянул девушке толстый артезианский пятидесятицентовик.

— Хватит?

Свайнхильда посмотрела на лежавшую на ее ладошке монету, попробовала ее на зуб и широко открытыми глазами уставилась на Лафайета.

— Это — настоящее серебро, — прошептала она. — Что ж ты не сказал, что нафарширован, как кабачок, Лэйф… то есть Лафайет. Пойдём, любимый. Для тебя — только самое лучшее!

O’Лири послушно отправился вслед за своей провожатой обратно в дом. Свайнхильда на секунду остановилась, зажгла свечу и поднялась на второй этаж в небольшую комнатку с низким потолком, резной позолоченной кроватью и круглым окном, в которое вместо стекла были вставлены донышки от бутылок. На подоконнике в цветочном горшке стояла герань. Лафайет осторожно повел носом, но никаких посторонних запахов не уловил.

— Замечательно! — воскликнул он, расплываясь в улыбке и одобрительно глядя на хозяйку. — Комната мне подходит. Где тут у вас ванная?

— Лохань под кроватью. Пойду нагрею воды. Лафайет нагнулся, вытащил, пыхтя, большую медную лохань на середину комнаты и уселся на кровать, снимая сапоги. За окном в лунном свете возвышались далекие холмы, совсем как на милой его сердцу Артезии. Дафна, наверное, шла сейчас на званый ужин под руку с очередным сладкоречивым дэнди, удивляясь, куда пропал муж, и, возможно, украдкой вытирая слезы…

В который раз Лафайет одернул себя, отгоняя навязчивую мысль об изящной фигурке своей супруги. В конце концов, он сделал все что мог, и с завтрашнего дня начнёт трудиться не покладая рук. Был бы повод, а желание всегда найдется. И хорошо, что они на некоторое время расстались. В разлуке Дафна полюбит его еще сильнее…

— А может, кого другого? — пробормотал он. — Того, кто поближе?

Дверь открылась, в комнату вошла Свайнхильда с двумя большими ведрами, из которых шёл пар. Она вылила воду в ванну и проверила температуру локтем.

— В самый раз.

Лафайет вежливо выпроводил девушку из комнаты, разделся, с сожалением глядя на лохмотья, в которые превратилась одежда, и залез в лохань. На губах его появилась блаженная улыбка. Правда, полотенца он не заметил, но коричневый кусок мыла лежал под рукой. Мурлыча под нос, O’Лири тщательно помылся и, намылив голову, стал поливать себя сверху. Как всегда, ему отчаянно защипало глаза, и, встав на ноги, он попытался нашарить полотенце вслепую.

— Черт, — выругался он. — Забыл попросить…

— Держи, — раздался над его ухом голос Свайнхильды, и в следующую секунду ему в руки сунули кусок грубой ткани. O’Лири вцепился в простыню, что было сил, и тут же завернулся в нее с головы до ног.

— Что ты здесь делаешь? — требовательно спросил он, вылезая из лохани на холодный пол и пытаясь протереть один глаз. Преуспев в этом начинании, он увидел рядом Свайнхильду, снимающую через голову нижнюю полотняную сорочку. — Эй, — пробормотал он. — Ты чего?

— Собираюсь принять ванну, если тебе она больше не нужна, — услышал он ехидный ответ.

O’Лири быстро отвел глаза. Не из скромности, конечно, скорее наоборот. Вид голой девушки с поднятой ногой, пробующей воду в лохани, был до изумления приятен. Несмотря на спутанные волосы и обгрызанные ногти, у Свайнхильды было тело принцессы… принцессы Адоранны, если уж на то пошло. Лафайет быстро вытерся и улёгся в постель, натянув одеяло до подбородка.

Свайнхильда мурлыкала какую-то песенку, весело плеща водой.

— Поторопись, — сказал Лафайет хриплым голосом. — Вдруг сюда зайдёт Боров?

— Ему придётся подождать, только и всего, — резонно заметила Свайнхильда. — Правда, не помню, чтоб этот дундук хоть раз в жизни мылся ниже подбородка.

— Но ведь он — твой муж!

— Называй, как хочешь. Сам знаешь, как живем. Этот гад сказал, что не хочет записываться, потому что нас обложат налогами, обдерут как липку, да еще под статью подведут. Врёт он все. По-моему…

— Ты еще не готова? — взвизгнул O’Лири, зажмурившись и с трудом удерживаясь от искушения подсмотреть.

— Мм-мм… почти. Вот только…

— Прошу тебя, поторопись. Мне надо как следует выспаться, ведь завтра идти пешком целых двадцать миль!

— Где полотенце?

— На спинке-кровати.

Он услышал ровное дыхание, шуршание простыни по обнаженному телу, шлепанье босых ног…

— Подвинься, — прошептал нежный голос. Лафайет подскочил и сел в постели.

— Великий боже, Свайнхильда, ты не можешь здесь спать!

— Это почему я не могу спать в собственной кровати? — возмущённо спросила она. — Может, ты хочешь отправить меня в козлиное стойло?

— Нет… что ты, но…

— Послушай, Лэйф, либо мы делимся поровну, либо катись отсюда, и плевать я хотела на твое серебро.

Теплое тело скользнуло в постель, перегнулось через него, задувая свечу…

— Дело не в этом, — слабым голосом ответил Лафайет. — Дело в том…

— Да?

— Э-э-э. — я не помню, в чем дело. Но твой муж храпит внизу, а из комнаты нет второго выхода.

— Кстати, насчёт храпа, — неожиданно сказала Свайнхильда.

— Что-то больно тихо стало на кухне.

От удара дверь распахнулась настежь, с потолка посыпалась штукатурка. При свете высоко поднятой керосиновой лампы Лафайет увидел разъяренное лицо Борова, отнюдь не ставшее менее свирепым от синяка под глазом и шишки размером с утиное яйцо на голове.

— Ага! — заорал он. — Под кровлей моего дома, Иезабель!

— Твоего дома! — проорала в ответ Свайнхильда, не оставаясь в долгу, в то время как Лафайет глубже вжался в стену, надеясь, что о нем забудут. — Папаша мне его завещал, а я тебя подобрала по доброте душевной. Помню, как ты шлялся по улицам в поисках обезьяны, которая утащила твою шарманку. Или тогда ты тоже наврал?

— Как только я увидел эту разодетую образину, сразу понял, что у тебя с ним шашни! — не сдавался Воров, тыкая пальцем размером с сардельку в сторону Лафайета.

Он повесил лампу на крючок у двери, закатал рукава рубашки, обнажая бицепсы толщиной с коровью ляжку, и, вытянув руки вперёд, прыгнул на кровать. Лафайет отчаянным усилием оттолкнулся ногой и свалился на пол, запутавшись в одеяле. Соответственно, Боров со всего размаха угодил головой в стену, после чего рухнул как подкошенный.

— Ну и ударчик у тебя, Лэйф, — раздался откуда-то сверху восхищенный голос Свайнхйльды. — Так ему и надо, бульдогу проклятому, получил по заслугам.

Лафайет, окончательно запутавшийся в бескрайних просторах одеяла, боролся до конца и одержал верх, вылезая из-под кровати на глазах изумленной Свайнхйльды.

— Какой ты забавный, — сказала она. — Сначала вырубил Борова одним ударом, а потом зачем-то забрался под кровать.

— Я искал контактные линзы, — сообщил Лафайет. — Но в них отпала надобность, потому что я раздумал составлять завещание. Лучше я переночую в чистом поле. — Он начал лихорадочно одеваться.

— Наверное, ты прав, — вздохнула Свайнхильда, откидывая прядь прекраснейших белокурых волос на голое плечо. — Когда Боров проснётся, настроение у него будет не из лучших. — Она надела рубашку и принялась натягивать на себя платье.

— Не беспокойся, я знаю дорогу, — торопливо сказал Лафайет. — Можешь не провожать.

— Провожать? Ты что, шутишь? Как я могу здесь остаться после того, что произошло? Давай-ка уберемся подобру-поздорову, пока Боров не пришёл в себя, а то опять придётся тебе драться, уж больно он страшен в гневе.

— Э-э-э… может, тебе действительно лучше несколько дней погостить у мамы? А когда Боров остынет, ты объяснишь ему, что он ошибся и напрасно подумал…

— Ошибся? — Свайнхильда изумленно на него посмотрела. — В чем? Ну да ладно, можешь не отвечать. Ты какой-то странный, Лэйф, но кажется, не хотел меня обидеть. Не то, что Боров, горилла проклятая!

Лафайету показалось, что он увидел слезинку, блеснувшую в голубом глазу девушки, но она быстро отвернулась и стала застегивать платье на пуговицы, а затем открыла дверцы стенного шкафа и достала тяжёлый плащ.

— Соберу еды в дорогу, и сразу пойдём, — сказала она, выскальзывая из комнаты в тёмный коридор.

Лафайет покорно пошёл следом, прихватив керосиновую лампу. На кухне он стоял, переминаясь с ноги на ногу, пока Свайнхильда упаковывала в корзину грубый хлеб, связку черных колбасок, яблоки, желтый сыр, а также кухонный нож и бутылку с жидкостью сомнительного пурпурного цвета.

— Ты очень заботлива, — сказал он, принимая корзинку из рук Свайнхильды. — Надеюсь, ты разрешишь мне заплатить, в знак моей глубокой признательности.

— Да брось ты, — отмахнулась Свайнхильда, увидев, что он полез в карман. — Деньги нам пригодятся в пути.

— Нам? — Брови Лафайета изумленно приподнялись. — А где живёт твоя мама?

— Что ты заладил одно и то же? Прямо маменькин сыночек какой-то. Моя старуха умерла, когда мне года не исполнилось. Ладно, сматываемся. А то Боров проснётся и отправится на розыски.

Она толкнула ногой заднюю дверь, и в комнату ворвался ледяной порыв ветра.

— Н-но… мы не можем путешествовать вместе!

— Это почему? Нам по пути.

— Ты… ты тоже хочешь встретиться с герцогом?

— Плевать я хотела на герцога! Просто хочу побродить по большому городу, увидеть яркие огни, поразвлекаться, в конце концов, пока не стала старухой. Лучшие годы жизни я провела, стирая слоновьи носки, да и те приходилось отнимать с боем. И где благодарность? Только руку чуть не вывихнула, когда врезала ему сковородкой.

— Но… что скажут люди? Пойдут слухи, а Боров никогда не поверит, что я тобой не интересуюсь… то есть, в другом смысле не интересуюсь…

Свайнхильда вздернула подбородок и выпятила нижнюю губку: метод, с помощью которого принцесса Адоранна в свое время разбила тысячи сердец.

— Прошу прощенья, благородный рыцарь. Теперь и мне кажется, что я буду вам только в тягость. Так что идите-ка своей дорогой, а я уж как-нибудь доберусь.

Она резко повернулась и пошла по освещенной луной улице. На сей раз O’Лири не сомневался, что видел в ее глазах слезы.

— Свайнхильда, подожди! — Он кинулся за ней и уцепился за край плаща. — Я имел в виду… я не имел в виду…

— Нужны мне твои утешения, — пробормотала девушка, и Лафайету показалось, что она едва удерживается от рыданий. — Жила я на свете, пока тебя не было, и сейчас не помру.

— Свайнхильда, — запинаясь проговорил Лафайет, торопливо шагая рядом, — по правде говоря, я колебался, э-э-э-э, не решаясь путешествовать вместе, гмм-мм, только потому, что ты мне очень нравишься. Да. Я хочу сказать, кха-кха, что боюсь не совладать со своими чувствами, э-э-э, и могу… тебя обидеть. Вот. А ведь я — женатый мужчина, а у тебя есть муж. И… и…

Он остановился, окончательно запутавшись, ловя воздух ртом, а Свайнхильда повернулась, испытующе глядя на него. Внезапно она расплылась в улыбке и обняла руками за шею.

Мягкие бархатные губки слились с его губами, мягкое податливое тело прижалось к его груди.

— А я было испугалась, что старею, — доверительно призналась она, покусывая Лафайета за мочку уха. — Какой ты смешной, Лэйф. Наверное, из благородных, раз подумал, что можно этим обидеть девушку.

— Вот-вот, — с готовностью подтвердил Лафайет. — К тому же меня волнует, что скажут твой муж и моя жена.

— Больше тебя ничего не волнует? Мне б твои заботы. — Свайнхильда растрепала рукой его волосы. — Пойдём. Если поднажмем, попадем в Миазмы до петухов.

Глава 3

Поднявшись на небольшой холм, O’Лири увидел внизу залитое лунным светом озеро, которое, казалось, простиралось до самого горизонта. На этой нескончаемой водной глади виднелась цепь островов, и на самом последнем горели далекие огни большого города.

— Трудно поверить, что именно здесь я когда-то шагал по знойной пустыне, — сказал он. — И если б не набрел на оазис, где стоял автомат с газированной водой, от меня остались бы одни воспоминания да высушенный скелет.

— У меня болят ноги, — простонала Свайнхильда. — Давай перекусим.

Они уселись прямо на землю, и O’Лири распаковал корзинку с продуктами, из которой мощно запахло чесноком. Нарезав колбасу кружочками, он сделал бутерброды, и они принялись за еду, глядя на звезды.

— Смешно, — сказала Свайнхильда. — Когда я была маленькой, мне почему-то казалось, что на каждой звездочке есть люди. Я думала, они живут в роскошных садах и целыми днями поют и танцуют. И еще я вообразила себе, что у меня нет родителей, и люди со звезд прилетят ко мне и заберут с собой.

— Самое забавное, — ответил Лафайет, — что я вообще ни о чем не думал, пока не очутился на Артезии. Научился фокусировать пси-энергию, и бац! Представляешь?

— Послушай, Лэйф, — сказала Свайнхильда. — Ты человек хороший, я от души тебе говорю: опомнись и не болтай глупостей. Мечтай себе на здоровье, только не верь мечтам, а то окончательно свихнешься. Забудь-ка ты лучше об этих энергиях и очнись, пока не поздно. Нравится тебе или нет, но живем мы с тобой на Меланже, будь он трижды неладен.

— Артезия, — прошептал Лафайет. — Я мог стать королем, но отказался от престола. Слишком хлопотно. Но ты была принцессой, Свайнхильда, а Боров — графом. Чудесный человек, если поближе с ним познакомиться…

— Это я — принцесса? — Свайнхильда невесело рассмеялась. — Я — кухарка и домашняя хозяйка, Лэйф. Разве ты можешь представить меня в кружевном наряде, с презрительной улыбкой на лице и каким-нибудь пуделем на веревке?

— Тигренком на поводке, — поправил Лафайет. — И ты никогда не улыбалась презрительно: тебя все любили за доброту. Конечно, ты на меня рассердилась, когда я пригласил служанку на Большой Бал…

— Конечно, и я была права, — подхватила Свайнхильда. — Не хватало только, чтоб на моём королевском балу танцевали всякие кухарки и служанки. Что, других баб тебе было мало?

— Ну, не скажи, — горячо запротестовал Лафайет. — Дафна была так же чиста и прекрасна, как самая прекрасная женщина на балу, кроме, может, тебя одной. Ей не хватало лишь горячей ванны да роскошного платья, чтобы засверкать во всем блеске.

— Н-да, чтобы сделать из меня леди, этого явно недостаточно, — сокрушенно пробормотала Свайнхильда.

— Ерунда! — воскликнул Лафайет. — Если б ты хоть капельку за собой следила, то была бы ничуть не хуже других!

— Ты считаешь, когда я напялю на себя платье в кружавчиках, да буду ходить на цыпочках и не марать рук, то стану лучше, чем сейчас?

— Я не это имел в виду… я имел в виду…

— О господи, опять тебя заело. Хватит, Лэйф. У меня есть тело, сильное и горячее, и если я ничего не смогу добиться в жизни, на кой ляд мне кружевные трусы?

— Знаешь, Свайнхильда, когда доберемся до столицы, я отведу тебя к парикмахеру, и он уложит твои волосы, а потом…

— Зачем мне портить волосы? Прекрати, Лэйф. Собирайся и пойдём. Нам еще топать и топать, а впереди — озеро, и переплыть через него — это тебе не языком трепать.

Они спустились с холма и очутились на заболоченном берегу, покрытом жижей, гнилыми водорослями и тухлой рыбой. Стоя по щиколотку в грязи, Лафайет и Свайнхильда дрожали от холода, беспомощно озираясь по сторонам. На далеком острове огоньки весело перемигивались, отражаясь в черном небе.

— Наверное, старый баркас затонул, — заметила Свайнхильда.

— Раньше он ходил в город и обратно каждый час — полторашка в один конец.

— Придется поискать лодку, — сказал O’Лири. — Пойдём. Видишь избушки? Скорее всего, это — рыбачьи хижины. Может, удастся нанять человека, который согласится нас перевезти.

— Слушай, Лэйф, должна тебя предупредить: ты с этими рыбаками поосторожней. Запросто обчистят, дадут по голове и выбросят в воду.

— Ничего не поделаешь, придётся рискнуть. Не стоять же на месте, в самом деле.

— Лэйф, — она схватила его за руку, — давай просто пойдём по берегу, найдем лодку, которая плохо привязана, и…

— Ты хочешь, чтобы я лишил несчастного рыбака средств производства? Свайнхильда, мне стыдно за тебя!

— O’кэй. Тогда ты подожди, а эти самые средства добуду я.

— Твои намерения не делают тебе чести, Свайнхильда, — твердо сказал Лафайет. — Мы будем действовать прямо и открыто. Честность — лучшая политика, запомни раз и навсегда.

— Странная политика, Лэйф. Ладно, валяй. В конце концов, речь идёт о твоей шее.

Они зашлепали по грязи к ближайшей хижине — полуразвалившейся постройке с прогнившими венцами и ржавой печной трубой, почему-то торчавшей из стены. Из трубы валил черный дым; слабая полоска света пробивалась из-под ставен наглухо заколоченного окна. Лафайет постучал в дверь. Спустя несколько секунд послышался скрип пружинной кровати и хриплый голос произнёс.

— Ну?

— Э-э-э… вас беспокоят двое путешественников, — сказал Лафайет. — Нам нужно попасть в столицу. Мы готовы хорошо заплатить… уфф! — Локоть Свайнхильды больно ткнул его под ребро, — …если у нас хватит денег.

Послышалось невнятное бормотание, звук открываемого засова, и дверь приоткрылась на шесть дюймов. В образовавшейся щели были видны лишь густая мохнатая бровь и покрасневший глаз, бессмысленно уставившийся на Лафайета.

— Тебе чего? — сказал глаз. — Псих, что ли?

— Не смейте выражаться! — Лафайет повысил голос. — Здесь присутствуют дамы.

Бессмысленный глаз уставился на Свайнхильду. В дверной щели появился расплывшийся в ухмылке рот, обнаживший несметное число больших желтых зубов.

— Что ж ты сразу не сказал, голуба? Совсем другое дело. — Глаз оценивающе посмотрел вверх, затем вниз. — Да, хороша пташка. Так чего, говоришь, тебе надо?

— Нам необходимо попасть в порт Миазм, — объяснил Лафайет, делая шаг в сторону и полностью закрывая Свайнхильду от глаза.

— Это очень важно.

— Ага. Утром…

— Мы не можем ждать до утра, — перебил Лафайет. — Кроме того, в наши намерения не входит ночевать на болоте, и нам нужно замести следы… э-э-э… добраться до столицы как можно скорее.

— Ну… Знаешь что, приятель, я — человек добрый. Так и быть, пусть дама ночует со мной в хижине, а тебе я постелю плащ на берегу. Утром…

— Сколько раз повторять! — прикрикнул Лафайет. — Мы хотим переправиться на остров сейчас, сию минуту. Немедленно.

— Ага, — сказал абориген, зевая во весь рот и прикрывая его гигантской волосатой ладонью. — Без лодки твое дело не выгорит, босс.

— Послушай, — сказал O’Лири. — Я хочу дать тебе — Он сунул руку в карман и достал очередной пятидесятицентовик, — …эту монету, если ты доставишь нас в город. Или тебе не нужны деньги?

— Эй! — сказал рыбак. — Похоже на чистое серебро.

— Да, — ответил Лафайет. — Согласен?

— Ух ты, спасибо, кэп. — Рука потянулась к монете, но O’Лири быстро сунул ее обратно в карман.

— Нехорошо, — ледяным тоном произнёс он. — Сначала перевези нас на остров.

— Ну. — Рука отпрянула и стала чесать голову со скрипом, напоминающим звуки строгающего рубанка. — Здесь есть одна закавыка, ваше сиятельство. Схожу, посмотрю, может, чего и выйдет. Но только цена моя будет другая. С вас-то монетка,

ладно, а дама сама заплатит. — Рука вытянулась вперёд, намереваясь смести O’Лири с дороги, и он резко ударил ее владельца по пальцам, после чего рука вновь отпрянула, и потревоженное место было засунуто в рот. — Ага, — сказал абориген, с упрёком глядя на Лафайета. — Больно, приятель.

— Жаль, что мало, — холодно ответил Лафайет. — Скажи спасибо, что я тороплюсь, а то выволок бы тебя из дома и задал настоящую взбучку.

— Ну? Мог бы чуток зашибиться, голуба. Внутри хижины что-то зашевелилось, и из двери высунулась голова, за которой появились плечи, размером с добрую копну сена, массивный торс, а за ними и сам рыбак, который выполз на четвереньках, поднялся на ноги, величиной с телеграфные столбы, и выпрямился во весь рост — не меньше семи футов шести дюймов.

— Я же ничего не говорю, и с платой могу подождать, пока переедем, — сказало чудовище. — Даже лучше, что сначала разогреюсь. Жди меня здесь, кэп. Я быстро.

— Ну ты даешь, Лэйф, — прошептала Свайнхильда, глядя как гигантская фигура скрылась в тумане. — Сразу видно, что не из пугливых. — Она с сожалением посмотрела вслед великану. — Что-то в нем все-таки есть.

— Если он до тебя пальцем дотронется, я оторву ему голову и запихаю в его собственную глотку, — прошипел Лафайет.

— Эй, Лэйф! Да ты никак ревнуешь? — с восхищением сказала Свайнхильда и, на секунду задумавшись, добавила: — Смотри, не зарывайся. Хватит с меня скандалов. Посмотрит какой-нибудь бродяга на мою грудь, так Боров сразу в кулаки. Надоело.

— Ревную? Я?! Ты с ума сошла.

Лафайет сердито сунул руки в карманы и стал шагать взад-вперёд, в то время как Свайнхильда напевала себе под нос, накручивая прядь волос на палец.

Прошло не менее четверти часа, прежде чем великан вернулся, крадучись, двигаясь на удивление бесшумно.

— Все готово, — сказал он хриплым шепотом. — Поехали.

— Чего это ты шепчешься? — громко спросил O’Лири подозрительным тоном. — Что…

Молниеносным движением гигант заткнул ему рот ладонью, жёсткой, как подошва сапога.

— Тише, босс, — прошипел он, — а то разбудим соседей. Ребята вкалывают с утра до вечера и хотят выспаться.

O’Лири вырвался из железных объятий, отфыркиваясь от резких запахов селедки и дегтя.

— Хорошо, — тоже шепотом ответил он. — Извини, я не хотел никого беспокоить.

Взяв Свайнхильду за руку, O’Лири пошёл за проводником по болотистому берегу к полуразрушенному каменному причалу, в конце которого была привязана грубо сделанная широкая плоскодонка. После того, как великан сел за вёсла, осадка лодки увеличилась дюймов на шесть. Лафайет помог Свайнхильде спуститься и заскрежетал зубами, когда мощные руки подхватили ее, как пушинку, и перенесли на корму.

— А ты садись на нос, кэп, и следи, чтоб мы не наткнулись на бревна, — сказал гигант.

Лафайет едва успел удобно устроиться, как вёсла опустились в воду, и от мощного гребка он чуть было не вывалился из лодки. Угрюмо вцепившись в борт, O’Лири видел, как под скрип уключин и плеск волн уменьшается и исчезает в густом тумане причал. Впереди далекие огни большого города продолжали перемигиваться, плавая в черной дымке неба. Сырой ветер пронизывал насквозь.

— Долго нам плыть? — хрипло спросил он, плотнее закутываясь в пиджак.

— Шш-шш-шш, — просипел великан, не оборачиваясь.

— В чем дело? — резко спросил Лафайет. — Может, теперь ты боишься разбудить рыбу?

— Будь ласков, друг, заткни пасть, — настойчиво прошептал абориген. — Знаешь, как звук разносится по воде? — Он наклонил голову, прислушиваясь. На берегу кто-то невнятно закричал.

— Вот видишь? — высокомерно произнёс Лафайет. — Не все так заботятся о покое ближних, как ты. Должен заметить.

— Да замолчишь ты, падла, в конце концов, — сдавленным от ярости голосом прошипел великан. — Нас услышат!

— Кто? — громко спросил Лафайет. — В чем дело? — Почему мы ведем себя как преступники?

— Потому что парень, у которого я одолжил лодку, может обидеться, — пробормотал гигант. — А, теперь все одно. У ребят слух, как у летучих мышей.

— За что может обидеться парень, у которого ты одолжил лодку? — удивленно спросил Лафайет.

— За то, что я одолжил у него лодку.

— Ты хочешь сказать, что взял ее без разрешения?

— Стану я будить человека, чтобы спрашивать всякие глупости.

— Ты… ты…

— Меня зовут Хват, голуба. А ругаться будешь, когда нас поймают. Не бойся, ребята на месте сидеть не будут.

Хват наклонился вперёд и мощным гребком послал лодку далеко вперёд.

— Великолепно, — простонал Лафайет. — Вот она, награда за честность. Полиция идёт по горячему следу, а нам приходится удирать.

— Я от тебя ничего скрывать не стану, босс, — доверительно сообщил Хват. — Эти ребята не лягавые. Нету у них глупых предрассудков. И если поймают, не жди повестки в суд.

— Послушай, — быстро сказал Лафайет. — Давай повернём назад и объясним, что произошло недоразумению.

— Может, вашему сиятельству хочется, чтоб его сожрали рыбы, но это не по мне, — отрезал Хват. — И надо подумать о маленькой леди. Ребята давно не видели девочек.

— Ты бы лучше поберег дыхание, — посоветовал Лафайет. — Чем болтать, греби сильнее.

— Если я буду грести сильнее, сломаются вёсла, — отпарировал Хват. — Похоже, нас догоняют, голуба. Надо бы облегчить корабль, кэп.

— Прекрасная мысль, — согласился Лафайет. — Что выбросим за борт?

— Да вроде бы нет здесь ни сетей, ни удилищ. А кроме меня, грести некому. И даму из лодки не выкинешь, пока нет нужды. Остаешься ты, приятель.

— Я? — недоумённо спросил Лафайет. — Послушай, Хват, ведь это я тебя нанял. Не можешь же ты…

— Что делать, босс. Такова жизнь. Великан бросил вёсла, хлопнул ладонью о ладонь и повернулся к O’Лири.

— Но… кто тебе заплатит, если ты меня выбросишь? — спросил хитроумный Лафайет, пытаясь вжаться в деревянную банку.

— Ага, это ты верно подметил, — согласился Хват, почесывая подбородок, широкий, как Гибралтар. — Может, сначала рассчитаемся?

— Вот уж нет. Куда я, туда деньги.

— Ну, хватит разговоры разговаривать. Несправедливый ты человек, кэп, да ладно, получу с маленькой леди вдвойне.

Массивная рука вытянулась в его сторону. Лафайет пригнул голову как бык и ринулся вперёд, намереваясь угодить великану в живот и почему-то натыкаясь на кирпичную стену, отбросившую его на борт. Отчаянно цепляясь за неровное дно, O’Лири услышал какой-то свист, глухой удар, и в следующую секунду лодка оказалась в центре тайфуна. Ледяная вода обдала его с головы до ног.

— Спокойно, Лэйф! — крикнула Свайнхильда с кормы. — Я ему врезала веслом по голове, так что все в порядке. Чуть не утопил нас, гад. Давай вышвырнем его за борт.

— Ты. — с ума… сошла, — с трудом произнёс Лафайет, приходя в себя я уставившись на фигуру великана, рука которого, толщиной с небольшой дуб, свешивалась с лодки, чертя по воде след. — Он без сознания. Может утонуть.

— Пробравшись на четвереньках к гребной банке, O’Лири забрал у девушки весло, вставил его в уключину, сделал гребок…

Раздался громкий треск, и Лафайет полетел вверх тормашками.

— Эх, слишком сильно я ударила, — с сожалением сказала Свайнхильда. — Сковородка была удобнее.

Лафайет вскарабкался обратно на банку, не обращая внимания на боль в плечах, спине, груди, пояснице и прочих частях тела.

— Придется грести одним веслом, — сказал он, тяжело дыша.

— Ты не знаешь, в каком направлении?

— Понятия не имею, — ответила Свайнхильда. — Но, по-моему, ты можешь не стараться, Лэйф. Смотри.

O’Лири повернулся и увидел белое расплывчатое пятно треугольного паруса, надвигающегося на них с угрожающей скоростью.

— Баркас! — воскликнул он, глядя, как из тумана появляется корпус судна, на палубе которого стояли несколько рыбаков. При виде дрейфующей плоскодонки они радостно закричали и искусно причалили борт к борту. Лафайет разбил оставшееся весло о голову первого человека, прыгнувшего в лодку, но затем айсберг, о существовании которого он не подозревал, упал на него, погребая под сотнями тонн ледяных глыб и мамонтовых скелетов.

O’Лири пришёл в сознание, не понимая, зачем ему понадобилось совать голову в ледяную окрошку и почему в его мозгу трезвонят праздничные колокола. К тому же пол качался во все стороны одновременно, а когда он попробовал за что-нибудь ухватиться, оказалось, что обе его руки отрезаны по самые плечи. Лафайет изо всех сил задергал ногами, в результате чего окунулся с головой в ледяную воду, полившуюся за воротник при очередном подъеме палубы. Он изогнулся, перекатился на спину и заморгал глазами, пытаясь хоть что-нибудь разглядеть. По крайней мере, руки были на месте: слишком уж сильно они болели, стянутые тугими веревками.

— Очнулся, мазурик, — послышался рядом веселый голос. — Дать ему пару раз по морде?

— Подожди. Сначала будем тащить соломинки. O’Лири завертел головой, испытывая самые разнообразные ощущения, не относящиеся к числу приятных, и туман перед его глазами постепенно рассеялся.

Первым делом он увидел ноги, обутые в резиновые сапоги. Обладатели ног стояли на палубе, глядя на рыбака, обхватившего Свайнхильду сзади. Как раз в эту минуту девушка изловчилась и лягнула своего тюремщика ногой в голень. От неожиданности рыбак подпрыгнул и громко выругался.

— Живчик, да и только! — восхищенно сказал матрос с длинными жирными волосами. — Где соломинки?

— Откуда здесь соломинки? — ворчливо отозвался его приятель. — Будем тащить рыбу.

— Не по правилам, — пробормотал невысокий коренастый пират с иссиня-черной бородой и бакенбардами, между которыми с трудом можно было различить кончик носа. — Где это видано, чтобы бабу разыгрывали рыбой?

— Да бросьте вы, ребята, — вмешалась Свайнхильда. — Я сама привыкла выбирать мальчиков.

Вот ты, красавчик… — Она бросила многообещающий взгляд на верзилу с квадратной челюстью и рыжими волосами, чем-то похожего на свинью. — Ты мне больше всех нравишься. Неужели ты позволишь этим недоноскам помешать нашей любви?

Избранник Свайнхильды поперхнулся от изумления, но тут же расправил широкие плечи и выпятил грудь, ухмыляясь во весь рот.

— Значит, так, ребята…

Метко брошенный гарпун угодил точно в шею, и обладатель квадратной челюсти, взмахнув руками, рухнул на палубу.

— Ты это прекрати, — скомандовал хриплый голос. — Оставь свои бабьи штучки. У нас все поровну. Правда, ребята?

Вслушиваясь в одобрительный хор голосов, Лафайет умудрился принять сидячее положение и облокотился о румпель, надежно фиксированный канатом. Никем не управляемый баркас легко шёл по ветру, рассекая волны. Руки у Лафайета совсем онемели, и он напряг мышцы, пробуя веревки на прочность, но они сдавили кисти как наручники. Матросы весело смеялись, поддразнивая Свайнхильду, а один из них, высунув язык от напряжения, пытался зажать в кулаке несколько копченых селедок. Предмет их лотереи стоял в насквозь промокшем платье, прилипшем к телу, высоко вздернув подбородок и выпятив посиневшую от холода нижнюю губу.

O’Лири застонал. Хорош защитничек! Это он втравил девушку в жуткую историю. Упрямый осел! Теперь вообще неизвестно, удастся ли унести отсюда ноги. Хват говорил, что аборигены скормят его рыбам. Наверное, оставили в живых, потому что не успели ограбить, а потом — нож под лопатку, и концы в воду, И Свайнхильда… бедная девочка, мечтавшая увидеть огни большого города. Головорезы наверняка ее прикончат. Лафайет изо всех сил напряг мышцы. Если б только освободить одну руку, он прихватил бы на тот свет кого-нибудь из этих скалящихся обезьян! Если б только к нему хоть на мгновение вернулась способность фокусировать пси-энергию!..

Лафайет глубоко вздохнул и заставил себя расслабиться. Ему никогда не удастся развязать трехдюймовые веревки, но… может, ему удастся самое маленькое (нет, не вернуться на Артезию, или вызвать на бой дракона, или получить задарма коробку вкусных конфет), самое крошечное чудо — и тогда появится реальный шанс остаться в живых.

— Это все, о чем я прошу, — прошептал он, закрывая глаза.

— Честное слово.

«Но мне необходимо задумать что-то определенное, — напомнил он сам себе. — Фокусировка пси-энергии — не волшебство, а концентрация определенных сил, с помощью которых можно управлять событиями. Вот, например, меня плохо связали…»

— Но тебя хорошо связали, — пробормотал он. — Нельзя изменить свершившийся факт; в лучшем случае можно повлиять на будущее. И то в известных пределах.

«В таком случае на палубе лежит нож, старый ржавый ножик, небрежно брошенный рядом с румпелем. Я бы мог дотянуться до него, и…»

— Проснись, скотина, — прогремел чей-то голое, и носок резинового сапога ударил Лафайета в ухо. Красочные круги и треугольники заплясали перед глазами O’Лири, и неожиданно он понял, что лежит на боку, а в нос ему бьет резкий запах сыра и чеснока. Что-то похожее на колючую проволоку царапало его шею. Повернув голову, он почувствовал под щекой раздавленное яблоко…

Лафайет затаил дыхание. Да ведь это же корзинка с продуктами! Пираты подняли ее на борт вслед за пленниками. А в корзинке был нож.

Лафайет приоткрыл один глаз и осторожно осмотрелся. Трое матросов обступили четвертого, тщательно изучая рыбьи головы, торчащие из кулака.

Пятый пират, явно не угодивший своим товарищам, скорее всего, сжульничавший, корчился на палубе в предсмертных муках.

Свайнхильда лежала у борта, свернувшись в клубок, видимо, отброшенная в сторону за очередную провинность.

Стараясь двигаться незаметно, Лафайет принялся ощупывать палубу связанными сзади руками. Он наткнулся на ломоть промокшего хлеба, еще одно раздавленное яблоко, подполз к корзинке и залез внутрь. Пусто. Он осторожно продвинулся на шесть дюймов, раздвигая колбаски плечами и давя сыр лопатками. Ему помогли волны, раскачивающие баркас. Нож скользнул в руку, и пальцы Лафайета сжались на его рукоятке.

Матросы увлеченно тащили из кулака селедки, забыв обо всем на свете. Лафайет перекатился по палубе, сел на прежнее место у румпеля и ожесточенно принялся водить ножом по канату.

В течение минуты ему казалось, что ничего не выйдет, но внезапно раздался музыкальный «бенц!» — и румпель больно ударил Лафайета под ребра, поворачиваясь на девяносто градусов. Баркас накренился, уваливаясь под ветер. Парус обвис, потом вновь надулся с треском, напоминающим пистолетный выстрел. Заскрипели ванты. Нижний деревянный брус паруса описал полукруг, пролетая по воздуху на высоте человеческой шеи, в чем Лафайет убедился, глядя на четверых пиратов, выброшенных ударом за борт. Неуправляемый баркас продолжал мчаться по озеру.

Глава 4

— Бедная твоя голова, — сказала Свайнхильда,

пожертвовавшая нижней юбкой ради того, чтобы наложить холодный компресс на одну из многочисленных шишек O’Лири. — Ребята швыряли, тебя, как мешок с капустой.

Лафайет застонал, дотрагиваясь до распухшего горячего уха, по форме напоминающего картошку, и чуть повернул румпель, вглядываясь в туман.

— Они оказали нам услугу, — пробормотал он. — На веслах нам никогда не удалось бы дойти до города так скоро.

— До чего раздражает твоя дурацкая привычка во всем плохом видеть хорошее, — недовольно ответила Свайнхильда. — Одумайся, пока не поздно.

— Сейчас не время для мрачных размышлений, — подбодрил ее Лафайет. — Правда, мы продрогли, промокли и проголодались, но худшее позади. Пострадали моя голова да твое достоинство. Ничего страшного. Через несколько минут мы будем кушать вкусный суп и пить вино, а потом снимем номер в отеле и как следует выспимся.

Он ловко повернул баркас под ветер, проходя мимо высоких строений на гранитной набережной, чем-то напоминавшей амстердамскую, и причалил к молу, у которого покачивались несколько барж и шаланд. Свайнхильда бросила швартов сторожу, обмотавшему канат вокруг низкого каменного столбика. Газовые фонари раскачивались на ветру, освещая территорию порта, заваленную мусором и пищевыми отходами. Несколько матросов безразлично смотрели, как Лафайет помог Свайнхильде сойти на берег. Шелудивый пес с поджатым хвостом прошмыгнул мимо, а так как он явно торопился по своим собачьим делам в Миазмы, они пошли следом.

— Какой огромный город, — испуганно озираясь по сторонам, сказала Свайнхильда. — И порт… такой большой и красивый, даже не ожидала. — Она рассеянно поправила упавший на лоб локон.

— Да-а, — с сомнением в голосе отозвался Лафайет и, взяв девушку за руку, повел ее к освещённому входу в таверну, над которым висела засаленная вывеска: «ПИЩА НА СЛАВУ».

В дымной, но теплой комнате они заняли угловой столик. Заспанный хозяин молча принял заказ и удалился.

— Совсем другое дело, — со вздохом облегчения произнёс Лафайет. — Вечер начался неудачно, зато сейчас — грех жаловаться. Поедим горячего, пойдём «в отель, и сразу спать. Жить можно.

— Мне страшно, Лэйф, — сказала Свайнхильда. — Очень уж он большой, этот город. И бездушный. Люди спешат куда-то, друг на друга не смотрят. У них совсем не осталось маленьких радостей. Я так не смогу.

— Спешат? — пробормотал Лафайет. — Как покойники в морге.

— Посуди сам, — продолжала Свайнхильда. — Глубокая ночь, а таверна открыта. Никогда такого не видывала.

— Послушай, сейчас десять вечера, — резонно возразил Лафайет. — Совсем не…

— И к тому же мне надо выйти, а поблизости ни одного куста.

— Для этого существует специальное помещение, — торопливо объяснил Лафайет. — Видишь, написано «ЛЕДИ».

— Внутри?!

— Конечно. Ведь мы в городе, Свайнхильда. Придется тебе привыкать…

— Ладно, неважно. Я быстренько сбегаю за угол…

— Свайнхильда! Немедленно в туалет!

— Тогда пойдём со мной.

— Не могу, он для женщин. Для мужчин рядом.

— Надо же! — Свайнхильда неодобрительно покачала головой.

— Иди скорее, через несколько минут принесут суп.

— Пожелай мне ни пуха ни пера.

Она встала со стула и неуверенно пошла вперёд. Лафайет вздохнул, подвернул намокшие кружевные манжеты рубашки, вытер влажное лицо салфеткой, лежавшей рядом с тарелкой, и принюхался к восхитительным ароматам жарящегося цыпленка и лука, доносившимся с кухни. При мысли об ужине рот его наполнился слюной. Кроме нескольких кусочков салями и сомнительных сосисок, приготовленных Свайнхильдой, он с утра ничего не ел…

Утро, — десять часов и миллион лет тому назад. Резной столик на террасе, белоснежная скатерть, начищенное серебро, безупречный дворецкий, наливающий лёгкое вино из замороженной и обернутой полотенцем бутылки, ломтики ветчины со специями, пшеничный хлеб, взбитые сливки, тоненькая, как папиросная бумага, фарфоровая чашечка с черным кофе…

— Эй, ты! — загремел с другого конца комнаты грубый голос, нарушая сладостные мечты O’Лири.

Решив, что в таверну забрел бродяга, которого собираются немедленно выставить за дверь, Лафайет обернулся. У входа стояли двое мужчин в треугольных шляпах, голубых мундирах, обшитых золотом, и белых бриджах до колен. Они смотрели на него в упор.

— Точно, он, — заявил один из них, хватаясь за эфес шпаги.

— Ух ты, целую неделю за ним гонялись. Теперь награда наша. Все денежки получим сполна. Смотри, Заскок, только не упусти. — Шпага со свистом вылетела из ножен и замелькала перед глазами O’Лири. — Лицом ко мне, руки на стол, приятель. Замри. Мы тебя арестуем именем герцога.

Второй стражник вытащил из-за пояса обрез и направил дуло на голову Лафайета.

— Сам пойдешь, мерзавец, или подстрелить тебя при попытке к бегству?

— Послушайте, — раздражённо сказал O’Лири, — вы меня спутали с каким-то другим мерзавцем. Я только что появился в вашем городе и еще не успел нарушить законов; или у вас есть закон, по которому запрещено дышать?

— Пока еще нет, но все впереди. — Острие шпаги кольнуло O’Лири в плечо. — Смотри, какой умник выискался.

— Давай по-хорошему, приятель, — посоветовал Заскок. — Нам с Простофлем платят за живого, как за мертвого.

— Я своими глазами видел, как ты отчебучил моих друзей, которые всего только хотели тебя арестовать, — добавил Простофль. — У меня руки чешутся с тобой посчитаться.

Заскок взвёл курки обреза.

— С ума вы все посходили, что ли! — вскричал Лафайет. — Я никогда в жизни не был в этой богом забытой дыре!

— Сказки рассказывай герцогу Родольфо! — Шпага еще раз кольнула его в плечо. — Ну-ка, лапки кверху, приятель! Не бойся, идти недалеко.

Вставая со стула, Лафайет бросил красноречивый взгляд на хозяина таверны, потом на дверь женского туалета. Хозяин моргнул, перекрестился и уставился в пол, яростно протирая хрустальные фужеры.

— Вы совершаете непоправимую ошибку, господа! — сказал Лафайет, подгоняемый острием шпаги на улицу. — Хватаете невиновного, в то время, как преступник разгуливает на свободе. Ваш начальник будет недоволен.

— Нам все равно, за кого получать деньги, приятель. А теперь заткнись.

Несколько случайных прохожих испуганно посмотрели вслед стражникам, ведущим Лафайета по узкой мощеной улице в направлении угрюмой высокой башни. Они миновали железные ворота, охраняемые часовыми в той же форме, что у Заскока и Простофля, пересекли большой двор и подошли к двери, над которой горел красный фонарь. За дверью находилась ярко освещенная комната, до потолка увешанная плакатами: ИХ РАЗЫСКИВАЕТ ПОЛИЦИЯ. Посередине стояли деревянная скамья и стол, заваленный грудами пыльных бумаг.

— Гляди-ка, кто к нам пожаловал, — сказал сидящий за столом мужчина, обращаясь к Лафайету. Взяв гусиное перо, он придвинул к себе чистый бланк. — Неумно. Крайне неумно. Ты сделал большую ошибку, вернувшись в Миазмы.

— Я не…

Резкий удар в спину положил конец возражениям O’Лири. Его схватили под руки, втолкнули в длинный коридор через обитую железом дверь, свели вниз по лестнице. Пахло, как в обезьяннике Сэнт-Лу.

— Ох, нет, — взмолился O’Лири. — Только не туда!

— Туда, туда, — охотно отозвался Простофль. — Прощай, шут гороховый!

И удар ногой в то место, на котором сидят, швырнул Лафайета вниз. Пролетев некоторое расстояние по воздуху, он свалился в камеру с низким потолком, освещенную светом одной-единственной свечи. По стенам камеры стояли клетки, из которых на него смотрели заключенные, напоминавшие обликом зверей. Между клетками сидел человек, поперёк себя шире, и, раскачиваясь на трёхногом табурете, чистил ногти огромным кинжалом.

— Нашего полку прибыло, — сказал он голосом, похожим на скрежет тупой мясорубки, мелющей мясо вместе с костями. — Тебе повезло, что есть свободное место.

Лафайет, не дослушав, бросился вверх по ступенькам, но не успел пробежать и трех шагов, как железная решётка с грохотом рухнула, чуть было не раздробив ему пальцы на ноге.

— Эх, опять промахнулся! — сказал надзиратель. — Вечно мне не везёт. Дюймом дальше, и пришлось бы отскребать тебя от пола.

— Что все это значит? — дрожащим голосом спросил Лафайет.

— Попался — терпи. Второй раз тебе не удастся улизнуть.

— Я требую адвоката. Не знаю, в чем меня обвиняют, но в чем бы меня ни обвиняли, обвинять меня не в чем!

— Да ну? — осведомился надзиратель, поднимая бровь в притворном изумлении. — Ты никогда ни с кем не дрался?

— Ах, вот оно что. Но я…

— Никогда ничего не крал?

— Без злого умысла. Плоскодонка…

— Никогда никого не соблазнял? Не пробирался по ошибке в чужую постель?

— Но я могу объяснить! — вскричал Лафайет.

— Можешь не стараться. — Надзиратель зевнул, перебирая связку ключей. — Твое дело слушалось в суде, и ты признан виновным по всем статьям уголовного кодекса. Советую как следует выспаться, ведь завтра твоя премьера.

— Завтра? Какая премьера?

— Да ты не волнуйся. — Надзиратель схватил Лафайета за воротник окончательно пришедшего в негодность пиджака и втолкнул в клетку. — Маленькое отрубание головы на заре. Ты — в главной роли.

Лафайет забился в угол клетки, стараясь не обращать внимания на боль и ломоту во всем теле. По полу взад-вперёд бегали мыши; от зловония нечем было дышать; мощный храп раздавался со всех сторон. Изредка Лафайет почесывался, вылавливая неуемных насекомых и отгоняя мысль о неприятном событии, ожидавшем его в такую рань.

— Свайнхильда подумает, что я ее бросил, — пробормотал он, обращаясь к своим коленям. — Никогда больше не будет доверять она женским уборным. Бедная девочка: одна, в средневековом городе, без денег, без друзей…

— Эй, Лэйф, — прошептал знакомый голос. — Иди сюда. Нам надо добраться до ворот минут за пять-шесть, пока не начнется обход.

— Свайнхильда! — Лафайет поперхнулся и, оглянувшись, увидел всклокоченные белокурые волосы, свисавшие из треугольного отверстия в стене, у которой стояла клетка. — Где — как… что…

— Чш-шш! Ты разбудишь надзирателя! Лафайет бросил взгляд на тюремщика, восседающего на табурете, подобно мечтающему Будде. Сложив пальцы на необъятном животе и прислонившись к стене, он спал.

— Я буду пятиться, а ты ползи вперёд, — шепнула Свайнхильда. — Здесь не развернуться.

Лафайет вскочил на ноги и в мгновение ока залез в грубый каменный тоннель, по которому дул холодный ветер.

— Положи камень на место, — вполголоса сказала Свайнхильда.

— Как? Ногами?

— А, черт! Ладно, может, никто не заметит. Неожиданно они стукнулись лбами, и губы Лафайета случайно скользнули по ее щеке. Девушка захихикала.

— Ну, ты даешь, Лэйф! Нашёл, когда приставать! Любой другой только и думал бы, как унести ноги!

— Как тебе удалось меня найти? — спросил Лафайет, продолжая осторожно ползти вперёд.

— Хозяин таверны сказал, что тебя сцапали. Я шла следом до самых ворот, а там познакомилась с мальчиками. Один из них показал мне подземный ход. Какой-то заключенный удрал им дня три назад.

— И они тебе все рассказали, едва успев познакомиться?

— Сам посуди, что у них за жизнь, Лэйф? Вкалывают от зари до зари, денег не получают… жалко им, что ли, если какой-нибудь бедняга вырвется из когтей Родольфо?

— Вот уж действительно благородно с их стороны.

— Да, но как тяжело было моей спине! Ну и холодный этот каменный пол, на котором ребятам приходится выстаивать часами!

— Свайнхильда, ты хочешь сказать… ладно, неважно, — поспешно добавил Лафайет. — Я предпочитаю ничего не знать.

— Осторожно, милый, — предупредила девушка. — Здесь тоннель поднимается и выходит наружу за кустом. А рядом — часовой.

Цепляясь локтями, пальцами и ногтями, Лафайет полз вверх. У самого выхода он замер и стал ждать, когда Свайнхильда разведает обстановку.

— Давай! — услышал он сдавленный шёпот, и мгновением позже они скрылись в тумане, а еще через несколько минут, пробежав по аллее, перемахнули через невысокую ограду и очутились в парке. Осторожно пробираясь между деревьями, они вышли на небольшую поляну, окруженную кустарником.

— Знаешь, Свайнхильда, а я о тебе думал, — признался Лафайет, в изнеможении опускаясь на землю. — Представляешь, мне собирались отрубить голову, и только благодаря тебе я остался жив. До сих пор не верится. Это просто чудо.

— А ты спас меня от пиратов, — ответила Свайнхильда. — Если б не ты, эти образины и сейчас бы со мной развлекались.

— Да, но ведь из-за меня ты ушла из дома, и…

— А ты из-за меня поругался с Боровом. Не такой уж он плохой, вот только мозгов маловато, и вечно меня в чем-то подозревает. Могу поклясться, окажись он здесь, закатил бы жуткий скандал, застукав нас в кустах!

— Э-э-э… ты права, — согласился Лафайет, незаметно отодвигаясь от мягкого теплого тела. — Но сейчас надо решить, что делать дальше. Я не могу показаться людям на глаза: либо меня с кем-то путают, либо эти матросы — олимпийские чемпионы по плаванию!

— Нам так и не удалось перекусить, — напомнила Свайнхильда. — Тебя накормили в тюрьме?

— У них, наверное, повар был выходной, — печально ответил Лафайет. — С каким наслаждением поел бы я колбасок, которые остались в нашей корзинке.

— Ты подглядывал, — с упрёком сказала Свайнхильда, разворачивая пакет и доставая салями, яблоко, кухонный нож и бутылку сомнительного вина, которые в последний раз O’Лири видел на борту баркаса.

— Умница моя, — восторженно прошептал бывший заключенный и принялся за дело, толсто накромсав пахнущую чесноком колбасу, разделив яблоко пополам и вытащив пробку из бутылки. — Нет ничего лучше ужина на свежем воздухе, — пробормотал он, прожевывая жесткое мясо.

— О такой жизни я могла только мечтать, — согласилась Свайнхильда, придвигаясь к нему и расстегивая две верхние пуговицы рубашки. — Большой город, полная свобода, встречи с интересными людьми, осмотр достопримечательностей…

— Осмотр местных тюрем не доставил мне удовольствия, — возразил Лафайет. — Не можем же мы вечно жить под кустом. Придется возвращаться на баркас.

— Как? Ты хочешь уехать? Мы ведь даже не успели сходить в Музей восковых фигур!

— Досадное упущение, но, учитывая привычки местной полиции сначала рубить голову, а потом требовать паспорт, я переживу это несчастье.

— Обидно, Лэйф. И еще говорят, у них есть статуя Штурмбана, убивающего дракона, который так похож на настоящего, что из него течет кровь.

— Очень соблазнительно, — согласился O’Лири, — но жизнь — соблазнительней.

— Вот увидишь, если мы вернемся, Борову это не понравится,

— предупредила Свайнхильда.

— А зачем тебе возвращаться? Оставайся здесь, в большом городе. Ведь топор плачет по моей шее. К тому же я собираюсь переправиться на другой берег озера. Ты случайно не знаешь, что там находится?

— Ничего особенного. Волшебные пустыни, Заговоренные холмы, дикари, Бескрайний Лес, драконы. И Стеклянное Дерево.

— А городов нет?

— Говорят, в замке под горой живёт король гномов. Зачем ты спрашиваешь?

— Похоже, мне надеяться не на что, — пробормотал Лафайет.

— Централь обычно посылает агентов только в крупные населенные пункты.

— Значит, ты влип, Лэйф. На Меланже единственный город — Миазмы.

— Не смеши меня, — проворчал O’Лири. — Не может быть на всей планете один город.

— Это почему?

— А потому… сам не знаю. — Он вздохнул. — Ты, конечно, права. Значит, придётся мне все-таки увидеться с герцогом. Неплохо бы обзавестись кой-каким костюмом, фальшивой бородой, повязкой на глаз…

— Эх, ведь могла я украсть для тебя солдатскую форму, — сказала Свайнхильда. — Не подумала. И лежала-то она рядом со мной на стуле…

— Главное — проникнуть в замок. Если удастся увидеть герцога и доказать, что мне необходимо на Артезию, — дело в шляпе.

— Не торопись, Лэйф. Я слышала, Родольфо не жалует посетителей, в особенности после того, как один из них надел герцогу на голову его любимое кресло для отдыха.

— Что толку рассуждать, — буркнул O’Лири, — если я все равно не могу показаться на улице. Нужна маскировка. — Он отрезал еще один кусочек салями и принялся задумчиво жевать.

— Да не убивайся ты так, Лэйф, — попыталась утешить его Свайнхильда. — Кто знает, может, ты найдешь костюм прямо на дереве. В жизни все бывает.

— Ты права, девочка, и сама того не знаешь. Достаточно сфокусировать пси-энергию, и можно изменить любое событие, которое еще не произошло, и получить любую вещь, которую ты еще не видел. Когда-то я это умел.

— Ой, как здорово, Лэйф, — мечтательно сказала Свайнхильда. — Ты бы мог навыдумывать всяких украшений, вроде шелковых чулок или подушечек с вышивкой…

— Согласен на обыкновенный фальшивый нос с усами и вставной челюстью, — перебил ее Лафайет. — И, может, рыжий парик и монашеское одеяние с небольшой подушкой. И чтоб все это лежало вот за тем кустом, — он указал пальцем, — случайно забытое неизвестным, который…

Вздрогнув, O’Лири умолк и вцепился в Свайнхильду. Глаза его широко раскрылись от изумления.

— Ты ничего не чувствуешь?

— Чувствую. Сделай так еще раз.

— Разве ты не слышала… какой-то удар… мурашки по коже…

— Нет. Ты не дал мне досказать. А еще я хотела бы красивые кружевные штанишки с маленьким цветочком на…

— Свайнхильда!.. Чш-шш!

Лафайет наклонил голову, прислушиваясь. Из-за ближайших кустов донесся подавленный смешок, шуршание одежды…

— Жди меня здесь.

Лафайет осторожно пополз вперёд, раздвигая листву карликового лимонного дерева. Звуки доносились откуда-то сбоку. Внезапно под его рукой треснула сухая ветка.

— Черт возьми, Пуделья, ты слышала? — зашептал нервный голос.

В зашевелившихся кустах появилась рыбья физиономия с бородой мышиного цвета. Голубые навыкате глаза тупо уставились на обомлевшего Лафайета. Раздался придушенный крик, и лицо исчезло.

— Твой муж! — зашептал дрожащий голос. — Разбегайся в разные стороны!

Вслед за женским визгом послышался топот убегающих ног. Лафайет облегчённо вздохнул, выпрямился и неожиданно увидел на кусте что-то странное. Он подошел ближе. На ветке висела простая серая ряса из грубой шерсти, а рядом лежала черная шелковая подушка, расшитая золотыми и розовыми цветами.

— Великий боже! — прошептал Лафайет, чувствуя, как сердце на мгновение перестало биться. — Неужели же…

Он нагнулся и стал лихорадочно шарить по траве, почти сразу наткнувшись на неподвижного зверька, пушистого и мягкого. Дрожащими руками O’Лири поднёс свою находку к глазам.

— …Рыжий парик!

— Лэйф, что случилось? — раздался у него над ухом голос Свайнхильды. — Откуда у тебя?..

— Отсюда. Здесь… лежало.

— Ряса священника. И… моя подушечка! Свайнхильда завизжала от радости и, схватив подушку, прижала ее к груди.

— Лэйф, ты опять подсматривал! Сознавайся! Решил надо мной подшутить и морочил голову всякими желаниями!

— Не хватает еще одного предмета, — пробормотал Лафайет, вновь наклоняясь и шаря по земле. — Нашёл!

В лунном свете блеснули фальшивый нос с усиками и вставная челюсть.

— И мои штанишки, те самые! — в полном восхищении вскричала Свайнхильда, прижимая воздушное одеяние к груди другой рукой. — Ах ты, плут!

И не выпуская подушки и штанишек, она обхватила Лафайета за шею и горячо поцеловала в губы.

— О, господи, — сказал Лафайет, высвобождаясь из ее объятий. — Ко мне вернулись старые способности! Я не знаю почему, но… — Он закрыл глаза. — За миртовым деревом, — пробормотал он. — Роллс-ройс. С дизельным двигателем. — Выжидающе застыв, O’Лири открыл один глаз, подошел к дереву и осторожно заглянул за ствол. — Странно. Попробуем еще раз. — Позади скамейки. Маузер. Калибр семьсот шестьдесят пять. В черной кожаной кобуре. Заряженный. С запасной обоймой. — Он бросился к скамейке, переворошил все листья, но безуспешно. — Ничего не понимаю. Опять заколодило!

— Хватит, Лэйф, пошутил и будет. Пора сматывать удочки. Повезло тебе: парень наверняка оделся как священник, чтобы встретиться со своей куколкой. Еще и лучше, чем солдатская форма.

— Могло ли это быть простым совпадением? — бормотал Лафайет, отбирая у Свайнхильда подушку и засовывая ее за пояс рясы. Надев парик, он начал прилаживать фальшивый нос. Девушка захихикала.

— Как я выгляжу?

— Как обычный монах: того и гляди надуешь кого-нибудь.

— Ладно, сойдет.

— Конечно, сойдет. Послушай, Лэйф, плюнь ты на герцога. Из тебя получится совсем неплохой монах. Мы подыщем себе домик, повесим занавесочки на окна…

— Не говори глупостей, Свайнхильда, — укоризненно произнёс Лафайет. — Родольфо — моя единственная надежда. Без его помощи мне никогда отсюда не выбраться.

Свайнхильда схватила его за руку.

— Лэйф, не ходи во дворец. Если поймают, ты и пикнуть не успеешь, как останешься без головы. Давай жить спокойно, как все. Заведем корову…

— Спокойно? Ты думаешь, мне доставляет удовольствие получать по голове, сидеть в тюрьме или прятаться в кустах?

— Я, я буду прятаться вместе с тобой, Лэйф.

— Спасибо, Свайнхильда, ты девушка хорошая, и я очень благодарен тебе за помощь, но не могу. Меня жена ждёт.

— Ну и что? Она — там, а я — здесь.

— Нет, Свайнхильда. — Он потрепал ее по руке. — Смело иди вперёд и не упусти своего счастья. Я уверен, тебя ждёт большой успех. А мне надо закончить одно дело, и рассчитывать я могу только на себя. Прощай.

— М-может, в-возьмешь с собой? — она протянула ему бутылку вина и остатки колбасы. — Вдруг тебя опять запрячут в кутузку?

— Не надо. Надеюсь, в скором времени я отобедаю в более фешенебельной обстановке…

По аллее, скрытой кустарником, зацокали копыта.

Осторожно пробравшись между деревьями, Лафайет выглянул из-за ствола и увидел приближающийся верховой отряд кирасиров в лимонного цвета кожаных куртках и шлемах с плюмажами, за которыми великолепная пара вороных влекла золоченую карету красного дерева.

В открытом окне кареты мелькнула изящная рука в перчатке, бледно-голубой рукав бархатного платья, склоненная голова, лицо в профиль…

— Дафна!!! — закричал Лафайет на весь парк. Кучер взмахнул кнутом, и лошади перешли на галоп. Не обращая внимания на боль, Лафайет продрался сквозь колючий кустарник и спустя мгновение бежал рядом с подножкой кареты. Пассажирка уставилась на него широко открытыми от изумления глазами.

— Дафна! — вскричал O’Лири, тяжело дыша и хватаясь за дверцу. — Дафна! Остановись! Подожди!

Ближайший к нему всадник эскорта проревел какую-то команду, и внезапно Лафайета окружили со всех сторон. Он увернулся от сабельного удара, споткнулся о камень и растянулся на земле, стукнувшись подбородком. С трудом подняв голову, он увидел исчезающую вдали карету и свирепое лицо с угрожающе закрученными усами.

— Бросьте негодяя в темницу! — взревел капитан эскорта. — Закуйте его в цепи! Положите его на голые доски! Но не убивайте. Пусть леди Андрагорра увидит, как он корчится в предсмертных судорогах!

— Дафна, — пробормотал Лафайет, чувствуя, что сердце его навек разбито. — Даже не оглянулась…

Глава 5

Новая камера Лафайета была еще хуже старой. Он стоял в колодках на сыром цементном полу, площадью с ломберный столик. За решеткой работал человек с непомерно длинными руками, одетый с ног до головы во все черное. Весело насвистывая, он помешивал угли в небольшой раскалённой жаровне, над которой висели стальные зажимы, клещи, крюки и набор щипцов самых разнообразных размеров. Справа от жаровни стояла поставленная на попа кровать, а слева — гроб, утыканный длинными ржавыми гвоздями.

— Выслушай меня, — в девятый раз повторил Лафайет. — Это недоразумение. Прошу тебя, разреши мне переговорить с герцогом или хотя бы написать ему письмо.

Человек в черном посмотрел на O’Лири и широко улыбнулся.

— Эх, друг! Побереги нервы! Тебе это все в новинку, а знаешь, сколько вас прошло через мои руки? Расслабься, успокойся и подумай о чем-нибудь приятном. Например, о цветах. Цветы — это хорошо. Представь себе, как они склоняют маленькие головки, забрызганные росой, распускаясь под лучами солнца, и ты почти ничего не почувствуешь.

— Тебе виднее, — сказал Лафайет, искоса посмотрев на раскаленную жаровню. — Но я — простой турист, и ни в чем не виновен. Позволь мне хоть на минутку увидеться с герцогом, и обещаю, что замолвлю о тебе словечко…

— Ай-ай-ай. Побереги силы, друг. Сам виноват. Зачем ты пошёл на дело, не сняв монашеской рясы? Разве не знаешь, что стража с ног сбилась, разыскивая этого соблазнителя, который под носом герцога обделывал свои грязные делишки? Ты совсем с ума сошел, набросившись на Ее светлость перед воротами замка. Заметь, я тебя ни в чем не виню. Она — лакомый кусочек.

— И это все, что мне — гм-м… инкриминируют?

— А тебе мало? Ее светлостью интересуется сам герцог. И вряд ли ему понравится, что к ней приставал какой-то бродяга.

— И мне не отрубят голову на заре?

— Голову? Что ты, друг. Тебе назначена обычная процедура: каленое железо. А голову должны были отрубить парню, который превратился в летучую мышь и улетел в трубу.

— Жаль, я так не умею, — пробормотал Лафайет и зажмурился.

— Я нахожусь на Артезии, — страстно прошептал он. — Прекрасная ночь, светят звезды, и мне надо пройти всего двадцать миль по пустыне…

— Заклинания? — с упрёком в голосе спросил палач. — Доиграешься, друг, что тебя обвинят в колдовстве.

— Бесполезно, — простонал O’Лири. — Опять ничего не получается. Я застрял здесь… застрял навеки… если не удастся договориться с герцогом. Послушай, — сказал он с отчаянием в голосе, — может, ты сам сходишь к Родольфо? Если окажется, что я говорю правду, тебя наверняка повысят в должности.

— Но я не хочу другой должности, друг. В нашей профессии лучше меня не сыщешь. Я очень доволен работой.

— Тебе нравится быть палачом? Человек в черном поморщился.

— Нам, добистам, не к лицу называться таким некрасивым именем, — сказал он расстроенным тоном. — Мы — добывающие истину специалисты — не чета палачам, которые только позорят наше доброе имя. Попади ты в руки какому-нибудь мяснику, я бы тебе не позавидовал.

— Ты считаешь, надо закончить университет, чтобы научиться жечь раскаленным железом?

— Не упрощай, друг. Вот, например, мне строго-настрого приказано не превышать полномочий и считать тебя «абитуриентом»

— есть у нас такой термин — до тех пор, пока не вернется Ее светлость. А так как приедет она не раньше, чем через две-три недели, сам понимаешь, какая тонкая, деликатная работа меня ждёт.

— Послушай, — с фальшивой веселостью заявил Лафайет. — Почему бы тебе просто не забыть обо мне, пока Ее светлость не вернется? Тогда ты сможешь разрисовать меня красками и сделать парочку рубцов из воска…

— Как тебе не стыдно! — сурово перебил его добист. — Будем считать, я ничего не слышал. Позволь я себе такой обман, меня немедленно выгнали бы из гильдии.

— Давай договоримся, — предложил Лафайет. — Если ты дашь честное слово никому не говорить, то и я не скажу.

— Эх, заманчиво, но… нет. — Добист поворошил угли, поворачивая докрасна раскаленный железный прут. — Ничего не могу сказать, это ты неплохо придумал, но я не имею права нарушать традиций. Дело чести.

Он поднял прут, критически осмотрел его, лизнул палец и слегка дотронулся до железа. Послышалось громкое шипение.

— В самый раз. Если тебе не трудно, разденься до пояса. Можно начинать.

— О, я не тороплюсь, — быстро сказал Лафайет, отступая к задней стене камеры и лихорадочно ощупывая каменную кладку за спиной.

«Один-единственный расшатанный камень, — взмолился он. — А за ним — ма-аленький потайной ход…»

— Честно говоря, я уже отстал от графика. Что ты скажешь, если мы потихоньку начнём с эпидермы и постепенно перейдём к нервным центрам? А потом сделаем перерыв на ужин. Да, кстати, забыл спросить, тебе нужен паек? Всего полтора доллара за салат с цыпленком и пирожок с вареньем.

— Спасибо, не надо. Во-первых, я провожу лечебное голодание, а во-вторых, сижу на диете. Разве я не говорил, что нахожусь под наблюдением врача? И в особенности мне противопоказан шок. Так что…

— Если б от меня зависело, я бы накормил тебя бесплатно, по-американски, но…

— Что ты знаешь об Америке? — вскричал Лафайет.

— Кто не знает Луиджи Американо, рубаху-парня, главного поставщика яиц. Жаль, конечно, что герцог у нас скряга…

— Я все слышу, Стонруб, — прогремел вибрирующий баритон.

Высокий мускулистый мужчина с одутловатым лицом, зачесанными назад гладкими седыми волосами и в очках в тонкой золотой оправе стоял в дверях у дальней стены. На нем были желтые вельветовые джинсы, кожаные туфли с закругленными носами, кружевная рубашка и короткий, отороченный горностаем плащ. На пальцах сверкали кольца с драгоценными камнями. Лафайет уставился на неге, потеряв дар речи.

— Привет, Ваша светлость, — спокойно сказал палач. — Кушайте на здоровье. Сами знаете, я не шепчусь за вашей спиной, режу правду-матку прямо в глаза.

— Когда-нибудь ты зайдёшь слишком далеко, — буркнул герцог. — Оставь нас. Мне надо поговорить с заключенным.

— Ваша светлость! Это нечестно! Мой стержень номер четыре только-только нагрелся до рабочей температуры!

— Как ты думаешь, я смогу здесь сидеть, если будет пахнуть горелым?

— Гм-мм… верно.

Стонруб швырнул прут на жаровню, с сожалением глядя на O’Лири.

— Прости, друг. Я не виноват.

Седовласый, прищурившись, смотрел на Лафайета в упор, и как только дверь за добистом закрылась, подошёл к решётке.

— Итак, это все-таки вы, — резко сказал он и умолк, нахмурившись. — В чем дело? Что вы на меня уставились?

— Н-н-никодим? — прошептал O’Лири.

— Если это пароль, я его не знаю, — сурово ответил герцог.

— Вы… не Никодим? Не инспектор Централи? Вы не можете позвонить, чтобы меня быстренько отправили обратно на Артезию?

Родольфо возмущённо посмотрел на Лафайета.

— Прекратите издеваться надо мной, Ланцелот! Сначала вы врываетесь в мой кабинет и устраиваете скандал, затем удираете из моей самой надежной тюрьмы на глазах моей самой неподкупной стражи. После этого вы, не скрываясь, появляетесь на пристани, прямо-таки напрашиваясь на арест. Затем вы опять удираете и появляетесь в третий раз, приставая к одной леди — не будем называть ее имени — у ворот моего дворца. Очень хорошо, может, я немного упрям, но мне кажется, я вас понял: вы хотите мне что-то сказать.

— Да? — слабым голосом произнёс Лафайет. — О, да… значит, вы поняли?

— Я вас слушаю.

— Вы… меня? Герцог нахмурился.

— Значит, ты решил меня шантажировать? Ничего у тебя не выйдет. Валяй, исчезай снова, развлекайся! Но не жди, что я приползу на коленях, умоляя сообщить сведения о леди Андрагорре…

Последнюю фразу он закончил вопросительным тоном и посмотрел на Лафайета тоскливым взглядом.

— Леди Андрагорре? — пробормотал O’Лири. — Сведения?..

Герцог вздохнул.

— Хорошо. Допускаю, я вел себя некорректно и готов признать ошибку. Я был неправ, Ланцелот. Хотя вряд ли ты можешь упрекнуть меня, если вспомнишь историю с тухлым яйцом и бутылкой чернил! И тем не менее, я согласен помириться. Я даже извинюсь, хотя это против моих правил. Теперь ты согласен поговорить со мной, как джентльмен с джентльменом?

— Э-э-э, давайте мириться, — ответил Лафайет, лихорадочно думая, как бы чего не ляпнуть. — Но камера для пыток — неподходящее место для дружеской беседы.

Герцог хмыкнул и, секунду подумав, громко позвал Стонруба.

— Проследи, чтобы этого дворянина освободили, помыли, накормили, одели, согласно его положению в обществе, и привели в мои апартаменты через полчаса, — приказал он и, бросив на Лафайета угрожающий взгляд, добавил: — И никаких исчезновений, Ланцелот.

— Ну вот, подфартило, — философски заметил Стонруб, глядя в спину герцога, закрывающего за собой дверь. — Жаль, не успел показать тебе несколько славных приёмов, но все равно, приятно было познакомиться. До встречи, друг.

— Спасибо, — сказал Лафайет. — Послушай, Стонруб, что ты знаешь о леди Андрагорре?

— Не больше других. Она — самая богатая и самая красивая леди на всем Меланже, а страсть герцога к ней горит как огонь в Чикаго.

— Ты слышал о чикагском пожаре?

— Конечно. Пивнушка. Сгорела на прошлой неделе. А что?

— Ладно, неважно. Ты говоришь?..

— Увы! Его светлости никогда не удается близко познакомиться с Ее светлостью.

— Почему?

Стонруб ухмыльнулся и игриво ткнул Лафайета локтем в бок.

— Потому что у нее есть другой. Это все знают.

— Другой?

O’Лири почувствовал, что его сердце подпрыгнуло до горла, ушло в пятки и вернулось на прежнее место.

Стонруб понизил голос до шёпота:

— Герцог Родольфо ничего не знает, но он играет вторую скрипку после одного мошенника по имени Лоренцо Долговязый, или Ланцелот Счастливчик — точно не помню, как его зовут.

— Лоренцо Долговязый? — прохрипел O’Лири, морщась от боли и глядя, как добист снимает с него колодки.

— Если верить официальному сообщению, миледи отправилась навестить свою тетку-старушку и ее двенадцать кошек, — доверительно сообщил Стонруб. — Но между нами говоря, ходят слухи, что леди Андрагорра уехала в Закличарье и намерена провести медовый месяц в охотничьей избушке.

— М-медовый месяц?

— Да. Пойдём, друг. Отведу тебя к служанке, а дальше — ее забота.

Когда Лафайета, принявшего ванну, прекрасно накормленного и одетого по последней моде, ввели в кабинет, герцог Родольфо сидел в мягком кожаном кресле за небольшим столиком, уставленном бутылками, фужерами и рюмками.

— Садись, Ланцелот, — сказал он, явно заставляя себя разговаривать дружеским тоном. — Бокал вина? Сигару?

— Благодарю. — Со вздохом облегчения Лафайет опустился в кресло и зевнул, рискуя вывихнуть челюсть. — Прошу прощенья, — извинился он и на всякий случай добавил: — Привык ложиться рано. И кстати, моё имя — Лафайет.

— Хорошо пообедал?

— Немного мешали девушки, которые вшестером терли мне спину, накладывали пластырь на ссадины и массировали ушибы. Но я ценю твою доброту.

— Превосходно. А теперь поговорим без обиняков. Какие у тебя… э-э-э… отношения с леди Андрагоррой?

— Отношения с леди Андрагоррой… — повторил Лафайет. — Гм-мм… как тебе сказать… я — ее муж. Лицо герцога окаменело.

— Муж?! — голос его рубанул воздух, подобно падающему ножу гильотины.

— Троюродный муж, — торопливо поправился Лафайет. — Мы почти незнакомы.

— Миледи никогда не была замужем, — чеканя каждое слово, сообщил Родольфо. Он потянулся за бутылкой виски, налил себе на два пальца и опрокинул рюмку одним глотком. — К тому же она разведена.

— Очаровательная девушка, — все так же торопливо продолжал Лафайет. — Веселая, жизнерадостная…

— Меня не интересуют интимные подробности, — перебил Родольфо и закусил нижнюю губу. — Капитан Пифпаф доложил, что ты пытался заговорить с ней на улице.

— Прекрасный человек, капитан Пифпаф, — радостно заявил Лафайет, довольный, что может переменить тему разговора. — И… э-э-э — очень настойчивый.

— Хотел бы я знать, чем ты оскорбил несравненную леди? Она тебя просто презирает.

— Все началось с хлопушки в постели, — охотно ответил Лафайет, но, увидев черную тучу, затмившую герцогское чело, мгновенно перестроился. — Хлопушка — это кошка, — объяснил он.

— Андрагорра вбила себе в голову, что будет с ней спать. А у меня от кошек аллергия, так что сам понимаешь, какие у нас были отношения.

— Ты хочешь сказать… что никогда… ни разу…

— Вот именно. — Лафайет отер потный лоб рукавом кружевной рубашки и налил себе большую рюмку виски.

— Считай, что тебе крупно повезло, Ланцелот, — сурово сказал Родольфо. — В противном случае я вынужден был бы немедленно отрубить тебе голову.

— Меня зовут Лафайет. И давай не будем начинать все сначала, — ответил O’Лири, переводя дух после крепкого виски. — Ты хотел поговорить со мной, как джентльмен с джентльменом. Я тебя слушаю.

Герцог забарабанил пальцами по столу.

— Дело в том, что я испытываю чувство привязанности к данной леди, — признался он. — Естественно, я предложил ей провести вместе отпуск. Не пожелав оправдать оказанного мною доверия, она отказалась, сославшись на то, что еще раньше договорилась навестить престарелую родственницу.

— Ну и что?

— Возможно, я излишне мнителен, но мне показалось, она разговаривала без должной страсти. — Герцог наполнил свою рюмку.

— А может, ты не в ее вкусе, — ответил Лафайет, следуя примеру герцога.

— Не в ее вкусе? Что ты имеешь в виду?

— Во-первых, ты ей в отцы годишься, — напомнил Лафайет.

— Не имеет значения.

— Для тебя. А во-вторых, только не обижайся, ты какой-то невесёлый. Даф… леди Андрагорра любит порезвиться.

— Невесёлый? Как я могу веселиться, обремененный государственными делами, измученный бессонницей, изжогой и отсутствием денег?

Герцог схватил бутылку за горлышко и наполнил рюмки до краев.

— Вот и я говорю. Твоя светлость. Сплошная работа и никаких развлечений делают Родольфо скучным.

— Сплошная работа и никаких… клянусь своими поджилками, сэр, неплохо сказано!

Они чокнулись. Герцог задумчиво облизнул губы.

— Теперь я все понял. Каким идиотом я был! Почему ж не подошел к ней честно, открыто, предложив, например, весело прогуляться по музею или бесшабашно поиграть в карты?

— То-то и оно, Родольфо.

На сей раз рюмки наполнил Лафайет.

— Ты мог бы даже предложить ей прогулку в парке, отдых на пляже и пикник на лужайке. Когда муравьи ползают в картофельном салате, для любви нет преград. Твое здоровье!

— Конечно, мой мальчик! Как это мне раньше в голову не пришло? — Наполняя рюмки, Родольфо расплескал виски на скатерть. — Я был дураком! Бесчувственным идиотом!

— Не упрекай себя, Руди, — сказал Лафайет, поднимая рюмку.

— В конце концов, тебе надо было управлять государством.

— Верно. Но теперь я прозрел, и все благодаря тебе, мой мальчик. Я буду кормить ее своими любимыми яствами, мы будем слушать мою любимую музыку, я подарю ей изысканные вина, завалю моими любимыми книгами, духами, закидаю нарядами, которые пойдут ей больше всего…

— Руди! Остановись! Не хочешь ли ты немного подумать о вкусах самой леди?

— Как может она возражать, когда ей подадут нарубленную куриную печенку в белом вине, а мой оркестр сыграет «Траурный марш» Сеула?

— И оденешь ты ее по последней моде? Трудно сказать, Руди. Женщины — странные животные. Никогда не знаешь, что они думают. Напомни мне как-нибудь об одной принцессе, с которой я был обручен…

— И я начну сейчас, немедленно! — воскликнул Родольфо и ударил кулаком по столу. — Я… черт возьми, ничего не получится. Она уехала из города и вернется только через две недели.

— Недурна была девочка, — сообщил Лафайет. — Но стоило мне на минутку отвернуться…

— В конце концов, герцог я или не герцог? И какой смысл быть герцогом, если герцог не может отдать приказ? — Родольфо победоносно посмотрел на Лафайета. — Я прикажу, чтобы ее вернули. Кавалерийский отряд догонит ее за два часа, а я тем временем охлажу моё любимое вино.

— Ах, Руди, — запротестовал Лафайет. — Поклонение, а не сила, разве ты забыл?

— Это слишком хлопотно.

— Неужели ты хочешь иметь забитую рабыню, угрюмо подчиняющуюся всем твоим прихотям, вместо ласковой и воркующей голубки, восхищенной твоими галантностью и умом?

— Гм-мм… При такой постановке вопроса рабыня кажется мне куда практичнее.

— Ерунда, Руди. Ты ведь не откажешься, если этот лакомый кусочек, этот созревший плод достанется тебе в целости и сохранности? Поэтому не посылай потных солдат, которые притащат ее за волосы, визжащую и царапающуюся, а отряди чрезвычайного посла, который передаст ей твои пожелания с учтивостью, достойной великого герцога. — Лафайет икнул и, опрокинув бутылку над рюмкой, постукал по донышку.

— Черт возьми, сынок, ты как всегда прав. — Родольфо нахмурился. — Но кому из кретинов и пьяниц, меня окружающих, могу я доверить столь важное дело?

— Тебе нужен человек, доказавший свою преданность, ум и храбрость. Благородный рыцарь, находчивый, галантный, образованный, а не мужлан, который продаст лошадь и автограф твоего письма первому встречному.

— Какого письма?

— Того, в котором ты напишешь, что поклоняешься ей издалека, — сказал Лафайет. Он потряс пустую бутылку и бросил ее через плечо.

— Великолепно! — воскликнул Родольфо и вновь ударил кулаком по столу с такой силой, что бокалы подпрыгнули. — Но… что я ей напишу? — Он задумчиво принялся грызть ногти. — Честно говоря, мой мальчик…

— Зови меня просто Лафайет, Руди.

— Мне казалось, тебя зовут Ланцелот, — рассеянно заметил герцог. — Только вот сочинитель из меня никудышный, а ты говоришь, я должен…

— Что за бред, Руди. С чего ты взял?

— Как! Ты ведь сам предложил мне написать письмо.

— Я имею в виду, что меня зовут Ланцелот?

— Ланцелот… При чем здесь Ланцелот? — Родольфо удивленно посмотрел по сторонам и внезапно расплылся в счастливой улыбке. — Конечно! — воскликнул он. — Конечно, Ланцелот! Ты предан, благороден, изобретателен, и у тебя есть голова на плечах. Ты пьешь? — вызывающим тоном спросил он, выплевывая в бокал кусочек ногтя.

— Как я могу пить, когда бутылка пустая?

— Великолепно. Нельзя доверять человеку, который не умеет пить. Кстати, бутылка пустая. — Родольфо поднялся, неуверенно прошёл в угол кабинета, открыл сейф, достал непочатую бутылку виски и по синусоиде вернулся обратно в кресло. — Значит, решено. Отправляйся к этой особе, Ланцелот, излей ей свою душу, признайся в любви, а главное, объясни, что ухаживать за мужем и повелителем — высший долг женщины, и хоть ты можешь предложить ей лишь жалкое существование рабыни, она должна утешиться тем, что жизнь не вечна.

— Очень убедительно, — согласился Лафайет, осторожно вытаскивая пробку из бутылки. — Но мне почему-то казалось, это ты хочешь с ней познакомиться. — Он нахмурился, недоумённо глядя на Родольфо. — Или я что-то напутал?

— Клянусь небом, Ланцелот, ты прав! Это ведь я ее хочу. — Герцог бросил на Лафайета подозрительный взгляд. — Слишком смело с твоей стороны становиться между нами. Она без ума от меня, но стесняется признаться, и я намерен послать за ней чрезвычайного посла, который притащит ее за волосы, ласковую и воркующую.

— Гениальная мысль, — согласился Лафайет, наливая виски между рюмками. — А кого ты хочешь послать?

— Гм-мм… может, Стонруба?

— Ни в коем случае. Какой он дипломат?

— Ланцелот! Я придумал! Почему бы мне не послать тебя?

— Меня? Ни за что, Руди. Ты нарочно так говоришь, чтобы помешать мне добиться того, чего я хочу.

— А чего ты хочешь?

— Чтобы ты послал меня за леди Андрагоррой.

— Об этом не может быть и речи! Твоя наглость не знает границ!

Родольфо схватился за бутылку и расплескал виски по рюмкам.

— Я готов пойти на уступки, — сказал Лафайет, хитро поглядывая на герцога.

— Что ты имеешь в виду?

— Я передам леди твое устное послание, а ты за это назначишь меня чрезвычайным послом. Можно наоборот. Согласен?

— По-моему, справедливо. Значит, так: когда догонишь Андрагорру, расскажи ей о моём увлечении, о моих выдающихся способностях и безупречном поведении, объясни, что она не прогадает, и не забудь напомнить, как необычайно ей повезло.

— Что-нибудь еще?

— Категорически нет. Я запрещаю. — Родольфо сурово посмотрел на. Лафайета. — Дальнейшие ухаживания я беру на себя.

— Уговорил, Руди. Я готов выполнить твою просьбу.

— Я знал, что могу на тебя положиться, — прочувствованно всхлипнул герцог и, поднявшись с кресла, протянул Лафайету массивный перетень. — Мой дворец в твоем распоряжении. Я никогда этого не забуду, мой мальчик. Ты подарил мне надежду.

— Перестань, Руди. А теперь иди спать. Завтра у меня тяжёлый день.

— Какой завтра день?

— Вторник.

— Ах да, конечно. И если мы заговорили о завтрашнем дне, я приготовил для тебя небольшой сюрприз. Смотри, не проговорись, но где-то я слышал, что завтра ко мне в гости приедет одна леди.

— Руди! Какое счастье! Поздравляю!

— Только не болтай лишнего, говорят, это к несчастью. А теперь мне пора идти. Желаю приятно провести вечер.

— Стой, Руди, куда ты? Мы еще не закончили. — Лафайет поднял вверх наполовину пустую бутылку и заморгал глазами. — Даже не начали, — пробормотал он.

— Я никогда не пью, — решительно заявил герцог. — Алкоголь губит мозговые извилины. Спокойной ночи, Ланцелот.

Он неуверенно подошел к двери и переступил порог, держась за стенку.

Лафайет остался стоять, качаясь, посредине кабинета, который, казалось, вращался вокруг него все быстрее и быстрее. С трудом добравшись до ванной комнаты, он сунул голову под струю холодной воды и яростно растёр волосы полотенцем, а затем, достав из платяного шкафа тёплый плащ для верховой езды, сунул в карман коробку сигар, заткнул перчатки за пояс и вышел в коридор.

Он разбудил главного конюха, потребовал лучшую лошадь в конюшнях и пятью минутами позже, чуть покачиваясь в седле, предъявил герцогский перстень у ворот. Стражники заворчали, но открыли. Промчавшись по темным улицам до гавани, с помощью того же перстня он реквизировал небольшую баржу, не обращая внимания на возражения сонного хозяина. Часом позже, продрогнув от холодного ветра, O’Лири высадился на западном берегу озера. Узкая проселочная дорога уходила в густой лес.

— Отряд леди Андрагорры тоже вы перевозили? — спросил он у дрожащего лодочника.

— Да, если этот сброд можно назвать отрядом. Ну и ночка. Помяните моё слово, снег выпадет еще до зари. — Хозяин баржи подул на посиневшие пальцы.

— Для полного счастья только этого мне не хватало, — пробормотал Лафайет, обращаясь к поднятому воротнику плаща. На мгновение задумавшись, он вздохнул, пришпорил лошадь и поскакал, не оглядываясь, вперёд, в лесную мглу.

Глава 6

В течение двух часов Лафайет скакал, не останавливаясь, по извилистой лесной дороге, все время поднимавшейся вверх. Ему приходилось объезжать огромные валуны, переправляться через речки, каменистые берега которых поросли мхом, но он не боялся заблудиться, так как на земле отчетливо были видны следы, оставленные колесами кареты и копытами лошадей. Холодный ветер продувал плащ насквозь.

— Куда я спешу? — бормотал O’Лири, раскачиваясь в седле. — И главное, зачем? С самого начала я повел себя глупее некуда, и прежде всего не настоял, чтобы Фитильзад соединил меня со своим начальством. Правда, не понимал, где нахожусь, и кстати, до сих пор не понимаю. Меланж. Что такое Меланж? Кто о нем слышал? Миазмы… ну и дыра.

И, конечно, он не имел права впутывать Свайнхильду в свои дела. Бедной девочке и так несладко жилось, а он свалился ей, как снег на голову, и всего за двенадцать часов умудрился разрушить семью. А потом, как последний болван, угодил за решетку и, не успев удрать, набросился на Дафну — то есть леди Андрагорру, — напугав ее до полусмерти. Глупее не придумаешь. Ему следовало догадаться, что она его не знает: на сцене этого сумасшедшего мира все знакомые лица играли другие роли. А затем — дурацкая попойка с герцогом…

— С какой стати я потерял полночи, пытаясь перепить Родольфо, в то время как леди Андрагорра уезжала все дальше и дальше? — простонал он. — И если на то пошло, какое мне дело до леди Андрагорры? Она меня презирает, если верить Руди, и чего доброго, прикажет высечь кнутами в благодарность за все мои мучения. А что делать? Не могу же я допустить, чтобы ее облапошил Лоренцо Долговязый. Или Ланцелот Счастливчик?

O’Лири приподнялся на стременах. Его руки, пальцы на ногах и мочки ушей онемели от холода. Когда же, наконец, он ее догонит? Следы выглядели не свежее, чем на берегу озера.

Лафайет пришпорил коня, переходя на галоп, пригнулся к холке, уклоняясь от больно стегающих сосновых ветвей, и за первым же поворотом увидел большой тёмный предмет. Карета красного дерева неподвижно стояла, преграждая путь. Сорванная с петель дверца скрипела, раскачиваясь, от порывов ледяного ветра.

— Ого! — сказал O’Лири, резко подбирая поводья и чувствуя неожиданную сухость во рту. — Похоже, здесь поработали разбойники.

Он спрыгнул с лошади, поморщившись от головной боли, подошел к карете и заглянул внутрь. На обитом розовым бархатом сиденье лежал маленький кружевной платок. Лафайет поднял его и принюхался.

— Лунная Роза, — пробормотал он. — Любимые духи Дафны.

Никаких следов поблизости не было. И лошади, и отряд сопровождения как сквозь землю провалились; на дороге валялась лишь одинокая шпора.

— Странно, что нет трупов, — задумчиво произнёс Лафайет. — Наверное, солдаты струсили и сдались без борьбы.

Он совсем было собрался сесть в седло, чтобы продолжить поиски верхом, когда кусты зашевелились.

— Ни шагу вперёд, или я заколю тебя, как цыпленка, предатель! — прогремел за его спиной угрожающий голос.

Хватаясь за эфес шпаги, Лафайет резко повернулся и увидел разъяренное усатое лицо и обнаженный клинок в нескольких дюймах от своего горла. Он и глазом не успел моргнуть, как его окружили вышедшие из-за кустов солдаты в желтых мундирах.

— Вернулся полюбоваться на свою работу? — Капитан ткнул шпагой в грудь Лафайета. — Решил прикарманить оставшиеся ценности? Сознавайся, жалкое отродье, где леди Андрагорра?

— Но я х-хотел задать в-вам тот же вопрос!

— Говори, или мои ребята разорвут тебя на мелкие кусочки голыми руками!

— Кто ее охранял: вы или я? — ответил Лафайет, постепенно справляясь с изумлением. — Почему вы удрали и оставили ее одну? Струсили?

— Ах вот как ты заговорил! А сам наверняка собираешься запросить выкуп за ее возвращение! — Острие шпаги проткнуло плащ, и Лафайет вскрикнул от бели. — Я тебе покажу выкуп, змея подколодная! Говори! Что ты сделал с прекраснейшей из женщин, которую когда-либо сопровождал наш эскадрон!

— Я — лицо официальное, — тяжело дыша, ответил O’Лири. — Посмотри на перстень.

— Не снимается, — доложил капрал. — Прикажете отрезать?

— Ты хочешь нас подкупить? — рявкнул капитан. — Такой безделушкой?

— Конечно, нет. Перстень принадлежит герцогу Родольфо. Но палец — мой. Будьте любезны, оставьте его в покое.

— Ну и нервы у этого мошенника, — восхищенно сказал сержант. — Свистнул любимый перстень нашего герцога, да еще хвастается.

— Я ничего не крал, а перстень получил из собственных рук Родольфо.

— Зарежем его, да и дело с концом, — предложил все тот же сержант. — Всем известно, что наш герцог и выеденного яйца никому не даст.

— Неужели мне не удастся вбить в ваши тупые головы, что я направлен сюда с важным поручением. Я…

— Каким поручением?

— Догнать леди Андрагорру и привезти ее…

— Вот ты и проговорился!

— Да, но я согласился только для виду, — ответил Лафайет, страстно мечтая, чтобы прошла головная боль, мешающая врать убедительно. — На самом деле я собирался отвезти ее в другое место…

— И задержался на месте преступления, негодяй! — воскликнул капитан. — Прекрасно. Эй, ребята, готовьте веревку. Повесить его, чтоб другим неповадно было!

— Подождите! — вскричал Лафайет. — Я сдаюсь. Похоже, вас не обманешь. Я… я все скажу.

— Вот это — другое дело. — Капитан ткнул его шпагой. — Говори!

— Э-э-э… — протянул Лафайет. — Право, не знаю с чего начать.

— Начни с того момента, когда Уборнэй отошел в кусты по нужде, — предложил сержант.

— Хорошо. Когда Уборнэй отошел в кусты по нужде, я, гм-мм…

— Ты стукнул его по голове, — заявил сержант.

— Да. А затем… э-э-э…

— Затем, когда мы послали двух ребят выяснить, почему его так долго нет, ты и их пристукнул. Верно?

— Верно…

— А когда мы бросились на поиски, ты незаметно прокрался к карете и выкрал Ее светлость у Меньшика из-под носа.

— Кто из нас рассказывает, ты или я? — высокомерно осведомился O’Лири.

— Говори, где миледи?

— Понятия не имею. Я был слишком занят тем, что бил Уборнэя по голове и вертелся под носом у Меньшика.

— А откуда тебе, собственно, известны имена наших ребят? Заранее разнюхал, что к чему?

— Это не имеет отношения к делу, Кваква, — раздражённо сказал капитан. — Мы теряем время. Эй, ты, сознавайся, где миледи, или я сей момент сверну тебе шею!

— Она находится в охотничьей избушке Лорендо Долговязого!

— Лоренцо Долговязого? А где это?

— В нескольких милях… никуда не сворачивая.

— Лжец! — рявкнул капитан. — Дорога ведет к дому тетушки Цианиды, родственницы Ее Светлости.

— Ты в этом уверен? — тоже рявкнул Лафайет, не желая оставаться в долгу.

— Конечно, уверен. Миледи сама сказала.

— Подзаряди аккумулятор, которым пользуешься вместо мозгов, — посоветовал Лафайет. — Во дворце каждая кошка знает, что Лоренцо Долговязый живёт в этих краях. Или как его там — Лотарио, Лохинвар…

— Я не понимаю твоих гнусных намеков, жалкий червь, — решительно заявил капитан. — Не хочешь ли ты сказать, что Ее светлость меня обманула и назначила тайное свидание Лоренцо в глубине Закличарья?

— Оно не могло быть тайным, пока вокруг болтался эскадрон солдат, — справедливо заметил Лафайет.

— Ты имеешь в виду — она специально от нас избавилась?

— Сам подумай, — ответил O’Лири. — Если б я ее похитил, зачем мне было сюда возвращаться?

— Хватит! Я не желаю больше выслушивать грязных подозрений, рыцарь! — воскликнул капитан. — Солдаты, стройсь! Я повешу негодяя собственными руками!

— Эй, кэп, подождите минутку, — сказал сержант, дергая командира за рукав. — Прошу прощенья, но он складно все объяснил. Ведь на поиски Лицебела и Фреда нас отправила миледи, верно?

— Я тоже никогда не слышал, чтобы в этих местах жила ее тетя, — поддакнул капрал.

— Невозможно, — сказал капитан тоном, в котором отсутствовала былая уверенность. — Миледи никогда не стала бы так бессовестно обманывать своего самого преданного слугу.

— Кто знает, кэп. Бабы — они все одинаковы.

— Да как ты смеешь! — Капитан решительным жестом одернул мундир. — Не желаю слушать! Повесить мерзавца, и дело с концом!

— Не торопитесь, ребята! — взвыл Лафайет. — Я говорю правду! Леди Андрагорра всего в нескольких милях отсюда, и чем стоять и спорить попусту, оседлаем коней и догоним ее!

— Он наводит нас на ложный след! — презрительно фыркнул капитан. — Несомненно, Ее светлость лежит в кустах, связанная, а разбойник вернулся к карете с целью ее ограбить!

— Ваш капитан окончательно рехнулся! — крикнул Лафайет. — Он просто струсил, и ищет любой предлог, лишь бы ничего не делать для спасения миледи.

— Достаточно! Приступить к исполнению приговора!

— Подождите! — вскричал Лафайет, чувствуя, как петля затягивается на шее. — Неужели мы не можем заключить джентльменское соглашение?

Внезапно наступила тишина. Сержант посмотрел на капитана, который свирепо нахмурился и в свою очередь уставился на O’Лири.

— Ты требуешь, чтобы с тобой обошлись, как с джентльменом? На каком основании?

— Я — сэр Лафайет O’Лири… почетный член Королевского Географического Общества!

— В этом что-то есть, кэп, — буркнул сержант. — Не имеем мы права вздернуть парня с такими полномочиями.

— Сержант абсолютно прав, — торопливо подтвердил Лафайет.

— Я уверен, что линчевав меня, вы бы долго каялись.

— Все это — напрасная потеря времени, — недовольно произнёс капитан. — Но… ладно. Снимите с него веревку.

— Вот и прекрасно. Я рад, что мы стали друзьями. — Лафайет облегчённо вздохиул. — А теперь…

— За-аряжай!

— Ч-что вы собираетесь делать? — спросил O’Лири, глядя на солдат, которые отстегнули от пояса огромные пистолеты в фут длиной и принялись сворачивать пыжи.

— Встань рядом с деревом, сэр рыцарь, — приказал капитан.

— И поторопись. Мы не можем возиться с тобой всю ночь.

— В-вы имеете в виду это дерево? — спросил Лафайет, спотыкаясь об извилистые корни. — Но почему? Что?..

— Готовсь! Целься!

— Стойте! — крикнул Лафайет ломающимся голосом. — Вы не имеете права!

— Ты ведь сам потребовал джентльменской смерти? Целься!

— Но… вы собираетесь стрелять в меня с такого близкого расстояния? Я думал, ребята, вы — снайперы.

— В июне прошлого года мы заняли первое место на полицейском турнире, — гордо сообщил сержант.

— В таком случае почему бы мне не встать подальше? — предложил Лафайет. — Вам представится случай показать свое искусство.

Осторожно пятясь, он отступил на десять футов и уперся спиной в другое дерево.

— Готовсь! — скомандовал капитан. — Целься!

— Все еще слишком близко! — крикнул Лафайет и погрозил пальцем. — Вы должны показать все, на что способны.

Он торопливо отступил еще на четыре ярда.

— Достаточно! — взревел капитан. — А теперь стой на месте, сэр, и веди себя прилично! — Он поднял шпагу. — Готовсь! Целься!

И в тот момент, когда с губ капитана должно было сорваться неизбежное «пли», кусты зашуршали и ночную тишину нарушил леденящий душу вой. На мгновение солдаты застыли, как вкопанные.

— Ночная кошка! — взревел сержант. Не дожидаясь дальнейшего развития событий, Лафайет отпрыгнул в сторону, покатился по земле, нырнул за ствол дерева, поднялся на ноги и помчался по лесу, не обращая внимания на крики, гром выстрелов и свинцовые пули, со свистом рассекающие воздух над его головой.

Полная луна ярко светила на бревенчатую хижину, расположенную в центре небольшой поляны, окруженной высокими деревьями. Лафайет лежал под кустом, страдал от похмелья, усталости и множества синяков и царапин. Прошло полчаса с тех пор, как затихли крики солдат, разыскивающих его по всему лесу, и двадцать минут, как он поднялся на невысокий холм и увидел освещенные окна избушки. «Все возвращается на круги своя», — подумал Лафайет, глядя на посветлевшее небо и ледяные кристаллики инея, покрывшие стебли растений и листья.

— Больше ей негде быть, — пробормотал он, засовывая посиневшие от холода руки под плащ и глядя на освещённое окно.

— В этой глуши спрятаться можно только в избушке.

Конечно, тот, кто ее похитил, наверняка зарядил пистолеты на случай появления незваных гостей, но…

— С другой стороны, оставшись в лесу, я превращусь в сосульку, — громко сказал Лафайет, поднялся на ноги, и, похлопав себя руками по груди, — чем вызвал приступ кашля, — начал осторожно спускаться на поляну. Он обошел избушку несколько раз, держась на довольно большом расстоянии и напряженно вслушиваясь, но тишину не нарушал ни один звук. Занавески на окне не давали возможности заглянуть внутрь, и Лафайет, прокравшись с черного хода мимо поленницы дров и бочки с дождевой водой, прильнул ухом к двери.

Он услышал слабое похрустывание и какие-те неприятные чавкающие звуки. Монотонный низкий голое бубнил, не умолкая, но слов было не разобрать.

Лафайет почувствовал, как по спине побежали мурашки. Ему необычайно отчетливо вспомнилась детская сказка о Гансе и Гретель, попавших в домик ведьмы…

Ерунда. Враки. Никаких ведьм не существует, а в избушке наверняка скрывается мошенник Лоренцо, связавший несчастную леди Андрагорру по рукам и ногам. Бедная перепуганная девочка, надеющаяся вопреки здравому смыслу, что кто-нибудь придет и освободит ее. В конце концов, почему бы не вышибить дверь одним ударом и, используя внезапность нападения, схватить Лоренцо за шиворот…

Неприятный хрустящий звук на мгновение усилился, потом затих. В наступившей тишине послышалось какое-то хлюпанье и звяканье металла о металл. Затем заскрипело и захрустело одновременно, да так отчетливо, будто в мясорубке мололи кости.

Он ее пытает, чудовище! Лафайет отступил на несколько шагов, разбежался и изо всех сил ударил плечом. Незапертая дверь распахнулась настежь, и он кубарем покатился по полу, очутившись у противоположной стены чисто прибранной комнаты. В камине горел огонь, отбрасывая квасные отсветы на старушку, отдыхающую в кресле-качалке с кошкой на коленях и голубой фарфоровой миской в руках.

— О, Лоренцо, ты вернулся? — удивленно спросила она и протянула ему миску. — Хочешь немного воздушной кукурузы?

Сидя у камина с миской хрустящих подсоленных зёрен на одном колене и чашкой крепкого дымящегося какао на другом, Лафайет пытался привести свои мысли в порядок. Старушка что-то шила толстой иглой, которую извлекла из сундучка под окном, и монотонно бубнила себе под нос. O’Лири попытался разобраться в словах, но у него получилась какая-то бессмыслица, вроде кукушка порхает с цветка на цветок, желая чихнуть в лепесток…

Он проснулся, больно стукнувшись подбородком о грудь, и поднял голову.

— Бедный мальчик, ты совсем спишь. Побереги себя, Лоренцо… О, кстати, я забыла сказать: ко мне заходили твои друзья. — Старушка как-то криво улыбнулась одной стороной рта.

— Друзья? — Лафайет зевнул.

Сколько усе времени он не спал? Неделю? Пять-три дня… возможно ли, что прошлой ночью ему постелили чистые шелковые простыни на двуспальную кровать и… — …просили ничего не говорить, потому что хотят сделать тебе сюрприз, но я все-таки решила сказать.

Глаза Лафайета закрывались сами собой. Слова старушки, резкие, многозначительные, с трудом проникали в сознание. Где он раньше мог слышать этот до странности знакомый голос? O’Лири заставил себя сосредоточиться.

— Сказать… о чём?

— О том, что твои друзья еще вернутся.

— Э-э-э… кто?

— Такие красивые джентльмены в желтых мундирах на прекрасных конях.

Внезапно Лафайету расхотелось спать.

— Когда они здесь были?

— Ты с ними разминулся минут на тридцать, Лоренцо.

Старческие глаза с поволокой рассеянно смотрели из-под очков. Старческие? Рассеянно? Если присмотреться, взгляд был острым, проницательным. От удивления Лафайет вздрогнул, не понимая, где раньше мог он видеть эти удивительные глаза.

— Мадам, вы были очень добры ко мне, но боюсь, мне пора идти. И думаю, я должен сказать вам правду: я не Лоренцо.

— Не Лоренцо? А кто же ты? — Стекла очков блеснули в свете камина.

— Я пришёл к вам, разыскивая человека по имени Лоренцо, а может, его зовут Лотарио или Ланцелот. Когда вы так любезно меня встретили… я был голоден, продрог до мозга костей, а вы предложили мне пищу, место у камина, и я воспользовался вашей добротой. Спасибо вам большое. Я уже ухожу.

— Что ты говоришь? И слышать ничего не хочу. В такую ночь недолго и простудиться!

— Наверное, вы не поняли, — сказал Лафайет, направляясь к двери. — Я вас не знаю. Я пришёл, чтобы…

— Но ведь ты — тот самый очаровательный молодой человек, который снял у меня комнату. Лафайет покачал головой.

— Вы ошибаетесь. Я был уверен, что найду здесь леди Андрагорру…

— О, ты друг моей племянницы? Как я рада! Почему ты мне сразу не сказал! Тем более я не могу выпустить тебя на улицу в такой холодный ветер, и не думай. И кстати, где же моя дорогая Анди? Может, я совсем поглупела на старости лет, но мне почему-то казалось, вы должны были прийти вместе.

— Вы — тетя Даф… леди Андрагорры?

— Конечно, разве ты не знаешь? И ты не ответил на мой вопрос: где она?

Лафайет с интересом посмотрел по сторонам. Комната была чистой и опрятной, но казалась какой-то убогой.

— Насколько я знаю, леди Андрагорра очень богата, — сказал он. — Неужели она ничем не может вам помочь?

— О, какой глупый мальчик. Я обожаю жить на природе, среди цветов и птичек. Это так романтично.

— А кто колет дрова?

— Ах! Конечно, рабочий. Приходит по вторникам. Но ты сказал, леди Андрагорра…

— Я ничего не говорил. И где она — понятия не имею. Спасибо вам за все, но…

— Ты никуда не уйдешь, — отчеканила старушка и тут же ласково улыбнулась. — Я и думать об этом не хочу.

Лафайет поплотнее запахнулся в плащ и подошел к двери.

— Боюсь, что не смогу больше пользоваться вашим гостеприимством.

Он услышал лёгкий шум и, обернувшись, едва успел уклониться от удара ребром ладони по горлу, который попыталась нанести ему подкравшаяся сзади старушка. Правда, ему пришлось подставить согнутую в локте руку, мгновенно повисшую, как плеть; так что сильнейший хук справа, а затем удар костяшками согнутых пальцев в область сердца O’Лири отразить не удалось. Он упал на качалку и чуть не свалился в камин.

— Обманщик! — вскричала старушка. — Неужели моих обещаний оказалось мало и ты продался длинноносому ублюдку Родольфо? Да еще посмел явиться в мой дом, притворившись, что видишь меня

первый раз в жизни! Такой наглости даже я не могла себе представить! — Лафайет соскочил с качалки, едва успев увернуться от кулака, нацеленного точно в солнечное сплетение.

— Где она, сукин ты сын? И зачем только я подобрала тебя в канаве…

Внезапно старушка умолкла и замерла на месте, сложив ладонь трубочкой и приставив ее к уху. Вдалеке отчетливо слышался дробный стук копыт.

— Бежим! — Она кинулась к двери, схватила с крюка плащ, завернулась в него с головы до ног и неожиданно сказала звучным тенором: — Ты мне за это ответишь, Лоренцо! Погоди, мой мальчик! Я тебе так отомщу, что ты проклянешь день и час, когда впервые увидел Стеклянное Дерево! — И, распахнув дверь, она выбежала из комнаты.

Ошеломлённый Лафайет машинально вышел следом. Старушка стояла футах в десяти от двери и громко жужжала, торопливо застегивая пуговицы плаща. Не успел O’Лири сделать и двух шагов, как она взлетела и понеслась по направлению к дороге, быстро набирая высоту. Плащ ее развевался по ветру.

— Эй, — слабым голосом сказал Лафайет и внезапно услышал стук копыт совсем рядом. Быстро вернувшись в избушку, он вышел черным ходом и побежал в лес, стараясь держаться позади дома, который скрывал его от преследователей.

Наступило мрачное серое утро. Лафайет, дрожа от холода, сидел под огромным деревом, в стволе которого, при желании, можно было проложить шоссейную дорогу. Голова у него раскалывалась; в желудке, потрескивая, горел костер; глаза, запеченные в тесте, так и норовили выскочить из орбит. Во рту он ощущал привкус маринованного лука, причем тухлого. В ветвях над его головой скорбно чирикала какая-то птица.

— Это конец, — пробормотал O’Лири. — Ничего не попишешь. Скоро я умру от голода, холода и заворота кишок. Меня тошнит с похмелья. Я не знаю, куда подавались моя лошадь и леди Андрагорра. К тому же у меня начались галлюцинации. Летающие старушки, ха! Наверное, избушка тоже мне приснилась. Я был в стельку пьян. А может, меня расстреляли, и я умер? — Он принялся тщательно себя ощупывать, но ранений не обнаружил. — Вечно я болтаю всякие глупости. У мертвецов не болит голова.

O’Лири встал, потуже затянул пояс, на котором висела шпага, и, добравшись до небольшого ручейка, журчащего рядом, сделал несколько глотков воды, сполоснул лицо и тщательно вытерся полой плаща.

— O’кэй, — громко сказал он своему отражению. — Чем стоять да болтать, лучше заняться делом.

— Прекрасно, — ответило отражение. — Каким?

— Я могу вернуться, — предложил Лафайет. — До Миазм всего двадцать миль.

— Но Родольфо не раскроет тебе объятий, — последовал ответ, — если ты явишься к нему с пустыми руками. Возможно, тебе удастся все объяснить… Стонрубу. И кстати, в каком направлении ты собираешься идти?

— Опять ты сам с собой разговариваешь! — прикрикнул Лафайет на свое отражение и поднял голову, глядя сквозь густую листву на мрачное серое небо без малейшего просвета.

— Ни о каком возвращении не может быть речи, — мрачно сказал он. — Не могу я бросить леди Андрагорру в беде.

— Тогда отправляйся на поиски. Только куда ты пойдешь? — O’Лири закрыл глаза, повернулся три раза вокруг оси, остановился и вытянул руку. — Вот сюда.

— В принципе, — заявил он, делая первый шаг, — разговаривать самому с собой даже полезно. Во-первых, с умным человеком и поговорить приятно, а во-вторых — один ум хорошо, а два — лучше.

— Ты забыл добавить, что тебе некого будет винить за дурацкий совет.

— Зато я помню, что так ведут себя шизофреники.

— Подумаешь! На тебя обрушилось столько несчастий, что шизофрения не в счёт.

Лафайет отправился в путь, прихрамывая то на правую, то на левую ногу: обе лодыжки были слегка растянуты после прыжков, падений и бега прошлой ночью. Постепенно лес начал редеть, а кустарник, наоборот, стал гуще. Вскоре O’Лири очутился на каменистом склоне горы, где росли одинокие кедры. Накрапывал мелкий дождик, и колючие капли били по онемевшему лицу, попадали в глаза и стекали за воротник. Через пятьдесят футов склон горы закончился бездонной пропастью. Лафайет осторожно подошел к ее краю, посмотрел вниз, но не увидел ничего, кроме густого тумана.

— Замечательно! — воскликнул он. — Лучше не придумаешь! Впрочем, мне так не везёт; что этого следовало ожидать. Неудивительно, что старушка улетела на помеле без помела и жужжала как муха.

— Делать нечего, придётся тебе идти по краю, пока не увидишь дороги, тропинки или лестницы, ведущей вниз.

— Ты забыл об эскалаторе и фуникулере.

— Верно, сплоховал малость. Итак, — энике, бенике, сика, леса, энике, бенике… это сюда!

Лафайет пошёл направо. Спустя час, в течение которого он спотыкался, падал и один раз чуть не свалился в пропасть, никаких изменений не произошло.

— Совсем ты расклеился, O’Лири, — тяжело дыша, пробормотал он. — Всего несколько лет назад ты скакал бы здесь как молодой козлик.

— Но ведь я привык к легкой жизни, так что нечего себя винить.

— В таком случае, пусть это послужит тебе хорошим уроком.

Ветер усилился, дождь стал хлестать сильней. Спотыкаясь на каждом шагу, Лафайет продолжал упорно идти вперёд. Его руки и ноги окончательно онемели от холода.

Он молча прошёл еще с полмили и остановился передохнуть и провести очередное совещание.

— Осталось совсем немного, — с фальшивой уверенностью заявил он, растирая посиневшие уши. — Вот увидишь, я обязательно…

БИИ-бип, БИИ-бип, БИИ-бип. Негромкий звук раздавался совсем рядом.

Лафайет осторожно огляделся по сторонам, но ничего не увидел.

— Слушай, ты! Я согласился с тобой разговаривать, но по-человечески, а не азбукой морзе! — Он яростно принялся тереть уши.

БИИ-бип, БИИ-бип, БИИ-бип. Звук стал резче, отчетливее.

O’Лири посмотрел на руки. Перстень герцога Родольфо подмигивал ему со среднего пальца. Рубиновый свет то вспыхивал, то гас…

— Эй! — слабым голосом произнёс Лафайет и приложил перстень к уху. Бибиканье усилилось.

— Оно что-то не делало этого раньше, — подозрительно сказал он, глядя на рубиновые вспышки.

— А вот сейчас делает, — последовал презрительный ответ. — И наверняка неспроста.

— Может… может, это какой-нибудь маяк или пеленгатор, как в самолете?

— Все может быть. Надо проверить. Лафайет осторожно прошёл вверх по склону, прислушался…

Би-БИИП, би-БИИП, би-БИИП.

— Ага! Значит, я сбился с курса. — O’Лири вернулся на прежнее место и осторожно пошёл вперёд по самому краю пропасти. Перстень начал издавать ровный гудящий звук.

— Так я и знал! Все в порядке! Интересно, куда я приду?

— Тебе не все равно? Куда угодно, лишь бы убраться отсюда!

Низко пригнув голову, прищурившись, Лафайет продвигался к неизвестной цели, прижав перстень к уху, и, перебравшись через несколько поваленных стволов, неожиданно оказался в пустоте. Судорожным движением он попытался ухватиться за небо, но в следующую секунду почувствовал ветер, свистящий в ушах с ураганной силой. Склон ущелья понесся вверх, как скоростной лифт. O’Лири успел заметить огромную белую цифру 21, затем 20, 19… и в это время гигантская теннисная ракетка размахнулась и ударила по нему, посылая на другую половину поля, а тысячи болельщиков взревели в одно горло.

Глава 7

Кто-то спутал его спину со старым пыльным ковром, который необходимо было тщательно выбить тяжелыми дубинками. В груди работала бригада рабочих, заливающих дорожные выбоины кипящим асфальтом. Головой почему-то играли в баскетбол, а глазами — в настольный теннис.

— Кажется, очухался, — раздался над его ухом чей-то голос.

— Стонет, совсем как здоровый.

— Тебе виднее, Кроль. Помрет — доложишь. Послышался звук удаляющихся шагов, скрип двери. Лафайет осторожно открыл один глаз и увидел идеально белый потолок с лампами дневного света. Стараясь не обращать внимания на гарпун, которым его шею пригвоздили к подушке, он поднял голову. Невысокого роста толстячок с добродушным лицом и огромным носом тревожно следил за каждым его движением.

— Ну ты даешь, парень, — сказал он. — Как дела?

— Болтошка! — воскликнул Лафайет слабым голосом и бессильно откинулся на подушки.

— Вот те на, иностранец! — проквакал голос. — Прости, Везунчик, меня не говорить хангарски по, понимать ты?

— Конечно, никакой ты не Болтошка, — дрожащим шепотом произнёс O’Лири. — Все мои друзья в этом кошмарном сне как две капли воды похожи на тех, кого здесь нет.

— Э, да ты умеешь говорить по-человечески! Ну и заставил ты меня поволноваться, приятель. Я еще ни одного клиента не потерял, а сейчас чуть было не открыл счёт. Ну и торопыга ты, Везунчик, даже лифта не дождался!

Толстячок вытер потное лицо огромным краевым платком с вышитой зелеными буквами монограммой.

Лафайет посмотрел по сторонам. Стены из слоновой кости, мраморный пол… кондиционеры…

— Что случилось? — спросил он, безуспешно пытаясь принять сидячее положение.

— Да ты не волнуйся, Везунчик, — ответил толстячок. — Док говорит, ничего страшного, будешь, как новенький.

— Я… у меня что-то с памятью, — сказал O’Лири. — Я свалился в шахту лифта? В этой глуши? Толстячок бросил на него удивленный взгляд.

— А как еще нам спускаться и подниматься? Слушай, уж не собрался ли ты подать в суд на Компанию? Я поспешил тебе навстречу, как только услышал сигнал: кто виноват, что ты такой торопыга?

— Нет, нет, я никого не виню. Кстати, кто ты такой?

Толстячок с готовностью протянул руку.

— Меня зовут Пешкороль, Везунчик. Из отдела «Услуги Заказчикам». Рад познакомиться. Но ты пришёл за день до срока. Сам понимаешь, заказ еще не готов.

— Ах да, заказ. — Лафайет задумался. — Честно говоря, у меня в голове все перепуталось. Должно быть, после падения. О каком заказе ты говоришь?

— У тебя, наверное, лёгкое сотрясение мозгов, Везунчик. Очень даже отшибает память. — Пешкороль сочувственно покачал головой. — Твой хозяин, принц Круппхим, заказал нам двухместный ковёр-самолет, плащ-невидимку и дюжину иллюзий, согласно прейскуранту номер семьдесят восемь.

— А-а, двухместный плащ и дюжину невидимок, — пробормотал O’Лири. — Превосходно. Говоришь, завтра будет готово?

— Послушай, парень, ты не напрягайся, а то у тебя мозги немного набекрень. Полежи спокойно, и все пройдёт.

— Нет, нет, я прекрасно себя чувствую. Лафайет с трудом сел в кровати, и комната поплыла у него перед глазами. Переведя дух, он понял, что его вымыли, побрили, перевязали и одели в просторную пижаму, желтую в красный горошек.

— А откуда вы знаете… э-э-э… что я прибыл по поручению принца?

Пешкороль посмотрел на него и недоумённо заморгал глазами.

— У тебя на пальце направленный перстень-передатчик, специально для него изготовленный.

— Ах да, конечно, как я мог забыть? — O’Лири осторожно встал с кровати. Колени у него подогнулись, но он удержался на ногах. — Мне необходимо делать сейчас побольше тумана, чтобы прояснились движения в голове, — пояснил он. — Я имею в виду, чтобы голова затуманилась прояснениями… нет, не то. Толова гумана. Я хочу сказать, голова…

Рука Пешкороля подхватила его за локоть.

— Успокойся, Везунчик. Хочешь пожевать чего-нибудь вкусненького? Тебе не помешает.

— Пожевать, — хрипло повторил Лафайет. — Пойдём скорее.

— Если сможешь идти.

Толстячок помог ему надеть толстый халат и, поддерживая, повел по коридору в комнату с низким потолком, обшитую деревянными панелями, в конце которой находилась стойка бара, лежащая на столбиках, обитых медью.

За столиками, покрытыми тяжелыми парчовыми скатертями, на которых стояли большие кофейники, сидели гномы, очень похожие на Пешкороля. С некоторыми из них он приветливо поздоровался, усаживая O’Лири за столик у занавешенного окна, за которым, колотя по стеклам, шумел дождь. От ароматов свежесмолотого кофе и пшеничного хлеба рот Лафайета наполнился слюной. Пухлая официантка, ростом Лафайету по грудь, засуетилась, расставляя чашки, подмигнула и занесла карандаш над блокнотом.

— Вам что, ребята? Горячие булочки? Бифштекс с яйцом? Землянику со сливками? Тосты с вареньем?

— Давайте, давайте, — с готовностью согласился O’Лири. — Все давайте. И большой стакан молока.

— Звучит неплохо, Шашка, — сказал Пешкороль. — Тащи в двух экземплярах.

— Будет сделано.

Пешкороль потёр руки и улыбнулся.

— Ну что, Везунчик, полегче стало? Сейчас перекусишь, и усталость как рукой снимет. Нравится тебе у нас?

— Лучше, чем там. — Лафайет ткнул пальцем в окно, за которым продолжал хлестать дождь. — Теперь осталось только выяснить, где это «у нас».

— Не пойму я тебя, Везунчик. Ты попал, куда хотел: Комплекс Аякс, Спецмастерские, отделение на Меланже. Мы сидим с тобой в ресторане «Цейтнот» и ждем, когда подадут завтрак.

— Спецмастерские? Завод? Слава богу. Представляешь, мне приснилось, что я попал внутрь горы!

— Совершенно верно. Само собой, когда начинали строить, никаких гор и в помине не было: геологические процессы начались позднее, и нас накрыло. Но мы привыкли. К тому же здесь очень красиво.

— Геологические процессы? — Лафайет нахмурился. — Ты имеешь в виду землетрясения?

— Конечно, нет. Горообразование. Не удивлюсь, если в скором времени наше предприятие окажется на дне морском.

— Ну-ка, ребята, уберите локти, — произнесла Шашка, подошедшая к столику с подносом, уставленным тарелками.

Лафайета не пришлось долго уговаривать.

— Послушай, Везунчик, давно ты работаешь у принца? — спросил Пешкороль, прожёвывая бифштекс.

— Э-э-э. — не очень, — ответил Лафайет, накидываясь на еду.

— Честно говоря, только устроился.

— Послушай, строго между нами, он платежеспособен?

— Платежеспособен? — O’Лири набил рот до такой степени, что разобрать дальнейших слов было невозможно.

Агент отдела «Услуги Заказчикам» многозначительно погрозил пальцем.

— Пойми правильно, мы ничуть не беспокоимся, — сказал он голосом, в котором слышалось беспокойство. — Но принц должен нам кучу денег за Стеклянное Дерево.

Лафайет замер, не донеся вилки до рта.

— Стеклянное Дерево? — задумчиво произнёс он. — Где я раньше мог о нем слышать?

— Ну, ты даешь, Везунчик. Здорово все-таки тебя шарахнуло.

— Послушай, Пешкороль, — сказал O’Лири. — Мне пришла в голову прекрасная мысль. Почему бы нам не сделать вид, что я вообще ничего не помню? Рассказывай все по порядку, и может быть, ко мне вернется память.

— Называй меня просто Кроль. Ладно, начну, пожалуй. Впервые, мы услышали о Его высочестве несколько лет назад. В то время он был простым смертным, и свалился нам как снег на голову, попросив взять его на работу. Голова у него варила, и шеф дал ему научно-исследовательскую лабораторию, но через несколько месяцев уволил. Мошенник затратил огромные средства и не произвел никакой продукции. Мы и оглянуться не успели, как он вернулся в качестве покупателя и пожелал сделать спецзаказ. Естественно, мы согласились: Круппхим оплачивал услуги нешлифованными драгоценными камнями, и это всех устраивало. Затем он объявил себя принцем, пришёл к нам с готовыми чертежами и предложил выполнить еще один заказ. За ценой он не постоял, и мы заключили контракт. Поработали на совесть, не пожалели ни силикона, ни микровставок, а внутреннюю отделку произвели плюшем. Хочешь верь, хочешь — нет.

— Но… при чем здесь Стеклянное Дерево?

— Наши архитекторы так окрестили эту конструкцию, и словечко прижилось. Дворец действительно похож на дерево: башенки, балконы, декоративные пристройки. Сверкает на солнце как стекло. Вот только за него не заплачено, — хмуро добавил Пешкороль.

— Послушай, у принца случайно нет в услужении старушки, которая летает на помеле… я хочу сказать, без помела? Пешкороль внимательно посмотрел на O’Лири.

— Послушай, Везунчик, может, тебе все-таки лучше полежать?

— Видишь ли, Кроль, прошлой ночью о Стеклянном Дереве говорила одна старушка, которая пыталась меня убить.

— Вот это да! Промахнулась?

— Ты не понял. Она…

— Ну и старушка! Неужели ножом?

— Нет. Она на меня накинулась…

— Бессовестная! На спящего человека!

— Нет! В конце концов, дай мне объяснить! Я…

— Послушай, Везунчик, ты сказал, что она — старушка. Верно?

— Да. Но…

— Везунчик, я хочу дать тебе добрый совет. Займись штангой, ладно? Не успеешь оглянуться, как обретешь форму, и любая старушка будет тебе нипочем. Ты с ней справишься одной левой. Кстати, наш отдел как раз торгует набором «Атлас», номер двести восемьдесят три. К набору бесплатно прилагаются наушники, передающие вдохновляющие речи, и…

— Не нужны мне вдохновляющие речи! Я пытаюсь объяснить, что старушка замешана в похищении леди Андрагорры!

— Какой леди?

— Андрагорры. Моей жены. То есть, не совсем жены, а…

— Понятно, понятно. — Пешкороль подмигнул. — Не беспокойся, Везунчик, я никому не скажу!

— Ты опять ничего не понял! Она исчезла в тот самый момент, когда ее должны были похитить. Я хочу сказать, ее похитили как раз тогда, когда она должна была исчезнуть! Неважно, что я хочу сказать! Одним словом, ее похитили! А эта старая ведьма в избушке говорила о Стеклянном Дереве!

— Ну и что? В этих краях его каждая собака знает. — Пешкороль нахмурился. — Правда, если разобраться, в этих краях собак нет.

— Старуха — сообщница принца Круппхима. Я в этом убежден. Она близорука и приняла меня за другого, а потом проболталась, что ждёт леди Андрагорру.

— Честно говоря, Везунчик, я тебя не понимаю. Старушка служит у Круппхима, ты тоже, так чего вы не поделили?

— Она решила, что я ее обманул и сговорился с герцогом Родольфо.

— Ты и герцога знаешь? Его светлость недавно пытался заказать генератор личного нимба над головой. Не сошлись в цене.

— Я уверен, что Круппхим приказал старушке ее похитить. Только ничего не вышло, и девушку увели у них из-под носа.

Пешкороль покачал головой.

— Непонятно. Если леди А. живёт в герцогстве Родольфо, принц ни за что не поедет за ней в такую даль.

— Он выманил ее из города. Девушка была уверена, что едет на свидание с мошенником Лоренцо, который втерся к ней в доверие. Она понятия не имела, что эта жалкая личность собирается запродать ее Круппхиму. — Лафайет потёр кончик носа

— единственную часть лица, на которой не было царапин. — Куда она могла запропаститься, ума не приложу.

— Перестань, Везунчик. Не ломай голову. В лесу полным-полно разбойников и бандитов. Мало ли что могло произойти? Забудь ты о ней, и давай поговорим о деле. Так вот, относительно просроченных платежей…

— Забыть самую красивую, самую прекрасную, самую преданную, самую изумительную женщину из всех, что когда-либо носили бикини? Кроль, ты опять ничего не понял! В эту самую минуту ей может грозить страшная опасность, пытки, наконец! Одинокая, несчастная, беззащитная, испуганная…

— Ты только что сказал, она торопилась на свидание к Лоренцо, — напомнил Пешкороль, намазывая варенье на толстый кусок поджаренного золотисто-коричневого хлеба. — Похоже, Круппхим остался с носом, так чего ты переживаешь?

— Но ее бессовестно обманули!

— Другое дело. Значит, этот мошенник сделал вид, что хочет показать ей домик, новую модель кушетки, а сам воспользовался…

— Нет. Я слышал, они собирались провести в избушке медовый месяц, — неохотно признался Лафайет. — Но тем не менее, она как сквозь землю провалилась. Леди Андрагорру похитили, и я хочу ей помочь!

— Послушай, а может ее похитил именно Лоренцо? Взял, да и украл.

— Гм-мм… может быть. Передумал в последнюю минуту и решил надуть Круппхима. Знаешь, Кроль, наверное, так оно и есть. Он похитил ее из кареты, как было задумано, но отвел не в избушку, а… в другое место.

— Слушай, Везунчик, тебе надо было в сыщики идти. Гляди, как складно получилось. Победил сильнейший, а потом они жили вместе долго и счастливо. Может, и не сильнейший, может, он тоже боится старушек, но наш набор…

— Хватит, Кроль! — воскликнул Лафайет. — Все равно а должен ее найти!

— Не могу не восхищаться твоей преданностью хозяину. Везунчик, но боюсь, придётся ему подыскать другую…

— Плевать я хотел на хозяина! Если хочешь знать, он вообще мне не хозяин!

— Как! Ты уволился?

— Я никогда у него не работал. Мне очень жаль, но ты ошибся.

— Тогда откуда у тебя передатчик?

— Если ты имеешь в виду перстень, мне его дал герцог Родольфо.

— А? — Пешкороль схватил O’Лири за руку и уставился на рубин. — Это — передатчик Круппхима, двух мнений быть не может.

— Толстячок снизил голос до шёпота. — Признайся, Везунчик, строго между нами: ты ему перерезал горло, а потом обокрал?

— Ты с ума сошел! Я никогда в жизни не видел принца Круппхима!

Пешкороль покачал головой, не спуская с O’Лири испытующего взгляда.

— Ты уж прости меня, Везунчик, но у тебя концы с концами не сходятся. Как у герцога мог оказаться передатчик принца? Его высочество берег эту побрякушку пуще глаза, уж я-то знаю.

— Лично мне известно только одно: я получил перстень из собственных рук Родольфо. — Лафайет сдернул его с пальца. — Вот. Можешь забрать. Мне чужого не надо. Единственное моё желание — найти леди Андрагорру.

Его гостеприимный хозяин, продолжая хмуриться, подкинул перстень на ладони.

— Везунчик, у тебя будут крупные неприятности, — сказал он, вставая из-за столика. — Пойдём, надо немедленно доложить обо всем Флемингу, нашему судье, присяжным заседателям и исполнителю приговора в одном лице, а также шефу комитета безопасности, состоящего из одного человека, и тоже Флеминга. И послушай моего совета, Везунчик, ври, да не завирайся. Ты мне такое наплел, что ни один дурак не поверит. Если не придумаешь чего правдоподобнее, боюсь, придётся тебе ответить по всей строгости Коммерческих законов Аякса.

— И что это означает? — иронически осведомился O’Лири. — Я лишусь кредита?

— Не совсем, — ответил Пешкороль. — Скорее головы.

Флемниг был круглолицым лысым гномом. Его очки, казалось, росли прямо из головы, сверкая стеклами по меньшей мере в полдюйма толщиной. Пока Пешкороль объяснял суть дела, шеф безопасности барабанил пухлыми пальцами по столу.

— Я проверил: перстень изготовлен в наших мастерских по заказу Круппхима, — закончил Пешкороль свой рассказ.

— Дело ясное: убийство и ограбление при отягчающих вину обстоятельствах, а именно: проникновение на нашу территорию без допуска, попытка назваться чужим именем, лжесвидетельство. — Голос Флеминга хрипел, как испорченная детская свистулька. — Приговоренный, будешь произносить последнее слово? — Он смотрел на O’Лири, напоминая разозленную золотую рыбку в аквариуме.

— Последнее слово? А можно сказать первое? Я шёл по своим делам, тихо-спокойно, никого не трогал, а потом свалился в пропасть. Почему Кроль решил, что меня послал Круппхим, я понятия не имею, и никаким чужим именем тоже не назывался. К тому же, с какой стати вы мне шьете убийство? Вот и говори после этого о непредвзятости судебного разбирательства!

— Принц Круппхим никогда бы не расстался с личным передатчиком, а следовательно, ты его убил и перстнем решил воспользоваться в корыстных целях. Это ясно, как дважды два. Властью, которой я облечен…

— Говорю вам, перстень мне дал Родольфо!

— Версия неправдоподобна. Принц Круппхим не расстался бы с передатчиком и ради герцога…

— Но он это сделал! По-моему, проще проверить мои показания, чем перебивать на каждом слове!

— Послушай, Ян, — сказал Пешкороль, задумчиво потирая подбородок. — Я вот тут думаю и никак в толк не возьму: Везунчик так нагло врёт, что похоже на правду. Ведь если б он хотел нас надуть, зачем ему было признаваться, что он не работает у Круппхима? А надуть он меня мог запросто: этот парень до тонкостей осведомлен о всех делах принца.

— Эй, — слабо запротестовал Лафайет.

— Старый трюк, — сказал шеф безопасности. — Мы называем его хитростью навыворот, которую невозможно отличить от непроходимой глупости.

— Сам дурак, — ответил Лафайет. — Неужели не ясно, что Круппхим дал перстень Родольфо, а Родольфо — мне. Я попал к вам совершенно случайно и хочу только как можно скорее уйти отсюда и…

— Невозможно. Тебя поймали с поличным. Незаконное владение чужой личной собственностью — самое страшное преступление во всем уголовном кодексе. Тебе грозит триста лет исправительно-трудовых работ, которые ты проведешь, прикованный к мельничным жерновам, расположенным на двенадцатом подземном этаже.

— Боюсь, мне придётся вас разочаровать, — фыркнул Лафайет.

— Я не проживу трёхсот лет.

— А-а! Прости, я не знал, что ты болен. В таком случае я приговорю тебя к пожизненному тюремному заключению, и не обижайся, если не сможешь отбыть срок заключения полностью.

— Как трогательно! Послушайте, хотя бы ради тренировки серого вещества, почему бы вам не потратить секунд тридцать на обдумывание того факта, что перстень оказался у Родольфо?

— Перстень Его высочества у Его светлости? — Ян Флеминг сложил вместе кончики пальцев и сосредоточенно на них уставился. — Во-первых, это было бы вопиющим нарушением правил продажи. Во-вторых, непохоже на Круппхима, который ничего не делает без причины.

— Значит, у него была причина! Неужели вам не интересно, какая?

— Любопытно. — Пешкороль взял перстень в руки и поднёс его к самому носу. — Может, он тут нахимичил…

— Глупости. Только специалист, стажировавшийся в наших мастерских… Внезапно Флемниг умолк. — Вспомнил. Круппхим стажировался в наших мастерских.

— И он — крупный специалист по микромоделированию, — вставил Пешкороль.

Шеф безопасности выхватил из кармана ювелирную лупу и принялся рассматривать рубин.

— Ну вот, так я и знал, следы инструментов, — раздражённо сказал он и, отложив лупу в сторону, ткнул пальцем в кнопку на столе. — Первый отдел вызывает лабораторию, — рявкнул он.

— Микропчик слушает, — отозвался рассеянный голос. — Вы прервали меня в момент проведения сложнейшей операции!

— Установка модифицированной телекамеры под хоботок комара?

— Ничего подобного. Попытка достать оливку из коктейля с помощью соломинки. У меня почти получилось, когда раздался ваш дурацкий звонок!

— К черту оливку! У меня в руках вещественное доказательство, и мне необходимо ваше заключение, прежде чем я вынесу смертный приговор шпиону!

Лаборатория располагалась в подземной каменной пещере, заставленной сложнейшими приборами, конструкциями и аппаратурой, говорившими Лафайету не больше, чем юмористический журнал на китайском языке. Начальник лаборатории сидел на высоком стуле перед верстаком, покрытом клеёнкой, на которой стоял непонятный агрегат из витой проволоки и стеклянных трубочек, заполненных кипящими желтой, розовой и зеленой жидкостями, исходящими почему-то фиолетовым паром.

Шеф безопасности Флемниг протянул перстень начальнику лаборатории, который, не торопясь, включил яркий свет, потянулся за лупой и склонился над рубином.

— Ага. Пломба сорвана, — сказал он и бросил на O’Лири неодобрительный взгляд, одновременно ковыряясь в оправе тонким, как игла, инструментом и откидывая верхнюю площадку камня, под которой обнажилось сложное переплетение тончайших проводков. — Ясно. Долго тебе пришлось возиться? — буркнул он и, положив перстень на верстак, быстро накрыл его пустой кофейной чашкой.

— Вам понятно, в чем дело? — встревоженно спросил Кроль.

— Чего тут не понять? Передатчик переделан в следящее устройство. — Начальник лаборатории свирепо посмотрел на O’Лири. — Интересно, что ты надеялся узнать? Хотел выведать наши производственные секреты? Но мы ничего не скрываем от широких трудящихся масс…

— Нечего сверлить меня взглядом, — сказал Лафайет. — Я к вашему перстню никакого отношения не имею.

— Э-э-э… перстень был изготовлен по заказу принца Круппхима, — объяснил Кроль.

— Вот как? Никогда ему не доверял, вечно у него глаза бегали: туда-сюда, туда-сюда.

— Да, но Везунчик утверждает, что получил перстень от герцога Родольфо.

— Глупости. Я вспомнил, что сам выполнил этот заказ по чертежам Круппхима. Теперь понятно, почему он не позволил внести в схему изменения. Ему ничего не стоило заземлить А-провод, подсоединить В-проводник к А, С-проводник к Р, поменять местами контакты Д и Е и подключить триод Е к сопротивлению X, а затем вмонтировать черный ящик. Проще простого.

— И тем не менее перстень мне всучил Родольфо, — упрямо заявил Лафайет, — после того, как я согласился выполнить одно его поручение. Он дал понять, что, показав перстень, я могу получить все что угодно.

— Врёт и не краснеет, — решительно заявил Флемниг. — С помощью передатчика получить можно только сигнал.

— Послушай, — вмешался Кроль, — может, он хотел дать тебе герцогскую печатку? Когда мы торговались, я видел у него кольцо с рубином, на котором были вырезаны инициалы «РР». Свет-то хоть горел?

— Этого я не помню, — честно признался Лафайет. — Но раз недоразумение улажено и вы убедились в моей невиновности, я, пожалуй, пойду. Выдайте мне одежду и…

— Еще чего! — воскликнул Флемниг. — Не беспокойся, мы сумеем наказать каждого, кто невнимательно читал мелкий шрифт, подписывая контракт.

— Но подписывал не я, а Круппхим.

— Гм-мм, — Парень верно говорит, — согласился Микропчик. — Круппхим несёт полную ответственность за соблюдение условий договора. А этот человек — всего-навсего сообщник.

— Значит, меня все равно осудят?

— На значительно меньший срок, — неохотно ответил Флемниг.

— Всего сто лет у мельничного жернова.

— Ну и везучий же ты, Везунчик, — поздравил его Кроль.

— Спасибо, — поблагодарил Лафайет. — Послушайте, друзья, а нельзя получить условное наказание? Или взять меня на поруки?

— Давайте, действительно, поручим ему что-нибудь, и дело с концом, — предложил Кроль. — Тут у нас галстуки завалялись, никак не продаются. Дадим ему…

— Все равно несправедливо! — возразил Лафайет. — Виноват один Круппхим, а я — невинный свидетель обвинения! К тому же принц замешан в деле о похищении леди Андрагорры.

— Это нас не касается.

— Может быть, но мне казалось, вы сурово наказываете каждого, кто использует ваши приборы в корыстных целях.

— Гм-мм… — Флемниг поковырял в носу. — Ты прав.

— Послушайте, — сказал Лафайет, — насколько я понял, Круппхим сделал из передатчика следящее устройство. Почему бы вам не последовать его примеру?

— А?

— Сделайте так, чтобы перстень передавал информацию не от вас к нему, а от него к вам.

Микропчик нахмурился, помахал рукой, требуя тишины, поднял кофейную чашку и принялся за работу, бормоча под нос:

— «провод к контакту А… проводник Е к сопротивлению Х… красный… голубой» зеленый… Ха! — Он закрыл рубин, поднёс его к уху и широко улыбнулся. — Я его слышу. Несомненно, у принца есть второй перстень, который работает на приём. — Микропчик протянул рубин Флемингу.

— Гм-мм… Это его голос.

— А что он говорит? — поинтересовался Лафайет.

— Он поёт. Что-то насчёт дороги в Миндалию.

— Дайте послушать.

Флеминг протянул перстень, и Лафайет поднёс его к уху.

…был из глины сделан бо-ог, все на свете делать мо-ог…

Слова доносились неотчетливо, теряясь в журчании и плеске воды. Лафайет нахмурился. Голос показался ему на удивление знакомым. Внезапно пение прекратилось. O’Лири услышал лёгкий стук, невнятное ругательство, шаги, звук открывающейся двери…

— Ну? — высокомерно спросил голос.

— Ваше высочество, герцо… ваша гостья отклонила приглашение к завтраку и приносит свои глубочайшие извинения.

— Черт бы подрал эту девку, неужели она не понимает, что все делается для ее блага? Только и умеет, что топать ногами да требовать манны небесной. И прекрати мне лгать, Ляжка, извинений от нее не дождешься. Иногда мне хочется плюнуть на задуманное, как оно ни заманчиво, лишь бы не связываться с бабами.

— Надо ли мне… э-э-э… передать миледи приглашение к ленчу?

— Можешь не беспокоиться. Проследи, чтобы ей подали в комнату и постарайся ублажать, насколько возможно. Мне вовсе не хочется, чтобы у гостьи появились морщинки, пока она находится под моим покровительством.

— Слушаюсь, Ваше высочество.

Шаги, звук закрывающейся двери, веселое посвистывание, которое резко оборвалось… тяжёлое дыхание.

— Черт, — пробормотал голос. — Неужели они…

Раздался тупой удар, и наступила мертвая тишина.

— Ото, — сказал Лафайет. — Ничего не слышно. Каждый из присутствующих по очереди поднёс перстень к уху.

— Наверное, сообразил, что дело нечисто, и сунул кольцо в коробку, — предположил Микропчик. — Вот тебе и контрразведка.

— Как жаль! — с воодушевлением воскликнул O’Лири. — На самом интересном месте!

— Ладно, хватит болтать, — сказал Флемниг. — Пойдём, ты приговорен к ста годам исправительно-трудовых работ на мельнице.

— Что ж… прощай, Кроль. Я обязан заплатить долг обществу. Обидно, конечно, что не удастся мне стать свидетелем волнующих событий под вашей горой, но ничего не попишешь.

— Что ты, Везунчик. На заводах Аякса жизнь тихая, смотреть особо не на что.

— Я имел в виду вторжение, — сообщил Лафайет. — Яркое будет зрелище, когда Круппхим прибудет сюда со своей армией, флотом и военно-воздушными силами.

— Что такое? — резко спросил Флемниг. — О чем ты говоришь?

— Ах, совсем забыл, что я один слышал. Впрочем, неважно. Может, он решил пошутить.

— Кто?

— Принц Круппхим. Он проводил совещание генералитета, объясняя им план захвата территории горы. И замолчал в тот момент, когда обсуждалось время нанесения удара одновременно с суши, моря и воздуха.

— Глупости! Круппхим не посмеет напасть на Аякс.

— Вот я и говорю, наверное, он пошутил. Конечно, принц не знал, что его подслушивали, но, может, он решил поразвлечь своих генералов?

— Неужели Круппхим настолько непорядочен, что использует против нас изготовленное нами оружие? — тревожно спросил Флемниг.

— Чего еще ждать от человека, у которого глаза бегают? — фыркнул Микропчик.

— Отведите меня на мельницу, друзья, — попросил Лафайет. — Потом вы будете слишком заняты, составляя завещания, закапывая драгоценности…

— Минутку, минутку. Что он еще сказал? На какой день и час назначено вторжение? Какова численность войск? Откуда последует первый-удар?

— Мне очень жаль, но когда начали обсуждать подробности, передатчик замолк.

— Черт побери! Почему мы не начали слушать раньше!

— Нам необходимо знать о планах принца, — решительно заявил Флемниг. — Микропчик, придумай что-нибудь.

— Не могу. На другом конце должен быть приемник.

— А если послать птицу-робота, которая разбросает микрофоны по всему дворцу?

— Бессмысленно. Радиус действия слишком мал. Необходимо приемное устройство либо на самом человеке, либо в непосредственной от него близости.

— Значит, придётся послать человека.

— Ерунда. Наши ребята — гномы, и их разоблачат в одну секунду. Разве что…

Взгляды присутствующих устремились на O’Лири.

— Как! Вы хотите, чтобы я отправился в это волчье логово?

— сказал он, поднимая брови. — Ни за что. Меня ждёт тихая, спокойная работа на мельнице — вы не забыли?

— Ну-ну, мой мальчик, — произнёс Флемниг, улыбаясь, как отец невесты ее наречённому. — Мельница подождёт. Отработаешь, когда вернешься.

— Забудь ты о приговоре, — раздражённо сказал Микропчик. — Тут дело серьёзное. Неужели ты не хочешь помочь торжеству справедливости?

— Я тоже хотел справедливости, а в результате получил шиш!

— напомнил Лафайет. — Нет уж, слуга покорный. Жили вы без меня раньше, и сейчас не пропадёте.

— Послушай, Везунчик, — вмешался Кроль. — Вот уж не думал, что ты бросишь друзей в беде.

— А где были мои друзья полчаса назад, когда я попал в беду? Что-то не припомню.

— Сэр! — торжественно произнёс Микропчик. — Мы взываем к твоему благородству! Помоги нам, и ты заслужишь нашу вечную признательность!

O’Лири подавил зевок.

— Признательностью сыт не будешь.

— Может… более приемлемая форма оплаты? — вкрадчиво предложил Флемниг.

O’Лири поджал губы.

— Мы снабдим тебя всеми техническими новинками, разработанными в нашей лаборатории, — быстро сказал Микропчик. — Только что я закончил работу над плащом-невидимкой твоего размера…

— Мы высадим тебя на балконе главной башни Стеклянного Дерева, — вторил ему Флемниг. — Полетишь на одноместном ковре-самолете. Все путешествие не займет и часа.

— Вы совсем рехнулись, — сказал O’Лири. — Единственный шанс попасть во дворец — незаметно подкрасться ночью и найти незапертую дверь…

— Ха! — Микропчик вскочил со стула, схватил длинный зеленый бархатный плащ с капюшоном и завернулся в него. Тяжелая материя зашуршала, заблестела… и исчезла, вместе с маленьким начальником лаборатории.

— А? — растерянно оказал O’Лири.

— Неплохо, правда? — Голос Микропчика звучал из пустоты, с того места, где он стоял секунду назад.

— К-колдовство? — заикаясь, спросил O’Лири.

— Глупости. Электроника, — ответила внезапно появившаяся голова. — Теперь ты согласен?

— Э-э-э — допустим, я выполню вашу просьбу. Но мне необходим двухместный ковёр-самолет.

— Как скажешь, так и будет, Везунчик, — весело согласился Пешкороль. — Не сомневайся, для такого героя-добровольца, как ты, нам ничего не жалко.

— Не беспокойся, доставим тебя на место в целости и сохранности, — заверил Флемниг.

— А обратно? — спросил O’Лири.

— Там видно будет. Пойдём, мне необходимо тебя проинструктировать. Я хочу, чтобы ты попал в Стеклянное Дерево до темноты.

Глава 8

Ранним вечером Пешкороль провёл Лафайета извилистым коридором на небольшой балкон с прекрасным видом на долину внизу.

— Ты смотри, поосторожнее с ковром, Везунчик, — сказал Кроль, расстилая прямоугольник шесть на восемь футов. — Угнать его невозможно — контуры настроены на излучения твоего тела. Управление осуществляется с помощью голоса, так что сначала думай, а потом говори. И полегче на поворотах: перила в этой модели не предусмотрены. Координационный центр, конечно, сработает, но если зазеваешься… в общем, парашюта у тебя нет.

— Очень утешительно, — ответил Лафайет, завязывая тесемки плаща-невидимки и стараясь проглотить ком, застрявший в горле.

— Ваш Микропчик нашпиговал меня таким количеством аппаратуры, что ни встать, ни сесть.

— Воспользовался случаем проверить оборудование, не прошедшее испытаний в полевых условиях, — сообщил Пешкороль. — Ребята вечно что-нибудь изобретают в свободное от работы время. Однажды они сконструировали чих-генератор, так наш директор запретил исследования даже на добровольцах. Или возьмем, к примеру, плоскоход. Придумано здорово, но если не сработает, взлетишь на воздух вместе с лабораторией.

— Если ты немедленно не замолчишь, я останусь. — O’Лири передёрнул плечами. — Лучше скажи, в какую сторону лететь, а то мой здравый смысл возьмет верх, и я окажусь не там, где надо.

— Держи курс на запад. Везунчик. Не промахнешься.

— Если бы ты знал, сколько промахов я совершил за свою жизнь, тебе бы страшно стало. И между прочим, меня зовут не Везунчик, а Лафайет O’Лири.

— Правда? Надо же, как не повезло. Ну да ладно. Счастливого пути. Везунчик, и не забудь включить микрофон, прежде чем сунешь его в карман принцу.

— Ну, — сказал Лафайет, усаживаясь поудобнее и скрестив ноги, — поехали!

Он закрыл глаза, вспоминая координаты, которые Флеминг терпеливо повторял ему в течение получаса. Толстый шерстяной ковёр задрожал, зашевелился, задергался, словно паралитик, и стал твердым, как камень. Лафайет с трудом подавил в себе желание за что-нибудь уцепиться.

— Сделали из меня мешок с картошкой, — пробормотал он, не осмеливаясь даже вытереть капли пота, стекавшие по лицу. — Холщовый мешок со свежим картофелем из Айдахо…

Появившееся тошнотворное ощущение никак не желало проходить; поднявшийся ветерок неприятно обдувал разгоряченное тело, проникая под тяжелую материю плаща.

— Поднимайся, черт побери! — хрипло прошептал Лафайет. — Пора убираться отсюда, пока Флемниг не сообразил, что его надули. — Ничего не изменилось. Ковёр оставался таким же твердым и неподвижным. — Замечательно, — громко сказал O’Лири.

— Так и знал, что ничего не получится.

Он открыл глаза и недоумённо уставился на голубое пространство, окружавшее его со всех сторон…

Далеко внизу крохотная фигурка стояла на балконе и махала шарфом. Скала быстро уменьшалась в размерах; ветер шумел в ушах с удвоенной силой; зеленый пейзаж земли слился в одно пятно, исчезающее вдали с сумасшедшей скоростью. O’Лири изо всех сил зажмурился.

— Мамочки, — прошептал он. — Они забыли дать мне бумажный пакет на тот случай, если все-таки вытошнит.

Крепость-дворец, известный под названием Стеклянного Дерева, сверкал, подобно звезде, на вершине горы. В лучах заходящего солнца он переливался всеми цветами радуги, и по мере приближения становилось очевидно, что каждая хрустальная башенка сияет своим светом.

— Ну, невидимка, делай свое дело, — пробормотал O’Лири, заворачиваясь в тяжелую ткань и одновременно пытаясь прикрыть ковёр широкими полами плаща. Пешкороль, правда, утверждал, что у Круппхима нет средств противовоздушной обороны, но Лафайет решил не рисковать.

Примерно в полумиле от дворца он громко приказал сбавить скорость, но ожидаемого эффекта не произошло. Башня стремительно приближалась, угрожающе вырастая на глазах, и лишь в самый последний момент ковёр затормозил, дернулся, чуть не скинув O’Лири, и стал плавно спускаться.

— Мешок с картошкой, — страстно прошептал Лафайет. — Господи, прошу тебя, если ты есть там, наверху, помоги мне выбраться из этой передряги, и я обязуюсь регулярно платить церковную десятину…

Ковёр замедлил скорость, остановился, дрожа, и повис в воздухе у открытого арочного окна.

— Самый малый вперёд, — прошептал O’Лири. Подлетев вплотную к отполированной до зеркального блеска стене, он осторожно ухватился за хрустальный карниз, перекинул ногу через подоконник и очутился в небольшом эркере. Ковёр, освободившийся от тяжести, затрепыхался как рыба на крючке и медленно поплыл по воздуху, подгоняемый легким бризом. Лафайет поймал его за край, притянул к себе, скатал в тугую трубку и поставил в угол.

— Жди меня здесь, — строго сказал он, тыкая в ковёр пальцем.

Заправив за пояс выбившуюся рубашку, он нажал на один из драгоценных камней, украшавших эфес шпаги.

— Летун вызывает Бабочку, — прошептал он. — Полный порядок. Я на месте.

— Очень хорошо, — скрипучим шепотом ответил эфес. — Продолжайте проникать в стан врага. Вам надлежит проследовать в опочивальню принца на двенадцатом этаже главной башни. Будьте бдительны, не выдайте своего присутствия, случайно разбив вазу или наступив кому-нибудь на ногу.

— Спасибо за совет, — раздражённо буркнул Лафайет. — А я было собрался поиграть на укулеле и спеть любимую песенку.

Он дёрнул за ручку двери эркера, которая, по счастью, оказалась незапертой, и вошёл в полутемную комнату, окна которой были занавешены серебристо-алыми портьерами, а полы устланы мягкими красными коврами с серебряной нитью. Серебристо-розовая кровать с пологом на четырех столбиках стояла напротив входа. Серебристые купидоны улыбались с розового потолка. Хрустальная люстра сверкала звенящими серебряными подвесками. Лафайет пересёк комнату и остановился перед серебристой дверью, за которой слышались голоса.

— …всего лишь на секундочку, — произнёс слащавый мужской тенор. — И кроме того, — проблеял он как козел, — вдруг вам потребуется моя помощь с молниями или застежками?

— Какая наглость, сэр! — игриво ответил до боли знакомый Лафайету женский голос. — Но я разрешаю вам задержаться на минуту-другую.

— Дафна?! — растерянно прошептал O’Лири.

В замке звякнул ключ, и Лафайет, забыв обо всем на свете, одним прыжком забрался под широкую кровать как раз в тот момент, когда дверь открылась. Прижавшись щекой к ковру, он увидел изящные ножки в кожаных туфельках с серебряными пряжками, неотступно преследуемые парой черных, начищенных до блеска сапог со звенящими шпорами, усыпанными драгоценными камнями. Две пары ног, не останавливаясь, пересекли комнату и скрылись из виду. Послышались звуки какой-то возни, игривый смешок…

— Оставьте, сэр! — лукаво сказал женский голос. — Вы испортили мне всю прическу!

Лафайет изогнулся, приподнял полог и случайно задел шпагой о столбик. В ту же секунду наступила мертвая тишина.

— Милорд Занудни… вы слышали?

— Ну, мне пора, — громко сказал чуть дрожащий мужской голос. — Его высочество — а лучше человека я не встречал в целом свете — приказал мне исполнять любые ваши желания, миледи, но боюсь, моё присутствие в вашей спальне может быть неверно истолковано.

— Ну, знаете! — Послышался звук, не вызывающий сомнений в том, что женская ручка основательно приложилась к наглой мужской физиономии. — Можно подумать, я вас приглашала!

— Итак, миледи, прошу извинить…

— И не подумаю! Извольте сначала обыскать комнату. А вдруг здесь живёт крыса?

— Да, но…

Изящная ножка топнула об пол.

— И немедленно, Занудни, или я пожалуюсь принцу, что вы хотели овладеть мною силой!

— Кто, я. Ваша светлость?

— Повторять не собираюсь.

Сапоги пересекли комнату и остановились у шкафа. Послышались звуки открываемых и закрываемых створок. Ноги проследовали в ванную, исчезли из поля зрения, вновь появились и, потоптавшись в эркере, вернулись на прежнее место.

— Никого нет. Возможно, вам показалось…

— Можно подумать, вы ничего не слышали! Не притворяйтесь, милорд! И вы забыли посмотреть под кроватью!

Лафайет замер, глядя на внезапно появившиеся перед кончиком его носа блестящие шпоры. Из-под полога показалось узкое лицо со свирепыми стрелками усов и крохотными глазами.

— Тоже никого. — Полог опустился. Лафайет облегчённо вздохнул, только сейчас вспомнив, что на нем надет плащ. — А раз так, — весело заявил козлиный тенор, — можно не торопиться.

— Не сродни ли вы осьминогу по отцовской линии, милорд? — кокетливо спросил голос Дафны. — Откуда у вас столько рук? Тише, тише, милорд, вы сломаете мне молнию.

— Ах, ты! — пробормотал Лафайет и прикусил язык. В комнате вновь наступила мертвая тишина.

— Занудни, тут кто-то есть, — произнёс женский голос. — Я. — я это чувствую!

— Э-э-э… Сожалею, миледи, но я совсем забыл, что мне совершенно необходимо пересчитать постельное белье и полотенца…

— Ночью? Глупости, Занудни. Неужели вы боитесь?

— Я? Боюсь? — ответил тенор дрожащим голосом. — Конечно, нет. Но я очень люблю считать, а тут представился такой удобный случай поработать всю ночь…

— Занудни, разве вы забыли? Мы собирались погулять с вами в парке, при луне. Только вы и я.

— Да, но…

— Подождите, милорд, я сейчас переоденусь. Постараюсь не задержать вас…

— Эй! — слабо воскликнул Лафайет.

— Странная акустика в этой комнате, — нервно произнёс Занудни. — Я мог бы поклясться, что кто-то только что сказал «эй».

— Глупенький, — ответил нежный женский голос. Послышалось мягкое шуршание ткани, за которым последовал взволнованный блеющий возглас. Женские ножки остановились у шкафа; изящные женские ручки сняли одну туфлю, потом другую. Ножки поднялись на цыпочки, и пышная в складках юбка упала на ковёр. Мгновением позже рядом с ней легла еще более воздушная принадлежность женского туалета.

— Но, миледи! — вскричал задыхающийся голос. — Eго высочество… К черту Его высочество!

Сапоги кинулись вперёд и с размаху наступили на крохотную женскую ступню. Раздался дикий визг и послышался звук второй за вечер увесистой пощечины.

— Кретин! — взвыл женский голос. — Лучше мне на всю жизнь остаться в этой дыре, чем…

— Ах вот в чём дело! — вскричал Занудни. — Заманила меня, чтобы я устроил ей побег, а сама решила нарушить договор! Ну нет, миледи, номер не пройдёт! Я получу все, что мне причитается, сейчас, немедленно.

Лафайет, откинув полог, быстро выбрался из-под кровати и вскочил на ноги. Обладатель черных сапог — высокий худой мужчина лет пятидесяти — резко обернулся, хватаясь за эфес шпаги, и окинул комнату диким взглядом. Дафна — или леди Андрагорра — в коротенькой рубашке стояла на одной изящной ноге и массировала пальцы другой.

Лафайет осторожно приподнял подбородок Занудни, чуть повернул ему голову и нанес сильнейший удар правой, от которого милорд нелепо взмахнул руками, пролетел до стены и, стукнувшись о нее с тупым звуком, свалился на пол.

— Занудни! — прошептала леди Андрагорра, испуганно следившая за необычным полетом. — Что… как… почему…

— Я покажу этому мерзавцу как расстегивать молнии! — вскричал Лафайет, угрожающе надвигаясь на полуголую женщину. — А ты, ты… мне стыдно за тебя! Что ты нашла в этом сутенере!

— Я слышу твой голос… о, любимый… я слышу тебя… но я тебя не вижу! Где ты? Ты… ты не дух?

— Еще чего! — Лафайет откинул капюшон плаща. — Я из плоти и крови, но должен тебе сказать…

В течение нескольких секунд она неотрывно смотрела на голову Лафайета, обрамлённую пустотой, затем глаза ее закатились, и с легким вздохом девушка упала на красный ковёр.

— Дафна! — вскричал Лафайет. — Очнись! Я тебя прощаю! Бежим скорее, нам нельзя терять времени! В дверь громко постучали.

— В спальне миледи находится мужчина! — раздался зычный голос. — Стража, ломайте дверь!

— Подожди, сержант, у меня есть ключ.

— Выполняйте приказ! — Сильный удар потряс дверь до основания. Послышались звуки падающих тел. — Ладно, давай сюда ключ!

Лафайет нагнулся, подхватил лежащую без сознания девушку на руки и попятился, прячась за широкими портьерами. Замок щёлкнул, дверь распахнулась настежь, и в комнату ворвались трое мужчин в вишневых рубашках с кружевными воротниками и манжетами и розовых бриджах в обтяжку.

Они остановились как вкопанные и недоумённо огляделись по сторонам.

— Никого нет, — сказал один из них.

— Пусто, — согласился второй.

— Но мы слышали чьи-то голоса!

— Значит, ошиблись.

— Или…

— Или сошли с ума.

— Или здесь место заколдованное.

— Э-э-э… мне пора, — заявил третий, пятясь к двери. — Ребята не могут играть без четвертого, а партия осталась незаконченной.

— Смир-рна! — рявкнул сержант. — Доиграешь, когда найдешь!

— Вот как? Может, тебе не терпится поздороваться с каким-нибудь всадником без головы?

— Ты меня не дослушал, — твердым голосом произнёс сержант.

— Приказываю всем идти играть в карты. Кру-угом!

Шаги начали удаляться, и в это время Лафайет услышал знакомое потрескивание в эфесе шпаги. «Ох, только не сейчас», — взмолился он.

— Бабочка вызывает Летуна, — захрипело в районе его левого локтя. — Летун, Летун, почему не выходите на связь?

— Ты слышал? — раздался взволнованный голос. — За портьерами.

— Летун! Немедленно доложите обстановку!

— Заткнись, кретин! — прошипел Лафайет в направлении левого бедра и быстро отступил в сторону, когда чья-то грубая рука отдёрнула портьеры.

— Ик! — сказал первый солдат, уставившись на ношу Лафайета широко открытыми глазами.

— Эк! — ответил его товарищ, заглядывая первому через плечо и облизывая пересохшие губы.

— Святой Мося! — произнёс третий. — Она — она плавает в воздухе!

— У нее… крохотные розочки на подвязках! Вы только посмотрите, ребята!

— Плавает не плавает, а такой фигурки я давно не видел.

— Эй, да она плывет к двери! — вскричал сержант. — Оцеп-ляй!

Пытаясь обойти взявшихся за руки солдат, Лафайет ударил одного из них под коленку. Пока несчастный, неистово ругаясь, скакал на одной ноге, путь был свободен и O’Лири кинулся к двери эркера, но, пробегая мимо кровати, случайно зацепился за столбик. Тесемки, завязанные у горла, лопнули, и прежде чем он успел остановиться, плащ оказался на полу.

— Смотри-ка! Этот тип прямо из воздуха появился! — вскричал сержант. — Хватай его, Сквозняга! Лафайет отпрыгнул в сторону, попытался спрятаться за кровать, но ему подставили ножку, выхватили девушку из рук, когда он упал, больно стукнувшись головой, и полуоглушённого поставили на ноги, прислонив к стене.

— Какую рыбину мы поймали! — удивленно воскликнул сержант, расплываясь в довольной улыбке, в то время как его подчиненные шарили по карманам O’Лири, доставая многочисленные устройства, которыми снабдил его Микропчик.

— А ты — парень не промах. Только зря старался. Думаю, Его высочество не обрадуется, когда узнает, что ты забрался к миледи, которая порхала по спальне в чем мать родила.

— Мать ее не в том родила, — пробормотал Лафайет, пытаясь разглядеть окружающее сквозь застилающий глаза туман. — На ней розовые подвязки.

— Сержант! — возбужденно крикнул один из стражников. — У стены за диваном лежит милорд Занудни, и челюсть у него на сторону!

— Добавим нападение на Его светлость к преступлениям этого молодчика, — важно ответил сержант. — Ну ты даешь, парень. И чего тебе не сиделось на месте? Не понимаешь ты хорошего обращения!

Пока двое стражников держали Лафайета за руки, третий положил на кровать девушку, все еще не пришедшую в себя.

— Не стой, как пень, Мул, наслаждаясь своей работой, — проворчал сержант. — Надо отвести этого типа обратно в камеру, прежде чем кто-нибудь узнает, что он умудрился бежать. А то неприятностей не оберешься. Стражников ругают все, кому не лень.

— Можно, — можно я скажу ей пару слов? — взмолился Лафайет, проходя мимо кровати.

— Что ж… только быстро. Считай, что заслужил.

— Дафна! — воскликнул Лафайет, глядя на девушку. — Дафна! С тобой все в порядке?

Веки задрожали и открылись. Недоуменный взгляд скользнул по лицам солдат, остановился на Лафайете.

— Ланцелот? — прошептала она. — Ланцелот… любимый…

— Ладно, хватит, — буркнул сержант. Когда Лафайета выводили из комнаты, он с отчаянием посмотрел через плечо.

Глава 9

Дрожа от холода, Лафайет сидел в кромешной тьме, прислонившись к сырой каменной стенке. Гробовая тишина нарушалась возней мышей в охапке соломы да тяжелым дыханием второго заключенного, его товарища по несчастью, который так и не проснулся, когда O’Лири швырнули в камеру несколько часов назад. Несмотря на удушливый затхлый запах тюрьмы, он продолжал ощущать аромат Лунной Розы, любимых духов Дафны. Перебирая в уме все, что с ним приключилось, Лафайет Каждый раз вспоминал тёплое мягкое тело, которое так недавно держал на руках, и чувствовал, как щемит сердце.

— Ничего не скажешь, операцию я провёл блестяще, — с горечью произнёс он. — У меня был ковёр-самолет, плащ-невидимка, я сразу попал в ее комнату; короче, мне неслыханно повезло, а я взял и все испортил. С того момента, как дворец превратился в мельницу, я не сделал ничего путного и только подвёл Свайнхильду, Родольфо и Микропчика, не говоря о Даф… леди Андрагорре. — O’Лири поднялся на ноги и принялся ходить по камере, делая четыре шага вперёд (дальше, как показал эксперимент, находилась стена, о которую можно было больно удариться) и четыре назад. — Неужели я ни на что не способен? А может…

Он зажмурился, хотя в данной ситуации это было необязательно, и попытался сконцентрироваться.

— Я — на Артезии, — пробормотал он. — Только что вышел в сад после бала-маскарада (вот почему на мне такой нелепый костюм) подышать свежим воздухом. Сейчас я открою глаза и вернусь… — Постепенно голос его становился все слабее. Зловоние камеры мешало убедительно представить прогулку в парке, где хуже других цветов пахла только гортензия.

— Я инспектирую трущобы… но в Артезии нет трущоб… а в Колби Корнерз?.. Ну, конечно, там есть прекрасные трущобы, счастливые обитатели которых хранят уголь в ваннах… Нет, не то. — Лафайет зажмурился еще сильней и собрался с силами.

— Я — член Федеральной комиссии содействия молодоженам. Собираю материал для книги, в которой исследуется время, необходимое молодой семье для устройства привычного беспорядка в новой квартире…

— Послушайте, вы не могли бы бредить потише? — вызывающе произнёс неприятный голос из дальнего конца камеры. — Я хочу спать.

— О, значит, вы все-таки живы? — так же вызывающе ответил Лафайет. — Не могу не восхищаться вашей способностью дрыхнуть без задних ног в этом стойле.

— А что вы можете предложить? — последовал незамедлительный ответ. — Жаловаться, не умолкая?

— Нам надлежит думать, как отсюда выбраться, — назидательно сказал Лафайет.

— Думайте на здоровье, я не помешаю. «Наглый, высокомерный, самоуверенный тип», — неприязненно подумал O’Лири, с трудом сдерживаясь, чтобы не ответить в том же тоне.

— Дверь, к сожалению, стальная, — с наигранной веселостью сообщил он. — Надо искать другой путь…

— Неужели вас смущает какая-то стальная дверь? Судя по вашему голосу, я решил, что вы сорвете ее с петель и стукнете по голове первого, кто вас остановит.

— …и как можно скорее, — закончил свою мысль Лафайет, заскрежетав зубами.

— Прекрасно. Советую не терять времени. А я посплю. За последние двое суток совсем выбился из сил.

— Неужели? А я, наверное, пировал и развлекался! За последние двое суток, спустившись с ветряной мельницы, я воевал с великанами и пиратами, два раза сидел в тюрьме, чуть не лишился головы, упал в пропасть, был приговорен к каторжным работам за шпионаж, едва не свалился с ковра-самолета и снова оказался в тюрьме!

— Аууаухм! — зевнул его товарищ по камере. — Счастливчик! Лично мне пришлось заключить договор с сумасшедшим принцем, обмануть доверие герцога, провести одну спасательную операцию, улизнуть от злой колдуньи; и все это время меня пинали, били, царапали, колотили и напоследок засадили в тюрьму.

— Понятно. Что вы намерены предпринять?

— Ничего. Видите ли, все это — сон. Когда я проснусь, вы исчезнете, как дым, и я спокойно займусь своими делами.

— Вот оно что! Бедняга, вы, должно быть, свихнулись от одиночества. Это просто смешно, — O’Лири усмехнулся, — считать меня плодом своего воображения. К сожалению, мы живем в реальном мире.

— Если вы прекратите болтать и позволите, наконец, мне заснуть, я буду вам крайне признателен, — вежливо заявил наглый голос.

— Послушай, Спящая красавица! — не выдержал O’Лири. — Заруби себе на носу, ты сидишь в самой настоящей вонючей тюрьме, по которой бегают мыши, и сгниёшь в ней заживо, если не потрудишься приподнять свой зад!

— Убирайся! Я хочу спать.

— Убрался бы, если б мог. Вставай, соня! Может, вдвоем нам удастся что-нибудь придумать.

— Глупости. Тебя здесь нет. Мне необходимо заснуть, а проснусь я, как обычно, на Хетчэр Кроссроудз, в лавке зеленщика Боусера.

Лафайет злорадно рассмеялся.

— Рассказывай сказки! Где находится Хетчэр Кроссроудз?

— В Оклахоме. Тебе не понять. К моему сну это не имеет отношения.

— Оклахома… ты из Америки?

— Надо же, он знает об Америке. Впрочем, неудивительно. Ведь я разговариваю сам с собой, а следовательно, знаю столько же, сколько я сам. Прощай. Не мешай мне спать.

— Подожди, подожди, — взволнованно произнёс O’Лири. — Ты хочешь сказать, что прибыл из Соединенных Штатов? Разве ты не туземец?

— Соединенных Штатов? Первый раз слышу. И, естественно, я не туземец. Я же не бегаю в набедренной повязке, размахивая копьем.

— Не знаю, здесь темно. Но если ты из Оклахомы, то не мог не слышать о США!

— Ты имеешь в виду СКА?

— Это еще что?

— Соединенные Колонии Америки. Прошу тебя, будь добрым воображаемым другом и дай мне уснуть. Пошутили, и ладно. Я устал, а завтра — тяжёлый день. Мистер Боусер получил соленые грецкие орехи, и к нам сбежится вся округа.

— Попытайся вбить в свою тупую башку, — прорычал O’Лири, — что ты находишься на Меланже. Когда тебя повесят или отрубят голову, ты уже никогда не проснешься. Нам необходимо серьезно поговорить… Похоже, мы с тобой попали сюда из других измерений…

— Никогда не думал, что моё второе я такой зануда! Если б я не был уверен, что тебя нет, то мог бы поклясться, что ты существуешь.

— Послушай, хватит. Если тебе так больше нравится, давай сделаем вид, что я существую, и начнём действовать. Скажи, как ты сюда попал?

— Меня арестовал принц Круппхим. Теперь доволен?

— Нет… как ты очутился на Меланже?

— А-а, тебя интересует, каким образом мне удалось сфокусировать психическую энергию? — заключенный хрипло рассмеялся. — Лучше бы я тихо-спокойно торговал селедками да сладкими орехами. Нет, сунул нос не в свое дело. Тем более, что мне попалась книга профессора Хоззлемшрумпффа «Современные заклинания, или Легкий Путь Самообмана». Вот я и не выдержал. Сконцентрировался, как полагается, и… из комнаты, которую сдавала мне миссис Гинсберг, попал в знойную пустыню.

— А дальше?

— Я пошёл на восток и через некоторое время увидел холмы. Попил воды в ручейке, съел горсть орехов и ягод, отдохнул. Потом вновь отправился в путь и вскоре оказался на возделанном поле неподалеку от города. Нашёл какую-то забегаловку, и только собрался перекусить свежим пшеничным хлебом и сыром, как появилась полиция. Они отвели меня к принцу Круппхиму, и я начал у него работать. В общем, новая жизнь пришлась мне по душе, и я ни о чем не думал, пока не встретил леди Андрагорру.

— Леди Андрагорру! — воскликнул Лафайет. — Ты тоже с ней знаком?

— Твое счастье, что я сплю, — ответил возбужденный голос.

— Иначе мне пришлось бы свернуть тебе шею! К счастью, это — сон, бред, иллюзия. Милая Беверли не попала в руки мерзавца Круппхима; меня не обманули и не посадили в тюрьму; и я совершенно не голоден. А когда ты, наконец, заткнешься и уберешься вон, я смогу выспаться и завтра с утра пойти в лавку Боусера.

— Вернемся к леди Андрагорре!

— Хоть сейчас. Эти нежные мягкие губки, это прекрасное податливое тело…

— Ах ты… — Лафайет с трудом взял себя в руки. — Послушай, как тебя там! Ты должен мне помочь! Леди Андрагорра попала в беду…

— …Всего лишь на прошлой неделе мистер Боусер сказал мне: Лоренцо, мой мальчик, ты далеко пойдешь. Я сделаю тебя старшим продавцом…

— Лоренцо?! Значит, это ты украл леди Андрагорру?! — Вне себя от ярости Лафайет прыгнул вперёд и ударился лбом о стену, добавляя к синякам и царапинам легкую контузию. — Ты где? — крикнул он, тяжело дыша и махая руками в воздухе. — Спрятался, жалкий трус! Грязный обманщик! Змея подколодная!

— Чего ты разбушевался? — осведомился из другого конца

камеры наглый голос. — Тебе-то что за дело до Бев… леди Андрагорры, рецидивист несчастный?

— От рецидивиста слышу. Как вам это понравится? Сидит в собственной камере… — Лафайет прыгнул. Он чуть было не схватил соперника за рукав, но в следующую секунду получил увесистый удар кулаком в глаз.

— Не смей подходить ко мне, психованный! — воскликнул голос. — О, господи, только маньяка мне и не хватало!

— Ты выманил несчастную девушку из города сладкоречивыми обещаниями, а сам хотел отвезти к старой карге, ее тетке, которая работает у Круппхима!

— Родольфо тоже так думал, но… Впрочем, не суй нос, куда не следует.

— Небось заранее свил любовное гнездышко?

— Вот именно. Правда, мне помешал отряд охраны, невесть откуда появившийся в лесу. Нам пришлось бежать, но мы наткнулись на лорда Занудни с охотниками и попали в плен.

— Оно и к лучшему. По крайней мере здесь у нее имеется приличная постель.

— Вот как? Могу я поинтересоваться, откуда тебе известно о постели Бев. — леди Андрагорры?

— Можешь. Я провёл под ней незабываемые полчаса.

— Под ней?

— Под ней. Я подслушивал, как она отбивается от приставаний Занудни. Мой личный ковёр-самолет, Марк IV, стоял в эркере, и только мы собрались бежать, в спальную ворвалась стража.

— Говорил я Круппхиму, чтобы приглядывал за Занудни! И судя по всему, стража прибыла вовремя!

— Лучше бы они задержались. Я как раз взял ее на руки и…

— Ах ты…

Невидимый узник проскочил мимо O’Лири, который немедленно выставил вперёд ногу, с удовлетворением услышав грохот падающего тела.

— Квиты, — сказал он. — Послушай, Лоренцо, зачем нам ссориться? Совершенно очевидно, мы оба стремимся выручить из беды леди Андрагорру. Так не проще ли объединить усилия? А когда она окажется на свободе, разберемся, как мужчина с мужчиной.

— Объединить усилия! — иронически пробормотал голос. — Какие? В этой вонючей камере ни зги ни видно, и у нас нет оружия. Или ты что-нибудь припрятал?

— У меня все отобрали, — огорченно признался Лафайет. — А ведь было чем похвастать: шпага-передатчик, плащ-невидимка, ключ-на-все-замки, плоскоход… — внезапно он умолк, схватился за пояс, отстегнул его, вывернул наизнанку и нащупал молнию. — Подожди, Лоренцо, — охрипшим от волнения голосом сказал он. — Еще не все потеряно.

— Что ты мелешь? — осведомился наглый голос. — Плащи-передатчики? Ключи-невидимки? Я предпочел бы хороший заряд динамита и два железных лома.

— Кажется, нашёл, — заявил Лафайет, вынимая из потайного кармана небольшой прямоугольник из гибкого пластика, размерами два на один дюйм. — Они не заметили плоскохода.

— Что это?

— Если верить Микропчику, плоскоход генерирует поле, которое изменяет пространственную конфигурацию объекта в экзокосме. Аппарат преобразует любое одномерное пространство, перемещает его вдоль объемных осей по перпендикуляру и одновременно складывает гармошкой, создавая тем самым эффект обратной величины в эпицентре…

— Ты не мог бы объяснить то же самое простому смертному? — перебил его Лоренцо.

— Плоскоход уничтожает одну из физических характеристик материального тела, компенсируя данное временное изменение повышением плотности поля объекта в двухмерном квази-пространстве.

— Послушай, как ты объяснишь это полному идиоту?

— Плоскоход делает тебя плоским.

— Чем нам поможет корсет? — взвыл Лоренцо.

— Ты не понял. Человек становится по-настоящему плоским и получает возможность проникать между молекулами материи. Другими словами, можно проходить сквозь стены. Именно поэтому аппарат назван плоскоходом.

— Великий боже, а ведь я уже удрал от солдат, когда меня сцапал сукин сын Занудни! Кошмар какой-то!

— Молодец, Лоренцо! Вот таким ты мне нравишься! А теперь посторонись; я попробую вспомнить, что мне говорил Микропчик. Значит так: продольные оси должны совпадать, гладкую поверхность прижать к груди… или наоборот?

— Они придумали мне новую пытку, — простонал Лоренцо. — Заперли с сумасшедшим. Я мог бы раньше догадаться и не обращать на него внимания. Бедная Беверли. Она, конечно, будет сопротивляться из последних сил, но нахальство ее похитителя и перспектива стать принцессой и хозяйкой замка могут сломить ее волю.

— Я тоже через это прошёл, — признался Лафайет, тщательно ощупывая плоскоход и нажимая на крохотную кнопку в центре. Ничего не изменилось. O’Лири разочарованно уставился в окружавшую его кромешную тьму. — Черт побери! — рассеянно сказал он. — Не везёт, так не везёт. Будем думать. Послушай, Лоренцо, в камере высокий потолок? Если там есть потайная дверь и один из нас встанет на плечи другому, можно будет удрать. — Лафайет приподнялся на цыпочки, вытянул руку над головой, но ощутил под пальцами пустоту. Он подпрыгнул, но тоже безрезультатно. — Что скажешь? Я заберусь на твои плечи, или ты на мои? — Ответа не последовало. Стояла мертвая тишина, даже мыши перестали шуршать в соломе. — Эй, Лоренцо! Заснул ты, что ли?

Вытянув руки, O’Лири пошёл вперёд, пытаясь нащупать стену. Через десять шагов он стал двигаться медленнее, а еще через пять — остановился.

— Странно, — пробормотал он. — Мне почему-то казалось, что камера меньших размеров.

Повернувшись, O’Лири пошёл обратно, отсчитывая пятнадцать шагов, двадцать, двадцать пять, тридцать… Внезапно в глаза ему брызнул яркий свет. Уставившись на стену из сверкающего прозрачного стекла, внутри которой извивался непонятный тёмный предмет, он заморгал и наклонил голову. Стена поплыла, сжимаясь; в ней появились волнистые линии, точки и черные пятна, сливающиеся в реальную, хоть и искаженную картину тускло освещенного пространства с хрустальными стенами, хрустальным полом и массивными дверьми из черного хрусталя.

— Я вышел из камеры! — воскликнул O’Лири. — Плоскоход сработал! Лоренцо. — Он повернулся, и в то же мгновение Стены расширились и вытянулись, словно отражаясь в кривом зеркале. — Эффект двухмерного пространства, — пробормотал Лафайет, вспомнив объяснения Микропчива. — Интересно, откуда я пришёл? — Он нерешительно шагнул вперёд и оказался в темноте. Сделав пятнадцать шагов, O’Лири остановился. — Лоренцо! — сдавленным шепотом произнёс он. — Мы спасены! — Ответа не последовало. — Ну конечно, он не может меня слышать, пока плоскоход включен…

Лафайет нажал на вторую кнопку, расположенную с обратной стороны прямоугольника. Видимых изменений не произошло, но стали отчетливо слышны звуки приглушенных рыданий.

— Только этого не хватало! — прикрикнул Лафайет. — Не раскисай, Лоренцо! Слезами горю не поможешь.

Он услышал удивленный возглас.

— Лэйф? — прошептал знакомый голос. — Это правда ты?

O’Лири принюхался. Пахло чесноком.

— Свайнхильда! — вскричал он. — Как ты сюда попала?

— Т-ты с-сказал, чтобы я з-за тобой не ходила, — объяснила Свайнхильда пятью минутами позже, всласть наплакавшись на плече O’Лири, который успокаивающе похлопывал ее между лопатками. — Но я видела, как ты выезжал из ворот, а рядом с пивнушкой была привязана лошадь. Я вскочила на нее, и перевозчик на барже показал, какой дорогой ты поехал. Когда я подскакала к карете, тебя как раз собирались вешать.

— Так это ты завыла пантерой?

— Прости, Лэйф, ничего другого в голову не пришло.

— Ты спасла мне жизнь, Свайнхильда!

— Ага. От солдат я, конечно, удрала, но совсем заблудилась. Моя лошадь шла и шла, а потом споткнулась и сбросила меня в кусты. Когда я из них выползла, смотрю, откуда ни возьмись, сидит на пне старуха и курит сигару. Я так обрадовалась, что даже с ней поздоровалась, все-таки — живой человек. Старушка подскочила, будто на кактус уселась, и уставилась на меня, как на привидение. «Великий боже, — говорит она. — Невероятно. Но в конце концов, почему бы нет?» Только я хотела спросить, окончательно она рехнулась или нет, старая перечница соскочила с пня, сунула мне под нос какую-то жестянку, из которой несло нафталином, а потом я ничего не помню.

— Мне кажется, я знаком с этой старушкой, — угрюмо сказал Лафайет. — Придется когда-нибудь сполна заплатить ей по счетам.

— Затем мне снился дурацкий сон, словно я лечу по воздуху. Проснулась я в красивой комнате, и рядом сидел старикашка, гладкий такой, ухоженный, должно быть, брат старушки. Начал задавать кучу дурацких вопросов, не скажу, чтобы скромных, а когда я хотела уйти, стал меня хватать, ну я и засветила ему как следует. А потом я оглянуться не успела, как в комнату ворвались солдаты и отвели меня в эту камеру. — Свайнхильда вздохнула. — Может, я поторопилась поставить ему фонарь под глазом, но уж больно руки у него были холодные. И я знала, Лэйф, что ты никогда меня не бросишь. — Мягкие губы осторожно сжали мочку его уха. — Кстати, — прошептала она, — хочешь пожевать? Я прихватила с собой бутерброды с салями и сыром. Раскрошились немножко, потому что пришлось прятать их под юбку, но…

— Спасибо, не хочется, — торопливо ответил Лафайет, высвобождаясь из ее объятий. — У нас совсем мало времени. Придется выйти и поискать ключ…

— Эй, а как ты сюда попал? Я не слышала, чтобы дверь открылась.

— Прошел сквозь стену. Никакого волшебства. Электроника. Потом объясню. Но я не могу взять тебя с собой. Так что придётся поискать ключ от камеры…

— Ты хочешь оставить меня одну?

— Ничего не поделаешь, Свайнхильда. Не волнуйся. Я постараюсь вернуться как можно скорее.

— Х-хорошо, Лэйф. Только не задерживайся. Я никогда не любила сидеть одна в темноте.

— Ну-ну, не бойся, будь умницей. — Он потрепал ее по плечу. — Попытайся вспомнить что-нибудь приятное. Оглянуться не успеешь, как я за тобой приду.

— Д-до свидания, Лэйф. Береги себя. O’Лири ощупью добрался до стены и вновь вышел в переливающееся светом пространство. К разительным — переменам трудно было привыкнуть. Убедившись, что коридор пуст, Лафайет нажал на крошечную кнопку, с облегчением убедился, что мир приобрел привычные очертания, и, крадучись, пошёл вперёд. Двое мужчин в алых мундирах стояли спиной к нему в освещенном дверном проеме, футах в двадцати от выхода из тюрьмы. У одного из них за поясом висела огромная связка ключей. Приблизиться незамеченным было невозможно, и O’Лири включил плоскоход, глядя, как сливаются пол с потолком, а светящаяся стена перед глазами становится прозрачной.

— Главное, не растеряться, — сурово приказал он себе. — Подойти вплотную, материализоваться, выхватить ключи и снова стать плоским. Понятно?

При первом же его шаге светящаяся стена заколебалась, рухнула, превратилась в полупрозрачную вуаль. Лафайет вытянул руку, но ничего не почувствовал.

— Очередной пространственный эффект, — пробормотал он. — Не страшно. Надо идти.

Пробираться в густом молочном тумане было крайне неприятно. Посмотрев в сторону, O’Лири увидел аккуратно сложенные хрустальные кирпичи, убегавшие вдаль по мере того, как он продвигался вперёд. Постепенно у него сложилось впечатление, что он попал в кривое зеркало, из которого нельзя выбраться. Через пять шагов у Лафайета закружилась голова. Через десять — он вынужден был остановиться, чтобы справиться с приступом морской болезни.

— Придется Микропчику попотеть, — сказал он, с трудом сглатывая слюну, — прежде чем пустить плоскоход в свободную продажу.

Пересилив себя, O’Лири сделал еще пять шагов. Может, пора?

Внезапно он очутился в калейдоскопе красок. Желтый, красный, бронзовый… буквально в дюйме от его носа возникла явственная картина позвоночника, в розовато-белом студне.

Рванувшись изо всех сил, Лафайет отпрыгнул в сторону и, очутившись в полной темноте, облегчённо вздохнул.

— Микропчик не говорил, — пытаясь унять бешено колотящееся сердце, пробормотал он, — что можно проходить сквозь человека.

Прошло не меньше пяти минут, прежде чем O’Лири удалось успокоиться. Не зная, в каком направлении идти, он пошёл наугад и, сделав несколько шагов, выключил плоскоход. Яркий солнечный свет ударил ему прямо в глаза.

— Как тебе удалось удрать? — раздался чей-то удивленный голос.

На мгновение Лафайет увидел небольшой открытый дворик, ухмыляющееся лицо под шляпой с плюмажем, занесенную для удара дубинку, а в следующую секунду ближайшая башня упала ему на голову, и мир взорвался, погружаясь в темноту.

Глава 10

— Да ну вас. Ваша светлость, этот парень появился в нашем дворике, моргая, как сова. — Монотонный мужской голос шумел и грохотал, напоминая морской прилив. — Я его вежливо попросил: мол, пойдём со мной, а он сразу за нож. Я чуть не на коленях умолял: отдай, говорю, ножик, не надо, совсем как вы велели, чтобы не применять насилия, а он попытался удрать, и поскользнулся на банановой кожуре, и упал, и ударился головой о ручку двери. Я же знаю, что Ваше высочество приказали, и я никогда не посмел бы, и вообще не понимаю, после двадцати лет преданной службы…

— Заткнись, кретин! Я тебе приказал обращаться с ним как с любимой девушкой! А ты приносишь его с шишкой на голове размером с королевскую печать. Еще одно слово, и я скормлю тебя львам!

Сделав невероятное усилие, Лафайет приоткрыл один глаз и убедился, что стоит на ногах, а сзади его поддерживают за плечи. Он находился в большой комнате, завешанной гобеленами, устланной коврами, заставленной зеркалами в золоченых рамах, канделябрами и полированной мебелью красного дерева. Прямо перед ним, в большом удобном кресле, сидел маленький седовласый человечек с угрожающим выражением на лице, которое Лафайет так хорошо знал.

— Го-го-го-го-го, — пробормотал O’Лири и остановился, чтобы перевести дыхание.

— Сержант, если вы сделали из него идиота, я отрублю вам голову! — взвыл человечек, вскакивая и кидаясь к Лафайету. — Лоренцо! Лоренцо, это я, твой друг, принц Круппхим! Ты меня понимаешь? — Он взволнованно посмотрел O’Лири в глаза.

— Я… вас… понимаю, — выдавил из себя Лафайет. — Но… но… вы… вы…

— Прекрасно, мой мальчик! Эй, вы, кретины, усадите гостя на подушки! Принесите вина! Как твоя голова, сынок?

— Ужасно, — ответил Лафайет, морщась от каждого удара пульса. — Я почти протрезвел, когда свалился в шахту лифта, и едва пришёл в себя, как получил дубинкой по голове. У меня три сотрясения мозга, как минимум. Мне нужен врач. Мне нужно выспаться. Мне нужна таблетка аспирина.

— И ты ее получишь, мой мальчик. Вместе с моими глубочайшими извинениями за это ужасное недоразумение. Надеюсь, ты не в обиде за невыдержанность, которую я проявил при нашей последней встрече? Нервы разгулялись. Честное слово, я как раз хотел попросить у тебя прощения, когда сержант доложил, что ты прогуливаешься в моём дворе. Ах да, кстати, могу я спросить, как ты туда попал?

— Я прошёл сквозь стену. Точно не помню. У меня все в голове перемешалось.

— О, конечно, конечно. Не имеет значения. Постарайся ни о чем не думать, расслабься, выпей бокал вина. Как следует выспишься и будешь как новенький, только сначала поговорим немного.

— Я не хочу говорить. Я хочу спать. Мне необходимо снотворное. Мне необходимо переливание крови и трансплантация почки. А так как я умираю, мне ничто не поможет, усилия врачей окажутся напрасными…

— Глупости! Возьми себя в руки, Лоренцо, и сам не заметишь, как поправишься. Но сначала ответь мне на один — ха, ха! — деликатесный вопрос. Где она?

— Кто?

— Не играй с огнем, мой мальчик! Ты прекрасно понимаешь, о ком идёт речь.

— О ком?

— О леди Андрагорре, — резко сказал Круппхим. — Что ты с ней сделал?

— Кто, я?

Его высочество засверкал глазами и, сложив пальцы рук, хрустнул суставами с такой силой, что у Лафайета еще сильней разболелась голова.

— У кого еще хватило бы наглости выкрасть ее из роскошных апартаментов, в которые я, по доброте сердечной, поместил это неблагодарное создание.

— Интересный вопрос, — пробормотал O’Лири. — Скорее всего, у Лоренцо, если бы он не сидел в тюрьме. Но…

— Вот именно! Итак, где она?

— Понятия не имею. Но если ей удалось бежать, я от души рад.

— Ничтожный червь! Ты скажешь мне правду, не добром, так под пытками.

— А я-то думал, со мной будут обращаться как с любимой девушкой, — сказал Лафайет, закрывая глаза и с любопытством наблюдая за огненными кругами, которые то сжимались, то расширялись, в такт ударам его сердца.

— Я тебе покажу — любимую девушку! Всю шкуру спущу плеткой-девятихвосткой… — Круппхим умолк и с шумом выдохнул воздух сквозь стиснутые зубы. — Тяжела полнота государственной власти, — скорбно сказал он. — Но такова моя участь. Я пытаюсь помочь этому обманщику, хочу поступить с ним по справедливости, а вместо благодарности он плюет мне в лицо…

Лафайет с трудом открыл глаза.

— Просто удивительно, — произнёс он, еле ворочая языком. — И разговариваете вы в точности, как он. Если б я не встретил на своем пути Свайнхильду, и Борова, и леди Андрагорру, и Пешкороля, и герцога Родольфо, то мог бы поклясться, что вы…

— Ах, вот в чем дело! Этот слизняк Родольфо тебя соблазнил, заставил свернуть с пути истинного? Что он тебе обещал? Я дам вдвойне! Втройне!

— Гм-мм… насколько я помню, он говорил о неувядающей благодарности…

— Моя благодарность не увянет в десять раз больше, чем у этого жалкого мелкопоместного дворянчика!

— Я бы предпочел, чтобы вы окончательно решили, — сказал Лафайет, — чего мне ждать, немилости или почестей?

— Ну-ну, мой мальчик. Я пошутил. Мы с тобой горы свернем! Весь мир окажется у наших ног! Богатства земли, морей и лесов, сказочные сокровища Востока будут нашими! — Круппхим наклонился, и глаза его мечтательно заблестели. — Посуди сам, кому, кроме нас, известны месторождения алмазов, залежи золота, изумрудные копи? И мы не промахнемся, сынок, верно? — Он подмигнул. — Ты будешь моим компаньоном. Объединив мой гений организатора и твой особый талант, мы покорим вселенную!

— Особый талант? Я играю немного на гармошке: обучился, слушая курсы по телевизору…

— Можешь быть со мной откровенен, мой мальчик, я все знаю.

— Круппхим добродушно погрозил пальцем.

— Послушайте, принц, вы зря теряете время. Если леди Андрагорры нет в отведенных ей комнатах, я понятия не имею, где она может быть.

Лафайет поставил локти на колени, закрыл лицо руками и бережно, как переспелую дыню, опустил голову на ладони, глядя на Круппхима сквозь раздвинутые пальцы. Рот принца открылся, потом захлопнулся, и он замер, изумленно глядя на O’Лири.

— Ну конечно, — прошептал Круппхим. — Как я сразу не догадался?

— Что-нибудь померещилось? — резко спросил Лафайет.

— Нет-, ничего не померещилось. Удивительно! Нет, нет, все в порядке, мой мальчик. Не обращай внимания. Мне внезапно пришло в голову, что ты устал, прямо на ногах не стоишь. Уж, наверное, не откажешься сейчас от горячей ванны? Или от девушек, которые потрут тебе спинку, а потом уложат в постель? А когда отдохнешь, мы с тобой поговорим, и ты скажешь, чего тебе еще не хватает. Да? Вот и прекрасно. Эй, вы! — Принц щёлкнул пальцами, сзывая слуг. — Приготовить царские покои для почетного гостя! Душистую ванну, моих личных массажисток, придворного врача. И пусть не забудет принести мазь и микстуру для этого благородного дворянина!

Лафайет зевнул во весь рот.

— Ванна, — пробормотал он. — Спать… о, боже… Он почти не помнил, как его провели широким коридором, помогли подняться по лестнице и добраться до большой комнаты, устланной мягкими коврами. Нежные женские ручки сняли с него грязную одежду, бережно опустили в душистую ванну, помыли, насухо вытерли, уложили между двумя накрахмаленными простынями. Свет померк, и O’Лири впал в забытье.

Внезапно он вздрогнул, глаза его сами собой открылись. В комнате было все так же темно.

«Кому, кроме нас, известны месторождения алмазов, залежи золота, изумрудные копи». — зазвучал в его ушах голос Круппхима. — Твой особый талант…»

— О залежах золота и изумрудов может знать человек из высокоразвитого параллельного мира, но никак не коренной житель Меланжа, — пробормотал O’Лири. — Месторождения полезных ископаемых в разных измерениях находятся на пересечении одних и тех же координат, и пришелец не ошибется, отправившись, прямо в Кимберли. А следовательно, принц Круппхим такой же пришелец, как я. — Лафайет уселся на кровати. — И он тоже знает, что я — пришелец. Но тогда мы должны были встречаться раньше, а значит, я не ошибся: принц Круппхим и бывший король Артезии Горубль — одно и то же лицо, способное путешествовать по другим измерениям. А в этом случае он может помочь мне вернуться на Артезию!

Лафайет, сам того не заметив, очутился на ногах. Нащупав выключатель, он зажёг лампу, подошел к шкафу и достал одежду, в том числе злополучный плащ-невидимку, выстиранный и отглаженный.

— Но зачем ему леди Андрагорра? — продолжал размышлять он, торопливо одеваясь. — И Свайнхильда? Ну, конечно! Ведь Горубль понимает, что Свайнхильда — двойник принцессы Ацоранны, а леди Андрагорра — Дафны… Впрочем, сейчас это не имеет значения, — строго сказал он, глядя в зеркало. — Прежде всего ты должен помочь Даф… леди Андрагорре. И Свайнхильде. А затем мы отведем их в безопасное место и попытаемся договориться с позиции силы, может, заключим сделку, пообещав не выдавать Горубля Централи, если он поможет нам вернуться домой. Верно? — спросил он, глядя, как отражение согласно кивает головой. — Умница.

O’Лири подошел к окну и отодвинул штору. Наступили глубокие сумерки, и башенки Стеклянного Дерева сверкали и переливались в призрачном свете. Он попытался вспомнить многочисленные переходы, коридоры и воздушные мосты, среди которых ему надо было выбрать маршрут до той башенки, где томилась леди Андрагорра.

Только бы не заблудиться. Неслышно ступая, он вышел из комнаты. Один-единственный солдат, стороживший в самом конце освещенного коридора, даже не оглянулся.

Три раза за последние полчаса коридоры заводили Лафайета в тупик, вынуждая возвращаться. Но в конце концов он нашёл лестницу, по которой стражники тащили его несколько часов назад в тюрьму. На верхней площадке скучал солдат, вооруженный до зубов. Затянув потуже тесемки плаща-невидимки, O’Лири бесшумно подошел к часовому и аккуратно ударил ребром ладони по шее. Бережно подхватив падающее тело, он положил его на пол и попытался открыть дверь. Она оказалась запертой. Лафайет постучал.

— Леди Андрагорра! Откройте! Я — ваш друг! Я помогу вам бежать! — Он прислушался, но за дверью царила мертвая тишина. Быстро обыскав солдата, Лафайет нашёл кольцо с ключами и через минуту вошёл в темную пустую комнату. — Дафна? — негромко позвал он.

Ни звука в ответ. O’Лири заглянул в ванную, открыл дверцы шкафа, осмотрел прихожую.

— Все сходится, — пробормотал он. — Круппхим — Горубль сказал, что она исчезла. Но куда? — Он пересёк комнату, вошёл в эркер и уставился в угол. Ковёр-самолет Марк IV бесследно исчез. — Почему я, старый дурак, его не спрятал? Понадеялся на устройства Микропчика, болван самоуверенный, и решил, что справлюсь за пять минут и убегу вместе с Дафной. А теперь я здесь застрял, и даже если найду ее, на чем мы улетим?

Лафайет вышел из комнаты, закрыл за собой дверь. Часовой пришёл в сознание и что-то бормотал себе под нос. O’Лири невольно прислушался.

— …не виноват я, начальник, как же это можно улететь из башни, коли ты не птичка? А во дворе ни одного кусочка нет, так что я считаю, этой дамы тут вовсе не было…

— Гм-мм… — пробормотал Лафайет. — Верно подмечено. Действительно, как ей удалось бежать? Разве что на Марке IV. Но ведь это невозможно. Кроме меня, никто не может им воспользоваться.

— А? — Стражник, держась за шею, принял сидячее положение.

— Брошу пить. Обязательно. То в обморок падаю, то голоса какие-то слышатся…

— Ерунда, — раздражённо заявил Лафайет. — Ничего тебе не слышится.

— Фу, слава богу! А то ведь и рехнуться недолго. — Цепляясь за стенку, солдат поднялся на ноги. — Надо бы выпить по этому поводу.

«Теперь я ничем не могу помочь леди Андрагорре, — подумал Лафайет. — Но. — боже всемогущий, я совсем забыл о Свайнхильде! Бедная девочка, одна, в темноте…»

Он кинулся вниз по лестнице.

Коридор, высеченный в скале, был узок и извилист. Лафайет шёл мимо запертых на тяжёлые засовы дверей, за которыми томились потерявшие надежду пленники в грязных лохмотьях, с отросшими бородами, лежащие на гнилых соломенных матрасах. Вдоль стен горели тусклые лампочки по пятнадцать ватт. В самом конце коридора путь преграждала массивная дверь, запертая на несколько ржавых замков.

Значит, так… правое крыло дворца — где-то близко. — примерно здесь…

Лафайет нашёл место, на котором появился, первый раз выйдя из камеры, и принялся внимательно изучать стену. Ему вовсе не хотелось повиснуть в воздухе или вновь оказаться во дворе. Неожиданно он услышал сзади чьи-то крадущиеся шаги. В ту же секунду O’Лири включил плоскоход, сделал несколько шагов в темноту и вернулся в нормальное состояние.

— Свайнхильда? — негромко позвал он. — Свайнхильда?

За его спиной послышался негромкий звон и шуршание одежды, потом появилась полоска света, постепенно расширяющаяся. В дверном проеме возник силуэт мужчины в помятой шляпе и со связкой ключей в руках.

— Лафайет! — прошипел раздраженный голос. — Ты здесь?

— Лоренцо! — воскликнул O’Лири. — Откуда? Я думал…

— Значит, ты все-таки вернулся, — сказал Лоренцо, облегчённо вздыхая. — Как раз вовремя! Я уже третий раз спускаюсь в эту вонючую дыру! Пойдём скорее. Когда-нибудь моё везение кончится.

— Как тебе удалось бежать?

— Когда ты ушел и даже не попрощался, я понял, что в камере есть потайной ход, и в конце концов обнаружил на потолке небольшую дверцу. С тех пор меня могли сцапать тысячу раз. Наверное, ты был прав, когда говорил, что этот мир реален. И играть в кошки-мышки с солдатами понравилось мне куда больше, чем спать с мышами в камере. Пойдём!

— Не могу. Леди Андрагорра исчезла…

— Она со мной. Сидит за окном на Марке IV. Полезная вещь, должен тебе сказать. Нет, хорошо все-таки, что я сплю, иначе никогда не поверил бы, что ковры-самолеты существуют на самом деле. Послушай, долго тебя ждать?

— Прекрасно! — проворчал O’Лири. — Подразумевалось, что он настроен на мою личную длину волны…

— Не шуми. Солдаты играют в карты на верхней площадке лестницы.

— Подожди минутку, — попросил Лафайет. — Мне необходимо задержаться, чтобы…

— Ты в своем уме? Я всем рискнул, даже не зная, вернешься ты за мной или нет, повинуясь никчемному чувству ответственности, которое помешало мне удрать на Марке IV и бросить тебя в беде, а ты собираешься задерживаться! Делай что хочешь, я пошёл! — Он швырнул ключи на пол.

— Жди меня на ковре, — прошипел Лафайет вдогонку, подхватывая ключи на лету и выходя в коридор.

Отперев первую дверь, он распахнул ее и тут же захлопнул, услышав из темноты разъяренное рычание, напоминающее рев гризли. Мгновением позже дверь сотряслась от тяжелого удара. Во второй раз O’Лири повел себя осмотрительней и сначала заглянул в щелку.

— Свайнхильда!.. — шепотом позвал он и был вознаграждён удивлённым и радостным восклицанием. Зашуршала солома, запахло чесноком, и тёплое-тело прижалось к его груди.

— Лэйф, а я думала, ты меня бросил. Мускулистые руки с удивительно мягкой кожей обвили его шею. Нежные губки прижались к его губам.

— Ммммххххннннмммм, — сказал O’Лири, но внезапно понял, что испытываемое им ощущение никак нельзя назвать неприятным. Кроме того, он просто не имел права оскорбить бедную девушку, отказавшись принять ее дружескую благодарность… В течение тридцати секунд Лафайет добросовестно исполнял свой долг.

— Ну же, Лэйф, хватит, не время сейчас, — сказала Свайнхильда, с трудом, переводя дыхание. — Давай сначала удерем из тюрьмы, слишком она похожа на мой дом. Держи завтрак. Он мне всю грудь натер.

O’Лири машинально сунул промасленный пакет в карман, взял девушку за руку и повел за собой по темному коридору, стараясь двигаться бесшумно. Внезапно они услышали грубые голоса, крики, взволнованное восклицание, похоже, произнесенное Лоренцо, и женский визг.

— Скорей! — Лафайет побежал вперёд.

Звуки борьбы, тяжелого дыхания и увесистых Ударов слышались все отчетливее. O’Лири завернул за угол и увидел своего бывшего товарища по камере, которого пытались скрутить двое высоких стражников. Третий крепко держал леди Андрагорру за талию.

Один из стражников швырнул Лоренцо на пол и поставил ему ногу на спину, не давая подняться. Солдат, державший девушку, увидел O’Лири, поперхнулся, открыл рот…

Лафайет запахнулся в плащ, сделал шаг вперёд, утопил кулак в солнечном сплетении ближайшего стражника и ударил носком сапога по бедру второго. Увернувшись от обоих солдат, нелепо размахивающих руками в воздухе, он подскочил к третьему и резко стукнул костяшками согнутых пальцев по почке. С удовлетворением услышав дикий вопль, Лафайет взял леди Андрагорру за руку.

— Не бойтесь, я — ваш друг, — прошептал он и потащил девушку за собой, лавируя между ругающимися солдатами. Один из них попытался схватить ее за плечо, — получил сильнейший удар в челюсть и отлетел к стенке, медленно оседая на пол. В это время из-за угла появилась Свайнхильда и широко открытыми от изумления глазами посмотрела прямо сквозь O’Лири.

— Лэйф, — выдохнула она. — Откуда ты взял эту шляпу?

— Скорее! Спускайся на следующую лестничную площадку и посади леди Андрагорру на ковёр за окном, — крикнул Лафайет и подтолкнул девушек друг к другу.

— Ой, Лэйф, я и не знала, что ты чревовещатель! — восхищенно воскликнула Свайнхильда, но O’Лири, не дослушав, подбежал к своему товарищу по несчастью, стоявшему на четвереньках в неизменной шляпе, окончательно помятой и со сломанным плюмажем. Рывком подняв на ноги ничего не соображающего Лоренцо, у которого был подбит глаз и шла кровь из носа, Лафайет подтолкнул его вслед за женщинами.

— Я задержу этих клоунов, пока вы сядете на ковёр! — крикнул он. — Поторопитесь!

Сделав шаг вперёд, O’Лири подставил ножку первому солдату, бросившемуся вдогонку за беглецами; ударил ребром ладони по шее второго; потом повернулся и побежал вниз по лестнице.

Он увидел за окном лицо Свайнхильды, которая тянула за руку полуоглушенного Лоренцо, никак не желавшего перекидывать ногу через подоконник.

— Ты кто такая? — бормотал он. — Аспера Адастра, королева Мюзик-холла? Все равно не люблю тебя, люблю Бев… леди Андрагорру. Или все-таки Беверли?

— Не бойся, она на борту, — сказала Свайнхильда, резко откидываясь назад. Лоренцо описал короткую дугу и скрылся из виду. Из темноты послышались приглушенные возгласы.

Когда Лафайет подбежал к окну, в шести футах от него Марк IV медленно провисал под тяжестью трех копошащихся тел.

— Перегрузка вышла. — Голос Свайнхильды звучал совсем тихо и казался каким-то далеким. — Видно, здесь один лишний, и, ох, Лэйф, наверное, мы не увидимся больше. Прощай… и спасибо тебе за все.

И на глазах замершего от ужаса Лафайета она соскользнула с ковра, а Марк IV, мгновенно выпрямившись, скрылся в ночи.

— Ох, нет, — взмолился Лафайет. — Она не умрет, она опустится на балкон, зацепится за прутья… — Он быстро высунулся из окна и посмотрел вниз. Изящная фигурка, зацепившаяся за развесистый куст, непонятным образом выросший из голой скалы, раскачивалась в пятнадцати футах от него. — Свайнхильда! Держись!

O’Лири перекинул ногу через подоконник и начал быстро спускаться, используя неровности камня. Добравшись до девушки, он схватил ее за кисть руки и, подняв на узкий уступ, поставил рядом с собой.

— Дурочка, — сказал он, едва отдышавшись. — Зачем ты это сделала?

— Лэйф… ты… ты за мной вернулся, — ответила она дрожащим голосом и улыбнулась, глядя на него заплаканными глазами. — Но-, тогда Ее светлость осталась совсем одна.

— С ней Лоренцо, черт бы его побрал, — успокоил ее Лафайет, поеживаясь от холодного ветра и внезапно понимая, в каком опасном положении они очутились.

— Лоренцо? Кто это?

— Придурок в мятой шляпе. Вбил себе в голову, что леди Андрагорра — его девушка, которую зовут Беверли. Он давно хотел увезти ее в какой-то домик, но ему помешали люди Круппхима.

— Знаешь, Лэйф, я совсем запуталась. Слишком все стремительно происходит, ни минуты покоя. Не гожусь я, наверное, для светской жизни.

— И я тоже, — рассеянно сказал Лафайет, глядя на уходящую ввысь каменную стену и переводя взгляд на черную пропасть внизу. Он крепко ухватился за шероховатый выступ пальцами и закрыл глаза.

— Куда пойдём, Лэйф? — спросила Свайнхильда. Лафайет попытался подтянуться, сделал неосторожное движение, поскользнулся и повис на руках, изо всех сил прижавшись к скале и стараясь дышать как можно ровнее, чтобы не потревожить камней и не вызвать обвала. Он вновь нащупал уступ ногами. Порывы ледяного ветра пронизывали насквозь, раздували юбку Свайнхильды, как парус.

— Единственное, что нам может помочь, — сказал он приглушенным голосом, — это хоть какая-нибудь дверь неподалеку.

— Вот эта не подойдет? — громко спросила Свайнхилъда.

— Какая?

O’Лири осторожно повернул голову и увидел в десяти футах слева дубовую дверь на тяжёлых железных петлях.

— Попробуем! — изумленно пробормотал он. — Это — наш единственный шанс.

Разжав плохо слушающиеся пальцы, Лафайет осторожно нащупал сбоку от себя небольшой камень и продвинулся на шесть дюймов. Через пять минут, показавшихся ему вечностью, он ухватился за пучок травы, растущей рядом с дверью, и с бесконечной осторожностью взялся за ее ручку.

Он дергал, тянул, толкал, пытался поднять, опустить и сдвинуть ее в сторону. Бесполезно. Лафайет застонал.

— Ну почему я не пожелал об открытой двери, пока у меня была такая возможность?

— Попытайся постучать, — предложила Свайнхильда сдавленным голосом.

O’Лири заколотил в дверь кулаком, не обращая внимания на мелкие камешки, посыпавшиеся из-под его ног.

— Поторопись, Лэйф, — спокойно сказала Свайнхильда, подобравшаяся к нему почти вплотную. — По-моему, я падаю.

O’Лири заколотил еще сильнее.

— Наверное, нет смысла прощаться во второй раз, — вздохнула Свайнхильда. — Но все равно знай, что я рада была с тобой познакомиться. Ты один обращался со мной, как с порядочной девушкой…

— Свайнхильда! — Глядя, как она начинает скользить вниз, Лафайет откинулся назад, поймал ее за руку, удержал на месте. Он почувствовал, что сейчас упадет…

Раздался щелчок, протяжный скрип, и дверь открылась, обдавая его потоками теплого воздуха. Коренастый гном, уперев руки в боки, стоял и смотрел на них, нахмурившись.

— Ну, долго вас ждать? — рявкнул Микропчик. — Входите!

Заскорузлая рука схватила Лафайета за шиворот и втащила внутрь вместе со Свайнхильдой.

— К-к-как ты здесь оказался? — выдавил из себя O’Лири, прислонившись к стене каменного тоннеля, освещенного факелами.

— Я прибыл сюда с бригадой сотрудников, чтобы осуществить конфискацию имущества за неуплату долгов. — Микропчик ронял слова, будто гвозди заколачивал. — Мы сочли необходимым действовать быстро и решительно, пока он не успел опомниться.

— Здорово придумано, пупсик, — игриво сказала Свайнхильда.

— Опоздай ты на минуту, и нам крышка.

— Не смей называть меня «пупсиком», девчонка! — взъярился Микропчик. Вынув из кармана большой носовой платок, он вытер лоб и звучно высморкался. — Я запретил этому дураку, Жмохрюте, доставлять товар по неоплаченным счетам, а ему в одно ухо влетело, в другое вылетело. Жаден, как черт, а в результате остался с носом.

— Ты хочешь конфисковать Стеклянное Дерево?

— Ни за что. «Пока существует шанс получить с Круппхима валютой, нам не нужен этот белый бронтозавр. Я собираюсь изъять последнюю партию товара, которую мы, по своей наивности, ему доставили.

— Как вовремя ты появился, Микропчик! Послушай, Круппхима необходимо немедленно арестовать! Он не тот, кем кажется с первого взгляда. Вернее, он именно тот, кем с первого взгляда кажется! Он меня узнал, понимаешь, а это значит, что Круппхим на самом деле не Круппхим, а его двойник, король Горубль, но он, конечно, не знает, что я знаю, что он не знает, что…

— Угомонись, сэр! — перебил его Микропчик. — Я опоздал. Этот шулер нам все карты спутал: удрал за несколько минут до нашего появления, прихватив с собой самое ценное.

Глава 11

— Опять не повезло, — простонал Лафайет, взявшись за голову.

Он сидел за столиком сверкающей гостиной Стеклянного Дерева. Несколько слуг и солдат нерешительно переминались с йоги на ногу, не решаясь, в отсутствие хозяина, выпроводить наводнивших замок коротышек. Повара покинули сверхсовременные кухни, но Свайнхильде удалось состряпать яичницу с ветчиной и сварить кофе. Гномы из бригады Микропчика уныло сидели за соседними столиками, мысленно подсчитывая потери. Представитель Аякса обиженно произнёс:

— А мне тогда что сказать? Этот обманщик, втершийся в наше доверие, по уши залез в долги. За последние три года, ссылаясь на какие-то грандиозные планы, он заставил Аякс выполнить огромное количество заказов. Разумеется, в кредит. И вдруг он исчезает за несколько минут до моего появления, оставляя здесь весь этот хлам. — Для пущей убедительности Микропчик помахал рукой. — Кто оплатит счета?

— Почему он так внезапно отказался от своих планов? — задумчиво произнёс Лафайет. — Может, он меня испугался? Доложи я в Централь, что Горубль принялся за старое, ему несдобровать.

Микропчик нахмурился и недоумённо посмотрел на O’Лири.

— Послушай, друг, ты хочешь сказать, что знаешь о Централи? Но… это второй по важности секрет спецмастерских Аякса!

— Еще бы мне не знать! Я-ее внештатный сотрудник, — ответил Лафайет. — Но Горубль наверняка струсил и, отправив меня спать, удрал вместе со своей свитой. А я до такой степени одурел от усталости, что почти ничего не соображал. И когда разобрался, что к чему, было поздно. — Он с трудом выпрямился, откидываясь на спинку стула, и опять застонал. — Если б я, старый дурак, вместо того, чтобы спасать леди Андрагорру, сразу отправился к Горублю, то давно был бы дома!

— Не убивайся ты так, Лэйф, — сочувственно сказала Свайнхильда. — Ты сделал все, что мог.

— Нет, не все! — Лафайет ударил кулаком по столу. — Может, мне еще удастся его опередить. Он не знает, что я знаю, что я знаю, а я знаю… К черту! Короче, он не знает, что я знаю, кто он такой! И он не знает, что у меня неограниченный кредит в Аяксе!

Микропчик, с тревогой смотревший на O’Лири, при последних его словах встрепенулся.

— Кто сказал, что у тебя Кредит в Аяксе? — возмущённо спросил он.

— Э-э-э… в создавшейся ситуации… ведь у нас одна цель, вывести Круппхима-Горубля на чистую воду…

— Гм-мм… — пробормотал Микропчик. — Разумеется, кредит будет строго ограничен. У тебя есть определенный план?

— Мне необходимо вернуться в Миазмы и предупредить Родольфо. Может, вдвоем нам удастся остановить Горубля. Дело за тобой, Микропчик. Поможешь?

— Почему не помочь? Только не забудь, что ты нам должен за доставку в Стеклянное Дерево и прочие мелкие услуги…

— Мы обсудим этот вопрос позже. Мне предстоит долгий путь, а время не ждёт.

— Постараюсь устроить тебя на поезд метро, в котором мы приехали, — неохотно сказал Микропчик. — Хотя, конечно, посторонним вход в него строго запрещен.

— Метро? Ты хочешь сказать, что от комплекса Аякс до Стеклянного Дерева проложена подземка?

— Естественно. Я же говорил, что никогда не доверял принцу, потому что у него глаза…

— В таком случае, — зловещим тоном произнёс O’Лири, — почему ты заставил меня лететь на ковре, Марк его IV, самолете? Я мог сломать себе шею!

— Все хорошо, что хорошо кончается, — примирительно сказал Микропчик. — Мне нужно было провести отвлекающий маневр, чтобы Круппхим не догадался о задуманной мною операции по изъятию его собственности. И когда еще мог мне предоставиться случай испытать оборудование в полевых условиях? Пойдём. Сам говорил, время не ждёт.

Крохотный, словно игрушечный, вагончик метро проносился по извилистым пещерам, громко стуча колесами. Свайнхильда, скрючившись на узком сидении, спала как убитая, и в конце долгого путешествия ее пришлось разбудить. Девушка охала и ахала, пока они шли мимо гигантских цехов, мастерских, лабораторий, вдыхая непонятные ей запахи, глядя на кипучую работу, не прекращавшуюся даже ночью.

— Я слышал сказки о гномах, которые работают под горой, — признался Лафайет, — но мне всегда казалось, что это — маленькие бородатые человечки, кующие золото на наковальнях.

— Мы давно модернизировали производство, Везунчик, — объяснил Пешкороль. — В результате только последние сто лет производительность труда увеличилась на восемьсот процентов!

Они миновали помещения, отведенные для администрации, и спустились на склад, где группа техников, повинуясь указаниям Микропчика, развернула на полу небольшой темно-зеленый ковёр.

— Марк XII, последняя модель, — гордо заявил начальник лаборатории. — Ветровое стекло, магнитофон с наушниками, ремни безопасности, мягкое сиденье.

— Дурацкий ковёр, — убежденно сказала Свайнхильда. — А я где сяду?

— Ты не полетишь, — резко ответил O’Лири. — Слишком опасно.

— Нет, полечу! Попробуй меня не пустить!

— Я не позволю тебе рисковать жизнью на этой половой тряпке!

— А я не собираюсь торчать на этом идиотском заводе и ходить пополам согнувшись, чтоб не расшибиться о потолок!

— Конечно, нет, мадам, — сказал Пешкороль. — Фицпромах, разверни Марк XIII, двухместный. — Он вызывающе посмотрел на O’Лири. — Если кто-нибудь считает, что меня можно оседлать и поехать, взвалив на мои плечи заботу о кобыле на два фута выше меня ростом, он ошибается. К тому же, — мстительно добавил он, — мне ее не прокормить.

— Ну… раз так, — сдался Лафайет. Прошло десять минут, в течение которых техники тщательно проверяли рабочие контуры ковра-самолета и регулировали взлетно-посадочное устройство. Потом Марк XIII вынесли на балкон и развернули.

— Половая тряпка? — вполголоса фыркнул Микропчик. — Он безопаснее океанского лайнера. Только не гони больше шестидесяти первые несколько миль, и не забудь, что управление осуществляется голосом.

— Конечно, конечно, — рассеянно пробормотал Лафайет, ёжась от холода и плотнее запахиваясь в подбитый мехом плащ-невидимку.

Свайнхильда уселась сзади, обхватив его руками за талию.

— Поехали! — сказал O’Лири.

У него появилось знакомое ощущение тошноты. Ковёр выровнялся, ложась на заданный курс. Ледяной ветер засвистел в ушах, огни Аякса начали удаляться и исчезать вдали.

— Ты ведь не сердишься, что я тебе навязалась? — прошептала Свайнхильда, прижавшись к начинавшему замерзать Лафайету.

— Нет, — буркнул он, не оборачиваясь. — Только, ради бога, не вмешивайся в мои дела. Круппхим удрал, испугавшись, что я его узнаю и в бараний рог скручу с помощью пси-энергий. — O’Лири иронически хмыкнул. — Узнать-то я его узнал, но он понятия не имеет, что у меня не осталось и крупицы былой силы.

— Зато тебе везёт, — успокоила его Свайнхильда, — а это — самое главное. Если б не дверь в скале…

— Странное везение, — задумчиво сказал O’Лири. — В парке я нашёл маскарадный костюм, а до этого, на баркасе — кухонный нож, который появился в критический момент. У меня возникает ощущение, что опять удалось сфокусировать пси-энергию, но когда я пытаюсь еще раз что-нибудь изменить, ничего не получается. Ужасно раздражает.

— Да, трудное это дело, Лэйф, быть героем. Но раз взялся — терпи.

— Герой? Я? — O’Лири скромно рассмеялся. — Нет, Свайнхильда, ты ошибаешься. Герои любят опасности, вечно суют нос не в свое дело, шляются по свету в поисках разных приключений, а я хочу одного: мира и покоя.

— Но ведь это так просто, Лэйф. Разверни ковёр и полетим на юг. Я слышала, там очень красивые острова. Построим шалаш, будем ловить рыбу, собирать кокосовые орехи…

— Может, ты и права, Свайнхильда. Но сначала я должен посчитаться с мерзавцем Круппхимом! Горубль проклятый! Ничего на свете не пожалею, лишь бы он оказался у меня в руках! Представляю его физиономию, когда я скажу, что мне известно, кто он такой! О, если б мне до него добраться…

— Осторожно! — воскликнула Свайнхильда, глядя на белую стену, приближающуюся к ним с угрожающей скоростью.

Лафайет закричал, приказывая Марку XIII подняться, но поздно. Ковёр резко наклонился влево, скользнул по сугробу, подпрыгнул и скачками понесся вниз по склону горы, вздымая за собой туманный шлейф снега. Свайнхильда крепко обхватила Лафайета руками, ремень безопасности врезался ему в ребра, встречный ветер ударил в лицо со страшной силой.

Подпрыгнув на глыбе льда, ковёр пролетел по воздуху и упал в глубокий снег. O’Лири с трудом выпрямился и увидел прямо перед собой движущиеся огни, неясные фигуры, услышал хриплые голоса, стук копыт…

— Это… ты! — заикаясь, произнёс знакомый голос. — Как… почему… откуда. — Когда я уезжал, ты сладко храпел в моих самых роскошных апартаментах! Что ты здесь делаешь?

— Думал меня надуть? — задыхающимся голосом произнёс Лафайет. — Фигу с два. Ваше высочество! Я знаю, кто ты такой и что задумал… — Он заерзал, пытаясь освободиться, но внезапно понял, что ковёр, непонятным образом завернувшийся вокруг тела, туго спеленал его по рукам и ногам.

— П-послушай, мой мальчик, — неуверенно сказал Горубль, жестом приказывая солдатам отойти в сторону. — Давай договоримся. Ты ведь отхватил тепленькое местечко, зачем же мне мешать? Сам понимаешь, как тяжело королю превращаться в простолюдина. Почему бы тебе не проявить милосердие? С твоей помощью я снова смогу занять трон Артезии и в долгу не останусь. Хочешь, я подарю тебе Меланж?

— Дудки! — ответил O’Лири, лихорадочно пытаясь высвободить одну руку. — На Артезии я могу получить все, что захочу. С какой стати я буду тебе помогать?

— Но здесь ты станешь властелином мира. Земли, моря, полезные ископаемые, женщины, наконец, — все будет твоим.

— Остаться на Меланже? Ты сошел с ума! С тех пор, как я попал в эту дыру, меня преследуют одни несчастья!

Горубль открыл рот, собираясь что-то сказать, но передумал. Склонив голову набок, он внимательно посмотрел на O’Лири.

— В таком случае, мой мальчик, почему ты ничего не предпринял?

— Э-э-э…

— Насколько я помню, ты оказался в затруднительном положении, когда моя стража тебя захватила. А сейчас, судя по манере твоего появления, похоже, ты перестал быть хозяином своей судьбы. — Экс-король задумчиво потёр подбородок. — Ты — Лафайет O’Лири, я видел кольцо. Только у тебя есть печатка с изображением топора и дракона. Но… — тут голос, его стал вкрадчивым, как у тигра, собирающегося плотно пообедать, — …мой дорогой мальчик, ты случайно не потерял способности манипулировать вероятностями по желанию?

— Конечно нет! Я… я только что изъявил желание побеседовать с тобой, и вот… я здесь.

— Вот именно. Весь в снегу и с очередной шишкой на голове. Итак, сэр Лафайет, прежде чем мы возобновим переговоры, не угодно ли тебе будет продемонстрировать свое мастерство? Например, я бы не отказался продолжить беседу за бутылкой вина в небольшой палатке с теплой печкой.

— Ерунда. Не собираюсь тратить времени на всякие глупости.

— Хорошо. Тогда что-нибудь попроще, скажем, весёлый костёр в пещере неподалеку. — Горубль неопределённо махнул рукой в пелену падающего снега.

— К чему столько сложностей? — пробормотал Лафайет. — Лучше сдайся мне в плен, а я обещаю замолвить за тебя словечко Фитильзаду…

— Признавайся! — прошипел Горубль вполголоса, наклоняясь к самому лицу O’Лири. — Ты ничего не можешь! Даже сейчас ты абсолютно беспомощен! Признавайся!

— Вовсе нет, — отчаянно закричал O’Лири. — Мои силы в полном моём распоряжении!

— Что ж, тогда попробуй выбраться из ковра. Лафайет дергался, извивался, выкручивался, но добился того же результата, что муха в паутине. Горубль расхохотался.

— Замечательно! Просто замечательно! Значит, мои ночные треволнения яйца выеденного не стоят! Я не знаю, как тебе удалось проникнуть в мои планы, сэр O’Лири, но вреда тут большого нет. Скорее наоборот… — Он перестал смеяться, задумался и кивнул головой. — Вот именно. Ты подал мне прекрасную мысль. С какой стати я буду себя ограничивать каким-то Меланжем? Почему бы не расширить мою империю, включив в нее все измерения Континуума? Что скажешь? И кстати, куда подевалась капризная милашка, которую ты у меня украл?

— Ты никогда ее не найдешь, — угрюмо ответил O’Лири.

— Упрямишься? Ничего, мой мальчик, скоро ты по-другому запоешь. О, нас с тобой ждёт не одна дружеская беседа! На службе моего подданного, герцога Родольфо, состоит очень искусный человек, некто Стонруб, который быстро развяжет тебе язык!

Горубль резко повернулся, громким голосом отдал приказ. Солдаты в красных мундирах подбежали, подняли Лафайета на ноги, развернули ковёр…

— Баба! — воскликнул один из них, с изумлением глядя на появившуюся из-за спины Лафайета Свайнхильду, у которой зуб на зуб не попадал от холода.

Горубль весело рассмеялся.

— Наконец-то мне пошла карта! — вскричал он. — Это судьба подает знак не сворачивать с избранного пути! Я выиграю, ты слышишь? — Он поглядел по сторонам, сияя счастливой улыбкой, в то время как ухмыляющиеся солдаты, схватив девушку за руки, оттащили ее от О’Лири. Марк XIII остался лежать на снегу, оставленный без присмотра. Лафайет рванулся, что было сил, и хотя был немедленно схвачен, успел поставить ногу на заснеженный край ковра и громко крикнул:

— Лети домой! Полный вперёд, никуда не сворачивая!

Марк ХIII захлопал краями, разбрасывая снег и сосульки, подпрыгнул на шесть футов в воздух, завис, отряхиваясь как собака после купания, а затем, ловко увернувшись от подпрыгнувшего солдата, взмыл вверх и исчез в снежной пелене.

— Колдовство! — взвыл солдат, падая на спину.

— Глупости! — рявкнул Горубль. — Знаем мы эти штучки. Значит, ты связался с вымогателями из Аякса, сэр Лафайет? Ничего, разберусь и с ними, и с Меланжем, дай только срок.

— Слишком ты высокого о себе мнения, — презрительно сказал Лафайет. — В прошлый раз тебе не удалось захватить власть, и сейчас ничего не выйдет.

— Привяжите этого выскочку к седлу, — приказал Горубль капитану стражи. — Может, холод и сознание собственного бессилия научат его хорошим манерам.

— Эй, друг, никак опять ты? Давно не виделись, — весело приветствовал O’Лири добист герцога Родольфо, глядя, как четверо стражников швырнули Лафайета, скорее живого, чем мертвого, на деревянную скамью рядом с большой жаровней, на которой лежали раскаленные добела с полдюжины щипцов и кусачек.

— Ммнннррргггххх, — выдавил из себя Лафайет, не в силах шевелить губами и пытаясь придвинуться поближе к огню. — Жги меня, только дай погреться!

— Как скажешь, друг, так и будет. Погоди-ка, я соображу, на чем мы остановились. — Послышался звук рвущегося полотна: это Стонруб скрёб щеку. — Ладно, уговорил, начнём с прижигания, потом разгоним кровь по телу стальной плеткой, а напоследок распнем тебя на раме, чтоб все тело загуляло. Неплохо придумано?

— Замечательно, — еле ворочая языком сказал Лафайет. — Двух мнений быть не может. Скажи, а ты не мог бы для начала немного помешать угли?

— Вот это правильно, друг. Так держать! Послушай, только для тебя: хочешь, испытаем новое оборудование? Прислали мне давеча гидравлический пресс для суставов, сплошная автоматика. Закручивает все подряд, от бедренных костей до костяшек пальцев. А может, оставим пресс и аппарат для снимания кожи на потом? После них обратного хода нет, сам понимаешь. Нельзя же допустить, чтобы ты покинул нас навсегда, пока не расколешься. Герцог, бедняга, так прямо рвал и метал, как ему хотелось выведать все твои секреты.

— Это не герцог, а мерзавец Круппхим вбил себе в голову, что я все ему расскажу, — объяснил Лафайет. — Послушай, Стонруб, как сознательный гражданин ты должен бороться против принца Круппхима, а не помогать ему. Он собирается захватить власть и использовать Меланж как плацдарм для нападения на Артезию!

— Политика, — извиняющимся тоном ответил Стонруб, — никогда не была моим хобби. Правительства уходят и приходят, а спрос на добистов только растет.

— Неужели ты не патриот? — вызывающе спросил O’Лири. — Этот человек — маньяк. Он разорит Меланж, уничтожит запасы сырья, не оставит ресурсов…

— Все понимаю, друг, как не понять? Послушай, если не возражаешь, давай начнём, а о патриотизме поговорим, пока я работаю. Скажи, тебя не затруднит снять рубашку и встать к этой дыбе?

— М-можно я с-с-начала погрею ноги?

— Прекрасная мысль. Я помогу тебе снять ботинки, и мы осторо-ож-ненько раздвинем лодыжки, придавая им оптимальное положение. Слишком близко, и будет куча дыма; слишком далеко — не тот эффект. Так что…

— Послушай, почему бы мне сразу во всем не признаться? — торопливо спросил O’Лири. — И тебе хлопот меньше. Итак, с чего начать? Как я очутился на мельнице две недели назад? Или три? Точно не помню. А может, рассказать, как я жил себе припеваючи, о чем любой нормальный человек может только мечтать, но был этим недоволен? Или…

— Эй, друг, постой! Подожди! — вполголоса произнёс Стонруб, нервно оглядываясь по сторонам. — Что ты делаешь? Хочешь, чтобы я лишился работы?

— Ничего подобного. Просто сегодня вечером настроение у меня такое разговорчивое.

— Сейчас утро. Эх, друг, у тебя все в голове перепуталось.

— Утро, вечер — какая разница? Мне хочется говорить день и ночь, не умолкая. Итак…

— Шшшш! — Стонруб приложил толстый палец к выпяченным губам. — У тебя нет сердца! Знаешь, сколько завистников метят на моё место? Если ты начнешь болтать до того, как я тебя одним крючочком тронул, кое-кто начнёт поговаривать о сокращении штатов. А я, друг, слишком стар, чтобы переквалифицироваться. Будь человеком, помолчи хоть немного, ладно?

— Я… я вот что тебе скажу, — предложил Лафайет, косясь на дымящиеся щипцы в волосатой руке добиста. — Ты на несколько минут отложишь в сторону свои железяки, — мне бы хотелось поупражняться по системе йогов, чтобы по достоинству оценить твою виртуозную работу, — а я попытаюсь на время придержать язык.

— Ничего не скажу, что благородно, то благородно. Спасибо, друг.

— Не стоит благодарности. Чем могу. Кстати, ты ничего не слышал о молодой девушке, которую привезли в замок одновременно со мной?

— И слышал, и видел. Если ее малость помыть, девочка будет что надо. По-моему, твой приятель, принц Круппхим, хочет подзаняться с ней отдельно. — Добист подмигнул.

— Гадина! — яростно сказал Лафайет и стиснул зубы. — Стонруб, ты ведь честный человек. Неужели ты потерпишь, чтобы этот грязный жулик использовал тебя в своих интересах?

Добист вздохнул.

— Эх, повидал я идеалистов на своем веку. Вы, юноши, весь мир хотите вылечить от болезней. Но с возрастом начинаешь разбираться, что к чему. Вот я, например, искусный техник, и этом горжусь. Я всю душу в работу вкладываю, чтобы потом не стыдно было людям в глаза смотреть, и чтобы люди смотрели на мою работу, а я стоял с гордо поднятой головой. Теперь ясно? И раз уж мы о работе заговорили, не пора ли начинать, а то старый плут Родольфо может появиться в любую минуту и начнёт скандалить…

— Он уже появился, — холодно произнёс герцог Родольфо, заходя в камеру.

Стонруб подпрыгнул на месте и резко повернулся. — Ну и ну! — воскликнул он. — Чего это вы крадетесь как кошка, Ваша светлость? Вы меня так напугали, что я и работать больше не смогу. — Добист вытянул руки и стал внимательно смотреть, не дрожат ли пальцы.

— Не имеет значения. Его высочество окажет тебе честь своим посещением. Подтянись и попытайся произвести на него хорошее впечатление, как и подобает человеку твоей профессии…

— Услышав шаги в коридоре, герцог умолк. — Ах, сюда, сюда, мой принц, — елейным голосом произнёс он, выдавливая улыбку. — К сожалению, наша скромная камера пыток не оборудована по последнему слову техники, но…

— Да, вижу, — перебил его Круппхим, появляясь собственной персоной в сопровождении двух лакеев, которые согнулись до такой степени, что, казалось, чистили ему сапоги. Маленькие глазки забегали по камере, остановились на Лафайете. Принц фыркнул.

— Оставь нас, Руди, — приказал он. — И забери с собой этих шутов гороховых. — Пинком ноги Круппхим отшвырнул одного из лакеев, пытавшегося что-то поправить в складках одежды. — А ты останься, — обратился он к Стонрубу.

— Но я не успел показать вам новые…

— Мы разрешаем тебе удалиться! — рявкнул Горубль-Круппхим.

И пока свита, пятясь, торопливо выходила из комнаты, принц подошел к поднявшемуся со скамейки O’Лири, оглядел его с головы до ног и засунул большие пальцы за усыпанный драгоценными камнями пояс, выпятив нижнюю губу.

— Ну хорошо, сэр Лафайет, — тихо сказал он, явно не желая, чтобы их разговор слышал добист, который переминался с ноги на ногу в углу камеры, полируя железный сапог. — Последний шанс. Твоя ценность — минус твои бывшие способности — практически равна нулю, но все же я могу тебя использовать. События последних нескольких часов в корне изменили мои планы. Подумаешь, Меланж! Как ты справедливо заметил, это — дыра. Надо мыслить масштабно! Когда-то, благодаря твоему вмешательству, я потерял трон Артезии. Сейчас ты поможешь мне вернуть его.

— Никогда, — устало ответил Лафайет. — Вспомни, как ты обошелся с принцессой Адоранной. Тебя закидают камнями, как только ты покажешься на Артезии, если, конечно, тебе удастся туда попасть, в чем я искренне сомневаюсь.

Горубль ткнул Лафайета пальцем в грудь.

— Откинь прочь свои сомнения, сэр Лафайет! Нет ничего проще, чем попасть на Артезию! Час назад я отослал нашим общим знакомым из Аякса чертежи Путепроходца, который будет готов через несколько дней.

— Боюсь, тебя ждёт разочарование. Ты — некредитоспособен. Насколько я понял, гномы собираются получать по счетам, а не брать тебя на иждивение.

— Правда? — спросил Горубль-Круппхим, расплываясь в улыбке и лаская пальцами большой бриллиант, вставленный в воротничок его манишки. — Благодаря любезности моего верноподданного, герцога Родольфо, я получу новый кредит. Что же касается недружелюбного отношения ко мне со стороны артезианцев, я уверен, оно рассеется как дым, когда принцесса Адоранна публично объявит, что все предыдущие слухи обо мне — наглая ложь и клевета, распространяемая врагами народа; что я, на самом деле, единственный ее благодетель; и что — желает передать мне корону, как умудренному опытом монарху, который заботится лишь о благе государства.

— Она никогда этого не сделает, — не задумываясь, ответил Лафайет.

— Может быть, — спокойно сказал Горубль, кивая головой. Он опять ткнул пальцем в грудь, словно приглашая насладиться хорошей шуткой. — За нее это сделает Свайнхильда.

— При чем здесь Свайнхильца-Лафайет умолк. — Ты собираешься подменить ею Адоранну? — Он с сожалением посмотрел на своего собеседника. — Опомнись, Горубль! Свайнхильда — девушка хорошая, но ей никогда не удастся обмануть королевский двор.

Горубль повернулся, кивнул Стонрубу. Добист подошел к двери и что-то сказал. Послышались легкие шаги. Стонруб отступил в сторону, вскрикнул от изумления и низко поклонился воздушному созданью, вошедшему в комнату. У O’Лири невольно открылся рот при виде изящной красавицы в роскошном платье, усыпанном драгоценными камнями, надушенной, элегантной, с золотистыми волосами, уложенными вороной на голове, и совершенными чертами лица.

— Принцесса Адоранна! — воскликнул он. — Откуда…

— Лэйф! С тобой все о’кей, милый? — спросил взволнованный и озабоченный голос Свайнхильды.

— Придётся немного поработать над ее лексиконом и дикцией, прежде чем вывести в свет, — спокойно заметил Горубль, — но это не в счёт. Маленькая деталь.

— Свайнхильда… ты ведь не станешь помогать этому негодяю, правда? — настойчиво сказал Лафайет.

— Он… он говорил… если не помогу, он изрубит тебя на куски, Лэйф… и…

— Достаточно! Уберите ее! — взревел Горубль, покраснев от злости, и резко повернулся к O’Лири, в то время как Стонруб с поклоном выпроваживал девушку из комнаты. — Девчонка притворяется, чтобы ты не подумал о ней плохо, — сердито сказал он. — Она ухватилась за моё предложение обеими руками, чего еще ждать от кухарки? Естественно, она мечтает спать на шелковых простынях, кушать с золотой посуды…

— А что ты собираешься сделать с настоящей Адоранной?

— При межпространственном переносе, — ответил Горубль, хитро улыбаясь, — нельзя нарушать симметрии. Бывшая принцесса окажется на Меланже в роли обычной девки: достойное наказание за то, что она отняла у меня трон. — Горубль потёр руки. — Как только я понял, кто ты такой, мой мальчик, передо мной распахнулись новые горизонты. Сначала я планировал захватить леди Андрагорру, чтобы держать в повиновении распоясавшегося болвана Родольфо. Но сейчас — другое дело. Она станет проходной пешкой в новой партии и не посмеет меня ослушаться, впрочем, как и все остальные. И для тебя я тоже приготовил маленькую роль. — Лицо его стало суровым. Помоги мне, и сохранишь свое место в королевском дворце Артезии. Откажись, и тебя ждёт участь, которой никто не позавидует!

— Ты совсем спятил, если считаешь, что я буду помогать тебе в осуществлении каких-то жалких планов!

— Вот как? Обидно. А я было совсем решил — конечно, когда они мне больше не понадобятся, — передать тебе обеих женщин в полное твое распоряжение. Увы! Раз ты не хочешь помочь, придётся подарить их более преданному слуге!

— Не посмеешь!

— Еще как посмею! — Горубль яростно погрозил пальцем. — Истинный секрет успеха, мой дорогой мальчик, — полная безжалостность. Я уже получил один хороший урок. Избавься я с самого начала от маленькой девочки — принцессы Адоранны — и маленького мальчика — принца Лафайета, — мне бы не пришлось сейчас ломать голову, как вернуть былое величие.

— Я не стану тебе помогать. — Лафайет закашлялся. — Делай, что хочешь. Централь все равно тебя поймает…

Горубль рассмеялся.

— Ты недооцениваешь изящество моего плана! Должен признать, что Централь, повсюду сующая нос, до сих пор сдерживала порывы моего богатого воображения. Но новое уравнение энергий полностью исключает возможность ее вмешательства. Ведь при переносе ничего не изменится: Адоранна и Дафна останутся на своих местах, только получат новые роли. В матрице вероятностей не возникнет дисбаланса, который мог бы привлечь внимание Централи в мирной Артезии, теряющейся в океане других измерений. Поверь, как бывший инспектор Континуума, я знаю, о чем говорю. А теперь будь благоразумен, соглашайся, и я честно разделю с тобой власть.

— А пошёл ты к… — предложил Лафайет. — Без меня Свайнхильда никогда не согласится тебе помогать, а без нее — все твои планы рухнут.

— Как хочешь. — Горубль лукаво улыбнулся. — Я — человек сентиментальный, и предпочел бы видеть тебя в числе друзей, но у меня в запасе есть и другие варианты.

— Блеф! — презрительно сказал Лафайет. — Ты говорил, что заменишь Дафну леди Андрагоррой, но мне доподлинно известно, что ей удалось бежать.

Горубль сладко зевнул, повернулся к Стонрубу.

— Кстати, — сказал он. — Можешь не пытать изменника по поводу того, где находится леди Андрагорра. Ее схватили вместе с любовником полчаса назад, и я жду их с минуты на минуту. А этого бродягу — бросить в клетку Горога Прожорливого. Говорят, он несколько дней не получал пищи, а кушать всем хочется.

— Эх, не везёт мне, друг, — пожаловался Стонруб, проводя Лафайета тускло освещенным коридором. — Нет, теперь совершенно ясно, что у меня куча завистников. Это у меня-то, который и мухи не обидит! Вот и говори после этого о долгих годах преданной службы! — Добист вздохнул и остановился у решетки с прутьями дюймовой толщины. — Порядок, он в своем логове и спит, так что не придётся отгонять его электрическим прутом, когда открою дверь. Терпеть не могу мучить животных.

— Послушай, Стонруб, — сказал Лафайет, чувствуя зловонный запах и невольно отшатываясь от соломенного тюфяка, на котором валялись обглоданные кости, — ввиду нашей старинной дружбы, не мог бы ты выпустить меня с черного хода? Ведь герцогу необязательно знать…

— Оставить Горога без обеда? Мне стыдно за тебя, друг. Такое предложение не делает тебе чести. — Добист приоткрыл дверь и, как O’Лири ни упирался, втолкнул его в клетку. — Прощай, друг, — сказал он, звеня засовами. — Эх, и тебе не повезло! Сколько секретов ты бы мог от меня узнать!

Когда шаги Стонруба замерли в отдалении, из тёмной ниши в стене раздался низкий гортанный рев. Лафайет резко повернулся и увидел углубление, напоминающее пещеру саблезубого тигра. В темноте засверкали маленькие красные глазки. Потом появилась голова — не с острыми клыками, как у тигра, и не тупая, как у медведя, а заросшая длинными волосами, падающими на человекообразное лицо, испачканное грязью и с жёсткой щетиной на щеках и подбородке. Животное вновь зарычало.

O’Лири попятился. Голова приблизилась; стали видны массивные плечи, бочкообразный торс. Огромное существо поднялось на задние лапы, отряхнуло колени, уставилось на Лафайета голодным взглядом.

— Ха! — проревел глубокий низкий голос. — Я тебя знаю! Здорово ты меня надул, приятель, врезав веслом по голове!

— Хват! — Лафайет поперхнулся. — Как… как ты сюда попал? Я думал, это клетка Горога Прожорливого…

— Так оно и есть, голуба. Псевдоним. Пришел я в город, чтобы тебя разыскать, а ребятишки герцога засадили меня за бродяжничество. Я, конечно, очистил от них пару улиц, но потом притомился, а они возьми да кинься на меня со всех сторон сразу, да еще пушечное ядро на голову уронили. — Гигант нежно почесал затылок двумя пальцами.

— Ч-чтобы м-меня разыскать? — O’Лири вновь попятился и уперся в стену, не в состоянии проглотить бильярдный шар, почему-то застрявший в горле и мешавший воздуху проникать в легкие. — 3-зачем?

— Должен же я с тобой рассчитаться, кэп. Не из тех я, кто бросает дело на полпути.

— Послушай, Хват, у меня на иждивении две беспомощные старушки, и я их единственная опора, — сказал Лафайет ломающимся голосом. — И вообще, нечестно, если все так глупо кончится.

— Кончится? Приятель, это только начало! — взревел Хват. — Чтобы мне с тобой как следует рассчитаться, понадобится куча времени!

— Чем я заслужил такую участь? — простонал Лафайет. — Ну что я такого сделал?

— Лучше подумай, босс, чего ты не сделал.

— Не сделал?

— Ага. Ты ведь не вышвырнул меня за борт лодки, а мог. Хоть я и туго соображал, но все слышал: когда маленькая леди предложила от меня избавиться, ты сказал, что коли он без сознания, нельзя его швырять акулам.

— И т-такова моя н-награда?

— Точно, кэп. — Гигант положил руку на живот, из которого донеслось еще одно низкое рычание. — Это ж надо, я и не помню, когда последний раз жрал. Наверное, мои кишки скоро друг с дружкой начнут грызться.

Лафайет изо всех сил зажмурился.

— Слушай, давай скорее, а то я не выдержу и соглашусь на все условия Горубля. Начинай.

— Что начинать, голуба?

— Ешь м-м-меня, — сказал O’Лири, едва шевеля губами.

— Чтобы я тебя съел? — недоумённо спросил Хват. — Слушай, кэп, да ты не так понял. Как я могу слопать своего спасителя? O’Лири приоткрыл один глаз.

— Ты… ты не собираешься разрывать меня на куски?

— Зачем бы я стал это делать?

— Не имеет значения, — сказал Лафайет, чувствуя, как у него подкашиваются ноги и он оседает по стенке — пол. — Существуют темы, которые я предпочел бы не обсуждать. — Он глубоко вздохнул, сел поудобнее и посмотрел на гиганта, участливо наблюдающего за ним с восьмифутовой высоты. — Послушай, если ты действительно хочешь мне помочь, давай подумаем, как отсюда выбраться.

Хват почесал в затылке пальцем, толщиной с топорище.

— Ну…

— Можно пробить тоннель в стене, — предложил O’Лири, засовывая руку в щель между двумя огромными валунами. — Но это займет несколько лет, и у нас нет инструментов. — Он задумался.

— Может, в потолке есть потайная дверь?

Хват покачал головой.

— Всю неделю ходил согнувшись, чтобы не стукнуться. Цельнодубовая плита, четырёхдюймовка.

— Э-э-э… тогда пол.

— Скала, шесть дюймов.

Следующие десять минут Лафайет ходил по камере, тщательно осматривая стены, дверь и нишу, и в конце концов устало облокотился о решетку.

— Надо смотреть правде в глаза, — с отчаянием в голосе произнёс он. — Я проиграл. Свайнхильду заставят подчиниться, Адоранна станет посудомойкой в Миазмах, Горубль захватит Артезию, леди Андрагорру поменяют на Дафну… а Дафну, может быть, подарят Родольфо или отдадут Лоренцо Счастливчику, которого зовут Ланцелот Долговязый.

— Эй, кэп, я тут кой-чего придумал, — сообщил гигант.

— Приляг, Хват, отдохни, — безжизненно сказал O’Лири. — Ничего тут не придумаешь.

— Ага. Но…

— Это самая настоящая пытка. Лучше бы ты разорвал меня на куски.

— Ага. Но если…

— Я должен был знать, что этим кончится. Нельзя все время удирать из тюрьмы; рано или поздно поймают и упрячут раз и навсегда.

— Конечно, мой план не такой, чтобы очень шикарный, но какого черта? — сказал Хват.

— Какой план? — тоскливо спросил O’Лири.

— Я тебе о том и толкую, кэп. Мой план.

— Валяй, говори.

— Ну, я вот что придумал… хотя нет, тебе, наверное, надо, чтобы был шик, вроде секретных тоннелей или дыр в потолке.

— Ничего, говори, не стесняйся.

— Ага… только не думай, я понимаю, что такому джентльмену, как ты, это не подойдет, но — что скажешь, если я сорву дверь с петель?

— Сорвешь две… — Лафайет повернулся, посмотрел на стальную решетку и громко рассмеялся.

— Ну, конечно! Давай!

Гигант выпрямился, стукнувшись головой о потолок, схватился за толстые прутья, широко расставил ноги в сапогах шестидесятого размера, сделал глубокий вдох и рванул решетку на себя. Раздался неприятный визг металла, сопровождаемый диким скрежетом. Огромный камень вывалился из кладки стены и с грохотом рухнул на пол. С душераздирающим звуком, напоминающим столкновение двух «роллс-ройсов», притершихся боками на бешеной скорости, решётка покорежилась, изогнулась и выскочила из гнезд. Хват отшвырнул изувеченную решетку в сторону и спокойно вытер ладони о кожаные штаны.

— Это все ерунда, голуба, — сказал он. — Дальше что?

Лафайет, освобожденный от кандалов одним движением руки Хвата, шёл по коридору вместе с гигантом мимо клеток, в которых сидели, болтали или дрались заключенные с растрепанными волосами и дикими лицами. В камере пыток никого не было.

— Плохо, — сказал Лафайет. — Я рассчитывал, что Стонруб нам поможет.

— Ой, смотри, какие забавные! — воскликнул Хват, поднимая с жаровни набор острых как бритвы кусачек, предназначенных для постепенного откусывания носов и прочих мягких частей тела. — Мне всегда хотелось заполучить хорошие щипчики для ногтей.

— Послушай, Хват, нам необходимо составить план действий, — сказал O’Лири. — Если мы начнём шататься по дворцу, нас опять схватят и закуют в кандалы. Все помещения наводнены солдатами Родольфо и личной охраной Горубля. Нам необходимо организовать диверсию, чтобы отвлечь их внимание, а тем временем выкрасть Свайнхильду и леди Андрагорру.

— Эй, вы! — проорал громкий голос в глубине коридора. — Я требую адвоката! Я требую американского консула! Я требую, чтобы мне разрешили позвонить по телефону!

— Похоже на Лоренцо… — Лафайет кинулся к камере, из которой доносились вопли. Человек с ван-дейковской бородкой и усиками, прической Эдгара Аллана По и высоким воротничком времен Гувера и Наполеона, тряс решетку, схватившись за прутья холеными руками.

— Эй, вы… — он недоумённо посмотрел на O’Лири. — Э-э-э… я случайно вас не знаю?

— Лоренцо? — Лафайет улыбнулся. — Все-таки тебя сцапали? Когда мы последний раз виделись, ты меня бросил на произвол судьбы, а сам, конечно, удрал. Зачем ты нацепил этот дурацкий костюм и бороду?

— Не болтайте глупостей, — заявил узник наглым голосом, который раздражал Лафайета еще в тёмной камере Стеклянного Дерева. — Не ваше дело, но меня зовут Лафкадио. И вообще, кто вы такой? Могу поклясться, мы где-то встречались…

— Не валяй дурака, — сердито сказал Лафайет. — Нам с Хватом удалось бежать, но леди Андрагорра…

— Насколько я понимаю, речь идёт о Цинтии. Значит, вы тоже участник заговора? Номер не пройдёт! Не смейте даже на пушечный выстрел подходить к моей невесте…

— Мне казалось, ее зовут Беверли. Впрочем, неважно. Если я тебя выпущу, поможешь нам устроить небольшую диверсию? Мне необходимо незаметно пробраться в глубь дворца.

— Выпускайте скорее! — взвыл бородач. — Об условиях позже договоримся!

— Хват! — позвал Лафайет. — Займись. — Он пошёл по коридору. Заключенные с любопытством следили за каждым его движением. — Послушайте, ребята! — сказал O’Лири. — Нам с приятелем удалось освободиться. Если я вас выпущу, обещаете ли вы бегать сломя голову по коридорам, нападать на стражников, бить мебель и посуду, вопить во все горло и шуметь как можно больше?

— О чем речь, мистер!

— Конечно обещаем!

— Считай, что договорились!

— Вот и прекрасно. — Лафайет быстро вернулся к Хвату, дал соответствующие указания, и через несколько мгновений гигант принялся деловито крушить тюрьму. Заключенные постепенно заполняли камеру пыток. Внезапно Лафайет увидел Лоренцо, успевшего избавиться от нелепого маскарадного костюма.

— Послушай, Лоренцо, — сказал O’Лири, проталкиваясь сквозь толпу, — почему бы нам с тобой… — Он умолк, поймав на себе изумлённый взгляд бывшего товарища по камере, лицо которого впервые видел при хорошем освещении.

— Эй, приятель! — послышался голос Хвата. — А я-то думал, ты пошёл в другую сторону… У-угх, — Гигант растерянно завертел головой, глядя то на Лафайета, то на его собеседника.

— Ребята, может, я немного не того, но кто из вас мой босс, с которым я сидел в камере?

— Я, Лафайет, — ответил O’Лири. — А это — Лоренцо…

— Какая чушь! Меня зовут Лотарио, и я не имею чести быть знакомым с питекантропами. — Он презрительно посмотрел на Хвата.

— И чего ты мне сразу не признался, что у тебя есть брат-близнец? — укоризненно спросил Хват.

— Брат-близнец? — воскликнули они в один голос.

— Ага. Скажи-ка, парень, чего ты так вырядился? Может, ты артист?

Лафайет буквально пожирал глазами Лоренцо, или Лотарио, одетого в кожаный пиджак, облегающий кожаный жилет, грязную рубашку и помятые брюки.

— Он совсем на меня не похож, — высокомерно заявил O’Лири.

— Может, есть отдаленное сходство, но я не шныряю глазами и выражение…

— Я на тебя похож?! — восклицал в это время Другой. — Мы недостаточно хорошо знакомы, чтобы я выслушивал подобные оскорбления. Где ближайший телефон-автомат? Я немедленно подам рапорт министру, и ваше осиное гнездо хебефреников засадят в сумасшедший дом, прежде чем вы успеете сказать «ноблесс оближ».

— Эй, Лафайет! — перекрывая шум толпы, прозвучал громкий голос.

O’Лири повернулся. Двойник человека, с которым он только что беседовал, разве что по-другому одетый, махал рукой. Лафайет невольно посмотрел назад. Тот, кто называл себя Лотарио, затерялся среди толкающихся людей.

— Как ты здесь оказался? — спросил подошедший Лоренцо. — Впрочем, я рад, что тебе удалось выпутаться. И спасибо, что помог нам удрать от Круппхима. Беверли, бедная девочка, все мне рассказала. Она была так смущена недоразумением в спальной, что совсем забыла спросить, как тебя зовут…

— А тебя как зовут? — спросил Лафайет, чувствуя, что постепенно начинает сходить с ума.

— Что? Конечно Лоренцо!

Лафайет уставился в голубые глаза, посмотрел на прядь каштановых волос, прилипших ко лбу, красиво очерченный рот с такой знакомой маленькой родинкой на губе…

— Как… — Он поперхнулся и сглотнул слюну. — Как твоя фамилия?

— O’Лири. А в чем дело?

— Лоренцо O’Лири, — пробормотал Лафайет. — Я должен был сразу догадаться. Если у Адоранны, Болтошки, Дафны и Никодима имеются двойники, то чем я хуже?

Глава 12

— Эй, парни! — громовой голос Хвата вывел обоих O’Лири из оцепенения. — Пора сматывать удочки, а то самое смешное пропустим!

Лафайет обернулся. Камера пыток почти опустела, и толпа заключенных с воплями неслась по коридору, честно выполняя взятое на себя обязательство.

— Послушай, Лоренцо, позже разберемся, кто есть кто, — предложил Лафайет, вслушиваясь в отдаленные крики и звон бьющейся иосуды. — Прежде всего необходимо спасти леди Андрагорру и Свайнхильду от Круппхима-Горубля. Он составил безумный план по захвату власти на Артезии и, к сожалению, может его осуществить. Теперь я понял, почему мой отказ его не опечалил. Он мог обмануть Свайнхильду в любую минуту, показав ей тебя, моего двойника. Ладно, бог с ним, сейчас не до этого. Я попытаюсь проникнуть в кабинет Родольфо и рассказать ему о заговоре. Может, еще не поздно. Хочешь, пойдём вместе? Один из нас обязательно дойдет, а я объясню по дороге, в чем дело. Согласен?

— Если ты действительно понимаешь, что здесь происходит, я с тобой пойду. Только не забудь, руки прочь от Беверли!

— Мне казалось, ее зовут Цинтия, — пробормотал O’Лири, выходя из камеры вслед за Лоренцо. Хват шёл сзади. Судя по взволнованным крикам в отдалении, толпа схватилась со стражниками.

— Сюда, — сказал Лафайет, указывая на боковой коридор. — Попробуем обойти их с тыла.

— Послушай, никак не пойму, какое отношение ты имеешь ко всей этой истории? — чуть задыхаясь от быстрого бега, спросил Лоренцо.

— Поверь, никакого! — с чувством ответил Лафайет. — Я жил себе тихо-спокойно во дворце Артезии, не совал нос в чужие дела и вдруг очутился на Меланже, где мне сразу предъявили обвинения по всем статьям уголовного кодекса… — Свернув направо, он начал подниматься по винтовой лестнице. — Я думаю, это ты во всем виноват: нас перепутали. Похоже, ты не терял времени даром, слишком уж рьяно полицейские за меня взялись…

— Мне было сделано очень выгодное предложение, — пыхтел Лоренцо, не отставая ни на шаг и чувствуя сзади дыхание Хвата.

— Круппхим… предложил мне бесплатный проезд на родину… и обещал еще одну льготу, а именно, оставить в живых… если я выполню его задание. Он приказал… прокрасться в спальную… леди Андрагорры… и выманить ее из города… Ну вот… я проник в замок… подкупил стражников… но затем увидел… что это — Беверли… У нас не было времени поговорить, но я передал ей записку… назначил свидание в избушке… как велел Круппхим. Но дальше я решил… внести изменения в программу.

— Он тебя… надул, — ответил Лафайет, запыхавшийся не меньше Лоренцо. — Не знаю… как ему удалось… заманить тебя к Родольфо… но сомневаюсь… чтобы в его намерения входило… отправить тебя… в Соединенные Колонии.

Лестница кончилась, и они очутились в широком коридоре. Шум драки слышался со всех сторон.

— Гм-гм… по-моему, нам сюда, — сказал Лафайет, поворачивая налево. Они сделали несколько шагов, когда за их спиной раздался выстрел, сопровождаемый оглушительным ревом. Лафайет обернулся. Хват потирал голову и смотрел на лестничную площадку внизу.

— Ах вы, гады! — заорал он и прыгнул вниз.

— Хват! — вскричал Лафайет, но в следующую секунду услышал громовой удар и звуки начавшегося сражения.

— Пойдём отсюда, — предложил Лоренцо и побежал по коридору налево. Лафайет не отставал. Стражник в красном мундире неожиданно вышел из-за угла, вскинул ружье к плечу…

— Не смей стрелять, идиот! — взвыл Лоренцо. — Ты испортишь обои! — И пока растерявшийся солдат стоял с отвисшей челюстью, они накинулись на него с двух сторон и повалили на пол. Ружье выстрелило, и украшенный фресками потолок пошёл трещинами. — Говорил я тебе, испортишь обои, — сказал Лоренцо, стукая стражника головой об пол.

Быстро добежав до главной лестницы, они поднялись на два этажа, свернули в устланный коврами коридор, который, по счастью, не охранялся, и подошли к двери кабинета, в котором Лафайет провёл когда-то вечер с герцогом Родольфо.

— Только говорить буду я, — не успев как следует отдышаться, сказал Лафайет. — Мы с Родольфо — старые друзья-собутыльники.

Внезапно дверь в небольшом холле, расположенном футах в двадцати от кабинета, распахнулась, и в ней появился Круппхим в окружении четырех стражников. Принц остановился и презрительно бросил через плечо:

— Это приказ, а не просьба, Руди! Изволь явиться вместе со своими министрами в Зал приёмов для подписания законов о всеобщей мобилизации, сборе денежных средств и конфискации продовольственных и прочих товаров, или я повешу тебя на стене собственного замка!

Бывший узурпатор Артезии величественно запахнулся в подбитый соболем плащ и прошествовал по коридору в сопровождении телохранителей.

— Поговорили! — пробормотал Лоренцо. — Что будем делать?

Лафайет нахмурился и закусил губу.

— Ты знаешь, где находится Зал приёмов?

— Двумя этажами выше, в южном крыле дворца.

— Судя по шуму и грохоту, там кипит сражение.

— Ну и что? — спросил Лоренцо. — В любом случае, лучше не соваться в политику. Пока интриганы развлекаются, мы незаметно проберемся к Беверли и поможем ей бежать.

— Для осуществления своих планов Горубль обязательно прикажет привести Даф… леди Андрагорру и Свайнхильду в зал. Мы должны действовать, пока не поздно.

— Каким образом? Нас только двое, а в замке — целая армия.

— Не знаю… Теперь на Родольфо нельзя рассчитывать, но все равно мы должны что-нибудь придумать. Пойдём. Время не ждёт!

Ровно через двадцать пять минут Лафайет и Лоренцо сидели на крыше дворца, в тридцати футах над высокими окнами Зала приёмов, в котором должны были совершиться великие события.

— Кто первый? — спросил Лафайет. — Я или ты?

— И оба мы погибнем, — пробормотал Лоренцо, осторожно перегибаясь через парапет. — Это невозможно. Карниз в трёх футах от окна.

— Хорошо. Я пойду первым. Если со мной — Лафайет с трудом проглотил слюну. — Если я упаду, Лоренцо, не сдавайся! Помни, леди Андрагорра, я имею в виду Беверли, надеется на твою помощь! — Он осторожно перекинул ногу через ограждение, избегая смотреть вниз, и приготовился к спуску.

— Подожди! — сказал Лоренцо. — Металлическая перекладина может перетереть веревку. Надо бы подложить что-нибудь мягкое.

— Держи! — Лафайет быстро скинул куртку, которую ему дали в Аяксе, помог Лоренцо свернуть ее и подпихнуть под веревку, украденную десятью минутами раньше из какого-то служебного помещения.

— Жаль, что нет кожаных перчаток, — заметил Лоренцо. — И хорошей страховочной петли. И ботинок с шипами.

— И я забыл застраховать жизнь на миллион, — перебил Лафайет. — Хуже некуда, но мне пора. Хватит болтать! — Он схватился за веревку, стиснул зубы и скользнул вниз.

Холодный ветер обрушился на его незащищенную спину. Волокна тяжелой веревки впились в ладони как колючая проволока. Освещенное окно приблизилось. Неожиданно Лафайет ударился о стену с грохотом, от которого могла проснуться вся округа. Не обращая внимания на боль и подкатившую к горлу тошноту, он скользнул по веревке последние несколько футов, нащупал ногами карниз и, болтаясь в воздухе между двумя окнами, приготовился слушать. Изнутри доносились шарканье ног, возгласы, шум голосов.

— …не представляю, зачем понадобилось внеочередное заседание кабинета министров, — произнёс мужской тенор. — Разве что для рассмотрения вопроса о моём назначении министром Маникюрных Дел Его высочества…

— Глупости! — возразил разгневанный баритон. — Наверняка будет рассмотрено заявление о моём назначении министром Бороды и Усов господина герцога. Однако странно, что торжественная церемония назначена на столь поздний час.

— Долго тебе придётся ждать, пока Его высочество отрастит усы или бороду, — насмешливо ответил тенор. — Но тише… они идут.

В наступившей тишине прозвучали фанфары. Послышались вежливые аплодисменты, за которыми последовало неразборчиво сделанное заявление. Затем раздался скрипучий голос герцога Родольфо.

— Собрались здесь… эту историческую минуту… переполняющая наши сердца радость… неслыханная честь… представить… несколько слов… внимание…

Вновь зазвучали фанфары, вежливые аплодисменты…

— Я не намерен выдавать желаемое за действительное, — с пафосом произнёс Горубль. — Интересы нации… безопасность государства… необходимо принять срочные меры…

Лафайет перестал слушать, недоумевая, почему веревка начала неожиданно дергаться у него в руках. Через несколько секунд наверху появился Лоренцо.

— Остановись! — прошипел Лафайет, как раз в тот момент, когда пара тяжёлых сапог опустилась ему на плечи и потянула вниз.

— Чшшш! Лафайет, ты где?

— Ты на мне стоишь, кретин! Немедленно слезай!

— Слезать? Куда?

— Мне плевать, куда! Слезай, куда хочешь, пока я еще держусь за веревку и мы оба не грохнулись!

Сверху до него донеслось тяжёлое дыхание, пыхтение, и ноги, одна за другой, поднялись с его плеч.

— Ну вот, теперь я повис как муха, — дрожащим голосом произнёс Лоренцо. — Что мне делать?

— Заткнись и слушай!

— Прекрасная леди будет удостоена чести стать моей женой, — объявил Горубль. — Я пригласил вас, моих верноподданных, засвидетельствовать это знаменательное событие. — Он сделал многозначительную паузу. — Итак, готов ли кто-нибудь из присутствующих назвать причину, по которой я не мог бы немедленно вступить в священный союз с леди Андрагоррой?

— Ах ты, грязный обманщик! — взорвался Лафайет.

— Ах ты, грязный обманщик! — раздался злобный крик герцога Родольфо. — Мы так не договаривались! Выскочка ты несчастный!

— Арестовать предателя! — взревел Горубль.

— Что случилось? — прошептал Лоренцо, когда накал страстей в зале достиг апогея.

— Круппхим сжульничал и объявил о своей женитьбе на леди Андрагорре. Родольфо возражает, а Круппхим возражает против его возражений!

Крики усилились; голос Горубля, отдающего приказы, заглушали визги женщин, проклятья придворных и яростный вой Родольфо. Веревка дернулась, и Лоренцо очутился рядом с Лафайетом на шатком карнизе:

— Отойди! — закричал он. — Мое терпение лопнуло! Я покажу этой сволочи, где раки зимуют!

— Эй! — взвыл Лафайет. — Потише!

— Я ему покажу потише, будь он проклят! — И разъяренный Лоренцо заехал сапогом в стекло, разлетевшееся вдребезги, а секундой позже исчез за тяжелыми портьерами.

— Бедный дурачок! — простонал Лафайет. — Его в порошок сотрут, а это никак не поможет Дафне, я имею в виду Беверли, то есть Цинтии… или леди Андрагорре?

Он наклонился, мельком увидел волнующуюся толпу; солдат в красных мундирах, теснящих придворных во фраках и смокингах; стремительно пробирающегося вперёд Лоренцо…

В самый последний момент Горубль повернулся и получил сильнейший удар кулаком в глаз. Принц смешно замахал руками, стараясь сохранить равновесие, а телохранители в ту же секунду навалились на драчуна.

— Вот и все, — пробормотал Лафайет. — Хорошо хоть, он успел съездить ему по физиономии.

— Ах вот ты как! — взревел Горубль, прикладывая к поврежденному глазу большой кружевной платок. — Ну, погоди, Лоренцо, мой мальчик! Горога уже покормили, но он не откажется от добавки! И прежде, чем умереть, ты станешь свидетелем моего брачного союза с леди Андрагоррой, которой до чертиков надоели твои дурацкие ухаживания! Я доставлю тебе это удовольствие!

— М-м-м-миледи Андрагорра, — объявил дрожащий голос глашатая, и шум голосов внезапно затих. Толпа расступилась. Небесное созданье в подвенечном платье появилось в сопровождении двух престарелых подружек невесты, крепко державших ее за локти.

— Продолжайте церемонию! — вскричал Горубль, с которого слетел весь его внешний лоск. — Сегодня — моя свадьба, завтра — я повелитель вселенной!

Лафайет прильнул к стене, стуча зубами при каждом порыве ледяного ветра. «Руки, как крюки, — подумал он. — А пальцы — замороженные креветки. Только бы удержаться за веревку, — а то костей не соберешь». Прижавшись подбородком к холодному камню, он рассеянно слушал монотонный голос, произносивший слова свадебного обряда.

— Почему все так плохо кончилось? — пробормотал он. — Почему я влип в эту дурацкую историю? Почему Фитильзад отказался мне помочь и загадал какую-то загадку? Бессмысленные стишки, которые даже не рифмуются… От Бронкса миллионы едят до Майами — Ключ к этой загадке, конечно… что? Что рифмуется с Майами? Маме? В яме? Сами? От Бронкса миллионы едят до Майами — Ключ к этой загадке, конечно… конечно…

В зале опять завопили:

— Беверли, скажи ему нет! Даже если он пообещает перерезать мне глотку, когда ты ему откажешь!

Послышался тупой удар и звук падающего тела. Крик Лоренцо оборвался.

— Не волнуйся, дорогая, — нежным голосом проворковал Горубль. — Эй, как тебя там, продолжай!

— С-согласна ли ты, леди Андрагорра?

— Нет, — прохрипел O’Лири, — это невыносимо! Я ничего не могу сделать, а ведь до сих пор мне везло! Я обнаружил дверь в скале, и маскарадный костюм, и… — Он умолк, лихорадочно пытаясь вспомнить что-то очень важное. — Думай! — приказал он себе. — Почему я решил, что мне везло? Совпадения такого рода называются управлением вероятностями, и никак иначе. А следовательно, везение здесь ни при чем, и мне несколько раз удавалось сфокусировать пси-энергию и повлиять на события. Подведем итоги. Иногда у меня получалось, но чаще всего — нет. В чем же дело? Что общего было в тех случаях, когда получалось?

— Нюхательную соль! — ревел Горубль за окном. — Бедная девочка от счастья упала в обморок!

— Бесполезно! — простонал Лафайет. — Ничего не приходит в голову. Я могу думать только о несчастной Дафне и Свайнхильде, прелестном дитя, хотя от нее иногда и попахивало чесноком. ЧЕСНОК… Чеснок всегда ассоциировался с волшебством и заклинаниями, — лихорадочно забормотал O’Лири. — А заклинания — это непрофессиональная попытка управлять космическими энергиями! Значит, чеснок? А может, дело в Свайнхильде? Но Свайнхильда не рифмуется с Майами. Впрочем, чеснок тоже с ним не рифмуется. К тому же от нее пахло чесноком, потому что она все время делала бутерброды с колбасками… САЛЯМИ! — взревел Лафайет. — Ну, конечно! От Бронкса миллионы едят до Майами — Ключ к этой загадке, конечно, салями! — Он поперхнулся, чуть не слетел с карниза, но вовремя ухватился за веревку и прижался к стене.

Салями было подо мной, когда я придумал нож, и мы кушали его, разговаривая о маскарадном костюме, и я сунул его в карман, перед тем как Свайнхильда упала с ковра-самолета! Значит, мне необходимо… O’Лири почувствовал, как ледяная рука сжала его сердце. — Карман. Бутерброды лежат в кармане куртки, а я оставил ее наверху, чтобы не перерезало веревку!

— Ничего страшного, — ответил он сам себе. — Придется залезть на крышу.

— Залезть на крышу? Мои руки превратились в лед, я слаб как котенок, и…

— Поднимайся.

— Я — я попытаюсь.

Огромным усилием воли Лафайет заставил себя подтянуться и повис в воздухе. Он совсем не чувствовал рук, а тело налилось свинцовой тяжестью.

— Бессмысленно.

— Поднимайся.

Каким-то чудом он вскарабкался на один фут. Потом преодолел шесть дюймов. Отдохнул и продвинулся еще на один дюйм. Веревка натянулась и ударила его о стену. Лафайет поднял голову: странное темное пятно, лежавшее на парапете, полоскалось по ветру.

Словно зачарованный он смотрел, как куртка заскользила, высвобождаясь из-под веревки, свесилась с перекладины, распахнув полы, подползла к самому краю; ветер яростно накинулся на нее, подтолкнул, и она стала медленно падать, прощально махая пустыми рукавами.

В диком прыжке Лафайет бросился в пустоту. Его вытянутые руки схватили куртку, прижали ее к груди, пальцы с трудом нащупали карман, сомкнулись на жирном пакете. — Ветер свистел в ушах с бешеной скоростью…

— Чудо! Любое чудо! Но только скорее! Страшный удар обрушился на O’Лири. Вселенная закружилась с грохотом и визгом, вспыхнула яркими огнями я погасла. Все погрузилось во тьму.

— Это просто чудо, — сказал знакомый голос, и Лафайет с удивлением подумал, что еще жив. — Насколько я понимаю, он упал с крыши, ударился о карниз и катапультировал через окно, свалившись прямо на голову Его высочества, который услышал непонятные звуки и подбежал узнать, в чем дело.

— Разойдитесь, ему нечем дышать! — рявкнул другой знакомый голос, и Лафайет понял, что глаза у него открыты, и он видит лицо Лоренцо, немного разодранное, но такое же раздраженное, как всегда. — По крайней мере, ты мог бы посвятить меня в свои планы, — заявил второй O’Лири. — Я уже начал волноваться, что с тобой приключилась беда.

— Вы… вы просто восхитительны, сэр! — проворковал нежный голос.

Ворочая глазами, как тяжелыми булыжниками, Лафайет посмотрел на Дафну (нет, леди Андрагорру), и его охватило ностальгическое чувство.

— Вы действительно меня… не знаете? — с трудом выговаривая слова, спросил он.

— Вы замечательный человек, похожий на того, которого я знаю, — мягко ответила она. — Это ведь вас я видела из окна кареты. Но должна признаться, сэр, мы с вами незнакомы, а значит, я тем более у вас в долгу.

— И я тоже. — Мужчина в широкополой шляпе стоял рядом с леди Андрагоррой, одной рукой обнимая ее за талию, а другой — поглаживая короткую бородку и пышные усы. — Я думал, что просижу в темнице до судного дня, но вы пришли и освободили меня. — Нахмурившись, он внимательно посмотрел на Лафайета. — Хоть я и не вижу того сходства, о котором говорит моя невеста.

— Все верно, Лафайет, — с глубоким вздохом сказал Лоренцо.

— Этот тип взял верх. Он — гражданин Меланжа и зовут его Ланцелот. Насколько я понял, раньше он был герцогом, но Круппхим заменил его на Pодольфо. Сейчас Ланцелот вновь пришёл к власти и первым делом упрятал Круппхима за решетку. А леди Андрагорра вовсе не Беверли. — Он опять вздохнул. — Так что мы с тобой лишние.

— Свайнхильда, — пробормотал Лафайет, с трудом усаживаясь на пол. — С ней все в порядке?

— Здесь я, Лэйф! — вскричала бывшая кухарка. — Как сыр в масле катаюсь, а все благодаря тебе! — Она улыбнулась, сверкая бриллиантами на пышном платье, и отпихнула локтем доктора, который нервно переминался с ноги на ногу, пытаясь подойти к Лафайету. — Послушай, милый, почему ты так плохо выглядишь?

Мужчина с растрепанными волосами и в мятой одежде протолкался сквозь толпу, сверкнул на Лафайета глазами и остановился перед леди Андрагоррой.

— Как прикажешь тебя понимать, Эронна? Что это за волосатый Дон Жуан, ухватившийся за твой зад? Где ты взяла это платье? Куда мы попали? Что здесь происходит?..

— Эй, приятель, остынь! — Лоренцо взял незнакомца под руку. — Придется, видно, объяснить, что все мы…

— Пропади ты пропадом, кто Просил тебя вмешиваться? — Новоприбывший рванул руку и освободился. — В чем дело, Эронна? — обратился он к леди Андрагорре. — Почему ты делаешь вид, что никогда в жизни меня не видела? Это я, Лотарио O’Лири, твой суженый! Неужели ты все забыла?

— Вы имеете честь разговаривать с леди Андрагоррой, — сурово сказал усатый герцог Ланцелот. — И кстати, она моя суженая, а не ваша!

— Ах, вот как!

— Вот так, вот!

Придворные бросились разнимать взбудораженных спорщиков, пихающих друг друга в грудь, а Лафайет устало поднялся на ноги и, поддерживаемый Свайнхильдой, отошел в сторону.

— Знаешь, Свайнхильда, — сказал он, — наконец-то мне повезло. Я снова обрел способность управлять космической энергией и скоро вернусь на Артезию. И я подумал — только пойми правильно, ведь меня ждёт Дафна — хочешь, я заберу тебя с собой? Мы скажем, что ты — кузина Адоранны, а когда подучишься немного говорить и ходить, будешь блистать при дворе и устроишь свою жизнь…

— Но, Лэйф… разве тебе обязательно возвращаться?

— Конечно! Но я тебя не брошу, и если ты готова…

— Э-э-э… прощенья просим, мадам, — неуверенно произнёс глубокий голос. — Извините, Ваша светлость, но я искал тут… то есть, я хочу сказать, я слышал, моя жена… то есть, я хочу на ней жениться, как только найду…

— Боров! — вскричала Свайнхильда. — Ты пришёл! Значит, ты меня любишь?

— Свайнхильда! Святой Георгий… Иезабель… ты… вы… такая красивая!

— Гм-мм… — задумчиво сказал Лафайет, глядя на влюбленную пару, которая, обнявшись, отошла в сторону. — Домой, скорей домой! — Он нахмурился и принялся ощупывать карманы. — Проклятье! Я потерял салями! Должно быть, выронил пакет между карнизом и головой Круппхима. — O’Лири резко повернулся и нос к носу столкнулся с Лоренцо.

— Вот ты где! — воскликнул его двойник. — Послушай, Лафайет, нам надо поговорить. Может, вдвоем удастся сфокусировать пси-энергию и отправиться по домам? Я скоро с ума сойду, глядя, как этот герцог тискает Андрагорру…

— Сначала помоги мне найти салями, — ответил Лафайет. — А там видно будет.

— Ты можешь думать о еде в такое время?! — Лоренцо фыркнул, но послушно отправился за Лафайетом, который спустился во двор под окна.

— Оно должно быть где-то здесь…

— Ради всего святого, почему ты не хочешь сходить на кухню?

— Послушай, Лоренцо, это звучит глупо, но салями необходимо для управления вероятностями. Не спрашивай меня, почему, спроси бюрократа по имени Фитильзад.

Десять минут упорных поисков не принесли успеха. Салями как сквозь землю провалилось.

— Ты не помнишь, я держал пакет в руках, когда влетел в окно? — спросил Лафайет.

— Откуда мне знать? На моей спине сидели два солдата. Я очнулся, когда ты лежал без сознания, а Ланцелот требовал возврата своих владений, шевеля усами.

— Придется вернуться.

Зал приёмов почти опустел. Большинство придворных, поклявшихся в вечной верности новому герцогу, разошлись. Лафайет ходил из угла в угол, дергая людей за рукава и задавая один и тот же вопрос. В ответ он ловил недоуменные взгляды, а кто-то рассмеялся ему прямо в лицо.

— Кошмар какой-то, — сказал он подошедшему Лоренцо, расспросы которого тоже не увенчались успехом. — Подумать только, ведь спасение уже было у меня в руках!

— Что стряслось, Лэйф? — раздался у него за спиной голос Свайнхильды. — Потерял чего?

— Свайнхильда, ты не видела случайно нашего пакета с салями?

— Нет. Ты проголодался, милый? Подожди минутку, я у Борова спрошу. Он обожает колбаски и вечно таскает их в кармане.

Боров неторопливо подошел к ним, вытирая рукавом жирный рот.

— Меня звали? — осведомился он и звучно рыгнул. — Прощенья просим, от салями у меня всегда живот пучит.

Лафайет принюхался.

— Ты… ты ее съел?

— Так это была ваша, мистер O’Лири? Вы уж меня простите. Я вам еще лучше приготовлю, когда вернемся. В харчевне куча свиных ножек.

— Ну вот, — простонал Лафайет. — Опять я застрял. Видно, не судьба мне отсюда выбраться. Бедная Дафна, неужели мы никогда не увидимся? — Он рухнул в кресло и закрыл лицо руками, вспоминая ее изящную фигурку, плавную походку, прикосновение пальцев…

В Зале приёмов стало до странности тихо. Лафайет открыл глаза. На полу валялись обрывки бумажек и сигарные окурки, но

больше ничто не напоминало о недавнем присутствии здесь огромной толпы людей. Из холла доносился слабый шум голосов. Он вскочил с кресла, подбежал к высокой резной двери с серебряной ручкой, вышел в широкий коридор, устланный красным ковром. Какой-то человек — Лотарио, а может, Лоренцо, исчез за углом. Лафайет окликнул его, но ответа не получил и побежал вперёд, заглядывая в комнаты.

— Свайнхильда! — громко позвал он. — Лоренцо! Кто-нибудь!

— Громкое эхо повторило его слова. — Неужели я опять оказался неизвестно где? — прошептал он. — Все исчезли и бросили меня одного Почему?

В боковом коридоре послышались шаги, и через мгновение Лафайет увидел группу гномов из Аякса во главе с маленьким толстячком в зеленых кожаных штанах и куртке спортивного кроя.

— Пешкороль! — воскликнул O’Лири, здороваясь с представителем отдела «Услуги Заказчикам». — Слава богу, хоть кто-то живой!

— Привет, Везунчик! Какой ты шустрый, спасу нет! Мы решили навестить Круппхима…

— Он в тюрьме.

— Вот и я говорю. Сам понимаешь, секретные операции мы проводим в полуфазе, чтобы избежать толп ненужных разговоров и прочих неприятностей, поэтому позволь спросить, как ты здесь очутился? Когда Марк ХIII вернулся, мы решили, что тебе крышка.

— Долго рассказывать, Кроль, во… Послушай, мне в голову пришла блестящая мысль! Круппхим передал вам чертежи Путепроходца. Если вы его изготовите, я смогу вернуться на Артезию…

— Ты, Везунчик, совсем с ума сошел. И не мечтай. — Пешкороль замотал головой. — Если мы его изготовим, Централь от нас камня на камне не оставит.

— Централь! Ну, конечно! Соедините меня с Централью, и я…

— Эх, Везунчик, Везунчик. Ничего не выйдет. Микропчик еле выкрутился, давая показания какому-то Задофилу — точно не помню, как его зовут — по поводу сверхсекретных космических данных, которые мы якобы передали Круппхиму. Сами на волоске висим, и чем меньше будем о себе напоминать, тем лучше!

— Но… куда все подевались?

— Видишь ли, мы доложили в Централь, что на Меланже дело нечисто. Они считают, что Круппхим, используя нашу аппаратуру, перетасовал пространство как колоду карт. Он перенес на Меланж одного парня по имени Лоренцо, намереваясь похитить леди А. и шантажировать Родольфо. Но произошла цепная реакция, и несколько дюжин возмутителей спокойствия стали появляться в одних измерениях и исчезать в других. В результате дисбаланса мог быть уничтожен весь Континуум! Централь, естественно, вмешалась и быстро навела порядок. Ума не приложу, как тебе удалось задержаться в полуфазе. Здесь вообще нет жизни, сам понимаешь.

Лафайет прислонился к стене и закрыл глаза.

— Я обречен, — пробормотал он. — Но… Послушай, Кроль, возьми меня в Аякс. Может, Микропчик что-нибудь придумает.

Ответа не последовало. Наступившая тишина показалась Лафайету подозрительной, и он открыл глаза. Пешкороль исчез вместе с гномами. В мягком голубом ковре даже не осталось вмятин на том месте, где они стояли.

— Голубой ковёр! — недоумённо воскликнул O’Лири. — Мне казалось, он был красным. Единственное место, где я когда-то видел голубой ковёр, это — дворец Лода…

Он резко повернулся, побежал по коридору, кинулся вниз по лестнице, перепрыгивая через ступеньки… пересёк широкий холл… оказался на песчаной лужайке… Оглянулся и увидел сломанную вывеску на двери: «ЛАС ВЕГАС ХИЛТОН».

— Так и есть, — задыхаясь, пробормотал O’Лири. — Дворец, который Горубль выстроил для Лода. А это значит, что я на Артезии… или нет? — Он посмотрел на простирающуюся перед ним пустыню. — А может, я попал в сказочную страну? Впрочем, это легко проверить. От дворца Лода до столицы всего двадцать миль пути. Вперёд.

Занималась заря, когда Лафайет, едва державшийся на ногах, проковылял последние несколько ярдов до харчевни «Одноглазый Мужик» на западных окраинах города.

— Красный Бык! — хрипло позвал он, делая слабую попытку постучать в тяжелую дверь. — Впусти меня!..

Из-за закрытых ставнями окон не доносилось ни звука. На лбу Лафайета выступил холодный пот.

— Никого нет, — пробормотал он. — Город призраков, пространство вне измерений. Меня выкинули с Меланжа, чтобы не нарушать космического равновесия, и оставили здесь, в заброшенном полумире…

Задыхаясь и прихрамывая, он шёл по пустым улицам. На застывшей траве блестела утренняя роса. Где-то вдалеке крикнула птица. В парке среди аллей, кустов, цветочных клумб и лужаек высился мраморный дворец. В закрытых его окнах не шелохнулась ни одна занавеска. Не слышны были веселые голоса, никто не гулял по выложенным гравием дорожкам.

— Исчезли, — прошептал Лафайет. — Ушли в небытие.

Он пересёк лужайку, двигаясь, как во сне, миновал фонтан, из которого текла крохотная струйка воды. До его любимой скамейки было рукой подать.

Он посидит на ней немного, а потом… а потом-, кто знает, что будет потом?

Вот и цветущее миндальное дерево, а за ним… Она сидела на скамейке, накинув на нежные плечи серебристую шаль и теребя розу в руках. Глаза ее излучали свет. Самое чудесное лицо во всей известной ему вселенной озарилось улыбкой.

— Лафайет! Ты вернулся!

— Дафна — я… я… ты».

Они кинулись друг другу в объятия.

Глава 1

Над дворцовыми садами ярко сияла луна. Сэр Лафайет О’Лири крадучись удалялся от двери буфетной. Он беззвучно шёл на цыпочках по гравийной дорожке, ведущей вдоль рододендроновой изгороди, окружающей королевский огород Артезии и огибающей птичий двор, в котором клохтала сонная курица, недовольная его появлением. У калитки на улицу он помедлил, чтобы оглянуться на тёмные башни, размытый силуэт которых вырисовывался на фоне ярких облаков. Слабый огонек светился в окнах его покоев на четвертом этаже. Там, наверху, его ждала Дафна, свернувшись калачиком между шелковыми простынями. Он отправил ее спать, сказав, что придет, как только внимательно прочитает еще одну главу из новой книги по гипнозу. Вместо этого он крался как вор в ночи на тайное свидание с неизвестным лицом или лицами, все из-за этой нелепой записки, найденной под салфеткой с послеобеденным напитком.

Он вытащил неряшливый кусок бумаги из кармана и перечитал при тусклом свете лампы стенного бра:

«Дарагой сэр Лафает.

Я нивидил вас сто лет, но многа думал о вас. Я пишу вам патаму што мне удалось дастать штуку с каторой мне без вас нисправица. Сичас я нимагу больше ничиво сказать а то кто нибуть можит все захватить. Но встричайти миня в полнач в Сикире и Драконе и я вас патключю Х (вместо подписи)»

«Наверно, это от Рыжего Быка, — думал Лафайет. — Никто больше так затейливо писать не может. Но к чему эти замашки «плаща и кинжала»? Можно подумать, что О’Лири все еще зарабатывает на жизнь, срезая кошельки, а не является легендарным героем, заслужившим королевское помилование и Орден Дракона за службу короне. Похоже, он взялся за старые проделки. Вероятно, у него какой-нибудь сумасбродный план обмана соседей либо идея превращения неблагородного металла в золото. Будь у меня хоть капля здравого смысла, я бы сейчас же вернулся и забыл об этом».

Но вместо того чтобы вернуться, О’Лири засунул записку в карман и без дальнейших колебаний вышел из калитки. Здесь, в узком переулке, ветер казался прохладней и доносил слабый запах дворцового свиного загона, где пара призовых китайских свиней ожидала завтрашнего пира. Когда Лафайет проходил мимо, он услышал грустное похрюкивание. В дальнем углу загона Жорж, четырёхсотфунтовый хряк, толкался о стенку, как бы отступая от чуть менее грузной Джемимы.

«Бедный Жорж, — подумал Лафайет. — Наверно, тебя так же несправедливо проклинали, как и меня».

Тут Жорж, казалось, поймал его взгляд. Отчаянно подпрыгнув, он уклонился от амуров свиньи и продрался к Лафайету, издавая жалобное бормотание.

— Не повторяй моей ошибки, Жорж, цени то, что имеешь, пока не потерял все, — посоветовал Лафайет борову, который тщетно пытался перепрыгнуть через забор и наконец шлепнулся обратно в грязь с оглушительным шумом.

— Пойди к Джемиме, извинись и забудь о неизбежном празднестве, — Лафайет запнулся, так как Жорж бросился на забор Раздался зловещий скрип толстых досок. — Ш-ш-ш, — шепнул Лафайет. — Ты поднимешь дворцовый караул! Будь благоразумен, Жорж, живи, пока живется.

Но печальное похрюкивание преследовало его, пока он быстро удалялся по тёмной улице.

На фронтонах, нависающих над булыжной мостовой, редко светились окна со свинцовым стеклом: добропорядочные жители столицы в это время уже видели сны.

Лафайет подумал, что только такие авантюрные натуры, как он и тот, к которому он шёл, могли в такой час очутиться на улице.

Вдалеке слышались окрики городского сторожа, делающего обход, лай собаки, звон колокольчика. Паровая машина прогромыхала мимо перекрестка; над ее задней дверцей болтался красный фонарь, а железные колеса грохотали по булыжной мостовой. Вдали виднелась вывеска со знакомой эмблемой: нос корабля викингов и боевая секира с длинным древком. Под ней — низкая дубовая дверь с железным переплетом и прочными скобяными петлями.

Вид вызывал пикантные воспоминания. «Секира и Дракон» — это первое, что он увидел, очутившись в Артезии. Несколько лет назад его внезапно перенесли из Колби Конерз, США, психические энергии, сфокусированные при помощи гипноза по методу профессора, доктора Ганса Иосифа Шиммеркопфа, описанному в толстом томе «Наука гипноза». Там же его сразу арестовали за колдовство королевские мушкетеры, так как он, не задумываясь, перелил несколько галлонов первосортного вина из литровой бутылки, Он добился помилования только отчаянным обещанием победить дракона. В конце концов дракона он убил, вернее, одного из них. А второй стал служить ему домашним любимым конем… Еще он истребил страшного двуглавого гиганта Лода, что было в какой-то мере стыдно: одна из его голов была совсем недурна. Лафайет на этом не остановился, он сверг узурпатора Горубла и восстановил правление принцессы Адоранны. С тех пор он и его очаровательная жена, бывшая горничная, Дафна — почетные граждане необычного королевства Артезии. Они занимают просторные покои в западном крыле дворца. У них самые дружеские отношения с Адоранной и принцем Аланом, ее супругом.

А теперь он снова на холодной тёмной улице, вновь приближается к двери, которая когда-то открыла перед ним такие приключения…

Но он твердо решил, что на этот раз приключений не будет. В прошлый раз он извлёк хороший урок и просто жаждал спокойной жизни. За то что он вмешивался не в свое дело, Центральная, главное ведомство межпространственной службы, прислала ему безумное задание. В результате он чуть не остался навсегда в заброшенном параллельном мире в весьма затруднительном положении. Но на этот раз он будет осмотрителен. Он пришёл сюда просто шутки ради. В принципе было довольно весело, поеживаясь от холода, вспоминать ушедшие денечки, когда он был чертежником без гроша в кармане, загнанным в пансион миссис Макглинт, и жил на сардинах, приправленных мечтами, но это только потому что его ждала уютная кровать во дворце. Он думал о том, как ужасно действительно оказаться каким-нибудь бездомным цыганом без крыши над головой в такой час, голодным и холодным, без всякой надежды на лучшее.

— Долой мрачные мысли, — решительно прервал он сам себя, подходя к двери таверны. — Через час я укутаюсь вместе с Дафной, а после активной прогулки по ночному воздуху это еще приятнее.

И в самом благодушном настроении он скинул плащ и шагнул в тёплый пивной аромат «Секиры и Дракона».

Угли, тлеющие в огромном камине, тускло освещали длинную узкую комнату, ряды дощатых столов, винные и пивные бочонки. Казалось, никого не было, кроме молчаливого буфетчика за стойкой на опорах, пока из тени в дальнем конце комнаты не поднялась большая фигура.

— Сюда, дружище! — пробасил дружелюбный голос. — Отдохни немножко, и мы поднимем стаканчик-другой в память о былом!

— Рыжий Бык! — воскликнул Лафайет, нагибая голову под низкими, почерневшими от времени перекладинами. — Я так и знал, что это ты!

Он пожал загрубевшую руку богатыря, который смотрел на него, радостно улыбаясь. Небольшие глаза с покрасневшими веками сияли на массивном лице, покрытом шрамами. Лафайет отметил появление седины в густых щетинистых рыжих волосах над ушами, напоминающими цветную капусту. Больше судьба по доброте своей ничего не изменила в знакомом облике.

— Где ты скрывался? — спросил Лафайет, усаживаясь на предложенный стул.

— Я тебя здесь уже год, а то и больше, не видел.

— Послушай, я дам тебе дружеский совет, — грустно сказал Рыжий Бык, наполняя вином стакан О’Лири. — Держись подальше от этих провинциальных тюряг.

— Уж не принялся ли ты за старое? — сурово потребовал ответа Лафайет. — Я-то думал, ты взялся за ум, Рыжий Бык.

— Теперь они повязали меня за то, что я сел на клячу, на которой было тавро какого-то другого раззявы. Ведь ты же знаешь, как все эти гнедые кобылы походят друг на друга на стоянке?

— Я тебя предупреждал насчёт твоего беспечного отношения к праву собственности, — напомнил Лафайет. — В первый же вечер нашей встречи, прямо здесь, за этим самым столом.

— Ага, потому я и выбрал это местечко для сентиментальных воспоминаний, — признался великан и вздохнул. — Ты, приятель, верно рассудил, бросил срезать кошельки и пошёл по прямой дорожке, и теперь…

— Ты опять подумываешь о старом? — грозно спросил Лафайет. — Я никогда не был карманником, не знаю, откуда у тебя такие мысли.

— Ладно, дружище, не бери в голову, — Рыжий Бык подмигнул, при этом каждая черточка его грубого липа пришла в движение. — Пусть это останется между нами, что ты бывал неуловимым разбойником, жутким привидением.

— Это все чушь собачья. Рыжий Бык, — прервал его Лафайет, пробуя вино, — уже потому только, что, когда ты меня впервые встретил, на мне быка куртка из бордового бархата и бриджи из коричневой замши.

— Да, и они сидели всегда без морщиночки, правда? Прямо по бедрам. И у тебя была французская шляпа, заломленная на лбу, и кусок кружева у подбородка.

— Это имеет никакого значения, просто так вышло, что я вызывал… Я имею в виду, — спохватился он, сообразив, что чуть не усложнил дело: Рыжий Бык никогда не понял бы функционирования психических энергий. — Я имею в виду, что на самом деле я собирался надеть серый костюм и фетровую шляпу, во что-то не пошло, и…

— Да ладно, слышал я уже всю эту ерунду, приятель. Все равно я в газетах видел, что в ту ночь луна будет как призрачный галеон, и ветер разгонит тьму, и тому подобное, вот я и… ну…

— Давай, пожалуйста, к делу, — отрезал Лафайет. — Мне и в самом деле давно пора спать…

— Само собой, дружище. Пей вино, пока я тебя посвящаю. Дело, видишь ли, вот в чем. Тащусь я вдоль заставы из местечка, где мне дельце пришили; тут настигла меня ночь. Ну, я нашёл приют в пещере, а утром — как же я удивился, что булыжник, который я держал за подушку, оказался аккуратненьким маленьким бочоночком, на вроде сейфика для вкладов.

— Ну да?

— Ага. Ну, я его потряс маленько, дверки и отстали. Угадай, что внутри?

— Деньги? Драгоценности? — пытался угадать Лафайет, сделав еще глоток вина. Это была противная жидкость, слабая и кислая. Очень жаль, что Центральная наложила это ограничение, а то они могли бы запросто пить дворцовый Лафит-Ротшильд.

— Как бы не так, — ехидно заметил Рыжий Бык. — Там была какая-то фигня — помесь консервной открывалки с набором для штопки. Только, похоже, она сломалась. Я уж хотел ее выкинуть, но засек, что на дне написано.

— Что там написано? — зевнул Лафайет. — «Сделано в Японии»?

— Глянь-ка сам, приятель. — Рыжий Бык запустил свою изрезанную шрамами пятерню в грязный кожаный камзол, вынул маленький приборчик, отдаленно напоминающий, как показалось Лафайету, патентованную кофеварку шестидюймовой высоты, а может, миниатюрный патефон-автомат. У вещицы было круглое донышко темно-красного цвета, на котором возвышался корпус из чистого пластика, сквозь который просвечивала путаница из проводков, колесиков, рычажков, шестеренок, крохотных кусочков цветного стекла и пластика.

— Что бы это могло быть? — заинтересовался Лафайет. — Это же похоже на конденсаторы и транзисторы, но это глупо. Никто еще не изобрел транзисторы в Артезии.

— Отлично, приятель! — воскликнул Рыжий Бык. — Я знал, что ты получишь прямую подсказку.

— Я не получаю подсказок, ни прямых, ни косвенных, — возразил О’Лири. — Не имею ни малейшего понятия, что это за штука. — Нахмурившись, он повернул ее. — Для чего она, Рыжий Бык?

— Ха! До этого мне не допетрить, дружище. Но я тут подумал, что она делает что-то сногсшибательное, и стоит нам только догадаться, что именно, и дело — в шляпе!

— Чушь! — оттолкнул прибор Лафайет. — Рад был повидаться, Рыжий Бык, но, боюсь, ты попусту отнимаешь у меня время. Ты уверен, что не сам это состряпал? В жизни не видел, чтобы механические и электронные детали были перемешаны подобным образом.

— Кто, я? — возмутился Рыжий Бык. — Я бы не стал водить за нос тебя, приятель! Как я уже говорил, я нашёл штучку в пещере, и…

— Фу, Рыжий Бык. — Лафайет допил вино, отодвинул кружку. — Я иду домой спать, там моё место. Забегай как-нибудь вечерком, и мы поболтаем о прошлом, когда я был бездомным простачком без друзей, без денег и надо мной навис смертный приговор.

— Эй, приятель, погоди! Ты же не видел, что написано на дне: я и не выбросил эту штуковину только когда увидел это!

Лафайет нетерпеливо хмыкнул, взял устройство и взглянул на дно с другой стороны. Он нахмурился, поднял его повыше к свету.

— Так что же ты мне сразу не сказал? — воскликнул он. — Это же может быть что-то важное! Где, говоришь, нашёл?

— В пещере схоронили. И как только я увидел королевский герб, то сразу и смекнул, что нам подфартило, правда, браток?

— Личный картуш Горубла, — бормотал Лафайет. — Но, похоже, его вручную проштамповали на металле. Там еще что-то…

— Что там написано, браток? — Рыжий Бык нетерпеливо перегнулся через стол.

— Ты что, не читал? — изумился Лафайет.

— У-у, я не шибко-то посещая школу, когда был мальчуганом, — смутился здоровяк.

— Трудно читать при таком освещении, но я различаю: «Собственность Центральной лаборатории вероятностей». — Лафайет потёр потускневшую поверхность пальцем — на ней проступили другие буквы: ГЛАВНЫЙ РЕФЕРЕНТ — ПЕРЕМЕННЫЙ РЕЖИМ (ПОЛНЫЙ РАДИУС ДЕЙСТВИЯ), МОДЕЛЬ МАРК III. ОСТОРОЖНО — ЭКСПЕРИМЕНТАЛЬНАЯ МОДЕЛЬ. ДЛЯ СЛУЖЕБНОГО ПОЛЬЗОВАНИЯ.

— Ух ты! — оценил Рыжий Бык.

— Боже мой! — сказал Лафайет. — Бьюсь об заклад, это часть добычи, которую двадцать пять лет назад привез в Артезию Горубл. Он утащил ее из Центральной службы управления! Никодеус, помню, рассказывал, что они обнаружили «Травелер» с грузом оборудования из лаборатории, которую он наспех смонтировал в катакомбах дворца, но отчеты показывают, что не все удалось найти. — Он помолчал. — Рыжий Бык, эта пещера, ты можешь ее найти? Там может быть целая прорва других деталей!

— Именно об этом я тебе и толкую, приятель, — обиженно ответил он. — Как только я смекнул, что напал на дельные вещи, я пошарил вокруг и нашёл целую кучу чудных штуковин под настилом. Я не могу притащить все сразу, вот я их опять запрятал и поспешил к тебе рассказать обо всем.

— Бог мой. Рыжий Бык, этот клад — динамит! Если бы он попал в плохие руки…

— Верно, браток! Поэтому я и подумал о тебе! Ладно, насколько до меня доходит, я приношу по паре вещичек, так? И при помощи твоих старых связей с тех времен, когда ты был в игре, мы вскоре сможем сорвать куш.

— Куш! Ты что, с ума сошел? Это же экспериментальное оборудование из Лаборатории Времени, где проводятся эксперименты по вероятности, путешествиям во времени, отношениям между измерениями. Только ввяжись в это, и одному Богу известно, каких вероятностных потрясений ты наделаешь. Ты же можешь сместить половину Артезии в другую фазу существования, а то и хуже!

Рыжий Бык помрачнел:

— Что общего между моим предложением и расписанием времени? Уж кому-кому, а мне-то можно сделать послабление; пять лет в одной компании, и все, что мы делали…

— Ты не понимаешь, Рыжий Бык! Нам нельзя продавать это барахло. Оно принадлежит Центральной! Горубл его украл! Нам придётся вернуть все сразу, пока не произошло что-нибудь ужасное!

— Послушай, приятель, — убеждал Рыжий Бык. — Будет хуже, если какой-нибудь другой сукин сын доберётся до клада.

— Рыжий Бык, постарайся вбить себе в голову одну мысль, — строго сказал Лафайет. — Эта штука потенциально опаснее атомной бомбы, хотя ты не знаешь, что такое атомная бомба. Просто поверь мне на слово: необходимо передать все властям Центральной сразу… Если я смогу с ними связаться, — добавил он не столь уверенно.

— Не-е, приятель, — огромная ручища Рыжего Быка накрыла лежащий на изрезанном столе прибор. — Только передай прибор этим спекулянтам, и они прикарманят добычу себе. Нет уж, дудки! Если не хочешь в долю, я сыграю один.

— Нет, Рыжий Бык, ты так ничего и не понял! Слушай, я обещаю тебе хорошее вознаграждение, если отдашь это мне. Скажем, сотню золотых монет.

— А как насчёт остального? — недоверчиво спросил Рыжий Бык, потирая огрубевшей рукой свой давно не бритый подбородок, щетина которого трещала, как сало на горячей сковородке.

— Нам нельзя ничего трогать. Я позвоню по особому телефону в старую лабораторию Никодеуса, чтобы связаться с Центральной и добиться командировки Инспектора по континуумам сюда. Он взял бы все в свои руки.

— Ты говорил о вознаграждении. Как насчёт десяти тысяч долларов наличными на месте?

— Уверен, можно договориться. Нет проблем, Рыжий Бык. Я позабочусь, чтобы твои интересы были соблюдены.

— Что ж, это уже лучше. Жаль, конечно, мы с тобой могли бы славно поработать: мой ум и твои ловкие фокусы, вроде прогулок по небу или превращения в дым под самым носом у Джонов.

— Ты несёшь чепуху, Рыжий Бык. Поверь мне, я позабочусь, чтобы ты на этом не проиграл. Теперь расскажи мне точно, где эта пещера?

— Ну… я не знаю, приятель, — неуверенно промямлил Рыжий Бык. — Ты честный простак и все такое, но это самая большая возможность преуспеть на моём пути. — Он поднялся. — Мне надо в уборную, — признался он. — Дай мне минутку обдумать дела.

Он важно прошествовал в глубь таверны. Лафайет взял модель Марк III и вгляделся в ее содержимое. Модель не напоминала ни один прибор из тех, которые он когда-либо видел.

Это было похоже на детали часов с восьмидневным заводом или переносного телевизора, тщательно перемешанные и упакованные.

С одной стороны около донышка была маленькая плоская кнопка, привлекавшая слабым свечением. Лафайет нажал ее.

Вселенная вывернулась наизнанку. Лафайет, прижимаясь к внутренней стенке обширной тверди, окружающей пустой пузырь, в который обратилась Земля, смутно сознавал, что его тело теперь заполняет пустоту бесконечного пространства, в то время как его глаза, находившиеся в самом центре реальности, воззрились друг на друга, исследуя бездонное небытие, которое закручивалось, расширялось…

Стены комнаты плыли мимо как замедляющая вращение карусель. Лафайет зажмурился от головокружения, нащупал свой бокал с вином, от души хлебнул и сел. Его сотрясала дрожь, и для восстановления дыхания он сделал несколько глубоких вздохов. В рассеянности он заглотил кусок пищи размером с крутое яйцо, отодвигаясь как можно дальше от невинного на вид приборчика, лежащего перед ним на столе.

— Да, О’Лири, ты гений, — пробормотал он про себя, похлопывая карман в поисках платка, чтобы промокнуть со лба холодный пот. — Читаешь Рыжему Быку лекцию об опасности общения с экспериментальным оборудованием Лаборатории Времени, а сам тычешь в кнопку, и чуть… чуть… не делаешь, что же я чуть не сделал?!

Неожиданно со стороны аллеи за таверной послышался шум драки.

Бармен вышел из-за стойки с толстой дубинкой в руке. Он резко остановился, уставившись на Лафайета.

— У нас закрыто, ты! — грубо заявил он. — Как ты вообще сюда попал, а?

— Через дверь. Том, как всегда, — парировал Лафайет. — И что дальше?

— Выметайся со своими манатками, ты, гнусный мошенник! — Бармен показал толстым большим пальцем на дверь. — Вон!

— Что на тебя нашло. Том? — вспылил О’Лири. — Пойди, вытри стакан или еще что-нибудь.

— Послушай, оборванец, я открыл кабак, чтобы мой старый кореш, Рыжий Бык, мог спокойно повидаться с важным человеком. Это не значит, что всякий уличный мерзавец может греться у моего камина.

— Да, стоящий камин, — огрызнулся Лафайет, — «Секира и Дракон» когда-то был недурным погребком по сравнению с другими забегаловками, но сейчас испортился. — Он поперхнулся, так как Том дал ему дубиной под дых, схватил за шиворот и пособил встать со скамьи.

— Говорят тебе, вон, бродяга, значит, вон!

Когда хозяин толкнул Лафайета к двери, он, спотыкаясь, схватился за один из столбов, которые поддерживали прогибающиеся балки, завернул за него и прямо в подбородок ударил бармена. Тот кубарем полетел на утоптанный земляной пол, угодив головой под стол.

— Благодарю вас, я как раз собирался уходить, — произнёс Лафайет, хватая Марка III со стола, и заметил, что его голос стал хриплым и дребезжащим. И неудивительно после такого вероломного нападении старого знакомого.

— Думаю, тебе лучше отложить испытания посетителей. Том, Это разлагает твою личность. — Он задержался у двери, чтобы поправить пальто в отогнуть лацканы. Ткань оказалась необъяснимо сальной. Он посмотрел вниз, в ужасе уставился на грязные бридже, рваные чулки в истасканные туфли.

— Всего-то из-за одной небольшой потасовки? — вслух удивился он.

Хозяин с трудом выполз из-под стола.

— Погодите-ка, мистер, — невнятно бормотал он, — мы еще не расквитались. — Когда он встал, пошатываясь, Лафайет выскользнул на темную улицу.

Заморосил холодный дождь, подул порывистый ветер.

Рыжего Быка нигде не было.

— И куда же он запропастился? — вслух удивился Лафайет, собираясь обернуться плащом. Но тут обнаружил, что теплая вещь пропала.

— Проклятье! — выругался он, вновь оборачиваясь к двери таверны.

— Том, я кое-что забыл! — крикнул он, но, как только он заговорил, огонь внутри погас. Лафайет изо всех сил забарабанил кулаками, во все впустую. Дубовая дверь была крепко заперта.

— Хорошенькое дело! — зарычал он. — Теперь он на меня взъелся, а это был мой чуть ли не самый лучший плащ. Тот, что сшила Ларди, тетушка Дафны.

Лафайет поднял ворот пиджака, рассеянно отметив, что он из грубой шерсти; смешно, что он схватил пиджак в темном чулане. Только он не мог припомнить, чтобы в его гардеробе вообще имелись такие потрепанные вещи. Может, он принадлежит человеку, который приходил очистить трубу от ласточкиного гнезда…

— Но это все равно, — твердо решил он. — Главное — передать эту адскую машинку в нужные руки. Я закрою ее в подвале дворца, а потом попытаюсь связаться с Центральной, и… — От дальнейших размышлений его отвлек топот тяжёлых сапог по плитам аллеи, проходящей между узкими зданиями на несколько ярдов вперёд. О’Лири отступил, инстинктивно хватаясь за рукоятку меча.

Но, увы, меча на месте не оказалось — он это понял сразу, как только пальцы сомкнулись на пустом месте. Много лет он не надевал меч, разве что по праздникам, и тогда только легкую модель, усыпанную драгоценностями и предназначенную для представлений. Кроме того, он давно не разгуливал один по полуночным улицам. Так что ему и в голову не пришло, подобно герою мелодрамы, нацепить старое лезвие, которое когда-то сослужило ему службу.

Пока он наспех прятал модель Марк III, из проема аллеи показались три человека, все в мягких шляпах с пером, жакетах в желтую и зеленую полоску

— цвета Адоранны; широкие алые шарфы, свободные мешковатые штаны над сапогами с отворотами — королевская городская стража.

— Эй, старина! Ребята, как я вам рад! — поприветствовал Лафайет всех троих. — Я уж думал, это грабители, а то и хуже. Послушайте, меня нужно сопроводить обратно во дворец, и…

— Стой, бродяга! — рявкнул первый мушкетер.

— К стене! Повернись и поставь на нее руки над головой, — да ты знаком с процедурой! — скомандовал второй стражник, держа руку на эфесе.

— Шутить не время, — строго перебил О’Лири. — Я нашёл краденую вещь из королевского подвала. Очень важная штука, Коротышка, — обратился он к невысокому пухлому сержанту с лихо закрученными усами, — ты иди впереди, а вы, двое, замыкайте.

— Не смей называть меня по кличке! — заорал сержант, выхватывая клинок.

— И мы тебе не ребята!

— Какая муха тебя укусила, Коротышка? — опешил Лафайет. — Неужели ты бесишься из-за того, что я выиграл у тебя в кегли со счетом два — пятьдесят вчера вечером? — У его горла тотчас очутился меч.

— Если ты не закроешь рот, Клайд, я приколю тебя к стенке! — Коротышка сделал резкий выпад. — Обыщите-ка его, парни. Я чувствую, что этот тип не простой бродяга.

— Вы что, все с ума посходили? — завопил О’Лири, когда стражники грубо придавили его к стене и не более деликатно принялись ощупывать карманы.

— Коротышка, ты что, в самом деле не узнаешь меня?

— Эй, постойте, парни, — остановил мушкетеров Коротышка. — А ну, повернись, ты! — обратился он к Лафайету. — Ты утверждаешь, что я тебя знаю, да? — нахмурившись, он всматривался в лицо О’Лири. — Ну, может, ты опустился с тех пор, как я тебя видел в последний раз. Но я бы не отвернулся от старого приятеля. Как, говоришь, тебя зовут?

— О’Лири! — крикнул Лафайет. — Лафайет О’Лири. Сэр Лафайет О’Лири, если хочешь официально!

— Чудненько, — спокойно отреагировал Коротышка. — Не ту мишень выбрал, негодяй. Так уж выходит, что мы с сэром Лафайетом во как! — Он поднял два пальца вместе, изображая таким образом близость отношений. — Еще бы, ведь пять лет назад, когда сэр Лафайет в один прекрасный вечер впервые появился в городе, он оказал мне такую услугу… Я этого никогда не забуду, я и Гертруда тоже!

— Правильно! — воскликнул Лафайет. — Это было как раз перед тем, как меня всего затрясло, и я чуть не улетучился обратно в пансион миссис Макглинт. Но я застрял здесь ради ваших ребят, а то ведь вы не все смогли бы объяснить судейскому приставу?

— Ого! — удивился рядовой. — Глянь-ка, что я нашёл, Сарж!

Он поднял толстые золотые часы в форме желтой репы.

— А-а… откуда они? — спросил Лафайет, заикаясь от недоброго предчувствия.

— А как насчёт этого? — второй стражник достал драгоценный кулон из другого кармана О’Лири.

— А это? — он выставил на обозрение лосиный зуб, инкрустированный серебром, богато отделанную табакерку с бриллиантовым гребнем и пригоршню безделушек помельче. — Похоже, твой старый приятель работал, Сарж!

— Это мае подстроили! — запротестовал в негодовании Лафайет. — Это мне кто-то подсунул!

— Брось прикидываться! — рявкнул Унтер. — Дурачка нашёл, ишь ты! Посидишь на червивом хлебе да на тухлой воде с месяц-другой еще до суда, умник!

— Давайте только сходим во дворец! — кричал Лафайет. — Мы попросим Дафну, графиню Дафну, выйти к тебе, недоумок; она подтвердит моя слова. А когда все выяснится…

— Надень ему браслеты, Фред, — предложил Коротышка. — О-ля-ля, через десять минут смена дежурства.

— О нет! — прошептал Лафайет себе под нос. — Нельзя допустить, чтобы все обернулось одним этих идиотских фарсов, в которых все попадают из огня да в полымя только потому, что ни у кого не хватает ума выяснить обстоятельства. Нужно спокойно и уверенно поговорить с этими совершенно разумными блюстителями порядка, и…

Неожиданно из ближайшей аллеи послышалось шарканье кожаных подошв о булыжник. Коротышка резко обернулся, схватившись за рукоятку меча, когда замаячили тёмные фигуры. Раздался неясный звук, будто резко ударили битой по седлу. У Коротышки-сержанта свалилась шляпа с пером, и он, попятившись, упал. Клинки уже покинули ножны, и остальные три мушкетера, получив удар в челюсть, рухнули под звон стали, хлопанье перьев на шляпах и шелест шелковой ткани. Три высокие тёмные фигуры в отделанных драгоценностями кожах и ярких шелках, свидетельствующих об их принадлежности к банде «Племя путников», окружили Лафайета.

— Пошли, Зорро, — шепнул один из них, и хрипота его голоса явно указывала на пораженные голосовые связки, что подтверждал длинный рубец поперёк смуглого горла, который не мог скрыть грязный шарф, завязанный на узел. Другой член шайки, одноглазый проныра с массивной золотой серьгой, быстро обшаривал карманы сбитых с ног караульных.

— Эй, подождите минуточку! — в замешательстве выпалил О’Лири. — Что здесь происходит? Кто вы? Почему избиваете караульных? Что…

— Спятил, Зорро? — грубо оборвал его главарь. — У меня чуть ноги не подкосились, когда увидел тебя в лапах этих собак Роуми. — Он наклонился и коротким движением ножа длиною в один фут срезал с ремня ближайшего мушкетера кинжал в искусно сработанных ножнах.

— Скорее, — прохрипел главарь, — кто-то сюда идёт. — Он схватил О’Лири за руку и потащил к аллее, из которой несколькими минутами раньше выскочили налётчики.

— Парии, погодите! — пытался возразить Лафайет. — Послушайте, я пеню ваш поступок и все такое, но в этом нет необходимости. Я просто заскочу куда следует, все выложу, объясню, что это все недоразумение, и…

— Бедный Зорро, от удара по голове у него поехала крыша, Луппо, — посочувствовал маленький смуглый человечек с огромной бородой.

— Неужели вам непонятно! — решительно настаивал Лафайет, вынужденный бежать вдоль аллеи. — Я хочу в суд! Вы только хуже делаете! И перестаньте называть меня Зорро! Меня зовут О’Лири!

Главарь шайки развернул Лафайета к себе лицом и внимательно посмотрел на вето. Его длинная — около семи футов — поджарая фигура возвышалась над О’Лири.

— Хуже? Что это значит, Зорро? Ты что, не закончил свою большую ходку?

— Он тряхнул О’Лири так, что у того хрустнули кости. — И ты решил, что, вместо того чтобы предстать перед бароном Шосто, ты чуток поболтаешься у Роуми в арестантской, так, что ли?

— Нет, чертова горилла! — крикнул Лафайет и со всего размаха врезал по мощной голени Путника.

Пока жертва вопила, потирая ушибленное место, Лафайет рывком высвободился, но, обернувшись, увидел полдюжины охотничьих ножей, зажатых в коричневых кулаках.

— Послушайте, парни, давайте поговорим, — начал было Лафайет, но в этот момент со стороны улицы, где остались лежать три мушкетера, раздался вопль. Лафайет открыл рот, чтобы ответить, но успел лишь заметить, как над его головой мелькнул плащ. Его завернули в кисло пахнущую материю, подняли, перекинули через костлявое плечо и унесли с места происшествия.

Глава 2

Завернутый в вонючий плащ и стянутый веревками, Лафайет лежал, судя по тарахтению необшитых колёс по булыжникам и скрипу упряжи, на скамье фургона. Он пытался кричать, что ему душно, но в ответ получал лишь сильные тычки, после чего смирился и посвятил все усилия тому, чтобы не задохнуться. Теперь он лежал, не шевелясь, но ушибленные места пульсировали с каждым толчком громоздкой повозки.

Через некоторое время булыжники сменились более мягкой, немощеной поверхностью. Кожа заскрипела, когда накренилась скамья фургона, это свидетельствовало о том, что дорога пошла на подъем. Воздух становился прохладнее.

Наконец, накренившись в последний раз, фургон остановился. Лафайет попытался сесть, но его быстро схватили и передали через край фургона, где чьи-то руки сразу подхватили его под гортанные звуки голосов, говоривших на отрывистом диалекте. Веревки развязали, сняли удушливый плащ. Лафайет чихнул, сплюнул пыль, протер глаза и глубоко вдохнул холодный, пахнущий смолой воздух.

Он стоял на опушке леса. Ясный лунный свет струился сквозь ветки высоких сосен и освещал старые палатки и фургоны с высокими колесами и когда-то яркими экипажами. Теперь они облупились, выгорели и выглядели блекло. Пестрая толпа черноволосых мужчин, женщин и детишек с оливковой кожей серьезно рассматривала его. Все были разодеты в грязные наряды ярких, безвкусно подобранных тонов. Любопытные лица выглядывали из палаток и слабо освещенных окон фургонов. Стояла глубокая тишина, которую нарушал лишь мягкий шорох листьев деревьев, встревоженных дуновением ветерка, да стук копыт лошадей, перебирающих на месте ногами.

— Однако… — начал было Лафайет, но приступ кашля помешал ему выдержать возмущённый тон. — Полагаю, к-ха, вы меня похитили, к-ха, к-ха, с целью…

— Обожди, Зорро, не торопись, — обратился к нему одноглазый разбойник, — тебе сейчас все объяснят.

Ряды заколебались, толпа расступилась. Подошел пожилой человек, все еще сохранивший величественную осанку, несмотря на убеленные сединой волосы и обветренное лицо. На нем была пурпурная атласная рубашка с розовыми нарукавными повязками, мешковатые штаны цвета шартреза поверх коротких красных сапожек с загнутыми носами. Толстые пальцы были унизаны кольцами. Шея, испещренная шрамами, была украшена нитью бус. Из-за широкого зеленого ремня из крокодиловой кожи торчали пистолет и нож с большим лезвием. В пластмассовой рукоятке ножа красовались фальшивые изумруды и рубины. Он остановился перед Лафайетом и оглядел его с ног до головы с неодобрительным выражением на давно не бритом лице цвета красного дерева.

— Ха! — заговорил он. — А мистер Большеротый Зорро не такой уж смельчак, как он о себе воображает. — Он ухватил длинный кудрявый волосок, торчавший из носа, вырвал его, поднял, посмотрел и перевёл прищуренные глаза на Лафайета.

— Послушайте, я не знаю, чем занимается этот Зорро, — сказал О’Лири, — но если вы в ответе за этот зверинец, то, может быть, не откажетесь выделить мне кого-нибудь для сопровождения обратно в город, пока ситуация не вышла из-под контроля. Я могу поправить дела, стоит только замолвить слово парню в отделе регистрации, и все будет шито-крыто, а…

— Довольно! — оборвал Лафайета старик. — Ты думаешь, что выпутаешься из положения, если притворишься, что у тебя не все дома? Бесполезно, Зорро! Это против древнего закона племени, а он еще действует!

Окружающие одобрительно зашумели. Раздались отдельные смешки, и только в первом ряду кто-то очень юный и черноглазый сдавленно зарыдал.

— Какое отношение имеет закон вашего племени ко мне? — горячился Лафайет. — Я спокойно шёл по своим делам, когда ваша шайка головорезов схватила меня…

— Хорошо, я передам этой шайке, — перебил старик, свирепо сверкнув глазами и зловеще оскалив зубы. — Вчера вечером ты выпил несколько бутылок Старой Серной, и на тебя нашла большая дурь. Ты осмелился приставать к племяннице барона! По закону племени это предложение; оно не может остаться без внимания, даже если его делает такой пустоголовый болван как ты! Значит, так, бедный старина: барон Шосто дает тебе шанс! — Смуглый человек ударил себя в грудь.

— Слушайте, вы меня с кем-то спутали, — сказал Лафайет, — меня зовут О’Лири, и…

— Но, само собой, чтобы получить право ухаживать за Гизель, ты сперва должен принести домой трофей. Ради этого ты пробрался в город под покровом тьмы. Я послал Луппо и еще несколько парней присмотреть за тобой. И — первым делом полицаи Роуми хватают тебя. Хорошенькое дело! Ха!

— Похоже, что это вы обознались, — вновь пустился в объяснения Лафайет.

— Я в жизни не видел вас раньше. Мое имя О’Лири. Я живу во дворце с женой, графиней Дафной, и я не знаю, о чем вы думаете!..

— О? — коварно улыбнулся старый главарь. — О’Лири, э? У тебя есть свидетельство?

— Конечно! — быстро выпалил Лафайет, щупая карманы. — У меня множество… документов… только… — Сердце у него упало, когда он увидел грязный красный носовой платок, который был в кармане его штанов. — Только, кажется, я забыл бумажник в другом костюме…

— Какая жалость! — покачал головой барон Шосто, коварно улыбнувшись своим помощникам. — Он забыл его в другом костюме, — улыбка сошла с его липа. — Ладно, давай посмотрим, что у тебя в этом костюме, похвались после ночной работы! Покажи нам трофей, который докажет ловкость твоих пальцев!

Все глаза устремились на Лафайета: он неуверенно порылся, нашёл измятую пачку ядовитых на вид черных сигарет, перочинный нож с искусственным жемчугом на рукоятке, набор старых медных кастетов, еще один очень грязный носовой платок ядовито-зеленого цвета и обглоданную зубочистку слоновой кости.

— Я, к-кажется, схватил чужой пиджак, — попробовал объяснить он.

— И чьи-то чужие штаны, — прошипел барон Шосто. — И эти чьи-то штаны принадлежат Зорро! — Внезапно огромный нож появился в руке старика, принявшегося размахивать им перед носом О’Лири. — Сейчас я вырежу тебе сердце! — зарычал он. — Только это слишком быстрая смерть!

— Минуточку! — Лафайет сделал шаг назад, но его схватили и крепко держали жаждущие крови добровольцы.

— Наказание за то, что не принес домой добычу, — смерть на Тысяче Крюков! — громко объявил Шосто. — Даю ночь на гулянье и выпивку, чтобы настроиться и сделать дело подобающим образом!

— Зорро! А как же потайные карманы? — раздался плачущий женский голос. Девушка, проявлявшая признаки беспокойства с самого прибытия Лафайета, вырвалась вперёд и схватила его за руку, как бы пытаясь освободить его из рук мужчин. — Покажи им, Зорито! Покажи, что ты такой же вор, как и они!

— Гизель, иди, испеки пиццу! — гневно прикрикнул на нее старик. — Это не твоего ума дело! Эта трусливая свинья умрет!

— Но это та самая трусливая свинья, которую я люблю! — вопила девушка, всем своим видом выказывая непокорность.

— С меня хватит! — закричал Шосто. — Ты… и этот собиратель отбросов! Эта ядовитая змея на моей груди! Этот выскочка! Не видать ему тебя!

— Зорито! — девушка вновь, рыдая, обратилась к О’Лири. — Неужели ты не помнишь, что я подшивала тебе потайные кармашки, а ты собирался набить их вещичками? Неужели у тебя нет ни одного подарочка после прогулки, чтобы показать им?

— Потайные кармашки? — недовольно переспросил Шосто. — Что еще за бред?

— В рукавах у него! — Гизель схватила Лафайета за манжету, отвернула ее и обследовала своими смуглыми пальчиками. С радостным возгласом она вытащила изящные серебристые часики, свисавшие с мерцающей цепочки.

— Видите? Зорито, мой герой! — Она обвила руками шею Лафайета, а Шосто схватил часы и уставился на них.

— Эй! — воскликнул мужчина по имени Луппо. — Можете считать меня олухом, если это не часы лорда мэра Артезии, из чистой платины!

— Где взял? — потребовал ответа Шосто.

— Что… я, ой… — заикался Лафайет.

— Да украл он, ты, негодяй, — крикнула Гизель. — Ты что думаешь, он их в ломбарде купил?

— Ладно, Шосто, похоже, на этот раз Зорро провёл тебя, — высказался кто-то.

— Он не только часы лорда мэра стянул, он еще и комедиант-то какой! — восхитился другой член шайки. — Готов поклясться, у него не было общеизвестного окошка, чтобы это выкинуть, и ведь все это время он припрятывал кражу в подшивке своей куртки!

— Давай, Шосто, будь другом! — подзадоривал еще один. — Признай, что вы были заодно!

— Ну, может, я дам ему еще шанс. — Шосто наградил себя ударом в грудь, от которого человек послабее пошатнулся бы, и неожиданно оскалился в улыбке. — Три тысячи чертей, гром и молния на жестяной крыше! — заорал он.

— Это действительно повод для того, чтобы погулять! А ну, всем веселиться, не отменять же праздник! Жаль, что придётся отказаться от удовольствия присутствовать на смерти на Тысяче Крюков, — добавил он с сожалением, глядя на Лафайета. — Но мы еще можем передумать, если он не угодит моей маленькой Гизель! — барон сделал величественный жест, и люди, державшие Лафайета, отпустили его.

Путники собрались вокруг него, хлопали по спине, трясли руку. Кто-то заиграл мелодию на концертино, другие присоединились. Появились кувшины и пошли по рукам. Как только Лафайету удалось освободиться, он воспользовался зеленым платком, чтобы вытереть пот со лба.

— Большое спасибо, — сказал он Гизели. — Я вам очень благодарен за участие, мисс.

Она порывисто сжала его руку и взглянула на него с ослепительной улыбкой. Глаза ее были огромные, тёмные с искринкой, носик приятно вздернут, губы очаровательно изогнуты, а щеки — с ямочками.

— Не думай об этом, Зорито. В конце концов, я же не могла отдать тебя им на растерзание, правда?

— Рад, что хоть кто-то здесь так думает. Но как же мне все-таки попасть домой? Не могли бы вы помочь мне нанять лошадь — только на ночь, конечно…

Взрыв смеха с галерки был ответом на вопрос. Гизель поджала губы и властно взяла Лафайета за руку.

— Ну и шутник же ты, Зорито! — сухо произнесла она, а потом улыбнулась.

— Но это все равно. Я тебя люблю несмотря ни на что! А теперь — праздновать! — Она схватила его за руку и закружила под звуки музыки.

Прошло три часа. В двадцатигаллоновой цистерне оставалось полдюйма пунша с осадком и кашицей; жареного вола ободрали до костей. Музыканты уже давно сползли под скамьи и храпели. Только несколько крепких выпивох еще хрипло орали старые песни Путников. Гизель ненадолго удалилась по своим делам. Действовать нужно было сейчас или никогда.

Лафайет поставил кожаную чашу, которую нежно держал, и молча скользнул в тень. Никто его не окликнул. Он пересёк залитый лунным светом участок лужайки и притаился в тени деревьев. Пьяное пение не прекращалось. Лафайет повернулся и скрылся в лесу.

Сотня футов вверх по тропе — и вот уже затерялись звуки и запахи праздника в сочном аромате сосен и легком шепоте ветра в тяжёлых ветвях. Лафайет остановился убедиться, нет ли погони. Никого не заметив, он сошел с тропы и прямым путем направился в столицу, которая, по его подсчетам, была милях в десяти к югу. Дальняя, конечно, прогулка, но она стоила того, чтобы избавиться от сборища маньяков. Маленькая Гизель была единственным здравомыслящим существом в лагере, но даже у нее наблюдались серьезные отклонения.

Ладно, он пошлет ей что-нибудь симпатичное на память, если доберётся до города целым и невредимым. Бусы, например, или выходное платье. Если ее принарядить, то приятно было бы посмотреть. Он представил себе Гизель в официальном придворном туалете с драгоценностями в волосах, с накрашенными ногтями и надушенную за ушком.

Может, я даже приглашу ее на пир или бал, размышлял он. Ее чуть-чуть почистить, так она сенсацией будет. Может, даже найдется хороший молодой человек, который наденет кольцо ей на палец, и…

Наклонив голову под низкой длинной веткой, Лафайет остановился, недовольно уставившись на пару больших ботинок под кустом. Он перевёл взор на ноги хозяина ботинок, затем на туловище и, наконец, на недружелюбное лицо Луппо. Тот стоял, подперев бока руками, и криво улыбался с высоты своего роста.

— Что-нибудь потерял, Зорро? — спросил он сиплым голосом.

— Я просто немного размялся, — ответил Лафайет, выпрямляясь и принимая достойный вид.

— Если бы я страдал подозрительностью, — ворчал Луппо, — я бы подумал, что ты хочешь напасть на мою сестру как грязная коварная крыса.

Пробормотав «хм», Лафайет повернулся и пошёл назад по тропе. Большой разбойник иронически прищелкнул языком ему вслед.

Считая, что уже ушел на значительное расстояние от Луппо, Лафайет выбрал местечко, где подлесок был пореже, вновь сошел с тропы и подался влево. Густые заросли ежевики преградили ему путь. Чтобы их обойти, он, срезав угол, поднялся на холм, пролез под колючками, взобрался на выросшую из-под земли скалу, повернулся, чтобы взять свои пожитки, и увидел Борако, который, опершись о дерево, небрежно строгал палку. Путник посмотрел вверх и сплюнул.

— Еще один короткий путь? — полюбопытствовал он с хитрой улыбкой.

— Точно, — запальчиво ответил Лафайет. — Думаю, напал на редкую разновидность лысухи на этом пути.

— Не лысуха, — возразил Борако. — Я думаю — дикий гусь.

— Ладно, некогда мне тут болтать, — надменно прервал его Лафайет. — Гизель будет беспокоиться.

Он пошёл назад в лагерь. Сзади Борако топал башмаками. Гизель ждала его у опушки.

— Зорито! Иди сюда! Пора готовиться к свадьбе.

— А что, у кого-нибудь будет свадьба? — спросил Лафайет. — Ладно, я думаю, будет весело, ценю предложение, но… — Возражение было оборвано сразу, так как Гизель обвила его шею руками. — Уф, Гизель! — начал было он. — Я должен тебе кое-что сказать…

— Зорито! Замолчи! А то как я тебя поцелую?

— Ты уверена, что знаешь меня достаточно хорошо? — Он замолчал, так как она прильнула к нему.

— Есть старый обычай племени, — проворковала Гизель, покусывая его ушко, — стащить небольшой образец перед покупкой…

— Покупкой? — Лафайет задержался. — Ты имеешь в виду кражу, да?

Гизель хихикнула:

— Само собой, ты понял, о чем я? Пошли! — Она поймала его за руку и потащила к своему фургону. Когда они приблизились к нему, из тени вышел верзила.

— Ну чего тебе надо, дубина ты здоровенная? — бойко вскинув голову, спросила Гизель.

— Древний Закон не говорит ничего о том, чтобы жертве давали сильное успокоительное перед свадьбой, — угрюмо заявил разбойник.

— А тебе-то что, Борако?

— Ты знаешь, ты меня допекла, Гизель!

— Сделай так, чтоб тебя искали, — вступил в разговор Лафайет. — Разве ты не видишь, что беспокоишь леди?

— Может, пройдемся по аллее, и ты повторишь, что сказал? — грозно наступал Борако.

— Нет! — крикнула Гизель, набросившись на него. Он грубо отшвырнул ее.

— Эй, ты! — воскликнул Лафайет. — Не смей!

— Посмотрим, как ты меня остановишь! — Борако сорвал с ремня широкий нож и пошёл на Лафайета, припадая к земле.

Когда он размахнулся, Лафайет уклонился, поймал запястье противника сложным захватом двумя руками и, сорвав его с места, перекинул через бедро. Борако сделал сальто и, тяжело рухнув на челюсть, остался смирно лежать на месте. Нож с подскоком полетел по траве.

— Зорито! Мой герой! — взвизгнула Гизель, бросаясь на шею Лафайету. — Думаю, на некоторое время мы в безопасности! Но ты же защитил меня, рискуя жизнью! Ты в самом деле любишь меня, мой герой!

— Ты сделала то же самое для меня, — пробормотал Лафайет между поцелуями благодарной девушки.

— Это все от быстроты реакции, — произнёс Лафайет с акцентом племени, но тут же повторил без него.

— Ага! Сбился! Забыл про свой поддельный акцент! — Гизель обняла его еще крепче. — По правде, я уж стала немного удивляться…

— Послушай, — сказал Лафайет, отстраняясь и держа ее на расстоянии вытянутой руки. — Посмотри на меня! Что, я действительно похож на этого самого Зорро?

— Ну и шут же ты, Зорито! — Гизель схватила его за уши и, шутя, покусала за щеку. — Конечно, ты похож на себя, глупый! Почему бы нет?

— Потому, что я — не я! Я имею в виду, что я не тот, кого зовут Зорито! Я Лафайет О’Лири! Я — мирный Роуми, я просто случайно пробирался в темноте по своим делам и был пойман городской стражей, а Луппо со своими головорезами по ошибке спас меня! А теперь, кажется, все думают, что я — не я!

Гизель с сомнением смотрела на него:

— Никто не может быть так похож на моего Зорито и быть не Зорито… если только, может, у тебя есть брат-близнец?

— Нет, я не близнец, — твердо ответил Лафайет. — По крайней мере, не близнец, если не считать таких лиц, как Лоренцо и Лотарио О’Лири, и, конечно, Лоэнгрин О’Лири, и Лафкадио, и Ланселот, — он остановился.

— Но я тебя только с толку сбиваю. Их на самом деле нет, во всяком случае в этом континууме.

— Ты, конечно, порешь ерунду, Зорито, — сказала Гизель. — О! Я знаю! Сними одежду!

— А… ты думаешь, у нас есть время? — уклонился Лафайет. — Я имею в виду…

— У тебя родимое пятнышко на пояснице, — объяснила Гизель. — Дай посмотрю, скорей!

— Минуточку, кто-нибудь может прийти и не так понять! — протестовал Лафайет, но девушка уже схватила его рубашку, вырвала ее из-под ремня и стащила пояс, чтобы обнажить поясницу.

— Видишь? Именно так, как я помню! — Она, торжествуя, показала пятно в форме бабочки на оливковой коже. — Я знала, что ты дурачился все это время, Зорито!

— Это невозможно, — сказал Лафайет, уставившись на пятно. Он даже ковырнул его на всякий случай. — У меня в жизни не было родимого пятна. Я… — Его голос надломился, когда взгляд упал на кончик пальца. Это был длинный тонкий палец с грязным, здорово обгрызенным ногтем.

— Это, — сказал Лафайет, с трудом проглотив ком, подступивший к горлу, — это не мой палец!

— Я в полном порядке, — успокаивал себя Лафайет, сосредоточившись на внутренней стороне век. — Пульс шестьдесят, кровяное давление и температура нормальные, сенсорные впечатления четкие, память отличная.

— Зорито, — сказала Гизель, — почему ты стоишь с закрытыми глазами и разговариваешь сам с собой?

— Я разговариваю не сам с собой, моя милая. Я разговариваю с тем, в кого я обратился, кто, я бы сказал, является объектом, имеющимся в наличии, понимаешь ли…

— Зорито, ты ни в кого не обращаешься, ты все равно — ты!

— Я понимаю, что у нас будут кое-какие недоразумения и неясности, — сказал Лафайет, чувствуя, что начинает впадать в состояние, над которым скоро потеряет контроль. Усилием воли он взял себя в руки.

— Я уже пробовал объяснить твоему дядюшке, что у меня важное дело в столице…

— Важнее твоей брачной ночи?

— Моей брачной ночи? — повторил ошеломленный Лафайет.

— Твоей и моей, — мрачно сказала Гизель.

— Подожди минуточку, — попросил Лафайет, — это уже слишком далеко зашло! Во-первых, я даже не знаю тебя, а во-вторых, у меня уже есть жена, и… — Он отпрыгнул как раз вовремя, так как в девичьей руке сверкнуло тонкое лезвие.

— Так вот, значит, как, да? — прошипела она, надвигаясь. — Ты думаешь, что можно играть сердцем Гизель? Ты думаешь, что можно поцеловаться и убежать, да? Я тебя так отделаю, что ты никогда больше не сможешь разбить сердце бедной девочки, ты, травяная гадина!

Она подскочила, Лафайет стукнулся о другую стенку фургона; над ним взметнулось лезвие…

Но Гизель не ударила его, она заколебалась. Неожиданно из-под длинных ресниц брызнули слезы. Стилет выпал из разжавшихся пальцев, и она закрыла руками лицо.

— Я не могу, — рыдала она. — Теперь обо мне все будут судачить, но мне все равно. Я себя убью лучше… — Она нащупала нож на полу, но Лафайет взял ее за руки.

— Нет, Гизель! Остановись! Послушай меня! Я… Я…

— Ты… значит, я тебе не безразлична? — дрожащим голосом спросила Гизель, мигая от слез.

— Конечно, не безразлична! Я имею в виду… — Он подождал, пока пикантное лицо девушки не перестанет менять выражения.

— Теперь ты вспомнил, как ты меня любишь? — настойчиво спросила она.

— Нет — я имею в виду, что не помню, но…

— Бедненький мой, милый! — Внезапное раскаяние преобразило черты Гизели. Она теперь напоминала ангела милосердия. — Луппо сказал, что тебя ударили по голове! От этого у тебя потеря памяти, да? Поэтому ты не помнишь о нашей большой любви!

— Это… наверно, поэтому, — замешкался Лафайет.

— Мой Зорито, — ворковала Гизель. — Это из-за меня тебя стукнули по голове. Пойдём в дом, скоро ты все вспомнишь. — Она повернула его к двери фургона.

— Но… а если твой дядя нас увидит…

— Пусть это изгложет его сердце, — небрежно бросила Гизель.

— Отлично, а если он вместо этого решит вырезать моё сердце?

— Тебе больше незачем разыгрывать невинность, Зорито. Ты свое дало сделал. Теперь получай награду. — Она подняла тяжелую щеколду и решительно распахнула дверь. Свеча на столе отбрасывала романтический свет на гобелены, иконы, тряпки, вышитую бисером занавеску, за которой виднелась высокая кровать с красно-черным атласным покрывалом и множеством розовых и зеленых подушечек, а также тусклое овальное зеркало.

Как зачарованный, Лафайет глядел на узкое смуглое черноглазое лицо, отражавшееся в зеркале. Блестящие иссиня-черные волосы, растущие треугольником на лбу над высоко изогнутыми бровями. Нос длинный и с горбинкой, рот хорошо очерчен, разве что чуть безвольный, но зубы как из белого фарфора, кроме одного золотого переднего вверху слева. Лицо было бы ничего, думал Лафайет, если может нравиться лицо, блестящее от обильного масла для волос.

Нерешительно он потрогал пальцем ухо, ткнул в щеку, скривил губы. Лицо в зеркале передразнило каждый жест.

— Зорито, почему у тебя губы кривятся? — забеспокоилась Гизель. — У тебя не будет припадка, а?

— Как знать? — ответил он с безнадежным смешком, пощупывая худой, но твердый бицепс. — Меня, кажется, снабдили чьим-то чужим телом, которое может иметь что угодно, от полупаралича до грудной жабы. Думаю, это выяснится, как только будет первый приступ.

— Ты противный мальчишка, Зорито. Не сказал мне, что ты больной человек, — укоризненно отметила Гизель. — Но это ничего, я все равно за тебя пойду. Интереснее будет жить! — Она ласково поцеловала его. — Я быстро, — выдохнула она и ускользнула в соседнюю комнату, мягко позвякивая бусами.

Сквозь занавеску было неясно видно, как она ловко отбросила что-то из нарядов. Он разглядел, как блестела ее кожа цвета слоновой кости при цветном освещении.

— Чего ты не устраиваешься? — тихо сказала она. — И налей-ка нам по стаканчику смородинового вина. Оно в буфете над столом.

«Надо выбираться отсюда, — подумал Лафайет, отводя глаза от соблазнительного видения. — Дафна никогда не поймет закона племени». — Он на цыпочках подошел к двери, взялся за ручку, но за спиной прозвучал голос Гизели:

— Глупый — это не буфет. Соседняя дверка!

Он обернулся. Она стояла в проеме двери в невидимом нижнем белье.

— А, конечно. Ты же знаешь, потеря памяти, — он отдернул руку.

— Ничего, что потеря памяти, — отрезала она, — ты не думаешь, что я кого-нибудь еще пускала в спальню, а?

— Не обижайся, — быстро сказал Лафайет, заставляя себя смотреть в угол комнаты, а не на ее фигуру.

Гизель подавилась смешком:

— Ой, мальчик, какой был бы сейчас сюрприз, если бы ты вышел и наскочил на Борако. Один твой вид сводит его с ума от ревности.

— Может, я лучше выйду и поговорю с ним? — предложил Лафайет.

— Не надо слишком-то геройствовать, мой Зорито. Борако пока еще лучше всех владеет ножом, даже несмотря на то что ты его случайно опрокинул. Лучше дай ему время, пусть остынет… — Она подошла к нему, обняла за шею.

— А сейчас лучше поцелуй меня, пока я не остыла, мой любимый!

— А… м-м-м, — протянул Лафайет, когда их губы соприкоснулись. — Я только что вспомнил, что мне нужно…

Гизель сделала быстрое движение, нож блеснул под носом у Лафайета.

— Думаю, ты вспоминаешь не то и не вовремя, мальчик, — сказала она холодно. — Лучше выполняй то, что следует!

— Ты что, все время носишь этот нож при себе? — поинтересовался Лафайет, уклоняясь от занесенного клинка.

— Пока на мне остается последний клочок одежды, чтоб его спрятать, — не без ехидства произнесла она.

— А, — сказал Лафайет. — В таком случае, я имею в виду, что…

— Ты забыл про вино, — сказала Гизель. Она прошмыгнула мимо него, достала бутылку темно-красного цвета, две рюмки на длинной ножке и налила их до краев.

— За наше семейное счастье, — прошептала она и пригубила вино. — В чем дело? Ты не пьешь? — недовольно спросила она, видя, что Лафайет замешкался.

— А… за семейное счастье, — сказал он и выпил.

— А теперь, почему бы нам, э-э, не выпить за… м-м… брачное ложе? — Гизель хихикнула.

— Я потушу свет, — сказал Лафайет и быстро задул свечу.

— Тебе что, неприятно на меня смотреть? — надула губки Гизель. — Ты считаешь меня безобразной?

— Я опасаюсь сердечного приступа, — ответил Лафайет, — можно, я… м-м-м… помогу тебе раздеться?

— Как пожелаешь, кариссимо, — выдохнула она. Пальцы Лафайета прошлись по атласной коже, и шуршащее неглиже оказалось у него в руках. По колену шлепнуло нечто тяжелее чистого шелка — нож в тонких кожаных ножнах. — Теперь бери меня, мой Зорито, я — твоя!

— Ох, я лучше проверю, закрыта ли дверь, — сказал Лафайет, отступая прочь от звука ее голоса.

— Не беспокойся по пустякам в такой момент! — нетерпеливо шептала она.

— Где ты, Зорито?

— А задняя дверь? — настаивал Лафайет, нащупывая в темноте дверную ручку.

— Здесь нет задней двери!

— Я только еще раз проверю, — сказал Лафайет, найдя щеколду. Он распахнул дверь, выскользнул на яркий лунный свет, захлопнул дверь и забил болт на место. За стеной Гизель растерянно звала его, Лафайет быстро спустился с трех крутых ступенек. В тени, футах в пятидесяти от фургона, росло гигантское дерево. От него отделилась грузная фигура Борако.

— Ха! — зловеще сверкнул при лунном свете широкий белозубый оскал. — Выдворила, да? Вот как получается… Так теперь-то я тебя насовсем пристрою. — Борако сорвал с ремня нож и потёр его о волосатое предплечье, приближаясь к Лафайету.

— Слушай, Борако, — сказал Лафайет, отступая от него. — Я тебя уже один раз ткнул головой о землю. Видимо, придётся повторить…

— В тот раз ты перехитрил меня, — огрызнулся Борако. — Теперь я с друзьями, они будут судьями. — Тут из густой тени выросли три гиганта.

— Ну, раз уж вас четверо, можете сыграть в гольф, — съязвил Лафайет.

Дверь в фургоне непрерывно сотрясалась, раздался пронзительный разъяренный крик, затем гневный стук женских кулачков в стены.

— Эй, ты что с нею сделал? — в голосе Борако звучала угроза.

— Ничего, — ответил Лафайет, — поэтому она и бесится.

Как только шайка бросилась к закрытой двери, Борако, зарычав, набросился на Лафайета. Тот сделал ложный выпад, увернулся и подставил ногу, зацепив ею лодыжку Борако. Путник влетел головой в колесо фургона, и она крепко застряла между большими деревянными спицами. Остальные трое были при деле — они мешали друг другу открыть дверь. Лафайет проскользнул за фургоны, повернулся и дал стрекача, надеясь укрыться в глухом лесу.

Глава 3

Битых полчаса О’Лири лежал лицом вниз, скрывшись, как потом он выяснил, в ежевичных кустах, а вокруг то ближе, то дальше раздавались голоса мужчин, обыскивающих кусты. В конце концов их энтузиазм иссяк, и, выругавшись напоследок, они удалились. Наступила тишина. Лафайет выбрался, отряхнул пыль, морщась от разнообразия болевых ощущений, приобретенных за время ночных приключений. Он прощупал пиджак изнутри. Марк III был на месте. Лафайет внимательно вгляделся в темноту вниз по склону. Опасные террасы, образованные в результате выветривания скальных пород, вели вниз.

Он начал спускаться, изо всех сил стараясь не смотреть на черные кроны деревьев внизу. Двадцать минут тяжелого спуска — и Лафайет плюхнулся на широкий выступ отдохнуть.

«Не в форме, — с отвращением подумал он. — Лежу во дворце без всякого движения, только время от времени партия большого тенниса. Старею я от этого. Когда вернусь, придётся сесть на диету и регулярно выкладываться. Я буду бегать трусцой рано утром, скажем, десять кругов по садам, пока еще на розах роса, потом хороший лёгкий завтрак, некоторое время без шампанского, затем, перед ленчем, немного поработаю с нагрузкой…» Он остановился, заслышав внизу, в кустах, слабый звук. Кошка на охоте? Или Борако со своими дружками все еще продолжает поиск?.. Лафайет встал и снова начал осторожно спускаться. Луна зашла за облако. В кромешной тьме он искал точку опоры. Камень сдвинулся под ногой. Он поскользнулся, хватаясь за гибкие корни, неожиданно скатился по крутому откосу и, сильно ударившись, остановился. Мелкие камни вокруг него продолжали катиться вниз.

Некоторое время он лежал неподвижно, прислушиваясь к шорохам, доносившимся сверху. Ночная тишина нарушалась только слабым высоким звуком, будто жужжало пойманное насекомое. Лафайет осторожно встал на ноги. Еще несколько дюймов от места его падения — и выступ обрывался вертикально вниз. По бокам от него было примерно по ярду.

— Ничего себе, О’Лири! Попался, как кур во щи!

Глаза его ухе привыкали к темноте, но внезапно он заметил слабое свечение, исходящее из вертикальной трещины в скале в двух шагах вправо от уступа. Он перегнулся через край, всматриваясь в узкий затененный проем, уходящий в глубь скалы и едва различимый из-за слабого свечения невидимого источника.

«Может, туда можно протиснуться, — подумал он, — ж мажет, там, с другой стороны, тоже есть выход? Или есть, или ух придётся провести здесь остаток ночи, ожидая восхода солнца, чтобы Борако и Луппо нашли меня». Не раздумывая, он сделал рывок, нащупал ногой опору и протиснулся в узкое отверстие. Тесный проход уходил на десять шагов вглубь, резво сворачивая направо, и неожиданно открывал широкую прохладную пещеру, залитую призрачным голубым светом.

Пещера, в которой очутился Лафайет, имела высокий свод, гладкий пол и грубо отёсанные стены. Сверхъестественный свет исходил от объекта, расположенного в центре на двух подставках. Объект этот неприятно напоминал гроб. Он имел семь футов в длину, фут в высоту, а ширину до трех футов на одном конце, резко сужаясь на другом. Множество проводков и трубочек тянулось от дна саркофага — если это был саркофаг — вниз, к тяжёлому основанию, на котором ядовито-желтым светом горело множество цифр.

Не переживай, успокаивал себя Лафайет. Тут нет ничего, смахивающего на видения. Все совершенно естественно. Скоро снаружи взойдет солнце. Просто здесь оказалась пещера с ящиком, и все…

О’Лири обошел вокруг гроба, если это был гроб. Он упрямо не верил своим глазам, подавляя тенденцию волос встать дыбом на затылке. Больше в пещере ничего не было. Не было и другого выхода из нее. Тишину нарушало мягкое гудение, напоминавшее работу морозильной установки большой мощности.

— Холодильник в форме гроба? Кому это понадобился холодильник в форме гроба? — бодро поинтересовался О’Лири вслух. Но его слова прозвучали глухо, отозвались эхом, и вышло невесело. Лафайет молча приблизился к ящику. Он был покрыт толстым слоем свинца и опечатан полосой губки. Подойдя поближе, он увидел пыль на гладком серовато-зеленом пластике. Лафайет провёл пальцем по поверхности, оставляя отчетливый след.

— Пыль за несколько дней или за несколько недель, — заключил он. — Итак, что бы это ни было, здесь оно находится с недавних пор.

Сбоку на ящике оказалась маленькая табличка. Лафайет с трудом различил написанное при слабом освещении.

STASIS POD, MARK XXIV 220 V, 50 A, 12 л.с.

Под этой выразительной надписью были тщательно затёрты другие слова, металл выскоблили дочиста. Лафайет почувствовал, что начинает сильно волноваться.

— Опять оборудование Центральной, — прошептал он. — Сначала Главный Референт, да слухи о других таких же приборах в какой-то пещере, а теперь вот это — в другой. Должна быть связь, и эта связь должна увязаться с тем, что я кто-то, а не я…

Он ощупал пластиковый ящик в поисках дополнительных ключей к разгадке его предназначения. Руки чувствовали слабую вибрацию, а также едва ощутимый намёк на электрический ток, идущий по поверхности. Палец нашёл небольшое углубление. Когда Лафайет его исследовал, глубоко внутри контейнера раздался мягкий щелчок.

Звук прибора сразу изменился, стал ниже тоном. Лафайет, вздрогнув, отпрянул. Из ящика раздались щелчки и треск, как от срабатывающего реле. Звук очень напоминал тот, что бывает при запуске мотора вентилятора. Отсветы мигающих огней падали на плиту. Стрелки на циферблатах пришли в движение и запрыгали, продвигаясь к красным делениям. Лафайет схватил переключатель, который он задел, и отчаянно задергал его, но процесс, приведенный им в действие, спокойно продолжался. Он поискал другой переключатель, но его не было. Встав на четвереньки, Лафайет всматривался в циферблаты прибора, но читались лишь загадочные письмена:

97.1 SBT; ВМ 176… 77… 78; NF 1.02; 1АР 15 Kpsc

— Ну, вот я и сделал это, — пробормотал он. Поднимаясь на ноги, он сильно ударился головой о дно контейнера. Голова закружилась. Сквозь мгновенно затуманившееся сознание ему показалось, что верхняя часть ящика медленно поползла в сторону, открывая внутреннюю часть, подбитую красным атласом.

— Похоже на гроб Дракулы, — прошептал он, держась за голову обеими руками. — В нем даже… — Он запнулся, так как из открытого отверстия показалась пара ног в узконосых черных туфлях. — У него даже ноги как у Дракулы… и…

Теперь уже видны были все ноги, обтянутые пурпурной материей. Длинный плащ закрывал колени и бедра. У талии висела тяжелая золотая цепь. Руки с длинными костлявыми пальцами были сложены на широкой груди. На них во мраке сверкали кольца. Появилась белая борода, скрывающая морщинистый, но волевой подбородок. Показался большой ястребиный нос, закрытые глаза под густыми черными бровями, благородная линия лба, пурпурного бархата берет поверх откинутых назад белых локонов.

— Не Дракула, однако, — сообразил О’Лири. — Это Мерлин… Словно зачарованный, Лафайет наблюдал, как грудь спящего поднималась и опускалась. Шевельнулся палец. Губы приоткрылись, раздался вздох. Веки дрогнули, открылись. Лафайет уставился в огромные бледно-фиолетовые глаза, взгляд которых неподвижно сфокусировался на нем.

— Я… о, извините, сэр, — торопливо заговорил О’Лири, — я просто случайно оказался рядом, и я… ах, случайно, кажется… э-э… вмешался в ваши планы. Надеюсь, я не причинил вам серьезного неудобства, — он говорил, пятясь. Гипнотические глаза преследовали его.

— Я пойду за подмогой, — сказал О’Лири, подбираясь к выходу, — и прежде, чем вы успеете опомниться… — Голос его начал терять уверенность, так как пристальный взгляд старика, казалось, буравил его насквозь. Мерлин неожиданно сел. Его благородные черты исказило выражение жестокости. Он глубоко вздохнул, страшно зарычал и бросился вперёд…

Словно исцелившись от паралича, О’Лири одним махом подскочил к выходу, протиснулся в узкий проход, ободравшись о трещину в скале. Нога болталась в воздухе. Он за что-то ухватился, поскользнулся, завопил…

И полетел в пространство. Довольно долго он чувствовал порывы ветра, видел звездный полог над собой…

Затем беззвучный взрыв наполнил мир искрами.

«Как здорово, — мечтал Лафайет, — лежать в большой мягкой кровати, теплой и уютной, без всяких проблем».

«Да, действительно, — шептал успокаивающий голос. — Давай — расслабься и прокрути в уме все события за последние несколько недель. До первой встречи с ним. Это было… где…»

«Кто? — равнодушно спросил Лафайет, — или с кем?»

Ему было не очень интересно. Намного лучше было бы просто пустить все это по морю из черных взбитых сливок…

«Скажите мне! — настаивал голос менее терпеливо. — Где он теперь? И где это? Говорите!»

«Извините, — отвечал Лафайет. — Я сейчас не расположен строить догадки. Найдите кого-нибудь другого для этой игры! Я просто хочу еще чуть-чуть подремать, а потом Дафна принесет мне чашечку кофе и расскажет обо всем, что запланировано на день, начиная с завтрака на балконе…»

Он минуту помедлил, погрузившись в приятные размышления, и не мог вспомнить, какой сегодня день. Воскресенье? Возможно… но как-то не похоже на воскресенье. И что-то еще подспудно сверлило его мозг, когда он подумал об этом. Что-то он должен был сделать…

Он пытался проигнорировать навязчивую мысль и снова заснуть, но все уже нарушилось. Он просыпался нехотя, несмотря на инстинкт подсознания, который говорил о том, что, чем дольше он проспит, тем ему будет приятнее.

Он открыл глаза, посмотрел на навес из переплетенных трав и листьев.

— О, так рано проснулся? — живо спросил веселый голос где-то совсем рядом. — Как насчёт легкого завтрака?

Лафайет повернул голову. На него, широко улыбаясь, смотрело круглое лицо в морщинах.

— Кто… — просипел Лафайет и прокашлялся, почувствовав, как сильно пульсирует задняя часть головы. — Кто вы?

— Я? Ну, что касается имени, можете звать меня Лом. В самом деле, имя ничуть не хуже других, правда? А как насчёт баварской ветчины, яичницы «бенедикт», овсяного хлеба, слегка обжаренного на несоленом датском масле, и кусочка лимонного мармелада и, конечно, кофе? Он в новоорлеанском стиле. Надеюсь, не возражаете против капельки цикория?

— Не говорите мне об этом, — прошептал Лафайет, у которого слюнки потекли. — Я умер и попал туда, куда попадают сознательные грешники.

— Вовсе нет, дорогой сэр. — Хозяин Лафайета слегка прищелкнул языком. — Вы малость ушиблись, но ничего, мы вас скоро приведем в полный порядок.

— Прекрасно… но… где я? — Лафайет поднял голову и увидел грубые стены навеса из палок и яркое солнце весеннего утра, пробивающееся сквозь дверь.

— Да, вы разделяете со мной моё скромное жилище, — сказал Лом. — Извините за несколько примитивное убранство, но здесь сделано все, что возможно из подручных средств, э?

— А мы раньше не встречались? Ваш голос кажется мне знакомым.

— Сомневаюсь… хотя кто знает, а? — Лом лукаво посмотрел на О’Лири.

— Последнее, что я помню, — сказал Лафайет, — это как я падал с утеса… — Он шевельнулся, пытаясь сесть, но боль пронзила правую руку.

— Ой, вы лучше не двигайтесь, — поспешно сказал старик. — Понимаете, вы неудачно упали. Но вам повезло, что вы пролетели мимо ряда верхушек деревьев, а потом упали в заросли папоротника.

— Который час? — спросил О’Лири. — Какой сегодня день?

— О, я бы сказал, что сейчас пол-одиннадцатого, — весело ответил Лом.

— А какой день… м-м-м. Боюсь, я потерял счёт.

— Но когда я вас нашёл, была прошлая ночь, или, точнее, раннее утро. Боже, какой вы устроили грохот!

— Пол-одиннадцатого, о, боги! Я теряю время. — О’Лири еще раз сделал попытку подняться, во Лом вновь заставил его лечь.

— Милый друг, не думайте пока выходить. Боюсь, последствия будут самые серьезные.

— Они будут вдвое серьезнее, если я не пойду своей дорогой, — запротестовал О’Лири, но обмяк и лег. Лом повернулся и, подняв уставленный яствами поднос, поставил ему на колени.

— Ну вот. Кусочек-другой — и вам полегчает.

— Да, но, — начал было Лафайет и набрал полный рот яичницы, от которой шёл мягкий пар. — М-м-м, ням-м-м ням-м-м-м.

— Вот так, молодец, а теперь кусочек ветчинки, ну?

— Вкусно! — оценил Лафайет, не переставая жевать. — Но вы не понимаете, мистер Лом, я на деле не тот, кем кажусь. То есть, у меня есть неотложные важные дела. — Он откусил большой кусок горячей масленой гренки. — Понимаете, я должен… — Он помедлил; под мягким взглядом доброго старика дело, о котором он собирался поведать, казалось слишком нереальным. — А… сделать кое-какие дела, — сказал он, — а потом, я должен… м-м-м… сделать кое-какие другие дела.

— Конечно, — сочувственно кивнул старик. — Кусочек мармелада?

— Я вовсе не хочу казаться таинственным, — продолжал Лафайет, принимаясь за бледно-зеленое желе, — но это очень секретно, понимаете?

— А-а… По правде, я никак не мог понять, что это вас занесло на высоту, но если вы но делу… — Лом понимающе улыбнулся.

— Совершенно верно. А теперь скажите, сколько отсюда до города. — Лафайет вытянул шею и посмотрел через щель в стене. Похоже, что все вокруг было покрыто дикорастущей листвой.

— Недалеко, ворона долетит, — ответил Лом. — Но, должен признаться, что трудновато вести переговоры между городом и здешними местами.

— Можно мне спросить, — сказал Лафайет, от души хлебнув кофе, — почему вы здесь живете совсем один?

Старик вздохнул:

— Действительно, здесь одиноко. Но спокойно. Созерцательный образ жизни имеет свои преимущества.

— Что вы делаете, когда идёт дождь? — настаивал Лафайет, заметивший дыры в крыше из листьев папоротника, сквозь которые виднелось ярко-голубое небо.

— О, я принимаю соответствующие меры. — Лом ушел от проблемы, махнув рукой.

— Похоже, вы управляетесь здесь очень неплохо, — согласился Лафайет.

— Люди свыкаются с некоторыми неудобствами, — сказал Лом извиняющимся тоном.

— Само собой… Я не собираюсь совать нос не в свое дело, мистер Лом.

— Просто Лом, не надо мистер. Я пренебрегаю светскими титулами.

— О! Ладно, Лом, завтрак мне, конечно, очень понравился. Но сейчас мае действительно необходимо отправиться в путь.

— Глупости, мой мальчик. Вам нельзя двигаться по крайней мере неделю.

— Вы же еще не все знаете, Лом. От одного моего вовремя сказанного слова зависит будущее королевства!

— У меня идея, — живо предложил Лом. — Может, я передам ваше сообщение?

— Очень любезно с вашей стороны, Лом, но дело слишком важное, чтобы доверить его кому-то другому.

Лафайет отодвинул поднос, сел, игнорируя рой ярких огоньков, плывших перед глазами. Он свесил ноги с узкого тюфяка, на котором лежал, и с беспристрастным интересом стал наблюдать, как пол подскочил и нанес ему жуткий удар по голове.

— …действительно нельзя! — расплывался голос Лома. Лафайет опять лежал в постели, часто мигая от дурманящего тумана в голове.

— Я не отвечаю за последствия!

— Кажется… чуть слабее… чем думал, — задыхался Лафайет.

— Да, в самом деле. А теперь сообщение: что мне передать?

— Это благородно с вашей стороны, Лом, — слабо ответил Лафайет. — И вы не пожалеете об этом. Пойдите прямо к принцессе Адоранне, или нет, лучше сначала к Дафне. Это графиня Дафна О’Лири. Бедная девочка с ума сойдет! Скажите, где я и что… — О’Лири помолчал. — Что, ох, есть какие-то артефакты…

— Какие артефакты?

— Извините, не могу вам сказать. Но в любом случае эти артефакты есть. Скажите ей, что в этом будет очень заинтересован Никодеус. И они спрятаны…

— Спрятаны… — подсказывал Лом.

— Ну, я не могу вам сказать, где. Это очень опасная информация, вы ведь понимаете. Но если она свяжется с кем нужно, то он ей покажет, где.

— Могу я узнать имя того, кто нужен?

— Секретно, — сказал О’Лири. — С этим все. Вы можете все это запомнить?

— Думаю, могу, — ответил Лом. — Что-то где-то спрятано, и кто-то может ей сказать, где это находится.

— Хм-м. Если такое сказать, то мало что понятно.

— Мальчик мой, посмотрите правде в глаза: это ведь дребедень какая-то.

— В таком случае… мне придётся идти самому, несмотря ни на что.

— Если бы вы могли хоть капельку яснее выразиться…

— Невозможно.

— Для вас также невозможно пуститься в путь, пока вы не наберетесь сил.

— Тем не менее, я иду.

Лом задумчиво потёр подбородок.

— Хм-м. Послушайте, мой мальчик, если уж вы решились — а я вижу, что да, — мне, конечно, и в голову не придет вам воспрепятствовать. Но отчего бы вам не отдохнуть еще минут пять. Ну, чтобы переварить завтрак — только спазма желудка вам и не хватает. А потом я вас быстренько выведу на дорогу.

— Ладно. Нужно заметить, меня слегка шатает… — Лафайет лег и закрыл глаза.

— Не спать! — сказал он про себя. — Головокружение пройдёт, как только я встану на ноги и начну двигаться. Это не может быть далеко… через час-другой приду на какую-нибудь ферму, найму повозку — и рано утром буду во дворце… дозвонюсь…

— Да? — ответил телефонист. — Центральная слушает. Говорите, пожалуйста!

— Это Лафайет О’Лири. Я звоню из Артезии. Локус Альфа 9–3.

— Извините, сэр. Такого пункта нет в справочнике Центральной. Пожалуйста, перезвоните.

— Подождите минуточку! Не кладите трубку! Мне, может, только через несколько лет удастся опять до вас дозвониться. А это срочно! Это касается тайника с незаконным оборудованием, которое украли из Центральной.

— Никто не докладывал о пропаже оборудования, сэр. Прошу вас повесить трубку, схемы нужны.

— Я видел его! Есть прибор, который называется Главный референт и еще что-то, на чем написано STASIS POD. И мне сообщили о целой пещере с другим оборудованием.

— Весьма неправдоподобно, сэр. Вероятно, вы заблуждаетесь.

— Говорю же вам, я его видел! Фактически Марк III у меня сейчас в потайном кармане куртки! Я знаю, о чем говорю! Я аккредитованный заочный агент Центральной! Если вы не верите мне, поговорите с Николасом. Он все подтвердит!

— В нашем справочнике служащих никто не числится под таким именем.

— Значит, ваши записи неточны. Он тот, кто помог мне раскрыть заговор Горубла о захвате страны!

— Да, сэр! И как же вас зовут?

— О’Лири! Лафайет О’Лири! Сэр Лафайет О’Лири!

— Ах, да! Это имя у меня записано… Но ваш голос не соответствует кодовому образцу О’Лири, и визуальное изображение не похоже на фото мистера О’Лири в нашей картотеке. Из этого я должен сделать заключение о том, что вы — самозванец. Наказанием…

— Я не самозванец! Я просто так выгляжу! Я могу объяснить!

— Хорошо. Объясните.

— Ну, на самом деле объяснить я не могу, но…

— Если вам больше нечего добавить, сэр, я должен прервать этот разговор немедленно. Спасибо за звонок.

— Нет! Подождите! Вам нужно передать информацию кому следует, пока не слишком поздно. Алло! Алло! Центральная!

Лафайет с трудом приходил в себя — он еще слышал собственные крики. «Наверное, задремал», — пробормотал он, оглядывая хижину. Лома нигде не было. Свет снаружи казался другим, сумеречным.

— Сколько же я проспал? — прошептал О’Лири. Он через силу встал. Голова была легкой, ноги не подкашивались.

— Лом! Где вы? — позвал он. Ответа не последовало. Лафайет вышел. Хижина — шаткая лачуга из палок и листьев — была окружена площадкой диаметром не более двадцати ярдов, окруженной высоким кустарником, за которым отдаленные вершины гор высоко поднимались в окрашенное сумерками небо.

— Боже! Уже почти темно! Видно, я проспал несколько часов! — Лафайет продрался сквозь кольцо кустарника и остановился как вкопанный. У его ног обрывался на головокружительную глубину вертикальный утес. Он резко отпрянул. Через пять минут до него дошло, в какое он попал положение.

— Изолирован! — прорычал он. — Заброшен на столовую гору. Следовало бы подумать, прежде чем довериться типчику, живущему в травяной хижине, да на баварской ветчине…

Далеко внизу расстилалась зеленая опрятная долина с образцово возделанными полями и извивающимися дорогами. Вдали сверкали башни дворца, ярко-красные от заходящего солнца. Самый близкий пик, маячивший над воздушной бездной, окружавшей Лафайета, был, по его мнению, милях в пяти.

— Я сюда упал, да? Откуда? И как только этот маленький тщедушный старичок приволок в эту хижину мои сто семьдесят пять фунтов без посторонней помощи? Видно, я был чокнутый, раз не учуял предательства.

Неожиданно мелькнула мысль, Лафайет схватился за куртку.

Марк III исчез.

— Здорово тебя обошли, О’Лири! — поздравил он сам себя после получаса безрезультатных поисков на плоскости в пол-акра. — Ты прямо как чемпион прошёл каждый дюйм пути. С той самой минуты, когда ты получил эту идиотскую записку, ты был олицетворением проницательности. Тебе бы не удалось зайти в более безнадежный тупик, даже если бы это было запланировано.

Он остановился, прислушиваясь, как эхо вторило его словам.

— Запланировано? Конечно же все было запланировано, но не тобой, болван! Рыжий Бык, верно, был замешан в этом; может, кто-то заплатил ему, чтоб он подвёл меня, а потом… — Он призадумался. — А потом… что? Зачем было по-бандитски нападать на меня, давать мне чужое лицо и сажать меня на вершину горы?

— Я не знаю, — ответил он. — Но сейчас это оставим. Сейчас важнее спуститься. Лому это удалось. Мне тоже следует этого добиться.

— Может, он использовал веревки?

— А может, я кенгуру?

— Возможно. Давно не проверял?

Лафайет осмотрел свои руки, ощупал лицо.

— Пока я Зорро, — заключил он. — Это хуже.

— А там, внизу, кто-то еще на свободе. И вполне вероятно, что он может сместить Артезию в другой континуум. А что ты тут сделаешь? — Как бы в ответ на его вопрос небо задрожало, словно дефектный отрезок кинопленки, и потемнело, но не постепенно, а резко переходя от ранних сумерек к глубокому мраку. Пушистые розовые облака, плывшие у близлежащей вершины, пропали, исчезли из поля зрения, как пыль под тряпкой. И это еще не все. В тот самый головокружительный момент О’Лири понял, что ушла сама вершина, равно как и соседние. Он увидел, что остатки света растворились и оставили его в кромешной тьме. Он сделал шаг назад и почувствовал, что почва под ногами становится мягче и мягче. Он проваливался, падая все быстрее в черную пустоту.

Глава 4

Ветер с воем бил в лицо Лафайета. Инстинктивно он расставил руки, как бы замедляя безудержное падение. Струя воздуха сначала слегка рванула, будто для пробы, а затем накатила мощной волной, от которой затрещали кости в плечах. Он автоматически взмахнул руками, складывая их под углом, чтобы загородиться от потока воздуха. Он почувствовал рывок притяжения, ответный подъём гигантских крыльев, почувствовал, что с уверенной скоростью взлетает высоко во тьму.

— Господи! — вырвалось у него. — Я лечу!

Взошла луна, обнаружив далеко внизу лесной пейзаж. На мгновение Лафайет испытал бешеное желание ухватиться за что-нибудь, но инстинкт, приобретенный вместе с крыльями, предупредил его судорожное движение внезапным, захватывающим дух снижением.

— Спокойно! — раздался полуистерический крик в какой-то части его мозга. — Пока ты спокоен, все будет хорошо.

— Прекрасно, но как мне приземлиться?

— Об этом будешь беспокоиться потом.

Одинокая птица, похоже сова, подлетела, оглядела его холодными птичьими глазами и улетела по своим совиным делам.

— Может, мне удастся продлить полет? — подумал он. — Если долечу до столицы и Дафны… — Он безуспешно осматривал горизонт в поисках городских огней. Он осторожно попробовал развернуться, но грациозно исполнил круг влево. Внизу до горизонта расстилалась темная земля, беспросветная, хоть глаз выколи.

— Я пропал, — прошептал О’Лири. — Никто еще в жизни так не влипал!

Он попробовал взмахнуть руками, мгновенно потерял скорость и вошёл в плоский штопор.

Он силился выправиться, постепенно выпрямился и полетел ровно.

— Это коварнее, чем кажется, — сказал он, задыхаясь, чувствуя, как его сердце сильно бьется в груди, а может, это был просто порыв ветра? Трудно сказать. Вообще трудно что-либо сказать, таскаясь в этой темнотище. Нужно спуститься, ступить ногами на землю…

Он накренил крылья, горизонт медленно поплыл вверх; звук ветра в ушах стал выше. Воздух стал бить сильнее.

— Пока все в норме, — поздравил он себя. — Я просто буду держать курс, пока не наберу скорость, потом вырвусь и… — Он заметил, что горизонт поднялся еще выше. Фактически ему пришлось изогнуть шею, чтобы его увидеть. И даже когда он закатил глаза вверх, горизонт продолжал отдаляться.

— Боже мой! Я вертикально падаю! — Он сжал растопыренные пальцы, но это было все равно что сунуть руку в Ниагарский водопад.

— Ничего такого не было в свободном полете, — пробормотал он, скрипя зубами от усилий. — И чего я не отрастил несъемные прочные крылья, пока я этим занимался…

Гряда гор, поросшая деревьями, неслась ему навстречу с невероятной скоростью. Лафайет положил все силы на последнюю попытку спастись. Он силился напрячь крылья и тщетно ими хлопал. Темная масса листвы вырастала перед ним…

С оглушительным грохотом он пробил зеленый заслон, чувствуя, как ломаются ветви… или кости. Что-то сильно ударило его по голове и скинуло в бездонную тишину.

«Как хорошо, — размышлял в полусне Лафайет, — лежать на снежном берегу и грезить, что ты в большой мягкой кровати, теплой и уютной. А поблизости пахнет ветчиной, яичницей и кофе…»

Он немного задержался на этих приятных мыслях и удивился, почему все это кажется таким знакомым. Что-то его подспудно тревожило. Он смутно ощущал, будто это с ним уже было.

«О, нет, нет! — он решительно оборвал цепь своих размышлений. — Я знаю, что со мной не все в порядке. Это галлюцинация, но я ей не поддамся без борьбы…»

«Ты и прежде тоже так думал, — возразил бесстрастный голос опыта. — Но в прошлый раз это не прошло и сейчас не поможет. У тебя проблемы, О’Лири. Просыпайся и приступай к их решению!»

«Но есть хоть одно утешение, — пришёл он к заключению. — Какие бы проблемы передо мной ни стояли, они не так глупы, как те, что мне снились. Уже вот крылья есть. И шайка Путников за мной по следу, и ожившая мумия, и…»

«Не смотри сейчас, О’Лири… у тебя будет шок».

Лафайет приоткрыл один глаз. Сквозь занавес необычно больших листьев он смотрел на верхушки деревьев в отдалении… верхушки деревьев размером с цирковой тент. Они виднелись насколько мог охватить пространство глаз. Он судорожно хватался в поисках опоры, его взгляд упал на ровную поверхность грубой шоколадно-коричневой коры, на которой он лежал.

— О, нет! — сказал он. — Это, должно быть, не шутка. Я на самом деле не разбился о вершину дерева, когда превратился в человека-птицу.

Он начал карабкаться, пытаясь встать, но почувствовал острую боль. Она начиналась примерно за десять шагов от кончика пальца и горячей волной выстреливала вверх, к шее. Повернув голову, он увидел громадное золотистое крыло, раскинутое над широким суком, на котором он лежал. Перья были испачканы и в беспорядке. Он попробовал свести лопатки и заметил соответствующее движение незнакомых конечностей, сопровождающееся еще одним приступом острой боли. Это напоминало боль, когда случайно надкусишь осколочек кости чувствительным зубом.

— Это правда, — с удивлением констатировал Лафайет. Он осторожно сел, нагнулся и посмотрел вниз сквозь густую листву. Где-то внизу была земля.

— А я здесь, наверху, со сломанным крылом. Одному Зорпу известно, как это высоко. Значит, спуститься мне будет трудна — Он присмотрелся к ветви под собой. Шириной она была в два ярда и шла под лиственными сводами к затененной колонне ствола.

— Похоже, диаметр футов пятьдесят. Такого не бывает. В Артезии нет таких деревьев, и нигде нет, особенно с листьями как у переросшего платана.

— Правильно, — быстро решил он. — Мило рассудил. Дерева не может быть, твоих крыльев не может быть, все это невозможно. И что же теперь делать?

— Спускайся вниз.

— И тащить сломанное крыло?

— Если у тебя нет идеи получше.

— Выбирай, О’Лири, — прошептал он. — Дерзай и разбейся насмерть либо останься здесь и умри со сравнительным комфортом.

— Поправочка, — напомнил он себе. — Ты не можешь умереть, пока Рыжий Бык жаждет продать запасы Горубла за обед с цыпленком любому проходимцу.

— Кроме того, — приободрился он, — я еще и сам съем несколько обедов с цыпленком.

— Вот это по-нашему! Вперёд и вверх! Сказано — сделано!

Лафайет встал, превозмогая боль и поддерживая поврежденную конечность. Повернув голову, он увидел, что крылья растут от спины между плечами и основанием шеи. Грудь вздута, как у голубя, мускулы твердые. Он проверил их, потыкав длинными тонкими пальцами, которые были ему незнакомы. Его лицо, судя по результатам ощупывания, было узким с высокими скулами и маленькими, близко поставленными глазками. Кустики волос росли углом на лбу. Даже без зеркала он знал, что они черные и блестящие, а глаза зеленые и лучистые, зубы белоснежные, а лицо загорелое.

— Прощай, Зорро, — прошептал он. — Было отчасти приятно быть тобой. Интересно, кто я теперь? Или что?

В листьях кто-то захлопал крыльями, раздалось резкое «кви-кви!». На него налетела маленькая белая птичка. Лафайет сильно стукнул ее от неожиданности, почти потерял равновесие и громко взвыл от пронзительной боли в крыле, пытаясь найти опору. Птичка выжидала, непонимающе квикая. Через минуту к ней присоединились еще две. Лафайет прислонился спиной к ветви и отражал их беспрерывные попытки прорваться ближе.

— Прочь! Будьте вы прокляты! — кричал он. — Мало мне горя, еще не хватало, чтобы меня клевали кровожадные какаду!

Птицы все слетались. Издавая негодующие пронзительные крики, они кружились над головой Лафайета. Он пятился по ветке. Птицы преследовали. Лафайет уперся спиной в гигантский ствол. Теперь вокруг него хлопало крыльями не менее дюжины птиц.

— Подождите, по крайней мере, пока я не умру! — кричал он.

Внезапно рядом раздался резкий свист. Все птицы в мгновение ока разлетелись. Ветвь под ногами Лафайета слегка задрожала. Лафайет насторожился. Показалась маленькая изящная фигурка, окутанная плащом из перьев.

— Нет, не плащом, — О’Лири присмотрелся повнимательнее, — крыльями.

В десяти шагах перед ним стоял еще один человек-птица.

Мужчина был узкоплечий, узколицый, с длинным острым носом, поджатыми губами и треугольными бровками над светлыми сверкающими глазами. На нем были облегающие зеленые брюки, свободная туника, украшенная золотыми петлями на манжетах. Ноги босые. Длинные хрупкие пальцы ног захватывали грубую кору.

— Ит ик икик; риз изит тиз тиззик ик? — спросил пришелец высоким музыкальным голосом.

— Извините, — сказал Лафайет, замечая, как неловко слетело слово с его губ. — Я не… ох, не понима-а-ю вашу т-а-а-рабарщину.

— Тиб, ит, ик икик; рзи изит тиз тиззик ик, изйик! — Тон летающего человека был нетерпелив, но вряд ли Лафайет это заметил. Какой-то частью своего ума он воспринимал лишь серию свистящих отрывистых звуков, но другой — различал смысл речи:

— Я спросил, в чем дело? Ты что, ел ягоды сники?

— Не, — ответил Лафайет, но почувствовал, как произнёс нечто вроде «ниф». — Я думал, может, этот зик-зик нашёл червяка зазз, — ясно проступил смысл сквозь жужжание и пощелкивание.

— Я думаю, они пытались меня живьем съесть, — сказал О’Лири и услышал, как сам выводит такие же рулады.

— Хаз, ты хорошо себя чувствуешь? — Летающий человек подошел быстрой семенящей походкой. — Ты говоришь, как будто у тебя каша во рту.

— Если честно, — ответил О’Лири, — я не слишком хорошо себя чувствую. Боюсь, у меня головокружение от высоты. Ты не мог бы мне сказать, как быстрей спуститься?

— Сбоку, конечно, как же еще? — Летающий человек удивленно уставился на Лафайета. Он скользнул взглядом по крылу О’Лири, которое тот прислонил к стволу для опоры. — Эге… похоже… вот те раз, чего ж ты молчишь? Или это фриблярная кость сломана, или ковылять мне по земле!

— Полагаю, — ответил Лафайет, но вдруг ему показалось, что голос раздается откуда-то издалека. — Полагаю… это так… к тому же…

Сознание покрыла пелена тумана. Он сообразил, что его подхватили чьи-то руки, слышал над собой щебетанье и свист, чувствовал, что его несут по неровной тропе, поднимают, тянут. Он ощущал приступы боли от перелома, слабые и отдаленные, а потом — момент давления — давления внутри костей, в мозгу, мгновение странного головокружения, будто мир вывернулся наизнанку.

Затем была прохлада и тьма и запах камфары; он утопал в мягкой постели под шёпот, растворившийся в мягком зеленом сне.

— Уже три раза, — проговорил он, просыпаясь. — Мой череп больше не выдержит.

— Чего, Тазло, милый? — прошептал мягкий нежный голос.

— Ударов тупым предметом, — ответил О’Лири.

Он с трудом открыл глаза и взглянул на пикантное женское лицо, склонившееся над ним с выражением нежного участия.

— Бедный Тазло. Как это случилось? Ты всегда так искусно летал…

— Ты правда здесь? — спросил Лафайет. — Или это еще сон?

— Я здесь, мой Тазло. — Мягкая рука с изящными пальцами нежно дотронулась до щеки Лафайета. — Очень больно?

— Очень, если учесть, что мне пришлось вынести. Странно. Хожу месяцами, да что там месяцами — годами, ни разу не споткнувшись, и вдруг — бам, плюх, бах! И мою голову начинают использовать как макет для отработки ударов. Вот как я всегда могу сказать, что приключение начинается. Но больше я уже не в силах терпеть.

— Но теперь ты в безопасности, милый Тазло.

— У-у-у-х, — он лениво улыбнулся девушке. — А вот и награда за непоседливый образ жизни: эти восхитительные сновидения перед пробуждением.

Он осмотрел комнату. Она была круглая, стены из дерева вертикальной структуры. Темный отшлифованный пол, очень высокий потолок, теряющийся в сумраке, сквозь который пробивался луч света. У кровати, на которой он лежал, была резная подставка и мягкий как пух матрац.

— Полагаю, минуту спустя я обнаружу, что сижу на острой ветке на высоте сто ярдов над узким ущельем, которое поросло кактусами или кишит крокодилами, — покорно сказал он, — но пока мне не на что пожаловаться.

— Тазло, пожалуйста… — Ее голос прервался от сдавленных рыданий. — Говори вразумительно, скажи, что ты знаешь меня, твою маленькую Сисли Пим.

— Ты Сисли Пим, моя милая?

— Я Сисли Пим, твоя суженая! Ты меня не помнишь?! — Миниатюрное личико сморщилось от слез, но она сдержалась усилием воли и выдавила слабенькую улыбку. — Но ты не виноват, я знаю. Это ты ударился головой и стал странным.

— Я странный? — Лафайет снисходительно улыбнулся. — Я единственный нормальный во всем этом глупом сновидении, нет, ты, Сисли, не глупость, ты просто восхитительна…

— Ты так считаешь? — Она очаровательно улыбнулась. При слабом освещении Лафайет решил, что ее волосы похожи на султаны из перьев. Бледно-фиолетовые, они обрамляли ее лицо сердечком.

— Да, конечно! Но все остальное — это мои типичные сновидения перед тем, как проснуться. Вот и этот язык, на котором я говорю, всего лишь плод моего подсознания для завершения окружающей картины — просто тарабарщина какая-то, но сейчас он кажется вполне осмысленным. Плохо, что я не могу записать это на магнитофон. Интересно было бы узнать, имеет ли этот язык свою систему, или это просто набор случайных звуков.

— Тазло, пожалуйста, не надо! Ты меня пугаешь! Ты… ты даже говоришь не по-своему!

— Действительно, — признал О’Лири. — На самом деле меня зовут Лафайет О’Лири. Но не пугайся, я не опасный.

— Тазло, не надо! — прошептала Сисли. — Вдруг Уизнер Хиз тебя услышит?

— Кто это?

— Тазло, Уизнер Хиз — смотритель Таллатлона! Он может не понять, что ты просто бредишь, потому что ударился головой! Он может всерьез принять твои речи, будто ты кто-то другой! Вспомни, что случилось с Фуфли Ханом!

— Боюсь, я забыл. Что случилось с бедным стариком Фуфли?

— Они… Они заставили его слушать пение до умопомрачения.

Лафайет прищёлкнул языком:

— Сисли, если уж кто высидит на концерте королевской филармонии Артезии, то никакой другой хор ему не страшен. — Лафайет сел и ощутил острую боль в пояснице. Эта боль начиналась где-то в воздухе фута на два выше и влево от лопатки. Он повернул голову и увидел кипу белых повязок, из которых торчали довольно грязные золотисто-коричневые перья.

— Как… вы все здесь?

— Кто? — тревожно спросила Сисли. — Тазло, надеюсь тебе не мерещатся невидимые враги?

— Я говорю об этих чертовых крыльях, — ответил Лафайет. — Мне снилось, что я летел по воздуху легче легкого, а потом разбился о верхушку дерева. Затем последовало нечто вроде нападения плотоядных голубей, потом появился человек-птица и… и это все, что я помню. — Он потёр голову. — Смешно, сейчас мне следовало бы уже проснуться и хорошенько повеселиться по поводу всего этого.

— Тазло, ты бодрствуешь! Разве ты не видишь? Ты здесь, в Таллатлоне, со мной!

— А до того как я начал летать, — продолжал Лафайет, хмурясь от напряжения мысли, — я был изолирован на вершине горы. Совершенно явная символика, отражающая моё ощущение изоляции вкупе с проблемой. Понимаешь, я нашёл Главный Референт — разновидность прибора вероятностных энергий, думаю, украденного из Центральной. Я ужасно намучился, пытаясь добиться разговора с властями…

— Тазло, забудь об этом! Это был просто страшный сон! Теперь ты проснулся! Ты совсем поправишься, как только заживет твое крыло!

— Я считаю, что если восстановить все события сна сразу же после пробуждения, то можно зафиксировать его в сознательной памяти. Итак, надо подумать: в пещере находился человек — это было привидение. Он был, пожалуй, под чарами, если не учитывать, что логическая часть моего мозга сохранила нечто под названием STASIS POD, чтобы все рационализировать. Предположим, он олицетворяет Мудрость. Но факт его нападения наводит на мысль, что у меня скрытый страх перед непознанным.

— Тазло, может, нам выйти на солнышко, чтобы рассеялись эти нездоровые фантазии…

— Постой, это же очень интересно. Я и не знал, что можно проводить самопсихоанализ, разбирая собственные сны! Я всегда думал, что верю в Науку, а на самом деле она меня подспудно пугала! Так, теперь посмотрим: был еще старичок, похожий на ангелочка. Он нашёл меня, когда я упал с утеса, принес меня домой и накормил роскошным завтраком, — Лафайет улыбнулся при воспоминании.

— Тогда даже не казалось странным, что у человека, живущего в травяной хижине, полный холодильник гастрономических продуктов.

— Ты голоден, Тазло? У меня прекрасный большой булфрут, только что сорван.

— Конечно, отчего бы и нет? — Лафайет довольно улыбнулся девушке. — Я могу попробовать все, что в этом сне, включая тебя… — Он поймал ее руку и нежно поцеловал в губы.

— Тазло! — Сисли взглянула на него, и было ясно, что она приятно удивлена. На близком расстоянии он видел бархатисто-гладкую поверхность ее щеки, длинные ресницы, обрамляющие светло-зеленые глаза, и пушистые кудрявые перья на гладком лобике.

— Ты хочешь… ты правда хочешь…

— Хочу чего? — рассеянно спросил Лафайет, впервые замечая грациозные белые крылья, закрывающие Сисли словно сверкающим плащом из перьев.

— Ты хочешь жениться на мне!

— Подожди минуточку, — улыбнулся Лафайет, — с чего ты это взяла?

— Но ты… ты же поцеловал меня, да?

— Ну, конечно, а кто бы это не сделал? Но…

— О, Тазло! Это самый чудесный миг в моей жизни! Я должна сейчас же сказать папе! — Она вскочила — изящное миниатюрное существо, сияющее от счастья.

— Погоди минуточку… давай не будем никого вводить в этот сон. Мне нравится именно так, как есть!

— Папа будет так счастлив! Он всегда мечтал об этом дне! Я на минуточку, мой самый дорогой, я сразу вернусь. — Сисли повернулась и исчезла. Лафайет неуверенно встал, помычал от боли в перевязанном крыле, поковылял за ней и… налетел на твердую стену. Он отступил, ощупал грубо отесанную поверхность дерева в поисках двери, в которую вышла Сисли.

— Она должна быть здесь, — пробормотал он. — Я видел ее собственными глазами, или уж хотя бы теми глазами, которыми пользуюсь сейчас… — Но несколько минут поиска не привели ни к какому результату: стена была сплошной.

— Мой мальчик! — раздался за спиной свистящий носовой голос. О’Лири пришёл в смятение: посреди комнаты стоял угловатый морщинистый древний старик. На лице его светилась беззубая улыбка.

— Моя малышка только что сообщила мне счастливую новость! Поздравляю! Я, конечно, согласен, милый юноша! Приди в мои объятия! — Старик бросился вперёд, чтобы обнять Лафайета, который с недоумением уставился поверх лысой головы старика на пару молодцов с рельефными бицепсами, которые молча появились и встали возле Сисли Пим, скрестив руки на груди с выражением скуки и снисходительности.

— Папа сказал, что церемонию можно провести прямо сегодня вечером, Тазло! — воскликнула Сисли. — Правда, здорово?

— Все произошло слишком быстро, — ответил Лафайет, — вы делаете поспешные выводы. — Он помедлил, неожиданно заметив, что лица двоих молодых людей — по-видимому, ее братьев — нахмурились.

— Что ты имеешь в виду? — спросил один из них.

— Я хочу сказать, что… мне, конечно, очень нравится Сисли… но…

— Но что? — запальчиво перебил второй молодец.

— Но я не могу… то есть… ну, черт побери, я не могу жениться на ней или еще на ком-нибудь!

— Эй! В чем дело? — прощебетал старик, отступая и царапая Лафайета взглядом, как острыми когтями. — Не можешь жениться на моей дочери?

Сисли Пим издала жалобный вопль. Оба брата угрожающе наступили.

— Я хочу сказать… Я не могу быть женихом! — выпалил Лафайет, отступая на шаг.

— Как это… не можешь? — заинтересовался старик.

— У тебя запас желудей есть, так? — напомнил один из братьев.

— Гнездо у тебя подходящее, так? — наступал другой.

— И ты же поцеловал ее, — вновь вмешался первый брат.

— И она не возражала, — поддержал его второй, — значит, она согласна, так?

— А тогда, какие могут быть препятствия? — прокаркал старик, будто дело было уже решенное.

— Просто… просто…

— Тазло… ты не… не… не…

— Надеюсь, ты не хочешь сказать, что уже обещал какой-нибудь другой девице в Таллатлоне? — с угрозой спросил один из братьев, тот, что был покрупнее.

— Конечно, нет! Но я не могу просить Сисли Пим выйти за меня замуж, — твердо сказал Лафайет. — Сожалею, что поцеловал ее. Я не имел это в виду.

Внезапно сверкнул стальной клинок, и в горло Лафайета уперся конец ножа, который сжимал в сильном смуглом кулаке меньший брат.

— Сожалеешь, что поцеловал мою сестру, да? — прошипел он.

— Нет, на самом деле я не сожалею, — заявил Лафайет и сильно наступил на подъем ноги нападавшего, одновременно отбивая запястье и ударяя кулаком в ребра.

Юноша согнулся, кашляя и прыгая на одной ноге.

— Между прочим, мне это очень понравилось, — вызывающе заявил О’Лири. — Но факт есть факт. Я никогда ранее не встречал Сисли, я ее увидел всего десять минут назад. Как же вы можете желать, чтобы она вышла замуж за незнакомца?

— Никогда не видел? — голос старика дрогнул, он жестом показал второму брату, чтобы тот не подходил. — Что это значит? Вы же вместе выросли! Вы же почти ежедневно встречались в течение последних двадцати двух лет!

— Папа, кажется, я поняла! — вскрикнула Сисли, кидаясь между Лафайетом и своими родственниками. — Бедный Тазло считает, что в его состоянии было бы нечестно жениться на мне.

— Состояние? Какое состояние? — раздражённо спросил отец.

— При падении, когда он сломал крыло, он ударился головой и потерял память.

— Это звучит правдоподобно, — заметил старший брат.

— Во-первых, как его… хм… угораздило упасть? — проворчал младший, потирая область желудка, запястье и голень одновременно.

— Да, как же это ты упал, Тазло? Ведь никто же не падает? — спросил старик. — Такой мастер полета, как ты!

— Это длинная история, — коротко ответил Лафайет. — Вы не поймёте…

— Пожалуйста… ну как он вам расскажет? — спросила Сисли. — Он же ничего не помнит!

— Однако он вспомнил, как целуют ничего не подозревающих девиц, — прорычал младший брат.

— Послушайте, парни, давайте просто забудем об этом. Я признаю свою ошибку, прошу прощения, если ввел вас в заблуждение…

— В заблуждение? Эта глупая гусыня прилетела к нам на всех парах, выпалила радостную весть, и ее слышала половина обитателей! Теперь мы станем посмешищем, особенно, если уйдем и оставим вас в комнате без присмотра!

— Ну, тогда я куда-нибудь уйду. Я не ищу неприятностей. Только укажите мне, где ближайший телефон…

— Ближайший что?.. — три голоса прозвучали как один.

— Ну, тогда телефонную станцию. Или полицейский участок. Или остановку автобуса. Мне нужно сделать сообщение…

— О чем он говорит?

— Бредит, наверное.

— Думаю, следует сообщить Уизнеру Хизу.

— Нет! Тазло ничего такого не сделал! — вступилась Сисли. — Он поправится, как только вы уйдете и оставите нас одних!

— Вряд ли, — мрачно усомнился младший брат.

— Ты, девочка, пойдешь с нами, а я позабочусь, чтобы Хаз перешел в холостяцкое гнездо…

— Я ему нужна! А теперь убирайтесь оба и ты, папа, если ты на их стороне!

— Я никогда ни к чему не присоединяюсь, — быстро ответил старик. — Спокойно, дитя моё. Мы посоветуемся. Нужно что-то предпринять. Эх, а пока, я думаю, мы просто будем все держать в секрете. Незачем давать пищу острым языкам.

— Тогда вам придётся оставить Тазло здесь, — решительно заявила Сисли.

— Если он уйдет, каждому станет ясно… что что-то не так…

— Ба-а, крошка права, — сказал младший брат.

— Тазло, может, лучше ляжешь? — спросила Сисли, взяв Лафайета за руку.

— Мне хорошо, — ответил Лафайет. — Но они правы. Я не могу здесь оставаться. — Он повернулся к троим мужам семейства, но в комнате были только он и Сисли.

— Куда они ушли?

— М-м-м. — Сисли задумалась. — Папа, наверное, поспешил к насесту своего дядюшки Тимро, чтобы обсудить ситуацию за чашечкой-другой булсидра, а Вугдо и Генбо стоят шагах в двадцати и разговаривают. Думаю, они не особенно довольны. Но ты об этом знаешь не хуже меня, Тазло.

— Как они выбрались?

— Они просто… вышли, конечно. Что ты имеешь в виду?

— Я искал… дверь, — Лафайет споткнулся на слове. — Я не могу ее найти.

— Что такое две-ерь, Тазло?

— Ты знаешь. Это часть стены, которая подвижна. Ну, открывается или отъезжает в сторону. Я, кажется, не знаю, как это по-таллатлонски.

Сисли, казалось, заинтересовалась:

— Для чего она, Тазло? Наверное, просто для украшения?..

— Чтобы входить и выходить. Ты знаешь — дверь!

— Тазло, что бы это ни было, тебе не требуется дверь, чтобы выходить. Я думаю, все это последствия удара по голове…

— Ну ладно, как ты выходишь без двери?

— А вот так… — Сисли повернулась к стене и шагнула к ней… сквозь нее! Лафайет увидел, как ее нога погрузилась в твердое дерево, затем тело. Кончики крыльев пропали последними. Стена оставалась целой, как и прежде. Он прыгнул за ней и стукнулся руками о шероховатое дерево. Он было целое, слегка тёплое на ощупь…

Сисли появилась опять, прямо у Лафайета под подбородком, слегка задев его, когда он отпрянул назад. Она растерянно засмеялась.

— Как… как, черт возьми, ты это сделала? — задыхаясь, спросил он.

— Тазло, ты меня разыгрываешь, да?

— Разыгрываю? Разыгрываю, что схожу с ума… — Лафайет остановился, вздохнул и натянуто улыбнулся. — Я постоянно забываю. Чуть было не решил, что все это на самом деле, а не во сне. Потом ты прошла сквозь стену и испортила впечатление. Не пора ли в самом деле просыпаться? — Он слегка пошлепал себя по щекам. — Давай, О’Лири, проснись! Проснись!

— Тазло! — Сисли поймала его запястье. — Пожалуйста, перестань разыгрывать сумасшедшего! Если Уизнер Хиз увидит тебя, произойдет ужасное!

— Мои сновидения всегда были чересчур реальны, — сказал Лафайет. — И это еще более усугубилось с тех пор, как я прочитал все эти книги по гипнозу. Если бы Центральная не держала на мне этот ограничитель, я бы, пожалуй, подумал, что меня перенесли в другой вероятностный континуум…

— Прошу тебя, Тазло, — хныкала Сисли. — Лучше ляг и поспи хорошенько.

— В том-то и беда, Сисли, что я сплю, и ты мне снишься. Мне нужно проснуться и заняться спасением королевства.

— Какого королевства? Таллатлон не королевство, а ограниченная мифократия!

— Я говорю об Артезии. Она несколько старомодна в некотором смысле, но в целом это очень милое местечко. Мне приходилось бывать ее королем, по крайней мере, несколько дней, пока я не решил отречься в пользу принцессы Адоранны. Это случилось после того, как я убил Лода, двуглавого великана, и его любимого дракона. На самом-то деле это был, конечно, не дракон, а просто динозавр, которого Горубл переправил из локуса с более примитивной формой жизни… и…

— Тазло, ляг, только закрой глаза, и все эти дикие фантазии улетучатся!

— То не дикие фантазии. А вот это — дикая фантазия. Разве ты не видишь, как все нелепо? Люди с крыльями, которые ходят сквозь стены? Типичные образы из снов, возможно отражающие моё подсознательное желание освободиться от всех ограничений…

— Тазло, подумай! Конечно, у нас крылья. Иначе как бы мы летали? И, конечно, мы ходим сквозь стены, а как же еще мы выходили бы?

— Все именно так: присутствует примитивная внутренняя логика хорошо организованного сна.

— Весь этот разговор о великанах и драконах — фантазия, Тазло, неужели ты не понимаешь? Это символы препятствий, которые тебе предстоит преодолеть. А то, что ты был королем, — транспортное осуществление желания. Воображаемое отречение значит, что ты имеешь все привилегии королевской власти без обязанностей.

— Ну и ну… да ты сама неплохо владеешь терминологией! Но я полагаю, этого следовало ожидать, раз уж ты — порождение моего подсознания…

Сисли топнула ножкой:

— Твоего подсознания! Тазло Хаз, я заставлю тебя признать, что я настоящая, живая женщина во плоти, существующая в трехмерном пространстве, и твое подсознание не имеет с этим ничего общего!

Она обняла Лафайета за шею и поцеловала его нежно и продолжительно.

— Вот! — сказала она, задыхаясь. — Теперь скажи, что я — плод твоего воображения!

— Но… но, если ты настоящая, — с трудом соображал Лафайет, — тогда как же насчёт Артезии… и Рыжего Быка, и пещеры, полной хитроумных механизмов, и старика в гробу, и Лома, и…

— Это тебе просто приснилось, Тазло, милый, — прошептала Сисли. — Теперь ляг. Давай-ка я покормлю тебя холодным булфрутом и поговорим о нашем будущем.

— Ну… — заколебался Лафайет. — Тут только вот какое дело. — Он оглядел голые стены вокруг себя. — Вам очень хорошо ходить сквозь твердое дерево, и твоему папе, и братьям тоже. А как же я? Мне-то как выйти?

— Тазло, Тазло, ты же ходил сквозь стены с полутора лет!

— Полагаю, примерно в том возрасте я научился ходить, но не сквозь тиковые обшивки.

— Глупый мальчик! Пойдём… Я покажу тебе. — Она взяла его за руку, подвела к стене, проскользнула в нее. Лафайет смотрел, как дерево поглощало ее плоть, тело сливалось со стеной, будто она опускалась в темную воду. Видна была лишь ее рука, которой она держала его руку. Она быстро скрылась, дерево сомкнулось за ее предплечьем, запястьем… Пальцы Лафайета больно натолкнулись на дерево. Рука Сисли все еще сжимала его руку. Он вырвался, потирая ободранные костяшки, когда она снова появилась. В широко раскрытых глазах ее появилось выражение беспокойства.

— Тазло, в чем дело?

— Я же говорил тебе, что не умею ходить сквозь стены!

— Но… но, Тазло, тебе это необходимо!

— Факт есть факт, Сисли.

— Но если ты не умеешь ходить сквозь стену… — На лице ее появился испуг.

— Тогда, я полагаю, мне придётся прорубить путь наружу. Можешь достать мне топор?

— Топор?

Он описал топор.

— В Таллатлоне нет ничего подобного. И… если бы даже было, то сколько же тебе потребуется времени, чтобы прорубить шесть футов твердого кривуда! Он же прочнее железа!

Лафайет опустился на кровать.

— Прекрасно! Я в ловушке. Но как же они меня сюда затащили?..

Прежде чем Сисли успела ответить, из стены появился младший брат Вугдо.

— Я только что переговорил с Уизнером Хизом, — сказал он. — Ладно, не сердись на меня, — добавил он, когда Сисли обернулась к нему. — Он нашёл меня и спросил, как себя чувствует Хаз. Я ему сказал, что нормально. Вот он и хочет его повидать.

— Вугдо, как ты мог? — воскликнула Сисли.

— Хазу рано или поздно придётся предстать перед ним. И чем раньше, тем лучше. Если он вызовет подозрение у старого дьявола, то… ну, ты знаешь, каков Уизнер.

— Когда… когда он хочет его видеть?

— Он сказал сейчас, сегодня вечером.

— Нет!

— Но я его уговорил подождать до утра. Я сказал, что у него голова болит. — Вугдо кисло глянул на Лафайета. — Я не сказал ему, что его головная боль — ничто по сравнению с моей.

Когда Вугдо ушел, Сисли посмотрела на Лафайета широко открытыми от страха глазами:

— Тазло, что делать?

— Не знаю, малыш, — мрачно ответил Лафайет. — Но лучше что-нибудь делать.

Глава 5

— Давай начнём сначала и посмотрим, нельзя ли что-нибудь понять, — предложил Лафайет. Он казался спокойным и рассудительным. — Итак, я был дома в безопасности, всем довольный, и вдруг получил записку от Рыжего Быка…

— Нет, не так, — сказала Сисли, тряхнув головкой. При этом ее фиолетовые султаны восхитительно заколыхались. — Ты был на охоте, собирался принести домой пару птичек уи-уи с золотыми хохолками, чтобы они жили у нашего домашнего очага, когда у нас будет свое гнездо.

— Ладно, пусть будет так, как ты говоришь. Итак, мне снилось, что я в Артезии, получил записку от Рыжего Быка. Под влиянием порыва я сделал то, о чем он просил: вышел один среди ночи на таинственную встречу в таверне «Секира и Дракон».

— Если ты был так доволен жизнью в этом сне, — сказала Сисли, — зачем же ты сделал такую глупость?

Лафайет вздохнул:

— Полагаю, я всегда был романтиком, — признался он. — Именно когда все устраивается наилучшим образом, у меня появляется эта неуемная тяга к приключениям. И наверное, мысль вернуться в «Секиру и Дракон» была связана с этим. Знаешь, оттуда ведь все и началось…

— Нет, я не знаю. Расскажи мне.

— Ладно… с чего бы начать? С Колби Конерз, видимо. Я был чертежником, работал на литейном заводе. Эта работа не очень захватывающая, и я много читал. Я читал о гипнозе. Однажды вечером я пытался освоить новую технику, которую вычитал из книги профессора Шиммеркопфа, и… ну вот я и попал в Артезию, в сумерках шёл по мостовой. Доносился запах жареной гусятины и крепкого пива из таверны «Секира и Дракон».

— Другими словами, ты согласен, что Артезия вымышлена! — торжествующе воскликнула Сисли.

— Ладно… думаю, что на языке Колби Конерз, литейного завода, пансиона миссис Макглинт это был сон, но так как я там обитал, этот мир был так же реален, как и Колби Конерз, даже реальнее! У меня были приключения, я делал то, о чем всегда мечтал, приключения были такие, каких я всегда хотел…

— Осуществление желания…

— Пожалуйста, перестань говорить «осуществление желания». Я не помню такого желания, как быть обвиненным в похищении принцессы и очутиться в тюремной камере. Я не желал потеряться в пустыне, или быть запертым Лодом в клетку пыток.

— Но ты избежал всего этого?

— Ну, конечно! Если бы не избежал, то меня бы здесь не было. Фактически, я не уверен, что я здесь. Как мне увериться? Сон кажется реальным, пока спишь. Можно себя щипать, но ведь может и сниться, что ты себя щиплешь, и даже может сниться, что ты проснулся, и…

— Тазло, пожалуйста, не надо так волноваться! Ты мне рассказывал о приснившейся Артезии…

— Да. Так я закончил на том, что жил во дворце как постоянный гость принцессы Адоранны…

— Эта принцесса… она была хорошенькая?

— Невероятно! Золотые волосы, большие голубые глаза…

— Голубые глаза? Как нелепо!

— Вовсе нет, напротив! И фигура как у ангела…

— Ты… ты был влюблен в это существо?

— Ну… Я думал, что был, некоторое время… но…

— Но… но что?

— Но, — Лафайет внезапно замолчал, заметив тревогу Сисли. — Но, конечно, в конце концов я понял, что на самом деле я не влюблен в нее… и она вышла замуж за графа Алана и жила счастливо с тех пор… по крайней мере некоторое время.

— В то время ты занимал роскошные апартаменты в ее дворце! Как уютно!

— Поверь, мы с ней были добрыми друзьями, и все. А граф Алан был признан лучшим фехтовальщиком королевства, между прочим…

— Значит… только страх перед этим грозным воином удерживал тебя от ухаживаний?

— Перед кем? Перед Аланом? Чушь! Я с ним однажды дрался на дуэли и победил… с небольшой помощью Дафны, конечно…

— Кого? — холодно спросила Сисли. — Дафны?

— А, Дафна… бывшая горничная со второго этажа, — на ходу изменил Лафайет ход повествования. — Но не нужно отвлекать меня от попытки выяснить, что реально, а что нет. В любом случае я был в Артезии, встречался с Рыжим Быком. Я думал… ну, я думал, что будет как раньше, но было как-то не так. Даже Рыжий Бык казался каким-то не таким: он, казалось, лишился всякой сознательности…

— Во сне все меняется, Тазло.

— Думаю, да. Но не это было самой большой переменой. Рыжий Бык вышел на минуточку и вдруг… ну, эту часть очень трудно объяснить… неожиданно… я стал кем-то другим.

— Так всегда бывает во сне, — посочувствовала Сисли. — Но теперь ты проснулся, ты — это ты, тот же самый милый Тазло Хаз, которым был всегда…

— Но я не всегда был Тазло Хазом! — Я был Зорро, из шайки Путников!

— Кажется, ты говорил, что был каким-то Лафайетом, экс-королем Артезии! Вот видишь, Тазло, какие у тебя галлюцинации!

— Ты не понимаешь, все так просто! Сначала я был Лафайетом О’Лири, потом Зорро, а теперь я Тазло Хаз, только я все равно Лафайет О’Лири, если только ты понимаешь, что я имею в виду.

— Нет, — вздохнула Сисли. — Я не понимаю. И это не решает нашу проблему, Тазло. Ты еще должен вспомнить, как выходить.

Лафайет сел на край кровати, обхватил голову руками, не обращая внимания на странное ощущение коротких кудрявых перьев вместо волос.

— Мне нужно как-то с этим бороться, — твердо решил он. — Или я не сплю, и это все реально, а у меня потеря памяти, и в этом случае я всегда мог ходить сквозь стены, или я сплю… И если я сплю, мне следует видеть во сне все, что я хочу… в том числе и то, как я прохожу сквозь стены! — Он посмотрел вверх с довольным выражением липа. — Следовательно… в любом случае, я это могу. — Он встал, вызывающе осмотрел стену, шагнул к ней и… ударился носом так сильно, что из глаз посыпались искры.

— О, Тазло, не так! — взвизгнула Сисли. Она прильнула к нему, издавая успокаивающие звуки: — Мой маленький-малюсенький, даже ходить не может, бедненький Тазлик, ну, ну же, нянюшка Сисли поможет…

— Я могу ходить сквозь стены! — убеждал себя Лафайет. — Это совершенно естественно в этом безумном месте, где смешались все представления о норме. И мне нужно только правильно держать рот, и… — Говоря это, он отстранился от девушки, приблизился к стене… и стукнулся о нее так, что зашатался.

— Тазло, ты все делаешь неправильно! — крикнула Сисли. — На самом деле здесь нет ничего трудного, нужно лишь ощутить слияние.

— Слияние, да? — мрачно переспросил Лафайет. — Ладно, Сисли, если хочешь помочь, научи меня сливаться!

Лафайет потерял счёт времени. Сисли дважды выходила за пищей — пирожными из птичьих семечек и сладким соком, которые, несмотря на низкую калорийность, вполне утоляли голод. Впрочем, Лафайета это не радовало. Однажды появился Вугдо, чтобы сделать безапелляционное заявление, но Сисли выгнала его, проявив такую горячность, что О’Лири удивился. Несмотря на все усилия, ему так и не удалось протиснуться сквозь шестидюймовый кривуд.

— Ну же, Тазло, — повторяла девушка мягко и терпеливо, что очень тронуло Лафайета, несмотря на расстроенные чувства, — расслабься, и мы попробуем снова. Помни, это не трудно. Тут не требуются большие усилия или особая ловкость. Это всего лишь вопрос правильного осмысления.

— Ясно, — понуро сказал Лафайет. — Это все равно, что описывать незрячему разницу между лиловым и красновато-коричневым.

— Я смутно припоминаю, как я это сделала в первый раз, — задумчиво сказала Сисли.

Лафайет видел, что она устала до изнеможения, видел это по темным кругам под глазами, по опущенным изящным плечикам. Но при мягком свете горящего светильника она еще нежно улыбалась ему.

— Мне было около двух лет. Папа с мамой планировали пикник на верхушке дерева. Они мне столько раз рассказывали, как бывает, когда впервые видишь открытое небо.

— Впервые? В возрасте двух лет?

— Конечно, мой Тазло. Младенец не может покинуть гнездо, в котором родился, пока не научится сливаться.

— О, боже! А если малыш не может научиться, как я?

— Тогда… тогда он остается заключенным на всю жизнь. Но этого не случится, Тазло… этого не может случиться с тобой… с нами! — Ее голос прервали рыдания.

— Ну, ну, не принимай это близко к сердцу, малыш, — успокаивал Лафайет, прижимая к груди ее хрупкую, как перышко, фигурку и поглаживая по спине. — Я постепенно пойму…

— Ко… конечно, поймешь. Я глупая. — Она смахнула слезу и улыбнулась ему. — Ну, давай снова…

Серый свет утренней зари струился сквозь высокое световое отверстие в стене, о которую Лафайет шлепнулся в очередной раз и ощупывал последний кровоподтек на челюсти.

— Может, мне и не следовало сливаться, — устало сказал он. — Извини, Сисли. Я старался. И ты старалась. Ты старалась как никто другой… но…

— Тазло… если ты не явишься в назначенное время к Уизнеру Хизу, он поймет, что что-то не так. Он придет сюда… он тебе будет задавать вопросы… и когда узнает, что ты ничего не помнишь из своей жизни… что ты страдаешь этим страшным наваждением о других мирах… тогда он… он…

— Она горестно замолчала.

— Может быть, не так. Может быть, я смогу убедить его, что я просто спятил, что у меня в голове все перепуталось. Может, он мне еще даст время…

— Никогда! Ты знаешь, как он относится ко всему, в чем есть хоть намёк на одержимость!

— Нет, а как?

— Тазло, ты не мог забыть все! — Сисли села рядом, взяла его руки и крепко сжала. — Хиз обладает даром проникать в суть явлений, и если он заметит что-нибудь… хоть малейший намёк на то, что в кого-то вселился пожиратель умов, то несчастный выходит вон!

— Куда?

— Вон. В пустоту. Ты знаешь.

— Сисли, могли бы мы принять за рабочую гипотезу, что я ничего не знаю? Расскажи мне.

— Ладно… так глупо кажется рассказывать тебе то, что знает каждый… но… однажды, много лет назад на Таллатлон напали существа, слишком ужасные, чтобы их можно было описать. Они забирали умы людей, захватывали их в момент, когда люди понижали барьер с целью слияния, — и овладевали ими. Сначала жертва казалась чуть-чуть странной, будто она… потеряла память. Но мало-помалу она начинала изменяться. Во-первых, люди начинали терять перья, их кости росли, султаны выпадали, и на их месте появлялись гибкие тонкие волосы. В конце концов их крылья слабели и… и отпадали!

— Это ужасно, — сказал Лафайет. — Но на самом деле это просто миф. Люди не обращаются в других людей, — он внезапно замолчал, поняв значение того, что говорил. — Я имею в виду, что обычно…

— Вот именно, — сказала Сисли. — Я знаю, что ты до сих пор ты, Тазло, милый… но… но очень похоже… очень странно… и Уизнеру Хизу покажется более чем странным! Он будет уверен, что ты — пожиратель умов… и он… он пропоет тебя насквозь! И тебя не будет… навсегда… — Она расплакалась.

— Ну, ну, Сисли, не плачь, — утешал ее Лафайет, обнимая. — Все еще не так плохо, у нас еще есть немного времени. Может, до меня еще дойдет суть этого… или, может быть, он не придет, или…

— Я… я постараюсь быть храброй, — Сисли смахнула слезы и улыбнулась Лафайету. — Ты прав. Еще есть время. Мы не должны сдаваться. Давай попробуй еще: закрой глаза, думай, что стена сплетена из маленьких лучиков света. И эти лучики света — всего лишь крошечные крапинки, которые очень быстро двигаются… так быстро, что на самом деле их нет… и ты тянешься, ты их чувствуешь, ты подгоняешь под них образ своего мышления и…

— Все правильно, — неожиданно раздался резкий голос Вугдо. — Уизнер Хиз ждёт, пойдём, Хаз.

Молодой человек стоял прямо внутри непроходимой стены — непроходимой для Лафайета по крайней мере, как он с отвращением думал, — и сердито смотрел. Все здесь, будь то мужчина, женщина или ребенок старше восемнадцати месяцев, имели свободу входить и выходить, все, кроме него!

— Он не готов, — Сисли вскочила и встала перед братом. — Хизу придётся подождать.

— Ты должна быть поосмотрительнее…

— Уходи! Ты все портишь! Если бы ты дал нам время…

— Это не я, это Уизнер Хиз…

— Да, действительно, это Уизнер Хиз, — сказал другой голос, резкий, высокий — он, как показалось Лафайету, пронзил его кости. Лафайет обернулся и увидел худого крылатого старика с жестким лицом. К его морщинистому скальпу еще прилегали несколько серых султанов, нос напоминал орлиный клюв, а глаза — горящие угли.

— И я здесь, — зловеще прошипел Уизнер Хиз, — чтобы раскрыть правду об этом любопытном случае!

— Нечего тут раскрывать, — решительно сказала Сисли, обернувшись к Смотрителю. — Тазло сильно упал, он ушиб голову. Естественно, он немного не в себе. Но теперь… он все помнит… да, Тазло? — Она повернулась к нему, глаза ее горели страхом и решимостью.

— Ну, может, я еще не вспомнил кое-какие детали, — Лафайет пытался выиграть время.

— Так? Это действительно хорошая новость, — отрезал Уизнер. — Но, разумеется, это дело не может решиться так просто. Это касается интересов Таллатлона. Люди боятся самого плохого. Они требуют доказательств. Я уверен, что вы готовы пойти со мной и рассеять все страхи.

— Конечно, он пойдёт, — торопливо заговорила Сисли, — но ему нужен покой. Он еще не поправился…

— У меня нет намерения утомлять пострадавшего, — строго заметил Уизнер.

— Несколько вопросов, несколько проверок на людях — и все. Тогда честный Тазло, если это действительно Тазло, сможет вернуться на свое скорбное ложе, если… ему еще требуется особое внимание…

— Завтра! Завтра ему будет намного лучше…

— Завтра может быть слишком поздно, девочка!

— Ему может стать хуже, если он сейчас выйдет…

— Предположим… — Уизнер указал на Сисли костлявым пальцем. — Предположим, что этот человек, которого мы зовем Тазло Хазом, на самом деле заражен паразитом из тёмных пространств между мирами! Ты бы стала нянчить его здесь, помогать ему подготовить место для развития таких же, как он?

— Он не заражен! Я знаю, что не заражен!

— Сисли, его необходимо проверить, — перебил появившийся Генбо.

— Сопротивление лишь повредит ему. Если он — Тазло, все закончится через несколько минут. Он не пострадает, если ответит на несколько вопросов, несмотря на физическую слабость, хотя мне он кажется достаточно крепким, — добавил Уизнер, взглянув на Лафайета далеко не сердечным взглядом.

— Он пойдёт с вами сейчас, — твердо заявил Вугдо. — Не так ли, Тазло?

Лафайет медленно перевёл взгляд с Вугдо на Уизнера Хиза, затем на Сисли. Наконец, тяжело вздохнув, он сказал:

— Нет. Боюсь, что не в моих силах сделать вам это одолжение.

— Нет, говоришь?! — взвизгнул Смотритель. — А я говорю, да! Вугдо, Генбо, взять его!

— Пошли, ты… — Вугдо схватил Лафайета за предплечье, Генбо крепко схватил его за раненое крыло и заломил его, когда Лафайет попытался вырваться. Сисли вскрикнула. Отец был в отчаянии. Лафайет напряг ноги, но боль в сломанном крыле жгла, как горячий меч, под лопаткой. Его толкнули на выход, оглушительно стукнув о неподдающуюся стену.

— Что это? — спросил Вугдо, стоявший наполовину в стене, наполовину снаружи. Он изумленно смотрел на Лафайета. — Сливайся, говорю тебе! Сливайся! Это глупое сопротивление!

— Извините, — ответил Лафайет. — Не могу. Я, кажется, забыл, как это делается.

— Ага! — ликовал Уизнер. — Видите? Доказательство! Подтверждение! Именно так было в прошлый раз, когда мы имели с ними дело, и мы их поймали в конце концов! Пожиратели умов не обладали нашим искусством слияния! И поэтому мы их заперли и уморили голодом…

— Нет! Это неправда! — рыдала Сисли. — Он просто забыл!

— Тихо, глупышка! Ты что, станешь защищать чудовище среди нас?

— Он не чудовище!

— Да? А откуда тебе знать?

— Потому… потому, что я смотрела ему в глаза… и он хороший!

— Тогда пусть он выйдет… и докажет, что он человек-птица.

— Бесполезно, Сисли, — сказал Лафайет. — Я не умею, и все.

— Значит, ты признаешься, что ты — пожиратель умов! — прошипел Уизнер Хиз, отступая назад. Вугдо и Генбо отошли и уставились на него. Только Сисли по-прежнему прижималась к его руке, пока отец не оттащил ее.

— Нет, — сказал Лафайет. — Ничего подобного я не признаю.

— Пошли, пусть сам себя покажет, — решил Уизнер Хиз. — Мы уйдем и оставим его одного. Если он настоящий человек и не одержим, то он выйдет. Если нет, то тогда пусть будет заключен здесь навеки в назидание остальным из его ужасного рода!

В полном молчании, нарушаемом лишь рыданиями Сисли, ее отец и братья прошествовали сквозь стену, будто сквозь пелену темно-коричневого дыма. Уизнер Хиз взял девушку за руку и потянул за собой, хотя она все еще сопротивлялась. Лафайет остался один в замурованной комнате.

В чашках еще было немного фруктового сока. О’Лири немного выпил, остальное оставил. Он обошел комнату, бессмысленно ощупывая и ковыряя стены в поисках какого-нибудь незамеченного выхода.

— Не теряй времени! — посоветовал он сам себе, падая на кровать. — Выхода нет, кроме одного — сквозь стену. Ты в ловушке. Так уже было. Тут все кончено… в ловушке глупого предрассудка…

«Но, — тут же подумал он, — может, это и не предрассудок вовсе. С одной стороны, Уизнер прав, я — пришелец. По-видимому, этот парень, Тазло Хаз, реальная личность. По крайней мере такая же реальная, как все в этом мире. Я не просто отрастил крылья, я забрал чье-то тело. И когда я был Зорро, произошло то же самое!» Он встал и зашагал по комнате.

— Зорро действительно был, он был Путник, у него была подружка Гизель и блестящая карьера карманника впереди. Это пока я не пришёл и не украл его обличья. А тогда… — О’Лири сделал паузу, задумчиво потёр подбородок.

— Тогда я опять поменялся внешностью — с Тазло Хазом. И на этот раз я поменялся не только телами, но и мирами. Почему бы и нет? Я это и раньше делал, не один раз. США — Артезия, потом полдюжины континуумов, в которые меня забрасывал Горубл, чтобы от меня избавиться, потом Меланж, а теперь Таллатлон.

Он вновь сел на кровать. «Но почему? Сначала я решил, что виновник Главный Референт. Я ткнул кнопку, и первое, что обнаружил впоследствии, было то, что меня никто не узнавал. Но на этот раз у меня не было Марка III. Я там просто стоял. И еще одна штука: раньше параллельные миры, в которые я попадал, всегда географически напоминали Колби Корнез. Были лишь некоторые различия, такие, как пустыня в Артезии с железнодорожной платформой, откуда можно было вернуться домой, но это все относительные мелочи. А здесь — все другое. Ничто не напоминает долину, где была гора. И люди не являются двойниками тех, которых я знал, как в прошлый раз Свайнхильд напоминала Адоранну, а Халк — графа Алана. — Он снова встал, беспокойно заходил. — Я должен признать несколько неоспоримых фактов. Во-первых, что я действительно получил записку от Рыжего Быка, и действительно встретился с ним в «Секире и Драконе», и что каким-то образом я поменялся местами с Зорро… — Он остановился как вкопанный. — Это значит… Зорро поменялся местами со мной!»

— О господи! — Лафайет продолжал бормотать себе под нос, хотя прошло уже полчаса. — Это меняет дело. Никто меня искать не станет. А если и станет, то найдет меня бродящим в состоянии изумления, заявляющим, что меня зовут Зорро — Свинья. Или они меня уже нашли. Я, возможно, уже дома, а вокруг меня суетится Дафна, кормит меня супом. Или кормит Зорро супом! — Он бросился на койку. — Погодите, я доберусь до этого гнусного типа! Перенимать мои жесты, пользоваться благосклонностью Дафны… — Он остановился, на лице застыло выражение испуга. — Боже! Этот грязный интриган, подлая вошь! Таким способом обманывать бедную Дафну! Нужно выбираться отсюда! Нужно домой! — Он вскочил, заколотил в стену, закричал. Кругом по-прежнему было тихо. Лафайет шлепнулся о стену. — Прекрасно, — прошептал он. — Давай еще разок! Ори громче! И этого будет достаточно, чтобы убедить Уизнера Хиза, что ты именно тот, кем он тебя считает, если тебя вообще кто-нибудь услышит, что очень сомнительно. Это дерево твердое, как броня. — Он сел на кровати, потирая разбитые кулаки. — И, возможно, он прав. Таллатлон, очевидно, своего рода оторванный мир со своим уровнем существования, не обычный параллельный континуум. Может, он находится на какой-нибудь диагонали относительно серии вселенных, контролируемых Центральной. Может, люди, подобно мне, случайно появлялись здесь ранее, может, есть своего рода вероятностная кривая ошибок, сквозь которую можно проскользнуть… — Он со вздохом лег. Луч солнца снаружи образовал яркое пятно на темном полированном полу. Благовония Сисли все еще висели в воздухе.

— Может быть всякое, — прошептал он. — Может, лучше немного поспать, и тогда я смогу лучше думать, чем…

Сон был приятный: он лежал на берегу реки под ветвями платана, а рядом Дафна шептала мягким любящим голосом:

«…постарайся, пожалуйста, ради меня… ты это можешь, я знаю, что ты это можешь…»

— Что постараться? — искренне удивился Лафайет и протянул руку, чтобы обнять ее за плечи. Но она уже каким-то образом пропала. Он был один под деревом… и свет померк. Он остался в темноте и слышал, как она все звала, слабо, словно с большого расстояния.

«…только ради меня, мой Тазло… пожалуйста, попробуй, пожалуйста…»

— Дафна? Где ты? — Он встал, пошёл на ощупь в полной тьме. — Куда ты ушла?

«Иди ко мне… иди… ты сможешь, если постараешься… попробуй… попробуй… попробуй…»

— Конечно, но где ты? Дафна!

«Постарайся, Тазло! Ты стараешься! Я чувствую, что ты стараешься! Вот так! Видишь? Думай так… и двигайся вот так…»

Он почувствовал, как эфемерные руки коснулись его мозга. Он почувствовал, как хитросплетения мыслей мягко развернулись, выровнялись, приняли направление. Его слегка потянуло, будто за какую-то нить. Он пошёл вперёд, прислушиваясь к ее голосу. Паутинки коснулись лица, потянули назад его тело, прошли сквозь тело…

Холодный свежий воздух вокруг него наполнился мягким шорохом. Он почувствовал запах зеленых растений, открыл глаза и увидел мерцание звезд сквозь сплетение листвы, увидел огни, светящиеся сквозь листья, увидел…

— Сисли! — вырвалось у него. — Как… что… — Она была у него в объятиях.

— Тазло, мой Тазло, я знала, что ты это можешь! Я знала!

Он повернулся, посмотрел на гофрированную поверхность шершавой коры. Он провёл по ней рукой. Кора была твердая.

— Надо же, подумать только, — сказал он удивленно, — я прошёл сквозь стену…

Глава 6

Уизнер Хиз все еще смотрел сердито, но даже Вугдо встал на сторону Сисли и Лафайета.

— Вы же говорили нам, что раз стена ему препятствует, то этот факт доказывает его одержимость, — сказал человек-птица. — Но само собой, когда ему дали немного времени разобраться, он вышел, как и обещала Сисли.

— Вы поставили условие сами, Уизнер Хиз, — пожал плечами Генбо. — Не жалуйтесь, что он его выполнил.

— Пойдём, Тазло, — сказала Сисли, тряхнув головкой. — Сейчас начнется праздник.

Лафайет заколебался, глядя на ветвь толщиной в ярд с блестящей тропинкой на поверхности. Она вела в освещённый танцевальный павильон.

— А что будет, — спросил он, — если поскользнешься?

— Почему ты должен поскользнуться? — Сисли прошла на несколько шагов вперёд, встала на пальчики и сделала пируэт, расправив белые крылья: лёгкое движение воздуха напомнило вздох, листья вокруг задрожали.

— У меня же крыло сломано, ты что, не помнишь? — с ходу придумал О’Лири. — Есть идея. Почему бы нам не остаться здесь и не послушать издали.

— Глупый мальчик. — Она схватила его за руку и вывела на опасную тропинку. — Просто закрой глаза, и я поведу тебя, — сказала она с шаловливой-улыбкой. — Мне кажется, тебе просто хочется, чтобы с тобой немного понянчились, — добавила она.

— Пойдём, — сказал Вугдо, проталкиваясь мимо Лафайета, и чуть не столкнул его с ветки. — У меня есть кое-что из выпивки, чтобы подкрепиться после всего пережитого за этот день.

О’Лири прижался к ветке, за листву которой ухватился, чтобы не упасть. Сисли оттащила его.

— Ради неба, Тазло, перестань вести себя так, будто ты не был одним из лучших атлетов Таллатлона. Ты меня срамишь.

— Ладно, только дай мне время, чтобы ноги к небу привыкли. — Он закрыл глаза и сконцентрировался. — Это смешно, Сисли, — сказал он, — но когда я полностью расслабляюсь и мой разум как бы освобождается, а тело Тазло становится своим, я начинаю вспоминать. Ах! Крохотные фрагменты воспоминаний будто проплывают по воздуху в солнечный день, и я глубоко ныряю над зияющей бездной и даже хожу по вертикали…

— Ну конечно, Тазло, ты все это проделывал достаточно часто.

— И… даже с закрытыми глазами я тебя чувствую. Ты стоишь там, в шести шагах, и разговариваешь с кем-то, а Генбо, кажется, ушел… в том направлении.

— Ну конечно, мы ощущаем друг друга, — голос Сисли прозвучал озадаченно. — Как же еще можно найти дорогу в гнездо после дальнего полета?

— Думаю, в этом есть смысл. А чтобы ходить по веткам, нужно лишь правильно настроить ум, да?

— Правильно, — хихикнула Сисли. — Ты такой торжественный и целеустремленный, будто собираешься выполнить нечто небывало смелое и важное, а требуется всего лишь пройти вниз по дорожке.

— Я думаю, все относительно, — сказал Лафайет и смело последовал за ней на звуки музыки.

Жизнь в Таллатлоне весьма приятная, все продумано, рассеянно отмечал Лафайет, расслабившись на ночном празднике. Не одна причина повеселиться, так другая. Сегодняшний бал, например, в честь второй недели со дня его реабилитации. Подбродивший сок булфрута тек рекой. Воздушные танцоры были искусны и грациозны в тонких шарфах и вуалях. Жареный птичий корм на вкус лучше жареного бифштекса, а Сисли все время рядом и такая любящая и внимательная невеста, какой только может пожелать мужчина. Только одна эта мысль гасила его энтузиазм.

— Но в конце концов все кончится хорошо, — в десятый раз убеждал он себя. — Как только я догадаюсь, как вернуться в свое тело, Тазло Хаз будет в своем. Он сможет рассказать довольно невероятную историю, но все это можно будет свалить на удар по моей голове. А когда все утрясется, он и Сисли будут жить счастливо.

«Все это верно, — сказал он себе. — Только до тех пор, пока ты не увлекся и не провёл брачную ночь с невестой».

— Это опять напоминает мне, что, может быть, прямо сейчас это пернатое подобие чистильщика отхожих мест ухаживает за Дафной!

«Не более, чем ты ухаживаешь за Сисли».

— Ты хочешь сказать, что он ее поцеловал?

«А ты бы не стал?»

— Конечно, но это разные вещи. Когда я целую Сисли, это просто… просто по дружбе.

«И он тоже. Ты можешь на это рассчитывать».

— Да я этому пернатому в волчьей шкуре… я ему и второе крыло сломаю!

«Надеюсь, ты подождешь, пока он вернется в птичью шкуру».

— Тазло, с кем ты разговариваешь? — спросила Сисли.

— А… просто с парнем по имени О’Лири. Он в некотором роде плод моего воображения. Или, может быть, я — плод его воображения. Это философский вопрос.

— Это не тот, которым был ты, когда еще бредил?

— Я мог упомянуть это имя. Но сейчас мне намного лучше, да? — Он мигнул, чтобы не мерещились двойники, и улыбнулся, глядя в глаза девушки, в которых застыл вопрос.

— В конце концов мне удалось слияние, и я ходил по веткам и ел птичий корм, и…

— Тазло, ты пугаешь меня, когда так говоришь. Это будто… будто ты играешь роль вместо того, чтобы быть собой.

— Не думай об этом совсем, милая, — серьезно сказал Лафайет. — Тебя сводит с ума то, что сказал старик Уиззи. Какая ерунда! Вот это и в самом деле захватывает умы. Возможно, просто был какой-нибудь несчастный агент Центральной с коротким циклом в схеме вероятности и совсем без всякого злого умысла.

— Безвредный, да? — раздался совсем рядом недоброжелательный голос. Уизнер Хиз сердито смотрел с высоты нескольких футов. Его насест оказался сбоку от крошечного столика, за которым сидели Лафайет и Сисли. — Я наблюдал за тобой, Хаз, или кто ты там. Ты ведешь себя ненормально. Ты не так чувствуешь…

— Конечно, он еще немного странный, — выпалила Сисли. — Он еще не совсем оправился от удара по голове!

— Уходи, Уигги Хиг, — презрительно кинул Лафайет. — Или Хиггли Уиг. Твое гнусное бормотание раздражает меня. Ночь создана для любви. Особенно сегодняшняя, здесь, на вершине дерева. Дома никогда в это не поверят… — Он повел рукой, как бы охватывая бумажные фонарики, растянутые на ветвях, и весело одетых крылатых мужчин и женщин, которые всюду весело порхали, и луну, плывущую высоко в небе.

— Дома? Где бы это могло быть? — колко спросил Смотритель.

— Это просто риторическая фраза, — быстро вмешалась Сисли. — Оставьте его в покое, Уизнер Хиз! Он никому не причиняет вреда!

— Никто из них не причинял — сначала. А потом они начинали… изменяться. Ты не помнишь, девочка, ты была слишком маленькая. Но я это видел! Я видел, как Булбо Виз начал превращаться в чудовище прямо у нас на глазах!

— Но Тазло не превращается в чудовище, — сказала Сисли и взяла его за руку.

— Разумеется, нет, — сказал Лафайет и погрозил крылатому старцу пальцем. — Я все тот же прежний я, кто бы это ни был. Пропади ты, Уиз, то есть Хиз… — Он замолчал, так как что-то пролетело мимо его лица. Повернувшись на плетеном табурете, он увидел большое красновато-коричневое перо, падающее сквозь листву вниз.

— Кто-то сбрасывает оперение? — искренне удивился он. За первым пером последовало второе. Что-то коснулось его руки выше локтя: третье перо! Он начал делать движения, словно чистился. — Что… что случилось? — спросил он и сдул пушистое перышко с верхней губы.

— О, нет… Тазло, нет! — взвизгнула Сисли.

— А-га! — завопил Уизнер Хиз.

— Хватай его! — рявкнул Вугдо.

— Кого? — спросил Лафайет, выискивая жертву глазами. На свой вопрос он тут же получил ответ: его схватили, заломили руки и потащили в центр танцевального павильона среди перьевых облаков.

— Что все это значит? — кричал Лафайет. — Я выполнил ваше условие или нет? — Он неожиданно смолк, когда заметил свое несломанное крыло в руках у толпы таллатлонцев, которые во все глаза пялились на него. Даже когда он неподвижно стоял и смотрел, с него упал еще пучок перьев и закружился в воздухе, подхваченный неожиданным порывом ветра.

— Не совсем, захватчик умов, — проскрежетал Уизнер Хиз. — Не совсем!

Четверо крылатых мужчин с хорошо развитой мускулатурой уткнули в Лафайета толстые жерди длиной в десять футов и таким образом лишили его возможности передвигаться в центре опустевшего ажурного павильона. Вокруг него собралось все население, разделившись по кастовой принадлежности на десять кругов. Все глаза устремились на него.

Сисли не было, ее унесли братья. Она плакала. Куда бы ни бросил взгляд Лафайет, нигде не было ни одного дружелюбного лица.

— Не торопитесь, пожалуйста, — попросил он, когда его больно ткнули в ребра концом жерди. — Я могу летать, не забывайте! Знаю, что все это выглядит не лучшим образом, но я попытаюсь объяснить, если вы хотя бы… о-о-х! — Его просьба была грубо прервана сильным толчком в живот.

— Не трудись понапрасну, мы знаем, как обращаться с тебе подобными, — крикнул Уизнер Хиз. Он потирал руки, прыгая за спинами тех, у кого были жерди, с живостью десятилетнего и распределял порядок построения толпы.

— Вы — туда, назад на несколько шагов! Так! Теперь вы, леди. Просто подойдите, займите пустое место. Вы, высокий, отодвиньтесь назад! Теперь, Пивло Пу, ты и Куигли встаньте сюда… сомкнитесь.

— Похоже на… публичную казнь, — с горечью сказал О’Лири. — Надеюсь, вы не планируете ничего варварского…

— Теперь все вместе, — скомандовал Уизнер Хиз, подняв руки и призывая к тишине. Он издал пронзительный свист, как из камертон-дудки, и сделал жест. Вся стая разом издала ответный звук.

— Репетиция хора? В такое время?! — вслух удивился Лафайет.

— Это последний хор, который ты услышишь в этом мире, — взвизгнул Уизнер Хиз, пригвоздив Лафайета взглядом, полным триумфа.

— Тебя вот-вот выпоют! Вон из этого мира! Назад, в тёмные пространства, откуда ты явился, зловонный пожиратель разума!

— Ой, правда? — с трудом улыбнулся Лафайет. — А что будет, если я не смогу исчезнуть? Это докажет мою невиновность?

— Не беспокойся, песнь изгнания духов всегда действует, — заверил его один из крылатых мужчин с сильными руками.

— Но если это не поможет, мы еще что-нибудь придумаем.

— На самом деле это обычный случай выпадения перьев, — сказал Лафайет.

— Это с каждым может случиться…

Уизнер Хиз повел рукой, и хор запел как один голос, заглушая слова Лафайета:

Вон из мира, Вон и вниз, Вновь за завесу, Посягатель, уберись!

По морю, по морю, Что шире ночи, Глубже и глубже, Чтоб не видели очи.

Плыви, откуда ты пришёл, Захватчик душ, Обратно в глушь, Звонит большой там колокол.

Уйди навечно Из этого мира, Подальше от солнца Честного таллатлонца.

На крыльях Магической песни Навечно исчезни Из Таллатлона честного.

Песнь лилась бесконечно, волны звуков то затихали, то нарастали, накатывали на Лафайета со всех сторон, бились о него, как морской прибой. Такова была эта мелодия: зловещие звуки, напоминавшие стоны, повторялись вновь и вновь.

Вон из мира!

Вон и вниз…

Навечно из честного Таллатлона уберись…

Казалось, что певцы разевали рты беззвучно, как рыбы в воде, а завывающая мелодия возникала сама собой, и звуки ее то нарастали, то стихали с неизменным постоянством. Лица приобретали неясные очертания, сливались вместе.

На веки вечные, Пришелец, исчезни, Исчезни, пришелец, Из Таллатлона честного…

Слова теперь доносились как бы издалека. Огни померкли и, мигнув, пропали. О’Лири больше не видел лиц певцов, не чувствовал под ногами плетеного пола. Оставалась лишь песня, ощутимая сила, которая захватила его, подняла и вынесла в неосвещенные глубины. Потом она затихла, истощилась, стала призрачным эхом, затерявшись в кромешной тьме, в бесконечности абсолютной пустоты.

Лафайет таращил глаза в чернильную черноту, делая движения, отдаленно напоминавшие гребки пловцов. Вдали появилось нечто слабо светящееся, приблизилось, описав огромную спираль, выпучило на него глазищи шириной в ярд и ушло во тьму по спиралеобразной траектории.

— Как попасть наверх? — спросил Лафайет, но не услышал ни звука. Он понял, что фактически у него нет ни рта, ни языка, ни легких.

— Боже милосердный! Я не дышу!

Казалось, что мысль рванулась вперёд и повисла в пространстве, загоревшись, как неоновый знак. Другие обрывки мыслей начали кружиться вокруг него, как обломки, плавающие у мельничного колеса:

…А — опять пра-астак из умбы-юмбы…

…попробуй дать гудок, а лучше сосчитай всех простофиль…

…сказал ему, чтобы упал замертво, дрянь…

…иими-уими-скуими-пип-пип…

…так я ему и говорю…

…направо, так, так держать!.. Не двигайся…

…ЭЙ… У МЕНЯ НА НОМЕРЕ ДВЕНАДЦАТЬ БРОДЯЧЕЕ ПРИВИДЕНИЕ!

…льстивый парми, болтливый ниффли, уики скуики…

…ау, пойдём, крошка…

…ЭЙ — ВЫ — УСТАНОВИТЕ ЛИЧНОСТЬ!

…пум-пум-пум…

…тогда я поднимаюсь к нему, а он ко мне, а я к нему…

…ПРИВЕТ, НАРК ДЕВЯТЫЙ! У МЕНЯ ЧИТАЕТСЯ ПРИВИДЕНИЕ В ОБЛАСТИ ДВЕНАДЦАТОГО КАСКАДА.

— УГУ. Я ЗАКОНЧИЛ СЧИТКУ. ПРОСТО МУСОР. СБРОСЬ ЕГО, БАРФ ПЕРВЫЙ.

— ОСТОРОЖНО! Я ПОДОБРАЛ КАКОЙ-ТО ОБЪЕКТ НА КАСКАДЕ НОЛЬ-ШЕСТЬ-НОЛЬ, НАРК ДЕВЯТЫЙ. ВОЗМОЖНО, БРОДЯГА.

…НИК-НИК-НИК…

— СБРОСЬ ЕГО, НАРК ПЕРВЫЙ. НАМ НУЖНО УПРАВЛЯТЬ ТРАНСПОРТОМ, ПОМНИ!

— ЭЙ, ТЫ! ДАЙ МНЕ ОБЪЕКТ НА ШЕСТЬ-НОЛЬ, А ТО Я СБРОШУ, ЧИТАЕШЬ?

Нечто напоминающее путаницу из светящихся проволочных вешалок для одежды целенаправленно подплыло к О’Лири и зависло, медленно вращаясь.

— Похоже на бестелесную мигрень, — сказал он. — Интересно, пройдёт ли, если я закрою глаза… если бы они у меня были…

— О’КЕЙ, ТАК ЛУЧШЕ. А ТЕПЕРЬ ДАВАЙ СЪЕДИМ ЭТОТ ЛИШНИЙ НОМЕР.

— Раз у меня нет глаз, стало быть, я ничего не вижу, — решил Лафайет. — И все-таки на меня надвигаются какие-то видения… и мой мозг их перерабатывает в зрительные и звуковые образы. Но…

— ОТВЕЧАЙ МНЕ, ЧУДО!

— Кто, — спросил Лафайет, — я?

— ЗАМЫКАЙ НА УРОВНЕ А! ЛИШНИЙ НОМЕР, СКОРЕЕ. У ТЕБЯ ТРАНСПОРТ ДАЛ ЗАДНИЙ ХОД, ПО ШЕСТИ ГЕКЗАМЕТРАМ НА ДЕВЯТИ УРОВНЯХ!

— Кто вы? Где вы? Где я? Выведите меня отсюда! — закричал Лафайет, изгибаясь, чтобы осмотреть все вокруг.

— КОНЕЧНО, КАК ТОЛЬКО ДАШЬ МНЕ ЛИШНИЙ НОМЕР, НА КОТОРОМ МОЖНО ЗАМКНУТЬСЯ!

— Я не знаю, что такое лишний номер! Похоже, что я плаваю в каком-то супе из светящегося алфавита. Не суп, а алфавит, вы понимаете…

Из тьмы возник человек; в плавном падении он вплотную приблизился к Лафайету. Одет он был в нечто напоминающее трико с блестками и светился зеленоватым светом. Лафайет кинулся навстречу с радостным криком. Слишком быстро! Он сдержался, чтобы избежать столкновения, краем глаза заметил испуганное лицо, которое повернулось, чтобы рассмотреть его перед вступлением в контакт.

Толчка не было, было лишь ощущение, что ты нырнул в облако кружащихся частиц, затянутый вздымающейся силой…

— Две дюжины чертей, пляшущих на турецком барабане! — прорычал незнакомый голос.

Свет и звук взорвались над О’Лири. Он уставился на пластиковую табличку, прикрепленную к запястью мужчины. На ней была выбита надпись:

ЛИШНИЙ НОМЕР 1705 ПОСЛЕДНИЙ ШАНС, ЧУДО! УХОЖУ… УХОЖУ…

— Лишний номер — одна тысяча семьсот пять! — выкрикнул О’Лири.

Откуда-то появился гигантский невидимый крюк, подцепил его сзади за шею и швырнул через Вселенную.

Когда голова Лафайета перестала вращаться, он обнаружил, что стоит в камере размером не больше лифта. Стены, потолок и пол мягко светились молочным светом. Со стены мигал красный свет. Раздался тихий смешок. Панель перед ним открылась, как вращающаяся дверь, в большую бледно-зеленую комнату с полом, застланным ковром. Потолок был звукопоглощающий. За письменным столом сидела безупречно ухоженная женщина неопределенного возраста. Она очень хорошо выглядела, несмотря на бледно-зеленые волосы и полное отсутствие бровей. Женщина строго взглянула на него, указала на стул, нажала кнопку на столе.

— Трудно пришлось? — спросила она тоном делового участия.

— А-а… слегка, — вежливо ответил Лафайет, осматривая комнату, обставленную легкими стульями, пальмами в горшках, увешанную эстампами на спортивную тему. Мягко работали кондиционеры.

— Вам нужны носилки или вы в состоянии передвигаться сами? — живо спросила зеленоволосая секретарша, когда Лафайет шагнул в комнату.

— Что? А-а, понимаю, вы имеете в виду моё перевязанное крыло. Оно уже не так меня беспокоит, благодарю.

Женщина нахмурилась:

— Не в порядке с головой?

— Ну, по правде говоря, я немного не в себе. Я знаю, это глупо звучит, но… кто вы? Где я?

— О, братец! — Женщина нажала другую кнопку и сказала в невидимый селектор: — Фринк, пошли сюда команду трогов с носилками. У меня 984 и, похоже, того… — Она глянула на Лафайета с усталым сочувствием. — Сядьте и не беспокойтесь, приятель. — Она покачала головой, как человек, проходящий тест, входящий в ряд требований к профессиональной пригодности.

— Спасибо, — Лафайет робко присел на край низкого стула, обтянутого оливковой кожей. — Вы у-у-узнаете меня? — спросил он.

Женщина уклончиво развела руками:

— Как мне уследить: кадровый список включает более чем тысяча двести человек. — Она моргнула, словно ей в голову пришла идея. — Вы не амнак?

— Это кто?

— Мама миа! Амнак означает отсутствие памяти. Потеря индивидуальности. Иными словами, вы не помните свое собственное имя.

— По правде, кажется, я не вполне уверен в этом.

— Правую руку, указательный палец, — сказала она утомленно.

Лафайет подошел к столу и предложил палец, который женщина схватила и прижала к стеклянной пластинке, встроенной в крышку стола. Множество подобных пластинок находилось между расположенными друг против друга кнопками. Мигнул свет, затрепетал и погас. На матовом стекле экрана появились буквы.

— Раунчини, — сказала она. — Динк 9, Фрэнчет 43, Гиммель низшей категории. Звонить? — Она с надеждой взглянула на него.

— Не слишком громко, — медлил Лафайет. — Послушайте, мэм, могу я все-таки быть с вами откровенным? Я, кажется, встретился с тем, что выше моего понимания.

— Повремените, Раунчини. Все это вы можете описать в докладной. У меня дел по горло.

— Вы не поняли. Фактически я не знаю, что происходит. То есть все началось довольно невинно, я просто выпил со старым знакомым, а когда увидел, что он нашёл, то понял сразу, что это нужно передать высшим властям. Но… — он оглядел комнату, — у меня явное ощущение, что я не в Артезии, там ничего подобного нет. Поэтому, естественно, возникает вопрос, где я.

— Вы в Центральном Распределителе, естественно. Послушайте, возьмите там стул и…

— Центральном? Так я и думал! Слава богу! Значит, все мои проблемы решены! — Лафайет, облегчённо вздохнув, опустился на угол стола. — Знаете, у меня жизненно важные данные, их нужно передать в соответствующий отдел. Я обнаружил, что, когда Горубл дезертировал, он отложил целый склад краденых приборов…

Дверь в комнату распахнулась, и вошла пара молодых людей в свежей бледно-голубой больничной форме, между ними была плоская пластина длиной в шесть футов. Она была похожа на пенорезину и плыла без поддержки в двух футах от пола, слегка покачиваясь, как надувной матрац на воде.

— О’кей, парень, — сказал один из них, снимая большой и сложный на вид гипердермик, — нам придётся тебя пристроить в считанные секунды. Ты только подпрыгни и ляг сюда, вниз лицом…

— Мне не нужны носилки, — отрезал Лафайет. — Мне нужно, чтобы кто-нибудь выслушал то, что я должен сказать.

— Будь уверен, у тебя будет шанс, парень, — успокоил санитар, приближаясь к нему. — Не кипятись…

Лафайет протиснулся за стол:

— Послушайте, найдите Никодеуса! Он меня знает! То, что я должен сообщить — трижды срочно! Я требую, чтобы меня выслушали, не то здесь головы покатятся как горох!

Санитар заколебался и в поисках поддержки посмотрел на женщину. Она бессильно взмахнула руками.

— Не смотрите на меня, — сказала она. — Я лишь служащий за первым столом. Придерживайтесь одного: Белариус — дежурный офицер, я позову его сюда, и он свернет ему шею.

Она нажала на кнопки и быстро заговорила. Санитар щёлкнул переключателем в головах носилок, и они опустились на пол.

Три минуты прошли в напряженном молчании: Лафайет болтался за столом, те, кто принес носилки, зевали и почесывались, а зеленоволосая женщина с ожесточением пилила свои перламутровые зеленые ногти. Потом высокий широкоплечий человек с гладкими седыми волосами, похожий на профессора, вошёл в комнату. Он посмотрел на всех, поджал губы, глядя на Лафайета.

— Итак, мисс Дорч? — начал он густым баритоном.

— Это агент Раунчини, сэр. С ним явно случай 984, но он не хочет успокоиться…

— Я не агент Раунчини, — выпалил Лафайет. — И у меня информация, требующая приоритета!

— Путается в объяснениях, да? — Прибывший одарил Лафайета ледяной улыбкой. — Пойдём-ка. Ну же, славный парень.

— Я хочу переговорить с инспектором Никодеусом!

— Это невозможно. Он на полевом задании, вернется через шесть месяцев.

— Я заключу сделку, — заявил О’Лири. — Послушайте, что я скажу, а потом я пойду спокойненько. Справедливо? Черт знает, я мог бы и вздремнуть. — Он зевнул.

Белариус посмотрел на часы:

— Молодой человек, мне не хотелось бы нарушать режим этого Центра.

— А как насчёт Главного Референта в руках неуполномоченного? — вставил Лафайет. — Может, стоит ради этого пропустить приём чашечки кофе?

Выражение вежливости исчезло с лица Белариуса.

— Вы говорите… не говорите так! — Он поднял руку с безупречным маникюром и нервно взглянул на остальных.

— Пожалуй, мне лучше поговорить с агентом Раунчини, — сказал он. — Поговорить наедине. Может, пойдём ко мне в кабинет, а? — Он улыбнулся Лафайету в стиле сигнальной лампы и повернулся к двери.

— Ну, кажется, договорились, — пробормотал Лафайет, последовав за ним.

Седой человек повел Лафайета по тихому коридору в маленькую комнатку без украшений, за исключением ряда фотографий в рамках с изображением целеустремленных лиц.

Белариус сел за внушительный стол из отбеленного дуба, указал Лафайету на стул.

— Теперь выкладывайте все, что знаете, — сказал он твердо, — а я позабочусь и замолвлю за вас словечко.

— Конечно, хорошо, — Лафайет придвинул стул поближе.

— Это была модель Марк III. И из достоверного источника известно, что там, где взяли эту модель, есть еще и другие. К счастью, у него не было времени перевезти все оборудование в город и продать…

— Пожалуйста, начните с начала, агент. Когда к вам впервые подошли?

— Две недели назад. Я нашёл записку в паре носков и…

— Кто контактер?

— Давайте не будем упоминать его имени. Он не знает, во что ввязался. Я уже говорил, что в записке мне предложили встретиться…

— Имя, Раунчини. Не пытайтесь скрыть сообщников!

— Дайте мне, пожалуйста, договорить! Я не Раунчини!

— Значит, вы заявляете, что подготовлены? Это подразумевает заговор значительного размаха. В доказательство скажите, что вы сделали с настоящим Раунчини?

— Ничего! Перестаньте уходить от темы! Важно захватить награбленное, пока Рыжий Бык… пока кто-нибудь еще не наложил на него лапу… и вернуть Марк III.

— Марк II. Этот аспект вы можете доверить мне. Мне нужны имена, даты, места встреч, суммы, которые выплачены…

— Вы все путаете, — перебил Лафайет. — Мне об этом ничего не известно. Все, что я знаю, — у меня украли Марк III, пока я спал, и… — Он замолчал, посмотрев на одну из фотографий, с которой слегка улыбался престарелый джентльмен в пенсне…

— Каким образом? При помощи деррик-крана? — раздражённо спросил Белариус.

— Что?! Откуда я знаю? Он был у меня в потайном кармане и…

— В кармане! Послушайте, Раунчини, не пытайтесь меня дурачить! Ваша единственная надежда оправдаться — точные данные и полностью все вспомнить.

— Я не Раунчини!

Белариус свирепо взглянул на него, повернулся к маленькой консоли у локтя и ткнул кнопку.

— Полное досье на агента Раунчини и дубликат ID, — приказал он.

— Послушайте, мистер Белариус, — сказал Лафайет. — Вы и потом можете поиграть в свои кнопки. Сейчас необходимо вызвать команду, собрать персонал и найти Марк III, пока его Лом не использовал!

Белариус повернулся на звук «бин», исходивший от панели перед ним.

— Точные данные на Раунчини ID, — произнёс бодрый голос. — Отпечатки пальцев и сетчатка глаз тут же. Младший полевой агент, приписан к точке Бета Два-четыре, Плоскость Р-122, Чарли 381-f.

— У вас провода перепутались, — сказал Лафайет. — Я Лафайет О’Лири, или был им. Сейчас я — Тазло Хаз.

— Перестаньте болтать, мужчина! Ссылка на безумие вам не поможет!

— Кто безумный? Почему бы вам меня не выслушать? Я вам стараюсь принести пользу!

— Я сомневаюсь, что вы когда-либо видели Главный Референт, — отрезал Белариус. — Очевидно, вы не имеете ни малейшего понятия о физических характеристиках машины.

— Да? Высота шесть дюймов, пластиковый корпус, а внутри пучок проводов и колесиков!

— Ну вот и ясно, — перебил его Белариус. — Марк II — сильно усовершенствованная модель по сравнению с предшествующими, но он все же весит четыре с половиной тонны и занимает три кубоярда пространства!

— О, да? — растерялся О’Лири. — Вы, видно, не знаете, о чем говорите…

— Я, по воле случая, являюсь главой Научно-исследовательского центра, а также исполнителем Проекта программы разработки Главного Референта, которая, так уж повелось, классифицируется как «совершенно секретно»!

— Ну, я об этом думаю…

Белариус быстро вынул из-под стола что-то явно смахивающее на личное оружие.

— Пришлите команду принудителей в трог 87, срочно, — сказал он через плечо в селектор.

— Минуточку, — возразил Лафайет. — Вы делаете серьезную ошибку. Я понимаю, что немного странно выгляжу с крыльями…

— С крыльями? — Белариус отодвинулся к спинке стула. — Поторопитесь с принудительной командой, — сказал он через плечо. — Он может стать буйным в любой момент, а я не хочу его испарять, пока не доберусь до сути дела.

— Я могу объяснить, — настаивал Лафайет. — Или нет, я не могу объяснить, но уверяю вас, что я совершенно нормальный, но на каком-то ненормальном пути.

— Это все равно, — мрачно сказал Белариус. — Нормальный или нет, я скоро узнаю правду, используя метод выскребывания мозга. Это может сделать ваш головной мозг несколько неуправляемым, но в случаях угрозы безопасности континуума не остается места для полумер!

— Почему бы вам не проверить, что я говорю? — возразил Лафайет. — Почему вы так уверены, что все знаете?

— Если бы были хоть какие-то определенные данные для проверки, Раунчини, я бы с удовольствием проверил!

— Послушайте, — в отчаянии взывал О’Лири, — проверьте меня: О’Лири, Лафайет О’Лири, заочный агент из Артезии.

Белариус выпятил губы, дал краткое распоряжение в селектор. Пока они ждали, Лафайет перевёл взгляд на фото, которое привлекло его внимание ранее. Он уже где-то видел это лицо…

— Кто это? — спросил он, указав на фотографию.

Белариус приподнял бровь, посмотрел в направлении пальца О’Лири. В лице его что-то дрогнуло.

— Почему вы спрашиваете? — спросил он небрежным тоном.

— Я его где-то видел. Недавно.

— Где? — живо заинтересовался Белариус.

Лафайет покачал головой:

— Я не помню. Все эти удары по голове…

— Значит, собираетесь играть в свои ворота, да? — рассердился Белариус.

— Сколько вы хотите за информацию? Неприкосновенность? Деньги? Перемещение?

— Я не знаю, о чем вы говорите, — отрезал Лафайет. — Я просто…

— Ладно, вы меня застали врасплох. Вы понимаете, как нам необходимо поймать Джорлемагна. Я не стану ссориться. Неприкосновенность, миллион наличными и место, куда захотите. Ну как, по рукам?

О’Лири нахмурился в недоумении.

— Вы что, с неба свалились? — начал он возмущённо. — Вы, кажется, не улавливаете смысла…

— Раунчини… Я добьюсь от вас всего, чего захочу, если не будет другого выхода!

— О’Лири! — поправил Лафайет не менее возмущённо.

— О’Лири. Уже здесь, шеф, — неожиданно раздался голос из селектора.

— Ну, слава богу, — вздохнул Лафайет.

— А кто, Лоренцо, Лафкадио, Лотарио, Ланселот, Леопольд или Людвиг? — по-деловому спросил тот же голос.

— Лафайет, — ответил О’Лири.

— Угу. Вот он. Резервное назначение в секретное место. Недействующий.

— Физическое описание? — выпалил Белариус.

— Шесть футов сто семьдесят, светло-коричневые волосы, голубые глаза, безобидная внешность…

— Эй, — возразил Лафайет.

Белариус повернулся к нему лицом:

— Ну, что, теперь выкладываете все начистоту?

— Послушайте, я могу объяснить, — сказал Лафайет, чувствуя, как пот проступает на лбу. — Понимаете, я случайно привел в действие Главный Референт. Я не нарочно, понимаете…

— И…

— И… ну… я… я изменил облик! Как видите, я превратился в данного Тазло Хаза и…

— Вы из О’Лири превратились в Хаза, так? — устало спросил Белариус, проводя рукой по лицу. — Ваш рассказ становится все интересней.

— Не совсем так, — возразил Лафайет. — До того, как стать Хазом, я был парнем по имени Зорро.

Белариус вздохнул:

— Не кажется ли вам, что это слегка смахивает на идиотизм… даже в вашем перевозбужденном состоянии?

— Ладно! Я с этим ничего не могу поделать, какая разница, как это выглядит, если целый травемер оборудования из Лаборатории Вероятности лежит в пещере и ждёт кого угодно, а…

— И где же вероятное расположение этой самой пещеры?

— В Артезии, прямо за пределами одноименного города!

— Никогда о нем не слышал. — Белариус повернулся и задал вопрос в селектор, недовольно глядя на О’Лири, ждущего ответа.

— Верно, шеф, — ответил голос на том конце. — Вот она: Плоскость V-87, Фокс 22, 1-В, Альфа Девять-три.

— Мы там проводим какие-нибудь операции?

— Нет, сэр. Мы закрыли дело в прошлом году. — Наступила короткая пауза.

— Я буду краток, сэр. Секретное место, куда был назначен этот агент О’Лири, выходит тоже V-87, Фокс 22, 1-В, Альфа Девять-три. Придется послать это в картотеку… — голос оборвался. — Странно, сэр, у нас, кажется, в списке новый рекрут из данного места, только вчера прибыл.

— Имя?

— О’Лири. Правда, смешно? О’Лири записан как недействующий в главном банке.

— Говорите, О’Лири здесь, в Центральном распределителе… сейчас?

— Так точно, сэр.

— Пришлите О’Лири в трог 87 немедленно. — Белариус сурово нахмурился, искоса глянув на Лафайета. — Мы доберемся до сути этого дела, — пробормотал он.

— Не понимаю, — сказал Лафайет. — У вас записано, что я прибыл вчера?

— Не вы, Раунчини, а О’Лири. — Белариус забарабанил пальцами по столу. В дверь коротко позвонили, и вошли четыре человека в униформе с оружием наготове.

— Будьте начеку, ребята, — приказал Белариус, остановив их жестом.

— Могу поспорить, что это Лоренцо, — сказал Лафайет. — Или, может быть, Лотарио. Но как они могли попасть в Артезию? Они же принадлежат к совсем другому месту…

Обеспокоенный на вид младший служащий вошёл и обернулся, чтобы пригласить второго, новенького, а именно маленькую аккуратную женщину, опрятно одетую в простую белую тунику и белые сапожки. Она обвела комнату огромными темными глазами. На ее красиво очерченных губах заиграла легкая нетерпеливая улыбка.

— Господь милосердный! — воскликнул Лафайет, подпрыгнув. — Дафна!

Глава 7

На минуту воцарилась полная тишина. Белариус посмотрел на Лафайета, на девушку и снова на Лафайета. Она, в свою очередь, уставилась на Лафайета, он широко и глупо улыбнулся, пошёл к ней…

— Как тебя угораздило сюда попасть, девочка? Когда мне сказали, что у них О’Лири, мне и в голову не пришло, что это можешь быть ты…

— Откуда вам известно моё имя? — надменно оборвала его Дафна. Она развернулась к Белариусу. — Кто этот человек? Он что-нибудь знает о Лафайете?

— Знаю ли я о Лафайете? — крикнул О’Лири. — Дафна, я понял, тебя вводят в заблуждение крылья. Разве ты не знаешь меня?

— Впервые вижу! Что вы сделали с моим мужем?

— Я ничего не сделал с твоим мужем! Я — твой муж!

— Не подходите! — Она спряталась за рослого полицейского, который в порядке защиты обнял ее за плечи одной рукой.

— Убери от нее свои грязные лапы, ты, легавый! — завопил Лафайет.

— Минуточку! — решительно вмешался Белариус. — Вы, Раунчини, стойте на месте! Вы, рекрут О’Лири, отвечайте для записи: вы знаете этого агента?

— Впервые в жизни вижу!

— Зачем же тратить время и силы, Раунчини, — прошипел Белариус. — Вы слышали описание О’Лири: шесть футов сто семьдесят, голубые глаза, а вы — пятьдесят пять, двадцать, черные глаза, смуглый.

— Я знаю, что я… а? — О’Лири сделал паузу, посмотрел через левое плечо, потом через правое. — Крылья! — воскликнул он. — Они пропали! — Он посмотрел вниз, увидел бочкообразную грудь, солидное брюшко, кривые ноги, руки с коротенькими толстыми пальцами, поросшими густыми черными волосами. Он подошел к одной из фотографий в рамках, посмотрел на отражение своего лица в стекле. Оно было круглое, оливковое, с плоским носом и широким ртом, полным кривых зубов.

— О, боже мой, — опять это! — прорычал он. — Не удивительно, что вы меня приняли за тронутого, когда я говорил о крыльях!

— Мне уже можно уйти? — спросила рекрут О’Лири.

— Дафна! — в отчаянии крикнул Лафайет. — Ясно, что ты меня знаешь, неважно, как я выгляжу!

Дафна озадаченно смотрела на него.

— Ведь была же записка, — продолжал Лафайет. — Она была от Рыжего Быка, он хотел со мной встретиться в «Секире и Драконе». Я туда пошёл, а у него была эта штучка, кое-что из того, что припас Горубл в пещере. Как бы там ни было, а когда я ее осматривал, у меня палец соскользнул и — щелк! Я превратился в кого-то другого!

— Он… он что… — вопросительно взглянула Дафна на Белариуса, обводя раковинку уха тонким указательным пальцем.

— Нет, я не чокнутый! Я пытался вернуться во дворец и доложить о том, что я обнаружил, а меня схватил городской караул! И не успел я объяснить, в чем дело, как Луппо с шайкой Путников вмешались и увезли меня в свой лагерь, но мне помогла убежать Гизель и…

— Гизель? — набросилась на него с безошибочным женским инстинктом Дафна.

— Да, ух, хорошая девушка, ты ее полюбишь. В любом случае, она повела меня в свой фургон и…

— Хм! — фыркнула Дафна, отворачиваясь. — Мне совсем не интересно знать про амуры этой личности, кто бы он ни был!

— Да этого не было! Это все платоническое!

— Довольно, Раунчини! — оборвал его Белариус. — О’Лири, можете идти. Ребята заберите Раунчини в трог 12 и приготовьте его к выскребыванию мозга!

— Что такое… что такое выскребывание мозга? — спросила Дафна, задержавшись у двери, и бросила неуверенный взгляд на Лафайета.

— Техника установления истины, — прорычал Белариус, — похоже на очистку грейпфрута.

— А это не повредит ему?

— Что? Ну, это его, конечно, попортит в какой-то степени, едва ли он будет годен для дальнейшего использования. В трудных случаях субъект остается бормочущим идиотом. Но не беспокойтесь, О’Лири. Он получит полную пенсию, все будет в порядке.

— Дафна! — окликнул ее Лафайет. — Если у тебя есть хоть малейшая возможность повлиять на эту кучку маньяков, попроси их выслушать меня!

Белариус сделал жест. Двое мужчин, шагнув вперёд, схватили Лафайета за руки и потащили к двери.

— Не повезло тебе, приятель, — сказал полицейский. — Я бы тоже стал психом прикидываться, если бы только подумал, что мне угрожает что-либо подобное.

— Я бы сказал, братец, — согласился второй сопровождающий, — такое не каждый день случается.

— Хватит с тебя, негодяй! — прорычал Лафайет и сильно пнул в голень несчастного, который присматривал за девушкой. Когда он с воплем споткнулся, Лафайет вырвался, увернулся от захвата и подскочил к двери. Белариус как раз вовремя обошел стол и получил удар в зубы. Лафайет ушел в сторону от нападающего и вылетел в коридор.

— Дафна! — крикнул О’Лири, когда она повернулась и посмотрела на него широко раскрытыми глазами. — Если я больше никогда тебя не увижу, помни, я люблю тебя! И не забывай кормить Динни!

— Эй, схватить его! — крикнул один из ожидавших с носилками. Лафайет увернулся, подставил ему подножку, и парень растянулся. Еще два человека ворвались в комнату. Бежали и другие, окружая с двух сторон.

— Носилки! — неожиданно крикнула Дафна. — Воспользуйся носилками!

Лафайет увернулся с ловкостью зверя, прыгнул на лежанку, зависшую на высоте шага над ковром, резко нажал на красную кнопку, над которой было написано «ВЛЕВО». Лежанка выстрелила в потолок, сильно стукнула его о стену с обоями в цветочек. Он нащупал кнопку и нажал ее наобум. Носилки выстрелили назад, протерев Лафайетом ряд флуоресцентных ламп. Он вновь нащупал кнопку, опустил лежанку до уровня человеческого роста и вылетел вперёд, успев дать по зубам приближавшемуся служащему безопасности, который со всего маху налетел на сослуживца. Лежак полным ходом полетел по коридору. Лафайет закрыл глаза и вцепился в него, когда тот со свистом полетел к перекрестку. В последнее мгновение лежак накренился, завернул за поворот и на большой скорости выстрелил в двойные, к счастью открытые, двери.

«Конь», на котором спасался Лафайет, быстро сделал три круга по большой комнате с зелеными стенами, пока он не нашёл рычаг, приведший к сногсшибательному толчку, от которого О’Лири кувырком свалился на ковёр. Он перекатился на четвереньки и обнаружил, что вновь находится в той комнате, в которую пришёл вначале. Зеленоволосая женщина за столом истерично била свою консоль и звала на помощь.

— Эй, я помогу вам, — сказал Лафайет. Он с трудом встал, вскочил на стол и обеими руками нажал на множество кнопок сразу, переключил с полдюжины рычагов, перещелкал все выключатели. Завыла сирена, в комнате начал, шипя, выделяться бледно-розовый газ. Приемщица завизжала.

— Не бойтесь, я не буйный, — выкрикнул Лафайет. — Я просто хочу уйти. Где выход?

— Не подходите ко мне, вы ненормальный!

Лафайет подскочил к секции стены, сквозь которую он вошёл, начал лихорадочно ее ощупывать. За ним вопили сигналы тревоги. Внезапно панель повернулась и открыла вход в слабо освещенное помещение. Лафайет вышел, панель за ним захлопнулась. Зеленый свет сиял на противоположной стене. На мгновение он ощутил, будто его мозг «снялся с якоря» и на большой скорости завращался в черепе. Потом произошел взрыв темноты вокруг.

Его несло средь светящихся обломков, недоступных никакому пониманию…

«…тинки-тинки-тинки…»

«…вы думаете, что вы единственная птица в городе с парой этих…»

«…где ты? Входи, милый мальчик, если ты меня слышишь. Входи, входи…»

Широкая, мягко светящаяся конструкция из красновато-коричневой и красной лапши величаво проплыла мимо, медленно вращаясь. Рой светящихся голубовато-зеленых дробинок завернул поближе и прошёл мимо него. Нечто широкое и иллюзорное, как светящийся дым, расплылось перед ним, окутало его и пропало. Кувыркаясь, надвигалось раздражающее скопление накаленных докрасна проволок из тёмной дали, оно свернуло с пути, чтобы перехватить Лафайета. Он подался назад, делая ненормальные плавательные движения, но скопление захватило его, обволокло, прилипая и пронизывая.

Ему словно ввели под кожу тысячу фунтов теплого воска, безболезненно вытесняя его самого сквозь поры.

«Ага! Попался, похититель тел!» — пронзительно крикнули ему в оба уха, не издавая ни звука.

— Эй, погодите! — крикнул О’Лири. — Может, обсудим все это?

«Нечего ждать! Вон! Вон!»

На мгновение О’Лири заметил мстительное лицо, то самое лицо, которое он видел в зеркале кабинета Белариуса. Оно свирепо взирало на него. Потом он поплыл в пустоту.

— Подождите! Помогите! Мне нужно передать Никодеусу!

«Пусть я не выберусь из преддверия Ада, если тебе удастся…» — слабо донеслось до Лафайета.

— Раунчини! Не покидайте меня здесь! Мне нужно попасть…

«Откуда… — слабо донесся удаляющийся голос, — откуда вам, известно моё имя…» — Голос пропал. Лафайет закричал, но понял, что не кричит, а каким-то образом передает. Но это он вычислит позднее, когда благополучно вернется домой. Ответа не было, только слабые, жуткие голоса вокруг.

«Сказала ему нет, но вы же знаете, каковы эти мужчины…»

«…упи-тупи-фупи-фум…»

«Девять… восемь… семь…»

— ДОРОГОЙ МАЛЬЧИК! НЕУЖЕЛИ ЭТО ВЫ? Я УЖЕ ПОЧТИ ПОТЕРЯЛ НАДЕЖДУ!

— Помогите! — пронзительно кричал Лафайет. Он теперь кувыркался с головы на ноги, а может, наоборот? Он чувствовал, что ощущение индивидуальности уходит, как растительное масло из разбитого горшка, мысли его слабеют…

— ДЕРЖИСЬ, ПАРЕНЬ… ЕЩЕ НЕСКОЛЬКО СЕКУНД… НЕ БРОСАЙ КОРАБЛЬ… Нечто неосязаемое окутало, его подобно дыму. Замаячила неясная туманность и схватила, его словно в кулак, из тени. Он ощутил давление, взрыв света, и наступила тьма…

Он лежал на шероховатой жёсткой поверхности и ощущал нестерпимый зуд. Он шевельнулся, чтобы почесаться, и обнаружил, что у него связаны колени, а также локти и подбородок. Он с трудом сел. При слабом лунном свете, проникающем сквозь листву над головой, он увидел, что наглухо заключен в клетку из связанных шестов. Он увидел, что лежит на изношенных матрацах с заляпанными драными чехлами. Около него стояла кружка с водой и лежали обглоданные корки хлеба. Он потянул носом. Запахи немытого белья, козьего сыра и дыма костра были, по крайней мере, знакомы.

Ноги и руки болели, спина болела, шея болела.

— Я, наверное, весь в синяках, — проворчал он. — Где я? Что со мной?

Послышались мягкие шаги: приближалась знакомая фигура.

— Гизель! — с облегчением вырвалось у Лафайета. — Как я рад тебя видеть! Выпусти меня отсюда!

Девушка стояла руки в боки и смотрела на него сверху с непонятным выражением лица.

— Зорро? — неуверенно спросила она.

О’Лири тяжело вздохнул:

— Я знаю, что выгляжу как парень по имени Раунчини. Но на самом деле я не Зорро, а тот парень, на которого ты думала, что он Зорро, только я на самом деле был, конечно, О’Лири. Но это я потом объясню.

— Ты уже не думаешь, что ты большая птица? Не пытаешься прыгать с утесов и хлопать руками?

— Что? Я не прыгал с утеса, я упал, и…

Гизель улыбнулась, обернулась и пронзительно свистнула. Ответили голоса. Минутой позже появилась громадная фигура Луппо. Он уставился на О’Лири с видом добермана, ожидающего команды «фас».

— Ты чего свистела? — промычал он. — Он…

— Он сказал, что он — это он, Зорро!

— Я, конечно, я, в своем роде, — отрезал Лафайет. — Но, ах, ладно, все равно. Вы не поймете. Хоть выпустите меня отсюда побыстрее!

— Угу, это он, — подтвердил Луппо.

— Порядок! В таком случае на восходе солнца можно приступать! — исступленно крикнула Гизель.

— Эй, послушай, Гизель, уж не собираешься ли ты вновь начать это дело со свадьбой? — забеспокоился Лафайет.

Луппо посмотрел на него, криво улыбнулся, сверкая золотым зубом.

— Не совсем, — ответил он. — Ты веришь… в Смерть от тысячи крюков?

— Это будет так захватывающе, Зорито! — поведала Гизель Лафайету, близко прислонясь к клетке, чтобы прошипеть это ему прямо в лицо. — Сначала будут вводить крючки. Раньше был один большой крюк, но ты знаешь, само собой, мы все усовершенствовали. Теперь мы берем маленькие, колючие рыболовные крючки, сотни и сотни крючков. Мы их медленно втыкаем в твое тело… повсюду. Потом мы к каждому привязываем веревочку и поднимаем тебя на них в воздух…

— Гизель, уволь меня от подробностей! — в ужасе рванулся О’Лири. — Если я Зорро, я все это уже знаю, а если нет, то я невиновен, и тебе следует меня освободить. Зачем это такой хорошей девушке, как ты, ввязываться в такое грязное дело?

— Освободить тебя? Грязную свинью, которая обманывает бедную девушку, которая имеет глупость любить тебя?

— Я же тебе сказал, что я — не я! То есть я на самом деле не Зорро! Я имею в виду, что физически я — Зорро, а на самом деле — Лафайет О’Лири! Сейчас я просто занимаю тело Зорро! В этом случае было бы неэтично жениться на тебе. Неужели ты этого не понимаешь?

— Сначала ты заставил меня оголиться, затем шмыгнул, как полицай в ночи, и запер меня в моём собственном будуаре! Миллиона рыболовных крючков мало, чтобы отплатить тебе за мучения, которые я вынесла из-за тебя, ты… овца в волчьей шкуре!

— Почему вы не сделали этого, пока я не соображал? Я бы тогда ничего не понял.

— Что? Обидеть божьего человека, беззащитного? Ты что же, считаешь нас варварами?

— Да, это было бы жестоко по отношению к Тазло Хазу. Бедный простак не смог бы понять, что происходит.

— Тазло Хаз — вот что ты все время выкрикивал, когда пытался летать, — сказала Гизель. — Что это такое?

— Это моё имя. То есть, это было имя Зорро, или имя того, кто вселился в тело Зорро, когда я вселился в него. Он человек-птица с крыльями, понимаешь? — Лафайет осторожно потрогал свои ободранные колени. — Я думаю, ему было так же трудно понять, что у него пропали крылья, как мне — ходить сквозь стены.

— Зорито, ты такой враль, вот что я тебе скажу, — сказала Гизель. — Но это не все. Я сейчас пойду посплю, чтобы хорошо выглядеть. Я хочу быть в лучшем виде для тебя завтра, когда ты будешь свисать с крючков. — Она отвернулась и поспешила прочь. О’Лири не был уверен, дрогнул ли ее голос при последних словах.

Лафайет отполз в угол клетки, положив на колени болевшую голову.

«Наверное, я старею, — мрачно подумал он. — Раньше я мог держаться на ногах, а теперь меня несёт от одного крушения к другому. Если бы я мог хотя бы объяснить кому-нибудь хоть раз, что вообще происходит… но почему-то никто не хочет меня выслушать. Каждый как бы слышит то, что хочет услышать, или то, что ожидал услышать».

Он устроился поудобнее. Луна теперь спустилась. Через пару часов забрезжит рассвет. Он, может быть, протянет еще несколько часов после этого, но ко второму завтраку все будет кончено, если ему повезет. Деревянные столы поставят под деревьями. Они будут уставлены жареной индейкой и ветчиной, девятислойными шоколадными тортами и кувшинами дымящегося эля. Праздничная толпа будет весело пировать под его свисающим телом — основным объектом веселья. А там, в городе Артезии, Дафна будет прижиматься…

— О, нет, она не будет, — убеждал он себя. — Это единственное утешение, все-таки она в Центральной, ее обучают, она будет новым агентом.

«Да… но почему?»

— Ну, может, она обеспокоилась и набрала номер Центральной, доложила, что я пропал.

«Угу. На этот счёт нет никакой записи. Белариус проверял».

— Может, — Лафайет ощутил, как его холодные пальцы впились в грудь. — Может, это и не Дафна была! Может, кто-нибудь и ее тело украл!

«Догадки! Это тебя ни к чему не приведет. Давай поближе к делу!»

— Прекрасно! А в чем дело?

«Дело в том, что у тебя примерно два часа жизни, если ты быстренько не предпримешь что-нибудь».

— Но что? — прорычал он, скрежеща зубами. — До сих пор меня швыряло, как лист в бурю, меня бросало из стороны в сторону, события развивались дико, бесконтрольно. Чтобы все изменить, придётся научиться управлять по-своему. Но сначала нужно отсюда выбраться… Он в пятидесятый раз крадучись обошел клетку, обследуя каждое крепление, нашёл, что все они надежно связаны сыромятными ремнями, как и в прошлый раз. Он проверил все перекладины: самая тонкая из них достигала в толщину его руки у локтя. Пространства между ними едва хватало, чтобы передать чашечку воды. Он попытался расшатать клетку, предполагая, что, если ее накренить, может появиться трещина. Но это было все равно, что расшатывать своды шахты.

— Ну, без ножа тут ничего не поделать, а как насчёт более утонченной техники? Вроде фокусирования физических энергий, например?

О’Лири закрыл глаза и начал сосредоточивать мысли. «Раньше это помогало. Во-первых, таким образом ты попал в Артезию, помнишь? И таким же образом встретил Дафну. Помнишь, как ты попросил ванну и получил ее… вместе с владелицей? Она была в самом деле очаровательна, на ней ничего не было, кроме мыльной пены, и она прелестно улыбалась. А потом в розовато-серебряном туалете перед герцогиней… а потом обнимались в темноте…»

— Но так из клетки не выбраться, — резко прервал он свои мечты. — Вспомни о том времени, когда ты, умирая от жажды в пустыне, сделал аппарат для производства кока-колы на пути в крепость Лода. Или о заклинании Динни, когда нужно было ехать. Я достал динозавра вместо лошади, но эта ошибка оказалась удачной…

«Перестань вспоминать! — скомандовал он себе. — Ты собирался фокусировать физические энергии, помнишь?»

— Не могу, — промямлил он. — Центральная положила всему этому конец своим проклятым ограничителем. Посмотрим правде в глаза, я влип.

«В Меланже ты то же самое думал, но ведь ошибался!»

— Действительно, но это был особый случай. Я был в другом месте, правила изменились…

«Попробуй! Не время сдаваться!»

— Ладно… — Лафайет закрыл глаза, представил себе острый карманный нож в углу клетки. «Под какой-то подстилкой, — уточнил он. — Я его там не заметил. Я там и правда не прощупал. Я не ЗНАЮ, что там нет ножа… Так БУДЬ там, нож! Хорошенький маленький ножик с костяной рукояткой…»

Если в потоке энтропии была некоторая дрожь, то он ее не заметил.

— Но это не значит, что не вышло, — смело сказал он. — Проверь… — он продвинулся в намеченный угол, пошарил, разгреб опавшие листья, птичий помет и солому, обнажив голые доски. — Нет ножа, — прошептал он. — Понятно. Удача покинула меня. С самого начала не было шанса. Теперь я понимаю.

«Конечно. Но почему? Может, если понять почему, то будет шанс отбиться?»

— Почему? Откуда мне знать? Потому, что меня кто-то хотел убрать, наверно.

«А почему бы тебя просто не стукнуть по голове в таком случае? Чего ради вся эта затея с превращением в Зорро?»

— Может… может, это просто был побочный эффект? А что, если не только ты был обращен в Зорро, а Зорро тоже был обращен в тебя, и это кажется логичным предположением… при условии, что хоть малую толику этого безумия можно назвать логичной…

«Значит, возможно, было необходимо засунуть Зорро в моё тело, а меня закинули в его тело, чтоб не мешал».

— Возможно.

«Но зачем? Что это дает?»

— С одной стороны, если предположить, что всему виной Зорро, то во дворец он попал сразу, заняв твое место, пользуется твоей одеждой, зубной щеткой, постелью…

«Давай пока не думать об этом! О’кей, итак, Зорро научился воровать тела. Он велел Рыжему Быку передать мне преобразователь облика, Марк III. А я был просто болваном и нажал на кнопку. А что потом? Этим никак не объяснить STASIS POD и старикашку в синей робе».

— Господи! — вырвалось у О’Лири. — Так вот чье фото было там, в кабинете Белариуса! Старик, только без бороды!

«Итак, кое-что проясняется, — заверил себя Лафайет. — Мы установили связь между Центральной и Артезией, о чем Центральная или, по крайней мере, Белариус, похоже, ничего не знают».

— Точно, и, если помнишь, он стал немного смахивать на параноика, когда заметил, что ты уставился на фотографию… этого, как он его назвал, Джорлемагна. Хотел, чтобы ты навел на него, все разболтал. Он же полагал, что вы связаны, замешаны в этом… что бы это ни было.

«Но это не объясняет, почему Джорлемагн лежал в пещере, как спящая красавица на электронной койке, издавая странные звуки, если его побеспокоить».

— Подожди минуточку, давай посмотрим, что мы имеем. Там, в Центральной, было какое-то надувательство. Белариус расстроен тем, что сделал Джорлемагн, а Джорлемагн скрылся. Это связано, а может быть, и нет, с Главным Референтом, о котором Белариус, может, ничего и не знает, что вероятнее всего, так как он убежден, что прибор весит несколько тонн.

«Подожди минуточку. Кажется, он поправлял меня, когда я называл его Марком III. Он настаивал на том, что это был Марк II. Значит…»

— Значит, тот прибор, который был у тебя, может быть новой, уменьшенной до минимума, моделью. Но как же Белариус не знает о ней? В конце концов, он руководитель исследований, и Главный Референт — его детище.

«Не знаю. А в то же время у него неприятности из-за того, что Джорлемагн скрылся, видимо, с новой моделью Главного Референта, о которой даже Белариус не знает. В Артезии начались забавные штучки. И Джорлемагн именно в Артезии. Значит…»

— Значит, стоит мне только набрать мой спецномер и сказать им, где взять их мальчика!..

«Прекрасно, только ты все равно останешься Зорро, а кто-то другой с твоим лицом будет замещать тебя в твоем доме!»

— Может быть, Центральная и это может уладить…

— Я не могу столько ждать! Мне нужно вернуться и посмотреть, что происходит! Должна же быть у этого подлого обманщика причина, по которой он украл моё тело! Я хочу ее знать!

«А пока — как ты выберешься из клетки?»

— Да… еще это, — пробормотал О’Лири. — Я не могу прорубить выход, и я не могу так этого пожелать, чтобы оказаться снаружи. Похоже, тропа кончается. Черт! И как раз тогда, когда я только начал что-то понимать.

«Еще полно хвостов. Как насчёт Лома, добренького старенького джентльмена, который тебя подобрал, покормил… а потом залез в твой карман?»

— Да, как же он? Да еще баварская ветчина. И датское масло. Никто в Артезии никогда не слышал о Дании или Баварии. А также о Новом Орлеане! — О’Лири ударил кулаком по ладони. — Очевидно! Лом — тоже агент Центральной.

«И когда он нашёл Главный Референт у тебя, он, естественно, решил, что ты вор и что ты связан с Джорлемагном…»

— Поэтому он принял меры, чтоб от тебя избавиться. Сбросил тебя в Таллатлон.

«Угу. Но я улизнул по счастливой случайности… и завернул назад, сюда. Отлично, О’Лири. Что лучше, приятная прохладная камера в Таллатлоне или смерть от тысячи крюков?»

— Еще несколько часов — и это не будет иметь значения, так или иначе, — вздохнул О’Лири. — Но у меня был интересный путь, пока он не подошел к концу. Взамен скучной работы на литейном заводе я получил шесть лет отменной жизни во дворце. Полагаю, я должен удовлетвориться этим. Даже если бы я знал, чем это кончится, я бы не захотел ничего изменить. За исключением, может быть, последней фазы. Это, кажется, скверная смерть. И на этот раз чуда не будет. Но раз уж нет надежды, то самое большее, что я могу, — взять себя в руки и умереть как мужчина.

Луна зашла. Сквозь чернильную тьму Лафайет ничего не видел, кроме света дежурного костра ярдах в ста и единственной свечки в окне фургона. Что-то промелькнуло между огнем и Лафайетом. Из темноты послышались крадущиеся шаги.

— Эй, — запротестовал он, неожиданно обнаруживая неспособность говорить. — Еще рано.

— Ш-ш-ш! — Кто-то был у клетки — маленькая фигура с серебристыми волосами.

— Лом!

— Совершенно верно, мой мальчик. Извините, что я так долго. — Раздался скрежет стали, перетирающей толстую кожу. На лезвии ножа сверкнул отблеск далекого костра. Перетяжки разошлись, колья раздвинулись. Лафайет вылез, не обращая внимания на боль в ободранных коленях.

— Пойдемте-ка, мальчик, — шепнул Лом. — У нас с вами есть что обсудить, дружок.

Глава 8

Звезды таяли в серой дымке предрассветного утра. Лафайет, поеживаясь, собрался, в комок у небольшого костра, разведенного Ломом под нависшим выступом скалы.

— Извините, но на этот раз кофе нет, — сказал старый джентльмен. — Похоже, вы в нем действительно нуждаетесь.

— В стиле Нового Орлеана? — съехидничал О’Лири.

— М-м-м. Очень недурной, правда? Не беспокойтесь, скоро мы доберемся до моих раскопок и…

— В Артезии не бывает кофе из Нового Орлеана, Лом. А также немецкой ветчины…

Лом покачал головой:

— Милый друг, я просто читал, что написано на этикетках. Я понятия не имею, что значит Новый Орлеан, не говоря уж о Старом.

— А где вы все это взяли, Лом? За углом вашего утеса нет поблизости супермаркета.

Наступила пауза.

— О, боже! — сказал Лом.

— Ну?

— Я… Мне следовало знать, что тут что-то нечисто. Но в конце концов хозяина-то, похоже, не было. Продукты были сложены в пещере и… и я… ну, я присвоил их. Единственное, что меня оправдывает — это голод.

— Так вы нашли все это?

— Пожалуйста, поверьте мне. Будет ужасно, если у вас создастся дурное впечатление.

— Да, действительно…

— Вы на что-то намекаете?

— Не намекаю, Лом. Я хочу знать в какой мере вы во всем этом замешаны.

— Вы что-то темните, мой мальчик…

— Я не ваш мальчик, несмотря на то, что вы меня спасли. Давайте, Лом, начистоту! Что вам от меня нужно?

— Мне? Да вовсе ничего. Я просто чувствовал, что я каким-то образом за вас в ответе, и сделал все возможное, чтобы вам помочь…

— Как вы нашли меня? — перебил Лафайет.

— Ну, что до этого, то я использовал простое устройство, которое называется хоумер. Он посылает сигналы и, понимаете ли…

— Еще один электронный прибор? Где вы его взяли?

— Нашёл клад в гроте.

— В гроте?

— В пещере. Надеюсь, я не ошибся, когда использовал его, чтобы спасти вас от жуткой смерти…

— Еще одна удачная находка, так? Вот вы и ответили на все вопросы сразу! Ладно, предположим, что это возможно. Видно, все пещеры Артезии напичканы ворованным оборудованием. Но каким образом вы пронесли меня от места падения до Орлиного гнезда? Горный козел и тот не смог бы взобраться на эти утесы, не говоря уже о том, что вам пришлось нести меня на спине.

— Взобраться… О, я понимаю, о чем вы подумали! Нет-нет, мне следовало сразу объяснить. Видите ли, там есть лестница. Фактически это эскалатор. Никаких фокусов, просто нужно было подтащить вас на несколько шагов и нажать кнопку, — просиял Лом.

— А-а, теперь понятно, — сказал Лафайет. — Ловко! Вы не карабкались, а воспользовались эскалатором. Как глупо с моей стороны не догадаться об этом!

— Вы будто бы сомневаетесь.

— Кто вы, Лом? Откуда вы явились? Зачем вы вызволили меня из клетки?

Лом вздохнул, замялся…

— Я, — сказал он уныло, — неудачник, — он посмотрел на Лафайета через трепещущие языки пламени. — Я когда-то занимал положение значительной важности. Потом… у меня все пошло кувырком. Было ограбление, подстроенное так, будто вор… будто вор — я. Я едва ушел от властей.

— И?

— Пришел сюда. В поисках пищи я наткнулся на продовольствие, о котором вам известно. Я нашёл путь к изолированному укрытию. Потом… вы с неба упали. Я, само собой, сделал для вас все, что мог.

— А потом?

— Потом вы исчезли. Ох, я искал вас и, наконец, нашёл, как видите. И вот вы здесь.

— Вы пропустили небольшую деталь. Что вы сделали с Марком III?

— Каким Марком?

— Может быть, вы и не бежали с денежным ящиком оттуда, откуда явились,

— сказал О’Лири. — Но в потайном кармане моей куртки был спрятан прибор. Вы его взяли, когда я был без сознания. Я хочу получить его назад.

Лом выразительно покачал головой:

— Вы обижаете меня, мой мальчик…

— Зовите меня просто О’Лири.

— Это ваше имя? — быстро спросил Лом.

— Конечно…

— Тогда почему вы сказали той молодой женщине, которая, похоже, вас очень не любит, что вы Зорро?

— Потому, что я Зорро. То есть, она меня знает как Зорро…

— Но это не ваше настоящее имя? Странно, что буква Z вышита на кармане вашей рубашки и на носовом платке, и на носках.

— Я замаскирован, — ответил Лафайет. — Не пытайтесь уйти от ответа! Где Марк III?

— Расскажите мне о нем, — предложил Лом.

— Я вот что вам скажу, — рассердился Лафайет. — Это самый опасный прибор в стране! Я не знаю, зачем он вам был нужен, может быть, вы хотели его заложить, но…

— Мистер О’Лири, я у вас ничего не брал — ни когда вы спали, ни в какое-либо другое время!

— Не отпирайтесь, Лом! Мне нужно его вернуть!

— Можете обыскать меня, если желаете, вы же значительно сильнее меня. Я не могу вам воспрепятствовать.

— А какой в этом толк? Вы могли его спрятать.

— В самом деле! А зачем, если я вас ограбил, мне нужно было возвращаться и спасать вас от весьма неприятного жребия?

— А может, я вам был нужен для того, чтобы выяснить, как им пользоваться.

— Ясно. И не выдавая секрета, что он у меня, я полагаю.

— Ладно, черт побери! — согласился О’Лири. — Но если вы его не взяли, то где он?

— Возможно, — задумчиво сказал Лом, — он выпал из вашего кармана, когда вы падали…

Наступило минутное молчание. Лафайет пристально смотрел через костер на возмущенного старика, который также, в свою очередь, не отводил взгляд.

— Хорошо, — вздохнул О’Лири. — Я не могу доказать, что вы его взяли. Понятно, мне следует извиниться. И поблагодарить вас за то, что вы освободили меня из клетки.

— А почему бы вам не рассказать чуть больше об утерянной вещи, — предложил Лом.

— Забудьте о ней, Лом. Чем меньше об этом известно, тем лучше.

— Этот Марк III был вашей собственностью или вы его берегли для кого-то?

— Не допытывайтесь, Лом! Скажите, когда вы исследовали пещеры, вы не встречали в одной из них что-либо, э-э, ну, наподобие ящика?

— Если вы на мои вопросы не отвечаете, О’Лири, почему я должен отвечать на ваши?

— Потому что я должен дойти до сути всего, вот почему! Затевается заговор, Лом! Страшнее всего, что вы можете себе представить. И меня в него втянули. А я не хочу!

— О? В таком случае почему бы не рассказать мне все, что вы знаете…

— Неважно. — О’Лири, превозмогая боль, встал на ноги. — Мне нужно идти, Лом. Время не ждёт. Я должен вступить в контакт с… — Он прервался. — С некоторыми друзьями.

— А если я пойду с вами? — предложил Лом, вскакивая.

— Ни в коем случае, — сказал Лафайет. — Я не хочу показаться грубым, но я не могу задерживаться. Кроме того, это может быть опасно.

— Не возражаю. Я сделаю все возможное, чтобы не отставать.

— Послушайте, Лом, здесь вам будет намного лучше. У вас домик, и вы можете прожить на листьях, ягодах и баварской ветчине тихо и мирно.

— Я еще надеюсь, — возразил Лом, — вернуть свое доброе имя.

— Барон Шосто и его парни будут прочесывать лес, искать меня. Если они поймают вас в моём обществе, то, возможно, разделят тысячу крючков на двоих.

— Сомневаюсь, дружок. Я знаю тропы в горах очень неплохо. Фактически вы вряд ли сможете добраться до города без моего сопровождения.

— Ладно, тогда пошли! Я не могу вам запретить. Но не надейтесь, что я буду вас ждать. — Он повернулся.

— Подождите! — неожиданно остановил его Лом. — Не сюда, мистер О’Лири.

— Он шагнул вперёд и развёл кусты, обнаруживая узкую тропинку, нисходящую со склона скалы. — Пойдём?

Дважды до восхода солнца О’Лири и Лому приходилось прятаться в глубине зарослей кустарника, так как шайка Путников проходила совсем рядом. Из обрывков разговоров стало ясно, что они не пожалеют крючков для того, кто оставил следы у продырявленной клетки, если он будет задержан вместе с бежавшим пленником.

— Какое немилосердное отношение, — откомментировал Лом, прищелкнув сокрушенно языком, когда они покинули свое последнее убежище.

— Погодите только, я еще доберусь до этого типа Зорро, — пригрозил Лафайет. — Он тут один из самых заводил…

— Я думал, что Зорро — это вы, — хитро сказал Лом.

— Это не так. Я просто выгляжу как Зорро. То есть, ладно, это все равно. Слишком сложно.

Он обернулся и увидел, что Лом сосредоточенно уставился на свой большой палец, которым пошевеливал с важным видом.

— Пальчиками играете? — вспылил О’Лири.

— Да вовсе нет, мальчик мой, — ответил Лом, засовывая обе руки в карманы. — Скажите, что вы будете делать, когда мы придем в город?

— Мне придётся действовать по обстоятельствам. Когда я буду во дворце, если мне только удастся замолвить словечко Адоранне…

— Честно говоря, мой мальчик, ваш вид немножко дискредитирует вас. Ваши наряды хуже некуда, и, похоже, вы в последнее время не брились, а это золотое кольцо в левом ухе вряд ли внушит доверие приличной публике.

— Что-нибудь придумаю. Другого выхода нет.

Когда солнце ушло за вершины деревьев, они вышли из леса в район кладбищ, расположенных на склоне; повсюду мирно паслись коровы, которые безмятежно смотрели, как они спускались вниз по дороге. Проходившая мимо паровая телега подбросила их в город. Они шли по мощеной улице, окутанной запахами занимающегося рассвета — жареного кофе и свежеиспеченного хлеба. Редкие ранние прохожие с любопытством рассматривали их. Они постояли у ларька на тротуаре, откуда были видны башни дворца, розовеющие на фоне окрашенного ранним восходом неба. Быстро позавтракали яичницей, беконом, тостом с джемом. Лафайету показалось, что все это упало в прорву размером с муниципальный парк.

— Удивительно, как важно слегка перекусить! — заметил он, прикончив вторую чашку кофе. — Все сразу кажется проще. Я пойду к воротам дворца, объясню, что у меня важная информация, и потребую аудиенции. Потом я расскажу Адоранне кое-что такое, что могло быть известно только мне. После этого я смогу открыться и назвать свое подлинное имя. Потом все пойдёт как по маслу. Завтра в это время все будет улажено.

— Должен ли я считать, что вы лично знакомы с принцессой Адоранной?

— Конечно. Мы старые друзья. Фактически мы с ней когда-то были помолвлены, но я очень быстро понял, что по-настоящему люблю именно Дафну.

— Вы… помолвлены с принцессой? — вид у Лома был весьма скептический.

— Конечно, а почему бы нет?

Лом поджал губы:

— Мистер О’Лири… сейчас, кажется, не время для розыгрышей. Кроме того, раз мы объединили силы…

— Кто сказал, что мы объединили силы? Я позволил вам прогуляться пешком, и все, Лом. У меня пока нет веской причины доверять вам. Фактически я считаю, что именно здесь наши пути должны разойтись. Вы идите своей дорогой, а я пойду своей.

— Вы обещали представить меня своим влиятельным друзьям, — быстро возразил Лом.

— Ну нет, я ничего подобного не обещал, — Лафайет покачал головой. — Это ваша идея.

— Послушайте, О’Лири, или Зорро, или как вас там, — вспылил Лом. — Я ведь могу вам пригодиться. Предположим, у вас будут трудности с допуском во дворец.

— Об этом не беспокойтесь, я справлюсь.

— Значит, за все моё беспокойство о вас вы собираетесь отплатить мне тем, что бросите меня здесь?

— Зачем же так ставить вопрос? Вот что я вам скажу, Лом: если все пойдёт как надо, я вас потом найду и попытаюсь вам помочь, ладно?

— Я хочу что-нибудь сделать… что-нибудь хорошее, чтобы доказать, что я полезен. Так что, если я пойду с вами во дворец…

— Это исключено, я, может быть, договорюсь, чтобы впустили меня, но вас… ну, если начистоту, Лом, вы не особенно впечатляете в этих, знаете ли, лохмотьях и нестриженый.

— Конечно. Но я могу что-нибудь сделать?

— Ну ладно, если вы настаиваете, пойдите и найдите Рыжего Быка. Приведите его во дворец. Нет, я передумал, пусть это будет «Секира и Дракон». Если мне не удастся попасть во дворец, я встречу вас там. А если мне повезет, то я за вами пошлю, договорились?

— Хорошо… постараюсь. Рыжий Бык, говорите?

— Да. Поспрашивайте. Любой карманник в городе может помочь вам. А теперь мне пора. — Лафайет встал, заплатил за завтрак единственным серебряным долларом, который нашёл в кармане Зорро, и деловой походкой направился в сторону дворца.

Блистательного вида стражник в медном шлеме, широких голубых штанах до колен и куртке в желтую и голубую полосочку лениво смерил О’Лири взглядом.

— Убирайся, Джек, пока я тебя не забрал за то, что слоняешься без дела,

— накинулся он на Лафайета.

— Я здесь по делу, — ответил Лафайет. — У меня важные новости для принцессы Адоранны.

— Да-а? — Стражник небрежно перекинул аркебузу из одной руки в другую.

— О чем?

— Это секрет, — сказал О’Лири. — Послушайте, мы теряем время. Просто передайте мою просьбу дежурному сержанту.

— Умничаешь, да? — зарычал охранник. — Вон, жалкий оборванец, пока у тебя еще есть шанс!

— Ах, так? — вспылил Лафайет. Он сделал руки рупором и громко крикнул:

— Дежурный сержант, пост номер один — срочно!

— Как ты…

— Эй! Эй! Хорошо подумайте сначала! — предупредил О’Лири разъяренного стражника, когда тот поднял свою аркебузу с огромным дулом. — Запомните, свидетели!

— Ну, в чем дело? — спросил подошедший маленький толстенький сержант с усами, напоминающими руль велосипеда. Он остановился, смерил Лафайета взглядом. Его лицо налилось краской гнева.

— Коротышка! — крикнул Лафайет. — Как я рад тебя видеть!

— Схватить этого бездельника! — гаркнул сержант. — Это тот самый негодяй, что избил троих ребят из моей смены в прошлый понедельник!

Лафайет понимал, что трудно сохранить невозмутимость, когда трое здоровых стражников заворачивают тебе руки за спину, как сухой кренделек с солью, и волокут, по мощеному двору. И все же это было неподходящее время для вольных высказываний.

— Не могли бы вы… ой!.. Выслушать то, что я скажу… ох!.. Я уверен, что вы согласитесь, когда узнаете, что я должен сообщить… ух!..

— Что? Прикрути его еще на четверть, Ля Верн!

— Коротышка, ну хоть выслушай меня…

— Для тебя он сержант, негодяй! — зарычал владелец аркебузы. — В следующем месяце расскажешь это судье, когда он вернется из отпуска!

— Я не могу ждать месяц! Это срочно!

— Ля Верн, если он еще что-нибудь скажет, сунь ему в рот платок, тот, цветной, которым ты шею в жару промокаешь!

Они прошли стойла, помещение, где хранились сбруи, свернули в служебный ход мимо королевского свинарника. Стражники отпрянули, когда запертый хряк вдруг громко хрюкнул и кинулся всей своей тушей на забор.

— Что нашло на Жоржа? — удивился Ля Верн.

— Он уже пару недель сам не свой.

— Может, он чувствует, что в следующем месяце у нас назначен праздник, — предположил кто-то.

— В последнее время все идёт не так, — посетовал Ля Верн.

— С тех пор как…

— Довольно! — завопил Коротышка. — Вас, слюнтяев, подслушивают!

Лафайет, подгоняемый стражниками, поднялся на три ступеньки и оказался в маленькой дежурной комнате, освещенной даже в этот час сорокаваттной лампой, висящей на запутанном шнуре. Небритый человек без пиджака сидел, взгромоздив на покосившийся стол ногу, обутую в ботинок, и ковырял в зубах коротким кинжалом. Он вопросительно приподнял бровь и потянулся за формой.

— Запиши это рыло как задержанного по подозрению, Сарж! — сказал Коротышка.

— По подозрению в чем?

— Сами решите. Может, подделка, или чрезмерное любопытство, или разбавление вина водой. Только продержите его до тех пор, пока я не состряпаю на него дельце, за которое он проторчит, пока меня на пенсию не отправят.

— Это уж слишком, — вмешался Лафайет. — Пока вы, полицейские ищейки, трепитесь, королевство могут захватить! Мне нужно немедленно видеть принцессу Адоранну!

Сержант за столом слушал, разинув рот от удивления. Он смерил Лафайета взглядом с ног до головы, потом недружелюбно уставился на Коротышку, арестовавшего Лафайета.

— Чего ради притащил мне помешанного? — возмутился он. — Ведь знаешь же, что в таких случаях сразу же отправляют в дом для лунатиков.

— Позовите принцессу Адоранну! — потребовал Лафайет слегка дрогнувшим голосом, несмотря на все его усилия держаться спокойно. — Просто попросите ее высочество спуститься на минуточку, договорились? — Он попытался дружелюбно улыбнуться, но вместо этого скривил такую гримасу, что сержант за столом отпрянул.

— Держите его, ребята, — пробормотал он. — У него сейчас начнется припадок. — Он позвонил в колокольчик на столе, дверь открылась, и появилась нечесаная голова с белесыми космами над толстогубым лицом с отечными глазами.

— Оглеторп, наладь-ка этому голубю кандалы, — распорядился сержант. — Брось его в камеру номер двенадцать, ту, что с дальней стороны. Мы не хотим, чтоб он орал и всех расстраивал.

— Кандалы?! — завопил Лафайет. — Да я вас всех, тюремных бездельников, заставлю в ночную смену дежурить! — Он рывком освободился, уклонился от захвата, нырнул к двери, но зацепился за подставленную ему подножку, и… искры посыпались у него из глаз, — такого «роскошного фейерверка» он не видел с третьего октября прошлого года, дня независимости Артезии. Ему грубо заломили руки и поволокли наверх. Он попытался передвигать ноги, потом сдался, и они безвольно волоклись следом. Он понимал, что поднимается по ступенькам, ковыляет по темному зловонному коридору, что поднялась тяжелая железная решётка. Толчок — и он полетел, спотыкаясь, в камеру с низким потолком, которая была наполнена вонью от чадящих керосиновых факелов, закрепленных в кронштейнах вдоль стены.

— Я сэ… Лаф… ет Лири, — бормотал он, тряся головой, чтобы прийти в себя. — Я требую адвоката! Я требую встречи с Адоранной! Я требую, чтобы моей жене, графине Дафне, передали записку… — Он замолчал, так как ему заломили руки назад и держали вместе двойным захватом.

— Похоже, пьянство лишило его ума, — сказал блондин-надзиратель, от которого несло перегаром, как из винной бочки.

— Запри его в номер двенадцать, Перси, в самом конце!

— Конечно, Оглеторп… но, черт меня побери, я же еще двенадцатый не мел… и…

— Неважно, нечего цацкаться с этим болваном. Это один из тех, кто сует свой нос куда не следует.

— Вот как? Оглеторп, а не этот ли парень лез по плющу в прошлом месяце, чтобы подсмотреть, как принцесса Адоранна принимает душ?

— Не имеет значения, Перси. Запри его и возвращайся к своим комиксам!

Лафайет рассеянно отметил, что Перси был выше ростом и умом блистал не более, чем Оглеторп. Он не сопротивлялся, когда его погнали до конца темного коридора, затем встал, прислонясь к стене, чтобы прошло головокружение, пока тюремщик выбирал огромный ключ на кольце у ремня.

— Скажи, приятель… ну… как это было? — доверительно обратился к нему допотопный страж, снимая наручники. — Я про… ее высочество… она голышом такая же аккуратненькая, как, парень, можно себе ее представить?

— Еще аккуратнее, — таинственно ответил Лафайет, потирая голову. — Это… это не твое дело. Но слушай… это все ошибка, понимаешь? Случайно приняли за другого. У меня новости для графини Дафны или для принцессы и…

— Ага, — кивнул тюремщик.

Когда он толкнул Лафайета в тесную и смрадную камеру, тот едва почувствовал, как провёл рукой по боку другого охранника, а пальцами что-то незаметно снял и зажал в ладонь…

— Именно за этим ты и карабкался по плющу, ясно, — продолжал насмешничать Перси. — Самое подходящее алиби для такого бродяги! Я могу поспорить, что ты ничего и не разглядел…

— Это ты так думаешь! — крикнул Лафайет, когда захлопывалась дверь. Он прильнул к решетке небольшого квадратного окошка в металлической плите. — Я иду на сделку: ты передай моё послание, а я тебе все об этом расскажу!

— Идет, — с некоторым сомнением ответил Перси. — А как я узнаю, что ты не врешь?

— Даже если я вру, это все равно интереснее комиксов, — решительно заявил Лафайет.

— Псих, — надменно сказал Перси. — И вообще… что-то мне не нравится весь этот разговор, если учесть…

— Что учесть?

— Учесть, в каком состоянии ее высочество. — Нижняя губа тюремщика выпятилась. — Неужели не срам?

— Что не… Я имею в виду, не срам?

— Что принцесса находится на пороге смерти от лихорадки, которую никто не знает как лечить, вот что! И граф Алан, и леди Дафна тоже нездоровы.

— Ты сказал, на пороге смерти? — задохнулся О’Лири.

— Точно, бродяга. Говорят, уже две недели как они все разом заболели и нет надежды на выздоровление. Вот так и пришлось королю Лафайету приступить к обязанностям.

— К-королю Лафайету?

— Конечно. И первое, что он сделал — усилил охрану. Я был одним из первых, кого он нанял. Где ты-то был, между прочим?

— Но… но… но…

— Ага… тогда не больно-то умничай! — с достоинством сказал Перси. — Пока, бродяга! До встречи в компании смертников.

Лафайет сидел на куче влажной соломы, которая заменяла все удобства в камере, и оцепенело щупал шишки на голове.

— Не может быть, что все так плохо обернулось, — бормотал он. — Видно, я сам в лихорадке. Я в бреду, и мне все это мерещится. На самом деле я в кровати, а Дафна меня гладит… Постой! — вдруг подумал он. — Дафна не может лежать в кровати больная, я же ее видел в Центральной, ее вчера инструктировали как агента!

Он подскочил, застучал по решетке, пока не явился Перси с платком за воротом — он вытирал подбородок.

— Ты сказал, что графиня Дафна лежит больная две недели?

— Да, это так.

— И она не поправилась?

— Не-е. Похоже, и не собирается, бедная деточка!

— Откуда знаешь? Ты ее видел?

— Теперь я вижу, ты и впрямь спятил, деревенщина. Обещаю взглянуть украдкой на ее превосходительство сразу, как только меня повысят до адмирала.

— Кто сказал, что она больна?

Перси развёл толстыми руками:

— Это то, что называется общеизвестным. Король Лафайет умалчивал об этом пару дней, а потом ему пришлось сообщить, а то все забеспокоились, что нет нигде принцессы.

Перси вынул костяную зубочистку и засунул глубоко за щеку.

— Ты видел этого короля Лафайета? — спросил О’Лири.

— Конечно. Я его вчера видел, он проводил смотр караула. Бедняга плохо выглядел. Да это и понятно, ведь эта маленькая графиня Дафна вот-вот отдаст концы и все…

— Как он выглядел?

— Знаешь… какой-то костлявый, длинноногий, с пучком коричневых кудряшек и какой-то странной улыбочкой… только вчера он не улыбался. Господи, какой характер! — Перси восхищенно покачал головой. — Ребята говорят, что еще он впервые кого-то кнутом бил.

— Он бьет людей кнутом?

— Конечно. Ну, у бедняги от проблем голова пошла кругом. Я думаю, он из-за этого пнул кошку…

— Он пнул кошку?

— Угу. Во всяком случае, пытался. Я слышал, что он всегда слыл добряком, но, думаю, когда на тебя сваливается одна беда за другой, то невольно сорвешься. А тут еще война. — Перси мрачно рассматривал зубочистку.

— Какая война?

— Да откуда ты явился, и в самом деле того, да? Война с вандалами, естественно.

— Ты хочешь сказать, что Артезия в состоянии войны?

— Сейчас еще нет. Но в любой день это может случиться, понимаешь? Эти вандалы планируют нападение. Они хотят захватить страну, чтобы воровать и грабить, и все такое. Первое, что они сделают, так это убьют всех мужчин, а всех женщин возьмут в плен!

— Кто так говорит?

— Ха! Король Лафайет так говорил в первый же день после коронования, которое ему пришлось принять, потому что принцесса слегла…

— Когда можно ждать нападения?

— В любой день уже. Вот почему все должны сдать деньги и драгоценности для организации будущей обороны. Ей-богу, стоило посмотреть, как орали богатые купцы, когда нашего брата послали на сборы. — Перси покрутил головой. — Некоторые из этих людей не имеют понятия о патриотизме.

Лафайет застонал.

— Да, приятель, сердце разрывается от всех этих дел. — Перси от души рыгнул. — Ну, скоро меня сменят. Так что расслабься, приятель, как сказал палач клиенту перед тем, как затянуть петлю…

Перси удалился насвистывая.

Лафайет неровной походкой доковылял до угла и медленно опустился на пол. Все начинало проясняться. Заговор был страшнее и лучше организован, чем он мог себе представить. Факт захвата налицо. Но не извне. Захватчик сэкономил массу времени и сил, проникнув в самый центр. Все было тщательно спланировано: сначала захват дворца, а подчинить страну уже не составит труда.

— Но как ему это удалось? — Лафайет встал и заходил по камере. — Предположим, этот Зорро наткнулся на краденое оборудование, припрятанное Горублом. Лом сказал, что в горах полно пещер, набитых этими вещами. Следовательно, Марк III в его руках, и он разобрался в его назначении. Он нашёл Рыжего Быка и подсунул проклятую штуковину мне, зная, что я в достаточной степени болван, чтобы нажать кнопку. Когда я нажал, он поспешил во дворец и занял свободное место. Только… — Он задержался на мысли… — Только он не одурачил Дафну. Умница! Она почувствовала, что дело неладно, пошла в старую лабораторию Никодеуса и позвонила в Центральную по секретному телефону. Они ее забрали, и она доложила… доложила… — Лафайет задумался, почесывая подбородок. — Что она могла доложить? Она заметила, что что-то не так; она знает — я никогда не пинаю кошек. Но как ей догадаться, что я — не я, а Зорро, принявший моё обличие? Она просто подумала бы, что кто-то меня загипнотизировал или что-то в этом роде. Что бы она ни сказала, ей пришлось потрудиться, чтобы заставить этих бюрократов выслушать ее. Их политика — минимум вмешательства. Если бы они проверили, то нашли бы все явно нормальным. А им всего-то требовалось послать сюда агента, чтобы изучить ситуацию… — Лафайет остановился и ударил кулаком в ладонь. — Конечно! Какой же я идиот, что не понял этого раньше! Лом! Он же агент Центральной! Вот почему он знает то, чего не должен знать! И не удивительно, что он подозревал меня! Я заявлял, что являюсь Лафайетом О’Лири, человеком, о котором его прислали разузнать. Не удивительно, что он хотел пойти со мной в город! Он должен был за мной следить! Только… только почему он позволил мне уговорить его пуститься на поиски Рыжего Быка? Ладно, в конце концов, Рыжий Бык все равно в этом замешан. Может, он увидел в этом возможность получить дополнительные сведения к тому, что он уже знает от меня, рассчитывая, что моей персоне можно уделить внимание в любое другое время. Или, может быть… может быть, он уже уверился в моей невиновности или, по крайней мере, в том, что все куда сложнее, чем казалось вначале… и ему пришлось уйти, чтобы дать отчёт штабу. Наверное, так. Он уже доложил, он вот-вот появится с бригадой принудителей из Центральной, чтобы освободить меня из тюрьмы и исправить все эти нарушения!

В этот момент послышались тяжёлые шаги в коридоре. О’Лири с трудом встал, щурясь от света фонаря.

— Как это ты его потерял? — послышался грубый голос Оглеторпа.

— О’кей, о’кей, я возьму свой…

Железный ключ заскрипел в замке; дверь широко распахнулась. За спиной долговязого стражника Лафайет увидел щуплую фигурку и голову, посеребренную сединой.

— О’кей, о’кей, пошли, приятель! — брюзжал Оглеторп.

— Лом! Наконец-то! — Лафайет бросился вперёд, но его остановила ручища, упершаяся в его грудь.

— Не пытайся что-нибудь выкинуть, Клайд, — предупредил его Оглеторп и наградил таким толчком, от которого он, спотыкаясь, полетел назад и лишь успел подняться, как столкнулся с Ломом, входившим в дверь. Тяжелая решётка захлопнулась.

— Ну вот, мы опять встретились, мой мальчик, — обратился к Лафайету старик с неизменной вежливостью.

Глава 9

— Вы хотите сказать, — произнёс Лафайет упавшим голосом, — что вы не агент Центральной? Вас не посылали проверить сообщение Дафны? И с вами нет группы принудителей, чтобы задержать этого мнимого короля О’Лири?

Лом хмуро смотрел на О’Лири.

— Вы так говорите, — сказал он, — будто и впрямь надеялись, что я агент Центральной…

— Значит, вы не отрицаете, что вам известно о Центральной? По-моему, тут что-то кроется. Послушайте, Лом, кто вы? Какова ваша роль во всем этом деле?

— Как раз об этом я только что хотел спросить вас, — парировал Лом. — Откровенно говоря, мои прежние гипотезы в свете нынешних непредвиденных обстоятельств кажутся несколько несостоятельными.

— Какие гипотезы?

— Не торопитесь, молодой человек, — перебил его Лом, неожиданно изменив тон беседы. — Я не говорил, что верю в вашу добропорядочность, ни в коей мере! Фактически для меня очевидно, что вы либо невинная незадачливая жертва, либо еще больше замешаны, чем я думал. Искренне надеюсь, что вы можете доказать первое…

— Подождите минуточку! Вы так говорите, словно ожидали, что я стану перед вами оправдываться. Если вы не агент Центральной, значит, вы по уши увязли в этом безобразии!

— Как произошло, — спросил Лом тоном, не допускающим возражений, — что вам знаком прибор Главный Референт Марк III? Ведь это секрет, который, я полагал, известен лишь его изобретателю и еще одному лицу.

— Все просто. Мне его передал Рыжий Бык.

— Объяснение простое, но вряд ли правдивое.

— Я не знаю, почему оправдываюсь первым, — вспылил О’Лири. — Это вам следует кое-что объяснить. И не пытайтесь одурачить меня рассказом о случайно найденной пещере, полной как раз того, в чем вы нуждались! Если вас послала сюда Центральная, то все прекрасно. Они бы вас, само собой, обеспечили. Если нет, то вы, наверное, знаете намного больше, чем говорите.

— Возможно, — жестко ответил Лом. — Теперь расскажите мне, зачем вы бродили по этим горам?

— А что вы делали на вершине горы? — нашелся Лафайет.

— Зачем вы пришли сюда, в город Артезию? Кого вы собирались встретить?

— Откуда вам известно про Центральную? Никто в Артезии никогда о ней не слышал, кроме меня и Дафны!

— Какие у вас связи с Центральной?

— Я первый спросил!

— Сколько вам платят?

— Кто платит?

— Он, вот кто!

— Я не знаю, о чем вы говорите!

— Я заплачу вдвое больше!

— Говорите, или я сверну вашу костлявую шею!

— Только дотроньтесь до меня, и я вас накажу бичом для судорог!

— Ага! Теперь вы колдун! — Лафайет шагнул к старику и согнулся от болевого удара под ребра. Он отчаянно хватал руками воздух и вопил, а левую икру ему свело так, будто он весь день скакал на детской лошадке.

— Я вас предупреждал, — спокойно сказал Лом.

Лафайет попробовал еще раз и получил укол в бок. Он откинулся назад, на перекладины.

— Теперь говорите, — потребовал Лом. — Мне нужен законченный рассказ. В чем должна была заключаться ваша роль? Как случилось, что вы поссорились? Вы из-за этого бежали в горы, да? Но почему вы вернулись?

— Вы болтаете вздор, — задыхаясь и хватаясь за ребра, прошептал О’Лири.

— Я Лафайет О’Лири. Кто-то заманил меня… в жизнь Зорро… чтобы иметь возможность занять моё место…

— Если бы кто-то хотел притвориться О’Лири, он бы просто убрал его персону, а не отпустил бы путаться в ногах. Нет, приятель мой, так не пойдёт. Давай, рассказывай. Правду давай на этот раз! А то я тебе устрою спазм глазных яблок, это ощущение ты никогда не забудешь!

— Вы так говорите, как будто… вы и правда не знаете, — с трудом заговорил Лафайет между приступами острой боли, напоминающими в его представлении предродовые схватки. Он наткнулся пальцами на какой-то предмет во внутреннем кармане, ощупал его. Внезапно ему вспомнилось, как те самые пальцы, натренированные пальцы Зорро, ловко метнулись и сняли что-то с ремня Перси, когда тот толкнул его в камеру. Он вынул предмет, перевёл на него полные слез глаза.

— …не знаю, — между тем продолжал Лом. — Даже если бы я был убежден, что вы обычный простофиля, а я не убежден…

— Вы бы не имели ничего против, — перебил его Лафайет, — чтобы покинуть эту камеру?

— Я бы и в самом деле не возражал, — признался Лом. — Но не уходите от ответа! Я…

— Снимите с меня порчу… — задыхался О’Лири, — и мы обсудим это дело.

— Не раньше, чем вы мне все скажете!

— Вы заметили, что у меня в руке?

— Нет. Какая разница… — Лом замолчал. — Это… это похоже на большой ключ от какой-то двери. Это не… от этой двери ключ…

— Лучше бы от этой… или пальцы Зорро утратили свою сноровку. — Лафайет просунул ключ между перекладинами решетки.

— Осторожно, мой мальчик! Не уроните его! Внесите его обратно, осторожненько!

— Развяжите узел на моей двенадцатиперстной кишке!

— Я… я… ладно, ладно!

Лафайет пошатнулся от внезапного облегчения спазма желудка.

— Это был ловкий трюк, — сказал он. — Как вы это сделали?

— Вот этим, — Лом показал ему артефакт, напоминающий шариковую ручку. — Мое простенькое изобретение. Он проектирует сильный луч нужной частоты, чтобы вызывать мышечное сокращение. Видите, я вам доверяю. Теперь… ключ, дорогой мальчик!

— Договорились, — сказал Лафайет. — У нас перемирие. Мы объединяемся до тех пор, пока не выясним, что происходит.

— С чего мне доверять вам?

— Если вы не уйметесь, я так отодвину ключ, что его нельзя будет достать, и мы оба здесь застрянем. Я не смогу помочь Адоранне, может быть… но и вы не освободитесь, чтобы причинить ей еще какое-нибудь зло!

— Уверяю вас, дружище, я этого ни в коем случае не хочу!

— По рукам? — настаивал Лафайет.

— Ладно, по рукам. Но при первом неверном движении…

— Не будем терять времени! — сказал Лафайет, подбрасывая ключ Лому. — Нам нужно кое-что спланировать.

— Черт, вы когда-нибудь спите? — огорченно спросил Перси, запнувшись у двери. — Что вам на этот раз надо? Я вам уже сказал, что жратвы не будет до часу дня… — Он замолчал, всматриваясь в темноту камеры сквозь решетку. — Эй! Кажется, там с тобой был еще новичок. Маленький старикашка… — Внезапно он со стоном согнулся пополам и упал. Лафайет распахнул дверь и перешагнул через растянувшегося надзирателя, а Лом возник следом из темного угла, где ждал, лежа.

— С ним все будет в порядке, да?

— М-м-м. Я просто наслал на него ангину, — небрежно ответил Лом. — Через полчасика будет как новенький.

— Что теперь?

— На пути еще Оглеторп. Пошли!

Крадучись, беглецы продвигались по коридору мимо пустых камер к арке, за которой виднелся угол стола начальника тюрьмы и пара ботинок с сильно поношенными подошвами.

— Выстрели ему в лодыжку, — шепнул Лафайет.

Лом подался вперёд, сфокусировал свой проектор, нажал на кнопку. Раздалось сдавленное восклицание. Большая волосатая рука опустилась, чтобы растереть ногу. Лом удвоил дозу — Оглеторп с воплем развернул стул, убирая ноги из поля зрения, но при этом подставляя голову и плечи. Лом хорошенько прицелился и снова «задел» его. Громила зарычал и так шлепнул себя по собственной челюсти, что звук напомнил выстрел из пистолета. Подпрыгнув, старый джентльмен прицелился ему в поясницу и еще раз выстрелил. Оглеторп выгнулся назад, потерял равновесие и треснулся головой о стол при падении.

— С ним кончено, — с удовлетворением отметил Лом.

— Вам придётся упростить эту процедуру, пока она не превратилась в комедию со шлепками, — сказал ему О’Лири.

— Он наделал больше шума, чем враждующие шайки, вооруженные крышками от мусорного контейнера.

— Тем не менее мы, кажется, не вызвали тревоги. В конце концов, кто задумается о возможности побега из тюрьмы в это время дня?

— Ладно, давайте не будем стоять здесь и поздравлять друг друга! У нас впереди дорога. Давайте вытащим эти два ящика и посмотрим, нет ли там одежды.

Минут пять они рылись в ящиках, и им подвернулась пара поношенных плащей и затертая полотняная сумка, набитая старыми инструментами.

— Мы водопроводчики, — сказал О’Лири. — Я — главный слесарь, а вы — мой помощник.

— Все наоборот, — перебил его Лом, — седовласый подмастерье вряд ли вызовет доверие.

— Хорошо, не будем ссориться из-за распределения полномочий. — Лафайет обернулся плащом, скрывая насколько возможно свою запачканную шелковую рубашку и свободные атласные брюки. В ящике стола он нашёл ключи от тяжелой решетки, закрывающей проход. Им удалось поднять ее, вызвав досадный скрип ржавого металла. Они быстро нырнули под нее и вернули на место. Через десять шагов проход разветвлялся.

— Куда? — вслух спросил Лом. — Признаться, я плохо ориентируюсь.

— Пошли — сказал О’Лири, направляясь первым к крутому пролету каменных ступеней. Наверху коридор расходился в разные стороны.

— Налево! — шепотом скомандовал Лафайет. — Нам придётся пройти по дежурной комнате, не принимайте это близко к сердцу.

— Откуда, — прошептал Лом, — вы так хорошо знаете дорогу?

— Я здесь сидел в первую неделю по прибытии в Артезию. И с тех пор несколько раз навещал друзей.

— М-м-м. Знаете, мой мальчик, временами, у меня возникает соблазн поверить вашему рассказу…

— Верьте — не верьте, а мы оба замешаны в этом деле. Сейчас давайте поспешим, пока нас не арестовали за то, что слоняемся без дела. — Лафайет, крадучись, приблизился к комнате и рискнул заглянуть внутрь. Три стражника сидели за столом, черпая ложками бобы. Рубашки их были расстегнуты, мягкие шляпы небрежно лежали рядом, рапиры болтались на стене на деревянных вешалках. Один из троих оторвал взгляд от миски и встретился глазами с О’Лири.

— Эй, — рявкнул он, — кого ищешь?

— Роя, — быстро ответил Лафайет. — Он сказал, что вызов срочный.

— Коротышки не будет до шести часов вечера. Срочный вызов, да? Ты, верно, ветеринар?

— Точно, — нашелся Лафайет, пока стражник вставал и пробирался к нему, поправляя красно-зеленые подтяжки. Подошедший оглядел сумку с инструментами, ткнул ее толстым пальцем.

— Что ветеринару делать с набором ключей и труб? — удивился он. — Да еще с ножовкой! Ты не собираешься устроить побег? — Он оскалился в улыбке, довольный своей шуткой.

— Мы вообще-то должны кое-где осмотреть водопровод на этой стороне, — сказал Лафайет. — Мы врачуем животных и по совместительству водопроводчики, понятно?

— Да? — Стражник поскреб свой толстый загривок, зевнул. — Ладно, если вы сможете исправить водопровод старика Жоржа, то Джемима на всю жизнь станет твоим лучшим другом. — Он хихикнул, прокашлялся, сплюнул и презрительно взглянул на Лома:

— Папаша, мне кажется, я тебя где-то видел…

— Вряд ли, начальник. Если только у вас не было приступа козьей лихорадки, — парировал старик, — и не называйте меня палашей.

— Ну, пойдём лучше, — заторопился Лафайет. — Мы вообще-то по поводу протекающего крана. Рой сказал — в башне, значит…

— Не-е, дружище, никто в башню не ходит.

— Да, но Рой сказал, что утечка раздражает больную…

— Какую больную? В башне нет больных. Они все в королевском крыле дома.

— Я хотел сказать, что раздражает парней, которые на дежурстве, у них голова болит, — искусно вышел из положения О’Лири. — Только представь себе: тянешь лямку от зари до зари, а кран «кап-кап-кап, кап-кап-кап».

— Да-да, ясно. Ну, раз уж это ради моих парней, я пошлю туда с вами Кларенса. — Унтер кивнул парню с дряблым лицом, страдающему косоглазием.

— Не беспокойтесь, лейтенант, мы сами найдем, — начал было Лафайет, но стражник оборвал его резким жестом.

— Никто не ходит в башню без сопровождения, — твердо сказал он.

— Ну, раз так, то ладно, — решил О’Лири.

Кларенс натянул пальто, нацепил меч, рассеянно глянул на О’Лири и встал, выжидая.

— Вы как-то должны… ну… объяснить Кларенсу, что ему делать, — сказал унтер Лафайету, стоящему рядом. — Ну, всякие там подробности, если вы понимаете, о чем я говорю.

— Пошли, Кларенс, — сказал Лафайет, — в башню!

Во дворе, ярко освещенном полуденным солнцем, Лом догнал О’Лири.

— Когда мы избавимся от этого кретина и убежим? — прошептал он.

— План меняется, — ответил Лафайет. — Этот Кларенс послан нам самим провидением! С конвоем можно идти куда хочешь.

— Вы что, из ума выжили? Единственный шанс для нас — выбраться отсюда и рвануть врассыпную!

— Давайте смотреть правде в глаза: нам из ворот никогда не выйти.

— Но… чего вы надеетесь достигнуть, скрываясь внутри львиного логова?

— Как я сказал страже, башня там, наверху, — Лафайет указал на величественный шпиль, парящий высоко в голубом небе. Знамя полоскалось от ветра на флагштоке, установленном на конце шпиля.

— Чего ради? — изумился Лом. — Мы попадем в ловушку!

— Секрет, — ответил Лафайет.

— Эй! — внезапно засипел Кларенс. — Чего это мы шепчемся?

— Это секретное задание, — ответил О’Лири. — Мы на вас рассчитываем, Кларенс.

— Вот это удача! — счастливо воскликнул Кларенс.

Лом фыркнул. Лафайет повел их во дворец через боковую дверь, сквозь которую он вышел в роковую ночь всего две недели назад. Казалось, прошла целая жизнь с тех пор, как он пошёл на злосчастное свидание с Рыжим Быком.

Он повел Лома и Кларенса вдоль узкого коридора, который шёл за парадной столовой. В полуоткрытую дверь виднелись длинные столы, застеленные ослепительно белыми скатертями, украшенными красочными цветочными орнаментами в центре, — все это осталось в другой жизни.

— Похоже, готовятся к торжеству, — сделал вывод Лом.

— Ага, — с готовностью кивнул Кларенс. — Сегодня по расписанию большая пирушка. Повод есть. Король… он собирается сказать речь, все знатные особы соберутся.

— Пошли дальше! — зашипел Лом. — Нас увидят, и я сомневаюсь, что местного мажордома удовлетворят объяснения касательно медицинского обслуживания больных труб у этих сторожевых псов.

— Эй! Мне послышалось, тут кто-то непочтительно отзывается о стражниках короля, — пробормотал Кларенс.

— Ничего подобного, — разуверил его Лом.

Они возобновили осторожное продвижение, помедлили у парчового занавеса, за который Лафайет сунул голову и осмотрел зеркальный гранд-зал.

— Пошли, дорога свободна.

— Где все? — заинтересовался Лом. — Как в мавзолее!

— Не испытывайте фортуну. Лучше воспользуемся удачей!

Они добрались до черного хода без приключений. На третьем этаже прошли мимо служанки со шваброй и ведром. Она посмотрела им вслед заплаканными глазами и быстро пошла дальше. Поднялись на три пролета. Там на площадке торчал стражник; он читал газету, сосредоточенно водя по ней шершавым пальцем.

— Кто такие? — осведомился он, подозрительно глядя на две фигуры, закутанные в плащи. — Это что за балбесы, Кларенс?

— Это, вроде, секрет, — шепнул Кларенс, — ш-ш-ш…

— Особая миссия, — подтвердил О’Лири, — под личным контролем сэра Лафайета.

— Ты имеешь в виду короля Лафайета, конечно?

— Точно. И его величество сейчас за вами наблюдает, капрал…

— Такой же капрал, как моя бабушка соленый банан! — заворчал стражник.

— Я в этом мундире уже девять лет, и еще ни полосочки не получил.

— Получишь две, как только будет дело сделано, — обещал О’Лири. — Лично гарантирую.

— Да? А кто бы вы были, сэр?

— А… Лицо, которому его величество оказывает особое доверие.

— И куда вы, по-вашему, идете? — спросил стражник, когда О’Лири пошёл мимо него.

— Туда, наверх, — указал О’Лири.

— Угу. — Стражник встал у Лафайета на пути. — Только с разрешения сержанта, приятель.

— Тебе не кажется, что король главнее сержанта, капрал?

— Может быть, только я подчиняюсь сержанту. Он — лейтенанту, а тот — полковнику…

— Я знаком с хитросплетениями военной иерархии, — рискнул заметить О’Лири. — Но у нас нет времени обращаться сейчас к полковникам.

— Никто без пропуска наверх не ходит, — сказал охранник.

— Этот подойдет? — осведомился Лом, стоя за локтем О’Лири. Раздался мягкий щелчок. Незадачливый караульный напрягся, проковылял два шага и тяжело упал на пурпурный ковёр.

— Тэк-с! Напился на дежурстве, — промолвил Лафайет. — Отметьте это, Кларенс!

Они поспешили дальше. Лом тяжело пыхтел, Кларенс замыкал кавалькаду, поднимающуюся все выше по винтовой лестнице. Ступеньки становились уже и круче, сжимаемые каменными стенами. Подъем закончился маленькой площадкой пред массивной дверью, обшитой отделочной доской.

— Ч-что это? — задыхаясь, спросил Лом.

— Это то, куда мы идем, — без разъяснений ответил О’Лири. — Заметьте, затвор на двери. Я знаю комбинацию, вы — нет.

— Ну?

— Отдайте мне эту хитрую ручку, и я открою его.

— Вряд ли, — вспылил Лом. — Я и гроша не поставлю за то, что вы его откроете.

— Послушайте, — предложил О’Лири. Из колодца винтовой лестницы доносились звуки — звуки тревоги.

— Они нашли того парня, с которым мы побеседовали внизу, — сказал Лом.

— Надо было его спрятать.

— Они заметили, что его нет на месте. Через минуту-другую они будут здесь.

— В ловушке! Вы — предатель! Я должен был предвидеть…

— Ш-ш-ш, Кларенс не поймет, — понизил голос Лафайет, когда, тяжело дыша, появился стражник. — Тем не менее нас не поймают, если мы спрячемся там, внутри. — Он указал большим пальцем на дверь.

— Там что? Может, вы завели меня в тупик.

— Это старая лаборатория Никодеуса. Он был инспектором. Его сюда направила Центральная исследовать вероятностный стресс. Там полно специального оборудования. Мы найдем все, что нужно…

— Ладно, приятель, открой, бога ради! — перебил Лом, когда ясно послышались приближающиеся шаги.

— Сначала прибор, Лом, чтобы вы не соблазнились воспользоваться им против меня.

— А что удержит вас от использования его против меня?

— Я не стану, если только вы первый не сделаете неверного движения. Решайтесь! У нас примерно 30 секунд.

— Шантаж, — проворчал Лом и отдал оружие.

— Как только войдем, мы — дома, — пообещал О’Лири. — Так, посмотрим. Давненько я не пользовался этой комбинацией… — Он покрутил диск, — топот ног приближался. Замок открылся. О’Лири широко распахнул дверь:

— Кларенс, зайдите, быстро!

Стражник, поколебавшись, перешагнул порог. Лом нырнул за ним, следом О’Лири, затворил дверь и установил замок.

— Полно оборудования, да? — выдохнул Лом за спиной О’Лири.

Тот обернулся. В слабом свете, сочащемся сквозь фонарные окна, Лафайет испуганно уставился на голые каменные стены и пустой каменный пол.

— Обобрали! — зарычал он.

— Так я и думал. — Отчаянию Лома не было предела. — Предательство! Но боюсь, у вас не будет времени завершить задуманное. Вы изменник!

Лафайет обернулся и увидел отверстие дула изящного, но устрашающего пистолета.

— Очередное изобретение? — пятясь, спросил он.

— Совершенно верно. Я называю его орудием смерти по причинам, которых вам, увы, уже не узнать. Молитесь, мой мальчик, на счёт «три» вы умрете!

Снаружи по ступенькам топали башмаки. Кто-то заколотил в дверь.

— Проклятие, куда они могли уйти? — раздался изумлённый голос.

— Может, в дверь? — ответил другой.

— Это невозможно, Ирвинг. Они ушли в другом направлении. Ты, видать, не на ту лестницу нас послал, здесь их никогда не было.

— Так куда же им было идти? Они были вынуждены войти в дверь.

— Они не вошли!

— Откуда тебе знать?

— Они не вошли потому, что не могли, проклятие!

Дверь снова затарахтела.

— Д-да, думаю, ты прав. Как ты сказал, никто, кроме короля Лафайета не мог открыть этот замок… — Шепот постепенно затих.

Лафайет с трудом сглотнул, глядя на пушку:

— Ну… чего вы ждете? Они ушли. Никто не услышит, как вы меня прикончите. И я заслуживаю всего, что случится, за свою глупость. Я забыл вас обыскать.

Лом задумчиво нахмурился: — Этот парень сказал… что только король Лафайет знает комбинацию. В таком случае… как вы его открыли?

— Мы уже об этом говорили. Вы мне не поверили.

— Вы могли закричать, пока за дверью были люди. Это, может, и не спасло бы вам жизнь, но и моя песенка была бы спета. Вы… вы не смогли. Почему?

— Может, потому, что я пою на свой мотив.

— М-м-м, мой мальчик, я склонен дать вам еще шанс, несмотря на то, что вы меня завели в безвыходное положение. Скажите лишь, что вы собирались найти в этой пустой камере?

— Она не должна была быть пустой. Этот замок — особая модель лаборатории Вероятностей, к нему нельзя подобрать ключ. — Лафайет нахмурился, глубоко задумавшись. — Я заметил, что в плоти есть остаточные черты личности, даже когда разум отключен. В качестве Тазло Хаза я почти умел летать. И я освоил слияние с помощью небольшой концентрации. — Он посмотрел на руки. — И мне никогда не пришло бы в голову снять ключ с ремня Перси — пальцы Зорро сделали это сами по себе. Значит, парень, носящий моё тело, видимо, приобрел вместе с ним определенные умения, включая знание комбинации кода.

— Очень хорошо… — Лом отвел пистолет в сторону. — Предположим, я принимаю это довольно сомнительное объяснение. Что вы предлагаете теперь делать?

— Мы вновь партнеры?

— В некотором роде. Между прочим, верните-ка лучше ультразвуковой проектор! — Тут Лом подскочил от того, что Кларенс заговорил у него за спиной:

— Эй… вы что, парни, целый день трепаться собираетесь? Давайте чините секретные трубы и выметайтесь отсюда! В подразделении мне зададут…

— Не подкрадывайтесь ко мне сзади! — закричал на него Лом. — А что касается вас, О’Лири, или как вас там, вы меня сюда завели, так делайте что-нибудь!

Лафайет осмотрел мрачную камеру. В последний раз встроенные шкафы, зияющие теперь пустотой, были заполнены таинственными приборами. Рабочий стол придворного мага, некогда уставленный перегонными кубами, ретортами и сборами для колдовских напитков, выглядел теперь голой плитой из пятнистого мрамора. Наверху, там, где была черная панель из муара с выстроенными в ряд циферблатами, теперь путались провода, свисающие с голых стен.

— Даже скелета нет — посетовал О’Лири. — Он был позолоченный, висел на проволоке посреди комнаты. Очень соответствовал обстановке.

— Скелеты? — удивился Лом. — Что это еще за Мумбо Джумбо? Вы говорили, что этот парень, Никодеус, был инспектором по континууму, работал по заданию Центральной…

— Верно, скелет и чучело совы, а также глаз тритона в бутылке были просто для отвода глаз, в случае, если кто-нибудь сюда забредет.

— Как случилось, что вы сюда забрели? Ни один уважающий себя инспектор не допустит местного в свою рабочую комнату.

— Я не был местным. И если точно, то он меня не пускал сюда. Я пришёл узнать у него о причинах исчезновения принцессы Адоранны… Честно говоря, я уже был готов перерезать ему глотку, но он меня разубедил.

— В самом деле? И каким же образом? Вы, кажется, весьма последовательны в ошибочных теориях.

— Ваша речь все больше удивляет меня, — заметил О’Лири. — Он убедил меня, что является тем, кем представился, и сделал это гораздо основательнее, чем это удалось вам.

— И как же он совершил этот подвиг?

— Он позвонил по телефону.

— О? А я понятия не имея, что в этой точке знают о телефонах.

— Не знают. Здесь только один, срочный прямой в Центральную. Он обычно был там, — указал О’Лири, — в шкафу за дверью.

— Все это очень напоминает о прошлом, я понимаю, но это тем не менее не помогает при данных сложившихся обстоятельствах, — заметил Лом.

— Эй, вы, спецы, — крикнул Кларенс с другого конца комнаты. — Чего…

— Погодите, Кларенс, — ответил О’Лири. — Послушайте, Лом, я не виноват, что лабораторию очистили. И бесполезно стоять здесь и перемалывать из пустого в порожнее. Мы ведь еще на свободе. Как мы ее используем?

— Кажется, вы тот руководитель, у которого все было под рукой! — съехидничал Лом. — Что вы предлагаете?

— Одна голова хорошо, а две лучше, Лом. Что нам делать, как вы думаете?

— Эй, парни, — вновь попытался обратить на себя внимание Кларенс, — а что это…

— Кларенс, погоди, — кинул Лом через плечо. — По правде говоря, мне кажется, в данном случае у нас нет выбора. Нам просто придётся пойти на очную ставку с этим королем Лафайетом. Этим фальшивым королем Лафайетом, если верить вашим россказням, и… и…

— И что? Попросить его, чтобы он нас повесил на цепь на стену дворца?

— Черт возьми, если бы я только мог добраться до своих рук… — пробормотал Лом.

— Что бы это значило?

— Ничего. Забудьте об этом.

— У вас что-то с руками, не так ли? — не отставал О’Лири. — Не думайте, что я не видел, как вы играете своими пальцами, когда думаете, что я не смотрю.

— Я не играю, наглец, выскочка! Я… да ладно, все равно!

— Продолжайте! — потребовал О’Лири, прислонившись к стене. — По правде говоря, вы могли бы по-своему завершить это дело. Давайте смотреть правде в глаза: мы дошли до ручки…

Лом расхохотался: — Вы знаете, я почти убедился, что вы тот, за кого себя выдаете. Как жаль, что слишком поздно, уже ничем не поможешь…

— Эй, — вмешался Кларенс. — Простите, что прервал беседу, но что это за штука такая? Я нашёл ее у буфета, за дверью!

Лафайет удрученно посмотрел в сторону говорящего и застыл.

— Телефон! — заорал он. — Не урони, Кларенс!

— Кларенс, дружочек, ты — гений, — ликовал Лом, быстро направляясь к нему. — Дай, дай его мне!..

— Ни за что на свете — сказал О’Лири и оттолкнул старика локтем, выхватывая старомодный, отделанный медью прибор из рук Кларенса. — Все равно только я знаю номер! — Он приложил трубку к уху, постучал по рычагу.

— Алло? Алло, Центральная…

Раздался резкий щелчок и беспрерывное гудение.

— Ну же! Отвечайте! — требовал Лафайет.

— Центральная, — живо ответил ему в ухо металлический голос. — Ваш номер?

— Так, погодите… девять, пять, три… четыре, девять, ноль-ноль, два, один-один.

— Это служебный номер, сэр. Пожалуйста, посмотрите в справочнике другой.

— У меня нет справочника! Пожалуйста! Это срочно!

— Хорошо… Я спрошу заведующего. Не кладите, пожалуйста, трубку.

— Что говорят? — не дыша спросил Лом.

— Она разговаривает с заведующим.

— О чем?

— Я не знаю.

— Слушайте, дайте мне телефон! — Лом ухватился за аппарат. Лафайет запутал его, обронил. Лом кинулся ловить. Кларенс блестяще спас прибор в дюйме от пола. Лом и Лафайет, попятившись и едва не упав, обнялись.

— У-у, нет, нет, — говорил Кларенс в трубку, пока Лафайет вырывался от противника. — Имя Кларенс: К… Л… А… Р… И… Н… С… — Он огорченно посмотрел на О’Лири, когда тот выхватил у него телефон.

— Да? С кем хотите говорить, сэр? — спросил оживленный голос.

— С инспектором Никодеусом… только я знаю, что он где-то на полевой работе, тогда дайте мне того, кто его замещает! У меня жизненно важная информация!

— Откуда вы звоните, сэр?

— Из Артезии… но это все равно, просто дайте мне кого-нибудь, кто может…

— Подождите, пожалуйста!

— Минуточку! Алло! Алло!

— Что они говорят? — настаивал Лом.

— Ничего. Я жду.

— О’Лири, если вы потеряете эту связь…

— Я знаю, может пятьдесят лет пройти, прежде чем я вновь дозвонюсь.

— Эй, там, О’Лири? — донесся доброжелательный голос. — Рад слышать вас. Теперь все хорошо, надеюсь?

— Хорошо? Вы что, смеетесь? Хуже быть не может! Адоранна и Алан умирают от неизвестной болезни, король-узурпатор разгуливает везде, пиная кошек, а я заперт в башне!

— Эй, кто это? Я знаю голос О’Лири. Это не он!

— Я уже объяснял! Я временно парень по имени Зорро, я на самом деле я — О’Лири, только кто-то другой — я, и он вне себя, и…

— Послушайте, кто бы вы ни были… Использовать без особого разрешения сеть Центральной коммуникации — преступление, за которое причитается выскребывание мозгов или заключение, либо и то, и другое! Сейчас же кладите трубку!

— Вы не слушаете! Со мной несчастье! Артезия в беде! Нам нужна помощь!

— Я уверен, — ответил голос холодно, — сейчас все хорошо, вам незачем больше беспокоиться.

— Беспокоиться? Чем вы там думаете? Если эти рассвирепевшие охранники доберутся сюда, меня же расстреляют!

— Послушайте, приятель, поделитесь-ка своими горестями с местным агентом. Если у вас дело законченное, его рассмотрят. А сейчас…

— Агент? Какой агент? Здесь я агент Центральной, а меня одурачили, вытеснили с места и…

— Официальное лицо, мистер О’Лири, выведен из строя, как известно. Тем не менее несколько часов назад на точку был выслан полевой агент по особым поручениям с инструкцией проследовать прямо во дворец и войти в контакт с принцессой Адоранной. В таком случае…

— Вы послали сюда агента? Сюда? В Артезию?

— Именно так я и сказал, — ответил голос. — Теперь прошу меня извинить…

— Где он? Как мне его узнать? Что…

Послышался резкий щелчок и волнообразный гудок прерванной связи. Лафайет стучал и вопил, но бесполезно.

— Ну? Ну? — Лом пританцовывал от нетерпения.

— Он повесил трубку. Но я все-таки добился хорошего известия: они послали сюда другого агента, возможно, одного из своих лучших людей, обладающих полнотой власти. Он быстро все исправит.

— О? Действительно. Понимаю. Ха-хм!

— Вы, кажется, не слишком рады?

Лом поджал нижнюю губу, напряженно хмурясь:

— Вообще-то, — сказал он, — я совсем не уверен, что это желательно именно сейчас.

— Что бы значило это замечание?

— Наш противник, мой мальчик, — человек дьявольского ума. В данный момент у него все карты в руках. Один агент против него не имеет шанса.

— Чепуха… Я допускаю, что этот парень не знает счета. Но сейчас главное — вступить в контакт с этим новым агентом, передать ему несколько фактов и накрыть…

— Но это нелегко будет сделать. Помните: мне известен один жизненно важный факт, которого вы не знаете.

— О? Что же это?

— Я, — сказал Лом, — знаю кто, этот негодяй!

Глава 10

— Вы сэкономили бы время, — упрекнул Лафайет, — если бы упомянули об этом чуть раньше.

— Как можно? Я думал, что вы соучастник его плана!

— Ладно… он кто? Зорро?

— Силы небесные! Нет…

— Не Рыжий ли Бык?

— Ничего подобного. Вы с ним ни разу не встречались. Фактически, этот изменник — спецуполномоченный Центральных властей по имени Квелиус.

— Спецуполномоченный? Господи! Один из верховных служащих…

— Именно. Теперь вы понимаете опасность его отступничества. Я был его первой жертвой. Потом вы. Теперь он заглатывает все королевство, и потребуется не только честное намерение, чтобы свалить этого сумасшедшего.

— Ладно… Что вы предлагаете?

— Во-первых, нужно вступить в контакт с этим новым парнем, которого заслала Центральная, пока он не попал в беду. По-видимому, он уже здесь, во дворце, возможно, замаскирован. Мы постараемся перехватить его, когда он навестит принцессу.

— Как мы его узнаем?

— У меня, — сказал Лом, похлопывая по карманам, — есть небольшое устройство для опознания агентов Центральной. На расстоянии пятидесяти шагов от карточки Центральных властей, удостоверяющей личность, оно издает предупредительный сигнал. Тот факт, что оно не среагировало на вас, был одной из причин моих подозрений.

— Да… Моя карточка в ящике туалетного столика, внизу.

— Спокойно! На этом я предлагаю разойтись. Таким образом, если один из нас будет пойман, второй еще сможет прорваться под шумок.

— М-м-м… Орел или решка?

— Я пойду первым, милый мальчик. Итак, кратчайший путь к королевским покоям?

Лафайет ему все объяснил.

— Будьте осторожны, — закончил он, — вокруг всего крыла шесть колец охраны.

— Не бойтесь! Я по-умному воспользуюсь звуковым проектором. И полагаю, вы можете с тем же успехом оставить себе оружие смерти. Но рекомендую использовать его только в крайнем случае. Этот образец ни разу не испытывали, знаете ли…

— Большое спасибо. — О’Лири осторожно принял оружие.

— Ну, думаю, медлить не стоит. Следуйте за мной минут… э-э… через десять. — Лом пошёл к двери.

— Подождите минуточку, — попросил Лафайет. — У вас есть сигнал для определения агента, а что мне использовать?

— Я бы сказал, что любой незнакомец может оказаться тем, кого мы ищем. Так вот, дружок, увидимся при дворе. — Старик открыл дверь и выскользнул на лестницу.

Лафайет слушал. Прошли две минуты, тревоги не было слышно.

— Тем лучше, — пробормотал Лафайет. — Теперь моя очередь.

Кларенс крепко спал, сидя в углу. Его голова свесилась на плечо. Он открыл глаза, растерянно мигая, когда Лафайет похлопал его по колену.

— Я ухожу, Кларенс. Вы можете вернуться в караульную. Если кто спросит, скажите, что мы ушли домой. И огромное спасибо.

— Проклятье! — сказал Кларенс, протирая глаза. Он во весь рот зевнул. — Я хочу остаться при деле, босс. Игра в плащи и кинжалы — вот это жизнь!

— Конечно… Но нам вы нужны там, в войсках, на случай неудачи, вы же знаете реальное положение вещей!

— Ага! Вот это да! Ребята же никогда не узнают, что я на секретном деле, которое выполняю так, будто бы все просто, и все такое…

— Именно так… — Лафайет неожиданно подпрыгнул от резкого звонка, раздавшегося из шкафа за дверью.

— Э, вроде в дверь звонят, — сказал Кларенс. — О’кей, если я открою, босс?

— Это телефон, — сказал О’Лири и подхватил трубку. — Алло?

— А, это вы? — сказал тот же голос, с которым он разговаривал в прошлый раз. — Послушайте, вы, там! Что-то происходит, очень важная персона желает сказать вам пару слов. Только подождите!

Послышался треск, затем заговорил другой голос:

— Алло? Я инспектор Никодеус. С кем я разговариваю?

— Никодеус! Как я рад вас слышать! Когда вы вернулись?

— Будьте любезны представиться!

— Представиться? А, это все из-за голоса! Не обращайте внимания, это Лафайет. Просто считайте, что я немного охрип…

— Немного что? Послушайте, мне сказали, что какой-то парень утверждал, что он О’Лири в другом облике, но о голосе ничего не было сказано!

— Мой голос, — сказал О’Лири, силясь сохранять спокойствие, — не мой. Слушайте, Никодеус, здесь, в Артезии, очень срочное серьёзное дело…

— Момент, — перебил Никодеус. — Повторите, что вы мне сказали при первой встрече, если считать, что вы, как утверждаете, сэр Лафайет?

— Слушайте, это необходимо?

— Да, — ответил Никодеус тоном, не допускающим возражений.

— Ну… э-э… кажется, вы меня спросили, откуда я, и я вам ответил.

— А? Хм… Возможно, вы правы. Я думал… но все равно. А теперь скажите, какой предмет я вам показал, и вы впервые заподозрили, что я не просто придворный маг?

— Дайте вспомнить… Зажигалку… «Ронсон»?

— Ей-богу! Вы действительно правы!.. Неужели это вы, Лафайет?

— Конечно! Не будем терять времени! Как скоро вы сможете доставить сюда пару взводов особых полевых агентов, чтобы арестовать самозванца, который бесчинствует, пиная кошек, и спит в моей кровати?

— Именно поэтому я и звоню, Лафайет, Когда я узнал, что кто-то был в Центральной и назвался вашим именем, я сразу же прозондировал ситуацию… и то, что я обнаружил, не годится…

— Я уже знаю! Дело в том…

— Дело куда сложнее, чем вы думаете, Лафайет. Вы когда-нибудь слышали о человеке по имени Квелиус?

— Квелиус? Спецуполномоченный Квелиус?

— Именно. Так вот, похоже, что Квелиус изменник. Он был руководителем исследовательских работ, вы же знаете…

— Нет, я не знал, но уже слышал о нем. Рад, что вы подтвердили сведения моего друга Лома. Но нельзя ли отложить этот разговор, пока мы не разгребем этот беспорядок?

— Именно об этом я и толкую, Лафайет! Квелиус, как выяснилось, скрылся со всем содержимым Центральной космической лаборатории, прихватив главного исследователя Джорлемагна. Из отдельных свидетельских показаний мы узнали, что он завершил конструирование прибора, с помощью которого планирует отрезать континуум Артезии от всех дальнейших контактов с Центральной, в результате — сместить весь локус в новую горизонтальную проекцию, обеспечивая себе вечную безопасность от ареста, и навсегда подчинить себе Артезию!

— Никогда не слышал о подобном приборе! Это невозможно!

— Вовсе нет! Фактически это оказывается совсем просто, если знать основы теории. Помните прибор под названием Ограничитель?

— Еще бы мне забыть! Если бы не он, я не оказался бы в таком положении! Нельзя ли его отключить, чтобы я мог действовать?

— Боюсь, это уже не в наших силах, — мрачно ответил Никодеус. — Первая часть плана Квелиуса уже реализуется. Начальным шагом было — воздвигнуть ограничительный барьер вокруг всего локуса, отрезав все физические контакты. Все приведено в действие буквально считанные минуты назад. Наша единственная связь отныне — этот телефон…

— Вы имеете в виду, что больше не можете засылать людей?

— И высылать. Теперь все зависит от вас, Лафайет. Вы как-то должны найти этого человека, Квелиуса, и арестовать его, пока не осуществлена вторая часть плана и Артезию не отрезали навсегда!

— Сколько… сколько у меня времени?

— Боюсь, немного. Возможно — минуты. В лучшем случае — часы. Предлагаю начинать действовать, используя все доступные возможности. Мне не требуется напоминать вам, что на ставке.

— И Центральная ничем не может помочь?

— Откровенно, Лафайет, если бы было вовлечено несколько жизненно важных локусов, если бы над Центральной нависла реальная угроза, то определенные чрезвычайные меры могли бы быть приняты. Но в данном случае только мой личный, сентиментальный интерес к Артезии вынудил меня попробовать позвонить. Простейшее решение для Центральной, как вы понимаете, — пустить дело на самотек. Несомненно, это та самая реакция, благодаря которой Квелиус рассчитывает на неприкосновенность. Пусть. Может быть, мы удивим его.

— Я, с голыми руками, да еще один полевой агент, которых вы готовы покинуть? Что мы можем сделать?

— Боюсь, все зависит от вас, Лафайет, — сказал Никодеус, голос которого начал пропадать во все усиливающихся помехах. — Я вам очень доверяю, вы знаете.

— Как выглядит этот Квелиус? — крикнул Лафайет.

— Немолодой человек, примерно пятьдесят три года, лысый, как яйцо.

— Вы говорите — пятьдесят три года, престарелый и лысый, как яйцо?!

— Точно. Не очень внушительной наружности, но смертельный противник…

— С писклявым голосом?.

— Д-да! Вы его видели?

— О, да! Я его видел, — ответил Лафайет и глухо хохотнул. — Я провёл его во дворец мимо стражи, прятал, пока она не ушла, подробно рассказал, как найти покои Адоранны, погладил по головке и отослал, куда ему надо…

— …файет… что это… слышу вас… все хуже… — Помехи усилились, и голос Никодеуса утонул в них.

— Фи, босс, что стряслось? — спросил Кларенс, когда О’Лири повесил трубку. — Вы белый, как могильный камень!

— При данных обстоятельствах это недурное сравненьице! — Лафайет покусывал нижнюю губу, обдумывая положение.

Лом, или Квелиус, по крайней мере не лгал, называя имя злодея этой земли. И он использовал его, как бумажное полотенце! Он забрался в ту же тюрьму, высосал из него всю информацию и удалился в безопасное место, оставив легковерного О’Лири на пути, ведущем прямо в руки поджидающего противника.

— Что ж, я его и здесь как-нибудь перехитрю, — сказал О’Лири вслух. — Кларенс, ты хотел бы получить настоящее тайное задание?

— Неужели, босс? Здорово!

— Хорошо, слушай внимательно…

— Подожди пять минут, — заканчивал О’Лири свои инструкции, — потом начинай и помни: придерживайся своей версии, несмотря ни на что, пока я не дам тебе сигнал.

— Понял, шеф.

— Ну, пока! И желаю удачи. — Лафайет открыл двойные стеклянные двери, ведущие на балкон, вышел под дождь, моросящий с неба цвета старого олова.

— Великолепно, — решил он. — Все точно вписывается в общую картину.

Железная ограда была холодной и скользила под руками. Он перелез через нее и очутился в густых зарослях винограда, нащупывая ногой, куда можно встать.

— Эй, — позвал Кларенс, перегнувшись, чтобы увидеть его. — Кто хочешь мог бы свихнуться, если б упал отсюда…

— Я уже лазил, — успокоил его О’Лири. — Давай иди назад, пока не простудился.

Он начал спускаться. Мокрые листья били его по липу, ледяная вода заливалась в рукава. К тому времени, когда Лафайет добрался до камня, перекрывающего ряд кладки стены в двадцати футах от крыши, он промок насквозь. Стараясь не смотреть на сто футов вниз, где простирался мощеный двор, он продвигался вокруг башни туда, где под ним бы оказалась покатая крыша жилого дома, крытая красной медью. Нужно было спуститься на пятнадцать футов до места, где он мог поставить ногу на выступ, который оказался куда более крутым и скользким, чем он его помнил.

«Сейчас не время раздумывать», — твердо решил Лафайет и прыгнул плашмя. Он царапал руками влажную поверхность, соскальзывая все дальше и дальше, пока его стопы, а затем голени и колени не ощутили край, и тут, наконец, остановился.

«Спокойно, сердце, успокойся…»

Под пряжкой ремня у него был водосточный желоб. Он подтянулся в сторону, туда, где, по его расчетам было окно в маленькую кладовку, потом спустился через край. Окно было там, прямо перед ним, в трех футах под нависающим карнизом. Лафайет толкнул ногой шпингалет на ставнях — они распахнулись, хлопая на ветру. Вторым легким толчком он разбил вдребезги стекло, затем ботинком стряхнул осколки.

— Хорошо, О’Лири, — прошептал он, вглядываясь в тёмный оконный проем. — Вот где пригодится книжка по акробатике, которую ты прочитал.

Он раскачивался вперёд-назад, вперёд-назад. При движении вперёд он отцепился, нацелив ноги в окно, и хлопнулся крестцом о пол комнаты.

— Ничего не сломал, — заключил О’Лири, когда ему удалось встать и проковылять несколько шагов. Он остановился, прислушиваясь к тишине. — Тревоги нет. Тем лучше. — Он приоткрыл на дюйм дверь в коридор. Путь был свободен. Не было даже обычных церемониальных постовых в дальнем конце. Лафайет выскользнул и тихо двинулся к белой с золотом двери покоев, ранее занимаемых любимым придворным Горубла. Внутри не было слышно ни звука. Он попробовал запор, тот поддался, и он вошёл, закрыв за собой дверь.

Комнатой теперь явно не пользовались. На мебели были чехлы, драпировки оттянули назад, окно закрыли ставнями. Лафайет подошел к противоположной стене, простучал дубовые доски, нажал нужную точку в верхнем левом углу, которую ему когда-то давно показал Йокабамп. Доска качнулась внутрь со слабым скрипом, и О’Лири вошёл в затхлый коридор.

— Лом не знал, что я придержал этот козырь, — порадовался он. — Теперь, если мне удастся добраться до Адоранны раньше его…

Затем он совершил нелегкое пятнадцатиминутное путешествие по грубо обработанному известковому проходу в системе потайных ходов вверх по узким лестницам под низкими проемами балок, которые О’Лири постоянно задевал головой, до черной стены, за которой располагались королевские покои. Лафайет прислушался, но ничего не услышал. Неприметный замок от его прикосновения открылся, и панель мягко поехала в сторону. У дальнего угла толстого ворсистого ковра виднелся край большой кровати Адоранны под балдахином на четырех опорах. В комнате никого не было видно. Он вошёл и обернулся на неожиданный свист, который издает клинок, покидающий ножны. Острие уперлось ему в горло, а взгляд Лафайета, скользнув вдоль лезвия шпаги, — во враждебное лицо графа Алана, у которого скулы ходили от напряжения.

— Остановись, Алан, — с трудом проговорил О’Лири, так как его голова была неудобно наклонена, — я твой друг.

— Оригинальная манера входить в помещение, когда не замышляешь дурного,

— съязвил Алан. — Кто вы? Что вам здесь нужно?

— Думаю, мне лучше пока не называть своего имени, это лишь усложнит дело. Просто считайте меня другом Йокабампа. Он мне показал сюда дорогу.

— Йокабамп… Что за чушь? Он лежит во дворцовой темнице, заключенный сумасшедшим узурпатором.

— Да. Но так вышло, что я сам только что бежал из тюрьмы. О, Алан, не могли бы вы опустить шпагу. Вы пораните мне кожу!

— Да-да, и еще несколько косточек! Говори, мошенник, кто тебя подослал?! Зачем? Уверен, ты замышляешь убийство.

— Ерунда! Я на вашей стороне, понимаете?

Дверь на противоположной стене комнаты открылась, и появилась стройная фигурка, одетая во что-то лёгкое небесно-голубого цвета. У вошедшей были прекрасные золотые волосы и огромные голубые глаза.

— Адоранна, скажите этому клоуну, чтобы он убрал шпагу, пока не попал в беду, — попросил О’Лири.

— Алан… кто…

— Незадачливый убийца, — прорычал Алан.

— Друг Йокабампа. Я пришёл помочь! — возразил О’Лири.

— Алан, опусти лезвие. Давай выслушаем беднягу.

— Ну что ж, говори, но при первом неверном движении… — Алан сделал шаг назад и опустил шпагу. О’Лири пощупал горло и облегчённо вздохнул.

— Послушайте, — сказал он, — на формальности нет времени. Я рад видеть вас обоих в добром здравии. Ходят слухи, что вы умираете от таинственной лихорадки…

— Опять это вранье, распускаемое предателем, которого я когда-то звал другом! — громко воскликнул Алан.

— Сюда идёт один тип, человек по имени Квелиус либо Лом. — Лафайет описал своего недавнего союзника. — Вы его видели?

Алан и Адоранна отрицательно покачали головами.

— Ясно. Он один из зачинщиков всего этого заговора. Ну, представьте на минуту, друзья, что я начинаю вписываться в картину на стороне защитников ваших интересов…

— Приятель, ты слишком фамильярен, — начал было Алан, но Адоранна положила руку ему на плечо.

— Тише, — мягко предупредила она. — Допустим, вы друг Йокабампа. Как видите, нас держат как пленников в собственных покоях. Его величество уверяет нас, что это лишь временная мера…

— Если это величество, то моя бабушка — балерина! — вставил Алан. — Как только я впервые кинул взгляд на негодяя, я понял, что ничего хорошего из него не выйдет! Король Лафайет, как бы не так! Погодите, доберусь я до шеи предателя!

— Помнится мне, вы не вполне справились с задачей, когда столкнулись с ним в последний раз, — заметил О’Лири. — В любом случае, может быть, следует сделать скидку? Может, это вовсе и не Лафайет О’Лири, который, но всем описаниям, настоящий принц, и…

— Неужели вы думаете, что я не знаю этого негодника, который однажды втерся в доверие к ее высочеству при помощи своих штучек, и…

— Штучек! Это был не трюк, а просто сильнейший личный магнетизм. И убить Лода было достаточно трудно, даже если вам угодно списать это на ловкость рук… А как насчёт убить дракона? Думаете, у вас это лучше бы вышло?

— Достаточно, сударь! — перебила Адоранна. — Алан, придерживайтесь темы!

— Хорошо. Итак, этот мерзавец, низким обманом внушивший нам на какое-то время ложное ощущение безопасности, неожиданно поднял свои подлинные знамена. Во-первых, он пришёл к ее высочеству с рассказами о захватнической армии. Когда, по моему совету, она потребовала доказательств, он оттянул время, солгав. А сам принимал срочные меры, как он это назвал, которые ее высочество не санкционировала. После того как я выразил недовольство, мы утром обнаружили, что заперты под охраной грубых парней, только что набранных и оплачиваемых О’Лири. А когда преданная служанка нашептала нам новости в замочную скважину, мы узнали, что подлец на самом деле объявил себя регентом.

— Так… плохо, как и предполагалось, — сказал О’Лири. — Но есть аспекты, которых я пока не могу объяснить… вы мне не поверите, но все идёт к тому, что мы должны прижать к ногтю этого Квелиуса. Он — та реальная сила, которая стоит за троном. Самозванец, утверждающий, что он О’Лири, работает на него…

— Он не самозванец, а сам О’Лири! — запальчиво крикнул Алан.

— Почему вы так уверены? Разве Лафайет О’Лири когда-нибудь ранее заставлял вас усомниться в нем? Разве он не был кристально чист, лоялен, честен?..

— Я никогда не верил мошеннику, — твердо заявил Алан. — Его нынешнее поведение лишь подтверждает мои скрытые опасения…

— Говорить о подтверждении скрытых опасений слишком рано, — рассердился Лафайет. — Я не вижу необходимости что-либо объяснять тебе, желторотый птенец!

— Придержи язык, недоумок, а то я позондирую твое горло моей шпагой!

— А, ну да, конечно. Но не будем терять время. Вы, двое — можете бежать тайными коридорами. Я подожду здесь появления Квелиуса. Я пристрелю его из его же собственного оружия. — Он погладил оружие смерти на ремне.

— Что? Ты думаешь, я убегу и оставлю, пусть даже такого гнусного мошенника, как ты, один на один с негодяем? Ха! Адоранна, иди, и…

— Глупости, — холодно оборвала его принцесса. — Я остаюсь.

— В обычной ситуации я бы с вами поспорил, — сказал Лафайет, — но при данных обстоятельствах вы сами должны решать. Если я промахнусь, то с Артезией все кончено!

— Как это получилось, сударь, что вы знакомы с информацией, не известной широкой публике, и даже ее высочеству? — спросил Алан.

— Это я объясню позже, если… будет позже.

— Так не пойдёт, — рявкнул Алан. — Кто еще, кроме лакея тирана, мог бы знать его план? — Шпага взметнулась и уперлась в грудь О’Лири.

— Если хотите знать, информацию я получил из места, называемого Центральной!

Алан и Адоранна переглянулись.

— Правда? — пробормотал граф. — Раз так, я думаю, вам будет приятно встретиться с товарищем из Центральной?

— Конечно… Но вы не должны ничего знать о Центральной. Ее существование — секрет ото всех, кроме аккредитованных агентов.

— Неужели? — сказал Алан. — А случилось так, что эмиссар Центральной вас опередил.

— Правда! Я забыл! Где он?

— Лежит в соседней комнате. Адоранна, не позовешь ли агента?

Принцесса вышла из комнаты. Лафайет услышал приглушенные голоса, затем мягкие шаги по ковру. Стройная девичья фигурка в опрятной серой униформе появилась в дверном проеме.

— Дафна! — задохнулся Лафайет. — Что ты здесь делаешь?

— Вы знаете ее? — изумился Алан.

— Я думал, ты в безопасности и в распределителе Центральной, — сказал Лафайет, не сводя с нее глаз. — Бедная малышка, я знал, что они кого-то послали, но мне никогда не приходило в голову, что они такие идиоты, что…

Дафна выхватила пистолет из кобуры и прицелилась в О’Лири.

— Я не знаю откуда вам известно моё имя, — сказала она с едва заметной дрожью в голосе, — но еще один шаг, и я выстрелю!

— Дафна, это я, Лафайет! Разве ты не знаешь меня?

— Что, и вы? Неужели все думают, что я такая помешанная, что не узнаю собственного мужа?

Лафайет облизал губы и глубоко вздохнул.

— Послушай, Дафна, попробуй понять. Я не выгляжу собой, я знаю. Я выгляжу, как вор по имени Зорро. Но на самом деле я — это я, понимаешь?

— Я понимаю, что вы не в своем уме. Не подходите!

— Дафна, послушай меня! Я вышел в ту ночь, в среду, кажется, две недели тому назад, чтобы, э-э, заскочить в «Секиру и Дракон», и со мной произошло… это! Это все из-за штуки, которая называется Главный Референт. Парень по имени Квелиус за все в ответе. Он заплатил Рыжему Быку, чтобы тот меня туда заманил, и…

— Перестаньте! Вы не Лафайет! Он высокий и красивый, немного инфантильный, и у него кудрявые волосы и самая прелестная улыбка, особенно когда он делает что-нибудь глупое…

— Вроде этой? — Лафайет улыбнулся своей самой застенчивой улыбкой. — Видишь? — сказал он сквозь зубы.

Дафна взвизгнула и отскочила.

— Ничего похожего, ты, злобный монстр!

— Послушай, Зорро ничего не может поделать с тем, что у него глаза близко посажены!

— Довольно, мошенник! — зарычал Алан. — Ты что, рехнулся, скотина неотесанная? Не кажется ли тебе, что не только графиня Дафна, но ее высочество и я лично тоже знаем этого двуличного О’Лири в лицо?

— Он не двуличный! — крикнула Дафна, оборачиваясь к Алану. — Он просто… просто… болен… или еще что-нибудь. — Она неожиданно шмыгнула носом и смахнула слезу.

— Послушайте, нам сейчас нельзя ссориться из-за недоразумения, — взывал Лафайет, — забудьте о моём имени! Важно остановить Квелиуса, поспешите! У него нечто вроде машины вероятности на взводе. Она может повернуть Артезию в положение вне континуума! Если он сделает это, то будет навсегда свободен от внешнего влияния Центральной.

— Что вы знаете о Центральной?

— Разве ты не помнишь? Ты же меня там вчера видела! И даже помогла мне…

— Я там видела другого сумасшедшего, который пытался убедить меня, что он Лафайет О’Лири. Я вас никогда в жизни не видела… и его тоже!

— Дафна… они оба были мной! То есть я был обоими! То есть… о, все равно! Главное — я на твоей стороне, и на стороне Адоранны. Я просто переговорил с Никодеусом. Именно он предупредил меня о Ломе, то есть Квелиусе!

— У вас есть доказательства?

— Ничего из документов. Но, Дафна, послушай: закрой глаза и представь себе, что я сильно простужен, или меня по глотке ударили мячом для поло или еще чем-то. Теперь… помнишь вечер нашей первой встречи? На тебе ничего не было, кроме мыльной пены, помнишь? Поэтому я заказал для тебя милое бальное платье, розовое с серебром. А чуть позже, в тот же вечер, ты спасла мне жизнь в первый раз, уронив ночной горшок на голову графа Алана! И…

— Кто рассказал вам все это?

— Никто! Это я, я это помню! Просто представь себе, что я… я заколдован или нечто в этом роде, как царевна-лягушка. Под этой чумазой личиной тот же старый Лафайет, который ухаживал за тобой и завоевал тебя!

— В этом что-то есть… почти как будто…

— Значит, ты все же узнаешь меня?

— Нет. Но… но я думаю, не вредно выслушать то, что вы говорите, даже если вы сумасшедший.

— Ну, это уже кое-что…

— Мы уже наслушались бреда сумасшедшего, — сказал Алан. — Остается вопрос «что делать?». Мы знаем, что фальшивый король рассчитывает нынче вечером на большую удачу; слухи все упрощают. В таком случае его нужно опередить или вообще не начинать. Я имею в виду, что мне уже пора пробираться вперёд, пробиваться сквозь заслон наемников узурпатора, которые охраняют нас здесь, и убрать их хозяина, когда он будет пировать в банкетном зале!

— Ты никогда не сделаешь этого, Алан! — твердо сказал О’Лири. — В любом случае нет нужды в показательных выступлениях. Мы можем воспользоваться тайными коридорами и появиться в зале неожиданно, сюрпризом…

— Если довериться этой тайной разведке…

— Алан, он наш друг, я это чувствую. Мне кажется, что я это знаю… — Адоранна испытующе смотрела на О’Лири.

Он вздохнул:

— Давайте не будем начинать все сначала, — попросил он. — В котором часу начинается эта большая операция?

— В восемь вечера, примерно через час.

— Если только я не заблуждаюсь, вас навестят гораздо раньше с той самой целью, в которой вы заподозрили меня. Квелиус не может себе позволить, чтобы вы остались живы, в то время как его марионетка сегодня вечером сделает важное заявление. Он, возможно, рассчитывает, что в суматохе танцев незаметно выкрадет тела из дворца. Позже он сделает печальное объявление, что вы пали жертвой лихорадки. Если вы появитесь в добром здравии, этот план будет сорван. После этого мы будем действовать, исходя из конкретной ситуации.

— В бальном зале на виду у людей, — рассуждал Алан, — мы будем в безопасности на время. Он не осмелится зарезать нас на виду у наших подданных.

— И уже одно наше присутствие, — добавила Адоранна, — обнаружит лживость его заявления о нашем недомогании.

Алан ударил кулаком в ладонь:

— Возможно, но вдруг эти тайные ходы ведут в ловушку… — Он свирепо взглянул на Лафайета. — Я знаю, кто первым умрет.

— Не беспокойся, Ал, вы доберетесь невредимыми, — уверил его О’Лири. — А теперь, я считаю, вам обоим следует выглядеть как можно лучше, чтобы произвести должное впечатление на присутствующих: медали, ордена, драгоценности, тиары.

— Тебе бы самому помыться, приятель, — обратился Алан к О’Лири. — От тебя козлом несёт.

— Ванна? — изумился Лафайет. — Я уже забыл, что она существует!

— Там, — Алан указал на приоткрытую дверь через короткий коридорчик. Там виднелся бледно-зеленый кафель и золотая арматура. — И можешь сжечь эти ветхие тряпки; думаю, наряд моего лакея тебе вполне подойдет.

— Надеюсь, что успею, — сказал Лафайет, направляясь в ванную. С четверть часа он блаженствовал в горячей ароматизированной воде, натирая кожу фиалковым мылом.

— Полегче, мальчик, — посоветовал он себе. — Так всю шкуру сдерешь. Отчасти этот тёмный оттенок не смывается.

Затем О’Лири побрился, решив оставить усы Зорро, подделав их под Эррола Флинна парой маникюрных ножниц, которыми воспользовался также и для ногтей. Блестящие иссиня-черные волосы были также слегка подстрижены и насухо вытерты полотенцем, после чего, будучи причесанными, они рассыпались на довольно франтоватые естественные кудри. Алан оставил в передней одежду. Лафайет надел чистое белье, черные панталоны в обтяжку, белую сорочку со свободными рукавами и открытым воротом. Перед тем как надеть еще черную куртку, он обернулся алым кушаком из своего прежнего туалета — явно недавнее приобретение, почти не грязное. По необходимости он также оставил золотые кольца на руках и в левом ухе, так как они казались неотъемлемой частью образа. Он прогулочной походкой вернулся в гостиную. Дафна удивленно обернулась:

— О, это вы? Вы изменились.

— Где Адоранна и Алан?

— В своем будуаре, одеваются.

— Ты такая привлекательная в этой форме, Дафна, — сказал О’Лири, — но мне ты больше нравишься в мыльной пене.

— Прошу вас, оставьте эти фантастические воспоминания, сэр! У меня нет выбора, поэтому я имею с вами дело. Но глупо пытаться изображать из себя Лафайета, если у вас нет и капли сходства с ним.

— Что ж, видно, придётся смириться с мыслью о платонических отношениях. Но это трудно, Дафна. Ты никогда не узнаешь, как я скучал по тебе эти последние две недели, как я хотел обнять тебя, и…

— Не нужно быть назойливым, — мягко сказала Дафна, — лучше изложите мне план.

— Ах да, план! Ну, если начистоту, то план нужно разработать. Дафна, знаешь, у тебя самые красивые в мире глаза!

— Вы действительно так считаете? Но все равно. Нужно поговорить о том, что мы будем делать, когда доберемся до бального зала.

— Ну, этот тип, Квелиус, — довольно могущественное действующее лицо. Наш единственный шанс — подкрасться к нему и прижать его к ногтю, пока он не использовал свой звуковой проектор. Ты знаешь, что у тебя волосы, как ониксовая пряжа? И даже в этой униформе твоя фигура может разбить мужское сердце с расстояния в сто ярдов!

— Какой глупый, — прошептала Дафна. — Должна заметить, что побритым вы выглядите лучше. Но в конце концов, мы не можем тут стоять и болтать весь день… — Она взглянула в лицо Лафайету, когда он подошел к ней. Он обвил ее руками. Дафна вздохнула и закрыла глаза, приоткрыв губы.

— Эй! Что вы делаете? — неожиданно сказал Лафайет. — Целуете незнакомца, да? Вы меня удивляете, Дафна!

Она сжалась, отступила назад и со всего маху так его ударила, что он, спотыкаясь, попятился.

— Эй! Что происходит? — сказал Алан за спиной О’Лири. Он стоял в дверном проеме, великолепный в роскошном голубом с алым костюме.

— Все нормально, — запальчиво сказала Дафна, отворачиваясь от О’Лири. — Я уже разобралась.

Алан криво улыбнулся О’Лири.

— Леди отвратительно верна супружеской клятве, — объяснил тот, мечтательно потирая щеку.

Появилась Адоранна, царственная, как сказочная королева, в серебряном платье, украшенном бриллиантами. Она повернулась к Алану, затем к О’Лири и Дафне, которая отвернулась к окну. Адоранна подошла к ней, обняла за талию:

— Ничего, Дафна, — прошептала она, — я знаю, когда-нибудь Лафайет придет в себя.

Дафна подавила рыдание, промокнула глаза, повернулась, расправив плечи. В этот момент раздался властный стук во входную дверь.

— Думаю, пора уходить, — сказала она.

Глава 11

Через десять минут они столпились в душной камере глубиной около ярда, длиной десять шагов, скрытой в толще стены за бальным залом.

— Теперь запомните, — сказал Лафайет. — Адоранна, вы с Аланом даете мне время на изучение положения. Потом ждете, когда этот жулик соберется сделать серьёзное заявление, тогда появляетесь неожиданно. Ведите себя как ни в чем не бывало: это просто приятный сюрприз, вы неожиданно выздоровели — и вот уж тут как тут, присоединяетесь к веселью. Ему придётся вам подыграть. А пока он будет занят попыткой перестроиться, у меня будет шанс нанести ему удар.

— Но… но это же опасно для вас! — воскликнула Дафна. — Почему бы нам не кинуть жребий, или что-нибудь в этом роде?

— Он вас всех знает, а я для него незнакомец. Он не станет за мной наблюдать.

— Он прав, девочка, — вмешался Алан. — Но я буду наготове, чтобы вступить в борьбу, если представится возможность.

— Хорошо, теперь я иду. — Лафайет открыл замок, панель отъехала в сторону, и он оказался в сиянии света и журчании приглушенной речи. Зал с белым мраморным полом размером с футбольное поле был заполнен гостями, разодетыми в кружева и атлас, сияющими драгоценностями в золотой оправе, которые горели в разноцветном свете огромных люстр на тисненом золотом своде высокого потолка.

Торжественные стражники в униформе с незнакомыми повязками стояли на расстоянии двадцати шагов друг от друга у парчовых стен. По счастливой случайности Лафайет появился между двумя из них. Несколько знакомых лиц случайно повернулись и взглянули в его сторону, но большинство присутствующих неотрывно смотрели на большой золотой стул, установленный в другом конце зала. Несмотря на внешнюю непринужденную веселость, в воздухе чувствовалось напряжение, нота ожидания слышалась в смехе и болтовне. Лафайет свободно продвигался сквозь толпу. Он взял напиток с подноса у проходящего мимо лакея и одним глотком осушил его. Неожиданно загудели рожки. Наступило молчание, нарушаемое нервозным покашливанием. Широкие двери на противоположной стороне широко распахнулись, зазвучали фанфары. Появился высокий стройный светловолосый человек. Он вошёл в арку с беспечным, но в то же время властным видом. Он был одет в желтые шелка с белым горностаем, легкая корона небрежно сдвинута на бочок.

— Боже, заблудший бедняга выглядит круглым дурачком! — вслух пробормотал О’Лири. — Разве не ясно, что желтое полностью убивает цвет лица?

— Ш-ш-ш! — шепнул толстый придворный в пурпуре, стоящий рядом с Лафайетом. — У него везде шпионы!

— Послушайте, — быстро сказал О’Лири. — Этот попугай не настоящий…

— О, да знаю, знаю! Придержите язык, сэр! — Человек в пурпуре быстро удалился.

Регент подошел к помосту, взошел с помощью группы придворных и гордый собой уселся на нарядный стул. Одну ногу он отвел назад, а вторую выставил вперёд и наклонился, подперев кулаком подбородок.

— Ха! Прямо как Генрих Восьмой в фильме класса В, — шепнул О’Лири, поймав на себе несколько понимающих взглядов со стороны окружающих. Пока он пробирался поближе, один служащий, бывший второй помощник сторожа кладовой, ныне разряжённый в полный церемониальный костюм, выступил вперёд, прочистил горло и развернул свиток с должной торжественностью:

— Милорды и леди! Его королевское высочество, принц Лафайет, милостиво обращается к собранию, — пропищал он тонким голосом. Раздались аплодисменты. Человек на золотом стуле перенес подбородок на другой кулак.

— Верноподданные, — сказал он мягким тенором, — как я восхищен смелостью вашего духа, вашей неустрашимой отвагой! Вы присоединились в этот вечер ко мне, бросая вызов унынию, отвергая меланхолические советы тех, кто заставил бы нас дрогнуть перед мрачным призраком, нависшим над нашей любимой принцессой и ее достойным супругом. Если бы они могли быть с нами в этот вечер, они бы первыми зааплодировали вам, поддерживающим праздничный дух, который они так любили, то есть любят. — Регент выдержал паузу, чтобы изменить положение.

— Посмотрите на этого болвана, он пытается говорить, подперев кулаком челюсть, — шепнул Лафайет как бы сам себе. — Он выглядит так, словно у него терминальный полупаралич.

Несколько человек отошли, но один маленький морщинистый человечек в алом бархате забормотал:

— Слушайте, слушайте!

— И чего все стоят и слушают этого клоуна? — обратился Лафайет к старому джентльмену. — Почему они ничего не делают?

— А? Вы задаете подобный вопрос? Вы что, забыли, что у сэра Лафайета много заслуг перед короной и эскадроны бандитов, которых он недавно нанял для сохранения своей пошатнувшейся популярности, в то время как он сам самоотверженно и добровольно служит, пока наша правительница нездорова.

— Лорд Арчибальд, что бы вы сказали, если бы я сообщил, что Адоранна вовсе и не больна в действительности? — поинтересовался Лафайет вполголоса.

— Сказал? Ну, я бы сказал, что вы желаемое выдаете за действительное. Скажите, сэр, мы когда-либо встречались?

— Нет… не совсем. Но если бы она правда была здорова, просто лишена возможности общаться…

— Тогда все головорезы ада не удержат ни одного меча от службы ей, сэр!

— Ш-ш-ш! До свидания, лорд Арчи, и смотрите в оба! — О’Лири отошел в сторону, пока регент продолжал бубнить, встал в десяти ярдах от говорящего в первом ряду толпы.

— …Поэтому на меня ложится обязанность, к которой я приступаю с невыразимым нежеланием, принять формально титул, соответствующий достоинству пребывающего главой государства Артезии. Соответственно… и с тяжелым сердцем, — регент замолчал, когда его взгляд упал на О’Лири. Он пристально уставился на него, но вдруг неожиданно выпрямился, глаза его ярко загорелись, и он указал на О’Лири пальцем. — Схватить мне этого предателя! — зарычал он.

Раздались короткие восклицания и неразборчивые выкрики, когда отряд крепких стражников проталкивался сквозь плотную толпу, чтобы схватить Лафайета. Он здорово пнул одного в униформе в коленную чашечку, затем его скрутили двойным замком на запястьях.

— Пока не убивайте его! — заорал регент, а потом, когда к нему обернулись удивленные лица, он выдавил подобие улыбки: — Я хотел сказать, помните ли вы конституционные права заключенных, парни, чтобы обращаться с ним с должной предусмотрительностью?

— В чем меня обвиняют? — с трудом пробормотал О’Лири из-за неудобного положения подбородка, прижатого к груди.

— Уберите его! — рявкнул регент. — Я допрошу его позднее.

— Минуточку, сэр, если можно! — раздался надломленный голос. Лорд Арчибальд пробрался вперёд, вставая перед золотым стулом.

— Я тоже хотел бы знать причину обвинения, — сказал он.

— Что это? Вы осмеливаетесь задавать вопросы мне? Ах, это вы, мой милый Арчи… думаю, мы обсудим это дело потом, наедине. Затронута безопасность государства и все такое…

— Ваше величество, государственная безопасность всегда страдает, если граждан арестовывают произвольно!

Пошел одобрительный шепоток, но быстро стих, так как человек на стуле выпятил нижнюю губу и нахмурился, глядя в толпу.

— Осознаю, — сказал он, сменив тон, — что пришла пора насаждать более строгие порядки военного времени относительно свободы слова, а точнее — заговора!

— Заговора против чего, мессир?! — настаивал Арчибальд.

— Против меня, вашего повелителя!

— Моя повелительница — принцесса Адоранна, ваше величество! — громко заявил старый придворный.

— С тем же успехом могу вам сказать, что ваша принцесса умерла!

Мгновенно наступила мертвая тишина. И в этой тишине прозвучал чистый женский голос:

— Лжец!

Все головы повернулись. Адоранна, сияющая серебром с жемчугами в тумане длинных золотых волос, плывших за ней, прошла по островку, автоматически открывшемуся перед ней. За ней вышагивал граф Алан, высокий, впечатляюще красивый в камзоле и со шпорами. За ними шла Дафна, опрятная и милая. Лицо ее застыло в мучительных переживаниях. Начался сущий бедлам. Приветствия, смех, крики радости. Престарелая знать преклоняла колена, чтобы поцеловать руку принцессе. Молодые размахивали над головой парадными мечами, леди делали реверансы так, что касались пола головными уборами. Они поднимались с мокрыми глазами и обнимали тех, кто стоял рядом. Лафайет высвободил руки из неожиданно ослабевших захватов и увидел, как регент подскочил с искаженным яростью лицом.

— Обманщики! — зарычал он. — Фигляры, подделавшиеся под умерших! Я сам был свидетелем кончины ее высочества около часа назад, и с последним вздохом она передала мне тяжёлое бремя — корону Артезии…

— Пропустите меня к этой твари, потерявшей совесть! — рычал Алан, вскакивая на помост.

— Нет! — вскрикнула Дафна и бросилась на него, тормозя рывок, а мнимый регент поспешил отскочить назад.

— Он не предатель, Алан, он просто временно потерял рассудок!

— Хватайте его! — завопил О’Лири, добавив: — Только не пораньте!

— Правильно! — чирикал лорд Арчибальд, пробираясь вперёд с обнаженным хромированным лезвием. — Негодяй потребуется невредимым для суда!

Лафайета неожиданно потревожили, он обернулся и увидел, что к нему пробирается знакомая фигура.

— Лом! — вырвалось у него. — Или Квелиус, если точнее! — Он рванулся навстречу и застыл, так как звуковой проектор был нацелен на него.

— Подождите! — крикнул Лом. — Не делайте глупостей! Вы не знаете…

— Я знаю, что хочу ухватиться за вашу тощую шею! — крикнул О’Лири.

— Нет! Вы не понимаете! Нам нужно… — Лом замолк и присел, уклоняясь от захвата О’Лири, затем обернулся лицом к помосту:

— Квелиус, — зарычал он. — Оставайтесь на месте! Все кончено!

Лафайет остановился, заколебавшись, так как узурпатор повернулся к Лому.

— Вы… — Регент, казалось, задохнулся, — но… но… но…

— Верно, я! — воскликнул Лом, в то время как узурпатор на помосте путался в своих облачениях. Лом вытащил предмет размером с электрический консервный нож, повертел его в руках. Беззвучная детонация, закружив О’Лири, отбросила его в беспросветные глубины.

На него неслись звезды, они сильно толкали его, и от ударов он раздувался до формы расширяющейся оболочки из тонкого газа. Всматриваясь внутрь со всех концов света разом, он видел, как вся материя Вселенной собралась точно в центре него, сократилась до одной сияющей точки и мигом погасла. Он сразу начал падать внутрь, сокращаясь, сжимаясь. Возникло мгновенное ощущение опаляющего жара и давящего веса…

Он попятился, хватаясь за складки бархата, висящего у стены. Нечто тяжёлое скользнуло по его правому глазу, стукнулось о пол и покатилось. Человек, которого он знал под именем Лом, быстро взглянул на него. Взгляд его, пронизывающий, как раскаленная игла, упал на О’Лири, рот растянулся в свирепой улыбке. Он поднял звуковой проектор и что-то крикнул.

В то же время сэр Арчибальд ударил его тупой стороной меча по запястью, выбив оружие. Оно полетело по полу.

— Я сказал, что он будет жив и предстанет перед судом, ты, старый козел! — выпалил престарелый придворный. — Хватайте его, джентльмены! И фальшивого регента тоже!

Жадные руки схватили Лома, который без толку пинался и ругался. Сильные руки с элегантным маникюром схватили О’Лири и потащили его прочь, а толпа уставилась на него во все глаза.

— Алан, — взмолился Лафайет, — отпусти, это же глупо! Все уже нормально. Я уже вернул свое обличье…

— Молчи, мошенник, или я с наслаждением перебью тебе хребет!

Внизу красивый смуглый парень в облегающем черном костюме с красным кушаком стоял с открытым ртом, оглядываясь с выражением крайнего удивления.

— Зорро! — вопил О’Лири. — Скажи им, что это не ты! Что ты больше не я! То есть, что я больше не ты!

— Не пытайся состряпать оправдание на основании безумия! — зарычал Алан в ухо О’Лири. — Тебя ждёт камера, где приборы удостоверят твою личность, ты, двуликий узурпатор!

— Я не сумасшедший! Я — Лафайет О’Лири. Я был еще кем-то, но теперь я снова я, неужели не понимаешь, дубовая башка? И мы еще не избавились от беды!

— Как ты мог? — услышал он рядом полный слез женский голос. Дафна стояла, глядя ему в лицо. — Это действительно ты, Лафайет… или ты в некотором роде не ты на самом деле, и…

— Дафна… тогда я был не я… а теперь — я, разве не видишь? Я Лафайет О’Лири и никто другой…

— Кто-то звал сэра Лафайета? — неожиданно послышался чей-то голос. Появился Кларенс, пробиваясь сквозь толпу с довольной улыбкой. — Это я и есть, — объявил он, указывая на себя большим пальцем. — Кому тут что понадобилось?

— Нет, Кларенс! Не теперь! — крикнул О’Лири. — Кукурузная каша!

— Не обращайте внимания на этого типа! — увещевал толпу Кларенс. — Он выскочка, я… я герцог Маккой.

— Зорро! — взмолился О’Лири. — Я сказал Кларенсу, чтобы он настаивал на своей легенде, пока я не скажу «кукурузная каша». Потому что я тогда был ты, то есть…

— Я настоящий О’Лири! — орал Кларенс.

— Нет, не он! — кричала Дафна. — А он! — Она указала на Зорро, который в изумлении вытаращил на нее глаза. Дафна бросилась к нему и обняла за шею.

— Я тебя узнала, несмотря на твое облачение… как только ты до меня дотронулся, — рыдала она.

Зорро смотрел не мигая вдаль поверх ее головы. Удивление на его лице сменила улыбка. — Конечно, детка! — сказал он.

— Дафна! — вопил О’Лири. — Отойди от этого дегенерата! Кларенс…

Громкий крик неожиданно положил конец этой сцене. В толпе заволновались, раздались сердитые крики. Сквозь толпу пробивалась маленькая пышущая злобой фигурка в алой рубашке, блестящей черной блузе и звенящих серьгах. За ней следовало полдюжины путников, смуглых, черноволосых, в варварских нарядах.

— Гизель! Луппо! Что вы здесь делаете? — задыхаясь, спросил О’Лири.

Девушка прорвалась сквозь передний ряд и бросилась на Зорро, отскочившего из объятий Дафны. Он увернулся, ища укрытия, когда нож возлюбленной сверкнул у его ребер.

— Свинья! Развратник! Волокита! — визжала Гизель, но ее схватили за руки, и нож со стуком упал. — Погоди, я доберусь до тебя, ты, трусливый грязный червь!

— Эй! Присмотрите за ним! — крикнул Лафайет, но было уже поздно. Лом, пользуясь тем, что внимание его конвойного отвлек разыгравшийся скандал, вырвался, присел, подхватил нож Гизели и подскочил к Дафне, которая стояла одна. Лом схватил ее под руку и повернулся лицом к толпе, держа острие стилета у горла пленницы.

— Назад! — крикнул он. — Или я раскрою ей лицо от уха до уха!

Женщины завизжали, мужчины с бранью схватились за рукоятки мечей, но никто не двинулся с места. Никто, кроме одного. О’Лири в ужасе наблюдал, как высокий белобородый патриарх в сияющей синей мантии незаметно обошел Лома сзади. Последний медленно пятился, глаза бегали по сторонам. Он наклонился, подобрал предмет, который держал регент в момент, когда О’Лири вернулся в свое собственное тело.

— Нет! — вскрикнул Лафайет и набросился на мужчин, заградивших ему путь. — Не позволяйте ему…

Лом пронзительно хохотнул:

— Не позволить мне? Ха! Кто может меня остановить?

Высокий человек в голубом похлопал Лома по плечу.

— Я могу, — сказал он голосом, напоминающим набатный колокол.

Лом обернулся и испуганно уставился на высокое привидение, появившееся столь неожиданно.

— Джорлемагн! — выдохнул он, выронил нож, прижал к себе Дафну, нажал кнопку на приборе, который держал в руках… и с резким хлопком взорвавшегося воздуха растворился…

Минуты на две воцарился хаос. Лафайет делал безумные попытки освободиться, получил оглушительный удар по голове и повис на руках добровольных стражников. Калейдоскоп образов вертелся у него в голове, смешавшись с какофонией сотен голосов.

— Спокойно! — оборвал гам громогласный голос. — Леди и джентльмены, спокойствие! Мне нужна тишина, чтобы подумать!

— Кто вы, сэр? Куда он ушел? И что стало с графиней Дафной? — посыпались вопросы со всех сторон.

— Я сказал «тихо»! — повелительно крикнул старик. Он сделал едва заметный жест, и неожиданно наступила тишина. О’Лири видел, что его губы слабо шевелятся, но не было слышно ни звука. Толпа стояла как громом пораженная, уставившись в никуда.

— Ну, так-то лучше, — сказал незнакомец. — Итак… — он полуприкрыл глаза. — Хм-м… Квелиус — хитрый дьявол. Кто бы мог подумать, что ему придет в голову пользоваться третьей моделью Марка? И куда бы он мог бежать? Не в пещеры. Он знает, что мне известно…

— Лафайет! Помоги! — беззвучно пронеслось в ушах О’Лири… или нет, не в ушах — в голове!

— Дафна! Где ты? — крикнул он про себя.

— Темно! Лафайет! Лафайет!

Старик в голубом облачении стоял перед ним.

— Лафайет… это вы, не так ли? О, ничего, можете говорить.

— Мне надо выбраться отсюда, — сказал Лафайет, — я нужен Дафне…

— Лафайет, разве вы не знаете меня?

— Конечно, я видел вас в пещере, вы выбрались из гроба и пытались укусить меня!

— Лафайет, я — ваш союзник. Вы меня звали как Лома. Имя, правда, вымышленное, но я тогда был не в таком положении, чтобы довериться вам, не так ли? Мое подлинное имя — Джорлемагн.

— Вы Лом? Вы что, с ума сошли? Лом — ничтожный коротышка, ниже пяти футов шести дюймов, с лысой головой.

— Наверняка из всех людей один вы можете понять, Лафайет! Вы описали Квелиуса. Меня случайно поймали, а то ему никогда не удалось бы обменяться со мной внешностью!

— Вы хотите сказать, что вы были Ломом, а Лом был…

— Вами! Правда просто, когда я все объяснил?

— Подождите минуточку, даже если вы Лом, или Джорле-некто, или тот, кто бы он ни был, с кем я совершил побег из тюрьмы, почему вы думаете, что я считаю вас другом? Как я уже проанализировал, вы манипулировали мной, чтобы я вас провёл во дворец, чтобы вы могли объединиться с вашим боковым нападающим. Вы играли мной…

— Но вы заблуждаетесь, мой мальчик. Зачем было заходить во дворец через запасной ход, если бы я был заодно с Квелиусом? На самом деле, когда я уходил из башни, я оказался примерно на полчаса в ловушке в чулане для метелок из-за четырех дворцовых стражников, игравших в поддавки. Когда их вызвали из-за беспорядка в бальном зале, я последовал за ними.

— И еще: я думал об этом неожиданном путешествии в Таллатлон, о крыльях и многом другом. Это не ваших рук дело, надеюсь?

— Ах, это! Умоляю, простите меня, приятель! Я тогда был под ложным впечатлением, что вы — простофиля от Квелиуса. Я использовал мудреное маленькое приспособленьице, которое должно было вас вернуть туда, где, по моему предположению, была ваша собственная точка, а именно — в Центральную. Но, естественно, раз вы фактически являлись О’Лири из Колби Конерз в теле Зорро, аборигена Артезии, то координаты, которыми я воспользовался, в результате выбросили вас из основной плоскости континуума. Но я все-таки следил за вами и вошёл в контакт, как только вы вернулись в фазу, вы должны это учесть.

— Хорошо, все это теперь так же полезно, как подливка на скатерти. Что Квелиус?

— Ах, да! Квелиус… Он тщательно спланировал свою операцию, но под самый конец сорвался. Первоначальным его намерением было переместить моё эго в тело призового хряка, а моё тело сохранить, как и свое собственное — тело Лома, занятое разумом свиньи, в резервуаре STASIS для последующего использования. Но в последнюю секунду мне удалось изменить направление и перебросить свое эго в его оболочку, в то время как разум свиньи занял моё бессознательное тело. Понимаете?

— Нет. А где он был тогда?

— О, Квелиус принял вид подвернувшегося парня. Просто как временная мера, вы же понимаете. Его действительным намерением было поменяться внешностью с вами.

— Вы имеете в виду, что я не Рыжего Быка встретил в «Секире и Драконе»?

— Большой парень с щетинистыми волосами? Похоже, что это он. Потом, когда вас искусно подвели к использованию Марка III, он бы занял ваше место, в то время как вас забрал бы местный полицейский. Первая часть плана удалась, но вы каким-то образом ускользнули из его рук.

— Ну, я думаю, за это следует благодарить Луппо. Но как вы вернули свою форму?

Джорлемагн прищёлкнул языком:

— Я застал Квелиуса на месте не без вашей помощи, конечно. Когда я навел на него звуковое ружье, он запаниковал и убрался назад в свое собственное тело, что, конечно, освободило меня из его оболочки, и я занял свое тело. А это, в свою очередь, заставило личность свиньи вернуться в свое собственное тело, и так далее. — Джорлемагн замотал головой. — Я пришёл в себя, прислоненный головой к королевскому свинарнику, с острой тоской глядящий на призовую свиноматку.

— Ну, а как вы нашли Квелиуса? — спросил О’Лири. — Каким образом он совершил переселение? Только что они были здесь и вдруг — ф-фить!

— Марк III более разноплановое устройство, чем вы предполагаете. — Джорлемагн помрачнел. — Теперь перед нами проблема установить, куда он ее забрал.

— Туда! — показал О’Лири, закрыв глаза. — Примерно десять с половиной миль.

— О? Откуда вы знаете, мой мальчик?

— Просто небольшой трюк, который я перенял у Тазло Хаза. Теперь давайте вызовем стражу, и…

— Толпа местных только усложнит дело, — возразил Джорлемагн. — Только вы и я. Нам придётся схватить его вдвоем.

— Тогда чего же мы ждем?

У двери мудрец помедлил, повел левым указательным пальцем, и сразу же шум голосов в комнате возобновился.

— Магия? — сдерживая волнение, спросил Лафайет.

— Не глупите, — фыркнул Джорлемагн. — Микрогипноз, не более.

— Значит, вот отчего вы все время играли пальцами, пальцами Лома!

— Пальцами Квелиуса, если точнее. Он умный человек, но ему не хватает необходимой сноровки пальцев для микрогипноза и манипуляции. Жаль, это могло уберечь нас от лишних неприятностей.

— Ну, главные неприятности еще впереди. Предстоит нелегкая получасовая погоня, а мы теряем время.

Конюшенные наперебой оказывали им услуги. Через пять минут, оседлав выносливых арабских жеребцов, они легким галопом выехали из ворот и полным ходом двинулись по пустынной улице на темную северную дорогу.

В ночном небе словно гигантский осколок черного стекла маячил пик.

— Хай Тор называется, — сказал О’Лири. — Они там, наверху, я уверен. Но почему там?

— Весь пласт пронизан многочисленными ходами, — сказал Джорлемагн, когда лошади завернули и пошли вверх по булыжной насыпи, ведущей к основанию столовой горы. — Это естественное сердце вулкана, оставшееся после постепенного разрушения конуса. Квелиус затратил достаточно времени и сил, прокладывая в нем туннели под предлогом строительства подземной станции-обсерватории. Держу пари, что привод вероятностного искривления установлен где-нибудь внутри. И Квелиус не задумается пустить его в ход на полную мощность, насколько я знаю его, а я знаю!

— Хорошо, примените какую-нибудь из ваших технических мер, — нетерпеливо перебил О’Лири. — Я жажду ощутить в руках эту тощую шею!

— Не так-то это просто, приятель. Боюсь, мои карманы пусты.

— Забираться сюда все равно что на стену многоэтажного дома, — заметил О’Лири, глядя на вертикальный отвес скалы, возвышающейся перед ними. Он спустился, изучил основание, выбрал место, поднялся на несколько шагов и свалился кубарем вниз, так как руки соскользнули с гладкого камня.

— Даже будучи невесомым, невозможно туда подняться, — сказал он. — Нам следовало прибыть с полевой артиллерией и пробить сквозь гору дыру!

— Ну… мы этого не сделали, — ответил Джорлемагн, — а раз мы не можем ходить сквозь стены, придётся придумать еще что-нибудь.

— Эй! — сказал О’Лири. — Вы навели меня на мысль…

Он закрыл глаза, вспомнил времена Таллатлона, когда он стоял в замурованной камере, выдолбленной в гигантском дереве, и оставалось либо слиться, либо умереть. Он вспомнил запах вощеного смолистого дерева, ощущение, что он шагнул вперёд, прижался к твердой поверхности — и прошёл сквозь нее.

Это все равно что пробираться сквозь густой туман; туман сталь густой, что тянул назад, в то время как он продавливал преграду. Он ощущал, что туман касался его кожи, обвивался вокруг его внутренностей, — и затем следовало ощущение лопающегося пузыря, когда он появлялся с другой стороны.

Он открыл глаза и обнаружил, что стоит в коридоре с низким потолком и каменными стенами перед пролетом грубо высеченных каменных ступенек.

— Для вас это не сулит ничего хорошего, молодая дама, — говорил скрипучий старческий голос, когда Лафайет взобрался на последнюю ступеньку и заглянул в круглую комнату, находившуюся, судя по боли в коленках О’Лири, на самом верху Тора. В противоположном конце маленькой камеры стояла Дафна. Она была еще красивее с локоном черных волос, падавшим на глаза, и без трех пуговиц на пиджаке. Она изо всех сил рвала наручники, приковавшие ее к массивному дубу. Квелиус стоял и смотрел на нее с выражением мягкого упрека.

— Понимаете ли, вы доставили мне бесконечное множество хлопот. Сначала вы вели себя весьма неженственно, отказавшись выйти замуж за моё королевское величество, затем бежали как маленькая дурочка, а потом уселись на меня верхом. Тем не менее из вас выйдет выгодная заложница, так как я закончил определенные приготовления, направленные против вмешательства извне.

— Я вас впервые вижу, гадкий старикашка, — холодно сказала она.

— Н-да! Как жаль, что вы не видите действительную суть ситуации! В качестве О’Лири я проложил путь к свержению вашей маленькой, легкой как перышко принцессы и ее неотесанного супруга. В то же время я уничтожил популярность О’Лири среди черни и одновременно учредил действующий полицейский аппарат с соответствующим военным фондом. Сцена теперь подготовлена для того, чтобы я вышел на нее и взял дирижерскую палочку.

— Когда Лафайет вас поймает, — бесстрашно заявила Дафна, — он вас скрутит и выбросит вон…

— Ага! Так дело вот в чем, дитя моё! Лафайет никогда меня не поймает! Сейчас бедный глупец несомненно несёт наказание за моё возмутительное поведение!

— Ошибаетесь! — крикнул О’Лири и кинулся на Квелиуса. Старик обернулся, с неожиданной ловкостью отскочил к стене и дёрнул свисающую веревку.

Слишком поздно почувствовал Лафайет, что пол под ним ушел вниз, как ловушка палача. Он отчаянно пытался ухватиться за край, но промахнулся и упал на десять футов вниз, в темницу, которая сомкнулась вокруг него, как кулак.

Квелиус развязно стоял на площадке, весело улыбаясь Лафайету, подвешенному в открытом колодце головой вниз в позе эмбриона.

— И вы собирались меня скрутить? — добродушно спросил старик. — Или так предсказывала ваша жена? Ну что ж, простим леди ошибочные предсказания, а?

— Так просто вам не уйти, Квелиус! — постарался выговорить Лафайет как можно четче, хотя у него во рту была коленная чашечка. — Джорлемагн нарежет из вас ремешки.

— Позвольте мне возразить вам, мистер О’Лири. Джорлемагн бессилен. У меня полный иммунитет к его фокусам с пальцами. И хотя он действительно неглуп, я по случаю завладел содержимым его лаборатории. Поэтому, вы понимаете, у меня на руках не просто тузы, а вся колода.

— Я заметил, что вы покинули бальный зал в некоторой спешке, — парировал О’Лири. — Полагаю, что вы смелы оттого, что находитесь у себя в норе. Но заметьте, я вошёл в нее без особого труда.

— Точно, — невозмутимо кивнул Квелиус. — Мои приборы показывают, что вы использовали довольно интересную технику поляризации молекул для исполнения трюка. Предлагаю вам воспользоваться тем же методом для освобождения в данной ситуации. — Он весело крякнул. — Вы подвергли меня тяжким испытаниям, О’Лири. Полоса неудач, встреча с Гими Свирепым, так он, кажется, называл себя, когда я вышел из таверны в ту ночь. Ей-богу, могу поклясться, что рыжеволосый негодяй, тело которого я использовал, ободрал костяшки, когда пришёл в себя. Если бы не это вмешательство, вас бы спокойно упрятали в дворцовую тюрьму, чтобы вы были наготове, когда я стану воплощаться. А потом… все хорошо, что хорошо кончается.

— Зачем столько усилий ради того, чтобы затесаться в такую отсталую точку, как Артезия? — поинтересовался О’Лири.

— Хотите поболтать, О’Лири? Что ж, могу сделать вам одолжение. Привод вероятностного искривления не придет в полную готовность еще примерно полчаса. Почему Артезия, спрашиваете? Я нахожу ее идеально соответствующей моим целям. Слишком отсталая, чтобы обладать подходящей техникой для самообороны, но достаточно развитая, чтобы дать промышленную основу для обеспечения условий моей деятельности.

— И что? Никто здесь не способен оценить это. И вы в результате отрезаете все связи с Центральной, так что никто никогда и не узнает о ваших достижениях.

— Не совсем так, — просиял Квелиус. Он потёр руки. Звук напоминал скрип песка в детской песочнице. — По моим подсчетам, потребуется не более года, чтобы собрать прибор большой мощности, способный эффективно работать против градиента вероятности. Ей-богу, не удавятся ли верховные власти Центральной, эти самозваные управляющие нравственностью континуума, когда обнаружат, что именно их собственный бюрократический улей отрезал их от всех внешних контактов? А тогда, О’Лири… тогда я смогу начать переустройство мира так, как мне больше нравится!

— Квелиус… вы псих… это вам известно?

— Конечно. С этим все нормально. Лучше прибегнуть к волнующей аномалии, чем разлагаться от докучной нормы. Одного вы отрицать не можете: мы, психи, живем интересно. — Квелиус вдруг сменил шутливый тон. — Теперь, — сказал он, — время приготовить вас, мистер О’Лири, и присмотреть за моим оборудованием. Сейчас я могу просто отрезать веревку и позволить вам продолжать ваше прерванное снижение, а могу опустить вас футов на шесть от пола подвала и развести костерчик, чтобы у вас косточки не мерзли. Что предпочитаете, мистер О’Лири?

— Будьте уверены, я предпочитаю умереть от старости.

— Если быть точным, то это предпочли бы все — все, кроме меня, конечно. В моём распоряжении неиссякаемый источник свежих молодых сосудов для содержания жизненной сущности моей личности. Возможно, я начну с миссис О’Лири, а? Может, забавно побыть женщиной, пока не надоест эта игра? Но это не решает проблемы вашего ближайшего будущего. Хм-м. У меня возникла идея… Если подождете минуточку. Только не уходите! — Квелиус хихикнул и поспешил уйти.

Толстая сеть из крученой пеньки толщиной в четверть дюйма медленно вращалась, позволяя О’Лири осматривать постоянно меняющуюся ретроспективу каменных стен. Свисая вниз головой, он также хорошо видел пол на сотню шагов вокруг. Он представил себе, какое было бы ощущение, когда лезвие ножа начало бы перепиливать веревку. Сначала порвалась бы одна стренга, затем другая и следующая и, наконец, последний стреляющий звук и — падение вниз…

— Подобного рода мысли никому не помогают, О’Лири, — твердо решил он. — Может, Джорлемагн припас трюк-другой. Может, полк королевской кавалерии скачет сейчас к убежищу, может, Дафна освободится от наручников и стукнет старого черта, когда он просунет голову в комнату…

— Может, захотите принять участие в эксперименте? — крикнул Квелиус, топая вновь по ступенькам. — Фактически неэкономно просто выбросить ценное экспериментальное животное, а по случаю у меня новая модификация одной из маленьких безделушек Джорлемагна, которую я хотел бы опробовать… Через несколько секунд все будет готово, но, пожалуйста, будьте терпеливы…

Закатив глаза, Лафайет мог видеть, как ренегат-комиссионер устанавливает на площадке прибор, который он принес в руках. Там был треножник, сферический зеленый предмет размером с надувной мяч, проводки, трубки и тяжёлый черный ящик.

— Джорлемагн собирался использовать это устройство как вспомогательное средство при медицинских исследованиях, — объяснял Квелиус, работая. — Позволяет хирургу превосходно видеть внутренности, а? Оставалось лишь слегка переместить составляющие, чтоб его усовершенствовать, тем не менее мой вариант просто выворачивает объект наизнанку без всяких проблем. Печень и освещение — все на месте, исследовать удобно. Конечно, есть некоторая проблема в том, чтобы сложить все в прежнем порядке, но, в конце концов, нельзя ожидать от экспериментальной модели отсутствия технических дефектов, а?

Лафайет закрыл глаза. Нет смысла проводить последние минуты, выслушивая бред сумасшедшего, когда можно в последний раз вспомнить приятные сцены прошлого. Он нарисовал себе улыбающееся лицо Дафны… но видение ее, прикованной цепями, встало перед ним и стерло предыдущий образ. Он подумал об Адоранне и Алане и представил их себе униженными Квелиусом, который сидел развалясь на краденом троне, охраняемый тайной полицией. Возникла фигура Джорлемагна, тщетно качающего головой. Встал Луппо. Гизель в слезах смотрела на него. Осуждающе уставился на него Белариус, агент Раунчини показал ему кулак, упрекая. Тщедушное привидение Уизнера Хиза загорелось триумфом: он управлял хором. Лафайет открыл глаза. Квелиус деловито прикреплял провода.

— Сию минуту, О’Лири. Не будьте так нетерпеливы! — крикнул он.

Лафайет прокашлялся и запел:

Из этого мира Прочь и за, Назад, за завесу Вон Квелиуса…

— Что это? — Старик удивленно оглянулся. — Вокальные выступления перед лицом вечности? Замечательное проявление мужества. Жаль, ваша жена никогда не узнает. Я собираюсь ей сказать, что вы дергались и визжали и предлагали ее в обмен на свою жизнь, обещали, что сами отрежете ей уши и тому подобное. Весьма забавно смотреть на нее, когда она пытается держать неподвижно верхнюю губу.

По морю, Что шире ночи, Глубже и глубже Погружайся, чтобы не видели очи.

— Заразительная мелодия, — заметил Квелиус, — интересный ритм. Похоже на естественную вариацию гармонических волн. Любопытно. Где вы ее выучили?

Назад, вор тронов, Откуда проник к нам, Вглубь вновь под камни, В глубины вновь!

— Вы меня раздражаете, О’Лири, — занервничал Квелиус. Он прервал работу и свирепо взглянул на своего пленника. — Немедленно прекратите кошачий визг!

Из этого мира, От этого солнца, Навеки из Артезии Убирайся вон!

— Немедленно прекратите, слышите? — взвизгнул Квелиус, закрыв уши. — У меня от вас голова кружится. — Неожиданно он выхватил нож из кучи инструментов, что была у его ног, наклонился пониже и полоснул по веревке, на которой висела сеть.

Несомый на крыльях Магической песни, Подальше от Артезии Убирайся навечно!

Раздался резкий хлопок. Неожиданно прекратилось трение ножа о веревку. Во внезапно наступившей тишине О’Лири показалось, что он слышит слабый отдаленный крик, растворившийся в тишине.

Кто-то зашаркал по ступенькам. О’Лири приоткрыл глаза, увидел, что Джорлемагн наклонился, чтобы вытащить сеть на площадку.

— …нашёл вход… несколько мнут, чтобы понять трюк… но… где он?..

— Голос ученого то возникал, то пропадал.

— Дафна наверху… — выдавил Лафайет, затем нахлынула тьма, словно убаюкивая.

Лафайет проснулся. Он лежал на спине на узкой белой кровати. Над ним в тревоге склонился старик, в котором он узнал королевского врача.

— О, проснулись наконец, да, сэр? Так, теперь отдыхайте спокойно.

— Где Дафна? — О’Лири сел, отбросил одеяла.

— Сэр Лафайет! Я должен настаивать! Вы два дня были без сознания…

— Чепуха! Я никогда не чувствовал себя лучше. Где она?

— Как, а… что касается этого… — графиня Дафна у себя в покоях… в уединении, э… не хочет, чтобы ее беспокоили…

— Не дурите, я не собираюсь ее беспокоить. — Лафайет подскочил, лишь слегка пошатнувшись, и схватил одежду со стула.

— Но, сэр Лафайет, вы не можете…

— Вы просто караулите меня!

Через две минуты О’Лири тихо постучал к Дафне в дверь. — Это я, Лафайет! — позвал он. — Открой, Дафна!

— Уходите! — донесся приглушенный ответ.

— Лафайет, в чем дело? — обратился Джорлемагн, поспешно приближаясь. — Доктор Гинз доложил мне, что вы вскочили и в неистовстве бросились сюда.

— Что стряслось с Дафной? Она не хочет открыть мне дверь!

Старый джентльмен развёл руками:

— Бедное дитя, она столько пережила! Предлагаю вам дать ей несколько недель, чтобы оправиться от шока…

— Несколько недель! Вы что, спятили? Я ее хочу видеть сейчас! — Он снова заколотил в дверь. — Дафна! Открой дверь!

— Уходите, вы — самозванец!

— Самозванец… — Лафайет обернулся к насторожившимся постовым у двери.

— Ладно, ребята, выбейте дверь!

Пока они колебались, переминаясь с ноги на ногу, и обменивались встревоженными взглядами, дверь распахнулась. Дафна стояла, вытирая платочком красные от слез глаза. Она отскочила, когда Лафайет рванулся к ней.

— Оставьте меня в покое, вы… вы загримированный артист, — заскулила она. — Я поняла, что вы не Лафайет, когда вы кинули супницу в помощника повара!

— Дафна… это все было ошибкой! Я не был тогда собой на самом деле, а теперь это я!

— Нет, это не ты, ты чужой! И Лафайет — ужасный человек с золотой серьгой в ухе и самыми белыми зубами и самыми громадными черными глазами и…

— Это Зорро, плут! — вопил О’Лири. — Я был им немного, пока Квелиус был мной, но теперь я опять я, а он — он!

— Я узнала его, когда он поцеловал меня…

— Почти поцеловал тебя, — поправил Лафайет. — Я вовремя остановился, помнишь?

— Я имею в виду следующий раз. А потом… он… а потом он ушел с этим темноглазым созданием с ножом… и он… он украл мой золотой браслет перед уходом!

— Дафна! Что здесь произошло? Не говори мне! Зорро — это Зорро, а я — я! Лафайет! Посмотри на меня! Ты что, не узнаешь меня, Дафна?

— Моя дорогая графиня, — начал Джорлемагн, — уверяю вас…

— Оставьте это! — вопил О’Лири. — Дафна! Помнишь фонтан в саду, где мы часто сидели и кормили золотых рыбок? Помнишь, как ты уронила ночной горшок на голову Алану? Помнишь платье, розовое, шелковое? Помнишь, как ты меня спасла, когда я падал с крыши?

— Если… если вы правда Лафайет, — сказала Дафна, оборачиваясь к нему,

— когда день рождения моей мамы?

— День рождения твоей мамы? Ох… дай вспомнить… у-у — в октябре?

— Неправильно! В какой вечер мы должны играть в бридж с герцогиней?

— Э… в среду?

— Неправильно! Когда наша годовщина?

— Это я знаю! — с облегчением крикнул Лафайет. — Третьего в следующем месяце!

— Он самозванец, — скулила Дафна. — Лафайет никогда не помнил нашей годовщины! — Она повернулась и побежала в комнату, бросилась на кровать вниз лицом, заливаясь слезами. Лафайет поспешил за ней.

— Не трогайте меня! — крикнула она, когда он нагнулся к ней.

— О, прекрасно! Зачем я только убеждал тебя в своей идентичности, когда был Зорро?!

— Не так уж важно, что он говорил, — плакала Дафна, — то, как он любил, убедило меня… а теперь он ушел…

— Дафна! Я тебе повторяю… тебе, что… — Голос О’Лири сорвался. — Мне не хватает воздуха! — завопил он и вылетел в балконную дверь. Он упал с высоты двадцати футов в куст рододендрона.

Дафна сидела на земле, положив его голову себе на колено.

— Лафайет… это правда ты…

— Я… я же тебе говорил…

— Но так должно быть. Фальшивый Лафайет был тот, который приказал снять балкон, когда пытался запереть меня в моих собственных покоях. Он бы знал, что балкона нет. И, кроме того… никто, кроме моего собственного Лафайета, не падает так, как ты!

— Дафна, — прошептал О’Лири и притянул ее к себе.

— Мне только подумалось, — сказала Дафна чуть позже. — Если ты был Зорро, то какие отношения у тебя были с той маленькой брюнеткой по имени Гизель?

— А я думал о том, как ты спала, пока это подобие ассенизатора не развернуло свои истинные знамена.

— Но тогда, — Дафна продолжала, будто он ничего не говорил, — я решила, что есть вопросы, которые лучше не задавать…