Из варяг в хазары

Глава 16 ПОИСКИ И ИНТРИГИ Ноябрь 862 г. Хазария

Дремучими заснеженными лесами и голой степью, по крепкому насту и по топкой болотной гати, мимо селений и зимовищ, вдали от дорог и людных мест бежал, мчался, не зная устали, большеголовый волк с белой опушкой на шее, мчался, на ходу утоляя голод попадавшимся на пути мелким зверьем. Могучие лапы хищника неутомимо мерили версты: пролетели лесистые северские земли, потянулись степи, а где-то впереди замаячила светлая лента Бузан-реки — Дона — и белые, будто из снега, стены хазарского города Саркела. Не останавливаясь, бежал волк, лишь иногда переводил дух в урочищах да по ночам изредка выл на луну. На белой шее его, словно у знатного боярина, блестела цепочка с овальным амулетом, украшенным непонятными знаками. В амулете том лежал кусок березовой коры, тщательно свернутый в трубочку Черным друидом Форгайлом. Три руны нацарапал на бересте кровавый жрец Крома: «Смерть», «Змея», «Хельги»… И волк бежал — верный посланец Тьмы.

Каган-бек Завулон с войском возвращался домой из Саркела. Крепкие, хорошо вооруженные воины в красных накидках, словно литые, покачивались в седлах. Впереди скакал почетный эскорт — развевались на копьях синие бунчуки, хрипели сытые белые кони. Сам каган-бек, на вороном коне, в зеленом, подбитом горностаем, кафтане, в кожаном полированном панцире с нашитыми овальными бляшками и блестящем остроконечном шлеме, украшенном перьями цапли, выглядел внушительно и солидно, как, впрочем, и все хазарское войско. Путники — мелкие торговцы, кочевники, все, встречающиеся на пути, — завидев всадников, поспешно освобождали путь, со страхом и гордостью взирая с обочин на проносящихся всадников. Велико войско кагана, не ведают воины страха и жаждут лишь одного — пролить свою и вражью кровь во славу кагана! И нет им соперника нигде — от северских лесов до седых утесов Итиля. Мордва и буртасы, вятичи, северяне, радимичи и даже гордые поляне — все платят дань великому и грозному каганату. И будут платить… И не только они.

Улыбался Завулон, глядя на своих воинов, щерил по-волчьи зубы. Улыбались в ответ проносящиеся мимо всадники. И только вблизи можно было понять, что в улыбке каган-бека застыла грусть. Как никто другой знал Завулон, что могущество каганата — лишь кажущееся, что так и не смогла сплотить разрозненные кочевые племена новая иудейская вера, которую не признавала добрая половина родов, а те, кто признавал, на всякий случай не забывали и старых богов, принося белых кобылиц в жертву небесно-синему Тенгри. Знал каган-бек, что с юга теснят хазар упертые воины халифа, что шпионы Багдада проникают везде под видом купцов и что еще больше озлобился халиф после погрома мечетей в Итиле. Плюс ко всему новая беда — печенеги, а хазарские роды ненадежны, некоторые поддерживают печенегов, а другие — как болгары — ушли, откочевали далеко на север и, хотя и встречают посланцев кагана льстивой улыбкой, в любой момент готовы воткнуть кинжал в их спины.

Нет спокойствия в каганате, нет единства. Налоги непомерны, народ недоволен, сам каган доверяет лишь своим наемникам-русам, и правильно делает, потому, наверное, и жив до сих пор. Сколько же ему осталось жить, кагану? Какую цифру назвал он в тот момент, когда при посвящении на трон душили его тонким шелковым шнуром? Кажется, двадцать восемь лет? Из которых уже прошли двадцать три. Еще осталось пять. Если каган умрет своей смертью — ладно, если нет — его ровно через пять лет, по обычаю, придушат. И тогда он, каган-бек Завулон, поставит нового кагана, более послушного и не такого упрямого, как нынешний. Но пять лет — это много. Слишком много, а дорог каждый день. Может быть, боги (каган-бек тоже не забывал старых богов) пошлют на Хазариад мор или голод? Тогда можно будет с чистой совестью принести кагана в жертву, как утратившего волшебную силу. Ладно, хватит об этом. Каган-бек поморщился. Лучше думать о чем-нибудь приятном. О доме, например, о новой красавице жене, дочери богатого купца Вергела. Да, а еще конкурент Вергела старый Ибузир бен Кубрат обещал подарить красивую молодую наложницу. Не обманет, можно надеяться, хоть и ходят всякие байки про его скупость. Говорят, он никогда не моется, а в доме его всегда темно — экономит на светильниках. Также болтают, будто бен Кубрат уморил голодом почти всех своих слуг, а те, кого не успел уморить, сами разбежались. Ну, врут, наверное… Завулон пришпорил коня — впереди показалась блестящая лента Итиля.

— Батбай об этом ничего не знает, — посмотрев на Хельги, сказал Ирландец. В голосе его явственно слышалась досада. Прошла уже почти целая неделя, а так и не удалось вызнать, куда делись Снорри с Ладиславой, скрывшиеся в суматохе со двора бен Кубрата.

— Может быть, он плохо слушает разговоры, этот твой Батбай? — пожал плечами Хельги. — Или ты ему мало платишь?

— Нормально плачу. А насчет разговоров — Батбай не знает нашего языка и может кормиться лишь обрывками их бесед с хозяином, одноглазым Авраамом. И то — если в этот момент удастся оказаться поблизости, что совсем не так просто. — Ирландец вздохнул и одним глотком осушил кружку вина. Поморщился — видно, вино было молодым, кислым, — закусил сушеной грушей.

Хельги посмотрел на него, усмехнулся. Хотел было сказать, что надо искать, да передумал — Ирландец и без того знал, что надо.

Снорри и Ладислава незаметно скрылись со двора бен Кубрата по приказу Хельги и должны были ждать остальных на постоялом дворе старого Хакима. Однако к вечеру их там не оказалось. И — по словам Хакима — не было. Не приезжали. А с купеческого двора выехали. Куда же делись? Если б Хельги не знал Снорри с самого детства, он бы подумал, что парень просто сбежал и тешится где-нибудь с красивой девкой. Однако Снорри хорошо знали все — главными чертами его характера были честность и верность, вряд ли он стал бы подводить своего ярла…

Хельги уставился в глинобитную стену трапезной. Неделя прошла, и за это время… Но куда же, куда они могли исчезнуть? И так, что концов не найдешь. А нужно искать, нужно… Хельги чувствовал, что все — Никифор и даже Ирландец — ждут решения от него. Недаром ведь кто-то из них в шутку прозвал его вещим. А решение не приходило, неизвестно было, что предпринять, где искать, кого расспрашивать. Нет, решить возникшую проблему с наскока не получалось. Нужно было думать, рассуждать, сопоставлять и анализировать. Тщательно, методично, не упуская ни одной мелочи.

— Конхобар, позови Никифора, — оторвав взгляд от стены, попросил Хельги, с внезапно нахлынувшей радостью чувствуя, как где-то в глубине его мозга начинают бить барабаны… такие знакомые, можно даже сказать — родные.

— Звал, ярл?

— Да. Садись. — Хельги кивнул на лавку перед собой. — Будем думать вместе. — Он сжал зубы — боль в голове становилось невыносимой — скрежет, вой, грохот и хриплый женский голос, похожий на рычание, всё это нарастало, звучало в ушах всё громче и громче, уже так громко, что, казалось, вот-вот лопнут перепонки… И наконец стихло. Резко, словно и не было. А в голове осталась лишь пустота — пугающая, холодная, звенящая…

— Вот — дом бен Кубрата. — Вытащив из очага кусочек угля, ярл нарисовал на стене маленький кривоватый прямоугольник. Друзья внимательно следили за ним. — А вот — наш постоялый двор. Что между ними?

— Между ними — синагога, баня, рощица… — начал Ирландец.

— Затем — разрушенная мечеть, дома, огороды, сады, крытый торг, — наморщив лоб, добавил Никифор. Хельги тщательно фиксировал всё на стене.

— Тут — перевоз, а дальше — пустошь, ну а затем уж и постоялый двор. — Закончив рисовать, он обернулся: — И везде люди — и каждый, каждый из них мог что-то видеть.

— Да, но их слишком много.

— А что делать? — Ярл усмехнулся. — Нас трое — делим всё это… — Он кивнул на схему: — На три.

Снова взяв в руку уголь, Хельги разделил схему на три примерно равные части:

— Выбирайте!

— Выбирать? — усмехнулся Ирландец. Вот уж чего бы не предложил ни один норманнский хевдинг! Ой, не прост Хельги, ой, не прост. — Приказывай, ярл!

— Хорошо. — Ничуть не смутившись, Хельги кивнул на верхнюю часть схемы: — Тебе, Конхобар, — весь перевоз, пристань и постоялый двор одноглазого Авраама. Тем более что последним ты всё равно давно уже занимаешься. Еще раз напряги этого твоего Батбая. Пусть прощупает наших «друзей» — Лейва Копытную Лужу и прочих. Кстати, Лейва хорошо знал Снорри, еще там, в Бильрест-фьорде. Можно предположить, что и Лейв знал Снорри не хуже. Какие-то у них были связи… Какие? Ты не помнишь, Ирландец?

— Нет. — Конхобар усмехнулся. — Слишком уж мелкими они оба были в то время.

Никифор тоже отрицательно покачал головой.

— Жаль, — подвел итог Хельги. — Значит, придется узнать сейчас. Теперь ты, Никифор. Берешь кусок от дороги на перевоз до разрушенной мечети и торга. Ну а я — остальное: синагога, баня, рощица. Дом бен Кубрата мы вместе прощупаем — как-никак, охрана! Думаю, от слуг там можно узнать немало интересного. Кстати, баня и синагога принадлежит одному хозяину, некоему ребе Исааку. Вот, кстати, с ним и познакомлюсь сегодня. Заодно — помоюсь. — Ярл встал из-за стола. — Ну что расселись? Вперед.

— Язык, ярл! — вставая, промолвил Никифор. — Мы плохо знаем язык хазар. Как же будем разговаривать?

Хельги задумался, потер лоб и вдруг улыбнулся:

— А нам и не понадобится много слов. «Варяг», «девушка», «схватка» — вот, пожалуй, и всё. Да, и еще вот это. — Он подбросил на ладони серебряный дирхем. — Только тратьте осторожней, мы с вами пока что не очень богаты.

Баня, расположенная близ синагоги, считалась в Итиле одной из лучших. Крытая коновязь, колонны, вместительный погреб для кувшинов с вином, мраморный пол. Парная, два общих бассейна и несколько уютных кабинок с большими деревянными бочками, полными теплой или прохладной — по желанию клиентов — водой.

Банщик-массажист — здоровенный негр в белоснежной набедренной повязке, — приветливо улыбаясь, встречал клиентов у входа и провожал до места. С полдесятка слуг рангом поменьше деловито сновали между бассейнами, кабинками и погребом. Приносили вино и острый сыр с хлебными лепешками, таскали воду в бочки, терли клиентам спины, а кое-кто вел в отдельные кабинки завернутых в простыни девушек.

Хельги улыбнулся, отдавая плащ негру. Тот помог ему раздеться и тщательно запер оружие и вещи в особый сундук — для надежности. Получив мелкую монету, сверкнул белозубой улыбкой и склонился в низком поклоне:

— Господин желает отдельную бочку? Оливковое масло, египетские благовония, мирру, девочку? Или, может быть, мальчика?

Всё это банщик выпалил привычной скороговоркой аж на нескольких языках — тюркском (на нем говорили хазары, булгары, печенеги и прочие), арабском и славянском. Хельги, естественно, понял лишь последний и первый.

— Бочку, масло, благовония, — по-славянски перечислил он. — Девочку? Гм… Может, чуть позже. Да, надежны ли ваши люди у коновязи?

— Беспокоитесь за своего коня, господин? — понимающе кивнул негр. — Не нужно. Наши люди честны и проворны.

— Так они всё время на улице, у коновязи?

— Да, почти всё время там. Так как насчет девочки?

— Можно, — подумав, махнул рукой ярл. — Только из тех, кто говорит по-славянски или на языке норманнов.

— Кого, господин?

— Варягов. Варяжский.

— Ага. — Банщик задумчиво потер шею. Улыбнулся: — Постараюсь сыскать, господин. Вот ваша накидка. Свежая, льняная, с благовониями.

Завернувшись в тонкую накидку, Хельги прошел вслед за негром в парную, где, несмотря на раннее время, уже сидело человек пять, еще столько же плескалось в бассейне. Меж собой они говорили так быстро, что ярл совсем не улавливал смысла, хотя и понимал немного язык. Поплавав в горячем бассейне, он, по примеру других, тут же нырнул в холодный и, выбравшись на мраморный пол, подозвал одного из слуг, в сопровождении которого и прошествовал в отдельную кабинку, к бочке.

— Господин желает воду погорячее?

— Всё равно, — буркнул ярл, забираясь в бочку, и окунулся с головой.

— Вина? — не отставал слуга.

— Неси. — Хельги махнул рукой. — Да, и этот ваш, черный, мне что-то обещал.

— Черный? А, Мехмет! Сейчас позову, господин.

Черномазый банщик возник почти сразу же после ухода слуги. Войдя, поклонился, задернул за собой плотную штору. Сквозь слюдяное окно сверху просачивался дневной свет.

— К сожалению, девочек-славянок сейчас нет, господин, — сказал негр. — Все разобраны. — Он виновато развел руками, но тут же улыбнулся: — Есть сирийки, опытные в любовных делах. Господину очень понравится.

— Они понимают по-славянски или по-норманнски?

— Боюсь, что нет, господин. Да и зачем им понимать? — Банщик вполне резонно пожал плечами.

— Так совсем нет никого, кто бы понимал? — не отставал Хельги.

— Гм… — Негр задумался, помолчал немного, потом вдруг снова радостно улыбнулся: — Есть мальчик! Хороший, красивый. Из славян. И говорил, что знает варяжский.

— Отлично! — хлопнул в ладоши ярл. — Давай его сюда.

— Как скажешь, господин! Только это… — Банщик замялся, и Хельги недовольно посмотрел на него:

— Что еще?

— Это очень дорогой мальчик, мой господин! Один молодой варяг в прошлый раз, когда узнал цену, больно побил Войшу — так зовут мальчика.

— Молодой варяг? — Хельги задумался. — Ну, что стоишь, веди скорей своего мальчика, да не сомневайся — серебра у меня хватит.

Банщик ушел, и Хельги с головой опустился в воду.

Мальчик пришел почти сразу. Светловолосый, сероглазый, щуплый, с тщательно припудренным синяком под левым глазом. Поклонился, не говоря ни слова, сбросил тунику и сразу полез в бочку.

— Эй, не так быстро, парень! — возмутился Хельги. — Посиди пока там. — Он кивнул на узенькую лавочку под самым окном.

— Да, но там холодно, мой господин, — возразил мальчик на языке людей фьордов. Говорил он вполне чисто, лишь чуть смягчая согласные.

— Холодно? Так оденься. И подай сюда вина.

Войша тут же исполнил всё, что приказано. Хельги хлебнул вина и, взглянув на скромно сидящего в уголке мальчика, поинтересовался, кто его побил.

— Не знаю, какой-то варяг, — пожал плечами Войша. — Мало, вишь, монет с собой взял, ублюдок. А мне-то до того какое дело? Еще и стукнул, собака. — Пацан вдруг хитро прищурил глаз: — А ты, господин, говорят, не беден?

— Не беден, — кивнул ярл. — И хорошо заплачу, не сомневайся.

Услыхав последние слова, Войша оживился и снова принялся скидывать тунику.

— Стой, стой, не торопись, — замахал руками Хельги, и мальчишка обиженно засопел:

— Господин желает, чтобы я раздевался медленно?

— Господин желает, чтобы ты вообще не раздевался! Лучше скажи — зачем тебе деньги? Видно, хочешь выкупиться и вернуться на свою родину?

— Да щас! — усмехнулся Войша. — Делать мне больше нечего, как только возвращаться! Жить в глуши, в дикой, нищей деревне, тем более что и родичи мои давно померли. Нет уж, лучше здесь. Скоплю серебра, открою баню — уважаемым человеком стану!

— Хорошая мысль, — оценил идею Хельги и тут же осведомился, как к ней отнесется ребе Исаак.

— А ты откуда знаешь про ребе, господин? — волчонком взглянул на него парень.

— Плохой человек этот Исаак, — тут же словил ситуацию ярл. — Очень плохой.

— Не то слово, — кивнул Войша и улыбнулся. Видно, ему очень хотелось выговориться, да не с кем было. — Между нами говоря, гад, каких мало!

— Вот. И Езекия мне то же говорил.

— Так ты знаешь Езекию, господин? Это мой приятель! — Глаза Войши оживленно блеснули. — Ради такого случая могу тебя бесплатно обслужить, даром!

— Не-не-не… Не надо даром… То есть, тьфу… Вообще не надо. И не лезь ко мне в бочку, кому сказано! Лучше поведай мне об одном молодом варяге…

— А, о Лейве? Тоже собака та еще… Ходил, ходил, задолжал за три дня, а как я ему напомнил про должок, так рассердился, вон, треснул мне под глаз… А дня три назад пришел, гад, мириться. Долг, правда, не принес, но обещал скоро отдать. Всё допытывался, не знаю ли я тут кого из печенегов, — и зачем ему эти печенеги, придурку?

— Печенеги? — переспросил ярл. — Какие печенеги?

— А такие… Вина можно испить? Благодарствую…

Войша выпил почти всё вино и даже не заметил этого. Всё болтал, болтал, болтал без удержу. Как потом пояснил — язык норманнов в каганате практически никто не знал, и он совсем не опасался чужих ушей — пускай себе слушают, всё одно ничего не поймут. Что же касается уважаемого ярла — тут Войша цинично прищурился, — то пусть он, ярл, потом попробует доказать, что ему там наговорили в бане.

— А вообще, я с варягов неплохо имею, — выпив вина, разоткровенничался Войша. — Язык их, почитай, я один здесь и знаю, по-хазарски говорю, немного на языке халифата. Многие варяги ко мне приходят, правда, жаль, мало их здесь, а то б я на баню давно заработал, ни Мехмета помочь просить бы не стал, ни Езекию.

— А этот Исаак… Он тебе не помешает?

— Может, — серьезно кивнул пацан. — Но я про него кое-что знаю. Да такое, за что тудуны по голове не погладят. Нет, не буду говорить что, не спрашивай. Неделю назад что было? Хм… Шум какой? Да нет, вроде ничего такого. Нет, если б у коновязи что видели, я б знал. А кого должны были видеть-то? Молодого варяга и красивую девку? Угу… Девка — варяжка? Славянка… Ну, это всё рано, по виду не отличишь. Волосы золотые? Гм… Нет, никто ничего не видел, но… Есть на подобный товар охотник! Ты уже догадался? Верно — Исаак! Раз украли где-то красивую девку — у него спрашивать надо. Правда, он не скажет. Девок Исаак ромеям сдает или багдадским купцам… Но сейчас ни тех ни других. И до весны, скорее всего, не будет. Значит — печенегам. А что ему еще делать? Краденый живой товар до весны держать — не утаишь, сбыть надобно сразу. Печенеги, конечно, не дадут настоящую цену, но тут уж как сторгуешься, а Исаак торговаться умеет.

Вода в бочке Хельги давно остыла, но ярл не обращал на это никакого внимания, поглощенный важной беседой. Нет, всё-таки не зря он зашел сегодня в баню, не зря.

— Жди у входа, получишь дирхем, — вылезая наконец из бочки, сказал ярл Войше. Тот кивнул и исчез за занавесью.

Облачаясь в одежды, Хельги расплатился с банщиком, осмотрелся и, стараясь не очень спешить, направился к выходу. Там у коновязи его уже поджидал Войша.

— И нравится тебе заниматься… тем, чем ты занимаешься? — незаметно передав парню монету, поинтересовался ярл.

— Да не очень, — честно признался тот. — Но что делать — деньги очень нужны. Ничего, куплю баню, гарем заведу.

— Да будут благосклонными к тебе боги, — улыбнулся на прощанье ярл. — Услышишь что интересное, приходи на двор старого Хакима. Знаешь где?

— Знаю. У перевоза. — Войша махнул рукой, но обратно в баню не пошел, а долго еще стоял у коновязи, глядя вслед молодому ярлу, яркий темно-голубой плащ которого трепал холодный северный ветер.

Каган-бек покинул покои новой жены вполне Удовлетворенным. Красавица Халиса свою работу знала и, надо признать, выполняла ее умело. Где только научилась такому?

Завулон покачал бритой головой, отгоняя видение обнаженной супруги. Хватит нежиться, пора заняться делами, точнее, их решением. Для этого уже толпятся перед его залой заранее вызванные верные слуги — представители важных родов, начальники конных отрядов, купцы…

Проходя по узким коридорам, каган-бек слышал приглушенный шум голосов всех собравшихся, и гордость наполняла его сердце. Гордость и тревога. Доверенные люди донесли, что каган больше не хочет быть лишь послушным исполнителем его воли. Положение верховного жреца и символа Хазарии уже больше не удовлетворяет его — каган хочет реальной власти. А к ней два пути — либо поднять открытое выступление против каган-бека, либо сначала опорочить последнего, посеять среди тудунов нехорошие противоречивые слухи. Пусть поломают заплывшие жиром мозги да вспомнят поговорку о том, что дыма без огня не бывает. Да, это может сработать — многие в каганате ненавидят каган-бека. Нахмурившись, Завулон — приличия ради — завернул по пути в покои Самиды, своей старшей супруги.

Самида — высокая сухопарая женщина далеко за пятьдесят, со следами былой красоты на иссохшем лице — встретила мужа приветливо. Даже улыбалась, вернее, пыталась растянуть тонкие губы в улыбке, выглядевшей на сухощавом лице довольно странно — словно попытался улыбнуться череп. Завулон почтительно поклонился супруге. Хотя они давно уже не спали вместе — для того имелись более молодые жены и наложницы, — каган-бек всегда помнил, что старая Самида представляла один из самых влиятельных родов Хазарии, без которого нельзя было «удержать эль», то есть управлять страной и народом. Немного поговорив со старшей женой — так, ни о чем, — каган-бек поднял с ложа свое тучное тело и направился к выходу. По пути оглянулся — Самида щурилась ему вслед, и в лице ее проступало нечто змеиное, как всегда, когда она хотела сообщить мужу очередную гадость.

— Ты что-то хочешь сказать мне, луноликая?

— Твоя новая жена позорит тебя, — улыбнувшись еще шире — хотя, казалось бы, куда уж шире, — сообщила Самида.

— Ты говоришь о дочери купца Вергела? — внутренне закипая, на всякий случай уточнил каган-бек.

— Да, о ней, о неверной. Ночами к ней ходят мужчины… Я велела допросить ее служанку, мерзкую девку Залиму. Та поначалу отнекивалась, но как только ее подвесили за ребро на острый крюк и начали прижигать грудь, быстро заговорила.

— И кто же эти мужчины? То есть я хотел сказать — уже почти бывшие мужчины?

— Пришлый варяг Хельги и Имат, приказчик Вергела!

— Приказчик?! — По понятиям каган-бека, пасть ниже было уже нельзя. — Я еще раз допрошу эту Залиму, может, она не всех выдала. Ох, чую, тут пахнет каганом!

— Боюсь, что ты не допросишь ее, мой повелитель. — Самида с сожалением причмокнула губами. — Мерзкая девка не вынесла пыток и сдохла, едва мы начали снимать с нее кожу.

— Жаль! — вне себя от ярости, рявкнул Завулон, покидая покои. И даже не заметил, как вслед за ним выскочил из-за портьеры старший евнух Исидар.

В коридоре каган-бек щелкнул пальцами, призывая стражу, и чуть задержался, выслушав не терпящий отлагательств доклад одного из слуг. Доклад касался положения дел в войске. Более чем скверного положения. Завулон и не думал, что дело зашло так далеко.

Воспользовавшись задержкой, старший евнух проскользнул в дальнюю часть дворца — в покои младших жен и наложниц.

— Кто здесь? — вздрогнула Халиса, услышав шелест портьеры. — Ах, это ты, друг мой. Садись.

— Некогда сидеть, моя госпожа! С минуты на минуту здесь будут воины каган-бека! Старая собака Самида обвинила тебя в измене. И, дело хуже, они уже успели пытать Залиму.

— Жаль, я ее раньше не убила. Ладно, теперь уходи.

— Но, повелительница! Пора бежать.

— Поздно, мой верный Исидар. — Халиса нервно усмехнулась, прислушиваясь к топоту ног снаружи. — Поздно. Уходи же! И помни, мы еще посмотрим — кто кого! Посмотрим… Нет, не в эту дверь. Иди через двор. И, если сможешь, предупреди Имата и ярла.

— Слушаюсь, моя госпожа. — Сложив руки на груди, евнух исчез за скрипнувшей дверью… И был тут же схвачен воинами каган-бека!

Сам же Завулон, словно дикий вепрь, ворвался к неверной супруге. Но та не дала ему сказать и слова:

— В твоем доме предательство, мой господин! — округлив глаза, прошептала Халиса, бросаясь на грудь мужу. — Боюсь, ты не поверишь… Самида…

— Что — Самида? — Каган-бек в ярости занес руку для удара.

— Ударь меня. Но прежде послушай. Или ты не хочешь знать правду?

— Говори! Да не вздумай лгать, иначе… Что, Самида тоже принимает по ночам любовников?

— Хуже, господин мой!

— Хуже?

— Она принимает посланцев кагана!

— Что?!

— Они приходили к ней каждую ночь, о чем-то шептались… я послала проследить Залиму, служанку… но ее что-то долго нет. Боюсь, они хотят убить тебя, шад! Я — чисто случайно — слышала, как Самида говорила, что кагану пора перестать быть лишь жрецом и взять наконец полную власть. А еще…

— О, подожди! — громовым голосом воскликнул Завулон, хватаясь за голову. — О боже, кому же верить? Эй, стража! Где начальник? Живо сюда!

— Звал, о великий?

— В башню всех!

— Кого, повелитель? Госпожу Халису?

— Ее тоже. Но главное, не забудь про старую Самиду.

— Так обеих в башню?

— Ну да, обеих. И отыщите приказчика и варяга.

Каган-бек Завулон обреченно махнул рукой и без сил опустился на ложе.

Приказчика Имата стражники схватили прямо в доме Вергела, связав, потащили с собой, на все вопросы отвечая стандартно: «Всё, что происходит, делается волею каган-бека!»

— Волею каган-бека! — задумчиво повторил Вергел. — Куда же втравил меня мой приказчик? Теперь, пожалуй, лишь одна надежда — на дочь.

С ярлом поступили хитрее — наслышаны были о его воинской доблести. Прислали записку — якобы от Халисы, — да там и взяли, внезапно навалившись толпою.

Обоих бросили в глубокую яму, накрыли сверху тяжелой решеткой — сидите пока, голубчики, а там посмотрим.

Закатное солнце пожаром зажигало небо. От башни почти до самого дворца протянулась длинная тень. На стенах и у ворот перекрикивалась стража, а над ямой, крича, кружили вороны.