Из Америки — с любовью

Вашингтон, округ Колумбия, 26 сентября 1979 года, среда. Анджей Заброцкий

Получив наконец полную свободу действий, я вздохнул и принялся озабоченно озираться по сторонам.

В плане моем имелось одно звено, являвшееся не просто слабым, а прямо-таки провально слабым. А именно – мое знание, точнее, незнание американского английского. С грехом пополам я понимал три четверти услышанного и мог внятно произнести простые фразы – сложные требовалось предварительно продумать.

Вот уж воистину – знал бы, где упасть! Стоило, спрашивается, так налегать в гимназии на французский и немецкий, если никакие Берлины с Гамбургами мне и вдали не светятся, а в Париже если не любая сволочь, то уж каждая вторая точно по-русски поймет – только б лишнюю пару франков сшибить. Хотя с французским ладно, все же культурному человеку положено. А ведь говорили умные люди – учи разговорный вражеский, пока возможность есть, учи! Ну и как теперь спросить «Где у вас архив?» так, чтобы меня, как шпиона, в ближайшем коридоре не шлепнули?

Взгляд мой, до этого бесцельно бродивший по стене, вдруг зацепился за огромную доску. Ну да, список отделов, в этом и этом мы уже отметились, а вот и сам кафетерий, 319-я рум, все верно… Стоп!

Я еще раз перечел табличку – справа налево и снова слева направо. И все равно «Computers», как подсказывала мне обнаглевшая память, переводилось на язык родных осин или, в моем случае, кедров именно как «Вычислительный зал».

Вполне логично. Америка Америкой, но уж столичная-то контора вполне могла обзавестись собственной машиной, а то и сетью. Благо удовольствие по нонешним-то временам не такое уж дорогое.

Вот только очередь туда, наверно… Я припомнил наши с Щербаковым стояния и томления в рижской охранке. А тут все-таки столица.

С другой стороны, может, оно и к лучшему? В толпе и затеряться легче. Сунуть заботливо составленные Кейт под руководством Сергея запросы, скорчить умильную рожу – и молиться, чтобы не пришлось раскрывать рта!

К моему удивлению, хвост очереди за поворотом не начинался и даже из двери отдела не выглядывал. Ободренный этим, я огляделся по сторонам и осторожно сунулся в дверь.

За дверью оказался небольшой, как это называют аборигены, холл. Он был пуст, если не считать двух рядов выстроившихся вдоль стен креслиц и туземца, восседавшего в одном из них. Туземец полностью углубился в изучение газеты – судя по скачущей через весь разворот лошади, спортивной, – так что над бумагой торчала только белая шляпа. Ковбойская – это знал даже я.

Человек с Дикого Запада – это хорошо. Может, он не так разбирается в акцентах и я сумею сойти – кто там у них еще более дикий? – ну, скажем, за гавайца.

– Можно?

Газета опустилась, открывая находившееся за ней лицо. Точнее – очаровательное девичье личико с васильковыми глазами и вьющимися кудряшками соломенного цвета.

– Вы что-то хотели, мистер?

Всей моей хваленой егерской выучки хватило только на то, чтобы не свалиться, держась за дверь.

Вот тебе ковбой с Дикого Запада, Андзюсь! Вот тебе, бабушка, Юрьев день по голове!

И, что самое обидное, второй раз уже на одном и том же ловлюсь. Сначала Кейт, потом эта…

– Вы что-то хотели, мистер? – снова осведомилась девушка, так и не дождавшись от меня вразумительной реакции на первый вопрос.

– Кто, я? Ох, йес, сорри! – Я дрожащими руками извлек из папки листы с запросами.

– Так, – девушка начала бегло просматривать листы. – А еще какие-нибудь бумаги у вас есть?

Я старательно закивал и выудил из кармана пачку автографов, мигом начавших казаться мне жалкими, неубедительными и ни на что не годными бумажками. Девушке, впрочем, тоже.

– Таких клинексов я, мистер, на любом приеме за полчаса насобираю… Кто вас сюда направил?

– Ну… – замялся я. – Вообще-то я сам… пришел.

Девушка оторвалась от изучения запросов и с интересом уставилась на меня.

– Вы что, мистер, иностранец? У вас словно язык в гипсе. Германец? Швед?

– Хуже, – со вздохом сознался я и украдкой покосился в сторону двери. – Русский.

Брови девчушки взлетели чуть ли ни под самую челку.

– В самом деле? А вы, мистер, часом, за ногу не тянете? Я не понял последнего оборота, но предположил, что это был аналог родного «заливаешь», и обиделся.

– Могу паспорт показать. – Я извлек из внутреннего кармана книжицу, честь по чести украшенную тисненым византийским орлом, и на чистом русском представился: – Аз есмь подданный его императорскаго величества Александра Георгиевича Романова… Вот… Анджей Заброцкий к вашим услугам.

Девица прямо-таки впилась взглядом в паспорт, с превеликим, похоже, трудом удерживаясь от того, чтобы не выхватить его у меня из рук.

– Роза! – внезапно завопила она, так что я чуть не выронил паспорт и папку с документами из рук. – Ты только посмотри, кто к нам приехал! Настоящий, живой русский!

Настораживающее заявление. Можно подумать, мертвых русских тут уже насмотрелись во всех видах.

– Да вы присаживайтесь, мистер, – затараторила девица. – Меня, кстати, зовут Салли. Саломея Кронкайт. Я из Техаса, слышали про такой?

– Штат Одинокой Звезды, – пробормотал я. – Приходилось. А я из Сибири, Siberia, слышали про такую?

– Ах вы, негодяи!

В принципе после очаровательной ковбойки я был морально подготовлен более-менее ко всему. Поэтому появившаяся на пороге толстая еврейка лет тридцати меня даже не особенно удивила. Разве что ее указательный перст, обвиняюще наставленный мне в грудь.

– Это вы устроили тот погром, из-за которого моя бедная прапрабабушка с четырьмя крохотульками бежала через всю Европу, через океан…

– Помилуйте! – взвизгнул я, шарахнувшись от такого натиска. – То есть, помилосердствуйте. На меня тогда в небесной канцелярии еще прошение не подавали! И вообще, я не русский, а поляк.

– Тоже плохо, – было заявлено мне. – И вы погромы устраивали!

– А не вы, так ваши предки, – уточнила ехидная Салли.

– Да не могли мои предки громить ваших прапрабабушек! – разозлился я. – Мой прапрадед в это время уже версты наматывал по Большому Сибирскому, звеня кандалами.

– Все равно – негодяи, – заявила госпожа Роза напоследок. – И вообще, молодой человек, как вы тут оказались? А ну-ка давайте ваши бумаги!

В течение следующих сорока минут я выпил три чашки чаю – господи, хоть у кого-то в этой стране нашелся нормальный индийский чай! – узнал ряд интригующих подробностей из политической жизни отца Салли – конгрессмена от штата, разумеется, Техас, выяснил, что миссис Роза Нюссбойм действительно высококлассный корреляционист – сомневаюсь, что в этой стране найдется больше десятка такого уровня, да здесь больше и не надо, сам поведал несколько историй из быта сибирских жителей, порассуждал о сравнительных достоинствах наших «Яблочковых» по сравнению с британскими «Ньютонами». Сошлись на том, что «Байрен» – устарелый шкаф, но потрясающе надежен, а будущее за более разветвленными и многофункциональными сетями. Заодно я выяснил, почему большую часть времени мои собеседницы проводили за чтением спортивных газет – это Салли – и душещипательных женских романчиков – соответственно, Роза.

– Как, молодой человек, вы не читали «Приключения Джеральдины»? Обязательно прочитайте. Получите совершенно незабываемые впечатления.

– Не сомневаюсь, миссис.

Оказалось, что большинство агентов среднего уровня трудились вне столицы, и запросы, буде возникала нужда, передавали по элефону – я, грешным делом, и не ожидал, что в Штатах существуют эти полезные штуковины! В главной же конторе трудились мелкие клерки, необходимости в вычислителе не имевшие и доступом к нему не обладавшие, и высокое начальство, в кабинетах которого были установлены личные терминалы. Мне были продемонстрированы две самые востребованные начальством программы – покер, в который очень любил играть сам верховный шеф всея ФБР (это был единственный партнер, у которого шеф мог выиграть честно), и блошиные бега – четыре фигурки, ползущие по экрану, на которые можно было делать ставки. Кое-кто из фэбээровцев уже умудрился наиграть миллиона по три игровых долларов или спустить такую же сумму.

Наконец, беспорядочное мигание лампочек на панели пульта сменило рисунок, и печатный агрегат выдал длиннейшую очередь, плюнув в нас рулоном бумаги.

– Вот и ответ на ваш запрос! – радостно поведала Салли.

– И чем же, – я с сожалением отставил в сторону четвертую, недопитую, чашку чаю, – может порадовать нас ФБР?

– По пистолету – «беретты» этой серии были завезены на территорию США партией в пятьсот штук фирмой «Норт-ист Армз» и… – Роза Нюссбойм нахмурилась, – и все.

– То есть как это «все»? – не понял я.

– Больше никакими данными ФБР по ним не располагает, – пояснила Салли. – То есть они все числятся преспокойно лежащими на складах фирмы.

– А зачем надо было покупать партию пистолетов и гноить их на складе? – удивился я.

– Это вопрос к вам, мистер сыщик.

– Но… – Я осекся, внезапно сообразив, что один пистолет из этой партии лежит не на складе, а в хранилище вещдоков рижской криминальной полиции. И нет никакой гарантии, что остальные 499 тоже находятся там, где прописаны по документам. А потом сообразил еще кое-что. – Погодите! – возмутился я. – Какие «Норт-ист Армз»? В «Беретте» нас уверяли, что пистолет продан вообще в Канаде, причем какому-то жителю Белиза!

– «Норт-ист Армз», – меланхолически оттарабанила Салли, – это международные торговцы стрелковым оружием. Фирма зарегистрирована как раз в Белизе.

– Очень интересно! – выдавил я.

Это что выходит – никому верить нельзя? Несчастных итальянцев надули, те ввели в заблуждение нас. А пистолет так и гулял по свету.

– По мистеру Гильермо Мартину – выехал из США семнадцатого сентября и въехал в США двадцатого сентября. – Миссис Роза нахмурилась еще больше. – И все.

– То есть он возник на территории США из ниоткуда и здесь же удалился обратно в небытие? – уточнил я. – А поиск по фотографии?

– В картотеке ФБР не числится, – сообщила Салли. – То есть в преступлениях федерального уровня замешан не был. Что же касается остальных граждан, то мы свободная страна.

Мне страшно понравились «преступления федерального уровня»

– И что?

– И то, что фотографиями всех жителей располагает только АНБ. – Салли многозначительно ткнула пальчиком в потолок.

– Обратимся и туда, – пообещал я, упихивая в папку сложенную вчетверо распечатку. – Они у нас как раз следующие на очереди.

Прощаясь, миссис Нюссбойм прослезилась у меня на груди. Салли помахала мне вслед ковбойской шляпой и многозначительно подмигнула.

Уже спускаясь по лестнице, я едва не стал жертвой какого-то фэбээровца, стремительно – насколько это возможно, будучи отягощенным здоровенной покореженной железякой, – несшегося вверх. Металл, как я успел мимоходом заметить, походил то ли на кусок обшивки самолета после попадания зенитной ракеты, то ли на кусок ракеты после столкновения с самолетом. Следом за фэбээровцем прыгала по ступенькам, правда, чуть помедленнее, встрепанная рыжеволосая дамочка.

– Малдер! – прокричала она, проскакивая мимо. – Стой! Я должна тебе сказать…

Что именно она должна была сказать, я не расслышал из-за страшного грохота наверху – похоже, кто-то в кого-то все-таки врезался. Кто и в кого, я выяснять не стал. Мне еще предстояло найти в конторском хаосе кафетерий, а в нем – своих коллег.

Екатеринбург, 11 сентября 1978 года, понедельник. Сергей Щербаков

– Господин Малышев?

Тьфу, черт, Чуть не забыл. Это же я Малышев. Это меня так зовут по фальшивому паспорту.

– Да?

– Господин Рыжин просят подняться в сто двадцатый нумер.

– Благодарю, любезный. – Я отработанным движением вложил в руку мальчика полтинник – достаточно крупные чаевые, чтобы отвлечь внимание даже самого преданного своему делу работника. Ежели нашей пташке посчастливится сегодня уйти, то обо мне вспомнят не то, что шел я в сто двадцатый номер, а то, что расщедрился несообразно потертой шинельке.

Значит, господин Рыжин. Он же Коренев, он же Барсов – это псевдонимы. Он же Якушев – это настоящая фамилия. Персона, мягко скажем, из неблагонадежных – фактически единолично поднял из небытия подметный листок, называемый «Россия освобожденная». Лет пять назад об этом печатном органе никто даже в управлении не слыхивал. А теперь господин – или товарищ? – Якушев возглавляет целую подпольную организацию, да не где-нибудь, а в одном из крупнейших городов России – Екатеринбурге.

Политические взгляды Рыжина-Якушева меня занимали мало, хотя какой-нибудь профессор социальной экономии, пожалуй, взвился бы от восторга, разбираясь в дебрях его риторики. Агитатору удалось перенести на родную почву весь набор лозунгов и штампов, которыми потчуют народ европейские социалисты самого радикального толка – от «засилья еврейского капитала» до «неизбежности нового общественного строя». Сам я в политических науках не силен, но, на мой взгляд, мы и старым строем неплохо обходимся, да и вспоминать идейки печальной памяти господина Пуришкевича в наше просвещенное время приличным людям как-то неловко.

Да ладно. Моя задача сейчас – не размышлять, пока ноги сами несут меня к лифту, а готовиться. Надо задержать Якушева в сто двадцатом нумере до той поры, пока не появятся мои коллеги и не возьмут его с поличным, которое опять же надо обеспечить мне.

В роль г-на Малышева, столичного студента-бомбиста, я вжился полностью. Даже трескучие фразы, столь любимые самозваными спасителями нации, отлетали у меня от зубов. Один раз мне пришлось произнести зажигательную речь перед двумя десятками чернорабочих, и клянусь, меня провожали аплодисментами, несмотря на то что мне не удалось до конца изгнать из речи ученые словечки, народу не слишком понятные. В этом и беда нынешних социалистов – они опираются на класс, которого нет. Нельзя даже сравнивать тех нищих, озлобленных рабочих, которые собирались на митинги в позорном девятьсот пятом, и нынешних, которые сплошь и рядом зарабатывают больше моего. Революции устраивают те, кому и вправду нечего терять, кроме своих цепей. А если у тебя дом, семья, ежегодный отпуск на курорте и изрядная сумма на пенсию, какими калачами тебя заманишь на баррикады? Остаются те, кто по лености, безалаберности или – что греха таить, бывает – несчастью не вышел в люди, да студенты, молодые, горячие, с холодной правдой жизни не соприкасавшиеся и при каждом соприкосновении громко шипящие.

Я остановился у двери с табличкой «120» и постучал, как условлено – раз и три раза. Мой визави питал слабость к мелодраматическим эффектам – шпионские стуки, тайные знаки, подпольные организации. Роман плаща и кинжала в уральском исполнении.

Спустя минуту дверь приотворилась.

– Заходите, Сергей Александрович, – небрежно проговорил Якушев.

Ох, знал бы ты, каких трудов мне стоило с тобой увидеться! Якушев знал толк в конспирации. Отыскать его было непросто даже узкому кругу преданных соратников. Екатеринбургская жандармерия грешила даже на иностранных шпионов – конечно, легче списать все на чужое умение, нежели на свою дурость. А ведь проморгал здешний жандармский начальник подпольную организацию. Полетят головы. Никому не хочется повторения ни пятого года, ни пятьдесят восьмого. Чем кончился девятьсот пятый, все помнят, а что полвека спустя пришлось войска вводить в города, стараются не вспоминать. Стыдно.

Но в пятьдесят восьмом бунтовали окраины да глухомань: Минск и Тамбов, Бийск и Верный, Тобольск и Чимкент. А если уличные беспорядки начнутся в одном из крупнейших городов Урала? Конечно, Екатеринбург не столица, но мало недостает. Почитай, четыре миллиона душ, и почти все – рабочий люд с фабрик и заводов. Туполевских, руссо-балтовских, морозовских – да мало ли каких! Если хоть сотая часть выйдет на демонстрации, сметет всю и всяческую полицию в два счета. И это если дело не дойдет до баррикад. А там войска. Не приведи бог.

– Добрый день, товарищ Рыжин, – ответил я, бочком протискиваясь в номер.

– Тш! – Якушев болезненно скривился. – Хотите, чтобы нас с вами охранка чаем поила? Никаких, – он демонстративно притворил дверь, – «товарищей» в коридоре! Только когда нас не могут подслушать!

Вблизи великий подпольщик не производил внушительного впечатления. Невысокий, болезненно-одутловатый человечек с лицом приказчика и глазами юродивого.

– Подслушать, – вполголоса откликнулся я, – могут везде.

– Верно! Исключительно верно! – Якушев едва не подпрыгивал. – Поэтому конспирация была и остается первейшим принципом деятельности российских социалистов! А вы, Сергей Александрович, ее бездарнейшим образом нарушаете!

– Виноват, – буркнул я.

– Виноваты, – легко согласился социалист-подпольщик. – Хотя в целом расхлябанность вам несвойственна, как я могу судить. И это правильно! Грядущая революция, Сергей Александрович, требует предельной собранности от каждого из нас. Нам предстоит – вести Россию по ее историческому пути. А для этого нужна твердая рука! Практический опыт мирового революционного движения наглядно, Сергей Александрович, демонстрирует, что только применением силы может быть низвергнут эксплуататорский режим.

Большую часть демагогии, на которую Якушев был большой мастер, я пропускал мимо ушей, не забывая, впрочем, время от времени согласно хмыкать. Мне предстояло «вести» своего подопечного, чтобы к моменту прибытия основных сил – шесть человек через дверь, остальные перекрывают пути к отступлению – он сам предоставил мне улики для своего немедленного ареста. А главное – чтобы он ни в коем случае не начал стрелять, резать ножичком или совершать что-либо не менее уголовное. Потому что самое страшное для меня, если товарищ Якушев попадет в лапы суда присяжных по уголовному делу. Не перевелись еще у нас Кони и Плевако, готовые защищать любого убийцу, притворившегося борцом за свободу. Конечно, плюгавоватый г-н Якушев – не гордая Вера Засулич, так ведь и в генерал-губернаторов он не стрелял. И не станет, полагаю. Найдет для грязных дел фанатичных исполнителей, а сам останется чист.

– А революция, – проговорил я, когда словесный поток прервался на мгновение, – уже не за горами.

– Золотые слова! – восхитился Якушев. – Абсолютно золотые! Ведь каждый день промедления, каждый час…

Дальше опять хлынул поток трескучих фраз, содержание которых находилось в вопиющем противоречии с формой. Трудно серьезно воспринимать увещевания беречь каждую минуту, если они длятся четверть часа.

Не прекращая болтать, Якушев суетливо метался по комнате. Я наблюдал за его передвижениями от дверей. Хотя сегодня я встретил этого человека впервые, чем дольше я глядел на него, тем больше мне виделось в его воркотне нечто донельзя фальшивое.

– Товарищ Рыжин! – рискнул я перебить социалиста. Тот сбился, примолк и молча ощерился на меня.

– Товарищ Рыжин, я, уж простите, пришел за газетой, – напомнил я. – Время, как вы правильно заметили, не ждет, агитацию нельзя прерывать. А вот наглядного материала не хватает катастрофически.

Произнося эти слова, я поглядывал на свои дешевенькие, как раз под стать поиздержавшемуся студенту, гоминьдановские часы, как бы демонстративно, а на самом деле по причине вполне серьезной. Гостиничным ходикам я не доверял – мало ли когда их в последний раз подводили, а между тем до оговоренного срока операции оставались считанные минуты.

– Да, да, конечно, – пробормотал Якушев, резко отвернулся и начал копаться в комоде. Я не стал заглядывать ему через плечо – это значило бы выйти из образа. Хотя интересно, где он там прячет свои подметные листки?

Когда подпольщик вновь повернулся ко мне, в руках он держал пакет.

– Вот, – он бросил пакет на кровать, как бы не желая давать мне в руки свое сокровище. – Сто двадцать экземпляров. И помните: только надежным товарищам!

– Само собой разумеется. – Я не сделал попытки взять пакет. – Только… разрешите вопрос?

– Конечно! – Якушев мгновенно просиял. Я все более убеждался, что имею дело с человеком психически неуравновешенным. – Конечно! Учиться, учиться и еще раз учиться подпольной работе – вот первейший долг каждого из нас!

Социалиста несло, а я не собирался его останавливать. Всей силы моей воли едва хватало, чтобы не поглядывать на часы каждую секунду.

И тут в коридоре раздались шаги. Четкие, уверенные шаги человека, знающего цель своего пути. Якушев сбился было, насторожился и тут же успокоился, решив, что это кто-то из постояльцев возвращается в номер. Наверное, он продолжал так думать до той секунды, когда дверь рухнула под ударом сапога.

– Глеб Якушев, – проговорил я, – вы арестованы по обвинению в подрывной деятельности.

Подпольщик застыл в какой-то нелепой позе, раскрыв рот и выпучив глаза на шестерых жандармов, протискивающихся в тесный для такой толпы гостиничный нумер. И на какой-то момент мне стало его немного жаль.

А потом я перестал его жалеть. Безоружный, худосочный подпольщик кинулся на меня, норовя вцепиться в горло, и только крепкая рука в голубом рукаве пресекла его попытки.

– Иуда, – хрипел он. – Иудушка, гад…

– Выведите его, Кузьма Петрович, – распорядился я, заставляя себя не шарахаться от цепких, скрюченных пальцев. – Да проследите, чтобы он ни себе, ни вам вреда не причинил.

– Слушаюсь, ваше благородие, – браво отрапортовал жандарм и легко заломил подпольщику руку за спину – так, чтобы тому любое движение давалось с трудом. – Паш-шел, рожа фармазонская!

– А вы обыщите комнату, – приказал я остальным. – Полагаю, тут немало интересного найдется.

Социалиста уже выводили. Я поглядел ему вслед, вспомнил дни, проведенные в образе нищего студента-идеалиста, и не смог устоять перед искушением.

– Господин Якушев, – окликнул я его. Социалист глянул на меня через плечо.

– Господин Якушев, а почему же вы меня иудой назвали? – поинтересовался я невинным тоном. – Вы же вроде бы атеист…

Вашингтон, округ Колумбия, 26 сентября 1979 года, среда. Сергей Щербаков

Андрей появился в кафетерии, будто по подсказке суфлера – как раз к концу третьей из моих историй о ризалистах в Дальнем.

– А вот и вы! – приветствовал он нас, ловко плюхаясь на соседний стул. Он когда-то успел купить и себе кофе с пышкой, а распечатки, которыми он разжился в вычислительном центре, торчали у него из-под мышки неряшливым петушиным хвостом.

– И чем вы нас порадуете, коллега? – поинтересовался я, отхлебывая соку – в горле после долгого рассказа першило.

– Ну, как сообщили мне милейшие дамы-корреляторши, сеньор Гильермо Мартин въехал в Соединенные Штаты двадцатого числа сего месяца… – Заброцкий выдержал паузу, – а выехал тремя днями раньше. Более он границу не пересекал. Вот такой интересный мексиканец – родился он тут. Что касается пистолета – он мирно покоится на складах фирмы «Норт-ист Армз», кажется. – Перехватив мой изумленный взгляд, Анджей поспешно добавил: – А фирма номинально зарегистрирована в Белизе. Так что в кабинете для улик рижской полиции лежит, видимо, галлюцинация. Коллективная.

Кейт присвистнула.

– Поздравляю, Андрей, – серьезно проговорил я. – Вы один добились большего, чем мы втроем. А данные эти обдумаем вечером, когда посетим АНБ.

– А чем вы тут занимались? – поинтересовался мой коллега с наигранной беззаботностью.

Я вдруг понял, что его серьезно интересует, не строил ли я куры неприступной мисс Тернер. Да побойся бога, мальчик!

– Развлекал офицера Тернер байками из жизни потайных агентов, – объяснил я.

– Ужасно, – объявила Кейт. – Я еще понимаю, за что вы преследуете социалистов, но эти бедные обманутые филиппинцы…

– Кем, простите, обманутые? – полюбопытствовал я. Кейт смешалась.

– Своими лидерами… – предположила она.

– Так это и были лидеры, – объяснил я. – Заводилы.

– У нас, в демократической стране, такое невозможно, – с убеждением заявила Кейт. – Вы не имеете права подавлять законное стремление филиппинского народа к независимости.

– Стремление к независимости, – заметил я, – есть не что иное, как миф. Вся история человечества показывает, что величайшими в истории остаются как раз империи, составленные из мириад народов и стран. Вспомните Рим и Византию, вспомните империю Александра, Шарлеманя, орду Чингисхана, вспомните, наконец, Британию времен эпохи ее расцвета. И наоборот, стоит нации закичиться собственным величием, как это величие сменяется упадком. Нет, мисс Тернер, не убеждайте меня. Независимость народов не имеет исторических корней.

– Подождите-подождите, – горячо возразила Кейт. – Что значит – не имеет исторических корней? Соединенные Штаты на протяжении трехсот лет остаются независимой страной…

– Мадам, – несколько невежливо встрял я, – уж простите, что прерываю, но история Руси начинается от ее крещения – а это было почти тысячу лет назад. Великое княжение московское чуть моложе, но и оно начиналось, когда по американским прериям бродили только краснокожие дикари. В нашей истории было все – и великие победы, и позорные поражения, и избавление от почти неминуемой гибели. Что же касается Америки, – я почувствовал, что начинаю заводиться, – позвольте, я скажу откровенно. Ваша независимость рождена гневом лавочников и безумием монарха, ваши победы сводятся к избиению беззащитных, а ваша гражданская война была порождена конфликтом, который не мог возникнуть ни в одной цивилизованной стране, и тем паче – стать основой для войны, потому что ни один цивилизованный человек не мог выступить в поддержку рабовладения.

– Ну уж с этим позвольте не согласиться, – ехидно парировала Кейт. – Помнится, русские серфы в это время еще находились… э… как это правильно будет? – под ярмом.

– Да, – согласился я. – Крепостное право, так же, как и ваше рабовладение, просуществовало еще долго после того, как история вынесла ему приговор. Разница в том, что мы этим не гордимся. Кроме того, мы отклонились от темы нашей беседы. Мы ведь, кажется, говорили о независимости и государственной политике, верно?

– Именно. – Кейт отпила окончательно остывшего кофе. – Мы говорили о том, что наша страна построена на принципах демократии. Которые, помимо всего прочего, позволяют людям добиваться отдельной судьбы для своего народа. И мне интересно, что может противопоставить им Российская Империя.

– То же, что и всегда, – пожал я плечами. – Три кита, на которых мы стоим, – самодержавие, православие и народность.

– Ну спасибо, – фыркнула Кейт. – Вот только государственной религии мне не хватало для полного счастья. Невеликий выбор – или переходи в православие, или оставайся гражданином второго сорта.

– Ну почему же, – неожиданно вступил Заброцкий, до того удовлетворявшийся наблюдением за нашей дискуссией, – я, например, католик.

Кейт прервала свою филиппику и воззрилась на моего напарника так, словно видела его в первый раз.

– Правда? – осведомилась она, точно допрашивая пленного шпиона.

– Истинная, – безмятежно ответил Заброцкий. – Я ведь поляк. И до сих пор меня никто из-за моей веры не ущемлял. Хотя это, в общем, не показатель – после Ченстоховской унии…

– Какой-какой? – переспросила Кейт.

– Когда католическая и православная церкви решили, что тысячи с лишним лет схизмы с них достаточно. Объединительный собор, насколько мне известно, будет работать еще лет двести – они до сих пор не договорились о регламенте, – а покамест обе церкви признали друг друга истинно христианскими, а не еретическими. Разрешили браки, взаимопризнание священных таинств, ну и так далее.

На протяжении этого монолога брови Кейт поднимались все выше, пока не скрылись в падающих на лоб локонах.

– Признаться, мне это слышать немного странно, – сказала она.

– А что касается притеснений, не могу не напомнить, что из России сравнительно с ее еврейским населением, приток иммигрантов в Палестину наименьший, – добавил я.

– А вы действительно католик? – переспросила Кейт у Андрея, нимало не обращая внимания на мои слова. Тот перекрестился.

– Надо же! – совершенно искренне изумилась она. – Товарищ по несчастью!

– Почему – несчастью? – обиделся Андрей.

– Ну, мне, например, тяжело бывает жить среди протестантов, – призналась Кейт. – Возможно, это им тяжело меня терпеть?

«Возможно, – подумал я, – но исповедание твое тут точно ни при чем, девочка».

– А я живу среди православных, – парировал Заброцкий. – И мне они ничуть не мешают. Да и я им, кажется, тоже.

– Во всяком случае, – Кейт поджала губы, – у нас нет дискриминации по религии.

– У нас тоже, – напомнил я.

– Правда? – переспросила наша американка. – А я слышала, для неортодоксов, – я было подавился, но сообразил, что она имеет в виду инославных, – закрыты многие должности.

– Во-первых, – поправил Андрей, – не «многие», а «отдельные». Во-вторых, не должности, а посты. А в-третьих, вот Сергей Александрович не может быть введен в придворные чины. Не уверен, что это его очень огорчает.

– Не приведи боже! – Я представил себя при дворе и усмехнулся.

– А вы, Кейт, имеете теоретическое право стать президентом, – продолжал Андрей. – Или хотя бы министром. Как, по-вашему, это вероятно?

– Не очень, – призналась Кейт.

– Вот видите? – Андрей победно воздел к потолку пышку. – У нас в ранг закона возведен ваш обычай. Что вы там говорили насчет власти закона? Мы точнее вас соблюдаем ваши же принципы.

Кейт сунула нос в пластиковый стаканчик и промолчала.

Сан-Франциско, штат Калифорния, 16 марта 1975 года, воскресенье. Кейтлин Тернер

Я открыла глаза и удивленно уставилась на пятнистый от потеков потолок.

Было третье утро войны и первое, когда я проснулась сама, а не вылетела из кровати под визгливый вой учебной тревоги. Это меня насторожило – с чего б это над нами перестали измываться ни с того ни с сего? Нас что, уже оккупировали, пока я спала?

В коридоре было пусто и тихо. Ах, ну да, без семи девять – все попрятались по комнатам и слушают насквозь незаконные радиоприемники в ожидании выпуска новостей лондонского Би-би-си. Надо же знать, что на войне происходит.

А происходило там нечто странное. Наше родное радио – что вашингтонское, что местное – круглые сутки вопило на весь мир о героическом отпоре, оказываемом нашей доблестной армией подлому агрессору. При этом и дикторы, и сам Хитрюга Дик, изредка появлявшийся в эфире с очередным обращением к народу, умудрялись не сообщать ровным счетом ничего конкретного – где идут бои, какие потери и так далее. Впрочем, не знаю, как в других местах, а в нашем общежитии ни одна живая душа все равно не поверила ни единому их слову. Я бы, например, точно не поверила.

Поэтому каждые несколько часов все общежитие дружно набивалось в комнаты к тем счастливцам – или несчастным, – чьи радиоприемники могли поймать какой-нибудь заокеанский мотив. Вчера Джо Карвелл клялся и божился, что умудрился на своем самодельном агрегате поймать не то Владивосток, не то сам Петербург. Возможно, Джо и не врал – парень он такой, что из любого мусора что-нибудь полезное скрутит, но толку от этого все равно не было – русского Джо не знает, а меня в тот момент поблизости не оказалось. Кроме того, русским я бы поверила не больше, чем нашим, – наверняка врут так же беззаботно, только в другом направлении.

Наиболее достоверными считались сообщения из Лондона и Парижа. Корреспондент Би-би-си вещал из Фэрбенкса, куда перебрался из Анкориджа штаб генерала Поквелла, а француз утверждал, что передает свои сообщения из Нома, захваченного, по его же словам, русскими в первые же часы вторжения. Впрочем, французу я тоже не очень верила. Иногда лягушатник забывался и начинал нести полную чушь вроде того, что русские самолеты взлетали с айсбергов около полюса, а Гордон был взят танковым десантом с субмарин.

Оставался англичанин.

Если верить ему, то ситуация на Аляске складывалась для нас не совсем безнадежная, а, как этот британец дипломатично говорил, «близкая к этому».

Почти все наши самолеты были уничтожены на своих аэродромах в первые минуты вторжения. Оставшиеся невредимыми были захвачены русскими парашютистами, выбросившимися прямо на аэродромы. Одновременно с этим русские высадились на побережье и сразу начали активно расползаться по всей Аляске. То, о чем корреспондент Би-би-си не говорил вслух, мне мигом разъясняли наши парни, благо почти все они на своей шкуре испытали прелести хайнлайновских тренировочных лагерей.

Я вернулась обратно в комнату, наскоро сполоснулась ледяной водой из умывальника, накинула рубашку и бегом бросилась к Энди Шаплису – ближайшему ко мне обладателю радиоприемника. В комнатушке, которую Энди делил с вечно отсутствующим приятелем (за три года я видела этого приятеля ровным счетом дважды), уже набилась чертова уйма народу. Будущие светила юриспруденции висели чуть ли не на потолке, напряженно вглядываясь в старый обшарпанный ящик, из которого доносилось мерзкое шипение.

– Ну?

– Тихо, – отмахнулся Энди, осторожно вращая ручку настройки. – И так глушат, а вы тут галдите. Сейчас…

– …на этом мы заканчиваем сводку… пшшшш… текущей котировки ценных бумаг Лондонской фондовой биржи А сейчас – международные новости. В эти дни внимание всего мира приковано к зоне русско-американского конфликта. Для тех, кто не слышал наш внеочередной выпуск в шесть часов…

– Что случилось?!

– Тихо!

– … повторяем сообщение нашего специального корреспондента Джерома Касселса.

Четкий голос диктора пропал, сменившись треском помех и заунывным воем подавителей.

– Да сделай ты что-нибудь! – взвизгнул кто-то у окна. Энди врезал по приемнику кулаком, и звук прорезался вновь.

– …часа утра город Фэрбенкс – последний оплот американских войск на Аляске – был занят частями русской армии. Генерал Поквелл вместе со своим штабом сдался. Территория Аляски полностью контролируется Российской Империей.

– Не может быть!

– Заткнись!

– Пшшшш… парашютным десантом прямо на крыши домов. Через полтора часа подошедшая со стороны Джуно колонна бронетехники соединилась с десантниками и полностью овладела городом. Как сообщил мне заместитель русского коменданта Фэрбенкса, капитан Кумарин, в городе находятся части Псковской воздушно-десантной и Екатеринбургской мотострелковой дивизий. Ожидается также прибытие знаменитого Северного пол…

Голос Касселса внезапно исчез и больше не появлялся, как Энди ни старался выколотить его.

– Вот это да! – выдохнул кто-то.

– Ой, что теперь будет?

– А что может быть? Война-то окончена.

– Вот как раз сейчас и может быть все, что угодно.

– И правильно. Аляску надо отбить.

– Идиот. Чем? Какими силами?

– Армией.

– Вы в Техасе все такие олухи? Да стоит нам рыпнуться, русские танки через полчаса будут по Калифорнии раскатывать.

– Какие танки?

– Те, что в Русском Китае на корабли грузятся. Аляску-то они взяли голыми руками, десятком отборных полков, а вся русская армия стоит и ждет – дернемся мы или нет?

– А я все равно считаю, – возразил техасец, – что раз уж на нас напали, то мы должны показать этим русским…

– Да что ты им можешь показать? Быков с твоего ранчо?

– Ты мое ранчо не трогай, – завопил техасец. – Что им показать? Да все показать! Бомбу атомную им показать! Я хочу драться за свою страну!

– А куда ты еще денешься? Повестки-то все получили. Вон даже Кейт.

– Что «Кейт»? – насторожилась я.

– Ты повестку получила?

– Да.

– И что тебе на призывном пункте сказали?

– Чтоб не путалась под ногами. Они сначала с олухами вроде вас будут разбираться, потом с неграми, а только потом до меня очередь дойдет, – ответила я и добавила про себя: «Дай боже, никогда не дойдет!»

– Выходит, переводчики им совсем не нужны?

– А зачем? Это у русских проблемы – такую ораву наших даже аргентинцы не захватывали.

– А…

Дверь с грохотом отлетела в сторону. На пороге возник парень с первого этажа. Звали его, насколько я помнила, Хэнком. Выглядел он так, словно ему на голову свалился один из русских парашютистов.

– Вы! – выдохнул он. – Тут! Сидите!

У меня внутри все похолодело. Ну что еще могло стрястись?

– Хэнк, Аляску взяли!

– Какая Аляска? – завопил Хэнк. – Корабли на горизонте! Русский флот к берегу подходит!

Как мы вылетели из комнаты – не помню, но к тому моменту, когда я оказалась на улице, с моей рубашки исчезла половина пуговиц, и мне пришлось судорожно придерживать разлетающиеся полы. По счастью, у Хэнка была машина, подержанный «фордик», и мы все залезли в нее. Трое самых крепких повисли на крыше.

На улицах было сущее столпотворение. Пробки разрастались на каждом перекрестке, а от гула клаксонов хотелось зажать уши. Похоже, все население города пыталось либо выбраться из него вовсе, либо, как мы, попасть поближе к берегу и посмотреть на захватчиков.

– Куда едем? – провизжала я в ухо сидящему рядом Энди, пытаясь справиться с рубашкой.

– На мост! – гаркнул тот. – К Золотым Воротам!

До моста мы, правда, не доехали – уже на подъездах к нему машины стояли в три слоя. Пришлось бросить машину и пробираться сквозь заполонившую мост и его окрестности толпу. Когда я, растеряв всех своих попутчиков и оставшиеся пуговицы, сумела наконец протолкаться на Золотые Ворота, там уже столпилось не меньше половины Фриско.

Я с трудом отвоевала себе заветные полтора фута у перил и завороженно уставилась вдаль.

Корабли, маячившие у горизонта, вовсе не выглядели страшными. Но я-то знала, что стоит этому изящному серому силуэту озариться искрами вспышек – и через минуту и мост, и полгорода отправятся прямиком в ад. Так что находиться здесь было довольно небезопасно. Но пропустить такое зрелище – это свыше моих сил.

– Авианесущий крейсер типа «Нахимов», – сказал стоящий рядом моряк, судя по форме, офицер торгового флота, опуская бинокль. – Сорок ударных самолетов плюс ракеты и пушки. Жаль, название не могу прочесть.

– Дайте мне, – предложила я. – Я русский знаю.

– В самом деле? – удивился моряк. – Ну что ж, мисс, попробуйте.

Я вцепилась в бинокль, едва не уронив его при этом в воду, и навела на самый крупный силуэт.

Чужие буквы плясали перед глазами, никак не желая складываться в слова. А когда сложились…

– Не может быть, – прошептала я.

– Что не может быть? – не понял моряк.

– В-возьмите. – Я сунула ему бинокль и буквально повисла на парапете, сотрясаемая приступом неудержимого, немного истерического смеха. На меня начали оглядываться.

– Что вы там такое увидели? – продолжал допытываться моряк.

– Этот корабль, – выдавила я сквозь смех, – называется «Джон Поль Джонс».