Истории мертвого дома

Снегири

Хлопнула входная дверь, мать крикнула с порога:

— Артем, дай тряпку! Там на двери…

— Видел я… — буркнул Артем. — Не оттирается.

Надпись на сером металле «Здесь живет конченный» с удвоенной безграмотной «н», словно дополнительный плевок в лицо, была выведена кислотно-оранжевой струей из баллончика и никакой тряпке не поддавалась.

Анжелика вошла в комнату, не снимая куртки, сказала:

— Это те мальчишки из твоего класса?

— Да, — Артем не повернул головы, продолжая поливать цифрового монстра пулеметным огнем.

Мать тронула его макушку, и он дернулся; меньше всего ему сейчас хотелось ее утешений.

— Ладно, не расстраивайся. Скоро съедем.

Артему крутанулся на кресле:

— Опять? Куда на этот раз?

— Туда, где будет безопасно, — Анжелика потянула за кончик шарфа. — Я нашла нам дом. Через неделю переезжаем.

— Ну, охренеть… А у нас ты спросила?

Лицо матери стало жестким:

— Я делаю так, как будет лучше для всех. Безопаснее.

И вышла из комнаты, на ходу снимая толстую некрасивую куртку.

За последний год они сменили уже пять съемных квартир, кочуя из города в город, находя самое дешевое и невзрачное жилье. В этот раз Анжелика выбрала село под Владимиром, и Артем немедленно разозлился:

— Мам, что в следующий раз будет? В тайгу уедем, как эти, как их, сектанты…

— Лыковы. Надо будет — и в тайгу уедем!

— Там хоть связь есть? Интернет? А что со школой?

— Пока ничего, — отрубила Анжелика. — Будешь на домашнем обучении. Насчет интернета не уверена.

Артем протяжно застонал — «не уверена» означало, что никакого интернета в этой глухомани нет.

— У меня девятый класс вообще то, экзамены на носу! — крикнул он. — Хотя школа и экзамены волновали его меньше всего, наоборот, избавиться от глумливых шуточек Лаврова, неформального лидера класса, было ощутимым плюсом.

— Не обсуждается, — отрубила мать.

Как будто он надеялся на обсуждение!

За ужином Анжелика расписывала, как чудесно они будут жить в собственном доме около леса, и пятилетняя Маринка, которую несложно было обмануть, пришла в восторг.

— Артемка, ну чего ты? — улыбалась она щербатым ртом. — Там в лесу ежики и белка! Здорово!

Артем жевал суховатую гречку, кисло клонясь над тарелкой, и думал о том дне, когда вся их жизнь пошла под откос.

До Снегирей, забытой богом тьмутаракани, добирались пару часов по трассе, и еще с полчасаих видавший виды Форд ковылял по проселочной дороге, на которой когда-то, сто лет назад, лежал асфальт. Артем мрачно смотрел на стену голых октябрьских берез на обочине, старался не слушать веселое Маринкино щебетание. Мать тихо ругалась сквозь зубы, объезжая колдобины, и Артема подмывало что-нибудь съязвить. Связь пропала час назад, одна вялая черточка то появлялась, то исчезала на экране.

Когда они въехали в Снегири, сердце у Артема упало — все было намного хуже, чем он представлял. Село оказалось самой настоящей глухоманью: бревенчатые просевшие избы, ржавая, безнадежно заброшенная бочка водонапорной башни, пьяные падающие заборы, вжатый в землю остов догнивающего зеленого запорожца. Маринка притихла, Артем разлепил сухие губы:

— Тут люди-то вообще есть?

— Есть.

Она притормозила у дома, отделанного доской в осыпающихся чешуйках серой краски. Вышла, открыла багажник и вытащила большой чемодан на колесиках.

— Мы тут будем жить? — пропищала Маринка.

— Да. Выносите вещи.

Внутри пахло сыростью и влажной штукатуркой, на стене в горнице висел ковер с оленями. Большой стол покрывала скатерть с кисточками, в пыльной вазе стояли три пластиковые гвоздики.

Артем прошелся, заглядывая в комнаты: большая горница, спальня и небольшая кухонька с выцветшей клеенкой на стенах. На старинном буфете лежали стопкой фотографии в рамках.

— Я сняла, — сказала сзади мать. — Чужие люди все же….

Со двора послышался мужской голос:

— Эй, хозява! Анжелика!

Мать торопливо вышла, и Артем увидел, как она жмет руку высокому худому старику с подстриженной бородкой, который опирался на палку. Он тоже вышел, за ним увязалась и Маринка.

— Это вот мои дети… Артем и Марина, — Анжелика указала на них рукой.

— Здравствуйте, — сказала тоненьким голоском Маринка.

Артем буркнул «привет», глядя исподлобья.

— А это Михаил Иванович, он здесь живет. Он нам будет помогать.

— А еще кто-нибудь здесь вообще есть? — Артем посмотрел старику вглаза.

— Только я и остался! — комично развел руками Михаил.

— Не, я серьезно спрашиваю.

— А я серьезно отвечаю. Только я…Ну а теперь и вы. Глядишь, поднимем демографию Снегирей, — хохотнул старик.

Артем изумленно посмотрел на мать и, круто повернувшись на пятках, зашагал в дом.

— Мам, да ты долбанулась совсем! — орал на Анжелику, когда та, держа полено двумя пальцами, совала его в топку. — А если что-то случится?! А если Маринка заболеет? Сюда же ни одна скорая не проедет! И чем ее вызвать? Соленым огурцом?!

— С чего бы ей болеть, — меланхолично ответила мать, закрывая чугунную дверцу. — Артем, хватит. Мне твои истерики надоели до чертиков.

— И что ты деду сказала, почему мы здесь?

Анжелика отряхнула колени, ответила, на глядя в глаза:

— Сказала, что скрываюсь от бывшего мужа. Что он в полиции высокий чин, пил, бил, изменял, натравил на меня всю свою рать, хочет отнять Маринку и тебя и поселить с насиликоненной мачехой.

— А если он узнает..?

— Как он узнает… Телика у него нет, телефона тоже. Артем, ему 85 лет, вся связь с миром — раз в месяц приезжает парень, который ему продукты завозит, родственник какой-то дальний.

Артем присел на край продавленного кресла с вылезшим в дырку поролоном:

— Мам, долго еще это будет..? Почему мы бегаем? Мы же ничего не сделали.

— Пока шум не утихнет, — отрезала Анжелика.

Скучать в Снегирях на первых порах оказалось некогда. Утром Артем несколько раз сбегал за водой к колодцу, перелил в бочку в сенях. Маринка рвалась помогать — цеплялась за дужку ведра, которая резала и холодила ладонь. Дрова пока колола мать, чье детство и юность прошли в небольшом поселке, но пообещала научить и Артема махать колуном. Потом отмывали дом, руки ломило от ледяной воды. Маринка весело бегала из комнаты в комнату, и в конце концов Анжелика на нее цыкнула. Обед был скудный — несоленые макароны с тушенкой, оказалось, что мать забыла взять соль. В избе нашлась железная кружка с закаменевшим куском, и Анжелика послала Артема к Михаилу Иванычу:

— Скажи ему, отдам потом.

Маринка накинула замурзанную, грязную спереди куртку, и, конечно, увязалась за ним. Найти по объяснениям матери дом старика оказалось несложно. Артем покричал около запертой калитки, ему вторила тонким голоском Маринка — ей все происходящее пока казалось веселым приключением, и даже отсутствие мультиков в планшете не особенно беспокоило.

— Куда этот старый хрен девался… — пробормотал Артем. — Давай до конца улицы дойдем, может, за водой ушел.

Михаила Иваныча они обнаружили за первым же поворотом — на чужом дворе за забором ныряла и снова появлялась его голова в вязаной шапочке. Артем взял Маринку за холодную ручонку, подошел ближе и увидел, как старик раскладывает на лавке немудрящую еду: гречку в металлической миске, порезанное яблоко, кусок хлеба.

— Кому это? — бесхитростно спросила Маринка. — Белочкам?

— Привет, ребятки, — Михаил Иваныч улыбнулся, сверкнув пластиковыми зубами. — Это для Нины.

— Для Нины? — Артем приподнял брови. — Вы же говорили, в деревне кроме вас никого нет.

Старик достал пачку папирос, прикурил, выпустил клуб удушливого дыма. Приоткрыл калитку, сказал Маринке:

— А ну, малая, иди вон в тот угол сада, там поздние яблоки еще на яблоне висят. Поди-ка нарви!

Артем одобрительно кивнул, и Маринка, довольная полученным заданием побежала, высоко захлестывая крепкими толстенькими ножками.

— Это Нинкин дом, — Михаил Иваныч махнул папиросой в сторону избы. — Померла в прошлом январе Нинка, до восьмидесяти маленько не дотянула. Ну я и не стал ее трогать, пока холода-то, куда ее девать, как зароешь, земля, как камень. Хотел по весне, когда оттает. Она просила в одну оградку с мужем… Дом закрыл. А потом начал примечать — как прохожу мимо ее дома, как голос оттуда какой. Ну, мало ли чего… Мне тут всякое чудится, поживи-ка с мое один. А как-то раз встал, думаю, дай послушаю. И слышу прямо словами Нинка-то говорит, вроде как голодная она. Ну, я принес кусок хлеба, в дом побоялся зайти, положил тутна лавку. На следующий день гляжу — вроде пожевал его кто. Таки повелось… я ей поесть ношу, а она мне всякое рассказывает. Говорит, тамвсякого народу много, наслушалась она.

Артем неподвижными глазами смотрел на старика, мысли в голове прыгали, медленно поднималась с низа живота паника.

— Маринааааа! — крикнул он. — Пошли!

Прибежала Маринка, таща несколько ярких яблок, карманы оттопыривались.

— Там еще много, Тема! Давай корзинку…

— Пошли! — грубо оборвал ее Артем и схватил за плечо.

— Мам, да он рехнулся! Он сумасшедший! — кричал Артем. — А если он нас тут прирежет ночью во сне, чтобы потом вот так хлебушек таскать да разговоры с разговаривать!

— Я запираю дом на ночь, — Анжелика даже не повернулась, продолжая вымешивать тесто. — Михал Иваныч просто одурел от одиночества, не надо драматизировать.

— Там труп в доме.

Мать пожала плечами:

— А что с ним делать восьмидесятипятилетнему старику? Знаешь сколько таких Нин по заброшенным деревням лежит?

— Он с ней разговаривает!

— Поживи в полном одиночестве десять лет, с камнями будешь общаться!

— Мам, да ты серьезно, что ли? Он больной, двинутый!

— Просто очень старый и одинокий.

— Я хочу в город!

Анжелика оторвалась от теста и повернулась через плечо:

— Ты будешь жить там, где я скажу!

— Что такого ужасного случится, если мы вернемся в город? Испачканная дверь? Тебе не кажется, что ебанутый старик в брошенной деревне это более стремно?

— Не кажется. А про мат мы уже говорили.

Что-то в его тоне насторожило его; а еще эта каменная, глухая спина…

— Там что-то произошло? В городе.

Мать остановилась на пару секунд и, не поворачивая головы, ответила:

— Я встретила женщину. Она из… Потерпевших, короче. Сказала, что знает в какую школу ходишь ты, и в какой садик — Маринка. Так что… заткнись, Артем, заткнись! Мы будем жить здесь, пока о нас не забудут нахуй!

Артем хотел съязвить насчет мата, но посмотрел на багровую шею Анжелики и промолчал.

Следующее утро принесло новую тревогу — когда Артем вышел на двор с ведром, то увидел разложенные сборку от крыльца вещи. Мужской кондовый ботинок с глубокой морщиной на носу; женская туфля на толстом каблуке; большой клеенчатый мешок, набитый чем-то; пластиковые бусы; большие наручные часы без стрелок с пятиконечной звездой на циферблате. Разложена вся эта рухлядь была в соответствии с человеческими очертаниями — обувь в нижней части мешка, бусы в верхней.

Артем громко позвал мать, и когда она выглянула, то лицо ее моментально исказилось от злобы:

— Если это твоих рук дело, то даже не надейся — мы отсюда не уедем!

— Да это не я!

Маринка решительно помотала головой, когда Анжелика опустилась на колени и внимательно заглянула ей в лицо:

— Мариш, это ты играла?

Бледная мать с решительным лицом отправилась к Михаилу Иванычу, Артем с Маринкой последовали за ней. Старик на стук в калитку вышел нескоро, на ходу кряхтя и запахивая ватник.

Анжелика, бегая растерянными глазами, рассказала ему о разложенных вещах. Михаил Иваныч, вопреки ожиданиям Артема, нисколько не смутился.

— А, вещички! Это бывает, бывает… Не бойся, они дары принесли.

— Кто — они? — высунулся из-за спины матери Артем.

— А мертвенькие. Я с Нинкой побалакал, рассказал про твою беду, Анжелика. Детки еще у тебя… Она сказала, присмотрят, в обиду не дадут. Ежли муженек твой сюда сунется, пожалеет. А вещи-то — это благоволения ихние, обережник это. Трогать лучше не надо, пусть лежат как лежат.

Анжелика неподвижными глазами сверлила Михал Иваныча, пытаясь понять, насколько далеко ушло ее его сумасшествие, вскормленное одиночеством и старостью.

— Хорошо, — наконец, выдавила она и, развернувшись, пошла к своей избе.

— Это он разложил, — сказал Артем, когда они вошли в дом. — Я ж говорил — чокнутый.

Анжелика пожевала губами; зрачки были большие, во всю радужку.

— Ладно, посмотрим, — устало сказала она и тяжело опустилась на диванчик, издавший скорбный пружинный звон. — Будем надеяться, что это безобидные чудачества.

На несколько дней зарядили дожди, и Маринка без конца ныла от скуки — ни телевизора, ни телефона. Анжелика сунула ей коробку с паззлами, предусмотрительно привезенными из города; Артем же устроился около окна, уныло глядя на огород, заросший большими лопухами. Мать чистила жесткой губкой самовар:

— Сейчас чайку попьем! Из самовара знаете, какой вкусный чай!

В пустой деревне осенью без связи было неимоверно скучно, и даже Маринка уже не поминала ни ежика, ни белку и просилась обратно в город. Иногда заходил Михаил Иваныч, оказавшийся довольно приятным собеседником, когда не поминал погребальную избу с мертвой старухой внутри. Артем невольно слушал его рассказы — о службе в армии, о том, как он ездил строить БАМ, как расходился со своей старухой из-за расколотого горшка.

— А вот я ей и говорю — развожусь мол с тобой, Настастья! И ушел в другую избу! Ну и помыкались с неделю — все одно скучно, в деревне то я да две старухи! Так и обратно сошлись!

Старик хохотал, блестя металлическим зубом.

Приезжал племянник Михаила Иваныча, привез мяса и овощей, которые мать спрятала в холодный подпол. Деньги у них еще были, и довольно много — несколько месяцев назад Анжелика продала свою добрачную квартиру. Хотя здесь, в глуши, тратить их было совершенно не на что. Артем несколько раз попытался отпроситься в ближайший городишко, погулять по магазинам, сходит в кино, попить кофе в кафе, но шея ее снова налилась багровым, и разговор она резко пресекла.

Подарков на крыльце больше не было, хотя Артем до сих пор открывал входную дверь, выходя во двор, с опаской. Все это барахло почему-то напугало его, напугало больше, чем мать или Маринку, потому что напоминало все жуткие крипипасты разом. Михаил Иваныч, пытаясь их развлечь, показал заброшенные гаражи МТС, где стояли ржавые трактора и косилки. Они забрались в кабину печально скрипевшего трактора, где Маринка с восторгом покрутила руль.

За водой ходили к колодцу, и Артем не мог не признать, что вода оттуда была куда как вкуснее городской — сладко пахнущая подтаявшим льдом, хрустально-свежая, холодящая небо. Маринке нравилось перегибаться через деревянный бортик и кричать в гулкую пустоту:

— Привет! Привет!

Через несколько дней вещей около крыльца прибавилось — появилась вязаная кофта, шерстяной шарф из толстой колючей ткани и матерчатые черные перчатки, причем кофта была надета на пластиковый мешок. Перчатки лежали около манжет кофты, шарф — возле воротника.

— По-моему, он куклу лепит, — мрачно выдавил из себя Артем.

Анжелика сжала губы в нитку и ничего не сказала. Вещи эти почему-то никто не трогал — Маринка обходила их по большой дуге, носясь по участку, Анжелика старалась даже не смотреть в этот угол между крыльцом и домом, а Артем испытывал к кучке хлама странное чувство, смесь брезгливости и тревоги.

В доме они обнаружили сундук со старыми книгами, и он неожиданно зачитался каким-то древним советским романом под названием «Два капитана». Нашлась там и сказка «Незнайка на Луне», которую Анжелика читала Маринке перед сном. Поначалу Артем не знал куда себя деть без соцсетей и мессенджеров, и умирал со скуки, не имея возможности посмотреть хотя бы завалящий сериал. Но потом как-то в одночасье привык, и день занимал, помимо работы по дому и огороду тем, что болтался по чужим дворам, отгоняя Маринку, которая липла к старшему брату, как репей.

Гром грянул без предупреждения. Маринка, выбегая утром во двор, заверещала и тут же заплакала. Анжелика ринулась на улицу, за ней; на ходу надевая шлепанцы, бросился и Артем.

На спутанную желтую траву, где лежало старое рваное тряпье, карикатурно изображавшее очертания человека, кто-то положил громоздкую голову кабана. Кабан был мертв давно — шерсть слиплась, свалялась, глаза сгнили; в открытой пасти виднелось бурое месиво, когда-то бывшее языком. Колючий шарф был повязан на обрубок шеи.

«Кукла собрана полностью» — как-то отстраненно подумал Артем.

Анжелика громко ахнула, прижала к себе Маринку, спрятав в складки куртки ее голову.

— Боже мой, — прошептала она побелевшими губами.

За забором показалось лицо старика, который вытянув шею, смотрел на жуткую куклу.

— Эть..! — он мелко перекрестился, уставился на Анжелику. — То-то сердце неспокойное всю ночь, пошел проведать. Наврала ведь ты, матушка? В чем наврала?

— Я не врала… — еле слышно прошептала Анжелика и еще крепче прижала к себе плачущую дочь.

— Да не будут мертвяки тебе стража приставлять, коли не врала. Для годных то людей они оберег делают, а тебе — вон с мертвячьей головой! Это не оберег! Это стражник!

Анжелика прислонилась к бревенчатой стене, вжалась, словно хотела отстранитьсяот взгляда старика.

Артем прикидывал — мог бы этот тощий, немощный старик с палкой, который волочит ноги при ходьбе, притащить им кабанью голову и незаметно подкинуть ее во двор? Наверное, мог.

— Это ведь вы принесли, да? — негромко произнес он.

— Да зачем мне, дурья ты башка? Думаешь, одному тут куковать нравится? Стал бы я вас пугать! — досадливо плюнул Михаил Иваныч и снова обратилсяк Анжелике. — В чем наврала? Ну? Говори! Может, смогу помочь, пока стражник вас не придушил. Мертвые вранья не любят — страсть.

Анжелика молчала, лицо ее побелело.

— Наш отец — убийца! — выпалил Артем. — Серийный маньяк! Гараж оборудовал на окраине, девок туда затаскивал и…

Анжелика открыла дверь, затолкала Маринку в дом и сама скрылась, громко всхлипывая. Старик толкнул калитку, с трудом взошел на крыльцо, посмотрел сверху на жуткую куклу.

— Ну, рассказывай, — кивнул он Артему.

Отец Артема не преследовал свою бывшую жену и делать этого не мог при всем желании — он уже год сидел в СИЗО, где активно сотрудничал со следствием. Когда отца арестовали, они, его семья, ни на секунду не усомнились в его невиновности — был он мягкий, семейственный, даже немного подкаблучник, по мнению сына. Подобные люди не творят такие мерзости. Они все были уверены, что произошла чудовищная ошибка, и отец подвернулся полиции совершенно случайно. А изменилось все в один день, когда мать пришла с допроса с бледным, неподвижным лицом, и потом просидела два часа на краешке дивана, не шевелясь. Артем отпаивал ее горячим чаем, когда она неловко охнула и упала в обморок, пролив чай на ворсистую кофту.

Оказалось, что гараж оформлен на него. Оказалось, что его опознала последняя выжившая жертва. Оказалось, что в том подвале нашли камеру и несколько флешек с роликами.

— Они показали мне один ролик. Они сказали, это самый… — мать пошевелила пальцами, подбирая слово. — Самое мягкое, что там есть.

Артем тогда так и не добился, что было на этом ролике. Потом по телику вышла большая передача про отца, которую Анжелика запретила им смотреть. И так странно вышло, что Артем позднее всех узнал, чем же занимался их отец в подвале гаража. Ролик он нашел у одного блогера и посмотрел на телефоне, сидя в забегаловке на барном стуле. Его отец выбирал людей с отклонениями, и ему даже не было важно, взрослый это, ребенок или старик. Главное, чтобы был какой-то видимый дефект — умственная отсталость, инвалидная коляска, отсутствие руки или ноги.

У отца было подобие какой-то философии — он считал, что устранял дефектных, ненужных этому миру. С его точки зрения, это было даже милосердным, они ведь не успевали прожить полную боли жизнь.

В гараже нашли большую клетку полтора на полтора метра, куда он помещал своих жертв. Трупы отец не торопился хоронить, поселяя в клетку к уже погибшей жертве новую.

В кадре мелькнули пыточные инструменты, какие-то щипцы, ножи, скальпели и сверла, и этот момент Артем, поморщившись, промотал. Его жертвами стали, в числе прочих, две девушки-сестры, когда-то пережившие аварию. У одной был деформирован череп и невнятная речь, вторая ходила с протезом руки. Отец предложил безрукой сделку — он ее не тронет, если она будет выбирать для сестры пытку. Сверлить ногу или вырвать зуб? Ах, не хочешь выбирать? Тогда пытки достанутся тебе. Обе.

Ролик он тогда таки не досмотрел — живот скрутили спазмы, и он бросился к унитазу; мучительно выворачивало его с четверть часа.

Михаил Иваныч слушал, коротко кивал, глядя в пол. Когда Артем закончил, он долго молчал, сжимая рукоять своей палки.

— Ну вот что, малец… Вы за грехи отца своего отвечать не обязаны. А мертвякам врать, конечно, не надо было… Но мертвяки — умные, они внутрь глядят, а не снаружи. В рот кабаньей башки я положу медную пуговицу, это старое наше поверье, еще когда помершим от страшной смерти на похоронах у нас клали. Авось, все переможется.

Артем сходил со стариком к нему домой, и тот дал ему металлическую, отливающую оранжевым блеском пуговицу на ножке. С колотящимся сердцем, преодолевая отвращение, он бросил пуговицу в оскаленный кабаний рот и быстро взбежал по ступенькам крылечка.

Мать в этот день была суетлива, не могла усидеть на месте. Таскала воду, месила тесто на пироги, пропарила банки для закатки капусты. Маринка, сидящая с распухшими красными глазами над книжкой о Незнайке, смотрела нее с опаской. Артем, побродив по заброшенным подворьям, нашел большой кусок грязной парниковой пленки и накинул на тряпье с кабаньей головой — трогать и убирать куклу старик настрого запретил.

— Будешь таскать туда-сюда, хуже будет, — мрачно пояснил он. — Их вещичек лучше не касаться.

Вечером Анжелика, приготовляясь ко сну, включила небольшой пластиковый ночник в виде гриба, работавший от батареек — Маринка вдруг взбунтовалась против темноты и громко разревелась. Ивсе же она, как все дети, быстро уснула, а вскоре Артем услышал и глубокое дыхание и посапывание матери.

В городе он никогда не ощущал такой тотальной, кромешной тишины, когда слышишь только шум крови в ушах. Здесь, в Снегирях, его это по началу пугало, потом привык. Может быть летом село наполнится звуками леса, токованием и пением птиц, звоном сверчков, но сейчас, в стылом свинцовом октябре, оно молчало. Когда ранние сумерки накрывали Снегири, Артем часто смотрел в окно, на темную громаду леса вдали, и думал, что она стала символом их настоящей жизни. Такой же беспросветной, чернойи безнадежной.

Глаза его начали слипаться, когда он услышал скрип древнего дивана. Артем осторожно повернул голову и дыхание его перехватило — Маринка судорожно драла себя за горло, взбивая ногами одеяло. Тут же проснулась Анжелика, отчаянно закричала. Артем вскочил, и вместе с матерью они начали рвать с горла Маринки туго затянутый шарф, тот самый, шерстяной в клеточку. Они никак не могли найти его концы, и Артем в отчаянии вцепился в колючее, туго натянутое полотно. Лицо сестренки приобрело багровый цвета, из глаз брызнули слезы, губы синели на глазах. Анжелика, вихрем метнувшаяся на кухню, принесла ножницы и попыталась взрезать шарф, но сколько она щелкала лезвиями, под слоем ткани обнаруживался еще один. Мать отбросила ножницы, издавшие грохот на деревянном полу, отчаянно закричала:

— Отпусти! Отпусти! Я скажу, скажу правду!

Артем изумленноуставился на мать, а она зарыдала и воскликнула:

— Я знала! Знала про гараж! Я не была уверена, что это он, но догадывалась, я догадывалась! И не пошла в полицию! Я боялась!

Тут же распались витки шарфа и Маринка, отчаянно кашляя, села на постели. Она вскрикнула, указывая на дверь пальцем, и только тут Артем увидел, что около проема сидит кукла, свесив на грудь свою мертвую кабанью голову.

— О господи..! — Анжелика вцепилась в ворот ночнушки.

В доме единогласно решили не оставаться, быстро оделись, мать взяла фонарик, и они двинулись к избе Михаила Иваныча. Старик, которого с трудом удалось разбудить ударами кулака в калитку, долго не мог понять, о чем ему толкует Анжелика. Ее перебивал Артем, громко плакала Маринка. В конце концов он махнул в сторону крыльца:

— Да проходите, бедовые… Утро вечера мудренее. Разберемся.

Михаил Иваныч хотел предложил им каждому свою кровать — у одинокого старика когда-то была большая семья — но они, не сговариваясь, сказали, что лягут только все вместе на большом диване. Артему в качестве одеяла достался толстый пыльный плед, от которого едва ощутимо пахло псиной, и он почти сразу уснул, обняв все еще всхлипывающую Маринку.

Утром, едва разлепив глаза, он увидел старика, который смотрел на них изумленно, комкая в руках свою вязаную шапочку. Артем приподнялся на локте — Маринка все еще спала золотым детским сном, щеки ее цвели очаровательным румянцем. А вот мать лежала, широко раскрыв незрячие глаза, и на шее ее был туго затянут ворсистый колючий шарф.

Маринка сильно загорела к концу июня, стала совсем деревенской девчонкой — с облупившимся носом, огрубевшими пятками, обломанными ногтями. Михаил Иваныч обрядил ее в платок, завязав его узлом под подбородком, выдал туесок из березовой коры — они собрались в лес по землянику. Артем с ними идти отказался: нужно было наколоть дров, подправить колья парника и натаскать воды для бани. Он с удовольствием махал топориком, ощущая в мышцах прибывающую силу. В воздухе носились осы и мухи, стоял одуряющий аромат разнотравья, наносило терпким густым запахом с компостной кучи. Артем вяло подумал о том, что неплохо было бы съездить в город, но как-нибудь потом, попозже. Кукла теперь сидела, прислонившись к стене избы Михаил Иваныча, и по первости она жутко пугала. Но со временем стражник стал элементом привычного пейзажа, и его руки, сделанные из рукавов старой драной кофты и выгоревших матерчатых перчаток, выглядели даже забавно. Однажды Артем, воровато оглянувшись, потрогал куклу — там, под старой вязаной кофтой, под толстым пластиком чувствовалось что-то плотно-мощное, но вместе с тем омерзительно податливое, и он отдернул руку.

«Обманывать мертвеньких-то не надо, — вот и хорошо все будет» — примирительно сказал тогда Михаил Иваныч.

Артем поплевал на горящие ладони и снова поднял колун, глянув на яркое летнее солнце. Вечером будет отличная баня.

Рассказ Насте не понравился — она захлопнула потертую тетрадь и скривила нос:

— Ох уж эти заброшенные деревни и мертвяки… Как-то не любитель я посконно-народного хоррора. Ладно, пошли на станцию.

Я не стал говорить сестре, что история меня сильно взволновала, особенно то место, где описывалась кукла с кабаньей головой. Настя и так считала меня трусоватым желторотым юнцом.

Дождь к вечеру унялся, оставив после себя водяную пыль, повисшую в воздухе. До станции было около десяти минут ходу, и когда мы дошли, волосы и одежда стали заметно влажными. Бабушка вышла из вагона с двумя тяжелыми сумками, поставила их на перрон и суматошно расцеловала нас обоих.

Придя домой, она принялась хлопотать по хозяйству — побежала проверять грядки, поставила тесто для оладьев. Мы с Настей объелись оладушек, и спать я ложился осоловевший от сытости.

Как и в прошлый раз, мне не спалось, и я долго ворочался, прислушиваясь к громкому сопению бабушки из ее комнаты. Я вдруг понял, что страх, овладевший мной с прошлой ночи, никуда не делся, его только немного заглушила суматоха дня. Я слышал, как ритмично падали капли с крыши, как размеренно тикали ходики, слышал тихое дыхание Насти на кровати рядом. И вдруг к этому добавился новый, осторожный звук — какая-то возня под окном. На дворе было темно, но я все же смог заметить едва уловимое движение, будто что-то большое и неловкое двигалось совсем рядом. Я натянул одеяло на голову, уверяя себя, что в дом войти никто не сможет — бабушка всегда закрывала входную дверь на засов. Кто-то поскребся в стену дома, издав глухой сухой звук, а я только плотнее завернулся в свой кокон из одеяла. Не знаю, сколько я так пролежал, изо всех сил напрягая слух, но проснулся уже утром, когда неожиданно вышедшее солнце вовсю светило в окна.

Бабушка что-то напевала на кухне, Настя заправлявшая постель, хихикнула:

— Вставай, соня. Не задохнулся там, в одеяле?

Мы позавтракали разогретыми оладушками со сметаной, и бабушка, убирая тарелки со стола, бросила между прочим:

— Кто эт нам подкинул, на улице вон нашла.

Она кивнула на лавку около холодильника, и я с ужасом увидел под ней теплый зимний шарф из толстой шерстистой ткани.

Мы переглянулись с Настей, и она медленно подошла к шарфу и, словно змею, потрогала его носком тапочки. Шарф мы потом с сестрой отнесли на стихийную свалку недалеко от станции, хотя бабушка хотела пойти поспрашивать соседей, пребывая в уверенности, что вещичку сдуло с чьей-то бельевой веревки.

Настя вскоре уехала в город, а мы с бабушкой уехали через неделю после нее. За день до отъезда бабушка развела во дворе костер и сожгла мелкий мусор и ненужные вещички, и, пока костер разгорался, я сбегал на чердак и прихватил дневник с дядюшкиными рассказами. Там еще оставались непрочитанные истории, но я все равно бросил тетрадь в огонь. И хотя сейчас, по прошествии нескольких лет я задаю себе вопрос, какие еще удивительные истории там были, я все равно не жалею о содеянном. Дом дяди, насколько я знаю, купила семейная пара в качестве дачи, и надеюсь, их жизнь будет спокойной и не омраченной никакими волнениями.