Глава 23

Глава 23

Когда эйфория прошла, предстоящее дело перестало казаться Ивану легким.

Шесть искренне ненавидящих советскую власть выродков, к тому же уже успевших замарать руки в крови, не те противники, к которым можно относиться легкомысленно.

Эффект внезапности, на который сначала надеялся Ваня тоже мог не сработать, охранялся лагерь серьезно, к тому же, был расположен в глуши, где снайперские навыки Петрухи сходили на нет. Опять же, женщины могли пострадать во время перестрелки.

Впрочем, Иван быстро выбросил сомнения из головы и решил положится на импровизацию, которая никогда его не подводила.

Покрутив головой, Ваня скомандовал:

— Передохнем.

Петруха кивнул, отошел в сторонку и присел на пенек.

— Оставишь в живых? Я все покажу и помогу! — истово и убежденно зашептал Никифор, привалившись спиной к кривой сосенке. — Помогу, ей богу! Вот те крест! Есть подходец к лагерю, есть! Проведу, ни одна сука не шелохнется. Тепленькими возьмешь...

— А если оставлю? Что дальше будешь делать? — машинально поинтересовался Ваня.

— Что дальше? — Никифор на мгновение задумался. — Что дальше... с немцами мне не по пути... хватит, наслужился... с нашими... тоже. Шлепнут они меня. Без разговора шлепнут. Знаешь, что... в лесу останусь! Ничего, проживу. Я лесовик сызмальства. А потом... потом, посмотрим. Ну как? Да не смотри на меня так! Не сука я, не сука! Я никого не предавал! Ты же ничего не знаешь...

Никифор зло скрипнул зубами и отвернулся.

— Говори... — неохотно буркнул Ваня. Выслушивать откровения предателя ему не хотелось, но он уже давно привык не пренебрегать информацией, позволяющей понять людей, их мотивы и поступки. В том числе из-за того, что сам еще окончательно не определился со своими убеждениями. Верней со своей мотивацией.

Никифор помолчал и нехотя начал рассказывать.

— Жили мы хорошо... все было, батя даже матушке швейную машинку спроворил. Но горбатились... с рассвета до ночи... я-то еще мальцом был, одиннадцать лет, а сестричка вообще... батя никому спуску не давал и сам жилы рвал... все мечтал, что детей в люди выведет...

Когда колхозы стали организовывать, сам отвел две телушки и бычка, мол, помощь вам, но сам в колхоз не пошел... — Лицо у Никифора страшно исказилось, и он прошипел: — Так мало этим сукам оказалось! Голытьба! Думаешь кто колхозом руководил? Самые ледащие, самая пьянь и бездельники! Батя говорил, кто захочет — жить будет! Работай и господь не оставит! А эти... пришли раскулачивать. Все забрали! Скотину, птицу, швейную машинку, одежонку, все! У Настюхи, сестрицы моей, куклу забрали. Куклу, бля!!! Конуру собаки и пяльцы матери и те сволокли. Дома шаром покати! Голые стены! Батя и кинулся с вилами... ну и порешили его, в общем. А потом еще добивали колесом тележным. А мы...

Никифор махнул рукой и замолчал.

— Говори, — приказал Ваня.

— А что говорить... — хмыкнул Никифор. — Сестра с голоду померла, мать заболела и тоже умерла, а я в город подался. Беспризорничал поначалу, воровал чтобы с голодухи не подохнуть, потом в тюрьму угодил, отсидел — снова в тюрьму. Опять и снова. Почитай тюрьма воспитала. Всю жизнь мне эти суки поломали, понимаешь? А колхоз тот развалился, нахрен, дохозяйствовались, а председателя свои шлепнули, ибо проворовался... — он с усмешкой посмотрел на Ивана. — Вот скажи, за что мне любить советскую власть? Я ее не предавал, потому что она не моя! Не моя! Не моя и точка!

— Ты Родину продал... — тихо ответил Ваня. — Власти меняются, а родина всегда остается...

— Родину, говоришь! — вскинулся Никифор, но тут же сник, уткнулся лицом в колени и нехотя буркнул: — Может и так. Может ты и прав... может... Ладно... помогу я вам, а потом сам решай, жить оставишь или в расход. Противится не буду. Вот что хочешь то и делай. Слово мое твердое, будешь убивать — не шевельнусь.

Ваню ничуть не тронул рассказ Никифора. Возможно из-за того, что он успел наслушаться всякого подобного и напрочь очерствел. А еще потому, что уже давно понял — последнее в этой жизни — это предавать Родину. Даже из лучших побуждений.

Он посидел еще немного и грубо приказал пленному:

— Теперь рассказывай, как будем лагерь брать. Все рассказывай, до мелочей.

Предатель встрепенулся.

— Лагерь на холме, вокруг густой осинник — не пролезешь. Три землянки, в одной Сидор сам квартирует, в другой остальные. В третьей склад всякого полезного и там же держат пацанчика, связного партизан. Есть еще из жердей сложенный лабаз, туда видать баб с детишками определят. Подхода к стоянке только два — Сидор там часовых ставит. Больше никак не подойдешь. Но я с часовым сам справлюсь — дай только нож. Да не переживай — мое слово твердое. Осторожней с Сидором — матерая сволочь. И еще Тишка — его подручный. Здоровый словно шкаф, силищи немеряно. Остальные — так, шелупонь. Ну как... немцы хорошо вышколили, но душка им не хватает. В кодле — смелые. По одному... сам понимаешь. Заходить надо ночью...

Иван внимательно выслушал Никифора, задал несколько вопросов, а потом скомандовал продолжать путь.

Шли до самых сумерек, долго и трудно, еле продрались через болото. К счастью, ночь выдалась безоблачной, и луна немного освещала путь.

После того как вышли из топей, Никифор остановился и протянул к Ивану связанные руки.

— Ну, решай! Здесь уже недалече. Дай штык, все сделаю красиво и вернусь. Вернусь, сказал!

Иван заколебался. Никифору он не верил, однако что-то подсказывало, что сейчас он не подведет. Именно сейчас.

Посмотрел на Петруху, словно хотел увидеть на его лице поддержку, но в темноте ничего не увидел.

Внезапно решившись, резанул путы немецким трофейным ножом, а потом, перевернув его рукояткой вперед, молча сунул Никифору.

Со стороны якута послышалось язвительное хмыканье.

Никифор благодарно кивнул, перехватил нож поудобней, и молча скрылся в темноте.

Ваня хотел попросить Петруху проследить за предателем, но тот без напоминаний скользнул в лес.

Потянулось изнуряющее ожидание. Иван костерил себя почем зря за то, что доверился предателю.

«Предал раз — предаст и второй... — злился он. — Тварь остается тварью, ничем не исправишь. Рано или поздно говно все равно всплывет. А я тоже хорош... пустил слезку... твою же мать, может самом за ним идти? Так поздно уже... ладно, хватит ныть, Петруха исправит, если я налажал...»

И почти пропустил появление якута. Хотел спросить, что случилось, но потом услышал еще шаги и понял, что, зря терзал себя.

Никифор молча протянул нож Ивану ручкой вперед. Ваня машинально взял и почувствовал, что рукоятка вся липкая от крови.

— Там еще один стоит, недалече... — пленный покосился в темноту. — Я схожу? И вы за мной, с той стороны заходить будем.

Иван вернул нож. Ему стало стыдно за свои подозрения, и он машинально еще раз мысленно выматерил себя.

Со вторым часовым вышло просто и незатейливо.

— Слышь, это я, Никифор... — громко буркнул пленный. — Не пальни сгоряча...

— Аа-аа... — с облечением ответил ему прерывистый басок. — А где остальные?

— Тебя что, Сидор за главного оставил? Вопросы, смотрю, задаешь... — хмыкнул Никифор. — Где-где... на месте. Я за инструкциями. Что-то того штемпа в германском клифте не видать. Где Сидор?

— Так у себя, где еще. Там у костерка кукует Миха, дневалит, значит. Остальные отбились уже. А бабы в балагане...

— Ага, понял. Ты где там? Покажись...

Раздался звук тупого удара, потом сразу второго и третьего, сменившиеся громким прерывистым сипеньем.

А потом вернулся Никифор и пожал плечами:

— Готово, можно заходить. Только я первый, там еще дневальный. Я ствол оставлю?

Он показал в руке немецкий МП.

— Бери... — без колебаний ответил Ваня. Сомнения в отношении Никифора исчезли, но он все равно решил приглядывать за ним.

Они проскочили сотню метров по узенькой, едва заметной тропинке. Скоро послышался запах костра и табачного дыма.

«Я бы этому дневальному в жопу эту папироску засунул, демаскирует же лагерь... — неожиданно подумал Ваня и чуть не рассмеялся. — Совсем охренел, дурачок. Профессиональная деформация, мать ее. Видать, действительно, по мне армия плачет...»

По центру большой поляны курился маленький костерок в ямке, рядом всхрапывал во сне дневальный в ватнике, сидя на обрубке бревна.

Никифор осторожно подошел к нему, приобнял и одним движением вспорол горло.

Из большого, крытого корой балагана послышалось детское хныканье, но сразу стихло.

— Там Сидор, там — братва... — пленный показал стволом автомата на землянки.

Ваня кивнул, вытащил гранату и, на ходу скручивая колпачок, пошел к убежищу Сидора, показав Никифору и Петрухе на вторую землянку.

Щелчок, шипение — «колотушка» скользнула в отдушину.

Через пару секунд грохнул глухой взрыв, из дверного проема и всех щелей выметнулись клубы вонючего дыма. Почти сразу еще раз бабахнуло, следом ночную тишину разорвали болезненные вопли, сквозь которые прорвался жалобный женский визг.

— Твою мать! — ругнулся Иван и заорал Никифору. — Не выпуская баб из балагана!!! Петруха, еще одну гранату...

Из землянки вылетела огромная дымящаяся фигура и на ходу, не глядя, хлестанула очередью по сторонам.

Никифор споткнулся и боком завалился на землю. Ваня даванул на спусковой крючок, второй и третий раз, но верзила все не падал, вслепую поливая все вокруг очередями. И упал только после того, как стукнула винтовка Петрухи.

Из балагана несся бабский вой и причитания, густо разбавленный детским плачем. Из землянок несло горелой ватой и плотью, смрадом тротила и керосина.

Иван закинул еще одну гранату в землянку, подбежал к второй, сменил магазин и высадил его веером в дверной проем. И только после этого подскочил к Никифору.

— Жив?

Бывший пленный громко закашлялся, утер рот ладонью, глянул на нее и прохрипел:

— Зацепил, сука. Видать, все мне...

— Блядь! Терпи, здесь врач есть. Сейчас... — Иван вскочил и ринулся к балагану. — Варвара Сергеевна! Нужна ваша помощь...

— Ваня? — врачиха недоуменно уставилась на Ивана и гневно закричала. — Ты что сделал? Это же партизаны! Как ты мог! Убей и меня! Давай, стреляй! Я всегда подозревала, что ты немецкий диверсант! Ну...

— Твою же мать... — бессильно выругался Ваня. — Варвара Сергеевна... это не партизаны. Это немецкая ягдкоманда...

— Не ври!!! — взвизгнула военврач и протянула к Ивану руку с непонятно откуда взявшемся у нее маленьким блестящим пистолетом. — Руки вверх! Застрелю!

По ее бешенным глазам было видно, что Варвара Сергеевна выстрелит не задумываясь.

Иван качнулся вправо, сбивая прицел, нырнул влево и в прыжке ударил ее в челюсть кулаком.

Щелкнул выстрел, военврач тихо ойкнула и медленно осела на землю.

Позади раздался сдавленный вскрик.

Иван резко обернулся и увидел, что Петруха стоит на коленях, зажимая рукой правую сторону груди.

Иван не смог даже выматериться от горя.

К счастью, пуля попала якуту в ребра и, судя по всему, никакого особого вредя нанести не смогла.

А Никифор... он уже был мертвый.

Дальше Ваня пинками выгнал Курицыну из балагана, заставил ее перевязывать якута, пообещал закинуть туда гранату, если женщины не заткнутся, связал руки Селиверстовой, достал фонарик и начал осматривать землянки.

И в первой же опять заледенел от горя, потому что вместе с дохлым Сидором, нашел там изорванную осколками Любашу, одну из неожиданных попутчиц, судя по всему добровольно ночевавшую с главарем «партизан».

К счастью, во втором убежище, кроме недобитых псевдопартизан никого не было. Добив раненых, Ваня вышел на улицу, дрожащими руками вытащил сигарету из пачки, закурил и вошел в третью, где держали партизанского связного.

Совсем молодой мальчишка, с распухшим, изуродованным побоями лицом сидел в углу, привязанный к столбу.

Увидев Ваню, он что-то гневно прошепелявил и сплюнул.

— Не шипи парень... — Иван присел рядом и перерезал веревки на ногах и руках связного. — И не вздумай дергаться. Свой я, хотя по виду и фашист. Задание у меня такое, секретное. Думаешь мне самому не противно. Но надо.

Мальчишка настороженно зыркнул на Ваню, но смолчал.

— Мне твои секреты нахрен не нужны, мне помощь твоя нужна, — Иван устало покачал головой. — Понял? Сам я не справлюсь. Ходить можешь? Тогда идем. Да не шарахайся. Сидора с его вертухаями мы положили. Вот... молодец... держись рядом...

— Ну что? — первым делом он подошел к Курицыной.

— Жить будет, но надо операция и покой, — угрюмо пробурчала военфельдшер. — Пуля надломала ребро и вошла в правое легкое. Но неглубоко.

Петруха бледный как смерть лежал на боку быстро, но беззвучно шевелил губами, видимо безжалостно материл Ивана на своем мудреном языке.

— Тварь! Фашист! Я тебе горло перегрызу! — бесновалась пришедшая в себя Варвара Сергеевна. — Военфельдшер Курицына, я вам приказываю! Под трибунал...

В аккомпанемент ей из балагана доносились тихий вой и причитания.

— Вот видишь? — пожаловался Иван мальчишке. — А все так хорошо начиналось. Объясняй давай. Мне они не поверят.

Тот посмотрел на Ивана, солидно откашлялся и, болезненно морщась, неожиданно сильным голосом приказал Селиверстовой:

— А ну заткнись тетка! Не партизаны это были, а сволочные предатели. Вишь, как меня приголубили. А с этим мы разберемся, но не фашист он. Вроде не фашист... — он на мгновение смутился, но быстро выправился. — Значится, отставить ругаться!

Ваня облегченно выдохнул, ушел в сторонку и достал флягу с коньяком. Пару глотков и еще одной сигареты хватило, чтобы немного прийти в себя.

После чего он вернулся к Селиверстовой и развязал ей руки:

— Вставайте, только без глупостей.

Врачиха всхлипнула:

— Прости меня Ванечка, пожалуйста.

— Это вы у него просите прощения, — Ваня покосился на якута. — А лучше сделайте так, чтобы он выжил. Потому что, если Петруха не выживет, я вас просто повешу. Вам все понятно?

Селиверстова быстро кивнула.

— Так-то лучше. — Иван протянул руку. — Вставайте, мне нужна ваша помощь. Сначала еще раз осмотрите Петруху, потом займитесь женщинами — успокойте их. Пару дней посидите здесь, затем уйдете к партизанам. Связной вас отведет.

— Ты останешься с нами? — Селиверстова заглянула ему в глаза.

Ваня молча покачал головой и ушел к Петрухе.

— Ну что, братка?

Якут хотел что-то ответить Ивану, но Ваня прижал палец к губам:

— Молчи братка, тебе говорить нельзя. Скоро отремонтируют тебя, как новенький будешь. А я... мне... — Ваня запнулся. — Мне надо идти. Не могу ждать. Но мы увидимся. Обязательно увидимся.

Петруха несколько раз кивнул, мол, понимаю. Нырнул рукой под гимнастерку, вытащил маленькую темную фигурку, сунул ее Ване и едва слышно прошептал:

— Дерси, никуда не девай, пусть всегда с тобой. Помосет. Фалт больсе будет. Мне дед давал...

Иван прикусил губу и осторожно обнял Петруху.

— Спасибо, братка!

От мысли, что с якутом придется расстаться, сжималось сердце. Он уже так привык к Петрухе, что не представлял себя без него. А еще, ему начало казаться, что без друга у него теперь ничего не получится.

Но с другой стороны, он не видел себя в партизанах.

После якута Ваня подошел к связному.

— Ну что Мишка. Теперь ты здесь главный. А мне надо уходить. Думаю, справишься. Только помни, если твои баб бросят...

— Какие такие мои? — паренек нахмурился. — Не знаю никаких моих...

— Ладно, ладно, — усмехнулся Ваня. — Ты меня понял. Скажешь командиру, что это приказ. И если он этот приказ не выполнит — с него спросят. На самом верху спросят. Понял?

Потом отошел в сторонку, посидел немного и пошел назад, к Варваре и Дуняше, крепко сжимая в ладони талисман Петрухе.

Загрузка...