Император Терний

30

Пятью годами ранее

Марко стоял рядом с чемоданом, какой-то напряженный, ему было явно неудобно в плаще.

— Неужто есть закон, согласно которому ты не можешь это снять?

Я ухмыльнулся и поднял его тяжеленный чемодан.

— А кираса на такой жаре не натирает, сэр Йорг?

Я снова надел ее, когда мы пришли в порт. Не то чтобы она пригодилась на борту, но на берегу стоило потерпеть.

— Черное охраняет от удара кинжалом? — спросил я.

— Традиция кого угодно удержит от попытки, — сказал Марко.

Привилегии клана банкиров едва ли много значили для меня как для дорожного брата, но, несомненно, при дворах Сотни и в коридорах Вьены они обеспечивали защиту, недоступную даже королям.

— Давай-ка найдем, на чем доехать. — Я кивнул в сторону самого широкого переулка, ведущего с площади.

Все улицы Кутты были узкими, окаймленными высокими зданиями, — только так можно создать тень. Повозки здесь не могли проехать, но серьезные грузы выгружали дальше, в Танжере, более крупном и ориентированном на торговлю порту.

Марко последовал за мной, держась на расстоянии, словно отказываясь от защиты и строго определяя для меня роль носильщика. Люди повсюду знали, что напасть на современного — значило открыть счет вражды с кланами и что из флорентинских сундуков будет рекой литься золото, покуда долг не уплатят и весы не придут в равновесие. Однако же в Разрушенной Империи перспектива возможной смерти от ножа убийцы защищала хуже, чем могли надеяться банкиры, если золото можно было получить прямо сейчас, немедленно. Возможно, в менее диких и лучше знакомых с понятием чести краях традиции современных обеспечивали большую уверенность. Конечно, мавры весьма почитали купцов и поддерживали порядок лучше, чем мы в землях близ Вьены.

Пока я тащил злополучный чемодан в поисках конюшен, мое решение оставить Брейта в безопасности под присмотром кузнеца в порту Альбус с каждым метром казалось все более неразумным. В конце концов я принялся отчаянно ругаться, весь взмок, руки горели — и вот мы таки добрались до нужного места. Это были какие-то стойла. Верблюды бродили вокруг крытой поилки — шелудивые, линючие, со свалявшимся мехом на шее и потрескавшейся кожей на коленях. Я раньше видел верблюда, давно, в цирке доктора Тэпрута. Здоровенная животина, нескладная, плюющаяся. Эти выглядели не лучше.

— Подожди тут.

Я отодвинул Марко, постучал в дверь, сколоченную из потрескавшихся, выгоревших на солнце досок, и через некоторое время мне ответил старик с бельмом на глазу. В тени у него за спиной я услышал фырканье и топот лошадей.

— Ас-салам алейкум. — Я пожелал старому мошеннику мира. Все торговцы лошадьми мошенники. — Двух верховых коней и вьючного мула.

Я поднял три пальца, а в другой руке — золотой флорин с дедовским профилем и закончил свою речь восклицанием «Иншалла»,[9] тем самым исчерпав запас местных фраз, которые успел выучить за время общения с Юсуфом.

Старик посмотрел на меня здоровым глазом и пробежал пальцами по подбородку цвета кофе с молоком, заросшему седой щетиной. На нас упала тень — человек верхом на верблюде. Я покосился на него — это был воин, закутанный в черное одеяние, лишь глаза сверкали из-под шеша. Он проехал дальше.

— Двух коней, — повторил я.

Старый барышник забормотал какую-то абракадабру и махнул рукой в знак отрицания. Он знал, что мне нужно, — все в Кутте, кому есть что продать, хоть как-то могут изъясниться на имперском хотя бы для нужд торговли.

— Двух!

Я добавил еще монету и потер их одну о другую между пальцами.

Ему было явно больно сделать это, но он покачал головой и перестал бормотать. Дверь со стуком захлопнулась.

— Они точно не хотят, чтобы ты попал в Хамаду, Марко.

Я его ну никак не обрадовал. Он хмурился каждый раз, как я называл его по имени, вздрагивая от преступления против строгих манер и излишней фамильярности.

— Марко, — сказал я, наклоняясь достаточно близко, чтобы учуять, как он скис, — идти далеко. У тебя нет друзей в Кутте?

— Нет.

Я подумал, что, может статься, у него вообще нет друзей. Тащиться с ним через пустыню в Хамаду что с лошадьми, что без казалось страшной глупостью. Кто-то влиятельный, возможно, сам Ибн Файед, не хотел, чтобы Марко прибыл туда. Более того, по крайней мере три матемага, судя по всему, предчувствовали мой приезд, а это значило, что Ибн Файеду известны мои намерения. Единственным разумным выходом было развернуться и плыть в порт Альбус. Если, конечно, Юсуф, Каласади и другие уже давно не просчитали такой ход. Вести себя предсказуемо значило бы лишь больше запутаться в расставленной ими сети. Возможно, даже попасть под арест в доках или потерпеть кораблекрушение, организованное специально для меня, покуда я играл в двенадцать линий и попивал чай. Прибыть сюда уже само по себе было неверным шагом — по правде говоря, продиктованным обычным детским тщеславием.

— И что ты хочешь, чтобы я сделал, Марко?

Бросить его на произвол судьбы казалось самым разумным. Но кости велели мне обрести нового друга, а разумный выбор — это предсказуемый выбор, что на данной стадии не означало спасение от гибели.

— Мне нужна комната.

— Это я могу устроить.

Я пошел один, отловил за шкирку уличного мальчишку и за медную монетку узнал дорогу в гостиницу. Тяжелая старинная дверь, к которой меня привел парнишка, выглядела непривлекательно — совсем одна на фоне широкой белой стены. Я постучал, и из-за решетки на меня уставилась женщина. Старая карга, старше истертого дерева и ржавых гвоздей. Она распахнула дверь. Слишком морщинистая и согбенная, чтобы носить покрывало и блюсти скромность, она окинула меня неодобрительным взглядом и провела внутрь. Интерьер удивил меня. Короткий коридор вел во внутренний дворик, где лимонные деревья росли в тени балконов, поднимающихся на четыре этажа с каждой стороны. Изразцы украшали все поверхности, белые и голубые, с геометрическими узорами. Иллюзия прохлады, но все же.

Я взял две комнаты, заплатил медными монетами полудюжины стран и пошел за Марко. Он ждал там, где карга не могла увидеть его из-за решетки, и я пропустил мимо ушей ее резкие гортанные жалобы, таща чемодан по коридору. Банкир следовал за мной.

— Слишком маленькая, — сказал Марко.

Пот тек с него ручьями, но ему, казалось, было все равно. Я еще не видел, как он пьет. Неудивительно, если скоро он начнет съеживаться. Что-то в нем взывало к магии смерти во мне, к сердцу некроманта. Пальцы начало покалывать.

— Слишком маленькая для чего?

Я рухнул на чемодан. Тащить его на второй этаж оказалось тяжеловато.

Марко нахмурился. Я привык считать, что банкиры, особенно путешествующие, несколько более дипломатичны и умеют скрывать свое истинное отношение, но этот совершенно откровенно выказывал свою неприязнь ко мне. Возможно, у него среди золота лежал амулет, но я пока ни того, ни другого в глаза не видел.

— Ты должен мне за комнату и за проводника, банкир.

— Проводника? Какой-то оборвыш завел тебя невесть куда.

— Оборвыш, которому я заплатил, — сказал я, не поднимаясь с чемодана.

— Я все подсчитываю, сэр Йорг. А теперь, если будешь так любезен и оставишь меня одного…

Я поднялся и ушел к себе в комнату, где тут же снова рухнул. Я лежал с закрытыми глазами, представляя резкие ветра над ледяными плечами Хальрадры. За полгода я пересек половину Империи. И, как Златовласка, я вечно жаловался — то мне было холодно, то жарко. И в первый раз мне хотелось назад в горы, туда, где все как надо. Впервые я думал о своем королевстве как о доме.

Если долго смотреть на растрескавшийся потолок, ум начинает блуждать. Список причин, что привели меня сюда. Список ответов, которые я мог бы дать на этот вопрос. Ни один из них сам по себе не был удовлетворительным, но вместе они вполне убедительно объясняли, зачем я ввязался в эту глупость. Оррин из Арроу направил меня, рассказывая об океанах и далеких странах. Возможно, я думал, что, если расширю свои горизонты, заполучу часть его магии. Фекслер Брюс направил меня, мигнув красным огоньком, что горел сейчас над калифатом Либы. Любопытство привело меня в Иберико и привязало к пыточному столбу Плохих Псов. Было бы справедливо утверждать, что любопытство заарканило меня. Я, конечно, не открыл шкатулку, но почти на все остальное меня все-таки сподвигло любопытство. Каласади подтолкнул меня своим предательством. Ибн Файед — угрозой. Мой дед — когда решил, что меня стоит спасти, и велел не уезжать. И наконец, возможно, хотя я бы назвал это мщением, меня в этот раз влекла не необходимость нанести ответный удар, но необходимость защищать. У меня была семья.

Когда-то давно мать велела мне присмотреть за Уильямом, уберечь моего братишку. И хотя с тех пор мне многое удавалось, это был мой первый провал и самый болезненный — болезненнее, чем шрамы от терний, оставшиеся вечной памятью о том дне. Как и Марко, я вел свою бухгалтерию, и хотя это являлось неважной заменой, я собирался все довести до конца. Тот старик в замке у моря. Старая женщина, которая любила его и мою мать. Мой дядя, хоть и военный. И никаких терний, чтобы удержать меня. Угроза нависла над ними, и на этот раз никто: ни человек, ни призрак и ни чудовище — не мог мне помешать спасти их.

Ясновидение высоко ценится. Я считаю, что, когда начинаешь вот так отчетливо видеть самого себя и видеть подлинные причины собственных действий, возможно, было бы лучше оставаться слепым. Ради блаженства неведения я сказал бы себе, что меня влекла лишь месть, как это случалось раньше, когда выбирать приходилось между черным и белым, как между фигурами на доске, и жизнь представлялась несложной игрой.

Жара, тишина и слабые звуки, на расстоянии казавшиеся знакомыми — их отличие от всего привычного скрадывалось, — все вместе это убаюкивало меня. Какое-то жужжание заставило меня очнуться, я потянулся к ножу на бедре. Что-то у меня на груди? Я хлопнул ладонью по горячему металлу кирасы. Снова жужжание, будто огромная муха забралась под броню и не могла вылезти обратно.

Я таки выловил источник жужжания между железом, тканью и потеющей плотью и вынул его. Кольцо Зодчих! Я взял его за шнурок, на котором оно свисало с моей шеи, и кольцо начало медленно вращаться. Снова зажужжало, и вибрации выглядели так, будто контуры слегка размыло. Я поднес его к глазу, и тут же вся стена, разделяющая наши с Марко комнаты, покрылась пульсирующим красным светом.

— Любопытно.

Я пододвинулся к стене и приложил к ней ухо. До меня донесся разговор, слишком невнятный, чтобы разобрать слова или даже распознать язык. Балкон за моим окном над лимонными деревьями соединял все комнаты. Я выскользнул наружу и подкрался к окну Марко. Ставни у него были закрыты.

Любой, кто, стоя во дворе, вздумал бы поднять голову или вышел на балкон, неизбежно заметил бы меня. Однако в Кутте, похоже, банкирские кланы уступали в популярности лобковым вшам, и я подумал: маловероятно, что кто-то пожалуется, будто я шпионю. Вообще-то как раз отсутствие чьего-либо внимания убедило меня, что они все шпионят за мной.

Я прижался к щели в ставнях. Конечно, так много не увидишь, особенно если учесть, что день был ясный, а в комнате царил полумрак. Однако призрак Зодчего светился собственным светом, белым, оттенка не то кости, не то цветов магнолии, и я отлично смог разглядеть и его, и Марко, напоминающего при таком освещении бледный рельеф.

Шпионить — дело хорошее, но вообще-то мне не хватает для этого терпения, особенно на такой жаре. Я просунул пальцы в щель и сломал ставни. Защелка соскочила и полетела по полу прямо к начищенным кожаным башмакам Марко. Я вошел и закрыл ставни за собой.

— Ах, простите. — Я очень, очень небрежно поклонился. — Мне правда нужно было узнать, что это вы тут затеваете.

Современный отшатнулся, лицо его исказилось то ли гневом, то ли ужасом.

Посреди комнаты лежал открытый чемодан, кровать была поставлена вертикально и прислонена к двери, чтобы освободить место. Снаружи чемодан оказался обтянутым акульей кожей, а внутри виднелись металл, пластик и бледные узоры под стеклом, напомнившие мне о тайной панели под горой Хонас.

— Ага, аберрация.[10]

Голос этого призрака Зодчего был начисто лишен теплоты Фекслера, каждое слово словно рождалось мертвым. Он казался моложе, лет тридцати, может, сорока, по изображению, сложенному из бледных теней, трудно сказать точнее. Одет он тоже был иначе — во что-то многослойное, облегающее, с пуговицами и нагрудным карманом.

— Аберрация? Мне нравится. Уж чем только меня не обзывали, но так — впервые. А мне как называть тебя, призрак?

— Убей его! — прошипел Марко, прижимая к груди шляпу, словно талисман.

— Ну, вообще-то так обходиться с друзьями не принято. — Я недобро улыбнулся Марко, потом снова посмотрел на призрак. — Вместо этого можешь сказать мне, зачем тебе понадобилось, чтобы Марко тащил тебя через половину Марока, когда ты мог бы смотреть тысячей невидимых глаз и открывать потайные двери в десятках королевств. И что тебе надо от Ибн Файеда?

— Можешь называть меня Михаэлем. — Призрак усмехнулся, выбрав одну из тысячи усмешек, которыми пользовался Михаэль — человек из плоти, много веков назад обратившийся в прах. Настоящая улыбка, но что-то в ней было не так, будто ее пришили на лицо мертвеца. — И мне нужно, чтобы меня несли, потому что Ибн Файед ударился в новую веру, ту, что велит ему искать любые следы Зодчих и уничтожать их. Что, разумеется, и дает ответ на твой вопрос о том, что мне до него, Йорг.

— Ну тогда ладно. У меня тоже есть к нему дело. Правда, добраться туда оказалось проблематично. Возможно, у тебя есть в запасе какие-нибудь древние чудеса, благодаря которым мы все можем улететь туда, как птицы?

Марко фыркнул, изображая презрение. Но Зодчие ведь летали. Я узнал об этом в отцовской библиотеке.

— Ну? — спросил я.

Если этот поворот событий тоже был предусмотрен вычислениями матемагов, я вполне мог признать поражение — но я не думал, что они и это учли, а потому почувствовал, что не отказался бы пересечь пустыню и прибыть ко двору Ибн Файеда со своими двумя новыми друзьями.

— У меня есть кое-что получше, Йорг Анкрат, — сказал Михаэль. — Мы отправимся на корабле.