Игра королей

Глава 7

2578 год, август.

Бар был самым обыкновенным. Из тех, в которых собираются офисные служащие пропустить по стаканчику после трудового дня. Здесь было в меру шумно, в меру уютно, в меру дымно. В меру вкусное пиво. В меру съедобные копчености, поданные в качестве закуски. Все в меру. Все как обычно. Обычно — для обычных людей. А для наследника престола?

М-да… что-то не похоже, что ему дадут сегодня побыть обычным человеком. По крайней мере, конкретно эта физиономия, торчащая из воротника обтерханного костюма, точно не даст. Потому что как бы ни отворачивался лейтенант Митрофанов, как бы ни изображал полнейшую случайность своего здесь появления, все было совершенно ясно. И снаружи, небось, тоже покуривают. И «такси» наверняка дожидается. Ох, Мария Александровна! Ну да ладно, есть вещи, с которыми бороться бессмысленно. Как же это? «И разума отличить одно от другого»?

Порой Константин… не то чтобы жалел о своем рождении в семье императора — тогда еще великого князя Георгия Михайловича. Нет, не жалел. Просто время от времени он пытался представить себе, что было бы, будь его отец учителем. Или фермером. Или полицейским. Пытался, да. Но ничего не выходило. С самого детства Костя знал, кем ему предстоит стать — если он достойно проявит себя. С самого детства видел только одну цель и шел к ней по узкому, вычерченному предназначением, коридору.

А что бы он стал делать, если бы вдруг предназначение изменилось? Или попросту исчезло? Как бы он пережил это? Иногда Константину казалось, что он знает ответ: шесть лет назад потерявшая цель, выпавшая из коридора женщина чуть не сошла с ума у него глазах. Эту драму великий князь сумел предотвратить. А сколько было тех, которые не сумел, потому что даже не знал о том, что они имеют место быть?

Однажды в частной беседе Мария с грустной усмешкой заметила, что ясная цель — это прекрасно. Но исключительно до тех пор, пока она не достигнута. Пока есть, куда идти. Пока есть стены коридора — тесные, да, но на них можно опереться при движении, за них, наконец, можно уцепиться, чтобы не упасть. Или хотя бы, сползая по ним, не слишком сильно ушибиться при падении. А что делать, когда коридор выводит тебя… не в комнату, не в зал даже — во Вселенную? Опереться — на что? За что цепляться? Кто ты и что ты в огромном мире, которому нет до тебя никакого дела? А того, что виделось очередной точкой опоры, на поверку оказалось совершенно недостаточно…

Что ж, он дал ей новую цель. И даже успел предложить еще одну. Вот только до сих пор так и не смог добиться внятного ответа, считает ли она эту новую цель достойной себя. Или хотя бы просто интересной.

Девять месяцев назад.

Если бы лет шесть назад Таре Донован кто-нибудь сказал, что она выйдет замуж, отставной капитан бельтайнских ВКС только посмеялась бы. Замуж? Она? Бросить — или, по крайней мере, притормозить — карьеру в полиции? Из года в год видеть за ужином и за завтраком одного и того же мужчину? Да еще самой же эти завтраки и ужины готовить? Уборка, стирка, глажка? Может, вам еще и детей? Ну нет. Хватит с нее одной Кэти. Долг перед обществом выполнен — и отстаньте. И вообще, замужество для тех, кто не может стоять на своих ногах.

А уж если бы этот гипотетической «кто-нибудь» назвал в качестве кандидата в мужья Теда, она бы и смеяться не стала. Разве что повертела бы пальцем у виска. Этот громила? Шутить изволите?!

Неотесанный мужлан, вломившийся в «Крыло сапсана» ранним утром и буквально выдернувший из-за стойки расплывшегося в улыбке Грега, даже второго взгляда не стоил. Как, впрочем, и первого. Ну, первый-то ладно, надо же посмотреть, кого принесли черти мешать честным пилотам расслабляться после смены. Но второй? Никогда. И поощрять предпринимаемые время от времени неловкие попытки поухаживать она уж точно не собиралась.

Всё изменилось год спустя, когда Тара выгуливала четырехлетнюю Кэти по знаменитому Парку Цветов. К немалому беспокойству матери, Кэтрин Теодора Донован не проявляла никакого интереса к преподаваемым в Учебном центре предметам. Нет, дочка училась вполне прилично, но и только. Вот растения — любые — интересовали ее непритворно, а основы физики, математика, логика и физподготовка… Испытания-то Кэти пройдет и в Корпус поступит (если переживет имплантацию), но первый пилот из малышки может и не получиться. А это плохо; что само по себе, что для репутации и рейтинга Линии Донован.

Ее размышления неожиданно прервал окрик:

— Мисс Донован! Какая приятная встреча! — и глазам матери и дочери предстал Тед, который пробирался к ним, на удивление ловко лавируя между гуляющими людьми.

Тара досадливо поморщилась, но тут же коварно усмехнулась, предвкушая развлечение. Уж кто-кто, а Кэти виртуозно умела отшивать материных поклонников. И точно: дочка, как обычно, с места взяла разгон, подпрыгнула и со всего маху боднула Теда головой в живот.

Результатом были изрядно озадачены оба. Совершенно одинаковым жестом потирая — одна лоб, а другой район солнечного сплетения — они с уважением уставились друг на друга.

— Ты кто? — спросил, наконец, улыбающийся мужчина, несколько раз сравнив взглядом плечистую светловолосую Тару и худую растрепанную девчонку, чьи черные, как смоль, волосы торчали во все стороны непослушными вихрами.

— Я Кэти. А ты?

— Я Тед.

— Мишка Тедди, мишка Тедди! — завопила девочка и тут же принялась трещать: — А ты молодец! Держишь удар! Никто не держит! А мама говорит, что они все слабаки! А правда, у меня лоб твердый? А…

— Мама правильно говорит, — серьезно кивнул Тед, присаживаясь на корточки. Его кельтик, поначалу совсем неразборчивый, был сейчас вполне на уровне. — Удар надо держать. И лоб у тебя твердый. А еще ты красавица. И твоя мама — тоже.

Спустя полгода Тара со скандалом забрала Кэти из Учебного центра. То, что дочка Испытания прошла так себе, ее не слишком обеспокоило. Формальное предложение о поступлении Кэти в Звездный Корпус было, к великому изумлению предлагавших, отвергнуто. Выставленный за обучение счет — не хотите, чтобы девочка служила Бельтайну? Извольте заплатить за пройденную подготовку! — погасили пополам с Тедом. И Тара даже немного растерялась, когда поняла, что не хочет возражать на категорическое: «Дело общее. Сама ведь понимаешь, что Катьке в Корпусе не место. А я помогу, чем смогу, не переживай».

А еще через два месяца они — все трое — прилетели на Новоросс. Тед, которому показалось мало поставлять на Бельтайн настоянный на травах дедовский самогон, решил начать производство поближе к потребителю и нуждался в консультациях.

Встречали их так, словно в гости пожаловал сам принципал Совета Бельтайна, не меньше. За баней («Это как сауна, только лучше, тебе понравится!») последовал ужин, да такой, что Тара быстро устала удивляться скудости собственного воображения.

Набегавшуюся, а потом наевшуюся до отвала Кэти посмеивающийся Тед унес спать, а его матушка принялась расспрашивать приятельницу сына о ее житье-бытье. Ирине было интересно всё: и военная служба, и работа в полиции, и планы на будущее — Тед представил Тару как своего компаньона. И, конечно, дочь.

— Хорошая у тебя девчушка. Бойкая. И к травам тянется. Это хорошо, это правильно, женщине в травах разбираться — самое то.

Некоторое время назад Тара, как и Кэти, прошла гипнопедический курс русского, но разные слова, обозначающие одно и то же, все еще иногда ставили ее в тупик. «Девчушка», например. Уменьшительно-ласкательное от «девочка», кажется. А еще «девчонка» (уже не ласкательное); «девчоночка»; «девуля» и «девуленька» (но это может быть и обращение к молодой незамужней женщине); «девица» (то же самое)… ох.

— А отец-то ее где? Вдовеешь?

Задумавшись о слове «отец» (батюшка, батька, папа, папаша, папаня, папуля, тятя, тятенька…), Тара чуть не упустила смысл вопроса. Но не упустила, а значит, надо было отвечать. Вот только вряд ли в этом консервативном (патриархальном, старомодном) доме придется по душе ее ответ.

Она вдохнула. Выдохнула. Поймала неожиданно напряженный взгляд вернувшегося за стол Теда.

— Я линейный пилот, Ирина. Наши дети — плод искусственно созданного генетического композита. У них не бывает…

— Я — отец! — рявкнул Тед, поднимаясь на ноги и упираясь в потемневшую от времени столешницу крепко сжатыми кулаками. — Ясно?! Молчи, потом спорить будешь. Я отец. И точка.

Опешившая Тара словно со стороны услышала, как кто-то растерянно произнес — ее голосом! — «Ладно, как скажешь…», и тут же ее ребра обреченно пискнули в объятиях Ирины.

— Ну, слава тебе, Господи! — во всеуслышание провозгласила матушка Теда. — Догадался-таки, дубина стоеросовая! И малявка — Катерина Федоровна, как по заказу! А то ишь, выдумали: «компаньон»!

Теперь, три с лишним года спустя, помимо Кэти был еще Гэбриел («Гаврюха — голова два уха!» — гремел Тед, подкидывая хохочущего сына к потолку). И у Тары были веские причины полагать, что этим дело не ограничится. Во всяком случае, один месяц ее работающий как часы организм уже пропустил.

Сегодня, правда, Тед попросил ее отвезти детей к соседям. Чем-то не нравился ему предстоящий визит соотечественников. И, похоже, правильно не нравился — на браслете коммуникатора вернувшейся от Робертсов Тары замигал тревожный красный огонек. Муж сообщал об опасности и призывал соблюдать осторожность.

Собственно, он и ей велел остаться с детьми, но у отставного капитана Донован имелась своя точка зрения на смысл обещания «в горе и в радости». А повиноваться супругу Тара с самого начала не собиралась. Поэтому, оставив машину, она еще до получения сигнала пустилась напрямик через поля. Если тревога ложная, можно будет притвориться перед Тедом, что своевольной женушки тут и не было. Но что же там происходит? Ладно, сейчас разберемся.

Проверив пистолет и прихватив из тайника в кадке с пинией запасной, Тара привычно сунула в уголок рта тонкую металлическую пластинку и решительно направилась к дому мимо чужой машины. Вот ведь засранцы! Хорошо хоть Кэти не видит, куда сел этот неумеха…

Разговор довольно быстро зашел в тупик. Сначала Одинцов виртуозно валял дурака, делая вид, что совершенно не понимает, о чем идет речь. И вообще он контуженый, страдает провалами в памяти, судорогами и ночным недержанием. А тут пристают! Хоть бы пожалели инвалида!

Потом здоровенный «инвалид» то ли понял, что от цирка нет никакого проку, то ли ему просто надоело, и началось откровенное, с точки зрения капитана третьего ранга Лукошникова, хамство. Он давно заметил, что чем ниже располагается человек в армейской или флотской иерархии, тем меньше склонен понимать необходимость работы контрразведки. Тяжелее, чем с сержантами десанта, приходится разве что с тамошними же рядовыми.

Выслушав очередной, …надцатый по счету, отсыл к Службе безопасности, которая и получила все материалы по операции на Черном Кряже, капитан не выдержал:

— Послушайте, Одинцов. Вы не хуже моего понимаете, что с СБ по данному поводу разговаривать бесполезно. Они графиню Корсакову прикроют всегда. «Крестная внучка» князя Цинцадзе, племянница по жене генерала Зарецкого… кто ж ее в обиду-то даст! Полицию Орлана как генерал Тедеев напугал, так они до сих пор трясутся… а ведь речь идет о серьезном преступлении! Об убийстве двух человек, следы которого вы — ну, или ваши сослуживцы — попытались скрыть, взорвав помещение, в котором были обнаружены трупы.

Одинцов, скривившись, почесал бровь и тоном престарелого профессора, утомленного тупостью студентов, произнес:

— Господин капитан третьего ранга, я еще раз вам повторяю: при мне никто ничего не взрывал. Если мы говорим об одном и том же помещении — в чем я не уверен, — то когда я уходил, там все было в полном порядке.

— Это ты помнишь, сержант, а описать комнату не можешь? — взорвался напарник Лукошникова, каплей Малыгин.

— Так вы ж должны знать, господин капитан-лейтенант, что при контузии «тут помню, тут не помню» — обычное дело! — не к месту развеселился отставной десантник.

И тут у Геннадия Лукошникова лопнуло терпение.

— Вот что, Федор Григорьевич, — негромко заговорил он, и Одинцов сразу и заметно насторожился. Ага, проняло! То ли еще будет! — нам нужны эти сведения и у нас не так уж много времени. Правда, и не настолько мало, чтобы не дождаться возвращения вашей супруги из гостей. Не поселится же она там навечно… а дом ваш стоит уединенно, до ближайшего жилья — километров пять по прямой…

Пистолет был уже в руках Лукошникова.

— Ты мне угрожаешь, капитан? — хрипло, словно ворот рубашки душил его, поинтересовался сержант.

— Угрожаю, Федя. Угрожаю. И тебе, и твоей жене, и деткам, если понадобится… — сочувственно покивал тот и вдруг замер.

Потому что предельно холодный женский голос отчетливо произнес за их с Малыгиным спинами:

— И совершенно напрасно.

Попытка повернуться к источнику звука провалилась с треском, точнее — с низким грозным ворчанием. Сочтя за лучшее не совершать лишних движений, Лукошников вывернул шею, скосил глаза, насколько это было возможно, и увидел вызывающе красивую женщину, стоящую в арочном проеме, ведущем из гостиной в холл. Безоружную, но что-то подсказывало капитану, что это только видимость. Как же она ухитрилась подкрасться… черт, одинцовская благоверная из пилотов, ну конечно же!

Источники ворчания располагались слева и справа от красотки. Мускулистые, серые с подпалинами. Метр с гаком в холке. Зубастые — это было очень заметно ввиду полного отсутствия намордников. С пугающим своей разумностью взглядом темных внимательных глаз. И даже такого мизерного изменения положения, как поворот головы, хватило, чтобы ворчание стало громче.

— Не советую вам шевелиться, господа, — изысканно-любезно проговорила Тара Одинцова. — Хампти и Дампти[8] не любят чужих и не понимают шуток. И они существенно быстрее любого человека. Если им не понравится ваше поведение, вся королевская конница и вся королевская рать будут собирать по кускам вас, а не их. Не думаю, правда, что соберут все: малыши постоянно голодны. Они ведь еще растут… дорогой, ты в порядке?

— Кто тебе позволил вернуться домой?! — взорвался Одинцов, пряча облегчение за вспышкой гнева.

— Прости, — голоском случайно напроказившей пай-девочки отозвалась любящая супруга. — Я больше не буду. Не ругай меня при посторонних, хорошо? Избавимся от… гм… гостей — все на твое усмотрение. И уйди, пожалуйста, с линии огня.

Сержант легко — нет, ну вы видели «инвалида»?! — скользнул мимо застывших контрразведчиков, проверил, судя по звуку, поданное оружие и уже вполне мирно произнес:

— Не буду ругать. И наказывать не буду.

— Как?! — теперь в голосе женщины слышалось разочарование. — Не будешь наказывать? Ну вот, я-то надеялась… можно сказать, все для этого сделала… а ты… медведь он и есть медведь. Лесной новоросский обыкновенный.

Впрочем, изображать обиженную кокетку хозяйке дома быстро надоело, и она деловито поинтересовалась:

— Кстати, а что тут творится?

— Эти господа желают получить информацию по некоторым моментам, касающимся Марии Александровны.

— Гамильтон?

Угол зрения был неудачным, но Лукошников все же увидел, как нарочитая расслабленность жены Одинцова сменилась исключительной собранностью.

— Угу, — угрюмо подтвердил сержант.

— Та-ак, — протянула женщина с явственно различимой угрозой. — Ну-ка, погоди. Сейчас все будет.

Что происходит, кап-три не очень-то понимал: по оперативным данным, Тара Этель Донован, мягко говоря, не слишком любила Мэри Александру Гамильтон. Что-то, очевидно, изменилось, но что? Тем временем госпожа Одинцова проделала короткую манипуляцию с браслетом, несколько секунд ожидания — и она отрывисто заговорила на кельтике, акцентируясь на каждом слове и рубя фразы, как топором:

— Добрый день, сэр. Да, код «ноль двадцать два-плюс». Заявились какие-то двое, представились… Тед?

— Сотрудниками имперской флотской контрразведки, — с готовностью подсказал Одинцов.

— Сотрудниками имперской флотской контрразведки. Задавали вопросы о Гамильтон. Хамили, угрожали Теду, мне и детям… да, сэр.

Должно быть, она передала сигнал с наручного коммуникатора на стационарный, потому что в воздухе развернулся виртуальный дисплей, с которого на Лукошникова и Малыгина на редкость злобно воззрился седой тип с резкими чертами лица, чью более чем внушительную нижнюю челюсть обнимали роскошные бакенбарды.

— Хамили, значит, — негромко выговорил он. — Угрожали. Гражданке Бельтайна. В ее же собственном доме. На моей земле. Ну-ну. Ты патруль вызвала?

— Так точно, сэр.

— Когда прилетят — пусть упакуют этих красавцев и доставят ко мне в офис. Разберемся, что это за контрразведка такая.

— Но, господин… — попробовал возмутиться Лукошников.

— Морган. Полковник Морган.

— Господин полковник, наши полномочия…

— Я ничего не знаю о ваших полномочиях. Поскольку вы не сочли нужным представиться официальным лицам, у меня есть все основания считать ваши документы поддельными. Пока не доказано обратное — вы арестованы. Особо отметь патрулю, Тара — чтобы никакой связи. Вообще никакой. При попытке сопротивления не церемониться. И вот еще что… кто с ними разговаривал? Ты или Тед?

— Я, сэр, — вступил в разговор Одинцов. — Я свяжусь с Марией Александровной.

— И как можно быстрее, — подвел черту седой.

Совещание грозило перерасти в перепалку. Обычно такое развитие событий Павлу Варнавскому даже нравилось, но сегодня все шло наперекосяк. Сколько-нибудь существенных сдвигов не было, Мария Александровна Корсакова по-прежнему представала со всех точек зрения чуть ли не святой. Впрочем, кое-где и…

— Да вы сами полюбуйтесь, Павел Иннокентьевич! — горячился только что вернувшийся с Кортеса Армен Саркисян.

Полюбоваться было на что. Как было известно Варнавскому (теперь известно; пришлось узнать), католическая церковь почитала среди прочих образ Девы Марии Над Звездами, считавшейся, наряду со святым Николаем, покровительницей тех, кто путешествует по Вселенной. Ее храм был в каждом космопорте, входящем в католическую зону влияния. Часовня — на каждой станции. Алтарь или хотя бы образ — на каждом корабле. Каноническим считалось изображение стоящей Богородицы, держащей в протянутых ладонях спираль Галактики.

И вот теперь снимок одного из таких изображений (а именно статуи Пресвятой Девы), сделанный Саркисяном в храме космопорта континента Жезл на Кортесе, красовался на экранах перед Варнавским и всеми участниками совещания. Изображение как изображение. Если бы не лицо. Сосредоточенное, строгое, без малейшего признака благостного умиления, столь характерного для общепринятого стандарта. И очень, очень знакомое. Молодец, Саркисян, заметил. Умение отделять суть от антуража дорогого стоит.

— А ведь они нарушают Вторую заповедь,[9] — Варнавский утвердил локоть на столе и обхватил пальцами подбородок. — Причем самым беспардонным образом. С ума можно сойти с этими католиками.

— Это, до некоторой степени, логично — ваять Марию с Марии, — примирительно отозвался кто-то. Кап-раз не заметил, кто именно.

— Логично, не спорю. Но сам факт! Кортес — тот еще котел… напомните мне, она и там почетная гражданка? Как в Pax Mexicana?

— Так точно.

— Совершенно невозможно работать! Могу себе представить, что начнется, тронь мы хоть пальцем эту их «святую». А если придется? М-да. Есть у вас что-нибудь? Помимо сего свидетельства фетишизации?

Саркисян покачал головой.

— Ничего нового выяснить не удалось, к сожалению. Документальные свидетельства скудны, а что касается показаний очевидцев — прошло слишком много времени, и реальность давно сменилась легендой. Персонал имперской миссии сменился. Разумеется, мы разыскали всех, но толку с гулькин нос. Говорят-то они много, однако… Как графиня Корсакова в промежутке между танцами обезвреживала террористов при помощи вынутых из прически шпилек и какой-то матери и как ее же стараниями на головы людей НЕ посыпались планетарные бомбы — показали во всех новостях. Несколько милых штрихов к портрету ничего не меняют, потому что они именно милые и никакие больше. Кто-то из опрошенных выше оценил женщину, кто-то — профессионала, но средний балл впечатляет. Генерал Рамос умер с год назад. Прочие представители официальных властей с Марией Александровной до боя не встречались, а после — расстилались ковриком. Конечно, ее успехами в деле наведения порядка на орбите были довольны далеко не все, но мнение побежденных мало кого интересует. Тем более что там и мнения никакого нет, одни проклятия. Мастер Чжан прочел нам обстоятельную лекцию о недопустимости любых инсинуаций в адрес «Госпожи, Сохраняющей Преемственность», а без разрешения старого черта ни один его соотечественник слова сказать не смеет. Резюмирую: на Кортесе нашу фигурантку в прямом смысле слова боготворят. Как вы говорите, глушняк.

Варнавский раздраженно повертел головой. Чуть ли не впервые за всю свою карьеру он столкнулся с человеком, неуязвимым для шантажа. Неуязвимым именно с практической точки зрения. Это задевало его как профессионала, заставляло нервничать и торопиться. Разумеется, понимание проблемы — уже половина ее решения, но все же… все же… все же…

Ошибки и промахи, без которых не бывает карьеры военного (да и любой другой), отнюдь не замалчиваются, напротив — открыто признаются. Порочащие на первый взгляд связи на поверку оказываются неизбежными в свете поставленных задач и опять же не скрываются. Финансовых махинаций нет за полным отсутствием необходимости. Кошек в детстве и то не мучила — в пределах ее досягаемости попросту не было кошек.

По всему выходит, что единственное, за что можно хоть как-то зацепиться — это Орлан. Пора бы, кстати, Лукошникову с Малыгиным и проявиться. Сколько можно беседовать с одним-единственным человеком?

Размышления Варнавского прервал сигнал коммуникатора.

— Ну что там еще? — сердито отозвался он. — Я же просил ни с кем не соединять!

— Господин капитан первого ранга, — быстро, чтобы не дать разрастись начальственному гневу, проговорил адъютант. — С вами желает переговорить графиня Корсакова!

Над столом для совещаний пронесся и тут же сошел на нет недоуменный гул. Варнавский приосанился, увеличил громкость и коротко бросил:

— Давайте!

На экране возникла объявленная адъютантом персона, облаченная во что-то серо-голубое и довольно официальное. Однако неуловимо-частная обстановка за спиной позволяла предположить, что вызов пришел с домашнего коммуникатора. Догадка тут же подтвердилась бегущей внизу экрана строкой.

— Добрый вечер, Мария Александровна, — Варнавский раздвинул губы в легком намеке на вежливую улыбку.

— Добрый вечер, Павел Иннокентьевич. Простите, что отрываю вас от дел, но в данный момент сложилась ситуация, требующая, как мне кажется, немедленного разрешения, — столь же вежливо произнесла графиня.

— А именно?

— Некоторое время назад на Бельтайне были арестованы некие капитан третьего ранга Лукошников и капитан-лейтенант Малыгин. По крайней мере, так они представились Федору Одинцову. Эти господа утверждают, что действовали в соответствии с вашим распоряжением.

Такого Варнавский не ожидал. И прекрасно видел, что собравшиеся за столом подчиненные едва сдерживают нервный смех.

— Арестованы? Что значит — арестованы?

— То и значит, — невозмутимо ответила его собеседница. — Полиция, наручники, камера предварительного заключения, допрос. Вы никогда не принимали участия в процедуре ареста и последующих действиях?

У каперанга возникло стойкое ощущение, что над ним издеваются.

— И что же послужило причиной ареста?

— Они неправильно себя повели. Не добившись своего — чего бы они там ни добивались — от Одинцова добром, ваши верные вассалы перешли к угрозам. А полковник Морган, командующий полицией Бельтайна, не без оснований полагает, что угрожать кому-либо на его территории может только он сам и те люди, которым он это приказал. Вы же знаете полицейских, Павел Иннокентьевич: они весьма болезненно относятся к нарушению границ своих владений.

— Гм… — Варнавский недобро прищурился и слегка придвинулся к экрану. — А полковник Морган не боится, что подобные действия в отношении подданных Империи могут отправить его в отставку?

Графиня Корсакова пренебрежительно махнула рукой:

— О, вы просто не знакомы с Генри и не в курсе того, как он смотрит на вещи, в особенности в последние несколько лет! Если такой вопрос возникнет, Дядюшка поинтересуется, сколько еще подданных Империи он должен засунуть в каталажку, чтобы отставка гарантированно состоялась. Но я, собственно, хотела поговорить с вами вовсе не об этом прискорбном инциденте.

— А о чем? — Эта женщина бесила Варнавского, но и не уважать ее хладнокровие он не мог.

— Если я правильно поняла Одинцова, ваши люди интересовались моей персоной и некоторыми обстоятельствами моей жизни. Так ли это?

— Допустим. И что же?

— А то, что любые интересующие вас вопросы следовало задавать мне. И я готова предоставить вам такую возможность. Зачем вообще понадобились такие сложности? Отправлять подчиненных к черту на рога… нарушать покой честных граждан… командировочные расходы, опять же… и все из-за каких-то пустяков.

— Пустяков?! — каперанг уже едва сдерживался. — Вы называете подозрение в двойном убийстве… пустяками?

— Сущая ерунда. — Правая рука графини плеснула в лицо Варнавскому горсть бриллиантовых брызг в непринужденном жесте отрицания. — Яйца выеденного не стоит. И чего Одинцов так всполошился… не понимаю. Так мы можем встретиться? Скажем, часа через два?

— Да хоть сейчас, — чувство юмора взяло, наконец, верх над негодованием и Варнавский усмехнулся.

— Сейчас — нет. Я хочу выпить чашку кофе в спокойной обстановке. У вас-то меня вряд ли ожидает спокойствие. Или приличный кофе.

— Как вам будет угодно, Мария Александровна. Прислать за вами машину? — Почему бы не изобразить некоторую обходительность?

— Благодарю вас, не стоит. До встречи через два часа, Павел Иннокентьевич.

— До встречи.

Графиня Корсакова вошла в здание, занимаемое контрразведкой флота, за четверть часа до ею же назначенного времени встречи. Каперанг Варнавский, которому немедленно доложили об этом, по достоинству оценил ее предусмотрительность. Процедура идентификации личности вкупе со временем, необходимым, чтобы добраться до нужного кабинета, занимала как раз примерно пятнадцать минут.

Правда, сам он являться в срок совершенно не собирался. Надо же, в конце концов, предоставить даме возможность немного понервничать!

Увы, план не сработал. Нервничать даме даже и в голову не пришло. Через пять минут она заскучала, через семь зевнула, а через десять — и вовсе задремала, о чем неопровержимо свидетельствовали показания встроенных в ее кресло датчиков.

Анализ крови, сделанный одновременно с подтверждающей личность ДНК-граммой, утверждал, что никаких посторонних веществ в организме женщины не обнаружено. Стало быть, графиня заработала второе очко.

Первое было занесено на ее счет в тот момент, когда Варнавский увидел, как она одета.

Пожелай госпожа капитан первого ранга акцентировать внимание на заслугах — она надела бы форму. Сделай ставку на женские чары — наряд был бы чем-то изящным и, не исключено, сексуальным. Можно было попытаться вызвать сочувствие, облачившись во что-нибудь темное, напоминающее о трауре, или хотя бы закрепить повязку на рукаве… но нет. Пресловутая повязка исчезла после сорокового дня и больше не появлялась; ни в официальной обстановке, ни (насколько ему было известно) в частной. Сегодня Мария Александровна явилась в том же костюме, который был на ней, когда она разговаривала с Варнавским по коммуникатору.

Очки за номером три и четыре были присуждены графине по результатам появления Павла Иннокентьевича в кабинете для допросов: она мгновенно проснулась, но пугаться и не подумала, как не подумала и извиняться. Только сослалась с мягкой улыбкой на кадетскую привычку урывать сон везде, где получится, и посетовала, что высыпаться впрок ее так и не смогли научить.

— А потому давайте не будем терять времени, Павел Иннокентьевич. Вам завтра на службу, мне тоже…

Варнавский мысленно сосчитал до десяти. В обратном порядке. На чайнизе. Для него не было секретом, почему именно ему поручили возглавить расследование: фигурантка ему активно не нравилась. И если даже откровенно предвзятое отношение не поможет выявить что-либо существенное, значит, этого самого существенного и нету вовсе. Но упомянутое отношение мешало сохранять хладнокровие, а это было необходимо. Ладно, прорвемся.

— Вы что же, совершенно уверены, что по результатам нашей беседы не будете задержаны и переданы в руки полиции?

— Не то чтобы уверена… скажем так: этот исход представляется мне наиболее вероятным. Но все зависит, разумеется, от того, о чем вообще идет речь. Вы говорили о двойном убийстве. Одинцов тоже упомянул что-то в этом роде. Я не вникала, знаете ли: когда Федор зол, с ним совершенно невозможно нормально общаться. Да, так и кого же, с вашей точки зрения, я убила? Имена-то у моих гипотетических жертв, надеюсь, имеются?

На небольшом вспомогательном дисплее, который был виден только самому Варнавскому, отражались результаты биометрии. По ним выходило, что графиня Корсакова абсолютно спокойна. Так же считали и наблюдающие за беседой психологи.

Конечно, биометрия и психология — это еще не все, и надежнее всего было бы просто накачать Марию Александровну «Правдолюбом». Проблема состояла в том, что допрашивать государственную служащую такого ранга с применением спецсредств можно было только в присутствии представителей СБ и Министерства двора. И основания для этого требовались куда более веские, чем подозрения, имевшиеся в распоряжении Павла Иннокентьевича. Придется обходиться тем, что есть.

— Борис Яковлев, — на дисплее перед графиней появился снимок из личного дела.

Женщина вгляделась и покачала головой:

— Первый раз вижу.

Если верить биометрии — говорит правду. Его собственная практика чтения по лицам утверждает то же самое. Хорошо, допустим.

— Алексей Журавлев.

Тут уж никакой биометрии и физиогномики не требовалось. Глаза сузились, в них загорелся мрачный огонь. Руки сжали подлокотники кресла. Губы искривились то ли в усмешке, то ли в хищном оскале. Как интересно… что она умеет в случае надобности быть хорошенькой, известно. Оказывается, страшной — тоже. Не страшненькой, а именно страшной.

— Журавлев, стало быть. Я не знала. Нас… как бы это помягче выразиться?.. друг другу не представили.

— Но вы с ним встречались? — уточнил кап-раз.

— Встречалась, а как же. Получила уйму незабываемых впечатлений.

— И вы можете сообщить — для протокола — как именно умер этот человек? Граната, брошенная в помещение, где его нашли, оставила многие вопросы без ответов.

Сердцебиение уже унималось, давление быстро приходило в норму, участившееся было дыхание замедлилось. На лице графини Корсаковой появилось выражение, которое Варнавский, несмотря на весь свой опыт, никак не мог интерпретировать.

— Как умер… — задумчиво прищурилась, наконец, она. — Скажите, Павел Иннокентьевич, бывают ли у вас дни, когда кажется, что все против вас и хуже, чем сейчас, быть уже не может?

— Думаю, такие дни бывают у всех людей, — осторожно ответил он, удивленный резкой сменой темы разговора. Понять, куда клонит его визави, каперанг пока не мог.

— Когда такие дни случаются у меня, я вывожу на большой экран один снимок. Точнее два: с фронта и с тыла. Гляжу на них — с минуту, больше не требуется. И понимаю, что все не так уж плохо. Вам интересно?

— Конечно.

— Ну, так смотрите.

Коммутация прошла практически мгновенно, и он посмотрел. Посмотрел — и даже не сразу понял, на что именно смотрит. Секунду или две мозг просто отказывался воспринимать возникшую на экране картину. Потом, должно быть, приспособился, но лучше от этого не стало. Стало хуже.

Непослушными пальцами Варнавский ослабил узел галстука, потом убрал изображение и с трудом перевел взгляд на сидящую перед ним женщину. Язык одеревенел, но глаза — капитан первого ранга ясно это ощущал — старались прокричать вопрос за него, любой ценой силясь отгородиться от увиденного кошмара.

— Ну же, Павел Иннокентьевич, — с сардонической улыбкой негромко начала Мария Корсакова. — Неужели я ТАК постарела? Придется сделать строгое внушение персоналу салона «Лада»…

— Это… — Варнавский сглотнул, — это вы?!

— Ну а кто же еще. Это уже на «Александре». Это со мной уже поработали медики, — по-прежнему тихо произнесла она и вдруг сорвалась не на крик даже — на ор, тараща глаза и брызжа слюной, навалившись грудью на стол, слепо царапая стекло столешницы скрюченными как когти пальцами:

— Вы спрашиваете, как он умер?! Я убила его! Ясно вам?! И мне плевать на полицию, на прокуратуру, на вас! И на все суды, включая Божий, мне тоже плевать! Потому что я уже была в аду — там! — и бояться мне нечего! Потому что я не первая оказалась в той комнате! Потому что присяжные бывают неоправданно милосердны, и случаются амнистии, и с каторги тоже бегут! Но эта конкретная тварь не тронет больше ни одну женщину! Вообще никого не тронет, никогда и нигде! Я! Вы слышите?!! Я! Его!! Убила!!!

Вызванный нажатием кнопки еще в середине тирады адъютант исчез и вернулся с водой. Варнавский, придерживая одной рукой стакан, а другой затылок с растрепавшейся прической, слушал, морщась, как стучат о стекло зубы, и вполголоса огрызался на суетящегося психолога. За спиной застывшего в дверном проеме адъютанта виднелись еще чьи-то любопытствующие физиономии. Ну что за народ! Нашли тоже цирк!

— Извините, Павел Иннокентьевич, — медленно, опустошенно выговорила женщина, когда содержимое стакана перекочевало частью в сорванное горло, частью на элегантный жакет. Крупные овальные пластинки вейвита, лежащие на все еще слегка подрагивающих ключицах, казались озерцами, то ли взявшими цвет от глаз, то ли давшими его им. — Должно быть, это и называется катарсисом… хотя больше похоже на банальную истерику. Мне казалось, что я покрепче. Еще раз извините. Я не ожидала, что это будет так… трудно.

— Все вон, — коротко бросил кап-раз, и в комнате опять остались только они двое. Дверь бесшумно закрылась.

— Что ж, — во все еще хриплый голос Марии Корсаковой вернулся светский лоск, губы сложились в легкую усмешку.

Она удивительно быстро пришла в себя. Впору заподозрить, что весь этот всплеск был фарсом. Но так играть? Да и биометрия констатировала полноценный истерический припадок… с другой стороны, актерские способности графини известны достаточно широко. В узком кругу, разумеется, но все-таки. С третьей же — не умей один из лучших пилотов Бельтайна мгновенно брать себя в руки, она просто погибла бы задолго до этого разговора.

Как разобраться, с чем он имел дело сейчас? Ответ — никак. Без химии или ментального сканирования — никак, и с этим придется смириться. Да и какая, собственно, разница? Истерика — не истерика, игра — не игра… женщина, прошедшая через ТАКОЕ, имеет право на очень многое. И на убийство в том числе. Чистая самооборона.

— Думаю, с Алексеем Журавлевым мы разобрались. Его убила я. Он освободил мне ноги, чтобы изнасиловать без помех, но у меня, как вы понимаете, были другие планы на вечер. Планы, несовместимые с жизнью этого персонажа. Что касается Бориса Яковлева…

— Не надо, — тихо сказал Варнавский. Совсем недавно испытываемая им к собеседнице неприязнь куда-то делась, сменившись уважением. Пусть и вымученным.

— Ну почему же? Давайте уточним все детали, раз уж разговор зашел, — она улыбалась, холодно, непринужденно, почти спокойно. Почти. — Я не знаю, кто его убил. Я и Журавлева-то прикончила на последнем издыхании. Кто и зачем бросил там гранату — не имею не малейшего представления. Наверное, ребята, когда нашли меня, решили уничтожить все следы моего пребывания в этой комнате, чтобы защитить вашу покорную слугу от праздного любопытства и сплетен.

Она протянула через стол руки, запястья которых почти соприкасались. А вот это, пожалуй, действительно театр. Но какой!

— Для протокола. Я, Мария Александровна Корсакова, находясь в здравом уме, без какого-либо принуждения признаюсь в убийстве Алексея Журавлева. Можете арестовать меня, господин капитан первого ранга.

Варнавский медленно поднялся на ноги. Взял правую руку женщины обеими своими. Низко склонился и осторожно прикоснулся губами к тыльной стороне затянутой в перчатку кисти.

Брови графини медленно поползли вверх.

— Павел Иннокентьевич?

Каперанг выдавил добродушную усмешку. Далась она ему с некоторым трудом, но он очень старался.

— Пользуюсь случаем. Вряд ли после того, что я заставил вас пережить сегодня, вы захотите подать мне руку.

— Ну уж! — она повернула голову так, что оказалась почти в профиль к собеседнику и теперь рассматривала его по-птичьи, одним глазом. — Давайте не будем разыгрывать мелодраму. Вы должны были прояснить подозрительный момент, это входит в ваши обязанности. Прийти сюда и дать показания было моим решением, вы-то тут при чем? Кстати, здесь курят?

Варнавский слегка поклонился и достал из ящика стола пепельницу. Немного подумал. Кивнул самому себе. На свет божий явились початая бутылка коньяку и два стакана. Простецких, казенных. Не Адмиралтейство, чай.

— Интересная мысль! — одобрительно ткнула в него указательным пальцем графиня Корсакова и извлекла из сумочки, до сих пор висевшей на подлокотнике кресла, маленький хьюмидор. Действительно, маленький. Сигары на две.

В итоге там обнаружились три, но тонких.

— Не угодно ли? «Восход Тариссы» числят женским сортом и на Кремль практически не поставляют, ибо здешние дамы сигары не курят, как правило. Бельтайнским пилотам проще: тариссит защищает нас от негативного воздействия табака, а дурным тоном курение сигар женщинами на моей родине не считается. Стало быть, нет смысла отказывать себе в удовольствии и легком стимуляторе.

— Вы всегда так практичны? — допрос уже канул в небытие, каперангу Варнавскому просто были интересны новые сведения о мире и людях, его населяющих. Да и сигара была по-настоящему хороша. Легкая, ароматная, с чуть заметным послевкусием какого-то неизвестного фрукта.

— Научилась, — хмыкнула женщина, поудобнее устраиваясь в кресле. Потом подумала, сняла правую перчатку и расстегнула жакет.

— Практичность, Павел Иннокентьевич, делает жизнь проще. Сюда я, например, пришла из чисто практических соображений — в этой истории давно пора было поставить точку. Я вам даже благодарна за предоставленную возможность: остальные, кто хоть каким-то боком касался, меня берегли. Щадили, жалели. К примеру, снимки эти я самым наглым образом утащила из архива доктора Тищенко. В конце концов, это была моя история болезни, не чья-нибудь, а док Ти мне даже зеркало не давал. И Журавлева я убила по вполне практической причине: иначе он убил бы меня. Они еще поспорили об этом с Борюсиком — Яковлевым, надо полагать. У меня-то на голове тогда мешок был, так что гарантировать не могу, но похоже на то.

— Поспорили, убивать или не убивать? — хмуро поинтересовался Варнавский. Изысканный вкус сигары начал примирять его с окружающей действительностью, но, к сожалению, только начал. До полного примирения было еще далеко.

Графиня саркастически улыбнулась. Определила сигару в пепельницу. Сцепила пальцы на затылке, вальяжно откинулась на спинку кресла. Забросила ногу на ногу, поболтала в воздухе полуснятой туфелькой — Павел Иннокентьевич прекрасно видел этот маневр сквозь прозрачную столешницу. Покачала головой:

— Ну что вы! Предметом спора были исключительно сроки. Борюсик напоминал, что Лехе было приказано меня убить, а не тащить туда. А тот отбрехивался, что нет никакой разницы, убить сейчас или потом, опознавать будут исключительно по ДНК-грамме. Зато я — не уличная девка, явно выносливая и продержусь долго.

Каперанг тихонько выругался. По долгу службы ему случалось сталкиваться с самыми разнообразными проявлениями человеческой натуры, да и собственную натуру проявлять доводилось по-всякому. Скажем, выбивание информации, в том числе, в случае необходимости, и физическое, не вызывало у него никаких эмоций. Надо — значит надо. Но это… а женщина продолжала:

— Так что когда этот типус расковал мне ноги и появился пусть и маленький, но люфт по вертикали — руки-то были над головой, наручники на карабине, карабин на цепи — я его, родимого, того… зашибла, в общем. Ногами. Нет, вы представляете — ведь вплотную подошел! Хватило же наглости! Решил, видимо, что я уже в полной кондиции. Тем более что во рту кляп, точно больше не укушу. Идиот, что с него взять. Хотя… может быть, и не идиот. Просто ему не хватило… терпения, наверное. Или навыка сделать все как следует и верно оценить результат. Если есть время, навыки и достаточно терпения, ломаются все. Мне просто повезло. А потом… хотела уже выбираться, там, по-хорошему, и делать-то было нечего, кости ведь целы остались, нос не в счет. Зацепиться ногами повыше карабина, открыть его, спрыгнуть, потом ключ-карту достать у Лехи из кармана, снять наручники… нож у него был, правильный нож, острый, как он меня им… м-да. В общем, на первое время в качестве оружия подходил, а там еще что-нибудь подвернулось бы… да силы не рассчитала. У меня же болело вообще все, вот и не смогла определить, насколько сильно пострадала именно спина. Сорвалась, и весь вес пришелся на плечевые суставы. А им-то и без того досталось. Поверьте, я даже не помню, как меня сняли с цепи. Очнулась уже на топчане и десантура вокруг толпится.

Она отпила глоток коньяка и покивала, подтверждая качество продукта.

— Потому, повторяю, кто, где и как Яковлеву билет на тот свет оформил — не ко мне вопрос. Правда, когда Одинцов выносил меня оттуда, я видела какое-то тело на полу, но лица не разглядела. Я вообще плохо видела тогда. Глаза заплыли. Да вы и сами все видели, что я тут распинаюсь…

Она говорила бесстрастно, размеренно, словно читала лекцию, а Варнавский чувствовал, как становится трудно дышать. Кисейной барышней он себя вполне оправданно не считал, по службе навидался всякого и привык держать воображение в узде. Но сейчас перед глазами стояла комната под землей и изуродованная женщина, убившая своего палача, пытающаяся дотянуться ногами до цепи, к которой прикованы руки, и — падающая.

Ведь не сдалась же, не впала в отчаяние, не сошла с ума от боли и ужаса, держалась до последнего, выхватила шанс, воспользовалась им… а развить преимущество сил не хватило. Да, в чем-то бывший полицейский, бывшая послушница, бывший пилот и тактический координатор права: сломить можно любого. Вот только в данном конкретном случае везение ни при чем.

— Вы боец, Мария Александровна. Настоящий. Знаете, моей старшей дочери сейчас столько же лет, сколько было вам тогда, на Орлане. Боюсь, однако, что попади она в такую ситуацию, у нее не оказалось бы достаточно мужества и воли. Лена, в отличие от вас, не боец совершенно.

— А может, это и неплохо? — Серо-голубые глаза подернулись серебристой патиной, задумчиво сузились, и что видела сейчас графиня Корсакова, так и осталось для каперанга загадкой. — Я думаю, Павел Иннокентьевич, что в этом и состоит моя служба. И ваша тоже. Служба всех бойцов. Чтобы все остальные, те, кто за нашими спинами, могли позволить себе не быть бойцами.

Погода не слишком подходила для мероприятий на открытом воздухе, но большинству собравшихся холодный порывистый ветер не доставлял никаких неудобств. Во всяком случае, участники торжества и не думали жаловаться, а гостям приходилось мириться с погодой: главными действующими лицами были отнюдь не они.

Коренастый господин, облаченный на сей раз не в охотничью куртку, а в дорогой спортивный пиджак, раздувал ноздри и кривил губы, не скрывая недовольства.

— Что значит — «ничего»?! Как такое вообще может быть?!

Его длинноносый собеседник, рассеянно наблюдавший за возней мальчишек на поле — дело было на открытии нового спортивного клуба для детей ветеранов спецслужб, — неопределенно пожал плечами.

— Все может быть, ваша светлость, и это в том числе. Комиссия прекращает свою работу. Адмирал Кривошеев уже представил его величеству подробный доклад. Через два часа выжимки их него будут оглашены на всех кораблях. А вечером Кирилл Геннадьевич намеревается в Офицерском Собрании принести капитану первого ранга Марии Корсаковой свои извинения за причиненные неудобства.

К мужчинам приблизилась автоматическая камера, и коренастый господин был вынужден нацепить на лицо приличествующую случаю радостную улыбку. Зрелище, с точки зрения длинноносого, получилось жутковатое.

— Вы говорили мне, что идеальных людей не бывает!

— Говорил, — не стал спорить длинноносый. — Но либо я ошибся, либо неидеальность графини Корсаковой СБ подшлифовала настолько качественно, что контрразведке было просто нечего ловить. Я готов оказать вам всяческое содействие в любом другом вопросе, но здесь я бессилен.

Коренастый поморщился. Что послужило причиной гримасы — слова собеседника или бьющий по ушам гвалт — сказать было затруднительно. Вероятно, срабатывали оба раздражающих фактора.

— И позвольте дать вам совет, ваша светлость. Перенесите свои усилия на другие объекты. Эту женщину вы ни из Совета, ни от особы великого князя уже не уберете. Момент был исключительно подходящий, однако — нет. Теперь уже точно нет. Это вам не жена цезаря, невиновная в силу самого факта замужества, тут подозрения рассеяны тщательнейшим расследованием.

Сердито зыркнув на прохвоста, осмелившегося давать ему советы, коренастый отошел в сторону и, изобразив максимальную заинтересованность и благожелательность, заговорил с кем-то из папаш резвящихся юнцов.

Длинноносому было наплевать на начальственный гнев. Во-первых, этот господин не был его начальником. Да и не будет. Уж он-то постарается. Во-вторых же, что бы гаденыш ни думал о своей технической оснащенности, отследить запись, идущую непосредственно в перекроенный по бельтайнской технологии участок мозга, он не мог. Емкость, конечно, была не слишком большой — экспериментальный вариант. К примеру, полная запись беседы на островке посреди озера поместилась на грани фола. Но все-таки поместилась и была своевременно скопирована на носитель. И все, что требовалось сейчас от Павла Иннокентьевича Варнавского — это добраться до машины.