Игра агента X

Глава 21

Страх, который я испытал при взлете, сменился пьянящим чувством победы. По мере того, как мы все выше и выше поднимались в бездонную голубизну, я пришел к выводу, что управлять самолетом, в конце концов, не так уж сложно; научиться этому может фактически любой более или менее неглупый человек, если он приложит определенные умственные усилия. Я подумал, что профессионалы слишком долго окружали ореолом таинственности эти достаточно простые операции, ревностно ограждая от других источник своего существования.

Но было и другое объяснение — на самом деле управлять самолетом очень трудно. Просто я один из тех самородков, вроде пионеров воздухоплавания, которые инстинктивно все делают правильно.

Немного позже я отверг обе эти теории. Мне просто повезло, что удалось поднять самолет в воздух. Помогло же мне то, что сама машина так сконструирована и, по возможности, делает то, что надо.

Эта мысль пришла ко мне внезапно, когда самолет вдруг резко повернул влево без всякой явной причины.

А дело было так. Мы продолжали набирать высоту. Тахометр показывал 2300 оборотов в минуту, ручка управления была отведена назад, а мои ноги легко касались педалей. Стрелка указателя скорости стояла на отметке 50 миль в час — в опасной близости от указанной на счетчике скорости сваливания 40 миль. Высотометр показывал 50 футов — слишком близко к земле, но мы продолжали набирать высоту.

И вот без всякой на то причины мы вдруг начали поворачивать влево.

Я осторожно нажал на правую педаль — самолет выпрямился, но скорость упала до 45. Машине это явно не понравилось. Я попробовал увеличить газ, но машина уже не реагировала. Мы соскользнули на плоский правый поворот. Двигатель замер на мгновение. В панике я пнул левую педаль и рванул ручку вперед. Нос самолета опустился к горизонту; скорость возросла до 60, но стрелка тахометра резко поползла к красной черте. Самолет тяжело развернулся налево, и внезапно я почувствовал, что мне нужно четыре руки и, по крайней мере, две головы.

Я скорректировал поворот и легко потянул ручку назад. Как только самолет начал набирать высоту, число оборотов сократилось до безопасного уровня, но скорость опять стала приближаться к критической. Я начал осторожно двигать ручку вперед и назад, пока не нашел точку, где число оборотов двигателя и скорость были на безопасном уровне. Самолет постепенно набирал высоту. Чтобы сохранять движение по прямой, мне приходилось все время пользоваться левой педалью, и это меня беспокоило. Но пока все, вроде бы, шло нормально.

— Что случилось? — спросиш Гвеши с дрожью в голосе.

— Небольшая турболентность, — ответил я. Нет смысла тревожить пассажиров — мне вполне хватало своего панического настроения.

— Но вы ведь на самом деле умеете управлять самолетом? — спросил он. Я хочу сказать, что раньше шутили, а вообще-то вы ведь умеете управлять самолетом, верно? — Его ноющий голос вызывал у меня глухое раздражение.

— Ну вы же видите, — ответил я коротко, корректируя левый поворот, постепенно отводя ручку вперед, чтобы не допустисть сваливания. Одновременно я немного снизил скорость, чтобы стрелка тахометра не заходила за красную линию.

— Мне кажется, у вас что-то не ладится, — заметил он.

— Послушайте, — сказал я, — после истребителя, летящего со скоростью, в два раза превышающей скорость звука, не так-то просто приспособиться к такому корыту.

Клянусь, я не очень-то соображал, что нему.

Гвеши энергично закивал головой. Он хотел верить в мое мастерство, хотя у него были все основания в этом сомневаться. В окопе не бывает атеистов, особенно если этот окоп пролетает на высоте примерно тысячи футов над северной Италией.

— Вы много летали на реактивных истребителях? — спросил он.

— В основном на «Сабрах» и «Банши», — ответил я, корректируя левый поворот, отводя ручку вперед, чтобы не допустить сваливания, снижая скорость, и т. д. — Я вам когда-нибудь рассказывал, как у меня заглох двигатель над Шаухианским водохранилищем?

— Нет. А что, плохо было?

— Да, надо сказать, было чуть-чуть страшновато, — сказал я, прикусив губы, чтобы не рассмеяться. Затем самолет снова потребовал моего внимания надо было подправить левый поворот, одновременно подать ручку вперед, чтобы не заглох двигатель, затем сбросить скорость и т. д. Когда я все это сделал, я велел Гвеши заняться Кариновски. Затем я твердо решил отказаться от всяких шуточек и сосредоточиться на серьезной задаче: как перехитрить самолет?

Мы летели со скоростью 105 миль в час и каким-то образом сумели подняться на высоту 3000 футов. Я сбросил газ до отметки «крейсерская» скорость упала и стабилизировалась на уровне 90 миль в час. Компас показывал, что мы летим почти на северо-запад. Уже полностью рассвело, и под нами сверкала, как будто в морщинках, громада Адриатического моря. Толмеццо, куда мы летели, находился в Альпах, — значит, где-то на севере. Я осторожно потянул ручку направо.

Тут же самолет опустил вниз правое крыло. Одновременно задрался нос и начала падать скорость. Я был уверен, что проклятый двигатель вот-вот откажет, и потянул ручку резко обратно.

Этого не надо было делать. Самолет дал крен, двигатель закашлял, как раненая пантера, и нос задрался опасно высоко. Я дал полный газ и скорректировал крен левым рулем и ручкой управления.

Самолет снова дал крен, я снова подправил. Отдаленная линия горизонта качалась взад и вперед. Скорость упала до 60.

Наконец, до меня дошло, что ручку надо тянуть вперед, а не назад. Я так и сделал, самолет нырнул вниз, скорость возросла, а правое крыло накренилось в сторону моря.

Я внось стал манипулировать рулями, но тогда правое крыло поднялось, а левое опустилось вниз. На меня орал Гвеши, а Кариновски, наконец-то, отвлекся от созерцания своей раны.

Дело принимало скверный оборот. Стоило мне только что-то поправить, как самолет все больше и больше давал крен в сторону моря. Я чувствовал сильную вибрацию в хвостовой части, мы каким-то образом потеряли высоту и продолжали снижаться. Я никак не мог выровнять самолет — он явно решил перевернуться или оторвать себе крыло.

И тогда Гвеши бросился к пульту управления. Я начал его отталкивать, а Кариновски заорал на нас обоих. Мы с Гвеши молча вцепились друг в друга, причем Гвеши пытался укусить меня за кисть, а я стукнул его лбом по носу. Это его успокоило.

Все это время самолетом никто не управлял. Я быстро повернулся к пульту и обнаружил, что мы вышли из крена. Когда я бросил руль, самолет потихоньку выправился. Он снижался и постепенно разворачивался направо. Из этого я извлек чрезвычайно важный урок — когда у вас есть какие-то сомнения, пусть самолет сам их решает.

Я очень осторожно прикоснулся к ручке, пытаясь дать машине возможность лететь самой. Мы поднялись на 2 тысячи футов и летели примерно на северо-восток со скоростью 95 миль в час. Самолет летел горизонтально практически без всякого вмешательства с моей стороны. Когда все вроде бы было в порядке, я повернулся к Гвеши.

— Чтобы этого больше не было, — сказал я твердым, холодным голосом.

— Извините, пожалуйста, — сказал Гвеши. — Я просто не понял, что вы делали.

— Он проверял, как его слушается самолет. Это каждому дураку ясно, пояснил Кариновски.

— Конечно, конечно. Я понял, — закивал Гвеши.

Нет на свете большего худа, чем желание верить. Даже я начинал верить.

— Мистер Най, — сказал Гвеши, — правда, я очень сожалею… А вы ещё будете проверять что-нибудь?

— Это, — важно ответил я, — зависит от условий полета.

Гвеши кивнул головой. Кариновски даже не счел нужным кивнуть — каждому дураку было ясно, что проверка проводится в зависимости от полетных условий.

— А сейчас какие условия, как по-вашему? — робко спросил Гвеши.

Я немного подумал, прежде чем ответить. У меня голова раскалывалась, от напряжения я взмок, как мышь. Правый глаз у меня нервно подрагивал, а руки тряслись — очень похоже на ранние стадии сухотки головного мозга. Но самое главное было то, что я управлял самолетом.

— Условия сейчас неплохие, — успокоил я его. — Вообще, в данный момент все в полном порядке.

Из чего строит глупец свой рай? Из хрупких кирпичиков иллюзий, скрепленных водянистым цементом надежды. Так сказал Заратустра Най.