Хранитель ядов (СИ)

Глава 6. ЗАБЛУДШЕЕ СНОВИДЕНИЕ

Пленен потерянный клочок души крепчайшей паутиной снов,

Властитель беспощадный за мной отправил снежных псов,

Силен растерянный порыв — он создал цепи из следов,

Когда губитель благодатный мой сон избавил от оков…

Из благословенного забытья меня вытащили настойчивые поглаживания. Я открыла глаза. Моя голова все еще покоилась на коленях Джерара. Тихонько посмеиваясь, он проводил пальцами по моим вискам, щекам, шее и, помедлив на ямочке между ключицами, вновь поднимался вверх.

— Потеряла сознание всего на полминуты. И сразу же очнулась. Какая-то ты неправильная, прелесть. Стоит ли быть постоянно такой напряженной? Позволь себе отдохнуть. — Он принялся массировать мочки моих ушей, а затем снова пробежался пальцами вдоль шеи. — Приятно, не правда ли?

— На моей шее словно клубок копошащихся червей, — хриплым шепотом поделилась я впечатлениями.

— Ай-ай, как же не поэтично, — укорил меня Джерар, притворно печалясь. — А я так старался. Даже изобразил падающий снег на твоей коже. Вот здесь, под подбородком. Правда своей кровью. Кровавый снег весьма живописен, не находишь?

Со лба Джерара сорвалась крупная капля и разбилась о мою скулу. Он практически истекал потом.

— Едва сдерживаюсь. — Взгляд Джерара скользнул по моему телу. — Кир постарался на славу. Еще чуть-чуть и от платья остались бы одни воспоминания. Позволь. Всего одно прикосновение…

— Мастер запретил трогать ее. — Меня накрыли теплым пледом. Сбоку возникло лицо Вальтера. Он присел около кушетки, просунул руку под мою спину и осторожно приподнял меня, помогая сесть.

Джерар застонал и начал елозить бедрами по кушетке. Пока Вальтер укутывал меня в плед, я наблюдала за Джераром. Он кусал губы, надсадно покашливал и закидывал голову назад, в каком-то сумасшедшем экстазе цепляясь за собственные волосы.

— Могу я уже?.. — Он потянулся к брюкам — к тому месту, где еще совсем недавно находилась моя щека, прижатая к его взбудораженному естеству.

— Не при госпоже Сильва. Уходя, Мастер ясно дал понять, что не потерпит столь явных непотребств. И он все еще сердит на тебя за то, что ты допустил постороннего в особняк.

— Я принесу ему свои извинения позже. Но это просто пытка. — Джерар скрипнул зубами и злобно усмехнулся. — Саднит сильнее, чем подаренный прелестью укус. Еще пару мгновений и буду рвать зубами поврежденную плоть — только бы перекрыть то ощущение, что скрывается под слоем этой проклятой ткани. Какого черта я не могу прикоснуться даже сам к себе?!

— Мастер запретил, — сухо напомнил Вальтер. — Пока госпожа Сильва не покинет каминный зал, ты и с места не сдвинешься, не коснешься себя, не облегчишь свои страдания. Желания Мастера — твои желания.

— Черт бы тебя побрал, господский песик!

— Вини лишь себя. — Домоправитель потянул меня к выходу из комнаты. — Похоть взяла верх над разумом. Ты жалок. Однако… — Вальтер прищурился, глядя на неподвижного и изнывающего от жгучего желания Джерара, — … послушен.

У выхода, прижавшись спиной к дверной раме, стоял Кир. Он боязливо посмотрел на меня сквозь пушистый покров челки и съежился, будто воздух в комнате внезапно отяжелел и обрушил на его шею всю свою весомость.

— Кир! — Сладкая истома в голосе Джерара, казалось, превратилась в нечто материальное, разом смешавшееся в замкнутом пространстве с застоявшимся запахом стареющих фолиантов и кисловато-сладкой вонью человеческой кожи, потревоженной прерывистыми касаниями одежды, проплыла через все помещение и лизнула нас влажным жаром. — Кир, кис-кис, не поможешь? — Джерар залился грязным смехом. — Избавишь меня от мучений? Тебе ведь не впервой помогать другим.

Рысьи уши Кира встопорщились. Щеки заалели, в глазах сверкнула дикость.

— Гори в Аду! — прорычал он и выскочил в прохладную тьму коридора.

Вальтер крепче приобнял меня за талию, поправил сползшие края пледа и повел прочь из комнаты.

— Ты отвратителен, — бросил он через плечо.

— Знаю, — тихо отозвался Джерар. — И это знание не позволяет мне забыть, что собой представляет каждый из нас.

Вальтер осторожно поддерживал меня, а я шагала, полностью полагаясь на память тела. Мы прошли к главной лестнице и поднялись на второй этаж. Руки безвольно провисли, и если бы не мой сопровождающий, наверное, я бы, падая, просто сложилась в несколько кривоватых фигур, образовав на полу бесформенную кучу из плоти.

Я слышала каждое слово, а глаза исправно упивались предложенными образами. Но не более. Я ощущала себя рыбкой в стеклянной сфере, которую переносили с места на место. Молчаливой, сонной и равнодушной. Каждая фраза, сказанная доселе, доносилась до меня глухим стуком по стеклянным стенам моей сферической обители.

Спроси меня отец сейчас об очередном сделанном выводе, и я бы точно стала его лучшим разочарованием. Сейчас мне не под силу было проанализировать даже собственное состояние. Но я исправно запоминала. Каждую деталь, фразу, интонацию, темень в нише, трещину на перилах, потертые края гобелена на стене.

Подожди, отец, я обязательно скажу, какой вывод сделала… А потом сообщу, какие действия предприму… А пока позволь мне быть слабой… долю секунды… позволь…

— Как она себя чувствует?

Я вздрогнула, мгновенно узнавая этот голос. Теперь спутать его с чем-то иным будет попросту невозможно.

— Истощена, Мастер.

— Я сам ей займусь. Можешь быть свободен, Вальтер.

Как быстро прошла моя доля секунды. Слишком стремительно. Надо было просить две доли…

Силуэт Хранителя ядов обрамлял светло-серый контур, хотя в коридоре не было ни одного источника света. Наверное, дом и правда живой. Он любил своего хозяина.

— Прошу сюда. — Граф слегка посторонился, освобождая дорогу к открытой двери. — Эта комната предназначалась вашему брату. Но теперь она ваша.

Моя личная темница.

Лишившись Вальтера в качестве опоры, я бесславно покачнулась. Домоправитель, не успевший уйти, поспешно удержал меня за плечи.

— Лучше доведи госпожу Сильва до постели. — Граф, бросив на меня быстрый взгляд, первым зашел в комнату.

«Не хочу», — простонало сознание, но ноги послушно зашаркали по полу, чувствую каждую щель и выпуклость пола.

Портьеры в комнате не пропускали свет. Граф нагнал себе союзника — тьму — и двигался сквозь нее с уверенной плавностью, как летучая рыба, прорезающая водную гладь. У дальней стены я разглядела кровать, украшенную балдахином. Этим участком комнаты владел свет. На прикроватном столике раскинулось роскошное деревце с тянущимися вниз ветвями. По веточкам были рассыпаны крошечные светоч-камни, отбрасывающие на стену и покрывало светящийся пятнистый узор.

Вальтер помог мне присесть на кровать, а затем мягко, но в то же время настойчиво заставил откинуть голову на пуховую подушку. Быстро пригладив складки пледа, он поклонился графу и скрылся во тьме комнаты. Я услышала, как вдалеке тихо скрипнула закрывающаяся дверь.

Наедине с врагом. Плохо. Радовало одно: мое состояние не позволяло мне в полной мере осознать ужас ситуации.

— Это было неверное решение. — Тэмьен Бланчефлеер опустился на краешек кровати. Под его весом перина прогнулась, мое тело начало съезжать, пока не уперлось бедром в его бедро.

Он так близко. Где-то в тряпье, в которое превратилось платье, должна была сохраниться хотя бы одна булавка, когда-то удерживающая разрезы. Я могу отыскать ее, а потом вогнать острие в глаз графа. Прямо в темный мельтешащий зрачок. И все зальет кровь. Она хлынет на меня, смешиваясь с потом и кровью тех, кого я сегодня повстречала на своем пути.

Мысль оборвалась. Слишком много сил потребовалось, чтобы сформулировать ее.

И тогда я позволила векам наполовину сомкнуться.

— Мне не стоило использовать столь радикальные методы.

Сквозь просвет из ресниц я взглянула на графа даже с некоторой толикой любопытства. Что же побудило его внезапно раскаяться?

Какова цель его поисков? И что он уже нашел?

— Ваш страх понятен мне, — продолжал граф. Он полуобернулся, аккуратно сложив руки друг на друге и уместив их на коленях. — В одном понимании он безоснователен, в другом — дарует успокоение.

— Мне не нужно успокоение, — прошелестела я. — Не троньте Эстера, а иначе я… стану вашим… кошмаром.

Уголок графских губ дернулся. Он чуть склонился ко мне.

— Такой кошмар польстил бы моему самолюбию. — Его правая бровь поползла вверх, когда как левая осталась на месте. Нервирующая комичность. Граф качнул головой. — Нет, буду честен. Он был бы приятен мне. И… я прошу вашего прощения. За все.

Забавно.

— Не прощу.

— Я был более чем уверен в вашем ответе. — Граф потянулся к моему лбу. Я шумно выдохнула — единственная реакция, которую я могла позволить себе, чтобы выразить свое нежелание к нашему соприкосновению. Ладонь графа застыла над моим лицом. — Не издевайтесь над собой. Вы много пережили сегодня. И пережили с достоинством, не свойственным большинству. Позвольте мне позаботиться о вас сейчас. В новый день вы должны ступить с той же непоколебимостью, что руководила вами, когда вы решили кинуться на защиту брата.

— Мне не нужна ваша помощь. — Не знаю, слышны ли были в моем голосе хныкающие интонации, но перед глазами у меня все поплыло. Слезы готовились постыдно излиться на грязные щеки. — Не хочу прикосновений…

Граф медленно отвел руку от моего лица и пристально вгляделся в собственную ладонь.

— Чужие прикосновения неприятны и мне. С ними передается слишком много фальши, которую следовало бы хранить глубоко внутри.

Мой взгляд сфокусировался на его руке. На ней не было перчатки. Он снял ее и тогда в каминном зале, когда коснулся моего лба в первый раз.

Интересно, много ли фальши передалось ему от меня?

Граф потянулся к чему-то, стоящему на столике за светящимся деревом. До слуха донесся плеск воды.

— Прополощите рот. — В моем поле зрения появился высокий стакан с водой. — Кровь Джерара чиста, но вряд ли вам пришлась по вкусу ее терпкость.

Я провела кончиком языка по внутренней стороне щек, коснулась зубов и губ — и правда, терпкая и едва ощутимо пощипывающая восприятие солоноватость. Уже остывшая и местами высохшая кровь. Я едва не откусила человеку палец. Как оголодавшее зверье.

— Он заслужил, — прохрипела я, вздрагивая от прикосновения ледяных краев стакана к губам.

— Несомненно. Джерару не хватает выдержки. — Граф хотел поддержать мой затылок, чтобы я сумела сделать глоток, но тяжесть моего взгляда остановила его. Он вновь не коснулся меня и терпеливо подождал, пока я, кряхтя, шипя и постанывая, приподнимусь на локтях. — Он отлично усваивает уроки, но кидается в тот же омут снова и снова, просто потому что жаждет этих ощущений.

Я отпила из стакана и принялась тихонечко перемещать воду по всей полости рта, подгоняя быстро наполнившуюся солоноватым вкусом влагу языком.

Граф подставил мне глубокое блюдо, и я неловко сплюнула, попутно измазав подбородок. Что ж, чем отвратительнее мой образ покажется ему, тем лучше.

— Он гадок. А еще он лжец. — Я вернула голову на подушку, переводя дыхание. — Сказал, что у него кинжал за поясом. Но там ничего не было.

— Успели обыскать его, пока брыкались? — И вновь движение в уголке губ. Впервые вижу такую открытость эмоций, передающуюся через сдержанность. Граф Бланчефлеер был полон противоречий.

— Хотела схватить кинжал и вонзить его в Джерара. А потом перерезать вам горло.

Что-то я слишком разоткровенничалась. Видимо, моему разуму неполезно пребывать в болезненном состоянии, а уж тем более работать вхолостую.

— Вот как? — Деформированное подобие улыбки исчезло с его лица. Он провел по моему подбородку влажным теплым полотенцем, затем вытер остатки чужой запекшейся крови с губ и аккуратно дотронулся до щек. — Прелюбопытнейшее решение всех проблем.

— Зачем вам все это? Зачем?

— Думаю, мы поговорим об этом позже. Когда вам полегчает, госпожа Сильва. Вам следует передохнуть. Выпейте это.

Мужчина продемонстрировал мне черную бутыль размером с ладонь. Ни цвет содержимого, ни консистенция не были доступны восприятию, а потому вызывали подозрение.

— Что это? — Я вжалась затылком в подушку, стараясь отодвинуться как можно дальше от бутыли.

— Успокоительное. Мой собственный рецепт. Поможет вам выспаться, а заодно вступит во взаимодействие с той мазью, что уже была нанесена на ваши раны ранее. В комплексе они гораздо эффективнее.

— С чего вы решили, что я буду пить ваши отвары? Может, на сей раз вы подсунете мне настоящий яд. Я слишком слаба, чтобы адекватно оценить ваши действия.

Святые Первосоздатели! Зачем я признаюсь ему в этом?!

— Вы мне нужны в здоровой форме, — уверил меня граф, вновь поднося к моим губам бутыль. — Травить вас бессмысленно. Ну же, госпожа Сильва. Работа вашей нервной системы нарушена. Вы слишком сдержаны и склонны копить беспокойство внутри. Это вредит. Вам требуется основательный отдых.

— Не буду я это пить! — Кричать не получилось, а отчаянно просипеть — очень даже.

— Я настаиваю.

— Ни за что!

Остатки недавней истерики прорвались сквозь кожу и атаковали разум, возрождая неведомый мне доселе потенциал. Я отчаянно махнула рукой, едва не выбив бутыль из его рук.

После секундной заминки граф прижал мое правое запястье к покрывалу свободной рукой и растерянно глянул на мою все еще находящуюся на воле левую руку. Изловчившись, я ударила его в грудь, хотя метила в нос.

— Госпожа Сильва…

Он снова уклонился от удара, принимая весь мой гнев на грудную клетку. Сосредоточенно вглядевшись в мое перекошенное лицо, Тэмьен Бланчефлеер судорожно вздохнул и откинул голову назад, вливая отвар себе в глотку. Откинув опустевшую бутыль в сторону, он обхватил освободившейся рукой мое левое запястье, резко придвинул наши сцепленные руки к моим щекам, фиксируя мою голову. И, помедлив, порывисто прижался губами к моим губам.

Сладкая влага потекла по подбородку. Я отчаянно замычала. Холодные прикосновения его губ взбудоражили каждую клеточку тела, отдаваясь судорогой в босых ногах и болезненным отзвуком в ушах. Касания же языка напугали сильнее, потому что вмиг заменили лед влажным жаром. Граф воспользовался моей попыткой закричать и вторгся сквозь крепость приоткрытых губ, поспешно раздвигая их языком, чтобы позволить отвару влиться в мое горло. Он удерживал меня, до боли прижимался ко мне, соединив каждый миллиметр податливых губ так, чтобы больше не вытекла ни одна капля отвара, и при этом почти не двигался. Тэмьен Бланчефлеер как будто отдавал мне свое дыхание. Или крал мое.

Я зажмурилась, боясь образа, который предстанет передо мной, едва решусь открыть глаза. Боясь увидеть лицо, выступающее из тьмы комнаты, как поблескивающая в ночи поверхность камня посреди глубокого озера.

Ледяные губы и опаляющие касания языка. Холодные просторы далеких ледяных земель и губительный жар пустынь. Я перемещалась из крайности в крайность, с места на место, и чем сильнее сосредотачивалась на одном из этих ощущений — тем быстрее происходило перемещение.

Я лихорадочно вдохнула носом воздух. Граф вздрогнул — пламя и лед покинули меня почти одновременно, — и поспешно отстранился.

— Этого будет достаточно. — Он отвернулся от меня.

— Зачем… вы…

Работали ли мои голосовые связки — не знаю. Возможно, слова срывались с губ абсолютно беззвучно. Однако до него они добрались.

— Чтобы вы приняли успокоительное. — Граф помолчал. — И отдохнули.

Сознание ослепила вспышка. Она дезориентировала и уничтожала даже самое простое знание о том, как шевелить пальцами на руках. Это и есть эффект успокоительного? Порождение пустоты? Возращение к изначальному бесцветному и бестелесному полотну сущности в тот период, когда разум еще не был обременен ни единым знанием? Благодатная безызвестность. Умиротворяющая несущественность.

— Мерзкий… — пролепетала я, чувствуя, что становлюсь беспомощнее только что рожденного младенца, — … Змей.

Влажное теплое полотенце коснулось моих ног, а затем граф подоткнул под них края пледа.

Я, шумно дыша, цеплялась за края сознания. Воля слабела.

— Змей… — Тихий шепот графа раздался совсем близко. — Вы растревожили его обитель, и затаившиеся змеи выползли на свет. Напугает ли вас их шипение? Страшитесь ли вы их яда?

Еле шевеля губами, я пробормотала:

— Я сама… стану… вашим… ядом…

Тихий смешок.

— Буду ждать, госпожа Сильва. Буду ждать.

* * *

И вновь я стала гостьей на просторах чужого сознания.

Звенящая тишина царапала слух. Под ногами раскинулась гладкая поверхность, простирающаяся в никуда. Тьма подступала со всех сторон. Она поблескивала, как сияние светлячков, отраженное в зеркалах — то выступающих из глубин темноты, то вновь прячущихся за мглистым покровом. В них мелькало и мое отражение, но разглядеть его в этом беззвучном мельтешении я попросту не успевала.

Однако зеркальный пол хранить тайну не собирался. Я присела, всматриваясь в отражение своего образа.

Бледная костлявая и худая. Мое настоящее тело.

Когда же я успела воспользоваться Вторжением? И в чей разум проникла без приглашения?

Легкой невесомости в голове не было. Мое сознание, покидая тело, всегда поддерживало с ним связь. Она ощущалась как тонкая нить, раздражающая восприятие. Как кончик перышка, щекочущий кожу и вызывающий где-то глубоко внутри невыносимый зуд. Сейчас же нить не создавала связь, а значит, это сумрачное место с невидимыми светлячками — не чей-то разум, а всего лишь мой сон.

Мне редко снились сны, и каждое сновидение я неизменно запоминала — возможно, потому, что мой разум был более «подвижным». Способность проникать в чужое сознание превращала мое собственное в маяк, открытый всем ветрам. Вкушать каждую мелочь, впитывать сущее, жадно желать владеть тем, что еще не познано. Это вполне можно назвать одержимостью. Одержимостью жизнью. Ее познаниями. И чем яснее было понимание того, что ее опыт и власть копилась миллиарды лет, тем желаннее была для меня абсолютная победа в войне с жизнью.

Я провела ладонью по полу, чувствуя, как холод с его поверхности смешивается с теплом кожи. Мое отражение покрывала рябь, и я огладила весь участок вокруг себя, подозревая, что нахожусь посреди водных просторов. Однако поверхность оставалась твердой и гладкой, как скрупулезно отшлифованная каменная глыба.

По ледяной тверди пошли круги — прямо с того места, где мои ноги давили пол. Внутри под темной оболочкой во все стороны заскользили тени. Угольно-черные вытянутые тела извивались и резко дергались, словно пытаясь двигаться в сотнях направлениях одновременно.

Змеи. Десятки змей, запертые под сумрачной поверхностью. А может, заперты были вовсе не они. Кто же из нас на самом деле находился в плену?

Я выпрямилась. Новая рябь прошлась по зеркальной глади. Черные тела появились и на моей стороне, как будто вмиг отразившись от плененных собратьев.

Отстраненно наблюдая за тем, как змеи над поверхностью повторяют скользящие движения тех, что внизу, я снова кинула взгляд на свое отражение.

Что это?

Мое тело обтягивала тонкая черная сеть. Начинаясь от плеч, она покрывала каждую частичку кожи и уплотнялась на кончиках пальцев рук и ног. Сеть не терлась о кожу, она словно сама была кожей. Темные сплетенные между собой нити — мягкие как шелк.

Я провела рукой по животу, по скоплению аметистовых родинок вокруг пупка. От нитей исходил холод. Сетка поблескивала и переливалась, как извивающиеся тела змей, скопившиеся у моих ног.

Испугавшись этих ощущений, я поспешно убрала руки от собственного тела.

Животные всегда ненавидели меня. Но эти змеи не выглядели враждебно. Те, что успели подползти совсем близко, копошились у моих ног, сворачиваясь в кольца и переползая через мои пальцы, даря суховатые щекочущие прикосновения. Замечательно, что это всего лишь сон.

Обнаженная в окружении змей. В стеклянной клетке, укрытой тьмой и осколками зеркал. Какое счастье, что этого никто не видит. И отвращением, и страхом, и смущением я могла упиваться в полном и благодатном одиночестве.

Со всех сторон начало доноситься шипение. Я настороженно проследила, как малютки-змеи расползаются в стороны, создавая свободное пространство вокруг меня. Зеркала во тьме замелькали с удвоенной силой, озаряя все вокруг отраженным светом все еще скрытых от глаз светлячков.

Из тьмы появился силуэт, обрамленный зеленоватым светом. Шипение смолкло. От неожиданности я шагнула назад и, потеряв равновесие, неуклюже осела на пол, уперев за спиной ладони в пол.

Человек начал медленно приближаться. Узнав его, я судорожно вздохнула.

Хранитель ядов.

Быть не может. Он не должен находиться здесь. Не в месте, где мой контроль абсолютно бессилен.

Вспомнив, что мое тело полностью выставлено напоказ, я притянула колени к груди и обхватила их руками, превратившись в дрожащий комочек.

Это сон, это сон, это сон.

Граф остановился прямо передо мной. Облаченный в молочно-белую сорочку с пышными рукавами, заправленную в брюки, чуть взлохмаченный и босой он походил на человека, неспешно готовившегося ко сну, но внезапно отвлеченного чем-то несуразным, заставившим его сорваться с места, позабыв о нравственных принципах и элементарном этикете.

Это сон.

В его взгляде не было ни капли надменности. Лишь меланхолия и сожаление. Я запомнила этот взгляд еще с первой встречи, потому что никак не могла понять его значение.

Этот человек был на ступень выше любого, с кем когда-либо вступал или вступит в беседу. И это даже не констатация. Это впечатление, которое он производил. Он смотрел и будет смотреть сверху вниз на всякого, кто заставит его вымолвить хотя бы слово в ответ.

Откуда же это отстраненное сожаление?

Владела бы им надменность, и ироничное«сожалею, что вы грязь» могло бы читаться в каждом блеске его глаз на свету, а подавляющая величественность была бы наилогичнейшим компонентом его личности.

Но если надменности нет и в помине, тогда сочувственное«сожалею, что втаптываю вас в грязь» лучше характеризует его мысли? Или я вновь ошибаюсь?

Не глядите на меня с такой жалостью, Хранитель ядов, какой бы смысл ни вложен был в ваш странноватый титул. Не старайтесь усыпить мою бдительность этой сбивающей с толку грустной полуулыбкой.

Я затаила дыхание, когда граф медленно, будто пробираясь сквозь толщу воды, опустился на корточки и протянул ко мне руку. Его пальцы проникли под покров моих волос, скрывающих лицо, и он осторожно отодвинул их, внимательно вглядываясь в мои глаза.

«Что вам нужно?» — хотелось спросить, но из горла не вырвалось ни звука. Вместо этого стеклянное пространство заполнилось шипением, словно змеи уловили мои мысли и озвучили их на своем змеином языке.

Подушечка указательного пальца графа огладила мою щеку — невесомое прикосновение, ощущающееся даже меньше, чем капли теплой весенней мороси.

Я отстранилась. Некуда бежать.

Однако это мой сон, и в моих силах прервать его.

Закрыв глаза, я попыталась выпутаться из паутины сновидения.

И сомкнулись веки, чтобы погрузить обладателя в сон, где веки его будут сомкнуты в той же мере…

Философская мысль не помогла мне сосредоточиться. Чужие обжигающе ледяные ладони легли на мою шею, пальцы обхватили затылок.

Шумно выдохнув — на этот раз звук отразился в пустоте, и змеи подхватили его восторженным шипением, — я вырвалась из рук графа и дернулась назад всем телом, стремясь быть как можно дальше.

Бежать и прикрывать наготу одновременно — задача невыполнимая. Взор графа задержался на моем лице, а затем опустился ниже — изучая, созерцая, вкушая. С безмолвным вниманием он рассматривал каждый миллиметр моего тела, и чем дольше это длилось, тем больше мне казалось, что любая часть моей кожи столь же непристойна как та же бесстыдно оголенная грудь.

Я поползла прочь, двигаясь спиной вперед. Рывками, перебирая ногами, скользя пятками по гладкому леденящему ступни полу, падая на спину, снова приподнимаясь и опять скользя. Подняться на ноги не было сил. Холод, будто живое существо, заточенное под поверхностью, нетерпеливо набрасывался на все, что касалось его сущности, жадно проникал через поры и разрастался внутри, покрывая коркой льда внутренности и упиваясь вкусом замедляющейся крови. В какой-то момент я потеряла связь с ногами. Они превратились в довески, в тащившуюся за мной мертвечину, в ненужный хлам.

Но я продолжала отступать. Граф неторопливо шел за мной, не пытаясь догнать или чем-либо помешать. Похоже, холод его ничуть не тревожил. Босые ноги мягко ступали по поверхности, под которой собирались извивающиеся тени.

До боли сжав зубы, я снова дернулась назад. Здесь не было препятствий, на которые я могла бы наткнуться. Лишь чернеющая пустота, время от времени озаряемая боязливыми вспышками. Это отступление может длиться вечно.

Бросаясь во все стороны, отдаваясь на милость порывам тела, а не разума, чувствуя, как взлетают и опадают на лицо волосы, потревоженные прерывистым дыханием, я все больше напоминала себе одного из этих ползучих гадов. Содрогаться всем телом от нарастающего шипения, проникать через щели и разломы, заполняя их собой, как жидкость, извиваться в неритмичном диком танце. Успею ли я обратиться змеей прежде, чем мое тело станет куском льда?

Ноги больше не слушались меня. Единственной опорой оставались промерзшие руки.

Граф был все ближе. Ему некуда было спешить.

Опора рук тоже ослабла, и я завалилась на спину. Нет, останавливаться нельзя. Нужно двигаться, ползти, извиваться, как это делает гибкая змея. Оставаться живой и не позволить льду покорить себя.

Из последних сил я откинулась назад — прямо в чернеющую змеиную гущу — и, рывком подбросив обездвиженные ноги вверх, кувыркнулась через плечо и тяжело рухнула на живот.

Вот теперь точно все.

Обретший жизнь холод накинулся на меня, кусая прижатую к поверхности щеку, плечи, живот, все еще чувствительные бедра.

Змеиные тела начали облеплять меня, создавая беспрестанно шевелящийся кокон. Но холод выжег во мне весь страх и притупил инстинкт самосохранения, как эта всегда делала моя Невозмутимость Мертвеца. В ином случае я бы умерла от ужаса.

Является ли гибель во сне смертью сознания? Поверит ли тело в собственную гибель и начнет ли цикл разложения?

Тонкое шершавое тельце заскользило по моему уху, принимая форму ушной раковины и запутываясь в и без того спутанных волосах.

Вытерплю. Выдержу. Не сломаюсь.

Мерзко, мерзко, мерзко…

«Я запросто искупаюсь в любой грязи, — сказала я Дакоту, в ту последнюю встречу уговаривая его сосредоточиться на спасении Эстера, а не меня. — Не сгину…»

Змея перестала обнимать мое ухо. Ее взлетевший хвост провел по моей щеке кривоватую линию. Я скосила глаза, разглядывая того, кто избавил меня от ее назойливых прикосновений.

Тэмьен Бланчефлеер присел около меня, со спокойной внимательностью наблюдая за тем, как змея обвивает его руку. Свободная рука мужчины опустилась на мою спину, растолкав пальцами пристроившиеся вдоль позвоночника змеиные сплетения.

На миг я почувствовала облегчение. Однако вместе со змеиными объятиями ушли и последние толики чувствительности. Холод полностью проник внутрь, приняв форму костей. Как только я прекращу думать, мое блуждающее во сне тело окончательно превратится в ледяное изваяние.

Вдоль позвоночника заструился жар. Я, успев привыкнуть к отсутствию всяких ощущений, простонала.

Мягкие чуть-чуть давящие поглаживания. Я чувствовала ладонь, блуждающую по спине, кончики пальцев, время от времени вдавливающиеся в кожу.

Рука графа — обжигающая, как нагретая поверхность шкатулки, оставленной на солнце, — скользнула под мое плечо. Рывок я пропустила. Просто вдруг оказалась на спине, а граф навис надо мной.

Конечности, пораженные холодом, не двигались. Я даже не могла прикрыться. Стыд наполнил меня до краев, но спустя мгновение был отброшен всепоглощающим гневом.

Воспоминание о прикосновении его губ к моим стучало в охваченном льдом сознании гневным молотом. Хранитель ядов подвергал меня унижению раз за разом и даже в моем собственном сне. Как искусно. Это можно даже признать за талант.

И как же холодно. И губам не пошевелиться. Теперь змеи не откликнутся глухим шипением на мои беззвучные речи. Наверное, в моем сердце много льда. Как еще можно объяснить то, что темный холод так быстро завладел мной? Почему во мне было так мало тепла? Когда я успела стать настолько бесчувственной?

Это и есть одиночество?

Картинка перед глазами на мгновение расплылась. Одинокая слезинка отделилась от уголка глаза. Холод поглотил и ее. Слезинка замерзла на моей щеке, обратившись заледеневшим бугорком на коже.

Я не заметила, как лицо мужчины оказалось совсем близко. Его дыхание было истинным блаженством. Оно несло тепло и покой.

Губы графа коснулись моей щеки — легонько, будто проверяя температуру чашки с исходящим паром напитком, — в том месте, где застыла одинокая слезинка.

Если бы оказать сопротивление было в моих силах… я бы ударила его?

Но я не могла. Как мне поступить? Дождаться, пока сердце остановится прежде, чем разум осознает глубину грязи, в которую медленно погружают мою гордость? Умереть прежде, чем унижение накроет меня, как берега накрывает поднебесная волна цунами?

Под губами графа моя щека медленно отогревалась. Его язык горячил мою холодную кожу, рисуя влажные круги вокруг льдинки.

Я крепко сжала зубы, но закрыть глаза так и не сумела. Мягкие локоны графа скользили по моему лицу. Он опирался на локти по обе стороны от моей головы. Я ощущала, как его ладони блуждают по моим волосам, а пальцы проникают к самым корням и массируют заледенелую кожу. Может быть, жар его пальцев растапливает корку льда под волосами и оставляет полупрозрачные дорожки, как на обледенелом стекле.

Мощь холода отступила. Все мои ощущения сосредоточились на обжигающих прикосновениях языка к щеке. Мгновенное покалывание, и ледяная слезинка отделилась от моей кожи.

Граф отстранился. От льдинки не осталось ни следа. Кончик его языка между приоткрытыми губами блестел, сохраняя остатки слезы — наверняка она уже успела смешаться с его слюной.

Безотрывно глядя на меня, граф сомкнул губы и громко сглотнул. Его ресницы затрепетали, из груди вырвался вздох. Он выглядел расслабленным и… довольным. Словно вкусил приятную сласть.

Хочу проснуться. Это сон. Сон.

Он встал надо мной, раздвинув ноги и прижавшись коленями к моим бедрам, и начал избавляться от сорочки. Неуловимые движения руками, и откинутая прочь белая ткань исчезла в шипящем клубке змей.

И снова я в плену чужих рук. Кожа мужчины переливалась, меняя оттенки от мертвенной бледности с холодными голубоватыми отблесками до теплого оливкового тона, как будто он пытался к чему-то приспособиться.

Меня посетила дикая мысль: а не для меня ли все старания? Он наблюдал за моей реакцией, чтобы понять, какой из предложенных образов мне больше понравится.

Если бы я могла шевелить губами, то расхохоталась бы над самой собой. Какой же немыслимый бред создает мой разум. Похоже, я действительно в отчаянии.

Мои глаза расширились, когда Тэмьен Бланчефлеер обнял меня. Он накрыл меня своим телом, вжав в ледяную поверхность.

Окоченевшее тело пробрала дрожь. Каждый сантиметр кожи пронзил жар. Меня потряхивало от резкой смены температуры так, словно по позвоночнику пустили заряд молнии. В ушах зашумело. Я всхлипнула. Щупальца холода отпускали неохотно, болезненно цеплялись и кололи то малое, до чего еще могли дотянуться.

В этой темной ледяной клетке единственным источником тепла был ненавистный Хранитель ядов. И он насильно делился со мной теплом, выдавливая из моего тела холод, как гной из раны.

Чувствительность вернулась. Руки, ноги, шея, щеки, лоб, я могла чувствовать даже собственный затылок. Я все еще была жива.

Граф прижался лбом к моему лбу, безмолвно вглядываясь в мои глаза.

— Я… — Звуки своего голоса я не уловила, но отчего-то знала, что ужонточно услышит меня. — Я не одна из ваших… ваших гадов, которых вы пригреваете у сердца. Мне вовсе не нужно ваше тепло.

Вновь выводящая меня из себя полуулыбка. Ни слова не говоря, граф отодвинулся и устроился в моих ногах, согревая мои ступни у себя между коленями.

Тепло сразу покинуло меня. Злобно покряхтывая и издавая глухие скрипы, холод вгрызся в мою спину, намереваясь вернуть себе контроль над телом.

Я задохнулась, стараясь облегчить давление в груди кашлем, но воздух как будто стремительно леденел, не успевая вдоволь напитать организм.

Тепло. Я жаждала его. В нем было блаженство. И жизнь.

Но я не стану его выпрашивать. Возможно, когда-нибудь гордыня перестала бы руководить моими поступками, однако сегодня она станет причиной моей гибели.

Теплые прикосновения к ногам заставили меня очнуться. Тэмьен Бланчефлеер приподнял мою ногу и потерся щекой о внутреннюю часть бедра. Я попробовала издать хоть какой-то звук, но слышала лишь возбужденное шипение змей.

Легкое касание губами под самым коленом. Горячее дыхание сопроводило череду из долгих поцелуев. Он прикусывал кожу вместе с сетью, водил языком и снова покусывал.

«Перестаньте!» — выдыхала я, слабо дергаясь и стараясь приподняться. Защититься. Защитить слабость плоти.

Я все-таки сумела приподняться и обессилено надавила ладонью на щеку графа. Он взглянул на меня и потянул зубами сетку. Я охнула и попыталась царапнуть его. Граф мягко перехватил мою руку. Устроившись щекой на моем бедре, он притянул мою ладонь к губам. Жар у основания пальцев напугал меня.

Мне удалось отвоевать руку, но это меня не спасло. Граф, как загипнотизированный, последовал за ней, изогнувшись в спине и скользя обнаженной грудью по моим ногам, а затем и животу.

Отвернувшись, я прикусила губу, отчаянно надеясь, что хотя бы эта боль позволит мне проснуться. Тщетно.

Что же развеет эту иллюзию?

В следующее мгновение я дернулась, ощутив знакомое тепло, которое вдруг начало обволакивать мою грудь. Широкие ладони поглаживали нежную кожу, цепляя сплетенные нити и утягивая их за собой. Сеть терлась о соски, легонько царапая и будоража, как касания острых лапок насекомых. Издав гортанный полувздох — на этот раз стеклянная темница поймала звуки моего голоса, — я выгнулась, и граф тут же воспользовался этим. Он поддержал ладонями мою спину, придвигая мое тело как можно ближе к себе, и поймал один из сосков в плен своих губ. Эти ласки были неспешными и невыносимо нежными. Поцелуй у основания, едва уловимое касание языка — дрожащее и горячее, и снова поцелуй. И бесконечный жар дыхания, которое и правда могло растопить любой лед.

Вторая рука мужчины легла на другую грудь, пальцы прочертили линии по трепещущей поверхности, обвели замысловатыми фигурами набухший от касания сетки сосок и отдали привилегию сжать его указательному и среднему пальцам.

Вздрагивая от ощущений, пронзающих меня снова и снова, я с усилием подняла руки и вцепилась в волосы мужчины. Мягкие локоны, ласкающие мои ладони столь же нежно, как и их обладатель, обвили пальцы и, будто ведомые собственной волей, удержали наши соприкосновения намного дольше, чем мне хотелось.

Громкий стон слился с шипением змей, которые, не страшась, подползали совсем близко. Елозя и дергаясь, я давила их локтями, сжимала попавшие между пальцами чешуйчатые головы, чувствуя мимолетные касания раздвоенных языков, и ударяла ладонями по извивающимся телам, но они, не переставая шипеть, упорно лезли под мою спину, собираясь в огромное шевелящееся полотно.

Потеряв всякое ощущение пространства и времени, я не сразу ощутила настойчивый рывок. Спина перестала пребывать на живом змеином пьедестале и оказалась прижата к самой обжигающей из всех поверхностей. Тяжело дыша, я приоткрыла глаза. Тэмьен Бланчефлеер притянул меня к себе, усадив на колени, и обхватил руками. Жар его груди проникал в мое тело через спину, странновато делясь на оттеночные порции согласно расположениям нити сетки, все еще покрывающей мое тело.

Ступни, оставшиеся на полу, лизнул холод, и я машинально подтянула их так, чтобы они тоже оказались на коленях мужчины.

Легкий поцелуй у самой мочки правого уха. Я повернулась, до боли изогнув шею, и отстраненно проследила за тем, как лицо графа приближается ко мне, стремясь завладеть губами. В последний момент я устало отстранилась. Боковым зрением я уловила промелькнувшее на его лице выражение растерянности, сопровождающееся появлением тех малюсеньких складочек на переносице и углового изгиба кончиков бровей.

Какой восхитительный способ вызывать жалость. Сколько же женщин было им покорено…

Я вздрогнула от мягкого поцелуя в скулу. И едва не взвизгнула, когда настойчивая рука заскользила вдоль живота, на секунду задержавшись у пупка и огладив россыпь родинок.

Меня все-таки отравили. Сил на сопротивление не было.

Это сон. Сон. Мой сон. Но я даже не в силах развеять его.

Нити сетки не помешали пальцам пробраться дальше. Они и сами давно уже вторглись за границу дозволенного, трясь о нежное естество и напитываясь порочной влагой.

«Не… не хочу», — всхлипнула я прямо в щеку мужчины.

Мой затылок покоился на его плече. Граф придвинул ко мне щеку еще ближе, позволяя моим приоткрытым губам прижиматься к ней, а зубам — оставлять невидимые царапины.

«Оставьте…»

Наконец-то я услышала свой голос отчетливо. Граф на мгновение замер, а потом, придержав мой подбородок, впился в шею поцелуем. Порвавшиеся нити сети между моих ног обвисли мягким шелком, а чужие пальцы погрузились в меня с такой отчаянной резкостью, что я, задохнувшись, подскочила и врезавшись плечами в грудь графа, дико задергалась, как пойманная в сеть русалка. Он не отпускал. Ни на секунду не отрываясь от моей кожи, он целовал шею от затылка до выступающего бугорка позвоночника — все до чего мог дотянуться. Мои костлявые плечи пару раз ударили его по зубам, но граф не отступал. Я так и не услышала от него ни звука.

Жар нарастал. Пальцы проникали все глубже, пытаясь пробудить вулкан. Именно. Внутри было так горячо, что я, извиваясь в крепких руках, ожидала, что по бедрам вот-вот потечет плавящая все вокруг лава. Она сожжет весь лед и утопит в огне змеиное гнездо. И может, тогда я найду успокоение.

Только тогда. Но не сейчас. Не в то мгновение, когда палящие пальцы покинули мою внутреннюю обитель, и их сменило что-то иное. Его жар был сравним с температурой моего собственного жара.

Граф прижался ко мне с каким-то отчаянным трепетом и приподнял одной рукой, удерживая мои бедра на ладони. Как крохотную птичку.

Лицо покрыли капельки пота, дрожащие под ритм то убыстряющихся, то замедляющихся движений. Охваченная пламенем твердь плоти вторгалась в меня, не встречая препятствий, и я бесстыдно потворствовала этим страстным атакам. Раз за разом, чуть сдвигаясь и сбиваясь с ритма, чтобы поймать миг, когда чувственные соприкосновения усилят жар и сладость ощущений. Еще и еще. Сильнее, глубже, слаще.

Пик и сияние. Мне так хотелось взлететь, чтобы продлить этот миг, но мне не позволили.

Кто-то заключил меня в объятия и не отпускал. Кто-то жаждал разделить со мной эту сладость…