HOMO FABER

Фрагмент 6

Глава 15

Полковник О. Бхарн. Командир Витебского аэродрома №012.

Секретная записка.

Докладываю, что 2 октября после 15ч.00 м. на аэродром, где базируются средние бомбардировщики, было совершено нападение неизвестными силами. Предположительно это была диверсионная группа противника, подготовленная для подобных акций, как та, что случилась на подведомственном мне участке.

Враги устроили засаду на возвращающиеся самолёты, отбомбившиеся по переднему краю русских в районе Вязьмы. Момент первого удара прошёл незамеченным, и всеми очевидцами было принято решение, что первый «хенкель 111» разбился при посадке из-за тяжёлого ранения пилота, а последующая пара потеряла управление из-за этого и вследствие низкой высоты и скорости не смогли среагировать на изменившиеся условия на посадочной посадке. Как результат, пилоты не удержали машины в воздухе и разбились.

Крушение следующих бомбардировщиков заставило поднять тревогу и отправить охранные роты на зачистку прилегающей территории аэродрома.

В ходе этого были выявлены места двух засад, откуда вёлся огонь по самолётам и солдатам вермахта. Для подавления вражеских огневых точек были применены зенитные средства аэродрома.

Так же службой радиосвязи были замечены чужие переговоры рядом с аэродромом на коротких волнах, после чего они были заглушены помехами.

Диверсанты обладали точным и дальнобойным оружием, а так же отличной выучкой. Только это может оправдать факт огромных потерь наших солдат.

Так же на месте боя было замечено неизвестное человекообразное существо, в несколько раз крупнее человека, обладающее неуязвимостью и нечеловеческой силой. По словам уцелевших солдат, его не брал винтовочно-пулемётный огонь, снаряды зенитных автоматических пушек оставляли на теле небольшие раны, зарастающие на глазах свидетелей. К сожалению, к этому времени все крупнокалиберные орудия были выведены из строя снайперами диверсионной группы. Возможно, их снаряды остановили бы это создание.

В результате суматохи, вызванной нападением великана или тролля, как его назвали выжившие свидетели, русским удалось уйти. Один из моих офицеров высказал предположение, что тролль был дрессированным и спущен с поводка, когда их обложили.

Тролль ушёл через пять минут после появления. Преследование, начатое спустя час после этого, успехом не увенчалось.

Потери наших войск:

— 20 средних бомбардировщиков «хенкель 111» (уничтожены диверсионной группой и троллем);

— 2 бронемашины Sd.Kfz.251;

— 1 бронемашина Sd.Kfz.222;

— 6 зенитных орудий Flak 18/36;

— 16 зенитных орудий 2.0 cm Flak 28;

— 8 грузовых машин;

— 3 мотоцикла;

— 40 палаток для личного состава охранного батальона;

— 37 членов экипажей бомбардировщиков (убитых);

— 18 человек обслуживающего лётного персонала (убитых);

— 161 человек рядовых и унтеров (убитых);

— 14 офицеров (убитых);

— 19 специально обученных собак для охранно-сторожевой службы (убитых);

— 35 рядовых и унтеров (раненых);

— 2 офицера (раненых).

На месте одной из огневых точек русской диверсионной группы был найден труп, попавший под очередь зенитного автомата 20 мм. Рядом с ним обнаружены некоторые вещи. Одет был в стандартную форму Красной Армии и явно самодельный маскировочный костюм из кусков ткани различной формы и цвета, удачно подобранных к местности, на которой проходил бой. Так же рядом было обнаружено незнакомое оружие, возможно, винтовка. Форма и внешний вид сильно отличался от всех виденных образцов вооружения армии русских, англичан, американцев и прочих. Оружие серьёзно пострадало от попадания двадцатимиллиметрового снаряда. Рядом находился пулемёт ДП с поврежденным патронным диском. Также во время осмотра местности солдаты нашли русскую самозарядную винтовку с установленным оптическим прицелом.

Фото прилагается.

Все вещи, оружие и труп русского были отправлены под усиленной охраной в штаб в г. Витебск.

Сказать, что Седов был морально убит — не сказать ничего. Чтобы он ещё больше проникся тяжестью своего проступка, я списал на него заодно и потерю сверсекретного оружия. Оказывается, втайне от меня эти два великовозрастных идиота (по-другому и не скажешь) сговорились отключить радиостанции и перед отходом потрепать немцев из числа охраны аэродрома. А мне потом сказать, что у них просто-напросто батареи сели.

Слишком легко им доставались победы над врагом и излишне сильно поверили в мощь гаусс-винтовок, которым было по плечу пробивать броню даже лёгких танков. Возможно, ещё факт того, что находятся рядом со мной, с крутым «особистом», подкинул им эйфории и «шапкозакидательства».

— Чем вы только думали, а? Неужели меня смогла бы обмануть ваша детская глупость? — покачал я головой.

Красноармеец ещё сильнее поник головой.

— Ладно, не чокаясь, — сказал я и налил немного коньяка в кружку. — Пусть нашему другу земля будет пухом.

Ароматный алкоголь легко скользнул в желудок, в котором сразу же стало распространяться тепло. Следом за «огненной» водой я откусил от кровяной колбасы и стал медленно жевать. Да, закусывать так коньяк — это кощунство! Но мне было не до соблюдения установленных правил употребления благородного напитка. Вместо него и водка сгодилась бы, просто та мне нравилась ещё меньше, у коньяка же хотя бы аромат и послевкусие на языке приятные.

Потом выпили ещё. Молча, не торопясь, без лишних движений. После третьей я убрал остатки коньяка со стола.

— Хватит, у нас не пьянка, а поминки товарища, — произнёс я, увидев, с каким сожалением смотрит на бутылку Седов. — Не будь вы оба таких дурака, то выпили бы побольше и по весёлому поводу… ладно, о мёртвых только хорошо.

— Я же не думал, что всё так выйдет.

— Думал — не думал, а вышло. Для думанья я есть, Устав и дисциплина, мать твою, — стал закипать я. — Ты боец Красной Армии, рядовой Седов, а не тракторист или библиотекарь в партизанском отряде. В конце концов, комсомолец, бляха-муха!

С трудом удалось унять злость.

— Я кровью искуплю, товарищ лейтенант государственной безопасности, честное комсомольское!

— Искупишь, разумеется, искупишь. Вот только после нарушения приказа я уже не могу рассчитывать на тебя, — ответил ему я. — Скоро мы расстанемся. Пойдёшь через линию фронта к нашим, передашь им кое-какие секретные документы.

— Когда? — вскинулся Седов.

— Скоро. Сначала всё нужно подготовить для этого. Да и одному опасно, тебе пригодится помощь.

Где я собирался искать её? Да там же, откуда взял экипажи для танков и бронемашин в прошлый раз — в лагере военнопленных. Как раз под Великими Луками сразу несколько таких мест создали гитлеровцы. В общей сложности, там десятки тысяч красноармейцев находятся. Столько мне не нужно, да и не в силах я освободить и помочь такому количеству людей. Ко всему прочему, бойцы должны были уже распробовать все «прелести» немецкого гостеприимства и потому те, кто не сломались ещё, будут рвать фашистам глотки голыми руками, случись им дотянуться до своих палачей.

Мне не помешали бы данные о состояния фронта, но, увы — получить такие не удалось. Как я ни пытался, но реализовать карту обстановки не вышло, только дюжину запечатанных пакетов «сов.секретно» от обеих противоборствующих сторон.

Пришлось выходить на охоту за «языком». Тот факт, что я не знаю немецкого, мне мешал, конечно, но не сильно. Ведь мне по большему счёту нужен был не живой носитель секретных сведений, а его документы, точнее, карта обстановки.

И через неделю, состоящую из диверсий и нападений на немецкие колонны, отряды и транспорт, я получил их.

Уничтожив при этом не меньше двух взводов немцев, и пять машин, включая два грузовика «лафли», два легковых автомобиля «мерседес», один лёгкий танк вроде бы чешский с тридцатисемимиллиметровым орудием, и бронетранспортёр с тремя пулемётами МГ-34. БТР, опять же, был не германского производства, а переделанный из французского тягача. Вот такая интернациональная колонна.

Под прикрытием невидимости я просто добежал до машин и забросил в первый грузовик связку из трёх противотанковых гранат, а потом успел такую же операцию проделать и со второй машиной, набитой немецкими стрелками.

Седов из «гауски» расстрелял танк с бронетранспортёром, а я, пересидев в придорожной канаве момент восстановления энергии, включил режим усиления и из автомата уничтожил пассажиров «мерседесов». Больше семидесяти человек в течение пяти минут стали трупами. Здоровые, большей частью молодые мужчины, весёлые, считающие себя победителями и хозяевами земли, по которой ехали.

В одной легковушке я и нашёл кожаный красно-коричневый портфель с бронзовыми защёлками-замками. Рядом с ним на заднем сиденье истекал кровью труп пожилого полного немца с витыми майорскими погонами и внушительной орденской колодкой на мундире.

Закончив геноцид командного состава вермахта и СС, мы с Седовым вернулись обратно в болотный лагерь, где сделали себе очень короткую передышку. За это время я кое-как смог разобраться в обстановке на фронте от Вязьмы по Холм.

Вяземский котёл, про который не слышал только ленивый и глухой, всё ещё не состоялся, хотя закончилась уже первая неделя октября. В моём времени немцы уже замкнули колечко вокруг советских войск. Тогда в окружение попали десятки дивизий! Те войска, которые должны были остановить врага и устроить оборону на дальних подступах Москвы, оказались заблокированы. Вообще, в тот момент до самой столицы возник вакуум, остановить наступление гитлеровцев было попросту нечем. И если бы окруженцы решили сидеть тихо, то кто знает, а не взял бы Гитлер Москву? Но окружённые дивизии устроили фашистам такую «сладкую» жизнь, в течение недели не давая отдыха, что тем пришлось все усилия сосредоточить только на том, чтобы не выпустить советских солдат. Этого времени хватило для кое-какого заслона на пути к столице.

Сейчас складывалась примерно такая же ситуация, если верить трофейным картам из майорского портфеля. Но, повторюсь, трагедии ещё не произошло, и очень хочу надеяться, что благодаря моему посильному вкладу. Не основному, конечно, но существенному. Ведь те бомбардировщики, которые в начале месяца были уничтожены моей группой, скорее всего, бомбили наших солдат под Вязьмой.

Если с освобождением военнопленных всё пройдёт удачно, то пробиваться нужно будет в район Ржева. Ещё точнее: севернее Белого и южнее Ржева. Там активных боёв почти нет, если я всё правильно понял. Жаркие схватки идут выше и ниже по карте. Если держаться труднопроходимых лесистых мест, то не составит большого труда избежать немецкого внимания. Между Белым и Ржевом нет крупных населенных пунктов, нет дорог (на карте не отмечено ничего), значит, нет и больших сил гитлеровцев. Им всё ещё важнее блицкриг, которому они продолжают следовать, отчего и прут вперёд только по удобным и важным направлениям, оставляя все прочие на потом. Да и полноценной линии фронта всё ещё не сложилось и везде полно разрывов и прорех, сквозь которые может полк пройти незамеченным.

Как было в моём времени в этих местах — я не помню. Скорее всего, Белый и его окрестности вдосталь испили кровушки. Всё-таки, линия Ржев-Вязьма-Брянск оказались самыми кровопролитными местами сражения. Хуже Вяземского «котла» был только Киевский, про который я помню очень мало. Но сейчас здесь, под Белым, немецких войск сосредоточено очень мало в сравнении с соседними крупными городами. Вон Варшавское шоссе буквально не видно от стрелок и значков, обозначающих армейские подразделения.

Освобождённым людям придётся пройти больше трёхсот километров, если не все четыреста. Я с Седовым это расстояние покрыл бы дней за пять-шесть, и не преувеличиваю ничуть. Но сколько придётся идти бывшим пленным — даже предположить не возьмусь. Две недели? Три?

Наши диверсии сыграли неплохую службу в моём плане: немцы сняли часть сил под Великими Луками и отправили их на прочёсывание лесов и болот в тех местах, где я с Седовым хулиганил. Теперь нужно, чтобы они подольше не возвращались, а мне — поскорее всё закончить.

Глава 16

Выбранный для восстания лагерь военнопленных был не очень велик, по моим грубым подсчётам там содержалось около двух тысяч человек. Большой луг был окружён рядами колючей проволоки на деревянных трёхметровых столбах. Судя по пенькам внутри периметра, на ограждение пошли деревья оттуда, после чего роща превратилась в луг.

Никаких бараков или иных строений в лагере не было. Только за «колючкой», жильё охранников и лагерной администрации. Пленным же ничего другого, как спать под открытым небом не оставалось. И это в октябре, под проливными дождями и резким похолоданием.

Красноармейцы рыли себе землянки, больше похожие на звериные норы, но те затапливало после каждого дождя. За два дня, что я следил за лагерем, после каждого рассвета выносили несколько десятков тел, погибших от ран и истощения. И всего один раз давали еду. Хотя, еду ли… несколько человек, судя по всему, русские, согласившиеся служить своим врагам, свалили рядом с колючей проволокой отходы с кухни: картофельную шелуху, гнилые овощи, обрезки от моркови и свеклы, что-то ещё. И потом смеялись вместе с охранниками, когда изголодавшие пленные тянулись к этой помойке, раздирая руки и лица об острые шипы, а потом заталкивали в рот то, что рачительный хозяин свиньям не станет давать, чтобы те не заболели. Когда Немцам надоело это веселье или заметили, как угрожающе натянулась проволока, они стали стрелять по красноармейцам. Потом с территории вынесли более десяти трупов.

Сегодня, на третий день моего наблюдения за лагерем, немцы нашли себе новое развлечение. Когда я увидел мелкую хромую лошадь, которую привёл к воротам один из предателей, у меня появилось нехорошее предчувствие.

С громким смехом, лошадь сильными ударами палки загнали за колючую проволоку, оставив её наедине с сотнями голодных людей. Пленным по этому поводу что-то сообщили, с весёлыми ухмылками, предатели. Вот только разобрать слова с такого расстояния я не мог. Но вряд ли что-то хорошее.

А потом началось то, что я запомнил на всю жизнь. Эта картина иногда снилась мне после этого, заставляя просыпаться в холодном поту и с криком ужаса.

Людская масса, сомкнулась вокруг бедного животного и стала надвигаться, как волна на берег. Почувствовав неладное, лошадёнка испуганно заржала и отшатнулась к воротам, но наткнувшись на шипы, отбежала назад. Несколько пленных попытались навалиться на неё, но были сброшены и попали под копыта. От ужаса, охватившего его, животное бросилось в толпу пленных, сбив с ног несколько десятков и выскочив на свободное пространство. Но через несколько секунд толпа вновь сомкнулась вокруг.

Ещё дважды лошади удавалось вырываться из кольца озверевших людей, потерявших человеческий облик. А потом её повалили на землю.

И в тот момент раздался страшный отчаянный вскрик-стон, который отчётливо донёсся до меня. Это кричала старая заморенная лошадёнка, которую сейчас раздирали живой на части голодные люди, за чьими телами её не стало видно.

От этого крика у меня волосы встали дыбом и по телу табуном забегали ледяные мурашки.

Через несколько минут из толпы, окружившей место живодёрства стали выбираться одиночки, которые прижимали к груди куски ярко-красного мяса. Их руки и лица были алыми и дымились от свежей горячей крови. Сразу же возникло несколько стычек тех, кому не повезло оказаться рядом с лошадью с обладателями конины. Люди дрались за сырое мясо не на жизнь, а на смерть.

«Развлечение», которое себе устроили немцы, продолжалось больше часа. За это время от лошади не осталось ничего. Даже череп, очищенный почти добела от шкуры и мяса, утащили в одну из землянок.

Я отвёл взгляд от лагеря и несколько раз пощёлкал тангентой, отдавая приказ Седову на снятие с наблюдательного поста и возвращения на оговоренное место встречи.

Когда я его увидел, то у него на лице заметил светлые полоски, словно, от слёз.

— Спокойно, они ещё за всё ответят. Все фашисты до одного. А эти получат своё уже на днях, — сказал я парню, понимая и разделяя его чувства.

— Знаю, но… но тяжело… Здесь тяжело! — он с силой ударил себя в грудь. — Зачем они это делают?

— Я уже говорил — для немцев мы никто, варвары и звери, занимающие землю, которую они хотят забрать себе. Отдыхай сейчас, ночью у нас будет первая акция.

Погода вышла как по заказу: низкие облака, дождь со снегом и ветер, заглушающий любой шум. Прожекторы едва справлялись с темнотой, даже не везде освещая колючую проволоку. Часовые на вышках и в караулках ежились, поворачиваясь спиной к ветру и практически не смотрели на охраняемых. Наверное, не верили, что те смогут найти в себе силы для побега.

Под полем невидимости я добрался до неосвещаемого участка колючей проволоки, и залёг в ожидании, когда восстановится энергия в костюме. После этого врубил усиление и одним движением, воспользовавшись столбом ограждения в качестве опоры, перебрался на ту сторону. И тут же вновь растянулся в грязи, так как показалось, что при приземлении я издал очень громкий звук.

К счастью, всё обошлось. Ни немцы не повернули ближайший прожектор сюда, ни лежащие в десяти метрах тесной группой пленные не обратили внимания.

Вновь переключившись на маскировку, я направился в центр лагеря, стараясь двигаться очень аккуратно, не хлюпать и не задевать попадающихся на пути пленных, которые спали, тесно прижавшись друг к другу, чтобы не замёрзнуть.

Дважды пришлось останавливаться и ложиться на землю, когда энергия подходила к концу, и был риск, что меня увидят. Потом потратил двадцать минут на то, чтобы найти нужного человека.

За то время, что я наблюдал за лагерем, я выделил большую группу пленных, держащихся в центре лагеря и отличающихся поведением от остальных. Их было менее сотни и за три дня стало ещё меньше. Я видел, как они старались помогать остальным, пробовали делать перевязки раненым, используя остатки нательного белья, отдавали им те крохи еды, что добывали. Лидерами у них были двое: пожилой кряжистый мужчина с седой головой и отсутствующим левым глазом, и высокий молодой человек в круглых очках, которые он надевал очень редко, всё время пряча их под остатками куцей шинели с короткими рукавами.

Отыскать удалось седого, который спал на земле, свернувшись в позе эмбриона. Спиной к нему прижимался пленный в рваной гимнастёрке, точнее в остатках двух гимнастерок и с перебинтованной головой. Ну, или он для тепла себе соорудил нечто вроде чалмы из жутко грязной тряпки. Рядом, буквально в метре от нужного мне человека, спали ещё трое солдат.

«Блин, и как мне с ним поговорить-то? — с досадой подумал я. — Ведь чего доброго панику поднимут или засуетятся, что увидят те, кому это категорично запрещено».

Помявшись рядом пару минут, я решил махнуть рукой на секретность. Не выйдет, так удеру под ускорением раньше, чем немцы очухаются и поймут, что за дела творятся.

Дождавшись, когда энергия восстановится, я опять включил маскировку и лёг рядом с седым, лицом к его лицу и спиной к троице его соседей. Причём, едва втиснувшись в свободный промежуток между ними.

— Тц-ц, — шикнул я. — Эй, командир.

На удивление, добудиться до пленного оказалось тяжело. Не думал, что в такую погоду и, голодая неизвестно сколько времени, можно так крепко спать. Или это что-то вроде комы, а организм инстинктивно желает протянуть подольше и отключает себя?

— Что? Кто здесь? — сиплым голосом прошептал он. И так тихо, что только сенсоры нанокостюма позволили разобрать его речь.

— Помощь. Мне нужно срочно переговорить с тобой.

— Ты кто? Где ты?

— Рядом… и неважно это. Хочу помочь с побегом.

— Что?

Да что он тупит-то!

— Ничего, — с раздражением произнёс я. — Оглох?

— Есть немного. От дистрофии слух и зрение ухудшились, — как-то совсем спокойно признался он. — Мне уже немного осталось…

— Тихо… где тут рядом землянка пустая, пусть затопленная. Мне нужно там укрыться, а ты рядом со входом посидишь… или полежишь.

— Зачем?

— Чтобы поговорить в отсутствии чужих ушей и глаз.

— Здесь всем можно доверять, — ответил тот, потом вроде как грустно усмехнулся. — Да и какие тут уши и глаза… от дистрофии мы ночью слепы и глухи. Да и днём не очень сильно становится лучше.

— Как знаешь, командир. Если кратко: я могу доставить в лагерь оружие, много пистолетов и десяток автоматов, а так же мясо и кое-что из овощей и фруктов.

— Но как⁈

— Тише ты, — шикнул я на него и тут маскировочное поле нанокостюма пропало. — Блин…

— Ого! — охнул он, когда я предстал перед его глазами. — Как это ты делаешь…?

— Не отвлекайся на то, что тебе не нужно, — оборвал я его и продолжил. — Сразу хочу предупредить, что еды будет немного. Поэтому уже сегодня начинай подбирать самых крепких и надёжных, тех, кто ещё не сломался в плену. Вот им и пойдёт вся пища. За неделю им нужно восстановить хотя бы часть сил, чтобы потом вести бой. Так же отбери десяток человек, кто умеет управлять грузовиками. Ты понял меня, командир?

— Я тебя услышал, — ответил тот и этими словами в один момент разозлил меня.

— Мне нужен не твой слух, а твоя понятливость, — прошипел я. — Сто человек, бойцов, крепких, которые через неделю смогут вести полноценный бой, а не тащиться полумертвыми, так как свою пайку, мать твою, отдали другим! Тебе ясно? Или тебе так понравилось гостеприимство немцев, что решил задержаться? Так учти — я могу плюнуть на вас и уйти. Моё задание включает освобождение пленных из лагеря, но не конкретно вашего.

— Я понял, — ответил тот после небольшой паузы. — Бойцы будут, слово командира.

— Отлично. Теперь мне нужно, чтобы ты указал место рядом с колючкой, где спят те, кому можно передать мешки с продуктами. И чтобы всё прошло без шума, паники и суеты. А ещё проследи за тем, чтобы ни один из вас не начал жрать прямо на месте, тем самым всех подставив.

— Мне нужно время, чтобы определиться с местом.

— Быстрее, — поторопил я его.

Тот со стоном поднялся на четвереньки, потом сел и затряс своего соседа со спины, потом, когда тот с похожим стоном очнулся, попросил меня сдвинуться и добрался до троицы соседей. С ними повторил ту же процедуру побудки.

Когда люди более-менее пришли в себя, он озвучил им мою просьбу. Через минуту те поползли среди спящих пленных, кого-то обходя, кого-то тормоша.

— Всё, скоро доложат, где удобнее всего принять… принять еду, — у него даже голос подвело, когда он произнёс слово «еда».

— Вот рюкзак, — я подтянул к себе самостоятельно сшитый большой ранец, в котором принёс сюда часть продуктов и кое-что ещё, до этой поры лежащий немного в стороне. — Здесь сало и сливочное масло, немного чистой воды, морковь и лимоны. Ешьте маленькими кусочками и через час-два, чтобы привыкли желудки к жирной и тяжёлой пище. И ещё раз напоминаю — это только для штурмовой группы!

— Хватит! — повысил он голос. — Я всё понял и всё сделаю, что вы сказали.

— Хорошо бы, если так, — буркнул я. — Там же в мешке есть часы и малая радиостанция телефонного типа. Будете включать её ночью после полуночи, и получать от меня указания, откуда и во сколько принимать оружие с едой. Только сперва убедитесь, что посторонние не услышат. Перед сеансом обмотайте тряпьём каким и прижимайте к голове теснее. Инструкцию я написал и привязал к радиостанции.

Продукты и американская коротковолновая радиостанция были плотно обмотаны целлулоидом для защиты от влаги. Заодно и запах не пройдёт, а то ведь голодные люди способны унюхать аромат съестного, что акулы кровь.

Ещё некоторое время я буквально вдалбливал ему инструкции, резонно опасаясь, что после всего, что пришлось пережить, он может позабыть половину или просто не догадаться. Потом появились бойцы, ранее отправленные на поиски подходящего места.

— Всё тогда, ступайте туда и ждите меня. Я принесу пять вещмешков с едой.

— А оружие?

— Оружие потом, перед атакой. Так я буду точно уверен, что ни у кого не взыграет горячая кровь, и он не решит тут поиграть в Рембо.

— В кого? — с недоумением переспросил седой.

— Ай, не важно.

Всё прошло, как по писаному: я покинул лагерь по уже проверенному сценарию, добежал до схрона неподалёку, где меня ждал Седов с грузом для пленных в лагере. Забрал три мешка и вернулся назад, где передал сквозь колючую проволоку уже томящимся в нетерпении красноармейцам. Затем вернулся назад, забрал оставшиеся «сидоры», опять подкрался к ограждению и вручил их.

— Следующей ночью будьте готовы принять ещё, — сказал я им, передавая два мешка. — И не подведите, не сорвитесь и не вызовите подозрения у охраны. Ешьте в землянках и там же храните мешки.

— Всё сделаем, товарищ, — свистящим шёпотом ответил один из пленных. — Мы вас не подведём.

Едва рассвело, я уже находился на наблюдательном пункте, следя за лагерем. Если находящиеся там красноармейцы не выдержат и каким-либо способом выдадут свои чувства, тем самым покажут ничего не подозревающим солагерникам, что у них появился шанс выбраться из этого Ада, то мне придётся искать другой способ переправить Седова за линию фронта с секретными документами, новыми чертежами с рисунками (первые принадлежали не только немцам, но и англичанам с американцами, вторые вышли из-под моей руки, там же были записи и по идее с книгой) и кое-чем ещё.

К счастью, даже на мой придирчивый взгляд поведение пленных почти ничем не отличалось от привычного. Разве что, какая-то их часть крутилась в центре и иногда забиралась на короткое время в землянки, вырытые в том месте.

Ночью со мной связался по рации седой, а около двух часов после полуночи я передал им ещё несколько мешков с провиантом и чистой питьевой водой, которой пленные были лишены с самого начала появления в лагере.

На восстановление сил отобранных бойцов и для выполнения моего плана подготовки к побегу, ушло чуть больше времени, чем я рассчитывал. Вместо недели пришлось задержаться на десять дней. За сутки до атаки я передал сто пистолетов и пятнадцать ППШ с запасом патронов, сапёрные ножницы, электрические фонарики. И забрал пятерых самых крепких бойцов, которых мне порекомендовал седой командир. Изъятие людей прошло на удивление спокойно и легко, а на утро никто не заметил их отсутствие.

Удача сопутствовала благодаря отличной погоде. Отличной в таком плане: снег, дождь, пронизывающий ветер и низкие свинцовые тучи. При таких условиях немцам было не до своих забав, они чуть не позабыли о пленных. Хотя, почему — чуть ли? Позабыли. За всё время красноармейцам не было передано ни крошки еды. И это едва не нарушило мои планы, так как я заметил, что командование той части пленных, что не сломались и с кем я провёл беседу, стали тайком подкармливать больных и раненых.

Я не был сволочью или уродом, несмотря на весь свой цинизм. Но каждый отданный сейчас кусочек сала и масла больному снижал шансы у выбранного для штурма бойца выжить в бою и дойти до фронта. Первый всё равно не сможет взять в руки оружие, и эти граммы только продлят его агонию, а у второго может не хватить сил, чтобы удержать в руках оружие и вести меткий огонь. А ведь им предстоит схватиться с почти двумя сотнями сытых и крепких солдат, отдохнувших и отоспавшихся в тепле.

«Сами будут виноваты», — с сильным раздражением подумал я. Тогда я ещё не подозревал о трудностях, с которыми столкнусь после освобождения пленных.

Десять дней плохой погоды неожиданно сменились сильным заморозком, причём утром, после ночного снега с дождём и нулевой температуры. Весь день мороз только крепчал и к ночи достиг десяти градусов ниже нуля.

Сегодня всё произойдёт.

Я же не знал, что делать: радоваться погоде или нет. Сковавший землю морозец ускорит движение, так как не придётся месить грязь ногами обессилившим людям. Но этот же холод будет забирать последние силы у них. Звуки выстрелов разнесутся далеко по окрестностям. Наверное, всё же, лучше было бы уходить в дождь по слякоти.

Пять человек, тепло одетых и накормленных, легли за станковые пулемёты «максим», нацеленные на казармы охраны и их пособников из числа предателей. Последних было чуть более пятидесяти человек. Три пулемёта смотрели своими рыльцами на жильё врагов, которые ещё не знали, что до утра мало кто доживёт.

Я и Седов заняли позиции с противоположных сторон лагеря, приготовившись уничтожать охранников на вышках и пулемётчиков.

— Кашира — Первому! Заря! Ясень — Первому! Лист!

— Принял, Первый!

— Это Ясень, принял!

Ну, вот и всё, началось.

«Погнали наши городских вдоль по речке ближе к лесу», — с азартом подумал я, наводя прицел гаусс-винтовки на голову охранника на вышке.

Щёлк!

И тут же переключился на соседнюю.

Щёлк!

Два тела с шумом свалились. У одного оказалась не застёгнута каска, которая прогремела по обледенелым доскам вышки, как кастрюля по ступенькам. Второй убитый перевалился через поручень и с грохотом приземлился у подножия вышки.

После этого я перевёл прицел на пулемётное гнездо, и едва там возникло движение, тут же дважды нажал на спусковой крючок.

— Ясень — Первому! Листопад!

Сразу после этой команды лагерь военнопленных ожил, засветились тусклые огоньки фонарей. Несколько групп целеустремленно направились к ограждению и с помощью сапёрных ножниц стали срезать колючую проволоку со столбов.

Из-за того, что всех часовых удалось снять практически без шума, тревога не поднялась.

— Кашира — Первому, переходи к казармам!

— Принято!

Подхватив «гаусску», я активировал ускорение и в мгновение ока обежал вокруг лагеря. Оказавшись в сотне метрах от боковой стены первой казармы, где отдыхали немцы. Всего было пять построек: две больших казармы барачного типа для немецкой стрелковой роты, один сарай для их пособников, домик лагерной администрации и домик побольше для трёх офицеров и одной женщины. Последняя явно была немкой и служила в армии. Но вот цвет её формы, какой-то коричнево-жёлтый выделялся среди серых шинелей солдат вермахта. Она постоянно ходила с портфелем. Со слов пленных перед моим появлением, когда ещё погода была не настолько пакостной, немка любила вызывать в администрацию красноармейцев и допрашивала. Вопросов было не очень много: назвать скрывающихся командиров, коммунистов, евреев и комиссаров. За молчание и «не знаю», била длинной деревянной линейкой по пальцам и голове допрашиваемых. Именно эта фрау выбила глаз седому во время такого допроса. Три недели назад она выбрала из лагеря пятнадцать человек, которых назвала евреями, после чего те были расстреляны.

Я тогда ещё подумал, когда услышал эту историю, что у фашистов прямо план на уничтожение лиц еврейской национальности. Спущен сверху циркуляр на выявление десятка таких человек, значит, будет уничтожено пятнадцать, с перевыполнением и рекламой своей старательности.

Всё шло настолько отлично, что я невольно стал нервничать. Ну, не бывает так, что план протекает, как по писаному.

Боевая группа из почти трёхсот человек окружила казармы, из которых до сих пор никто не появился даже что бы посетить уборную.

Полторы сотни были вооружены тем оружием, что я выдал позавчера. Ещё пятьдесят взяли гранаты и бутылки с самовоспламеняющейся горючей смесью, приготовленных для них.

Дальше всё было просто: красноармейцы подкрались к зданиям и забросали те бутылками с КС (жидкость так называлась по первым буквам фамилии создателей). А в маленькие окошки полетели гранаты.

Выбегающих из горящих бараков солдат вермахта тут же скашивали выстрелы из пулемётов, остальных добивали из пистолетов и автоматов.

Но как бы то ни было, баранами на бойне немцы не выглядели. Многие выбегали на улицу в одном белье и босиком, но ни один не был с пустыми руками. В ответ в красноармейцев летели пули из «маузеров», «вальтеров» и МП.

В один из моментов чуть всё не пошло прахом, когда часть штурмовой группы, несколько десятков человек, которым не досталось оружие, бросились на своих палачей с голыми руками, перекрыв линию огня пулемётчикам.

Наверное, за весь ночной бой это оказался самый кровавый миг.

Всё закончилось за полчаса. Из немцев не ушёл никто. Все, кому повезло прорваться сквозь оцепление красноармейцев, находили свою смерть от моей винтовки. Даром что ли у меня в костюме отличные ноктовизор и тепловизор установлены⁈

— Теперь можно и познакомиться нормально, — сказал седой, подошедший ко мне после боя со своим товарищем в очках. — Пётр Николаевич Козельский, майор, заместитель командира восемьдесят четвёртого танкового полка двести двенадцатой стрелковой дивизии. А это младший политрук, военный журналист, Максим Михайлович Корн.

— Лейтенант государственной безопасности, — назвал я «своё» звание. — М-м-м, Виктор. Зовите по имени или просто по званию, без принадлежности к госбезопасности.

Судя по вспыхнувшему любопытству в глазах обоих, у них в одно мгновение появились десятки вопросов. Но жизнь в лагере отучила от проявления интереса и наградила осторожностью. Поэтому лишних вопросов мне не поступило.

— Что дальше, товарищ лейтенант? — поинтересовался майор. — Бойцы собирают трофеи сейчас, продукты, что уцелели.

— Прямо сейчас пусть человек десять, что умеют управлять машинами, подойдут сюда, — сказал я. — Только те, кто имеет достаточно сил, чтобы пройти пару километров и потом вести машину.

— Десять грузовиков? Это очень хорошо, — обрадовался седой танкист.

— Четыре, — опустил я его с небес на землю. — Столько водителей мне нужны, чтобы они подменяли себя и с гарантией, что хотя бы у четырёх останутся силы для того, чтобы привести машину сюда.

— Людей найдём. Максим Михайлович, прими меры.

— Есть, — козырнул тот и быстрым шагом ушёл к основной толпе бывших пленных, которые на данный момент просто не знали, чем себя занять. Когда он вернулся с группой бойцов, я отправил их под командованием Седова к грузовикам, приготовленных за эти дни. В их кузовах кроме небольшого количества оружия и патронов лежали продукты и одежда. Около пятисот шинелей и сапог. Увы, реализовать большее количество мне было просто не под силу. И так от карандашей у меня уже характерные мозоли на пальцах появились. Я уже пробовал нарисовать себе фотоаппарат, вроде бы сейчас в ходу некая «лейка» и пользуется успехом у фотографов. Но ничего не вышло из-за моих куцых знаний, я просто не мог достоверно вспомнить как он должен выглядеть.

По большей части, именно из-за одежды с продуктами и случилась задержка в планах по освобождению, оттянув на три дня этот момент.

Меня меньше вымотала реализация четырёх больших «бюсингов», чем пять сотен шинелей и столько же пар сапог. Грузовики были мощные, на сто пятьдесят «лошадок» с колесной формулой 6×4 и дизельным двигателем. Все колёса я и Седов обтянули цепями, так как предполагали, что придётся ползти по грязи. Надеюсь, звенья никак не помешают движению по подмороженной почве.

Из трофеев нам досталось не очень много. Несколько мешков картошки и свеклы, два ящика рыбных консервов и тушёнки, мешок гороха, десять мешков с овсом и ячменём, сколько-то кочанов капусты (просто не запомнил), канистра какого-то алкоголя с сильным запахом. На всякий случай я сказал майору, чтобы он запретил пить его, вдруг окажется метиловым спиртом или ещё какой гадостью. Из оружия мы получили тридцать винтовок «маузер» с двумя сотнями патронов, ящик круглых немецких гранат, четыре МГ-34 с тысячей патронов, пять тридцатьвосьмых «вальтеров». Из движимых трофеев были восемь лошадей, причём три из них понимали русскую речь. Скорее всего, этих животных отобрали в деревнях, чтобы пополнить свой конный парк, так как личную, так сказать, конюшню, которая была положена каждой роте, у охраны забрали для нужд боевых частей, оставив пять лошадёнок. К «буцефалам» прилагались пять сносных телег и полевая кухня.

Но самым важным — для меня — трофеем оказался фотоаппарат, обнаруженный в офицерском домике. Leiсa IIIa «G» — та самая «лейка», про которую я думал, что она является продуктом советских мастеров. Оказалось — фигушки, ею одинаково пользовались фоторепортеры с обеих сторон. Аппарат комплектовался деревянным маленьким чемоданом из лакированной фанеры с металлическими уголками. Внутри лежали два съёмных объектива, реактивы для проявки, лампа, зажимы, кронштейны, увеличитель, глянцеватель и ещё куча мелких предметов, мне совершенно незнакомых. Нашлась и бумага для фотографий с плёнкой — чистой и использованной. Не ожидая ничего хорошего увидеть на отснятых кадрах у фотографа, живущего рядом с концлагерем, выбросил всё это. Позже я с досадой подумал, что стоило бы оставить их и передать советскому командованию в качестве доказательства зверств фашистов. Хотя бы как пропаганду в войсках для тех личностей, которые собирают немецкие листовки, обещающие «горячий чай, хлеб, вкусную кашу» и кучу прочих бочек с вареньем и мешки с печеньем.

Удалось захватить и пленных, целых пятнадцать человек. Среди них оказались трое предателей и та самая немка, к которой у многих в лагере были личные счёты за переломанные пальцы, выбитые глаза, рассеченные головы. Я даже опасался, что озверевшие и попробовавшие кровь только что красноармейцы сотворят нечто кошмарное и придётся их останавливать. Но всё обошлось. Немку, как и предателей «просто» повесили на куске телефонного кабеля на воротах лагеря. Остальных гитлеровцев без всяких премудростей расстреляли.

Правда, я заметил, как несколько человек подошли к дёргающейся в петле фрау и… помочились на неё.

М-да.

Всего насчитали семьдесят пять тел немецких солдат с офицерами и двадцать четыре трупа их пособников. Остальные просто не успели выскочить из казарм и сгорели. По словам танкиста немцев здесь было около ста пятидесяти человек, целая стрелковая рота, слегка урезанная за счёт отсутствия миномётного отделения и «лошадников», которые на охране пленных не требовались. И пятьдесят предателей.

Потери красноармейцев: шестьдесят человек убитых и двадцать один человек раненых.

Выживших оказалось больше на порядок. Всего тысяча шестьсот восемьдесят девять человек. Неходячих и тех, кто свалился бы на землю уже после километра марша, набралось чуть меньше полутысячи человек. Всех уместить в грузовики и на телеги не вышло. Даже половина туда не влезла.

«А вот и те самые проблемы, про которые мне вещала чуйка, — с тоской подумал я. — Чёрт, чёрт, чёрт! Как же всё хреново».

Для того чтобы хоть как-то справиться с этой проблемой, пришлось делать волокуши из всего, что под руку попалось, которые потом прицепили к грузовикам. Пришлось и мне поучаствовать, использовав тайком свой Дар и реализовав брезент с досками. Рисунки с этими вещами лежали в моём мешке, так как они использовались для создания схронов.

При таком раскладе нечего было и думать идти в сторону фронта. Людям, испытавшим ужас немецкого плена, предстояло долго отдыхать.

— Майор, пора выходить. Слишком мы тут надолго задержались, после такого шума. До расположения немецких войск, конечно, далеко, но… — я не договорил и покачал головой.

— Если понадобится, то мы встанем в заслоне, — влез в разговор политрук. — Я и остальные товарищи…

— Ещё успеете поиграться в героев, — оборвал я его. — Умереть любой дурак сможет. А вы попробуйте и победить, и выжить. Всё, выдвигаемся. Товарищи командиры, командуйте.

Вот ещё мне не хватало, чтобы самые боеспособные бойцы свои головы сложили. У меня на них совсем другие планы.

— Здравствуй, Генрих.

— Курт, моё глубокое уважение, — хозяин кабинета встал из-за стола и сделал несколько шагов навстречу гостю. — Когда я узнал, что ты ищешь со мной встречи, то даже не поверил в первый момент.

— Почему же? — гость с любопытством посмотрел на того.

— Как же? — усмехнулся он. — Я курирую самые обычные дела, в которых нет ни грана мистики, служу далеко от Шамбалы, и убиваю таких же людей, как я сам, из мяса и костей, с красной горячей кровью.

Оба были мужчинами возрастом около сорока пяти или пятидесяти лет. Хозяин кабинета носил чёрный в полоску костюм под белую рубашку, имел короткую причёску, был очень высок, не ниже ста восьмидесяти пяти сантиметров. Плотное телосложение делало его ещё выше. При первом же взгляде казалось, что одежда на нём висит, как на корове седло и мундир офицера высокого ранга будет ему куда более к лицу.

Второй был его полной противоположностью. Он носил тёмно-серый в полоску костюм «тройку», галстук с золотой запонкой, украшенной голубым камнем в половину горошины. Одежда явно шилась на заказ у лучшего портного и оттого подходила мужчине идеально. Ростом он заметно уступал хозяину кабинета. Сантиметров на десять, если прикинуть на глазок. У него были светлые волосы, узкое лицо и яркие голубые глаза, взгляд которых пронизывал любого собеседника насквозь, заставляя чувствовать неуверенность в себе.

— Поверь, с материальными делами моей службе приходится сталкиваться куда чаще, чем с тем, что ты сейчас озвучил, — улыбнулся Курт. — Мы как серые мыши зарываемся в библиотеки и архивы, получая близорукость, искривления позвоночника, геморрой и кучу других болячек, про которые стыдно говорить. А про мистику тебе нашептали наши завистники и враги Вирта.

— Присаживайся, — Генрих указал в угол кабинета, где стояли три кресла с красивыми резными ножками и обитые яркой светлой парчой, там же находился низкий столик из красного дерева. — Коньяк? Или бренди?

— Коньяк, пожалуй, — ответил Курт, занимая одно из кресел. — Пусть этот настоянный самогон пьют наши противники.

— А я пристрастился именно к нему после долгой службы в… тс-с-с, связан по рукам и ногам такими подписками, к которым у тебя вряд ли есть допуск.

— Мог бы поспорить, но не стану, — покачал тот головой, принимая у приятеля крохотную коньячную рюмку и пузатую бутылку из тёмного стекла.

— Так что тебя привело ко мне? — спросил своего гостя Генрих, когда каждый из мужчин пригубил напиток.

— Просьба о помощи.

— Хм.

— У меня самые широкие полномочия, Генрих. Я отдал пакет твоему адьютанту, позже возьмёшь у него. Я просто не захотел, чтобы ты с головой в них углубился. Тем более, сейчас хочу поговорить просто так, без углубления в детали. Ими займёмся, например, завтра.

— Хорошо, — кивнул Генрих. — Так что ты хотел мне рассказать поверхностно, и что за помощь тебе нужна?

— Начну издалека. Думаю, о диверсиях на восточном фронте ты должен слышать.

— Их там десятки в день происходит, — тяжело вздохнул его собеседник. — От обстрела из кустов телеги наших тыловиков, день и ночь заботящихся о желудке солдат вермахта, до подрывов эшелонов с транспортом и подкреплениями.

— Расстрел из пулемётов эшелона с двумя стрелковыми ротами сто семнадцатого пехотного полка в районе Пскова. Уничтожение двух аэродромов под Витебском в разгар нашего наступления под Вязьмой, террор… не побоюсь этого слова в октябре в квадрате Невиль, Великие Луки, Усвят.

— Помню о таком, — кивнул Генрих. — Громкие диверсии и, я бы сказал — показательные. Поезд был расстрелян из тяжёлого пулемёта и двух пулемётных установок. Две тысячи пуль были отправлены в вагоны, выжить там удалось мало кому. Если не ошибаюсь, то только убитых оказалось под две сотни и около сотни раненых. Причём, пулемёты были брошены на месте, предварительно подорванными взрывчаткой после акции. Аэродромы… кхм, понял я, чем ты заинтересовался. Тролль?

— Он самый.

— Ты поверил в показания перепуганных до смерти немногих выживших солдат? — искренне удивился Генрих. — Боюсь, окажись ты сам в той бойне, то поверил бы, что видел Зигфрида сражающегося с драконом.

— Не всё так просто, Генрих. Существование тролля — это доказанный факт. И он кочует с некой группой сталинского осназа от самого Бреста. С июля установлено два нападения этого существа на наших солдат.

— Он вас интересует, так?

— Нас интересует группа русских, которые контролируют тролля. У них хватает диковинок и без неуязвимого великана. Например, — Курт расстегнул пиджак и достал из внутреннего кармана небольшую фотографию. — Это секретное оружие, из которого были сбиты самолёты на Витебском аэродроме. А это пуля, которая используется, — мужчина протянул своему собеседнику изображения обоих предметов, потом хмыкнул, оценив реакцию того. — Как смотрю, ты в курсе.

— Разумеется. Мои парни собирали материал и проводили опросы и даже держали в руках эту винтовку русских. Но потом пришёл приказ из рейхсканцелярии передать вашей службе всё. Сам Гитлер этим делом заинтересовался, когда ему доложил обо всём Гиммлер.

— Русских ли? — со скепсисом спросил Курт, пропустив слова о создателе своей службы. — Даже наша наука не способна создать нечто похожее, куда тут русским варварам соваться.

— Не преуменьшай их заслуги, дружище. Ты удивишься, насколько они могут быть умны и какие шедевры иногда выпускают. Одно то, что мы за четыре месяца даже не дошли до Москвы со всей нашей подготовкой и мощью, уже что-то говорит.

— Ладно, опустим эту тему. Всё равно оружие к ним никак не относится. На прицеле и прикладе имеются метки на латинице. Англия? Америка? Мы ещё не знаем. Но мощь этого оружия поражает.

— Мощь, — усмешка и скепсис ушла с лица Генриха, одного из высших руководителей Абвера. — Курт, забудь про это оружие, тем более испорченное. Поражает и… пугает командир этой группы, некий Макаров из энкавэдэ. Про него почти нет информации, только слухи, но эти слухи… — не договорив, он покачал головой и поднёс к губам стакан с янтарным напитком.

— Вот! — анненербовец даже подался ему навстречу. — О нём и идёт речь. Если он бросил испорченное оружие на месте боя, значит, оно не было настолько ценным. Возможно, есть склад, где таких чудо-пушек сотни или тысячи. Лаборатория по выращиванию и созданию троллей…

— Оружие, скорее всего, было выброшено, так как пострадал сам этот Макаров. Его группа слишком мала и отягощена снаряжением, поэтому вес испорченного оружия был избыточен. Выбирая между секретностью и спасением важного лица, осназовцы выбрали второе.

— Возможно, возможно, — закивал Курт. — Возможно, он ещё жив. К тому же, я сейчас открою тебе тайну. И на неё у тебя точно нет доступа. По дружески.

— Стоит ли? — пожал плечами его собеседник.

— Это тебя заинтересует. Или нет, — повторил его жест собеседник. — Сам Виллигут выполз из своего имения ради этого русского. И он сказал, что это не русский!

— Про Виллигута не знал и впечатлён, признаюсь. Но разве это тайна?

— Тайна в происхождении «русского», — анненербовец выделил тоном кавычки. — Виллигут по своим скрижалям… да не морщись ты, Гиммлеру по ним судьбу предсказывают. По его скрижалям выходит, что существо, взявшее имя Макарова, на самом деле представитель Атлантиды…

— Кхе!

— … или представитель неземной цивилизации. Точнее Виллигут не мог сказать. Я склоняюсь к версии про Атлантиду и их возможности с временными изменениями. Та пушка — из будущего, об этом говорит латинская маркировка.

— Значит, нам нужно заключить мир с Англией и Америкой, — усмехнулся абверовец. — Если их заводы создают такое мощное ручное оружие, то какое же будет тяжёлое?

— Ты мне не веришь? Хорошо, — Курт налил себе коньяка, медленно выпил и продолжил. — Ты в курсе получения доступа русских к нашим самым секретным планам в конце лета?

— Да, — коротко ответил его товарищ и на его скулах заиграли желваки. — Просто чудо, что русские не поверили в ценность документов, а наши агенты успели предупредить нас, что позволило избежать катастрофы. Да и избежали ли? До сих пор Москва не взята.

— Как ты это можешь охарактеризовать? И забудь ты про Москву, Генрих.

— Всё сложно, ведётся работа и поиск виновных.

Курт торжествующе посмотрел на него.

— Знаешь, друг мой, наша служба работает со старыми документами, историческими, легендами даже. Так вот, я натыкался на такие вещи в архивах, которые всё ещё засекречены. Переписи членов королевских семейств, военные планы, карты, тайнопись и шифры, тайные протоколы переговоров между правителями враждующих государств во время сражений.

И наши планы, тот же «Барбаросса» будет однажды лежать в таком архиве, пока через пятьдесят, сто или двести лет кто-то вроде меня не возьмёт их в руки. Или тот, кто повелевает временем! Нет никаких предателей. Генрих, есть атлант, который по неизвестной мне причине помогает иванам.

— В предателей у меня больше веры, Курт, — покачал головой его собеседник.

— Когда мы его возьмём, то ты убедишься в моей правоте. Главное — это убедить его помогать нам, великой Германии! Или уничтожить.

— Уничтожить повелителя времени?

— Ты же сам предположил, что он был ранен. Значит, его можно и убить.

— Вот теперь я догадался, зачем ты пришёл ко мне лично. Тебе нужна помощь Абвера?

— Да, — кивнул Курт, — помощь твоих кадров. Лучших из лучших, идеально знающих русский язык и привычки иванов. И верных рейху.

— А СД? Гестапо?

— Фанатики или бесполезные для такой тонкой акции в России, — пренебрежительно махнул рукой аненербовец. — Не волнуйся, все приказы лежат у твоего адъютанта. После моего ухода изучишь, а завтра у нас состоится официальный разговор. Я прибуду не один, к слову.

— Вы знаете, где его искать?

— Увы, — развёл руками тот, — вся надежда на тебя, дорогой Генрих. И твоих лучших агентов.

— Тут и агенты не нужны. Сейчас я тебе кое-что покажу.

Он встал с кресла и подошёл к стене, занавешенной плотной шторой, которую сдвинул в сторону. За ней находилась огромная и очень подробная карта.

— Нападение на колонну топливозаправщиков, — абверовец воткнул в бумагу булавку с цветной головкой. — Расстрел поезда, — ещё одна булавка нашла свое место. — Аэродромы, — две булавки встали вплотную друг к другу. — Террор малых колонн и гибель майора Айбаха адъютанта из генштаба, перевозившего секретные документы. Нападение на лагерь военнопленных. Все эти диверсии совершены одной и той же группой — группой Макарова.

— Почему так уверен?

— Везде использовалась чудо-пушка.

— И? — Курт вопросительно посмотрел на собеседника.

— Ты любишь охоту на лис, Курт? — удивил его неожиданным вопросом хозяин кабинета.

— Нет, ты же знаешь.

— А я люблю и стараюсь не терять навыки. Попутно изучаю привычки и уловки этих животных. Так вот, ни одна лиса или лис не станет разорять курятники рядом со своей норой. Вот здесь, — абверовец очертил пальцем круг на карте, — не было ни одного нападения группы.

— Он там, — прошептал Курт и как завороженный уставился точно в центр отмеченной пальцем границы, в точку, между Псковом и Великими Луками.

Глава 17