Хайноре. Книга 1

Глава 8. Бархатная госпожа

Телега тряслась и подскакивала на каждой кочке, как старая колченогая телка. Хайноре билась головой о прутья, и каждый раз тихо ойкала.

— Долго еще до вашей крепости?

Щербатый возница бросил на них косой смеющийся взгляд.

— А чего тебе? В темницу не терпится, урод?

Северянин плюнул в его сторону, тот возмущенно дернулся, а сидящий на запятках одноглазый постучал рукоятью ножа по прутьям клетки.

— Поласковей, псина, — Он был самый жуткий из всех, с опущенной пустой глазницей, пухлыми губами и квадратной челюстью — кулаком по ней треснешь, без кулака останешься. — С благородным господином разговариваешь.

Северянин осклабился:

— Этот-то благородный? Срань деревенская. Небось мать его в нужнике выплюнула.

— Конечно, благородный, — невозмутимо заявил одноглазый, отрезая себе яблока и укладывая его на противно вспухший язык. — Эй, Шмыга, как тебя Сахорная Ягодка тогда назвала? Господин гвардеец?

Возница загоготал на весь большак, так что птицы перепугано слетели с ближайшего дуба.

— Ой дура, — смеялся он, — Но роток у ней умелый…

— Вот и я к чему, такая мудрая женщина уж что-то смыслит в вопросах чести, — одноглазый снова посмотрел на северянина. — А вот пастухов убивать это совсем не благородно.

Рыжий снова сплюнул. Он всю дорогу пытался разозлить их, поддеть как-то, за больное ущипнуть, и если возница вспыхивал и огрызался, то этот жуткий надзиратель был спокоен, как мертвец. И взгляд такой холодный, даже когда издевался и насмехался над ними, и не улыбнулся ни разу… Ох, что же с ними теперь будет… Говорила же ему! Говорила! Чуяла подвох! А он не слушал, пил со своим «братом», байки травил, шутки шутил… пока тот их без стеснения Вирхе продавал… Их было пятеро, этих вояк, и все как на подбор будто из ярмарочного зверинца сбежали. Правильно тятька говорил, парни из бригады сущие разбойники, наряженные в гвардейские доспехи. У них только один толковый мужик на всех — начальник.

— Девку хоть отпусти, чего она вам? Я ее в заложницы взял, она не повинна.

— Это пусть начальник решает, кто повинен, а кто святый небожитель, — отмахнулся одноглазый.

— Варой, что ты с ним треплешься, ей богу. Дай по башке, пусть заткнется, а то я ж не выдержу…

— Не держится — по нужде сходи, — жестко отрезал Варой.

Хайноре затравленно глянула на рыжего, а тот нагнулся ей к уху и шепчет:

— Ежель я их таки взбешу, и будет драка, беги со всех ног, поняла? В лес прямо, схоронись где-нибудь, ты умеешь…

— Но…

— Цыц! — шикнул рыжий.

— Эй, полюбовники, — Варой снова постучал ножом по прутьям, — прекращаем лобызаться.

Нора и северянин молча переглянулись, тот выразительно нахмурил брови — поняла, мол, слушайся, что велю. Нора кивнула, а сама смотрит на него с жалостью — побитый весь, в кровоподтеках, с синим глазом… какие тебе драки, они же убьют тебя, насовсем убьют… Снова слезы подкатили, страшно стало, что теперь будет, с нею, с ним…

— Так это… девка… эу, — окликнул ее Шмыга. — Ты нам задачку разреши, а? Ты что ли мужика таво в корчме… ну… чик-чик. А то мы всей Таронью гадали-гадали, так и не разгадали.

Нора поглядела на рыжего, тот на нее, брови свел в полосочку и спрашивает:

— Чего?

— Та девка, что нам наводку на вас дала, говорит, мол, твоя зазноба на нее с ножом кинулась, — разъяснил Варой, вырезая червя из яблока. — Вот мы и думали — кто ж из вас на самом деле Палач? В лесу под Мельном брошенный дом лесника нашли. — Нора вскинула голову, рыжий пихнул ее в ногу, мол, сиди ровно. А Варой смотрит ей в глаза, и взглядом не отпускает. — Сначала, думали — ну, ушли куда-то. Неделя прошла, а лесника с семьей нет и нет. Пошли люди в рощу искать. Искали-искали, не нашли. А потом пустили волкодавов. Те аккурат к дому ведут, лают так, погано. Загробно. Привели. И как давай копать. А там вся семья лесника лежит, жмется друг к дружке, уже червями поеденные. — Нора сглотнула тугой ком, но тот встал поперек и стоит. А Варой все смотрит и смотрит. — Не слыхали о таком?

— Нет, — мрачно отрезал северянин.

— Так я и думал, — подытожил гвардеец и подмигнул Норе единственным глазом.

Она опустила взгляд и не поднимала всю дорогу. И хоть обещала сама себе больше никого не боятся, решила, что этот жуткий человек хуже самого беса, и бояться его не стыдно.

Всю дорогу потом им с рыжим не давали и словечком обмолвиться. Рядом всегда был этот Варой, и когда они ели, и когда спали, и когда по нужде ходили. Первый раз Нора так и не смогла, присела на корточки, юбку задрала, и чует, что этот смотрит, глазом своим, поганым, чуяла и не смогла ничего, весь день маялась в клетке, на следующий уже все равно было — смотрит, не смотрит, приперло и все тут. Так ей было страшно, что даже расплакаться не получалось, а очень хотелось. Прижаться к рыжему и всю рубашку ему слезами замочить горючими, ан нет. Думала — ну, поплачу ночью, перед сном, тихонько, тихонько, может полегче будет, да только так уставала, что тут же засыпала, стоило голову уложить.

Рыжий пару раз пытался затеять драку, но только огребал сильнее и сильнее, даже Норе однажды прилетело. От Шмыги. Бросилась она, значит, северянину на помощь, когда его бить стали, а возница ее хвать поперек тулова, тряхнул, как мешок с луком, бросил на землю и рукой наотмашь по лицу. Голова потом весь день болью звенела.

Тяжело было. Страшно. Жутко. Особливо, когда Шмыга с другим гвардейцем начинали считалочку считать за право первого — того, кто Нору первым приходовать будет. А Варой, который обычно не давал над ними излишне глумиться, тогда как назло молчал, насвистывал себе под нос какие-то похабные песенки, яблоко жрал да наблюдал за нею, видно, забавляло его это. А рыжий был связан, и как бы ни пыхтел, ни рычал, ничего сделать не мог. Хорошо, что до дела у них так и не дошло, одноглазый всех строил и не давал расхолаживаться, девок-де и в Тарони полно, потерпите, не салаги какие, что титек не видали.

А ведь когда-то она так до одури рыжего своего боялась… за то, что сиротой ее сделал, за то, что Гавара, как квохталку, придушил, за то, что ее брал, невзирая на мольбы и слезы… но этих людей она боялась по-другому. Так боятся палача или смерти, так боятся чудища из сказок, так, будто холодной воды выпил, и теперь чувствуешь, как она растекается по нутру, так, будто знаешь, дерзнешь — и тебе не простится. Убьют тебя, точно убьют, тут ты не нужен, чтобы дорогу показать, чтобы ладным малым среди людей прикинуться, тут в тебе никакой нужды нет — попользуют, а потом придушат. Это Хайноре, дочь лесника, чуяла, как зверь.

В Таронь они приехали на четвертый день, с петухами.

Утро занималось пасмурное, пахло дождем и дул холодный сырой ветер, осенний, поняла Нора. Осень пришла. Это видно было и по людям здесь — все суетились, готовили сараи под урожай, собирали ранний, поля недалече от Тарони уже вовсю золотились стогами. Но когда их телега завиднелась у крепостных ворот, когда пересекла их и двинула дальше, вглубь каменных старинных стен, люди побросали свои дела и собрались поглазеть. Шептались о чем-то, нос воротили, плевались.

— Убийцы… Палачи…

— Хде? А хде?!

— Вон, едуть.

— Погань какая…

— Ну всё, расчехляй, палач, топор.

— А что начальник?..

— Еще не воротился с важной встречи, говорят.

— Ничего, воротится — разберется.

— Разберется, разберется.

Нора спрятала лицо в ладонях, чтобы не видеть никого, и чтоб ее не видели, хотелось свернуться в калачик и исчезнуть.

— Что же будет с нами… — плаксиво прошептала она, прижимаясь плечом к рыжему. — Что же нам делать… Не хочу умирать… Ой, мамочка моя…

Но северянин молчал. Смотрел на всех волком, и молчал, точно камень могильный. Уж ему-то, думала Нора, не страшно, он же воин, он же со смертью на короткой ноге, он вон какой сильный, говорила она себе. Так и ты не будь трусихой! Ты женой ему хотела быть! А волки мышей в жены не берут!

— Рыжего в темницу, шкуру его в допросную. На цепь.

Их выволокли наружу, Нора плакала и причитала, а северянин все рычал на нее, шипел:

— Заткнись! Слушайся, не спорь ни с кем, делай что велят, поняла? Хоть раз в жизни меня послушай!

— Не хочу! Не надо! Не бросай!..

Нора кинулась следом, но Варой схватил за волосы и больно дернул. Она сидела на грязной дорожке, ревела и смотрела, как северянина, мужа ее и мучителя, уводят в крепость, толкают в спину, смеются и глумятся. А потом увидела нож на поясе у одноглазого, и очнулась уже привязанная к стулу в каком-то сыром подвале. Саднило лоб, голова плыла, руки и ноги окоченели. Холодно тут было, мерзко, слезы застыли на лице и противно стягивали щеки.

— Звать-то тебя как?

Одноглазый сидел за столом напротив и точил нож. На скуле под здоровым глазом кровил порез.

— Х… Хайноре… Нора…

— Хай, хай… это на староцерковном что ли? Падение… упадок…

Он испытующе поглядел на нее, и Нора замотала головой — не знала она, тятька ее так назвал…

Варой хмыкнул.

— Ишь, имечко-то какое длинное, благородное. Тятька из тебя принцессу растил?

— Н-нет…

— Ну уж наверняка честную девушку, так?

Нора кивнула, изо всех сил стараясь не смотреть на его окровавленную рожу.

— За каким ж лесным хером ты с убийцей якшаешься?

— Он не убийца! Нет! Не так все было! Так… так получилось… он не нарочно… скажите, скажите все начальнику, скажите, что я Нора, дочь лесника, скажите ему, он придет, он с моим тятей хорошо знался, я ему расскажу, как было, скажите, пожалуйста…

Нора замолчала, запыхавшись и дрожа от холода, но лицо одноглазого было неподвижным и жутким, как у деревянной куклы.

— Начальника ей надо, вы гляньте. Думаешь будет ему дело до тебя, начальнику?

— Он… он с моим тятькой знался…

Варой усмехнулся и тут же покривился, тронув грязными пальцами порез.

— С ножом хорошо управляешься. Кто учил?

— Тятька… а потом… потом…

— Рыжий твой?

Нора всхлипнула.

— Значит, в самом деле полюбовники, — Одноглазый цокнул языком и покачал головой. — Ой, не хорошо. Знаешь, как таких как ты называют?

— К-как?..

— Блядские жёнки. Лет эдак двадцать назад, девок, которых северяне приходовали в своих набегах, жгли. Живьем. Очищали так, от богомерзких меток. Я мальцом был, когда мою сестрицу вот так вот чистили. Хорошо скворчала, как сейчас помню.

Нора сглотнула, чувствуя, как сердце укатывается куда-то вниз, под ноги.

— Что, не знала? Ну верно, ты же из Мельна, на вас северяне не ходили. А знаешь, что сейчас с такими, как ты, делают? Нет?

— Н-нет…

— И хорошо, голубушка. Такое лучше заранее не знать. Ну а теперь давай-ка расскажи мне, как оно все было.

Северянин сказал, чтоб она слушалась, чтоб делала, как велят, а Нора со страху иначе и не смогла, выдала одноглазому всё, как было, что знала, что видела, и что не злодей рыжий, что не надо его казнить, пожалуйста, а лучше все же позовите начальника, дайте словечко ему сказать, он поймет, поймет ведь… Но Варой ничего не отвечал, только кивал, ковырял ножом под ногтями, слушал, а потом, когда Нора закончила говорить, велел стражнику, что караулил у двери, запереть ее в комнате.

— Вы… вы начальнику скажете? Скажете, что я Нора, дочь лесника, друга его? Скажете?

— Конечно, скажу, — заверил ее одноглазый, — Поссать только схожу, а потом к начальнику, докладывать.

— Вы скажите обязательно, я буду ждать, и попросите… попросите, чтобы не обижали… чтобы не били… он не злодей…

И когда у нее перед носом захлопнули дверь какой-то каморки, когда поковыряли ключом в замке, и стало совсем тихо и одиноко, Нора упала на пол и всласть наревелась.

А потом принялась себя утешать. Вот поговорит одноглазое чучело с начальником, все ему расскажет, и он Нору примет. И Нора уж его уговорит, уж сможет. Ластиться и уговаривать она умеет, еще тятька говорил, дескать, голосок у ней сладок, слова подбирает умеючи, любого заболтает, особливо, когда надо что-то.

Пусть только Варой ему скажет, пусть только передаст…

Вечером какая-то рыжая девчушка принесла ей похлебки с зайчатиной и хлеба. Нора улыбнулась гостье, только хотела с нею заговорить, а та смотрит так, то ли напугано, то ли зло, плюет в сторону и уходит.

А потом в ее темную каморку вошел стражник.

— Вставай.

— Что такое? — Нора вскочила. — Куда? К начальнику?..

Тот сверкнул гнилым ртом, и по сузившимся в темноте глазам Нора поняла, что он ухмыляется.

— Ага, к начальнику. Пошли.

Он взял ее за локоть, и повел, но Нора не поспевала за широким шагом, а когда взбрыкнула, мол что ж вы со мною как с животиной, дайте сама пойду, стражник только сильнее ее прихватил. Потом он толкнул одну из дверей, и в коридор с размахну ударило смехом и громким говором. Хайноре, дочь лесника, поняла, что вовсе это не кабинет начальника Вирхи…

Стражник вошел, ведя ее за собой, здесь пахло брагой, луком и дичью, и как только глаза привыкли к свету, Нора все увидела. И толпу гогочущих мужиков, и длинный деревянный стол, выставленный из двух коротких и устланный всякой снедью, и ту девицу, что плевала ей в каморке, снующую с кувшинами, и самого Вароя. Он сидел, закинув ноги на стол, без рубахи, блестел вспотевшей грудью и масленым бледным глазом, и что-то втолковывал очень уж серьезному Шмыге, когда ее стражник остановился подле них.

— Привел.

Варой поднял свой единственный глаз и кивнул.

— Вольно.

Стражник ушел, оставляя Нору с этими двумя. Она стояла и ждала, что одноглазый скажет хоть слово, объяснит, что к чему и зачем ее сюда приволокли — сюда, а не к начальнику. Но Варой ничего объяснять не стал, просто сгреб Нору к себе на колени и прижал к курчавой груди.

— О делах потом потолкуем, — сказал он Шмыге, и тот понимающе кивнул.

— А… а где начальник?

Вдруг он где-то здесь, а она просто его не увидела, и так мужиков много, к тому же и не узнала бы она начальника среди других, ведь не видела его ни разу. Слышала от тятьки только, что он высок и плечист, и что носит хорошие одежды, что глаза умные и речь не деревенская. А здесь все то полураздеты, то в рубахах, уж больно жарко, и плечистые есть, только глаза все пьяные, ума там за брагой не разглядеть.

— Начальник? — Варой глянул на нее осоловело, снова приложился к кружке. — А, я ж тебе сказать забыл. Начальник нынче в отъезде. Решает, понимаешь ли, вопросы королевской важности с вышестоящими. Простите, госпожа, что раньше не отчитался.

Шмыга загоготал, брызжа слюной, и ущипнул Нору за бедро.

— Ну что, командир, — кивнул он одноглазому. — На двоих ее приговорим?

Варой причмокнул мокрыми от браги губами и покачал головой.

— Не пойдет. Она ж брыкаться будет. Ты от такого быстро взбесишься, еще придушишь ненароком.

— Это верно, не люблю брыкливых.

— А я вот люблю, — Варой так глянул на Нору, что той мутно стало. — Боишься?

Нора кивнула. Соглашайся со всем, сказал рыжий, слушайся и не перечь.

— Хорошо. Это тоже люблю. Вы, суки вольные, даже со страху брыкаетесь. Наши местные-то уже научены, — он проводил пьяным глазом идущую мимо них рыжую девку. — Выдрессированы, как волкодавы. Молча подставляют зад, даже не кричат. А мне вот надо, чтоб покричали. Будто свежую заживо. Понимаешь?

Нора снова кивнула, вспоминая, как северянин с ней на озере расправлялся. Мужчине нужно, понимаешь? Надо так. Терпи. Все бабы терпят. И девчонка подавальщица, и подружки твои из деревни, и мать твоя терпела. Всегда так. Слабые терпят сильных. Потому что иначе не умеют. И ты потерпи. Не такое терпела.

Варой вдруг захохотал, заламывая ей руки.

— Ишь ты, уже начинаешь? Я ж тебе еще даже под юбку не лез.

И верно. Она сама и не заметила, как замахнулась на него и чуть не ударила. Как тогда с ножом на Айну, как тогда на самого Вароя и вот сейчас снова…

Он наклонился к ее лицу, больно сжимая два ее запястья одной рукой.

— Очень уж много ты о себе думаешь, маленькая сука. Деревенская девка, нет в тебе ничего, дура дурой. Откуда только замашки такие — не понятно. Но это ладно. Это у нас лечится.

Ах, нет во мне ничего… Ах, дура… Ах, деревенщина… Нора оскалилась, и Варой довольно засмеялся. Черная, жгучая злоба из нутра шла, поднималась, как река в паводок, и страх в ней топ.

— Только тронь. Живой не дамся.

— Вот и хорошо.

Он пил и пьянел, проливая брагу то на себя, то на Нору, он припадал губами к ее шее и кусал больно, Хайноре вскрикивала, дергалась, а он только больнее делал, трепал ее как куклу, хватал где хотел, страшные вещи говорил ей в ухо пьяным шёпотом, а она терпела, терпела, как велел северянин. Что же там с ним сделали, как он там, муж ее невенчанный?..

Вскоре она узнала. Шмыга и Варой пошептались о чем-то, и рыжего привели в зал, скованного, с разбитым глазом и черным синяком на скуле. У Норы сразу подкатили слезы, а когда она поняла зачем его сюда притащили, то и вовсе закричала:

— Не надо! Не надо так! Не губите!

Варой сжал ее рот рукой и схватил поперек тела, чтоб не дергалась.

— Ну тихо ты, тихо. Что ж так кричать в трапезной среди честных господ? Не боись, никто твоего милого не обидит. Шмыга у нас парень меткий. Скажи, Шмыга?

— Ага, — кивнул тот, подбрасывая в руке нож, — если уж промахнусь, так сразу в глаз.

Мужики загоготали.

Рыжего усадили на стул, привязали поперек груди, и дали подзатыльник, сиди мол ровно. Один глаз у него заплыл и не открывался, а второй смотрел так, что впору было Шмыге этот нож проглотить.

Нора вывернулась из руки Вароя, прижалась к нему и вдруг, ни с того ни с сего, сама от себя не ожидая, начала целовать.

— Не губите, — приговаривала, — я все сделаю, все-все, все как скажете, послушной буду, все сделаю, пожалуйста, не надо, не мучьте его, пусть уведут…

А потом вскрикнула, падая с его колен на пол.

— И все ж таки, — холодно отчеканил одноглазый, упираясь ей сапогом в грудь. — Больно много ты о себе думаешь.

Нора прижала ладонь к горящей от боли щеке, глотая злые слезы, пыталась выскользнуть из-под его ноги, но Варой уперся сильнее, аж ребра заскрипели. Потом раздалась знакомая ругань и смех пьяной толпы — Шмыга угодил первым ножом северянину в плечо.

— Давай, давай, ещё! — кричали ироды. — Бей северянскую тварь!

— Вырежь ему яйца, хер ему вырежь!

— Начальнику не понравится…

— Да все равно казнят, какая разница — с яйцами аль без!

— Да начальник и разбираться долго не будет — сам башку ему срубит…

— А ну заткнитесь, бесы, под руку же болтаете, — рыкнул пьяный Шмыга.

Его уже шатало, как осину на ветру, рука дрожала, неровен час попадет ему куда не надо, и прощайся с рыжим… И тут Нора дернулась, будто от мысли этой разом заимев силы, вывернулась из-под сапога, вскочила, кинулась к своему северянину и заслонила собой.

— Не тронь!

— Дура, а ну свали…

— Я дочь лесника! — крикнула она так громко, как могла, что голос свой не узнала, даже мужики смеяться перестали, смотрели с пьяным любопытством. — Знаете лесника из Мельна? Он к вам ходил сюда, в Таронь, он с самим начальником дружбу водил, пил с ним из одной чарки, сидел за одним столом! Много кого из вас начальник так привечал?!

Шмыга прищурено глядел на нее, но нож опустил.

— Эт… Варой… Правда что ли?

— Слушай больше, — тот махнул рукой, но даже не встал, чтобы ее оттащить, только сидел и как-то странно ухмылялся.

И тут в ней вдруг что-то повернулось, как ключик в замочной скважине, будто затвердело что-то внутри на миг. Нора ухмыльнулась ухмылкой одноглазого и посмотрела на Шмыгу.

— Давай, кидай нож, потом прознаешь правда или нет. Поглядишь, как начальник с тобой обойдется, за то, что ты дочку его друга обидел…

Шмыга пожевал губами, повертел нож в руке, потом досадливо кинул его в стену.

— Да чтоб тебя… Варой! Убери ее, весь задор в пыль!

— Нет! — закричала Нора, снова чувствуя себя маленькой мышкой. — Не трогайте его! Пожалуйста!..

Одноглазый лениво поднялся со стула и направился к ней, но замер на полпути, когда в зале раздалось зычное:

— Вы что тут творите, бесы?!

На пороге стоял высокий грузный человек, с черной гривой волос и густой бородой в белых прожилках седины. Он глядел грозно и зло, держа ладонь у рукояти меча, на его плечах покоился шерстяной плащ, а под ним добротный камзол с широким красивым поясом. Все мужики замерли и затихли при виде него, молчал даже Варой, а Шмыга и вовсе вдруг сделался маленьким и незаметным.

— Капитан? — послышался озабоченный женский голос из-за спины мужчины. — Что стряслось?

— Кхм… Леди Алесса, будьте любезны, подождите меня в кабинете, я…

Прежде, чем капитан закончил, в щель между его телом и проемом двери, будто шелковый дым, просочилась изящная фигура.

— Какая… прелесть, — заключила женщина, оглядывая зал.

У нее было тонкое лицо, темные волосы и узкие глаза под выразительными стрелками бровей, а губы изображали самую красивую из улыбок, которую когда-либо видела дочь лесника. Леди прошлась чуть вперед, с любопытством осматриваясь, осторожно переступая через раскиданные кружки и осколки кувшинов. Подол бархатного платья стелился по грязному полу, женщина чуть кривилась, видно, от витавшего всюду запаха браги и пота, но, кажется, совсем не торопилась падать в обморок, как королева из сказки про глупого принца.

— Леди Алесса, я все же попросил бы вас… — мужчина на пороге казался напряженным и очень недовольным медведем, который почему-то терпел лису в своей берлоге.

— О, не беспокойтесь обо мне, — она вскинула тонкую белую руку, не знающую грязной работы. Нора никогда в жизни не видела таких чистых рук… ей даже на миг захотелось подкрасться и понюхать — чем же пахнет эта женщина. Наверное, розами и ландышем, как та королева…

Капитан быстрыми шагом подошел к Варою и прошипел:

— Живо, убрать здесь все, понял? А после я с тебя три шкуры спущу, пес ты шелудивый…

Тот коротко кивнул, будто бы вмиг протрезвел, и лицо его снова не выражало ничего.

— Отец Всесоздатель, так вот он — ваш Палач! — воскликнула леди, направляясь к ним. — Хм… мне кажется я узнаю это лицо…

— Проклятье… — сдавлено прошипел капитан и преградил ей путь. — Не стоит, леди, зрелище не для женщин.

Но она снова проскользнула мимо, будто не слыша его слов, и когда подошла ближе, Нора инстинктивно шагнула в сторону, к стене, желая слиться с тенью, но в зале было слишком много света.

Северянин ругнулся и сплюнул кровью под ноги леди, но та даже не дернулась, с интересом осматривая пленника.

— Неужели… мне не мерещится? Или все же… — шептала она, попеременно то охая, то озабоченно касаясь пальцами своих губ, а потом воскликнула: — Кто бы мог подумать! Это же наш потерянный принц! Бриган Рунлейвсон, во всей красе. Любимый бастард конунга Корхайма, прижитый в порочной связи со жрицей какого-то северного божка… уж не вспомню, какого из. Вот так совпадение, — леди посмотрела на капитана с шутливым укором. — Сир Грихар, ужели вы хотели скрыть его от меня? От Короны?

Капитан казался очень-очень недовольным, будто он вот-вот скажет что-то гадкое, что-то жесткое, но его голос звучал почти спокойно:

— Я впервые вижу его, леди. Мои люди должны были поймать некоего Палача. Он творил бесчинства в Мельне и Выселках. В землях, доверенных мне Короной.

— Значит, совпадение? Творить бесчинства очень в его духе…

— По королевскому закону его ждет суд старейшин, — с нажимом продолжил капитан. — Если суд постановит, что…

— Никакого суда, — леди Алесса отмахнулась, даже не глядя на сира — она продолжала осматривать рыжего. — Уж точно не здесь. Этим займется Корона. Дело государственной важности. Вы же понимаете, капитан?

Сир Грихар очень неохотно кивнул, но сказал:

— Понимаю. Но люди будут роптать…

— Я верю, вы их утешите. Ведь король не зря доверил вам эти земли, сир, не так ли? — леди негромко хлопнула в ладоши, словно бы подводя итог. — Раз все решено, извольте привести принца в порядок до моего отъезда.

Капитан отдал пару коротких приказов, мужики засуетились, расставляя обратно столы, и, тихо переговариваясь, покидали зал. Леди Алесса наклонилась к рыжему, упершись руками в спинку стула.

— Какая встреча, Бриган, душа моя. Я скучала.

Северянин сплюнул кровью ей на платье, чуть не угодив в расшитый кружевами вырез, и прохрипел:

— А я уж надеялся ты сдохла под своим королем, сука.

Женщина рассмеялась и резко выдернула нож из его плеча — рыжий хрипло рыкнул.

— Какая тонкая работа… — протянула она, разглядывая окровавленное лезвие.